Семинарская и святоотеческая библиотеки

Семинарская и святоотеческая библиотеки

Семинарская и святоотеческая библиотеки

Ничто не мешало ему мирно трудиться в Антиохии среди ревностных и любящих друзей. Но жребий был брошен; вера в свое призвание, воля, энергия, невероятная выносливость направляли Павла и помогали в течение двадцати лет вести такую жизнь. Он выбрал ее по велению Божию и по велению собственного сердца.
Поездка на Кипр не была еще осознана как начало миссии среди язычников. Окончательно план такой миссии созрел лишь в ходе путешествия и оформился в 49 году после встречи с апостолами в Иерусалиме.
На вторые сутки корабль вошел в Саламинскую гавань Кипра. Будучи перевалочным пунктом между Сирией и Западом, этот покрытый горными лесами остров последние сто лет принадлежал римлянам. Кипр называли островом Афродиты, хотя под ее именем здесь почиталась великая богиня Азии Астарта. Были тут и многолюдные еврейские колонии. В одной из них прежде жил Варнава; он сразу же ввел своих спутников в круг иудеев-киприотов, и миссионеры стали посещать саламинские синагоги. Там они рассказывали о великих событиях, совершившихся в Иерусалиме, говорили о близком приходе Мессии и, видимо, их слушали с доверием и интересом: первые семена Евангелия могли быть здесь брошены еще местными эллинистами.
Шли дни, и Павел стал торопить друзей. Его неудержимо влекло дальше, туда, где раскинулись чужие, неведомые земли. Его посещали сны и видения: в них он искал знаки, указывающие путь.
Варнава не стал противиться, - инициатива явно переходила в руки Павла. Быть может, уже тогда Марку было не по душе, что его брат -- пророк и учитель, которого так почитали в Иерусалиме, -- оказался целиком под влиянием Тарсянина. Но как бы то ни было, оба левита согласились с желанием Савла покинуть Кипр.
Чтобы достигнуть западного порта, путешественникам пришлось пешком пересечь весь остров, пройдя почти сто километров. К морю они вышли у Ново-Пафоса, где находилась резиденция римского проконсула.
Пока миссионеры ждали попутного корабля, идущего на Запад, их неожиданно пригласили в дом самого правителя, Сергия Павла, который оказался человеком ученым, любознательным, интересовавшимся восточными религиями. В его окружении находились еврейские заклинатели, и он искренне верил их прославленному искусству. Особым покровительством Сергия Павла пользовался некто Бар-Иешуа, по прозвищу Элима.
Видимо, проконсул и к проповедникам христианства отнесся как к посвященным в новый вид магии. Он захотел встретиться с Варнавой и Савлом, чтобы узнать об их учении. Однако Бар-Иешуа испугался, что его авторитет в глазах правителя будет подорван. Когда апостолы пришли на прием к Сергию Павлу, заклинатель постарался всячески очернить их перед патроном. Савл не остался равнодушным: впервые в жизни он говорил о вере перед знатным римлянином, и какой-то знахарь встал у него на пути! Пристально глядя на мага, апостол буквально приковал его к месту грозными словами:
-- Вот рука Господня на тебя, ты будешь слеп и не увидишь солнца до времени! (Деян 13: 11).
Тут же все присутствующие увидели, как Бар-Иешуа стал в ужасе шарить вокруг себя руками.
В Деяниях вскользь сказано, что проконсул “уверовал”, но скорее всего он лишь проявил благосклонность к проповедникам. Лука не говорит, что он принял крещение, а миссионеры не стали задерживаться на острове, что было бы естественно, окажись обращение Сергия Павла серьезным.
Ближайшей к Кипру страной была Малая Азия, ее южное побережье. Именно туда отплыли апостолы и вскоре высадились недалеко от города Пергии. Кипр еще мог казаться продолжением знакомых библейских земель Сирии-Палестины, но теперь, сходя с корабля, путники попали в совершенно иной мир. По пристани сновали люди в странных, непривычных одеждах и говорили на непонятных языках. Вокруг простиралась болотистая равнина, пропитанная малярийными испарениями, а вдали призрачными силуэтами высились горы. Апостолов ждали нелегкие переходы по пустынным дорогам, где каждый встречный мог оказаться грабителем: в здешних лесах бродили грозные исаврийские разбойники. Римская цивилизация лишь слегка коснулась этих глухих краев, населенных полудикими воинственными племенами. Однако Савл и Варнава знали, что в некоторых городах есть еврейские общины и можно двигаться по стране, переходя от одной общины к другой.
Римляне называли эту провинцию Галатией, хотя настоящие галаты, или галлы, обитали севернее, в самом сердце полуострова.
Миссионеры двинулись берегом вверх по течению реки и через несколько километров достигли Пергии, большого благоустроенного города с форумом, дворцами, театрами и акведуками. Сюда кроме торговцев и римских колонистов часто приходили паломники, которых привлекал храм Артемиды. Эту богиню чтили в Малой Азии с незапамятных времен.
Иоанн Марк пришел в ужас, узнав, что они собираются дальше углубляться в это царство лесов, гор, неведомых народов и языческих богов. Его охватила тоска по родине: захотелось вновь очутиться в Иерусалиме, в доме матери, среди своих. Он наотрез отказался идти дальше. Тщетно Савл и брат пытались его уговорить; Марк вернулся назад и сел на корабль, отходящий в Иудею (см. Деян 13: 13).
Варнава остался верен Тарсянину и теперь, уже вдвоем они вышли на тракт, ведущий из Пергии прямо на север. Вероятно, они узнали, что в Антиохии Писидийской живет много евреев. Но если диаспора служила путеводной нитью для апостолов, то невольную услугу оказал и Рим.
Малая Азия, населенная многими арийскими племенами *, до ее захвата турками всегда отличалась смешанным населением. Хетты, киммерийцы, галлы, греки вели здесь войны, создавая и разрушая государства. Копыта боевых коней топтали эти плоскогорья и долины задолго до того, как сюда вторглись персы и фаланги Александра. Невозможно представить миссию Варнавы и Павла вне Римской империи. Почти в те самые годы, когда они начали свое странствие, Филон с восторгом писал: “Рим положил предел бесконечной путанице и изменениям, происходившим от бесконечной борьбы государств и держав, объединяя племена народов и силы князей”. Конечно, не все было так прекрасно, как казалось философу, но нельзя не признать, что единый римский закон и порядок были фактором, неоценимым для миссии, а международный греческий язык позволял изъясняться людям в любой точке империи.
----------------------------------------------------------------------
* Арийские племена — широкое понятие индоевропейских народов; имеются в виду прежде всего хетто-лувийские племена, издревле населявшие Малую Азию. Была ли она их прародиной -- науке неизвестно.

Впрочем, напомним, что благовестники шли по ее варварской окраине, а влияние центра доходило лишь до городов. Главными каналами связи между ними были римские военные трассы. Именно по ним, никуда не отклоняясь, шли Савл и Варнава.


