Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа. Аминь.

 

ЖИЗНЬ И УЧЕНИЯ СТАРЦА СИЛУАНА

XII
О СЛОВЕ БОЖИЕМ
И О ПРЕДЕЛАХ ВОЗМОЖНОСТЕЙ ТВАРИ

ВСЯКАЯ человеческая мысль, всякое слово человеческое — есть энергия-сила. И если это верно по отношению к мысли и слову человеческому, то тем более верно по отношению к слову Божию, слову Христа.

       Когда мы слышим Евангельское слово Христа, благоуханное, тихое, сладкое: «Блаженны чистые сердцем, ибо они узрят Бога».. или: «Се заповедую вам, да любите друг друга»... или «Научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем»,— то да не забываем, что это кроткое слово Христа есть та непостижимая беспредельная сила, которая вызвала из тьмы небытия к свету жизни все сущее, все бесчисленные миры, все неисчислимые в своем разнообразии твари разумные и неразумные.

       Слово Христа, облеченное в смиренную, чувственно воспринимаемую форму человеческого тварного слова, могущего быть зафиксированным даже графически, оно, это слово, в своей глубине, в основе своей, есть энергия Великого Всемогущего Всетворца Бога, и о нем должно сказать то же, что сказано в Писании о Самом Боге, т. е. что оно есть «огнь поедающий», приближаться к которому земнородный должен с величайшим благоговением и страхом (Евр. 11, 28—29).

       «Разжжено слово Твое зело» (Пс. 118, 140), говорит Псалмопевец.

       Слово Христа самое таинственное слово; оно неприступно, непостижимо даже для величайших умов, и в то же время оно так просто и ясно, что доступно даже и малым детям.

       Слово Христа так нам близко, так оно понятно, естественно, так глубоко родственно нашему человеческому сердцу, и вместе, несомненно, оно бесконечно превышает силы тварного естества: оно Божественное, непостижимое, вышеестественное, и, как говорит Апостол Павел, не от человека оно и не по человеку (Гал. 1, 11—12).

       Слово Христа, обращенное к свободному человеку, кроткое и безнасильственное, и в то же время оно беспредельно, совсем не по-человечески властно, как слово абсолютного авторитета, как слово безраздельного Владыки всего бытия. «Небо и земля прейдут, слова же Мои не прейдут», говорит Христос.

       Слово Христа, воспринятое глубокою верою, ведет человека к вечной жизни по такому пути, на котором он встретит многое необычное, неведомое не идущим вслед Христу. На этом высоком пути— все, что может переживать и познавать человек в своем бытии, откроется ему. Свет слова Христа достигает последних пределов темной бездны, выявляя природу множества призраков истины, во мраке влекущих к себе человека. Слово Христа есть огонь, испытующий все, что есть в человеке и вообще в бытии мира, ибо, как свидетельствует Апостол Павел, «нет твари, сокровенной от Него» (Евр. 4, 13).

       Слово Христа есть дух и жизнь вечная, полнота любви и радость небес. Слово Христа есть несозданный Божественный свет... Обращается оно не к поверхностному логическому рассудку, но к глубокому сердцу человека, и тот, кто навстречу ему отверзает свое сердце до последней глубины, чтобы достойно воспринять сей Божественный свет, чтобы слиться с ним воедино, становится богоподобным.

       Слово Христа, воспринятое в жизнь, богом творит человека.

       «Бога никто не видал никогда; Единородный Сын, сущий в недре Отчем, Он явил» (Иоан. 1, 18). Явление Бога-Слова (Логоса) во плоти и слово Его лежит в основе жизни христианина. Жизнь сия неизъяснима для не познавших опытом, и потому напрасною будет всякая попытка показать в слове то духовное место, где тогда находится человек. Пред ним открываются и бездна «тьмы кромешной», и вечный свет Божества, и сам он стоит между ними. Он молится тогда духом, страдающим от сознания последней нужды. Он молится с величайшим напряжением, с полным сосредоточием всего своего существа.

       Когда Преподобный Серафим Саровский тысячу дней и тысячу ночей стоял на камне, взывая: «Боже, милостив буди мне грешному», то каждый, хоть смутно, но может понять, что дух его пребывал в великом титаническом борении.

       Антоний Великий, Арсений Великий, Серафим Саровский и другие Отцы наши — это люди совершенно исключительного мужества, отрекшиеся от мира и презиравшие всякую опасность; и когда они плачут, то плачут не об утерянном имуществе, ни о какой бы то ни было иной временной потере, но, очевидно, их взору предстоит нечто более страшное, чем всякие опасности, которые воображает человек на земле.

