Блажeнный Аврелий Августин

1. He сомнѣваюсь, братія возлюбленные, въ томъ, что въ сердцахъ вашихъ коренится страхъ Божій, которымъ можете достигать вы истинной, дѣйствительной крѣпости. Хотя храбрымъ называется тотъ, кто никого не боится, ошибочно однако называется храбрымъ тотъ, кто не боится Бога, такъ чтобы, боясь, слушаться Его, слушаясь, любить и, любя, уже не бояться. Тогда Онъ будетъ истинно безстрашнымъ, не вслѣдствіе горделивой самонадѣянности (duritia), но вслѣдствіе безтрепетной справедливости. Въ страхѣ предъ Господомъ — надежда твердая, говорится въ Писаніи (Прит. 14, 26). Когда страхъ поддерживается опасностью наказанія, коимъ угрожаютъ, научаются любить награду, которая обѣщается, и такимъ образомъ чрезъ страхъ предъ наказаніемъ устанавливается добрая жизнь, а чрезъ добрую жизнь воспитывается добрая совѣсть, для которой не страшно никакое наказаніе. Поэтому пусть научается бояться тотъ, кто не хочетъ бояться. Пусть нѣкоторое время побудетъ въ тревогѣ тотъ, кто хочетъ пользоваться вѣчнымъ покоемъ. Потому что, какъ говоритъ апостолъ, въ любви нѣть страха, но совершенная любовь изгоняетъ страхъ (Іоан. 4, 18). Правильно, истинно сказалъ онъ. Если не хочешь имѣть страха, подумай прежде, имѣешь ли любовь совершенную, которая изгоняетъ страхъ. Если же прежде этого совершенства изгоняется страхъ, въ такомъ случаѣ вдохновляетъ тебя гордость, а не любовь назидающая. И какъ при добромъ здоровьѣ голодъ устраняется не пренебреженіемъ къ пищѣ, а вкушеніемъ ея, такъ и при нормальномъ состояніи духа въ человѣкѣ страхъ изгоняется не самомнѣніемъ, а любовью.

2. Изслѣдуй же свою совѣсть всякій, не желающій имѣть страха. He заботься только о своей наружности, войди въ себя, внутрь сердца своего. Тщательно изслѣдуй, не всасываетъ ли и не впитываетъ ли какая-нибудь отравленная тамъ вена любви порочной, не возбуждаешься ли и не увлекаешься ли ты какой-либо приманкой плотского удовольствія, не надмеваешься ли какою-либо пустою кичливостью, не поглощаешься ли какими пустыми заботами, можешь ли сказать, что ты видишь себя чистымъ и безупречнымъ, какія бы ни находилъ извиненія для себя въ своей совѣсти, отъ дѣлъ, словъ и помышленій худыхъ. И если ты чистъ отъ какой-либо неправды, не овладѣваетъ ли тобой равнодушіе къ правдѣ. Если ты отъ всего этого свободенъ, справедливо радуешься, радуйся, что ты безъ страха. Пусть изгонитъ его любовь къ Богу, Котораго любишь ты всѣмъ сердцемъ твоимъ, и всею душею твоею, и всѣмъ разумѣніемъ твоимъ. Пусть изгонитъ его любовь къ ближнему, коего любишь ты, какъ себя самого, и о коемъ ты много хлопочешь затѣмъ, чтобы и онъ вмѣстѣ съ тобою любилъ Бога всѣмъ сердцемъ, и всею душею, и всѣмъ разумѣніемъ. Потому что не въ иномъ случаѣ правильно любишь ты себя самого, какъ только если любишь Бога, такъ любишь, чтобы любить Его не менѣе и въ томъ случаѣ, когда обращаешься къ себѣ самому. Когда же, пусть даже внутри не возбуждаешься ты никакою страстью (кто однако осмѣлится утверждать это о себѣ), любишь ты самого себя въ самомъ себѣ и любуешься самъ собой, то вотъ этого самаго и бойся больше всего, именно того, что ты ничего не боишься. He всякою любовью изгоняется страхъ, но любовью истинной, когда мы всецѣло любимъ Бога и потому любямъ ближняго, чтобы и онъ также любилъ Бога. Любить же себя самого въ себѣ самомъ и любоваться самимъ собой, — это не любовь истинная, а пустое киченіе гордости. Потому и апостолъ справедливо упрекаетъ людей самолюбивыхъ и себѣ самимъ нравящяхся (2 Тим. 3, 1-5). Но совершенная любовь изгоняетъ страхъ. Однако ту любовь лишь можно назвать любовью, которая не есть любовь суетная. Но что суетнѣе человѣка безъ Бога? Суетная любовь у того, кто любитъ себя самого въ себѣ самомъ, а не въ Богѣ. Справедливо поэтому говорится: не гордись, но бойся (Рим. 11, 20). Кто гордится и потому не боится, во всякомъ случаѣ подвергается опасности, не въ безопасномъ мѣстѣ находится онъ, вдохновляясь духомъ гордости. He кротокъ и не благочестивъ тотъ, кто самъ себя только любитъ и хвалитъ, но надмененъ и дерзокъ. Не хочетъ знать онъ словъ Писанія: Господомъ будеть хвалиться душа моя; услышатъ кроткіе и возвеселятея (Псал. 33, 3). Что же добраго, когда кто, любя такъ себя самого, ничего не боится? He въ разумѣ онъ можетъ найти оправданіе себѣ въ такомъ случаѣ, а лишь въ ожесточеніи. Вотъ, напримѣръ, возьмемъ какого-либо отчаяннаго изъ разбойниковъ. Насколько безумно онъ храбръ, настолько гибельно для себя жестокъ, потому что вслѣдствіе любви къ себѣ, изъ-за которой онъ ничего не боится, совершаетъ тяжкія преступленія, такъ что не только развиваетъ страсть свою, но, развивая, хочетъ укрѣпить ее. И насколько больше будутъ преступленія его, настолько бóльшая будетъ въ немъ дерзость. He должно, слѣдовательно, считать за великое благо то, что можно найти въ человѣкѣ самомъ испорченномъ.