Основание галатийских церквей

Они шагают по широкой мощеной дороге: два человека в походных плащах, с посохами в руках; один — высокий, статный, другой -- приземистый, сутулый. Шагают день, второй, третий. Их изредка обгоняют всадники и почтовые повозки, встречаются торговые караваны и отряды солдат. Дорогу по плоскогорью обступают пологие, поросшие лесом холмы, пересекают реки, через которые приходится перебираться на лодках. Луга сменяются скалами, рощами и кустарниками. На третий день слева открылся простор большого озера, за которым синела далекая горная гряда.
Около недели продолжали апостолы свой путь, пока не спустились в долину, утопающую в зелени рощ. У склонов горы, вокруг языческого храма лепились дома. Кое-где были видны следы присутствия римлян: мощный водопровод, портики тяжелых административных зданий.
Это была Антиохия Писидийская, еще при Августе получившая статус колонии.  Отдохнув  в  гостинице  и  осмотревшись, миссионеры узнали, где находится синагога, и в первую же субботу направились туда.
Община, затерянная в языческой стране, встретила их как желанных и почетных гостей. В то время между очагами диаспоры поддерживалась постоянная связь; курьеры купцы, учители Закона приносили книги, новости, распоряжения Синедриона, собирали церковные пожертвования. Любой из таких новоприбывших имел право обратиться к собравшимся в синагоге со словом назидания, что и было предложено апостолам, тем более, что Павел отрекомендовал себя раввином, учеником знаменитого Гамалиила.
Лучшей возможности нельзя было и представить. Поднявшись на амвон, Павел заговорил. Проповедь была столь новой, столь неожиданной и непривычной, что апостолов пригласили в следующую субботу вновь говорить в синагоге. Они вышли на улицу, окруженные толпой, которая проводила их до гостиницы. Люди были явно взволнованы и задавали вопросы; приход гостей из Иудеи стал событием в их тихой провинциальной жизни.
Первый век по Р. Х. принято изображать как время религиозного упадка и равнодушия, но на самом деле его отличал дух богоискания и жажды истины. Бушевавшие столетиями войны утихли, жизнь входила в мирное русло. Имперские поборы уравновешивались тем благополучием, которое принесло быстрое развитие земледелия, путей сообщения, торговли и ремесел. Но человек жив не единым хлебом. Культ цезаря и старинные верования не способны были утолить духовный голод. Поэтому слова новой проповеди нашли в Галатии благоприятную почву.
Молва о Павле и Варнаве разнеслась по всему городку. Уже не только прозелиты, завсегдатаи синагоги, но и массы людей, никогда там не бывавших, заполнили в очередную субботу скамьи и двор молитвенного дома.
Начальники общины с возрастающей досадой смотрели на это скопление иноверцев. Они считали проповедь гостей своим внутренним делом. В течение многих поколений они привыкли ревниво охранять свою веру от посторонних. Сознание причастности к древней культуре, заключенной в стенах добровольного гетто, делало их похожими на тех христиан-традиционалистов, которые во все времена с недоверием относятся к неофитам. Лука прямо говорит, что эти люди “исполнились зависти” (Деян 13: 45).
Павел и Варнава ощутили, как вокруг них выросла стена враждебности. Уходя из синагоги, они высказались прямо: их не желают слушать здесь, они пойдут к тем, кто их примет.
С этого дня проповедники стали собирать народ в домах прозелитов и язычников и вести с ними беседы. Тех, кто уверовал, они крестили. Однако враги не собирались терпеть это. С помощью влиятельных матрон, близких к иудейской общине, они добились, чтобы власти выдворили пришельцев из города. Формальный повод найти было нетрудно: римские законы запрещали вводить новые культы.
Итак, вспыхнув однажды, конфликт уже не ослабевал, сопровождая апостола на протяжении всей дальнейшей жизни.
Две причины побудили путешественников отправиться дальше на юго-восток, в область Ликаонии: во-первых, в пограничном городе этой области, Иконии, было много евреев, а апостолы не отказались от своего правила -- начинать проповедь с них; во-вторых, именно туда вела единственная трасса юга Галатии, протянувшаяся вплоть до родины Павла, Тарса. Миновав плоскую выжженную солнцем равнину, благовестники через несколько дней уже входили в Иконию. Окруженная садами, она была похожа на оазис в пустыне.
Там повторилось то же, что в Антиохии Писидийской. Сперва беседа в синагоге, после которой “уверовало великое множество Иудеев и Еллинов” (Деян 14: 1), а затем новая волна враждебности. Вероятно, посланные вдогонку апостолам люди сумели восстановить против них и еврейскую общину, и римскую администрацию. Впрочем, сразу добиться изгнания проповедников враги на сей раз не смогли: слишком велико оказалось число обратившихся и сочувствующих. Поэтому Павел и Варнава задержались в Иконии на несколько недель.
Им удалось сплотить первый кружок христиан, ядро будущей церкви. По молитве миссионеров больные получали исцеление. Следуя завету Господа, Его служители исцеляли не только дух, но и тело. В их глазах человеческие недуги были симптомом всеобщей греховности людей, подпавших под власть демонических сил. Вот почему наряду с проповедью молитва над больными была важной стороной евангелизации.
Сам Павел редко крестил неофитов, предоставляя это Варнаве; он считал своим главным делом “служение словом”. Но это не значит, что он считал крещение чем-то второстепенным. Хотя крещение очень рано стали называть языческим термином таинство, оно в корне отличалось от мистерий, процветавших в эллинистическом мире. Обряды мистерий означали причастность человека к сокровенным силам умирающей и воскресающей природы. Между тем евангельское крещение, как и его прообраз -- крещение прозелитов, было вступлением в общину народа Божия, в общину, где действовал Дух Христов. Входя в нее, новообращенный соединялся с Самим Господом.
Тем временем в Иконии вокруг проповеди христианства не утихали распри. Легенда утверждает, что апостолов в конце концов приговорили к изгнанию: на них подал жалобу знатный икониец, невеста которого Текла решила последовать за Павлом. Но, согласно Деяниям, Павел и Варнава сами тайно скрылись из города, узнав, что “язычники и Иудеи со своими начальниками устремились на них, чтобы посрамить и побить их камнями” (Деян 14: 5).
Возвращаться в Антиохию было невозможно. Приходилось двигаться дальше в глубь горной страны, туда, где обитали уже одни язычники. Не без тревоги приблизились миссионеры к Листре, небольшому ликаонскому городку. Они с трудом понимали местный язык. Здесь жили горцы, родичи древних хеттов, царство которых пало много веков назад; но народ, хотя и подвергся эллинизации, сохранил много черт прежнего уклада. Синагоги не было, а значит и прозелитов тоже. Павел и Варнава впервые столкнулись с подобной ситуацией. Они тщетно пытались найти контакт с ликаонцами, говоря, что принесли им весть о спасении, но слишком мало общего было у них с этими людьми, чтобы рассчитывать на успех. Однако отступать Павел не собирался.
Перелом произошел неожиданно при обстоятельствах, которые могли бы вызвать улыбку, если бы едва не стоили апостолу жизни.
Среди слушавших св. Павла был неизлечимый больной, человек с парализованными ногами. Уловив в речах иудея слово спасение, он ухватился за него как за последнюю надежду. Апостол заметил это и, пристально взглянув на листрянина, как делал в таких случаях, властно приказал ему встать. Раздались громкие крики изумленной толпы, произошло чудо — больной неуверенно поднялся на ноги. Все пришло в движение — ликаонцы стали о чем-то возбужденно переговариваться, о чем -- миссионеры не могли разобрать.
Вскоре к воротам города потянулась торжественная процессия. Впереди шествовали жрецы в венках, они вели быков; алтарь Зевса, стоявший у входа в Листру, поспешно украшали гирляндами, раздавались нестройное пение и возгласы. Только теперь миссионерам втолковали, что происходит: оказывается, суеверный народ вообразил, что к ним явились сами боги, как, по рассказам, это бывало в старину. Величественного почтенного Варнаву приняли за Зевса, а Павла, который говорил от лица обоих, за его посланца -- Гермеса.
Апостолы пришли в полное отчаяние. Разодрав одежды, как делают евреи при горестном известии, они бросились в середину толпы, умоляя прекратить кощунство. -- “Что вы это делаете? -- кричали они по-гречески. -- И мы — подобные вам человеки!” (Деян 14: 15) -- Смысл этих слов наконец дошел до собравшихся. Толпа была разочарована и полна недоумения. Праздник сорвался. А людям так хотелось верить.
Подобного оборота дел миссионеры никак не ожидали. Стало очевидным, что здесь еще рано говорить о Христе. Но трудности миссии в Листре были вознаграждены замечательным обращением. Павел встретил там благочестивую еврейскую женщину Эвнику, которая была замужем за ликаонским греком. Вместе со своей матерью она приняла крещение. Когда апостол бывал у Эвники, его беседы внимательно слушал ее сын Тимофей, мальчик лет пятнадцати. Мать с детства привила ему любовь к Писанию, хотя, видимо, считаясь с отцом, не подвергла сына обрезанию. Удивительные речи человека, пришедшего с родины предков матери, заворожили подростка. Он сразу всей душой привязался к Павлу. Пройдет несколько лет, и Тимофей станет его “сыном”, любимым учеником и надежным помощником.
Только Павел и Варнава начали осваиваться в языческом городке, как деятельность их снова была прервана. Фанатики из Антиохии и Иконии легко догадались, где пролегает маршрут миссионеров, и скоро объявились в Листре. Они больше не стали жаловаться властям, а решили сами расправиться с Павлом. Им удалось подбить толпу горожан, которая внезапно окружила Тарсянина и начала забрасывать его камнями. Павел упал и потерял сознание, а убийцы, думая, что он мертв, вытащили его за ворота города и оставили в поле.
Об этом сразу же узнали Варнава и горстка листрийских неофитов. Они бросились искать тело и, найдя неподвижного окровавленного Павла, стали оплакивать его смерть. Вероятно, среди них был и мальчик Тимофей. Когда они стояли убитые горем, Павел вдруг начал подавать признаки жизни. С помощью друзей он поднялся на ноги, и под покровом темноты его отвели в дом. Раны оказались не опасными, и на другое же утро Павел смог покинуть город. Вместе с Варнавой они отправились дальше на юго-восток, в соседний город Дервию.
Апостола вдохновляла мысль, что он пострадал за Христа, как двенадцать лет назад -- эллинист Стефан. Быть может, шрамы, оставшиеся от листрийского избиения, он и называл впоследствии ранами Христовыми, которые он носит на себе.
В Дервии преследователи оставили его в покое, видимо, думая, что он мертв. Там он основал еще одну общину, состоявшую, как и в Листре, почти из одних язычников. Приобретя в городке “достаточно учеников” (Деян 14: 21), миссионеры собирались идти дальше по римскому тракту до Тарса, где могли бы отдохнуть и затем пешим путем добраться до Сирии, до Антиохии Сирийской.
Но внезапно возникло новое препятствие. С апостолом случился припадок тяжелой болезни, которая время от времени к нему возвращалась. Сам он считал, что этот недуг послан ему для смирения. “Дано мне, -- пишет он, -- жало в плоть, ангел сатаны, удручать меня, чтоб я не превозносился. Трижды молил я Господа о том, чтобы удалил его, но Господь сказал мне: “довольно для тебя благодати Моей, ибо сила Моя совершается в немощи” (2 Кор 12: 7--9).
Что это была за болезнь -- узнать невозможно. Ясно только, что она периодически повторялась. Некоторые биографы считают, что, подобно другим великим людям истории, например Цезарю и Наполеону, Павел страдал приступами падучей болезни. Другие склоняются к мысли, что “жало в плоть” -- это малярия, которой Павел заболел в болотистых низинах Памфилии.
Как бы то ни было, от возвращения восточным путем миссионеры отказались. Вероятно, в этом решении сыграла роль не только болезнь Павла. Апостол чутко прислушивался к внутреннему голосу: он постоянно ощущал Христа как таинственного Спутника его апостольских трудов. Вот и теперь что-то, о чем умалчивает Лука, заставило его решиться на рискованный шаг: невзирая на опасность, возвращаться прежней дорогой, чтобы утвердить молодые общины.
Пока он был еще слаб после болезни, миссионеры оставались в Дервии, где братья окружили Павла трогательной заботой. Когда апостол окреп, миссионеры тронулись в обратный путь: опять через Листру, Иконию и Антиохию Писидийскую. Надолго задерживаться в городах они не могли: приходили и уходили, избегая посторонних глаз. И все же в главном они преуспели: не только поддержали дух христиан, но поставили им старейшин, пресвитеров.
Этот акт означал новый этап в их апостольстве. С него начинается история дальнейшего укоренения Церкви на языческой почве.
Пресвитер не был руководителем Церкви, такое руководство появилось позднее; его главное служение заключалось в возглавлении священной Трапезы. Пресвитеры с самого начала не были выборными лицами -- их поставляли апостолы, подобно тому как Сам Христос выделил для Себя Двенадцать.
Таким образом считалось, что апостолы передали пресвитерам, возглавляющим священную Трапезу, тот дар, который они в свою очередь получили от Самого Христа. Другие служения внутри братства определялись способностями —  харизмами: одни становились пророками, другие -- учителями, третьи -- благовестниками; но в сущности все были равноправны. Такое сочетание духа братства и апостольского авторитета обеспечивало церквам жизненность и прочность.
Из Писидии апостолы, пройдя к морю, достигли порта Атталии и оттуда отплыли на корабле прямо в Сирию. Так кончилось их первое, пробное путешествие.
Вернулись они с триумфом победителей. Все благодарили Бога за то, что Он открыл сердца язычников для Евангелия. Это был великий праздник антиохийской церкви, и вместе с тем торжество молодого христианства.

Спор о Законе. “Апостол народов” (Сирия -- Иудея -- Малая Азия, 49 г.)

Начало спора

Радость, воцарившаяся в Антиохийской церкви, была вскоре омрачена. На одном из молитвенных собраний появились братья из Иудеи и своими речами привели всех в замешательство. Выступая как блюстители чистоты правоверия, они заявили крещеным из язычников: если вы не обрежетесь по обычаю Моисея, вы не можете спастись. Другими словами, каждый, кто хочет стать полноценным христианином, должен прежде войти в лоно иудейства.
Их мнение не было голословным утверждением или просто предрассудком: из Писания ясно вытекало, что обряды ветхозаветной Церкви заповеданы свыше и притом -- “на вечные времена”. Сам Господь Иисус выполнял их и учил, что каждая буква Закона имеет смысл и Его приход не упраздняет Торы.
Возражать против таких веских аргументов было трудно. Но поколебать св. Павла они не могли. Миссионеру было ведомо нечто большее, чем буква Закона. Формальной правоте ортодоксов он смело противопоставил откровение, внутренняя достоверность которого была для апостола бесспорной. Оно говорило, что единение с Богом во Христе уже не требует как обязательного условия старых знаков причастности к народу Божию, тем более для неевреев.
Павлу было необычайно важно, как отнесется к его словам Варнава, поскольку его друг принадлежал к числу самых уважаемых членов Церкви-матери. Иосиф, видимо, не без колебаний поддержал его. Однако прочие иерусалимляне продолжали настаивать на своем; дискуссия неизбежно превращалась в распрю. Верующие были растеряны и обескуражены: с одной стороны, слово Иерусалима пользовалось уже высоким авторитетом, а с другой -- успехи миссионеров в Галатии доказывали, что Бог благословил их начинания. Ни старейшины, ни новообращенные Антиохии не считали себя способными разобраться в сложном богословском споре. Естественно, возникла мысль отправить в Иудею посланцев Церкви, чтобы там они получили окончательное разъяснение.
Всем, конечно, хотелось включить в делегацию Варнаву и Павла, но Тарсянин не знал, стоит ли ему принимать участие в этом щекотливом деле. Впоследствии он сам подчеркивал, что дал согласие только “по откровению” (Гал 2: 2). В качестве представителя от крещеных “эллинов” взяли некоего Тита, ставшего потом помощником апостола.
По дороге на юг они посетили общины в Финикии и Самарии, основанные эллинистами четырнадцать лет назад; повсюду их встречали с почетом.
Но что ждало посланцев в Иерусалиме? Едва ли они надеялись найти там такой же прием. А Павлу и Варнаве нетрудно было догадаться, какой отпор они получат в столице Иудеи.