       К этим великим именам и им подобным, мы позволяем себе присоединить и имя Старца Силуана. Когда мы читаем у него о плаче Адама, которому «внимала вся пустыня», великая пустыня мира, то не должно забывать, что плач этот был его, Силуана. Он жил великую трагедию падения человека. Он плакал великим плачем, пред которым всякий душевный человеческий плач — ничто. Так плакать может только тот, кто видел вечный свет Бога. Люди, не видевшие, или, как говорит сам Старец, не познавшие Бога, не могут понять этих страданий, не могут они и плакать таким плачем.

* * *

       Общение со Старцем привело нас к твердому сознанию, что пред верным христианином, святым подвижником, раскрываются пределы возможностей человека. Все проблемы человеческого бытия встанут пред ним, и встанут с исключительной силой. Проблема жизни и смерти, проблемы свободы и творчества, смысла жизни и страданий; проблемы соотношения откровения и веры; веры и знания; закона и благодати, вечности и времени, Бога и Его отношений к миру и человеку, судеб мира и суда Божия.

       Опыт великих подвижников свидетельствует, что пред ними проходила вся цепь этих проблем, весь ряд догматических положений, но все это происходит в особых условиях, совершенно непохожих на академическую научную работу. Дух человеческий Духом Христовым ведется к познанию Бога, бытийному познанию, так что самое слово — познание — означает не отвлеченное интеллектуальное усвоение, рассудочное понимание, а вхождение в божественное бытие, причастие к бытию.

* * *

       Когда мы говорим, что пред христианином-подвижником раскрываются пределы человеческих возможностей; когда мы говорим о полноте христианского, т. е. всечеловеческого опыта, то имеем в виду не опыт различных профессий, сфер научного знания, или различных семейных, социальных положений, или возрастов и тому подобное. Нет. Мы говорим о возможном для человека опыте бездны падения и опыте покаяния и воскресения во Христе.

       Первый, т. е. опыт профессий, научного знания, социальных положений и проч., принадлежит временному эмпирическому быванию; второй, т. е. опыт искупления и воскресения во Христе — есть опыт вечности. В первом — раздробленность и бесконечное разнообразие; во втором выявляется богоподобие человека и единосущие человеческого рода. Первый ко второму ничего не может прибавить, когда он есть, и ничуть не умаляет его, когда его нет. Но первый является обстановкой и, в известной мере, условием второго. Всякий человек, крайне ограниченный физически, может иметь лишь весьма ограниченный опыт первого рода, но дух человека таков, что и в этом ограничении эмпирическим бытием он не лишается возможности полноты второго.

       Опыт второго порядка, в своей последней глубине, не зависит от эмпирических условий жизни человека. Иначе говоря: нет и не может быть таких внешних условий, при которых пребывание в заповедях Божиих становится абсолютно невозможным.

       Кто-нибудь скажет: Не слишком ли велико притязание, когда мы говорим о том, что христианский опыт исчерпывает полноту общечеловеческого бытия? Не есть ли этот опыт, подобно другим, лишь одна из разновидностей бесконечно богатого космического бытия, которое составляется из многих сфер реальностей, доступных тому или иному роду опыта, например: одна — науке, другая — искусству, третья — философии, четвертая — пантеизму, пятая — христианству, и так далее?

       Говоря об исчерпании возможностей человеческого бытия, мы исходим из того положения, что бытие всякого разумного тварного существа движется меж двух пределов: один — любовь к Богу до ненависти к себе; другой — любовь к себе до ненависти к Богу.

       Никто из умных тварей не может выйти из этих пределов ни в едином своем акте. Все, что ни совершается в нашем личном бытии, есть наше духовное самоопределение именно в этом порядке, независимо от того отдаем ли мы себе в этом ясный рациональный отчет, или это самоопределение происходит в той рациональной глубине нашего духа, откуда исходит и самое рациональное мышление.

       В определении обоих пределов, мы видим одни и те же слова — любовь и ненависть — лишь в иной последовательности, в ином соотношении. Однако, здесь различие не только в последовательности, но и в глубоком значении этих слов. В одном случае — святая и совершенная любовь, и святая и совершенная ненависть; во втором — греховное себялюбие и греховная ненависть. Первая ненависть есть следствие полноты любви к Богу, полной сосредоточенности всех сил нашего существа в Боге, до забвения о себе, до нежелания обращенности к самому себе. Это нежелание обращения к себе принимает категорический характер, и тогда определяется или как «гнев», или как «ненависть» к себе. Всякая обращенность на самого себя умаляет и даже прекращает пребывание во свете Божества, и потому познавший любовь Божию и вместе горечь потери ее, так остро, гневно отвращается от всего, что приводит к этой потере.

       Совершенно иным образом приходится говорить о ненависти к Богу. Любящие себя до ненависти к Богу — это те, которые «более возлюбили тьму, нежели свет» (Иоан. 3,19).