3. Поэтому заслуживаютъ посмѣянія философы этого міра, и не только эпикурейцы, которые продаютъ самую правду за цѣну плотскихъ удовольствій. Для того, говорятъ эти послѣдніе, нужно бытъ мудрымъ и справедливымъ, чтобы находить и пользоватвся удовольствіями тѣлесными. Они также считаютъ себя неустрашимыми и говорятъ, что ничего не боятся, потому что не допускаютъ, чтобы Богъ имѣлъ какое-либо попеченіе о дѣлахъ человѣческихъ, и не вѣрятъ, что послѣ этой жизни наступитъ другая. И если какія-либо превратности случаются съ ними въ этой жизни, они думаютъ вознаградить себя тѣмъ, что могутъ соуслаждаться въ душѣ помышленіемъ о плотскихъ удовольствіяхъ, когда не могутъ пользоваться ими на самомъ дѣлѣ, и такимъ услажденіемъ хотятъ достигать блаженства плотскихъ утѣшеній, находясь подъ бременемъ скорбей тѣлесныхъ. Развѣ и у нихъ любовь не изгоняетъ страха? Но это — любовь къ нечистымъ удовольствіямъ, скорѣе — любовь пустой постыдной суеты. Потому что, когда являющаяся скорбь лишитъ тѣло его удовольствія, остается въ душѣ только представленіе о немъ и одинъ лишь образъ пустоты. Эта пустота и любится только, такъ что, когда пустой человѣкъ ухватывается за нее всѣмъ сердцемъ, отъ того будто бы и тяжесть скорби смягчается. И не только они (эпикурейцы) достойны осмѣянія, но даже и стóики. Представители этихъ именно двухъ направленій, какъ читаемъ мы въ книгѣ Дѣяній Апостольскихъ, осмѣлились бросать суесловіе свое противъ нашего Павла (Дѣян. 17, 18). Вѣдь, и стоики считаютъ себя неустрашимыми, не по причинѣ удовольствій тѣлесныхъ, но по причинѣ отваги (стойкости) духа, т. е. хотятъ избѣжать страха по причинѣ изгнанія способности къ страху, надмеваясь злобой, будучи не мудростію научены, а ожесточившіеся въ своемъ заблужденіи. И, конечно, постольку они являются малоразумными, поскольку воображаютъ, что больной духъ можетъ стать здоровымъ именно у нихъ. Здоровье же души, полагаютъ они, состоитъ въ томъ, что мудрый, по ихъ словамъ, не долженъ имѣть состраданія. Потому что, если кто сострадаетъ, говорятъ они, — тотъ скорбитъ. А кто скорбитъ, того нельзя назвать здоровымъ. О, безумное ослѣпленіе! Что же если онъ тѣмъ меньше скорбитъ, чѣмъ менѣе здоровъ?! Другое дѣло, когда не бываетъ скорби по причинѣ совершеннаго здравія, каковымъ будетъ тѣло и духъ святыхъ, по воскресеніи мертвыхъ, въ которое они (стоики) не вѣрятъ, потому что имѣютъ невѣжественныхъ наставниковъ, выдавая за учителей себя самихъ. Есть разница, — является ли скорбь вслѣдствіе здоровья, или вслѣдствіе слабости. Судя по состоянію настоящей тлѣнности, здоровое тѣло, когда мучится, скорбитъ. Таковъ же и духъ, который, будучи уязвленъ несчастіемъ страждущаго, соболѣзнуеть своимъ милосердіемъ. Но тѣло, оцѣпенѣвшее по причинѣ тяжкой болѣзни, или сдѣлавшись мертвымъ по причинѣ потери духа, уже, хотя и болѣетъ, не чувствуетъ однако боли. Таковъ же и духъ тѣхъ, которые мудрствуютъ или, скорѣе, гибнутъ безъ Бога. Какъ тѣло оживляется духомъ, такъ и духъ самъ живетъ, будучи оживляемъ Богомъ. Пусть же подумаютъ тѣ, кои не скорбятъ и не боятся, о томъ, что, можетъ быть, они не здравы, но мертвы.