Иерусалимская церковь. Св. Иаков Праведный

За годы, истекшие со дня памятной Пятидесятницы, у общины Иерусалима сложились собственные прочные традиции. Две волны преследований не сломили ее; к тому же после смерти царя Агриппы I положение назарян намного улучшилось. Во главе фарисеев находился тогда либеральный учитель Иоханан бен Заккай. Он славился терпимостью и считал, что даже язычники могут быть спасены добрыми делами. Иоханан сторонился экстремистов, призывавших к войне с Римом; своей главной задачей он считал укрепление веры и благочестия. Девизом его были слова: “Служи Всевышнему не из страха, а из любви”. Влияние Иоханана отчасти объясняет, почему многие фарисеи сблизились с назарянами, а некоторые -- приняли крещение. Этому также немало способствовал Иаков, Брат Господень.
С тех пор как в начале сороковых годов Петр и другие апостолы покинули город, престиж назаретской семьи сильно возрос. Члены ее, особенно Иаков, были настоящими образцами древнего отеческого благочестия. Его считали чуть ли не тринадцатым апостолом, которому Христос открыл некие тайны наравне с Кифой и сыновьями Зеведеевыми. Брата Господня называли Цадиком, Праведным, и Облиамом, оплотом народа. Уже при жизни он стал легендарным. Говорили, что этот почтенный старец -- живое олицетворение Закона, ради которого созданы небо и земля. Он был назиритом, посвященным Богу от рождения: не пил вина, не стриг волос, воздерживался от мяса. Когда Иаков проходил по улицам, его приветствовали, как первосвященника; он якобы и одевался как архиерей, в льняной эфод и имел право входить в Святое Святых. Такого человека фарисеи не могли ни в чем упрекнуть. Он поистине “превзошел их в праведности” (Мф 5: 20). Его строгое соблюдение Торы было в глазах ревнителей серьезным аргументом в пользу учения назарян.
Следуя примеру Иакова Праведного, верные, сплотившиеся вокруг него, по-прежнему называли дома своих молитвенных собраний синагогами, как и раньше, они пунктуально выполняли все обряды, хранили субботу и ограничивались лишь дозволенной Законом пищей. Как и в первые дни, они рассчитывали на скорое обращение всего народа, который из грешного Израиля должен будет превратиться в “Израиль Божий”.
Огромным преимуществом церкви св. Иакова было то, что она хранила подлинные предания о евангельских событиях. В этой среде хорошо помнили притчи и изречения Иисуса; именно отсюда выйдут в мир первые рассказы и записи, которые составят основу Евангелий.
Тем не менее, приверженность к обрядовому благочестию невольно отдаляла церковь св. Иакова от духа Христовой свободы. Можно сказать, что, сохранив бесценное евангельское богатство, она куда меньше проникла в его сущность, чем апостол Павел. Иерусалимляне слишком дорожили культовой оболочкой веры, формой, в которой крылась опасность застоя.
Легко вообразить, как огорчило этих набожных людей известие из Антиохии. У них в сознании не укладывалось, что есть где-то целая община собратьев по вере, которые пренебрегают Законом Божиим. Кроме христиан из фарисеев, больше всех, вероятно, негодовали те, что называли себя эбионитами, бедняками. Они не откололись от Церкви и выражали тенденцию крайнего законничества. Эбиониты хотели сохранить порядки первых дней общины: отказывались от частной собственности, жили на подаяние.
Ядро эбионитов образовалось, видимо, из обращенных в христианство ессеев, которые принесли с собой склонность к суровому аскетизму. Естественно, что антиохийцы, отказавшиеся от обрезания, были для ревнителей Закона вольнодумцами и вероотступниками.
Обо всем этом с тревогой думал Павел, когда за холмами показались стены Иерусалима.

“Апостольский собор”

Прибыв в город, посланцы решили повидаться с наиболее влиятельными братьями, которых почитали столпами Церкви. К счастью, в Иерусалим в этой время приехали Петр и Иоанн Зеведеев.
Итак, Павел второй раз встретился с Кифой, но теперь не как вчерашний враг и новичок, а как проповедник и пастырь, немало потрудившийся для дела Божия. В беседе также приняли участие апостол Иоанн и Иаков Праведный.
Тарсянин рассказал им о чудесных явлениях благодати в Сирии и Галатийской провинции, о том, как они с Варнавой открыли дверь веры иноплеменникам, а под конец, употребив свое любимое выражение, спросил: “не напрасно ли я подвизаюсь?” (Гал 2: 2).
Рассказ его произвел сильное впечатление. Однако частной беседой, которую Павел считал решающей, ограничиться не удалось. Поборники традиции не желали соглашаться с тем, что считали вредным новшеством. Кто хочет войти в Церковь Нового Завета, твердили они, обязан сначала принять знак первого Завета -- Моисеева. Они, в частности, потребовали этого и от Тита.
Павел сопротивлялся всеми силами. В Послании к галатам апостол позднее писал, что они с Варнавой “ни на час не уступили и не покорились” этим “вкравшимся лжебратьям”, как он с горечью называл своих бывших сотоварищей по фарисейству, “приходившим подсмотреть за нашею свободою, -- писал он, -- которую мы имеем во Христе Иисусе” (Гал 2: 4--5). Всегда готовый идти навстречу в том, что считал второстепенным, Павел в данном случае проявил непреклонность.
Чтобы дело не зашло в тупик, пришлось созвать общий совет старейшин Иерусалимской церкви, возглавляемый тремя столпами. Вероятно, число собравшихся было так невелико, что они могли разместиться в одном доме. Это собрание и вошло в историю под именем “Апостольского собора”.
Началось собрание с острой полемики. Лука упоминает о нем вскользь, говоря лишь о “долгом рассуждении” (Деян 15: 7), но мы уже знаем, какие доводы должны были приводить оппоненты антиохийцев и что опровергнуть их было непросто: за ними стояла буква Библии и ссылка на Самого Христа. Правоверные могли указать и на пример месопотамского царя из Адиабены, мать которого недавно посетила Иерусалим: уверовав в единого Бога, он принял и обрезание, несмотря на то, что либеральные иудеи его отговаривали. Разве не будет этот человек служить живым укором для язычников, принявших христианство?
Нас не должно удивлять, что первый серьезный кризис в Церкви возник в связи с обрядами. Людям легче отказаться от убеждений, чем от обычаев: это объясняется законами психологии. Хотя обряд есть то русло, по которому чаще всего текут реки духовной жизни, сохранять ритуалы проще, чем верность духу. Так, русские старообрядцы предпочли идти на костры и в застенки, лишь бы удержать двоеперстие и семь просфор. А в памяти Израиля, в том числе и  христиан, еще свежи были воспоминания о мучениках маккавейской эпохи, которые погибли за Закон.
По прошествии многих столетий кажется, что спор, разделивший Церковь, мог бы быть предотвращен, если бы Христос точно определил место Закона в Своем учении. Но, вспомнив, что Он проповедовал исключительно среди иудеев, для которых Тора была аксиомой, мы поймем, почему Он не мог высказаться до конца. Сначала Господь говорил о том, что пришел “восполнить” Закон, затем определил новое отношение к мести и клятве, запретной пище и разводу и, наконец, указал на две главные заповеди в Торе. Все это уже содержало предпосылку для пересмотра Моисеева Закона.
Закон был дан Богом, и только Бог может изменять и тем более отменять его. В таком случае именно Мессия, Сын небесного Отца, имеет эту власть: “А Я говорю вам...”. Дальнейшее конкретное переосмысление Ветхого Завета в свете Нового Христос предоставил ученикам, которым обещал содействие Святого Духа.
На иерусалимском собрании 49 г. со всей очевидностью была явлена эта небесная помощь.
Произошло чудо, когда слово взял Симон бар-Иона, чья приверженность традиции ни у кого не вызывала сомнений. Ожидали, что первый среди апостолов поддержит ортодоксов, но вместо этого Петр высказался в пользу свободной практики антиохийцев. Он напомнил, как крестил в Кесарии необрезанных и Дух Божий почил на них в его присутствии. Это доказывало, что воля Господня -- принимать в Церковь даже тех, кто не соблюдает иудейских обрядов. Согласие с Кифой выразил и апостол Иоанн.
Затем Павел повторил -- уже для всех собравшихся -- свой рассказ о миссии, и старейшины невольно умолкли, слушая его.
Среди историков бытует мнение, что на этом “собор” завершился. Полагают, что Лука присоединил к его описанию отчет о другой встрече старейшин в Иерусалиме. Но эта гипотеза сомнительна, поскольку игнорирует важную практическую проблему, которая несомненно должна была быть поднята: если можно крестить иноплеменников, не требуя от них обрезания и подзаконной жизни, то как в этом случае им общаться со своими собратьями-евреями? Ведь каноны, которые регламентировали каждый шаг иудея, прежде всего обособляли верных от окружающего мира. Например, употреблять мясо, не выпустив из него кровь, было для иудеев столь же нечестиво, как для христиан последующих поколений есть скоромное в Великую Пятницу.
В конце концов, св. Иаков предложил компромиссный вариант: еврейские христиане останутся при отеческих устоях, а прочих ограничить минимальными правилами.
-- Полагаю, -- сказал, поднявшись, Иаков, -- не затруднять обращающихся к Богу из язычников, а написать им, чтобы они воздерживались от осквернения идолами, от блуда, удавленины и крови (Деян 15: 19--20).
Это был, в сущности, вполне традиционный выход из положения. Подобные упрощенные заповеди назывались Ноевыми, и издавна считалось, что, соблюдая их, уверовавший иноплеменник может быть спасен.
Таким образом, Брат Господень, а с ним весь “собор” положили начало первой национальной Церкви, в данном случае -- израильской. Этот шаг заключал в себе как большие перспективы, так и немалый риск. Плодотворной была готовность Церкви учитывать религиозные и культурные особенности просвещаемых ею народов, но одновременно возникала угроза самозамыкания общин. Правда, пока существовала империя, эта опасность была незначительной: в пределах державы все народы сплачивала единая греко-римская культура. Однако позднее угроза возросла. Большинство церковных расколов, порой принимавших обличие ересей, выражало центробежные тенденции поместных церквей.
Вероятно, апостолы, предчувствуя опасность разделений, предложили узаконить обычай, который бы стал залогом церковного единства. “Узнавши о благодати, данной мне, -- вспоминал потом ап. Павел, -- Иаков и Кифа и Иоанн, почитаемые столпами, подали мне и Варнаве руку общения, чтобы нам идти к язычникам, а им -- к обрезанным, только чтобы мы помнили нищих, что и старался я исполнять в точности” (Гал 2: 9--10). Попечение о нуждах матери-Церкви, особенно о ее членах, избравших добровольную нищету, стало актом,  закрепившим связи между ней и новыми общинами.
Было составлено послание, которое Павлу и Варнаве поручили отвезти в Антиохию.
В иерусалимской встрече лично для Павла оказалось важным то, что столпы открыто и перед всеми признали его право благовестника народов. “Подать руку общения” -- означало в древности заключить договор; тем самым статус Тарсянина и Варнавы был утвержден и одобрен, роли распределены. Иаков оставался главой иерусалимских христиан, Кифа и сын Зеведеев продолжали свою проповедь среди иудеев, а Павел с Варнавой направлялись на обращение язычников.