       Предмет этот превосходит наши силы, и потому прекратим о нем слово.

* * *

       Бог призывает всех. Но не все отзываются на Его призыв. Те, которые отозвались, сурово испытываются Богом, и степень суровости испытания соразмеряется Богом со степенью верности и преданности Ему. Любящие Бога проходят чрез многие и тягчайшие искушения. Здесь мы хотели бы затронуть один чрезвычайно важный вопрос, о котором, однако, совершенно не знаем, как сказать. Мы не находим ни слов, ни пути к изъяснению этого предмета. Если возможно, постарайтесь понять нас из следующих несвязных слов.

       Любящий Бога проходит чрез такие страдания, которых не имеющий глубокой веры в Бога не выдерживает и заболевает душевно. Из глубокой веры и любви рождается великое мужество, о котором говорит Старец. То мужество, которое спасает человека от заболевания при встрече с миром злых духов.

       Любящий Бога знает эти страдания, но несмотря на опыт таких страданий, остается не только нормальным, т. е. не только сохраняет способность самообладания, способность логического и нравственного самоконтроля, и всего того, что может быть признаком нормальности, но и достигает несравненно большей глубины и тонкости всех этих способностей, чем то наблюдается у среднего человека.

* * *

       Кто познал на опыте величие и трудность христианского пути, тот раздирается двумя чувствами: одно из них — горячее желание всем познания Истинного Бога и света вечного бытия; другое — страх, а что если призываемые не понесут тяготы испытаний? Вот почему он в большей мере обращается к Богу с молитвою о спасении всех и каждого, чем к проповеди. Истинное христианство в мире почти не проповедуется, потому что проповедь сия превосходит силы человека. Истинное христианство, по самой сущности своей, таково, что оно никогда не бывает агрессивным.

* * *

       Чрез всю историю христианства можно проследить великую осторожность святых подвижников, когда, казалось бы, надлежало поведать откровенно об опыте, им данном. Эта осторожность вызвана, с одной стороны, сознанием, что если бы люди, которые вообще боятся страданий и малодушно идут даже на малый подвиг, услышали о понесенных ими трудах и скорбях, то просто отшатнулись бы от христианства. С другой стороны, Святые Отцы знали, что когда Бог призывает на этот подвиг Своею благодатью, тогда то, что не познавшим любви Божией кажется несносимым, предстает совсем в ином образе.

* * *

       Невидим Бог, и духовные пути к Нему незримы; и как можно изобразить в слове эту таинственную жизнь, полную великой борьбы, которую ведет Христос за вечную жизнь человека, созданного Им и возлюбленного Им?

       Бог бережет свободу человека, как самое драгоценное начало в нем, и потому смирением влечет душу к любви Своей; но на пути к этой любви человек встречается с насильником дьяволом. Господь попускает этому быть. Он воспитывает душу человека не тем, что отстраняет его от встречи со злом, а тем, что дает ему силы на преодоление всякого зла.

       Путь человека к Богу исполнен великих борений. Дух подвижника, стремящегося к вечной Божественной любви, чтобы стать воистину разумным и способным к этой любви, неизбежно проходит чрез долгий ряд испытаний.

       От любви Божией отрывают подвижника протесты рассудка, его же собственного рассудка, не могущего вместить или принять закон Христов, который ему, рассудку, представляется безумием. В минуты богооставленности протесты эти могут приобретать чрезвычайную силу.

       От любви Божией будут отрывать подвижника: иногда желание жизни, иногда страх смерти; иногда позывы к наслаждениям, иногда болезни, или голод, или гонения и другие страдания; иногда высота и свет каких-то иных откровений и постижений, иногда глубина и великолепие каких-то иных переживаний; иногда величие каких-то иных обладаний, или широта каких-то иных возможностей; иногда видения ангелов и других небесных существ, иногда насилия страшных темных сил.

       С большим основанием можно утверждать, что на пути к стяжанию любви Божией, христианина-подвижника встретит весь ряд возможных искушений и испытаний, так что позднее с кем бы ни встретился подвижник, ему будет известен весь комплекс его переживаний. Отсюда у старцев способность воспринять душу всякого человека, кто бы он ни был, вне зависимости от его социального положения, от его физического возраста или духовного уровня или опыта борьбы со страстями.

       Мы решаемся утверждать,— общение со Старцем нас убедило в том,— что все пути человеческие ведомы христианину-подвижнику, в то время, как его пути сокрыты от чуждых взоров (1 Кор. 2, 15—16).
 