4. Итакъ, пусть имѣетъ страхъ христіанинъ, прежде чѣмъ совершенная любовь не изгонитъ страха. Пусть вѣритъ и знаетъ, что онъ устраненъ отъ Господа, пока живетъ въ тѣлѣ, которое тлѣнно и отягощаетъ душу. И тѣмъ меньше пусть будетъ страха, чѣмъ ближе будетъ отечество, куда мы стремимся. Большій страхъ долженъ бытъ у находящихся вдали, меньшій — у приближающихся, никакого страха нѣтъ у достигающихъ. Такъ страхъ приводитъ къ любви, и совершенная любовь изгоняетъ страхъ. Пусть же боится христіанинъ, но не тѣхъ, которые убиваютъ тѣло и не могугъ больше что сдѣлатъ, но Того, Кто можетъ и тѣло и душу ввергнуть въ геенну огненную (Лук. 12, 4-5). Есть однако другой страхъ, страхъ Господень, чистый, пребывающій вовѣкъ (Псал. 18, 10). Но не его совершенная любовь изгоняетъ вонъ, иначе онъ не пребывалъ бы во вѣкъ, и не напрасно, когда сказано: страхъ Господень, — прибавлено чистый, а также пребывающій вовѣкъ. Почему страхъ, который изгоняется вонъ любовію, мучитъ душу, если не потому, что мы боимся потерять послѣ смерти нѣчто изъ того, что нравится намъ, напримѣръ, неповрежденность тѣла и его спокойствіе или что-либо подобное. Поэтому и страшны намъ въ царствѣ мертвыхъ наказанія и скорби, и муки геенскія. Когда же духъ бодрствуетъ и его не оставляетъ Богъ, тогда бываетъ страхъ чистый, пребывающій вовѣкъ. Объ этомъ я поподробнѣе сказалъ бы, если бы рѣчь моя, безъ того уже достаточно длинная, не побуждала меня пощадить и свои старческія силы, и ваше вниманіе.

Источникъ: Проповѣди блаженнаго Августина. / Пер. съ лат. языка на русскiй протоiер. Дмитрiя Садовскаго. — Сергiевъ Посадъ: Типографiя Св.-Тр. Сергiевой Лавры, 1913. — С. 55-59.