“Апостол народов”

В Сирию посланцы вернулись с чувством глубокого облегчения. Вынужденное отступление ортодоксов было большой победой, ставшей поворотным пунктом в истории молодого христианства: Господь указал новые пути, о которых иные не подозревали, а иные их даже страшились.
Пророки еврейской общины Иуда Варсава и Сильван, часто называемый сокращенно Силой, подкрепили своим авторитетом изложенное в послании. Они молились и проповедовали среди антиохийцев, а затем отбыли на родину. Казалось, все споры утихли.
Вскоре Сильван вторично посетил Антиохию: по-видимому, он почувствовал большое расположение к Павлу. Пророк пришел вместе с ап.Петром, начинавшим новый обход иудейских общин. Братская атмосфера антиохийской церкви покорила Кифу. Рыбак вошел в ее жизнь со свойственной ему открытостью, а когда верные собирались для трапезы и Вечери Господней, он садился с ними за стол, не спрашивая, кто еврей, а кто грек. Однако неожиданно мир снова был нарушен.
Ортодоксы в Иерусалиме настояли на том, чтобы Иаков послал нескольких людей проверить, насколько строго проводится принцип двух церквей. Каково же было их смущение, когда они увидели, что сам Петр ест “нечистую” пищу вместе со всеми, забыв о долге правоверного иудея. Их косые взгляды и ропот в свою очередь смутили апостола. Опасаясь дальнейшего соблазна, он вообще перестал приходить на общие трапезы. Такую же тактику избрал и Варнава.
Павел был возмущен: нельзя допустить, чтобы обветшалые перегородки разделяли единых во Христе. За Трапезой Христа все различия должны быть забыты! Тарсянин и не пытался совместить это убеждение с установками “собора”; он надеялся, что Господь скоро явится в мир, и все недоумения отпадут сами собой. Но он боялся, что поступок ап. Петра и Варнавы сведет на нет то ценное, что было достигнуто в Иерусалиме.
Стало очевидно, что собор оставил многие вопросы открытыми. Павла все это тяготило; его неудержимо потянуло туда, где он смог бы начать все заново, не оглядываясь на старозаветных церковников.
Он предложил Варнаве вторично посетить общины, основанные ими в южной Галатии. Варнава, также огорченный происшедшим, рад был покинуть Антиохию.
Начали собираться в дорогу. Иосиф пожелал снова взять с собой Иоанна Марка, который вместе с Петром и Сильваном недавно пришел в Антиохию. Но Павел наотрез отказался: он помнил, как молодой левит бросил их в самом начале путешествия и считал Марка ненадежным попутчиком. Но теперь Варнава предпочел Павлу брата, заявив, что в таком случае они с Марком отплывают на Кипр. Едва ли им руководила простая обида; видимо, миролюбивый Иосиф боялся, что, оставшись с Павлом, он обречен участвовать в распрях и попадать в трудные положения.
Так разошлись пути двух замечательных людей. С этого времени Варнава исчезает из нашего поля зрения. Он продолжает трудиться для Евангелия, но уже без Павла; с годами ссора забылась, и апостол с большой теплотой отзывался об Иосифе и Марке. Однако ход событий уже нельзя было изменить. Тарсянин становился главной фигурой в миссии среди язычников.
От случившегося пострадали оба. Впрочем, Павла в какой-то мере утешил готовый отправиться вместе с ним Сильван . Это была неожиданная удача. Пророк Иерусалимской церкви мог рассеять подозрения ортодоксов; кроме того, Сильван, как и Павел, имел римское гражданство, что было немаловажно для путешествия по империи.
Апостол Петр остался в Антиохии. Пробыв там некоторое время, он последовал примеру Павла. В сопровождении жены и Иоанна Зеведеева он посетил ряд иудео-христианских общин за пределами Сирии, а позднее, вероятно, побывал даже в Греции. На Кипре он отыскал Марка, который стал служить апостолу в качестве переводчика: греческий язык Петр знал плохо.
Судьба же прочих из числа Двенадцати покрыта тайной. Лука ничего не говорит о том, где они жили после 42 г. Согласно поздним легендам, Андрей, брат Петра, проповедовал в Малой Азии и Причерноморье, Фома -- в Парфянских странах и Индии, а Фаддей и Матфей -- в Сирии. Сам факт апостольских путешествий не вызывает сомнений, но достоверность рассказов о них, заимствованных из гностических книг, весьма спорна.
Трудно объяснить, почему люди, бывшие живыми свидетелями земной жизни Спасителя, словно растворились в массе верующих и о них почти ничего не известно. Однако этот факт придает их судьбе особое величие: их участь -- пример исполнения слов Христовых: “Если пшеничное зерно, пав в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода”.
Для Павла же начинался период самостоятельных миссий. Последующие годы принесут ему много радости и горя. Порой ему будет казаться, что против него вооружился весь мир. Иудеи проклянут его как отступника от Закона, еврейские христиане будут смотреть на Тарсянина как на вольнодумца, язычники станут преследовать как возмутителя спокойствия. И даже после смерти апостола народов споры вокруг него не утихнут. “Так неповторимо ярок весь образ этого человека, что “Павлов вопрос” останется навсегда одним из центральных вопросов христианской истории, источником вдохновения для всех, “камнем преткновения и соблазна” для многих”. Эти слова православного богослова можно поставить эпиграфом ко всей жизни св. Павла.

“Идти к язычникам”

Обдумывая новые, более широкие планы, св. Павел избрал пеший маршрут, который вел из Антиохии в Галатию через горные перевалы. Покинув столицу Сирии, они с Сильваном прошли вдоль побережья, посетили родину апостола, а оттуда двинулись в горы. Хороший римский тракт позволил им благополучно миновать угрюмые ущелья Киликии. После спуска в долину они свернули на запад и добрались до Ликаонии. Там Павла ждала радость: его церкви продолжали жить. В Листре он нашел молодого, полного сил помощника. Тимофей, сын Эвники, которого он обратил еще в первый свой приход, вырос и стал любимцем всей общины. Услышав о нем много хороших отзывов, апостол захотел взять его с собой. Он крестил Тимофея и, вероятно, по совету Сильвана, согласился, чтобы тот прошел через обряд обрезания, который был совершен в соответствии с Законом, определяющим национальность человека по матери. Этим шагом Павел хотел продемонстрировать свою верность “собору” и защититься от нареканий.
Когда биографы говорят, что апостол Павел был немощным, слабым человеком, они забывают, каких невероятных усилий требовал от него труд благовестника. Пересекая страну, они с Сильваном и Тимофеем покрыли за сравнительно короткий срок такое же расстояние, какое отделяет Москву от Кавказа. За скупыми строками Деяний надо суметь увидеть бесконечные пыльные магистрали среди холмов и плоскогорий, на которых они порой изнывали от зноя, а ночами дрожали от холода под каким-нибудь деревом, если не успевали отыскать придорожную гостиницу.
Но с каждым шагом томительного пути Павел убеждался, что его ведет нездешняя сила, что Дух Христов как бы соединяется с его духом. “Все могу в укрепляющем меня Христе”, -- говорил он (Фил 4: 13). Это переживание нельзя было сравнить с сухим изучением деталей Закона.  Тогда Бог переживался как грозный Отец, повелевающий и взыскательный, а теперь через Своего Сына Он изливает силу, спасение и любовь. Точно Сам Воскресший живет и действует в Своих посланниках.
Наконец, после изнуряющей жары, среди сосен у горы Иды потянуло благодатной свежестью; в небе показались чайки. Впереди на высоком холме появился укрепленный римский городок Троада. Под его стенами и улицами спала вечным сном знаменитая Троя Гомера. Выйдя на прибрежный песок к искрящимся лазурным водам Эгейского моря, трое путников могли видеть вдали очертания островов, которые служили мостом между Азией и Европой. Не настало ли время воспользоваться им? Не для того ли привел их Господь сюда, на Илионское побережье?
Миссионеры остались в Троаде надолго. Но вот Павлу снится сон, яркий, как сама реальность. С ним заговорил человек в македонской одежде и стал настойчиво просить: “Приди в Македонию и помоги нам” (Деян 16: 9). Значит, конец колебаниям. Именно эта страна ждет их за широкими морскими просторами.
Лето 49 г. было на исходе, когда путешественники нашли корабль, отплывавший на Балканы. Теперь их уже четверо: в Троаде они встретили греческого врача Луку, который взялся проводить их до Македонии. Христианин, крещеный, вероятно, в Антиохии, он не раз бывал здесь по делам, связанным с его профессией: в древности странствия были обязательны для ученых мужей.
Лука оказался для Павла счастливым приобретением. Он был нужен не только как врач (вспомним, что апостола мучили приступы болезни) и не просто как проводник; в нем Тарсянин нашел надежного помощника и друга.
Обладая легким характером и добрым сердцем, врач оказался незаменимым спутником. Быть может, он не всегда понимал Павла, -- такой была участь большинства знавших его, -- но он искренне к нему привязался. В Кн.Деяний его любовь к апостолу чувствуется в каждой строке, посвященной Павлу. Благодаря этой книге, мы обладаем более точными сведениями о последующей миссии Павла: Лука описывает ее уже как очевидец и участник.
Странствия апостола не были легкой прогулкой; и корабль, на который они взошли, не походил на современные комфортабельные суда. Пассажиры теснились на крошечной палубе среди тюков, канатов, огромных глиняных кувшинов, в которых перевозили зерно, оливковое масло, вино. В открытом море такие парусники были не очень надежны, поэтому капитаны предпочитали каботажное плавание, боясь потерять берег из виду. Впрочем, путь предстоял недолгий.

Павел начинает проповедь в Европе (Балканские страны, 49--52 гг.)

В тот же вечер, идя при попутном ветре, корабль достиг скалистого острова Самофракии, где бросили якорь, а на следующий день он уже входил в гавань македонского порта Неаполиса. Но останавливаться в этом перевалочном пункте Павел не захотел, предпочитая города с более стабильным населением, в которых легче было бы устроить опорный центр для миссии. Поэтому, сойдя на берег, они двинулись дальше, поднимаясь в горы, и через несколько часов вышли на Эгнатийскую военно-почтовую дорогу, соединявшую Причерноморье с Адриатикой. Она пересекала область, где сейчас сходятся границы Югославии, Болгарии и Греции и где еще не было ни одного христианина.

Македонские церкви

Македония сильно отличалась от засушливых земель Эллады или Иудеи с их голыми ландшафтами. Широкая дорога вела миссионеров через тенистые дубовые и хвойные леса, мимо речушек и лугов, а над всем этим в сизой дымке парила вершина Пандея, на которой были уже заметны первые полоски снега. В окрестностях ее жил выносливый, спокойный, здравомыслящий народ пастухов и земледельцев.
Через несколько часов спустились в долину и вошли в Филиппы. При отце Александра Великого здесь селились золотоискатели, а потом Август расширил поселок, предоставив его своим ветеранам, и дал ему статус имперской колонии в память о победе над республиканцами.
После того как Лука позаботился о ночлеге, стали обдумывать план дальнейших действий. Собираясь проповедовать язычникам, Павел не думал отступать от прежней тактики: идти сначала к иудеям. Однако выяснилось, что в Филиппах их почти нет. Не насчитывалось и десятка мужчин, который был необходим для основания синагоги. Лишь ничтожная горстка лиц, исповедовавших иудейство, собиралась для молитвы за городскими воротами у ручья.
Дождавшись субботы, миссионеры отправились к указанному месту. На берегу они нашли нескольких женщин, -- почти все они были замужем за язычниками. Павел подсел к ним на траву и, расспрашивая каждую о ее жизни, постепенно перешел к тому главному, ради чего прибыл в Филиппы. Он говорил о Мессии, о прощении грехов, о благодати и о скором пришествии Спасителя в мир.
Так, под открытым небом, среди прибрежных ив и камней, под тихий плеск воды прозвучало евангельское слово, первое, которое услышали жители восточной Европы.
Особенно полюбилась Павлу Лидия, прозелитка из малоазийского города Фиатир. Она первая приняла крещение во имя Иисуса; “Господь, -- пишет Лука, -- отверз сердце ее” (Деян 16: 14). Лидия сразу же вызвалась помочь миссионерам и заставила их поселиться в ее доме. Нарушив свой принцип, Павел не только согласился принять это гостеприимство, но и в дальнейшем пользовался материальной поддержкой Лидии. Она торговала пурпурной тканью, которая тогда ценилась очень высоко, и ей было необременительно давать кров и пищу четырем путешественникам. Павел смело принимал ее помощь, потому что был уверен в бескорыстии и душевной доброте Лидии.
Через некоторое время обратилось и несколько мужчин: Эпафрас *, Климент и другие. Они проявили такую же веру и преданность апостолу, как и женщины. Среди филиппийцев Павел смог наконец по-настоящему отдохнуть: он чувствовал себя, как в родном доме. И в дальнейшем эта церковь редко причиняла ему серьезные огорчения. Где бы он ни странствовал, воспоминания о филиппийских христианах согревали его душу, наполняя нежной признательностью. Поистине они были подарком для пастыря, которому предстояло выдержать еще столько мытарств, обид и терзаний.
------------------------------------------------------------------
* Полное его имя было Эпафродит.