О значении молитвы за мир

БЛАЖЕННЫЙ СТАРЕЦ пишет: «Монах — молитвенник за весь мир... Господь Иисус Христос, Сын Божий, дает монаху любовь Святого Духа, и от этой любви сердце монаха всегда печально о народе, потому что не все спасаются. Сам Господь до того был печален о народе, что предал Себя на крестную смерть. И Божия Матерь ту же печаль о людях носила в сердце Своем... Того же Духа Святого дал Господь Апостолам и Святым Отцам нашим и пастырям Церкви... В этом служение наше миру. И потому ни пастыри Церкви, ни монахи — не должны заниматься мирскими делами, но подражать Божией Матери, Которая в храме, во «Святая святых», день и ночь поучалась в законе Господнем и пребывала в молитве за народ».

       Молитва за весь мир, за всего Адама, приводит во многих случаях к удалению от частного служения людям. Быть может, кто-нибудь спросит: не есть ли такое удаление от частного служения отказ от чего-то конкретного ради чего-то абстрактного? Конечно, нет, так как весь Адам не есть абстракция, а самая конкретная полнота человеческого бытия.

       Природа всечеловеческого бытия такова, что каждое отдельное лицо, преодолевая в себе зло, этой победою наносит поражение космическому злу столь великое, что следствия ее благотворно отражаются на судьбах всего мира. С другой стороны, природа космического зла такова, что побеждаемое в отдельных человеческих ипостасях (лицах), оно терпит поражение, значение и размеры которого бесконечно непропорциональны количеству.

       Единый святой — есть явление чрезвычайно драгоценное для всего человечества. Святые фактом своего бытия, хотя бы и неизвестного миру, но известного Богу, низводят на землю, на все человечество, великое благословение Божие. Старец пишет:

       «Вот за этих людей, думаю, Господь сохраняет мир, ибо они приятны Богу, и Бог всегда послушает Своих смиренных рабов, и нам всем бывает хорошо за их молитвы».

* * *

       «Мир стоит молитвою, а когда ослабеет молитва, тогда мир погибнет»... «Ты, может быть, скажешь, что теперь нет таких монахов, которые молились бы за весь мир; а я тебе скажу, что когда не будет на земле молитвенников, то мир кончится, пойдут великие бедствия; они и теперь уже есть».

* * *

       Святые живут любовью Христовою, которая есть Божественная сила, созидающая и содержащая мир, и потому так велико значение их молитв. Святой Варсонофий, например, свидетельствует, что в его время молитва трех мужей удерживала мир от катастрофы. Ради неведомых миру святых изменяется течение исторических и даже космических событий, и потому каждый святой есть явление космического характера, значение которого выходит за пределы земной истории в мир вечности. Святые — соль земли; они — смысл ее бытия; они тот плод, ради которого она хранится. А когда земля перестанет рождать святых, тогда отнимется от нее сила, удерживающая мир от катастрофы.

       Каждый святой, как Антоний, Арсений, Николай, Ефрем, Сергий, Серафим и им подобные, составляют драгоценнейшее вечное достояние всего мира, хотя мир и не хочет знать об этом и часто убивает пророков своих.

* * *

       Есть люди, которые, странным образом, не понимают величия религиозных актов в силу их укорененности в безначальном Божественном бытии. Эти люди религиозную, духовную жизнь воспринимают, как субъективные психологические переживания, умирающие, как только они кончаются в душе. Из долгого общения со Старцем и из вышеприводимых слов его, мы видим, что он духовные состояния считал чрезвычайно великими по своему вечному онтологическому значению. Молитву за врагов и за весь мир он ощутил, как вечную жизнь, как Божественное действие в душе человека, как несозданную благодать и дар Святого Духа; и доколе мир воспринимает сей дар, дотоле он будет существовать, а как скоро не станет на земле среди всего множества людей хотя бы отдельных носителей этой благодати, так кончится земная история, и никакая человеческая наука, ни культура не предотвратят этой гибели.

* * *

       Каждодневный опыт убеждает нас, что даже люди, приемлющие душою заповедь Христа о любви к врагам,— в жизни ее не осуществляют. Почему? Прежде всего потому, что любить врагов без благодати мы не можем; но если бы люди, понимая, что это превосходит их естественные силы, искали бы, как говорит Старец, от Бога благодатной помощи, то, несомненно, получали бы этот дар.

       К сожалению, преобладает обратное явление, а именно: не только неверующие, но и исповедующие себя христианами, боятся по отношению к врагам действовать согласно заповеди Христа. Они полагают, что это выгодно только врагам; что враги, которые чрез черную призму ненависти представляются, обычно, не имеющими в себе ничего доброго, воспользуются их «слабостью», и на любовь ответят тем, что или распнут, или бесстыдно растопчут и поработят, и тогда восторжествует зло, олицетворением которого, вообще, представляется враг.