Апостол Павел не принадлежал к числу людей, умеющих своей проповедью зажигать массы, подобно Лютеру, не был он и популярным святым, о котором народ складывает легенды. Его таланты более всего раскрывались в личном контакте или в кругу небольшой общины. Тогда его природная застенчивость исчезала, он становился мудрым наставником, другом, отцом.
Обстановка в Филиппах более всего этому способствовала. К тому же дух гражданской сплоченности и порядка, царивший там, облегчал его задачи. За несколько месяцев Павел создал крепкую общину и поставил для нее блюстителей: епископов и диаконов.
Однако не всегда проповедническая деятельность Павла и Сильвана в Филиппах протекала мирно. Два обращения были связаны с бурными событиями, в результате которых миссионерам пришлось покинуть город.
Все началось с того, что каждый раз, когда Павел и его спутники шли к ручью, где по-прежнему собирались верные, за ними увязывалась девушка, рабыня одного римлянина. Она возбужденно кричала:
-- Сии человеки - рабы Бога Всевышнего, которые возвещают нам путь спасения! (Деян 16: 17)
Апостол, видя, что она одержимая, некоторое время не обращал на нее внимания, но постепенно его стало тревожить, как бы подобный странный эскорт не вызвал недовольства горожан и не вооружил бы их против христианской общины. В конце концов, терпение его истощилось. Однажды, услышав за собой знакомые вопли, он резко обернулся и именем Иисуса велел безумной замолчать. Сила его слов произвела немедленное целебное действие: рабыня утихла, пришла в себя и послушно вернулась в дом своих хозяев. Но тут-то обнаружилось самое неприятное: оказывается, в Филиппах многие принимали бессвязное бормотание больной за пифийские пророчества. Девушке задавали вопросы и платили за гаданье деньги, которые шли в карман ее владельцев. Заметив в ней явные признаки выздоровления, они поняли, что лишились дарового дохода и задумали расквитаться с проповедниками.
Подбив нескольких соседей, они подстерегли Павла и Сильвана на улице и силой потащили на городскую площадь к преторам, в местную магистратуру. Луку и Тимофея не тронули, приняв их, видимо, за слуг. Владельцы рабыни умолчали перед преторами о своей главной претензии, боясь, что их поднимут на смех, и поэтому просто заявили:
-- Сии люди, будучи Иудеями, возмущают наш город и проповедуют обычаи, которых нам, Римлянам, не следует ни принимать, ни исполнять (Деян 16: 20--21).
Преторы, видя воинственное настроение собравшейся толпы, не потрудились выслушать чужеземцев: они велели тут же сорвать с них одежду, привязать к столбам и бить палками. После чего, обессиленных и окровавленных, обоих бросили в городской каземат, причем для большего устрашения ноги им забили в колодки.
Придя в себя в темноте среди арестантов, миссионеры не упали духом. Пострадать за Господа было для них честью. Когда они стали молиться и петь, люди в камере были поражены поведением новых заключенных.
В полночь тюремщик проснулся от подземного толчка. Землетрясения -- большие и малые -- в тех местах не редкость, и в первую очередь он подумал о камерах, за которые отвечал. Прибежав на место, римлянин, несмотря на темноту, сразу же понял, что двери открыты. Значит, узники разбежались. Законы предусматривали смертную казнь охраннику, если он упустит заключенных. Не желая кончить дни с позором, тюремщик выхватил было меч, но его остановил голос из темноты:
-- Не делай себе никакого зла, ибо все мы здесь (Деян 16: 28)! Это крикнул Павел, который угадал намерение сторожа.
Принесли факелы, и, действительно, оказалось, что арестанты на месте. Римлянин понял, что эти чужеземцы остались, чтобы не ставить его под удар. Это так подействовало на тюремщика, что он, низко поклонившись Павлу и Сильвану, освободил их закованные ноги, вывел из камеры и привел в свое жилище. Там он как мог омыл и перевязал раны чужеземцев и забросал их вопросами. Он уже слышал, что они возвещают о каком-то спасении, и спросил, как его достигнуть. Снова зазвучали слова о Христе, но уже не у тихой речки, а в полутемной комнате, где собралась семья охранника, и где она была крещена. Филиппийская церковь обрела еще несколько душ.
Колебания почвы больше не повторялись. Наутро преторы, считая, что достаточно проучили чужаков, прислали приказ отпустить их. Это значило: “инцидент исчерпан, можете убираться восвояси”. Но Павел сообразил, что, если дело кончится таким образом, на филиппийских христиан падет тень: их наставники уйдут с пятном бесчестия. А в римской среде с этим нельзя было не считаться. Поэтому он с возмущением заявил ликторам, которые принесли приказ:
-- Нас, Римских граждан, без суда всенародно били и бросили в темницу, а теперь тайно выпускают? нет, пусть придут и сами выведут нас! (Деян 16: 37)
Слова civis Romanus sum, я — римский гражданин, имели как бы магическую власть во всех концах империи, тем более в колониальном городе -- этом Риме в миниатюре. Наказать имеющего римское гражданство можно было только после правильного судебного разбирательства. Преторы поняли, какую допустили оплошность, не вникнув в это дело. Им ничего не оставалось, как лично прийти к арестованным, извиниться и вежливо попросить покинуть город.
Миссионеры вернулись в дом Лидии, где их уже не чаяли скоро увидеть, и после прощальной беседы тронулись в путь. Луку Павел оставил в Филиппах, чтобы он помог общине утвердиться в вере.
Снова выйдя на Эгнатийский тракт, Павел, Сильван и Тимофей пошли лесами, а затем вдоль побережья на запад. Дней через пять они спустились к бухте залива, где раскинулся город Фессалоники, большой порт, столица одной из македонских областей. Жители его занимались не только торговлей; пригород его был цветущим плодородным, истинным раем для крестьян. Именно тут апостол и решил продолжить дело благовестия.
Еврейское население Фессалоник было значительным. Появившись в синагоге, Павел почти месяц беспрепятственно вел с ними беседы. Как пишет Лука, он “открывал и доказывал” (Деян 17: 3) им, что Мессия должен был пострадать за грехи людей и что этот Мессия есть Иисус, распятый в Иерусалиме и воскресший. “И некоторые из них уверовали, и присоединились к Павлу и Силе, как из Еллинов чтущих Бога, великое множество, так и из знатных женщин немало” (Деян 17: 4).
В результате образовалась большая община, в которой преобладали греко--македонцы. В основном это были земледельцы, портовые рабочие, ремесленники и мелкие торговцы. Особенное впечатление на неофитов произвело пророчество о скором пришествии Спасителя. Они готовы были сами включиться в проповедь Евангелия, чтобы спасти и других. Фессалоникийская церковь стала первой церковью-проповедницей. Впоследствии македонцы, главным образом из этой общины, часто будут сопровождать Павла в его странствиях. Года два спустя апостол с удовлетворением писал, что его приход в Фессалоники “был не бездейственный” (1 Фес 2: 1), что братство тамошних христиан стало “образцом для всех верующих в Македонии и Ахайи” (1 Фес 1: 7).

Поражение в Афинах

Несомненно, в Македонии апостол был взволнован встречей с новым для него латинским миром, но Афины, куда он пришел поздней осенью 50 г., должны были поразить его еще больше. Он увидел истинную Элладу, без признаков чужеземного влияния, гордую своим великим прошлым. Правда, пора ее расцвета осталась далеко позади. Междоусобицы и нашествия завоевателей разорили страну, население поредело и обнищало.
В центре города буквально на каждом шагу Павел видел статуи богов и героев, покрытых уже потускневшей краской, но все еще величественных. Однако у апостола они не вызывали ничего, кроме возмущения. Никогда еще символы язычества не обступали его таким плотным кольцом. В довершение всего он ощущал приближение приступа хронической болезни.
Тем не менее, апостол не мог долго бездействовать и решил попытаться благовествовать в этом городе идолов.
Встреча с евреями в маленькой афинской синагоге прошла мирно, но бесплодно. Больше заинтересовала Павла агора, главная площадь Афин. Он наблюдал, как по ней группами прохаживались студенты и туристы, как философы и ораторы, расположившись в тени портиков, собирали слушателей. Это был своего рода древний Гайд-парк, место свободного обмена мнениями.
Хотя философский гений Афин к тому времени поблек, имена и книги великих мудрецов здесь не были забыты. Их наследие изучали и вокруг их идей велись споры.
Не без смущения отважился Павел войти в контакт с этой публикой, полной снобизма и склонной к язвительным шуткам. Сам того не подозревая, он последовал примеру Сократа: начал гулять по агоре и вступать в разговор со случайными людьми. Через несколько дней им заинтересовались преподаватели стоической и эпикурейской школ. Они заметили, что Павел знаком с некоторыми элементами их доктрин. Но дух его бесед показался афинянам настолько странным, что они не могли взять в толк, чему он учит.
Отправной точкой своей речи он сделал алтарь, замеченный им в городе, алтарь, посвященный “неведомому богу” (Деян 17: 23). Такие жертвенники народ ставил, когда не знал, какое божество благодарить или умилостивить. В глазах Павла они были символом духовных поисков язычества. “Сего-то, Которого вы, не зная, чтите, я проповедую вам” (Деян 17: 23), -- сказал он афинянам.
Кто же этот таинственный Неведомый? Он есть, продолжал апостол, “Бог, сотворивший мир и все, что в нем, Он, будучи Господом неба и земли, не в рукотворенных храмах живет, и не требует служения рук человеческих, как бы имеющий в чем-либо нужду, Сам дая всему жизнь и дыхание, и все; от одной крови Он произвел весь род человеческий, для обитания по всему лицу земли, назначив предопределенные времена и пределы их обитанию, дабы они искали Бога, не ощутят ли Его, и не найдут ли, хотя Он и недалеко от каждого из нас; Ибо мы Им живем и движемся и существуем” (Деян 17: 24 --28).
Полагая, что мост наведен, Тарсянин перешел к самому трудному. “Итак, -- сказал он, -- Бог ныне повелевает людям всем повсюду покаяться; ибо Он назначил день, в который будет праведно судить вселенную, посредством предопределенного Им Мужа, подав удостоверение всем, воскресив Его из мертвых”(Деян 17: 30--31)
Тут Павла прервали. Одни откровенно смеялись: чего еще ждать от восточных суеверий? Другие уклончиво говорили: “Об этом послушаем тебя в другое время” (Деян 17: 32). Они явно потеряли интерес к чужестранцу: выслушивать про какого-то воскресшего означало для них пустую трату времени.
Павел должен был признаться, что потерпел полное поражение. Надменность скептиков оказалась более непроницаемой, чем фанатизм ревнителей Закона. За исключением двух--трех обращений, в том числе одного члена Ареаопага, в Афинах Павел не имел никакого успеха. Уверовавших было так мало, что они не смогли образовать даже небольшой общины.
Тимофей приехал вовремя, чтобы ободрить своего наставника. Он рассказал о делах в Македонии, о гонениях и стойкости верных. Душа Тарсянина рвалась к ним, но состояние здоровья и угроза новых конфликтов остановили его. Он предпочел снова остаться один, отправив Тимофея назад к македонцам. Сам же апостол намеревался довести задуманное до конца: впереди его ждала южная Греция с главным городом в Коринфе. Там Павел и условился о встрече с Тимофеем.

“Веселый Коринф”

Апостол был рад уйти из Афин. Простившись с любимым помощником, он шел один по дороге, глядя на золотистые скалы, холмы, изрезанные козьими тропами, на чахлые оливковые деревья. Здесь каждая местность напоминала о событиях эллинской истории. Но Павел думал о другом: что ждет его в Коринфе? Он чувствовал себя уставшим, больным и подавленным. Никаких иллюзий относительно этого города он не питал. Всем было известно, каков он, “веселый Коринф”, куда приезжали продавать, покупать и сорить деньгами. Расположенный на перешейке между двух морей, город издавна слыл притоном для всякого сброда. В отличие от тихих Афин, грезивших о былом, он достиг при римлянах прежнего благоденствия.
У Истмийских ворот посетители Коринфа могли видеть памятник Диогену, вид которого мог лишь усилить мрачные предчувствия Павла. Ведь именно этот мудрец ходил средь белого дня с фонарем по Коринфу, утверждая, что ищет, но не находит человека. Однако все обернулось неожиданным образом, и апостолу повезло больше, чем философу. Именно в Коринфе Павел был вознагражден за провал в Афинах.
Первый сюрприз ожидал миссионера на одной из иудейских улиц. Там он познакомился с неким Акилой и его женой Прискиллой.Оба оказались христианами.
Уроженцы Причерноморья, супруги попали в Грецию после долгих скитаний. Прежде у них была мастерская в Риме, но недавно цезарь Клавдий приказал иудеям покинуть столицу, и Акила с Прискиллой нашли пристанище в Коринфе. Здесь они занялись своим ремеслом, изготовлением палаток. Для апостола эта встреча была большой удачей. Теперь он мог спокойно работать вместе с новыми собратьями.
Узнал он и других обитателей еврейской колонии, но, наученный горьким опытом, действовал с большой осторожностью. Коринфская синагога считалась самой знаменитой в провинции Ахайи, и ее раввины пользовались немалым влиянием. Павел сделал все от него зависящее, чтобы прежде времени не вступать с ними в конфликт. Только когда, наконец, прибыли Сильван с Тимофеем, он почувствовал себя увереннее и стал на собраниях открыто говорить об Иисусе как о Мессии, Который в уничиженном виде предварил Свой последний приход. Эффект превзошел все ожидания. Крестился сам начальник синагоги Крисп с семьей. На радостях Павел, вопреки своему правилу, лично совершил над ним таинство. Принял христианство и уважаемый член общины Юст, в доме которого рядом с синагогой Павел гостил. Но все это не избавило Тарсянина от выходок противоположной партии. Под ее давлением Криспа отстранили от должности, заменив неким Сосфеном, и началась кампания травли миссионеров.
Тогда Павел продолжил свою проповедь в доме римлянина по имени Гай. В знак начала нового этапа миссии он сам крестил его, а также Стефанаса, первого грека, обращенного в Коринфе. Последнего Павел назначил руководителем молодой церкви.
Итак, налицо был парадокс: в беспутном и легкомысленном Коринфе нашлось больше душ, искавших веры и спасения, чем где бы то ни было прежде. Убедившись в этом, апостол решил остаться в городе подольше. Число христиан быстро увеличивалось, и они нуждались в более продолжительном попечении.
Полтора года прожил Павел в Коринфе, где его пастырский дар развернулся в полную силу. Он трудился с огромным напряжением, отдавая всего себя делу евангелизации. Позади были сотни километров пути и десять общин, основанных им лично, от Малой Азии до Балкан. Почти в одиночку он совершил невозможное и знал, что в этом проявилась ощутимая помощь свыше. В Коринфе работа с людьми была нелегкой, но он слышал голос Христа: “Не бойся, но говори и не умолкай, ибо Я с тобою, и никто не сделает тебе зла; потому что у меня много людей в этом городе” (Деян 18: 9--10).
Не забывал апостол и о других своих “детях”. Он не смог побывать за это время в Македонии, но еще раз послал туда неутомимого Тимофея. Юноша выполнил поручение, после чего Павел принялся за дело, важнейшее в его жизни и бесконечно важное для всей Церкви. Он сел писать послание фессалоникийским христианам. Быть может, первое свое послание.

Пастырь церквей и благовестник свободы (Коринф -- Эфес -- Иерусалим -- Антиохия, 51--54 гг.).

Послание св. Павла

Еще у ветхозаветных общин, разбросанных по миру, вошло в обычай обмениваться посланиями. Поскольку в римскую эпоху регулярная почта служила лишь государственным нуждам, личные письма развозили нарочные. У Павла в таких людях недостатка не было: Тимофей, Тит и другие помощники в любой момент готовы были отправиться с драгоценным свитком туда, где их ждали с надеждой и нетерпением.
Письма Павла составляли как бы часть его миссионерской проповеди, хотя в основном они преследовали пастырские цели: с их помощью апостол на расстоянии продолжал руководить жизнью новообращенных. Он взял себе за правило обращаться не к старейшинам церквей, а ко всем верующим, чем подчеркивал их общую ответственность за дело Божие.
Четыре Евангелия сложились уже на исходе апостольского века, поэтому наследие Павла — самое раннее из известных нам письменных документов Церкви. Письмо в Фессалонику было получено христианами, жившими всего через двадцать лет после земной жизни Спасителя.
Тимофей, не медля, отвез письмо в Македонию. Но едва он возвратился оттуда, Павел вынужден был снова писать фессалоникийцам. От своего верного ученика он узнал, что кто-то распространил в общине текст пророчества о скором наступлении конца мира. Пророчество приписывали самому Павлу. Нужно было как можно скорее пресечь соблазн, успокоить людей, привести необходимые разъяснения.
Во втором послании апостол, говоря о конце мира, несомненно, имел в виду как ветхозаветные предсказания, так и слова Иисуса. Он разъяснил смысл этих пророчеств, где говорилось о временном торжестве врагов Божиих, которые будут попирать удел Его. Выражаясь современным языком, эти пророчества указывали на рост демонического полюса истории по мере приближения Суда. Напоминая библейское учение о царстве лжемессии, Антихриста, Павел сдерживал нетерпение тех, кому казалось, будто плод уже созрел.
Павел ясно дал понять, что время Антихриста еще впереди.
Отвергая бесплодные гадания фессалоникийцев, он настоятельно просил их не отходить от того, что им было проповедано. Он даже не побоялся ради этого употребить фарисейский термин. “Стойте и держите предания, -- писал он, -- которым вы научены или словом, или посланием нашим” (2 Фес 2: 15). Верность изначальному благовестию должна служить для них ориентиром, лекарством от иллюзий.
Особенно подчеркивал Павел оздоровляющую роль трудовой жизни, поскольку хорошо знал презрительное отношение к ней в греко--римской среде: на труд смотрели как на унизительную повинность, недостойную благородных людей (2 Фес 3: 6--13). Апостол категорически отверг попытки оправдать этот взгляд наступлением последних времен. Он сам всегда трудился, не покладая рук, и к этому же звал своих учеников.

В Иерусалим через Эфес

Прошло уже восемнадцать месяцев с тех пор, как Павел поселился в суетливом шумном Коринфе. Христиан здесь было теперь больше, чем в любом другом городе, где апостол проповедовал прежде. После стычки с синагогальным начальством он все теснее сближался с греко--римским населением. Далеким сном казались теперь страны Сирии и древний Иерусалим. Однако Тарсянин не намеревался создавать изолированную Эллинскую церковь. Он не забывал о долге сохранять единство всех верных. Этот долг и заставил его разлучиться с коринфянами, среди которых он столь успешно трудился, и снова вернуться на Восток.
Летом 52 г., когда навигация была уже в разгаре, он отправился в Кенхреи, порт Коринфа, захватив с собой Акилу и Прискиллу; Сильвана и Тимофея он оставил в городе продолжать дело евангелизации.
Прежде чем плыть в Иудею, апостол, однако, захотел хоть ненадолго побывать в городе своей мечты, Эфесе. Целую неделю плыл парусник, лавируя среди островов архипелага, пока не приблизился к берегам Азии. Из гавани Павел и его спутники, идя пешком вверх по течению реки, добрались до Эфеса.
После прохладного морского ветра жара и духота города казались особенно гнетущими. Повсюду стояли тучи пыли, поднимаемые вереницами повозок, которые тянулись от ворот и к воротам. Эфес поражал всех, кто впервые оказывался на его улицах среди леса колонн, пышных памятников и статуй. Утонченность Афин, коммерческий дух Коринфа, размах многоязычной Азии -- все соединялось здесь подле гигантского святилища Артемиды, одного из семи чудес света. Толпы паломников, купцов, погонщиков мулов, моряков теснились вокруг лавок. Хотя праздники в честь Артемиды уже миновали, город жил кипучей деловой жизнью.
Еврейский квартал Эфеса находился под непосредственным покровительством Рима; он был обширным и процветающим. Вопреки ожиданиям, миссионеров здесь встретили очень радушно; Павел уже отвык от столь почтительного отношения со стороны соплеменников. Его беседа в синагоге произвела хорошее впечатление (наветы врагов сюда еще не достигли). Павла даже просили остаться в Эфесе подольше, но он объяснил, что связан обетом посетить Иерусалим на праздник Пятидесятницы и принести в Храме жертву; только после этого он снова может приехать в Азию.
Оставив вместо себя Акилу с женой, чтобы те исподволь готовили почву для проповеди, Павел на лодке вернулся в гавань и оттуда отплыл в Иудею.
Лука говорит о дальнейшем его путешествии очень кратко. По словам евангелиста, “Побывав в Кесарии, он приходил в Иерусалим, приветствовал Церковь и отошел в Антиохию” (Деян 18: 22). Такое нежелание вдаваться в подробности кажется странным: ведь встреча с Иаковом и иерусалимскими христианами была важным событием в жизни Тарсянина. Видимо, Лука, избегавший описания конфликтов, умолчал о прохладном приеме, оказанном его учителю в церкви Иакова. Сам Брат Господень не мог отказаться от общения с Павлом, хотя последний уже прослыл хулителем Закона, но нашлись, наверно, и такие, которые усмотрели в его приезде открытый вызов древнему благочестию. Не пора ли поставить на место этого вольнодумца, вместо того чтобы мирно беседовать с ним, как делает Иаков? По какому праву он, не знавший Иисуса, осмеливается идти против вековых устоев? Почему он не стал смиренным учеником истинных апостолов? Тарсянин утверждает, что Сам Иисус являлся ему, но разве этого достаточно? Может ли он равняться с теми, кто жил рядом с Мессией? Скорее всего, этот лжефарисей и лжеапостол -- замаскированный враг Церкви.
Перешептываниями за спиной Павла христиане--законники не ограничились, а задумали принять против него серьезные меры. Едва Павел, удрученный и опечаленный, отбыл в Антиохию, они начали действовать. Иаков, памятуя о “cоборе”, вряд ли одобрял фанатиков, но старец был уже не в состоянии удержать их. Они поспешно отправились в те города, где проповедовал Павел, начиная с Галатии, и всюду убеждали новокрещеных эллинов, что Тарсянин обманул их, — для спасения недостаточно только креститься, а надо принять и Закон Моисеев.