       Мысль о «слабости» христианства глубоко неправильна. Святые обладают силою, достаточною для господствования над людьми, над массами, но они идут обратным путем: они себя порабощают брату и чрез то приобретают себе такую любовь, которая по самой сущности своей нетленна. На этом пути они одерживают победу, которая пребудет во веки, тогда как победа силою никогда не бывает прочна и по роду своему является не столько славою, сколько позором человечества.

       Старец и воплощение Бога-Слова, и всю земную жизнь Христа воспринимал как любовь ко всему миру, хотя он и исполнен вражды на Бога. Также и Духа Святого он познал в любви, которая явлением своим изгоняет всякую ненависть, как свет прогоняет тьму; в любви, которая уподобляет человека Христу в самых внутренних движениях души. Это и есть, по учению Старца, истинная вера.

       «Многие изучили все веры, но истинной веры, как должно, так и не познали; но кто будет во смирении молиться Богу, чтобы просветил его, тому даст Господь познать, как много Он любит человека».

       Люди боятся броситься в тот огонь, который принес Господь на землю. Они боятся сгореть в нем и «погубить» свою душу. Но те, кто не убоялся этой веры (Лк. 17, 33; Ин. 12, 25), как видим на примере Старца, знают, что они обрели вечную жизнь, и знают это до очевидности, и не требуется им другой свидетель, кроме духа, свидетельствующего в них самих (1 Иоан. 3, 14; 5, 10).

       Многие годы жизнь Старца была молитвою за мир; и неведомым для нас образом, благодать Божия извещала его, что доколе в мире есть такая любовь и молитва, мир будет храним Богом, а когда совсем исчезнет с лица земли любовь к врагам, тогда мир погибнет в огне всеобщего раздора.

       Путь Старца есть путь святых, указанный Самим Христом, но мир в целом не принял его. Борясь со злом, проявляющимся и физически, люди прибегают к физической силе. На этот путь становятся даже христиане. В Западной Церкви, в средние века, физическая борьба со злом получила догматическое оправдание, которое не отвергнуто ею и доныне. Тогда это выливалось в формы «священной инквизиции», а ныне принимает другие формы, которые, однако, по своей духовной сущности остаются тождественным явлением. В истории Православной Церкви, и древней и новой, вплоть до наших дней, также известны многие случаи склонения к идее физической борьбы со злом, но, к счастью, то были срывы отдельных иерархов или церковных групп. Сама же Церковь не только не освятила и не догматизировала этих средств, но всегда выходила на путь следования Распятому Христу, взявшему на Себя тяготу мира.

       У Старца было глубокое и определенное сознание, что зло побеждается только добром; что борьба силою приводит лишь к замене одного насилия другим. Нам много раз пришлось беседовать с ним об этом предмете. Он говорил: «В Евангелии ясно сказано... Когда самаряне не захотели принять Христа, то Апостолы Иаков и Иоанн хотели свести огонь с неба, чтобы истребить их, но Господь запретил и сказал: не знаете вы, какого вы духа... Я пришел не погубить людей, а спасти (Лк. 9, 52—56). И мы должны иметь только эту мысль,— чтобы все спаслись».

* * *

       Бог благоволил, к стыду и позору нашему, допустить нас близко к Старцу и в нем видеть отчасти, какую дивную жизнь принес на землю Христос; видеть, как в одном сердце странным образом сожительствуют глубокий крепкий мир, и глубокий великий плач; радость и покой за все, и вместе великое страдание духа, живущего трагедию человечества.

       Закон, если уместно здесь это слово, вечной жизни в двух заповедях: о любви к Богу и о любви к сочеловеку. Но когда подвижник удаляется от мира, то в начале жизнь его по преимуществу сосредоточивается на первой заповеди и на личном покаянии, принимая характер как бы эгоистический. Позднее, когда покаяние достигнет известной меры полноты, и души подвижника коснется благодать, тогда начинает в нем действовать любовь Христова, изливающаяся на людей и на все человечество. Тогда, оставаясь даже в пустыне и не видя мира телесными очами, он видит его духом и глубоко живет страданиями мира, потому что живет их с христианским сознанием неповторимости и великой вечной ценности каждого человека.

       Куда бы ни ушел человек, в какую бы пустыню не заключился, если он на путях подлинной жизни в Боге, он будет жить трагедию мира, и даже несравненно напряженнее и глубже, чем сами живущие среди мира, потому что они не ведают чего лишены. Люди страдают от многих лишений, но, за редкими исключениями, своего главного лишения они не сознают. Лишенные временных благ, испытывая в них недостаток, они скорбят и плачут; но каким плачем рыдал бы весь мир, если бы он осознал свое главное лишение; и каким исканием искал бы «единое на потребу»?

* * *

       Возможна скорбь о мире истинная, святая, боголюбезная, но возможна и извращенная, темная. В душе человека, не познавшего совершенной любви, две заповеди Христа нередко становятся в резкое взаимное противоречие. Любящий Бога — уходит от мира и погружается в некоторый духовный эгоизм, 33 и как бы равнодушный к совершающемуся в мире, спасает свою душу. Страстно любящий человеческий мир, живет его страданиями. Нося в себе скорбь о мире, он восстает на Бога, считая Его виновником тех страданий, которыми залит весь мир; и восстает иногда до сильной вражды. Но в Блаженном Старце можно было видеть, по образу Христа, и ту и другую любовь в их органическом единстве при различии выявлений: торжествующая в вечности, любовь страдает в нашем мире греха.

* * *

       Бог допустил нас видеть отчасти, как плакал Старец о том, чтобы не лишился мир благодати Святого Духа, которую дано было ему познать. Он томился глубоким «жалением» и «всем народам земли» просил у Бога милосердия.

       Так подлинная любовь к Богу выливается в подлинную любовь к человеку. И потому постоянным утверждением Старца было, что «кто не любит врагов, в том нет любви Божией».

       «Жаление врагов», не презрительное жаление имел он в виду, а жалость любящего сердца,— для него было показателем истинности пути Божьего.
 

Последнее слово

EСЛИ МЫ мысленным взором окинем двухтысячелетнюю историю христианства, то нам представится необозримое богатство достижений христианской культуры. Колоссальные библиотеки, полные великих произведений человеческого ума и духа. Огромное количество академий, университетов, институтов, где сотни тысяч молодых людей, приступающих к берегам этого великого океана, иногда с затаенным дыханием, иногда с бьющимся сердцем, благодарным за счастье и блаженство, им данное, иногда с горячим увлечением, отгоняющим сон и заботу о теле, жадно пьют живую воду премудрости. Десятки тысяч великолепных храмов, чудных созданий человеческого гения. Неисчислимые драгоценные произведения других видов искусства; музыки, живописи, скульптуры, поэзии. И еще многое, многое другое. А Старец как будто игнорирует все это и остановился только на одном: смирение и любовь к врагам — в этом в с е.

       Помню, в один момент моей жизни, увлеченный творениями Святых Отцов, я сказал ему с печалью: «Жалею, что у меня нет ни сил, ни времени заниматься изучением богословия». На это он ответил:

       «И вы считаете это великим делом?» — Помолчав, он добавил: «по-моему, велико только одно: смирить себя, ибо гордость мешает нам любить».

       Были случаи в нашей жизни, когда Бог показал нам, что Старец был воистину носителем Духа Святого, и потому слову его мы верили без нашего неуместного и жалкого суда. И теперь мы не находим в себе ни малейшего возражения Старцу, но сердцем чувствуем, что слово его есть — последнее слово.

       Господь весь закон и пророков свел к двум кратчайшим заповедям (Мф. 22, 40). А на Тайной Вечере, перед самым исходом Своим на крестную смерть, сказав Апостолам: «Нет большей любви, как если кто душу свою положит за друзей своих», тут же добавил: «Вы друзья Мои... Я назвал вас друзьями, потому что сказал вам в се, что слышал от Отца Моего» (Иоан. 15, 13—15). Так в этих немногих словах было сказано в с е. И без них — все законы, все пророки, все культуры — ничто.

* * *

       Прошло десять лет со дня кончины Старца, и потому стало возможным слово его предложить верующим. При жизни слово сие говорится только ближайшим и верным друзьям, и то в редкие и исключительные минуты, потому что не знает человек, как завершит он свой путь; не знает — оправдает ли он свое слово жизнью и смертью своею.

       И мы, если бы слово это было нашим, не говорили бы его, потому что не оправдываем жизнью своею и не выдерживаем суда его. Но в данном случае дело наше можно сравнить с трудом почтальона, приносящего не им написанное письмо, или наборщика, набирающего чужое произведение. Однако мы дерзаем думать, что слово Старца заслуживает величайшего внимания и изучения, не внешнего, конечно, а самою жизнью. Мы не знаем никого, кто с такою решительностью, с таким воистину апостольским убеждением, даже лучше сказать, знанием — утверждал бы, что любовь к врагам есть единственный достоверный критерий истины, и при том не только в смысле сотериологическом, т. е. такого строя духовно-нравственной жизни, который спасает человека, но и в плане догматическом, т. е. отвлеченно-идеальных представлений о Бытии.

       Весь мир ищет критерий истины даже до сего дня. Верующий таковым признает Церковь, ибо Она «Столп и утверждение истины» (1 Тим. 3, 15) в силу онтологической связи Ее с Главою-Христом, мистическим телом Которого Она является; в силу непрестанного пребывания в Ней и действия Духа Святого, по обетованию Божию. Но в историческом опыте обнаружилась недостаточная ясность такого указания, потому что Церковью называют себя не только Единая истинная, но и все лжецеркви, и нет внешнего признака, бесспорно отличающего истинную Церковь от лже-церквей. Указываемый же Старцем критерий можно назвать универсальным, потому что каждому дает возможность чрез подлежащую контролю нашего сознания духовную жизнь в ее психическом выявлении не только определить свое духовное место, т. е. познать правду или неправду своего индивидуального пути пред Богом, но и отличить учение истинной Церкви от всего того, что привносится в него чуждого и извращенного.

       Догматическое исповедание Церкви составляет органическое, нерасторжимо-целостное единство, из которого нельзя произвольно вырывать отдельные части. Ошибка в чем бы то ни было непременно отразится на образе духовной жизни человека; и если возможны такие погрешности и отступления в мышлении о Божественном бытии или заповедях, которые не отразятся гибельно на деле спасения, то возможны и такие отступления и извращения, которые воспрепятствуют спасению.

       Учению Церкви не свойственен характер «чистого» знания, и догматы Ее не суть отвлеченное учение о Божественном бытии, что явилось бы чуждым Церкви «гносисом». Нет. Догматы истинной Церкви всегда имеют два аспекта: «онтологический» [Здесь мы употребляем это слово, следуя общепринятой богословско-философской терминологии (от «Онтология» — учение о бытии)] и сотериологический. Как Дом Бога живого, Она прежде всего и больше всего занята вопросом жизни, цель Ее и задание — спасение человека; и потому первенствующее значение отводится не отвлеченной «онтологии», а вопросу спасения. Спасение же достигается чрез соблюдение заповедей Христа о любви к Богу и ближнему. Вторая заповедь Христа включает в себя и повеление Господа: «любите врагов ваших».

       Старец так познал явившегося ему Христа, и настаивал, что это есть единственный истинный и достоверный путь к тому богопознанию, которое есть вечная жизнь; это есть путь к познанию Бога через пришествие и вселение Его в душу человека (Иоан. 17, 3; 14, 21—23).

       Истинная Церковь всегда хранит учение Христа неповрежденным, но не все, считающие себя членами Церкви и даже говорящие от имени Ее, разумеют его, потому что врата любви Ее широко раскрыты всякому человеку независимо от его духовного преуспеяния, лишь бы он исповедал веру и намерение спастись. В силу этого эмпирически данное бытие Церкви всегда представляет смешение истины, выявляемой святостью жизни, с не-истиной, привносимой грехами немощных членов Ее, не исключая и отдельных представителей священной иерархии.

       Это обстоятельство весьма усложняет вопрос различения истинной Церкви от лже-церквей, которые также могут указать на свою историческую преемственность от апостольских времен, которые тоже проповедуют догматическое учение, почерпнутое из Священного Писания, но с привнесением того, что чуждо Божественной истине и Божией воле. Источником привносимых повреждений и извращений является греховная воля, человеческая или демоническая, которая часто не может быть не только логически доказана другим, но даже и уяснена для самого себя. И во всех этих случаях указываемый Старцем Силуаном критерий драгоценен, потому что дает возможность безошибочно обнаружить наличие воли, чуждой Богу, «Который хочет, чтобы все спаслись» (1 Тим. 2, 1—6) и Который дал нам заповедь «Любите врагов ваших».

       Эта заповедь Христа, являясь отражением в мире все-совершенной любви Триединого Бога, есть краеугольный камень всего нашего учения; это — последний синтез всего нашего богословия; это есть «сила свыше» и тот «избыток жизни», который даровал нам Христос (Ио. 10, 10); это есть то «крещение Духом Святым и огнем», о котором говорит Иоанн Креститель (Мф. 3, 11). Слово это, «любите врагов ваших», есть тот огонь, который низвел на землю Господь Своим пришествием (Лк. 12, 49); это — тот несозданный Божественный Свет, который воссиял Апостолам на Фаворе; это — те огненные языки, в которых сошел Дух Святый на Апостолов в Сионской горнице; это - Царство Божие в нас, «пришедшее в силе» (Мр. 9, 1); это — полнота человечности и совершенство богоподобия (Мф. 5, 44—48).

       Как бы ни был человек и мудр, и учен, и благообразен, но если он не любит врагов, т. е. всякого сочеловека, Бога он не достиг. И наоборот, как бы ни был прост, и убог, и «невежествен» человек, но если он носит в сердце своем сию любовь, то «он пребывает в Боге, и Бог в нем пребывает». Любить врагов вне Единого Истинного Бога, утверждал Старец, невозможно. Носитель такой любви — причастен вечной жизни, несомненное свидетельство о том имея в душе своей. Он — жилище Духа Святого, и Духом Святым знает Отца и Сына, знает подлинным и живоносным знанием, и в Духе Святом он брат и друг Христа, он сын Божий, и бог по благодати.

* * *

       Взирая на Блаженного Старца Силуана, мы нередко помышляли:

       Где бы мы ни взяли христианскую жизнь, она предстанет нам, как во всем противоположная обычному ходу человеческой жизни и мерилам ее. Во всем мы увидим странную парадоксальность.

       Христианин в сердце своем смиряется до последней степени, нисходит в своем сознании «ниже всякой твари», и чрез это смирение возносится к Богу и бывает выше всякой твари.

       Христианин отходит от мира; в «эгоистической» заботе о своем спасении он все оставляет, как ненужное; он «ненавидит» отца своего и мать, и детей, если есть; он отвергает всякую плотскую и душевную связь; в своем устремлении к Богу, он «ненавидит» мир и всецело уходит в глубину своего сердца. И когда действительно войдет туда, чтобы сотворить там брань с сатаною, чтобы очистить сердце свое от всякой греховной страсти, тогда в том же сердце своем, в глубине его, он встречается с Богом, и в Боге начинает видеть себя неразрывно связанным со всем бытием мира, и нет тогда для него ничего чужого, постороннего.

       Порывая в начале с миром, он чрез Христа снова обретает его в себе, но уже совершенно иным образом и становится связанным с ним «союзом любви» на всю вечность. Тогда всякий человек, независимо от удаленности места или исторической эпохи, когда он жил, включается чрез молитву в его вечную жизнь. Тогда он познает, что сердце его не есть только физический орган или орган психической жизни, но нечто не поддающееся определению, способное соприкасаться с Богом, источником всякого бытия. В глубоком сердце своем христианин каким-то образом переживает всю историю мира, как свою собственную, и видит не только себя, но и весь мир человеческий, весь комплекс возможных мыслей и духовных переживаний, и нет тогда для него чужого человека, но каждого он любит, как заповедал Христос.

       Чтобы устоять в любви Божией, необходимо, чтобы и гнев и «ненависть» достигли последнего напряжения, но направляются они на живущий во мне грех, на действующее во мне зло, во мне, а не в брате.

       Вся сила сопротивления космическому злу сосредоточивается в глубоком сердце христианина, в то время как внешне он, по повелению Господню, «не противится злому» (Мф. 5,39).

       Сердце христианина всего боится, вплоть до малейшего движения мысли или недоброго чувства; оно тревожится за все, о всем болит и печалится, и вместе с тем ничего, ничего не боится, хотя бы «небо столкнулось с землею», хотя бы горы с шумом пали на главы наши всей своею мнимою тяжестью, глубокое сердце христианина пребудет в бесстрашном покое.

       Христианин самое беззащитное существо; он под ударами всех и каждого; христианин — всем раб и всем попрание (1 Кор. 4, 13), и вместе он, и только он свободен и неприкосновенен в самом глубоком и совершенном смысле этого слова.

       Начиная с отрешения, отвержения и «ненависти», по слову Христа: «Если кто приходит ко Мне, и не возненавидит отца своего, и матери, и жены, и детей, и братьев, и сестер, еще же и самою душу свою, тот не может быть Моим учеником» (Лк. 14, 26). И еще: «Всякий, кто не отречется от всего, что имеет (в плане ли материальном, или интеллектуальном, или душевном), не может быть Моим учеником» (Л. 14, 33), кончает христианин желанием душу свою положить за Христа, и «за други и недруги своя».

       Итак, все отвергая, со всем порывая, все «ненавидя», христианин получает от Бога дар вечной духовной любви ко всем и всему. Все оставляя, от всего отрешаясь, он становится обладателем несоизмеримо больших богатств, подлинных и вечных. «Ничего не имущие, мы всем обладаем» (2 Кор. 6,10).

       Так при сравнении с обычною жизнью, христианская жизнь предстает во всем как бы противоположною, парадоксальною.

       При общении со Старцем, мы часто помышляли: «Ходит он по земле ногами, и руками работает, и живет посреди людей, как самый простой человек, но никто, кроме Бога, не знает его».


       Комментарии:

       33 «погружается в духовный эгоизм» — странное объяснение, наивное.


Содержание


       Пo книге Старец Силуан Афонский, Москва, Подворье Русского на Афоне Свято-Пантелеймонова монастыря, 1996 г., издано по благословению Святейшего Патриарха Московского и всея Руси АЛЕКСИЯ II

       На заглавную страницу

Полезная информация:
Hosted by uCoz