Благовестник свободы

Ничего не подозревавший апостол, окруженный друзьями, уже почти год жил в Сирии, когда, точно гром среди ясного неба, на него обрушилось известие из Галатии: верные ему люди сообщали, что его дело -- на грани развала. Простодушные галаты поддались увещаниям противников Павла, отреклись от своего учителя и поспешили принять обрезание.
Новость эта больно ранила апостола. Что делать? Отменить обещанную поездку в Эфес и вместо этого торопиться в Галатию? Но прежде следует написать послание своим первенцам, которые, увы, оказались такими нестойкими. Потрясенный известием, обиженный и раздосадованный, он садится диктовать.
Поначалу может показаться, что задето самолюбие проповедника. Но дело не в этом: он вынужден отстаивать свой авторитет не ради себя, а ради открытой ему Истины. Несмотря на охватившие его чувства, он не отрицает, что соперники проповедуют Благую Весть; апостол лишь указывает, что в их устах она получает превратный смысл. Наиболее резкий отпор дает Павел методам лжебратии, которые, пользуясь его отсутствием говорят о нем неправду, желая очернить его. Он трудится не для себя, а для Бога, его послали не люди, а Сам Христос, служителем Которого он избран от утробы матери. Павел еще раз подчеркивает, что учение, которое он возвещал галатам, -- не человеческая доктрина, а Откровение Божие.
Порицатели Павла напоминали, что и Сам Христос соблюдал Тору. Да, отвечает апостол, Христос подчинился Закону, но одновременно возвысился над ним. Как Человек Он прошел человеческий путь “подзаконной жизни”,но не ради порабощения букве, а ради любящей сыновней покорности Отцу. Он -- единственный Избранник, истинный Сын, посланный, уничиженный, отдавший Себя служению Отцу, поэтому Он дарует всем верящим Ему радость усыновления Богу.
А как вы -- сыны, то Бог послал в сердца ваши Духа Сына Своего вопиющего: “Авва Отче!” Посему ты уже не раб, но сын, а если сын, то и наследник Божий через Иисуса Христа... Итак стойте в свободе, которую даровал нам Христос, и не подвергайтесь опять игу рабства. (Гал 4: 6--7; 5: 1).
Рабством апостол называет сведение веры к системе, канону, формальному правилу, то есть к тому, что было всего доступнее людям. Но этот несовершенный вид веры отжил свой век. Бог заложил начало новому миру. Он здесь, сейчас...
Спешно отправив послание с доверенным лицом, апостол и сам собирается в дорогу, чтобы личным присутствием залечить раны, нанесенные незрелым душам. Тем не менее эфесский план остается в силе. Павел идет туда пешком -- через весь полуостров, с намерением посетить города галатов.
В третий раз пробирается он знакомой дорогой, петляющей среди гор и ущелий по бесконечной полудикой стране.
Какие конкретно общины он посетил, мы точно не знаем, как не знаем и насколько преуспел. С тех пор он больше не встречался с галатами и, видимо, не писал им. Единственный намек на результаты его прихода можно найти во Втором послании к коринфянам, где Павел говорит о пожертвованиях галатийских церквей в пользу Иерусалима (1 Кор 16: 1). В то же время есть свидетельства, что ортодоксальное направление так и осталось господствующим в Малой Азии вплоть до конца I века. Это видно из Апокалипсиса, а Второе послание ап. Петра, обращенное к христианам Понта, Галатии, Каппадокии, Асии и Вифинии, показывает, что тамошние христиане уже не считали учителем одного Павла.
Не потому ли у него пропало желание заходить в Дервию, Иконию и Листру? Во всяком случае, он, не останавливаясь, пересек земли внутренней Галатии и Фригии, а оттуда повернул на запад, к побережью.
Осенью 54 г. он уже снова в Эфесе -- конечной цели своего третьего путешествия.

Эфесский центр. Смуты в Коринфе (Малая Азия -- Греция, 54--57 гг.)

Павел и Аполлос

В Эфесе Павел первым делом поторопился увидеть Акилу и Прискиллу, своих верных соработников. Долгожданное свидание с друзьями было особенно приятно после огорчений, споров, а также изнурительного путешествия. За это время супруги вполне освоились в асийской столице, однако без апостола не предпринимали дальнейших шагов в деле проповеди. Было, впрочем, одно исключение. Посещая по субботам синагогу, они встретили там удивительного человека, еврея из Александрии по имени Аполлос. Блестящий знаток Библии и философии, он покорял всех своим красноречием и начитанностью. По сути дела, Аполлос был уже христианином. Он воспринял начатки Евангелия, по-видимому, от уверовавших во Христа ессеев и с тех пор проникся миссионерским рвением неофита. Быть может, Аполлос застал еще в живых своего великого земляка Филона, который применял искусный метод аллегорического толкования священных книг. Этод метод, позднее усвоенный многими Отцами Церкви, помог ему яснее увидеть связь между двумя Заветами. В Эфесе вокруг Аполлоса сгруппировалась небольшая община человек в двенадцать, разделявшая его взгляды.
Невзирая на то, что Аполлос вполне мог претендовать на роль учителя, он с благородным смирением выслушал двух ремесленников, которые “точнее объяснили ему Путь Господень”. Когда же александриец должен был ехать по своим делам в Грецию, Акила дал ему рекомендательное письмо к коринфским братьям, надеясь, что его знания и дар слова будут полезны для Церкви.
Выслушав рассказ друзей, апостол Павел сразу почувствовал, что в лице Аполлоса найдет ценного единомышленника, который в чем-то имеет перед ним преимущество. Александриец гораздо лучше понимал мир эллинов, чем сам Павел, получивший чисто раввинское образование. Апостол стоял выше ревнивого соперничества, и появление неожиданного сподвижника только порадовало его. Впоследствии он писал коринфянам: “Я насадил, Аполлос поливал... Насаждающий же и поливающий суть одно” (1 Кор 3:6,8). С такой же готовностью принял Павел и учеников Аполлоса. Узнав от них, что они никогда не слышали об истинном крещении в Святом Духе, он наставил их в вере и подготовил к таинству. Во время молитвы он возложил на них руки, как делали первые апостолы, и все новокрещеные “стали говорить иными языками и пророчествовать”. Они словно родились заново, обретя то, чего им не хватало в учении Аполлоса.
Вернувшись из Коринфа, Аполлос, конечно, сразу же захотел увидеть знаменитого просветителя народов. Закутанный в льняной египетский плащ он входит в ворота мастерской Акилы. Двор завален тюками и связками веревок. Гостю приходится перешагивать через них, пробираясь к затененному углу двора. Там, на циновке, наклонившись, сидит лысый маленький человек средних лет в рабочей одежде. На голове вязаная ермолка; горбатый нос, седеющая борода; руки, привычные к труду, быстро перебирают и скручивают черную шерсть, которая предназначена для походных палаток. Отдельно сложены узлы готовой ткани; за ними придут от купцов, чтобы нести их на рынок. Человек поднимает серые, покрасневшие от напряжения глаза и смотрит на Аполлоса.
Аполлос и раньше слышал, что Тарсянин неказист с виду, но все же был невольно поражен этой обыденной картиной и этим странным лицом. Из дома выходит Акила и знакомит их. Но едва завязывается разговор, Павел мгновенно преображается. Теперь уже нет сомнений: перед Аполлосом тот самый неутомимый путешественник, муж Духа, который прошел через моря и земли, твердой рукой разбрасывая повсюду семена Царства Божия.
С этого дня Аполлос активно включается в труды апостола. В многолюдном Эфесе, население которого достигало тогда четверти миллиона, не считая приезжих, жатвы и в самом деле много. Здесь легко затеряться, а именно это и нужно. Власти “вольного города” давно привыкли к потокам богомольцев, бродячим проповедникам, представителям самых разных культов. Отцы же синагоги, хотя и охладели к Павлу, особенной враждебности пока не проявляли.
Куда опасней могли быть взрывы языческого фанатизма, характерные для мест массового паломничества. Весной в Эфесе устраивали пышные праздники в честь богини Артемиды. Они сопровождались конскими бегами, спортивными состязаниями, выступлениями певцов и поэтов. Торжественные процессии проходили по центральному проспекту у подножия огромного театра, направляясь в храм, расположенный в северном пригороде.
Сам идол Артемиды, которую чтили по всей стране, был скрыт от народа стенами и оградой из 120 высоких колонн. Говорили, что он упал прямо с неба. Был ли то метеорит, или архаический фетиш, но традиционный облик богини был всем хорошо известен: изображавшие ее фигурки продавались в дни праздников на всех углах. Чем--то они походили на кисть винограда, поскольку мать--кормилицу представляли со множеством грудей, казалось, готовых напитать весь мир. Несметные богатства накапливались в сокровищницах ее храма. Римляне это знали, но смотрели на Эфес как на свою казну, хотя оставляли за столицей Асии видимость автономии.
Первые эфесские христиане не могли не видеть, как ревниво относится народ к своему национальному культу. Малейшее его оскорбление могло привести к кровавым погромам. Но Павел сознательно и последовательно старался не задевать чувства язычников, что позволяло ему жить и работать в безопасности.

На вершине успеха

Никогда еще Павел не пользовался такой популярностью, как в эти три года пребывания в Эфесе, и нигде с такой силой не проявлялся его дар исцеления. За ним постоянно ходили толпы, как четверть века назад -- за Иисусом. Порой достаточно было приложить к больному платок или пояс апостола, как наступало выздоровление.
Но была во всем этом и теневая сторона. Молва, разносившая по городу славу Тарсянина, разжигала суеверные страсти. Надо сказать, что Эфес издавна был средоточием оккультизма и магии. На его улицах повсюду можно было видеть объявления знахарей, астрологов и толкователей снов, приглашавших всех, кто хочет узнать будущее или добиться удачи в делах. Существовала даже особая литература по ворожбе, именуемая “Эфесскими писаниями”. Шарлатанство и игра на легковерии были здесь обычным явлением.
Рано или поздно знатоки магии должны были увидеть в Павле опасного конкурента. Некоторые странствующие иудейские знахари пытались, подражая ему, лечить именем Иисуса. Однажды такие эксперименты кончились плачевно: какой-то одержимый бросился на злополучных целителей с криком: “Иисуса я знаю, и Павел мне известен, а вы кто?” -- и сильно избил их (см. Деян 19: 15).
Как мы уже знаем, под руководством Павла работал целый отряд самоотверженных миссионеров. Кроме Акилы, его жены и Аполлоса, а также старых друзей Тита и Тимофея, прибывшего из Коринфа, источники называют многих лиц из разных стран империи.
Полагаясь на их поддержку, Павел вернулся к своему давно выношенному плану: снова обойти берега Эгеиды: Асию, Македонию, Ахайю, затем отправив в Иерусалим денежную помощь, через Рим достичь западной границы цивилизованного мира -- Испании. Путешествие в римскую Африку и Египет Павел, видимо, отложил на самый конец миссии, чтобы таким образом завершить полный круг по экумене.* Если бы это намерение удалось, то все Средиземноморье услышало бы скоро весть об Иисусе.
--------------------------------------------------------------------
* Экумена, или ойкумена (греч.), в античных представлениях -- обитаемые части земного круга.


Кризис в Коринфе

Осуществление столь далеко идущего замысла Павел начал с того, что послал впереди себя Тимофея и Эраста в Македонию, назначив им встречу в Коринфе.
Коринфская церковь внушала ему наибольшую озабоченность. Сильван по какой-то причине покинул город (позднее он присоединился к ап. Петру); новообращенные были предоставлены сами себе. Павел написал им письмо, которое до наших дней не сохранилось, но содержание его известно. В нем он строго приказывал бойкотировать тех членов общины, которые предавались распутству, пьянству или участвовали в языческих праздниках. О возможности подобных явлений он мог легко догадываться, памятуя о нравах “веселого Коринфа”.
Братья были смущены посланием, вообразив, что учитель велит им вообще порвать любые контакты с внешним миром. Но Павел потом разъяснил, что он лишь боялся проникновения в церковь “коринфской заразы”. А к “внешним”, по его мнению, приложимы иные мерки. “Ибо что мне судить и внешних?.. -- писал он. -- Внешних же судит Бог” (1 Кор 5: 12--13).
Тревога апостола не была напрасной. Когда ранней весной 57 г. он уже собирался в Македонию, из Коринфа приехали слуги богатой христианки по имени Хлоя. Они рассказали, что в общине неблагополучно. Один брат взял в жены свою мачеху, несмотря на то, что и еврейские и римские законы осуждали такой брак как кровосмешение. В Коринфе же на это смотрели сквозь пальцы. Ослабление нравственных устоев сказалось и на братских вечерях. Богатые люди, принося к столам больше других, спешили сами насытиться, а иной раз возвращались домой пьяными. Мало того, среди верующих вспыхнули споры, приведшие к образованию настоящих фракций в общине. Кое-кому настолько полюбились толкования и проповеди Аполлоса, что они объявили себя его последователями. А с тех пор как в Коринфе побывали ученики Петра (или, быть может, сам апостол), некоторые отшатнулись от Павла и стали именоваться Кифиными. Смотрите, говорили они, Тарсянин не смел брать у нас деньги, как Петр и прочие апостолы, значит, он сам признает, что они выше него. И вообще Павла нельзя понять: то он идет против Закона, то соблюдает еврейские обычаи. Свободу и миссионерскую гибкость Павла они расценивали как двуличие.
Сам апостол Петр, если и побывал в Коринфе, вряд ли был повинен в подрыве авторитета Павла. Смиренный и добрый, он не любил превозноситься над другими, поэтому действия партии Кифиных были целиком на их совести. Разногласия привели еще одну группу христиан к отказу связывать себя с именем любого апостола; они считали себя просто Христовыми.
Эти новости расстроили Павла гораздо больше, чем смуты в далекой галатской глухомани. Разрушительные силы поколебали большую, подающую надежды церковь. Хотя большинство коринфян сохранили верность своему наставнику, факт раскола сам по себе был печальным симптомом. Павел увидел в нем не только посягательство лично на него, а измену чему-то неизмеримо более важному -- духу Церкви. Тарсянин давно поборол свойственную ему нетерпимость, но теперь он должен был проявить удвоенные самообладание и такт, чтобы справиться с неожиданной бедой. Поездка в Македонию была на время отложена.
Пока Павел размышлял, как поступить и ждал, что Господь укажет ему путь, в Эфес приплыли на корабле трое старейшин коринфской церкви: Стефанас, Фортунат и Ахаик, горячо преданные апостолу. Им удалось развеять его горькие думы и убедить, что смута -- не более, чем болезнь роста, усиленная беспокойным характером коринфян. Итак, в Грецию все же можно было не спешить, а сначала идти -- как запланировано -- через македонские земли. За это время безотказный Тимофей, со свойственными ему мягкостью и чуткостью, сможет подготовить его посещение Коринфа.
Павел хотел, чтобы Аполлос, которого коринфяне настойчиво звали к себе, принял их приглашение; это было бы жестом доброй воли. Но александриец, смущенный тем, что невольно подал повод к смуте, предпочел остаться в Эфесе.
Прощаясь с посланцами Коринфа, апостол вручил им письмо ко всей общине, в котором высказал свое отношение к расколу, а также ответил на недоуменные вопросы верующих. Коринфян волновало многое: каким должен быть евангельский взгляд на супружество? Допустимо ли есть пищу, взятую от трапезы в честь богов? Кто важней в Церкви -- апостолы, пророки или учители? Действительно ли мертвые оживут в День Суда, или это надо понимать иначе?
Вместить все эти проблемы в одно послание было непросто; поэтому оно получилось очень длинным, почти целой книгой; в Новом Завете — это Первое послание к коринфянам.

Истинное основание Церкви

Призывая в письме к единомыслию, апостол Павел отнюдь не желал сковывать свободу коринфян жестким догматизмом. “Ибо надлежит быть, -- писал он, -- и разномнениям между вами, дабы открылись между вами искусные” (1 Кор 11: 19).
Не навязанные аргументы (будь то чудо или голос рассудка), а свободная любовь к Тому, Кто умер за людей, закладывает основу веры. В Иисусе, пригвожденном к позорному столбу, нет ничего, что влекло бы к себе людей принудительно; ведь человека обычно прельщают либо внешняя мощь, либо мощь разума, а на Голгофе мы видим предел унижения. Но именно так явил Себя озлобленному миру Сын Божий.
К тому же апостол не помышлял об изменении существующих порядков в мире. Его вообще мало волновало то, что совершалось среди неверных. Так или иначе, дни “века сего” сочтены. Каждому лучше оставаться в том положении, в каком он был. Еврей ли он, иноплеменник, свободный или раб -- все это уже не имеет значения. Важно только одно: “пусть каждый пребывает перед Богом”.
Читая Тацита, Светония или Иосифа Флавия, поражаешься, насколько древний мир был похож на наш, сколько в людях было злобы, цинизма, равнодушия, бесчеловечности. И на этом фоне Павел кажется вестником, пришедшим из иного мира. Даже рядом с писаниями просвещенных и гуманных литераторов и философов тех дней слова ремесленника из Тарса кажутся чудом. Не за “смягчение нравов” или изменение социальных установлений ратует он, а провозглашает истину, которая воспринималась как неуместная, почти безумная. Он называет любовь единственным выходом для заблудившегося мира. Любовь выше сверхъестественных знамений, выше подвигов и экстазов. Говоря о ней, Павел становится не только пророком, но и поэтом.
“Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я — медь звенящая или кимвал звучащий. Если имею дар пророчества и знаю все тайны и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, -- то я ничто. И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею -- нет мне в том никакой пользы. Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, Любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. Любовь никогда не перестает. Хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится. Но мы отчасти знаем, и отчасти пророчествуем;. Когда же настанет совершенное, тогда то, что отчасти, прекратится... Теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло, гадательно, тогда же лицом к лицу... А теперь пребывает сии три: вера, надежда, любовь; но любовь из них больше”. (1 Кор 13: 1--10, 12--13).
Этот гимн -- вершина благовестия Павла. Он вылился из недр его существа на одном дыхании, как у человека, пораженного ослепительным светом. В его словах слышатся восторг открытия и удары молота, сокрушающего все, что заслоняет центр Благой Вести. Диктуя эти строки о любви, Павел, возможно, впервые поднялся на одну высоту с евангелистами.

Тернии пастырства (Малая Азия -- Македония -- Греция, 57-- 58 гг.)

Конфликт с коринфянами

Заканчивая большое послание, ап. Павел просил коринфян позаботиться о сборе средств для бедных Иерусалима. Он советовал, чтобы они, по примеру галатов, откладывали, кто сколько сможет, каждый первый день недели. Эти деньги он намеревался отправить в Иудею вместе с сопроводительным письмом или же отвезти их лично.
Но все сложилось не так, как думал апостол. Побывав в Коринфе, Тимофей привез плохие вести. Ни его приход, ни послание Павла не утихомирили раздоры. Апостол понял, что придется ехать самому, и притом немедленно. Не дождавшись Пятидесятницы, он отправился морем прямо в Коринф.
Путешествие не было удачным: у архипелага корабль попал в бурю. Это казалось недобрым предзнаменованием. Действительно, встреча в Коринфе оказалась более тяжелой и мучительной, чем можно было предполагать. Лука вообще умалчивает о ней.
Еще раньше Павел спрашивал коринфян: “Чего вы хотите: с жезлом прийти к вам, или с любовью и духом кротости?” То, что он узнал от Тимофея и что сам увидел, заставило его высказаться со всей суровостью. Результат был плачевный. Община в целом осталась глухой к его упрекам, а один из братьев даже оскорбил апостола. Неизвестно, что больше всего послужило причиной ссоры, но Павел покинул город в самом мрачном состоянии духа, с чувством напрасно проделанного труда.
Вернувшись в Эфес, он написал коринфянам письмо, полное горечи, и попросил Тита отвезти его. Теперь он снова укрепился в первоначальном намерении -- идти к македонцам. Тимофея и Эраста он послал впереди себя, а Титу назначил встречу в Троаде, в том самом городе, откуда в 49 г. начал путешествие в Европу.
Пятидесятницы -- своего любимого праздника -- он так и не смог провести в Эфесе. Новые события понудили его ускорить отъезд.

Бунт эфесских ремесленников

Наступило лето 57 г., и люди со всех концов провинции наводнили Эфес, привлеченные праздниками в честь Артемиды. В такое время легко было вызвать беспорядки, чем и воспользовались враги Павла.
По рассказу св. Луки, некто Димитрий, серебряных дел мастер, собрал своих товарищей на сходку и предостерег их от опасности, которая исходила из училища Тиранна, где проповедует некий иудей, который уже “совратил немалое число людей, говоря, что делаемые руками человеческими не суть боги”. А ведь они, мастера, только и живут Артемидой, изготовляя для паломников сувениры в виде храма или богини. Если так будет продолжаться дальше, они останутся без заработка.
Это было, конечно, преувеличением, причем смехотворным. В сравнении с сотнями тысяч язычников, христиан в Эфесе насчитывалась жалкая горстка. Очевидно, Димитрия подкупили или настроили люди, видевшие в Павле соперника, -- целители и знахари, которые уже не раз пытались убрать его со своей дороги.
Речь Димитрия подействовала на его слушателей, как огонь на солому. Ремесленники шумной толпой высыпали на улицу, выкрикивая традиционный эфесский лозунг: “Велика Артемида Эфесская!” К ним мгновенно присоединились толпы горожан, всегда готовых к бурным демонстрациям. Кто-то пытался найти Павла, но дома его не оказалось. Тогда схватили Гая и Аристарха и потащили их силой в театр. Скамьи, рассчитанные на 20000 человек, сразу же заполнились: воцарился хаос. “Одни кричали одно, а другие другое; -- пишет Лука, -- ибо собрание было беспорядочное, и большая часть собравшихся не знали, зачем собрались”.
Услышав рев толпы и узнав, что друзья подверглись опасности, Павел поспешил в театр, готовый отдать себя на самосуд черни. Однако по дороге его заметили члены городской управы, с которыми он был в дружбе, и уговорили не идти на верную смерть. Они обещали собственными мерами предотвратить мятеж и спасти Гая и Аристарха.
Семинарская и святоотеческая библиотеки

Предыдущая || Вернуться на главную || Следующая
Полезная информация: