|
АФИНЫ. ДРУЖБА С ВАСИЛИЕМ
Афинская Академия была, несомненно, самым известным учебным заведением своего времени. Основанная великим Платоном в IV в. до Р.Х., она не утратила своего значения к IV в. по Р.Х., когда в ней учился Григорий. К этому времени господствующей философской школой в Академии становится неоплатонизм с ярко выраженной теургической направленностью: Григорий впоследствии упрекал Афины за то, что они "изобилуют худым богатством (идолами), которых там больше, чем во всей Элладе, так что трудно не увлечься за восхваляющими и защищающими их".1 Однако и влияние христиан в Академии становилось все более ощутимым. Христиане преподавали там бок о бок с не христианами: так наставниками Григория в софистике были язычник Химерий и христианин Прохересий.2 Среди учеников тоже были как христиане, так и язычники, причем не делалось различия по вероисповедному признаку: каждый мог исповедовать ту или иную религию по своему усмотрению. Академия оставалась светским учебным заведением, и двери в нее были открыты для всякого, кто оказывался способным к учебе и обладал достаточными средствами, чтобы платить за нее.
Академия давала разностороннее образование. Основными предметами, изучавшимися в ней, были риторика и софистика: в Афинах Григорий приобрел то риторическое мастерство, которое впоследствии стяжало ему бессмертную славу. Основными литературными образцами при изучении риторики оставались сочинения Гомера, Эврипида и Софокла, памятники аттической прозы и поэзии, преимущественно на мифологические сюжеты. Обширными знаниями в области античной мифологии, которыми Григорий отличался от других Отцов Церкви IV века,3 он был в значительной степени обязан своим занятиям в Афинах. Своеобразие его собственного литературного стиля также во многом обусловлено его профессиональными навыками в риторике.
Философии в Академии уделялось меньше внимания, чем риторике и софистике. Лишь Платон и Аристотель изучались в подлинниках, причем больше внимания обращалось на их стиль, чем на учение; с прочими философами знакомились по учебникам. Впрочем, студенты, которые интересовались философией более серьезно, могли поступить к тому или иному из профессоров на постоянное обучение. Григорий, вероятно, не изучал философию на таком уровне: хотя в его сочинениях постоянно упоминаются, помимо Платона и Аристотеля, многие другие античные философы, в основном его ссылки не демонстрируют детального знакомства с первоисточниками и носят общий характер. Григорий широко пользовался языком неоплатоников, однако, как полагают ученые, не обладал глубокими познаниями в неоплатонической философии: многие неоплатонические идеи заимствованы Григорием не из первоисточников, а из сочинений Оригена.4
Одной из традиций Академии, делавшей учебный процесс менее формальным и более увлекательным, являлись состязания софистов, проходившие как на уровне преподавателей, так и в среде учеников. Однако дух конкуренции, существовавший между софистами, порождал и свои проблемы, поскольку каждый из них создавал вокруг себя группу последователей: нередко соперничество между подобными группами превращалось в длительное противостояние, в ходе которого представители каждой группы старались перетянуть на свою сторону студентов, в особенности новоприбывших. Вся Эллада, согласно Григорию, была в его время разделена на сферы влияния софистов и риторов:
|
Софистомания в Афинах свойственна весьма многим из числа молодежи и из числа наиболее неразумных людей - не только тех, что не имеют благородного происхождения и имени, но и знатных и известных, которые образуют беспорядочную толпу юнцов, не контролирующих свои эмоции. То же самое можно видеть на скачках, где страстные поклонники лошадей и состязаний вскакивают, кричат, подбрасывают вверх землю, управляют лошадьми сидя на месте, бьют по воздуху, ударяя лошадей пальцами, словно бичами, запрягают и перезапрягают лошадей, не будучи никоим образом в силах повлиять на ситуацию, охотно меняются наездниками, лошадьми, конюшнями, распорядителями... Такой же страстью обуреваемы афинские юнцы по отношению к своим учителям и к их соперникам. Они прилагают усердие для того, чтобы их группа стала более многочисленной и чтобы их учителя за счет этого обогащались: все это весьма странно и жалко. Заранее захвачены города, пути, пристани, вершины гор, равнины, пустыни: не оставлена в стороне ни одна область Аттики и всей прочей Эллады вместе с большинством их жителей, ибо и эти последние разделены на партии.5
| |
С первых дней своего пребывания в Афинах Григорий окунулся в бурную атмосферу университетской жизни.6 Однако, как он сам повествует, его мало интересовали обычные студенческие развлечения: всему предпочитал он жизнь тихую и уединенную. Главным его желанием было завоевать пальму первенства в риторике и других науках.7 "Приобрести познания, которые собрали Восток и Запад и гордость Эллады - Афины" - такова была цель Григория.8
В Афинах Григорий приобрел не только обширные познания и риторическое мастерство. Главным приобретением этого периода стала для него дружба с Василием - светлый и счастливый опыт человеческого общения, который он ставил выше всех своих научных достижений. "...Ища познаний, обрел я счастье.., испытав то же, что Саул, который в поисках ослов своего отца обрел царство (basileian)",- говорил Григорий по этому поводу.9 Григорий знал Василия и до того - их пути уже пересекались в Кесарии Каппадокийской - однако именно в Афинах их знакомство переросло в "дружбу", "единодушие" и "родство",10 о которых даже на склоне лет Григорий не мог вспоминать без душевного волнения.
Василий прибыл в Афины вскоре после Григория. По неписанной традиции, каждый новоприбывший должен был получить порцию издевательств и насмешек со стороны других студентов: это было своего рода испытание на прочность, которое казалось весьма трудным для тех, кто не был предупрежден заранее о существовании подобного обычая. В один из первых дней новоприбывшего вели в баню, осыпая по дороге насмешками; когда же он подходил к дверям, ему преграждали путь и не позволяли войти; все мероприятие сопровождалось неистовыми криками и плясками. Наконец, толпа студентов вместе с новичком вламывалась в двери. Если он все это выдерживал, по выходе из бани его встречали как равного.11 Обряд посвящения в студенты завершался торжественным облачением новичка в малиновую мантию, которую обычно носили студенты-софисты.12
Григорий, вероятно, прошел через этот ритуал, когда поступил в Академию: Василия ждала та же участь. Однако Григорий, узнав заранее о приезде Василия, не только сам встретил его как равного, но и убедил других студентов отнестись к нему с уважением, в результате чего Василий избежал обычной церемонии. "Таково начало нашей дружбы, отсюда первая искра нашего союза; так уязвились мы любовью друг к другу",- говорит Григорий.13
Связь между Василием и Григорием упрочилась после того, как группа студентов-армян, придя однажды к Василию, вызвала его на софистическое состязание, в которое вмешался Григорий. Сначала он встал на сторону армян, однако потом, поняв, что их истинным намерением является посрамление Василия, неожиданно "развернул корму" и поддержал последнего. Победа Василия, который "не прекратил поражать их силлогизмами до тех пор, пока совершенно не обратил их в бегство", стала победой обоих. "Этот второй случай,- пишет Григорий,- возжег в нас уже не искру, но светлый и высокий факел дружбы".14
Григорий подчеркивает, что его взаимоотношения с Василием строились на чисто духовной основе: это была любовь не плотская, но целомудренная и духовная; это был союз двух людей, всецело преданных идеалам философской жизни и учености, влюбленных в Бога и стремящихся к нравственному совершенству. Страницы, которые Григорий посвятил своей дружбе с Василием, являются одним из самых ярких во всей патристической литературе описаний дружбы:
|
Когда по прошествии времени открыли мы друг другу свое желание (pothos) и стремление посвятить жизнь философии, тогда уже стали мы друг для друга все - друзья, сотрапезники, родные; стремясь к одному и тому же, мы непрестанно возгревали друг в друге это желание, делая его все более пламенным и твердым. Ибо плотская любовь (erōtes),15 поскольку направлена на скоропреходящее, и сама скоро преходит, уподобляясь весенним цветам... А та любовь, что по Богу, и сама целомудренна, и объект ее - непреходящее, а потому она долговечна; и чем большая представляется красота имеющим такую любовь, тем крепче привязывает эта красота к себе и друг к другу влюбленных в одно и то же... Так относясь друг к другу и такими золотыми столпами подперев чертог добростенный, как говорит Пиндар,16 простирались мы вперед, имея сотрудниками Бога и свою любовь (pothos). О, как перенесу без слез воспоминание об этом? Равные надежды руководили нами в деле самом завидном - в учебе; впрочем, зависть была далека от нас, ревность же делала еще более усердными. Оба мы боролись не за то, чтобы кому-либо из нас самому стать первым, но за то, чтобы уступить первенство другу, ибо каждый из нас славу друга считал своей собственной. Казалось, одна душа в обоих носит два тела; и хотя не следует верить утверждающим, что все разлито во всем,17 однако нам нужно верить, что мы были один в другом и один возле другого. Одно занятие было у нас обоих - добродетель и жизнь для будущих надежд, отрешаясь от здешнего еще прежде исхода отсюда. Стремясь к этой цели, всю свою жизнь и деятельность направляли мы к ней, руководствуясь в этом заповедью и поощряя друг друга к добродетели; и если не дерзко для меня так выразиться, мы были друг для друга и правилом и отвесом, с помощью которых распознается, что прямо, а что - нет...18
| |
В этих строках можно увидеть ностальгическую идеализацию юношеской дружбы, особенно если учесть, что писались они много лет спустя, когда Василия уже не было в живых. Кажется, что по-человечески Григорий был больше привязан к Василию, чем Василий к нему. Отношения между Василием и Григорием строились на основе взаимной преданности друг другу и равенства в правах; тем не менее Григорий всегда воспринимал Василия как старшего и главного. Это был тот случай, когда дружба в каком-то смысле перерастала в ученичество: "Мое дело - следовать за ним, словно тень за телом",- говорил Григорий.19 Он искренне считал Василия "в жизни, слове и нравственности превосходящим всех", кого он когда-либо знал.20
В Афинах, где дух язычества был очень силен, Василий и Григорий вели христианский образ жизни, одновременно преуспевая в риторическом искусстве. Благодаря этому о них заговорили не только в городе, но и за его пределами:
|
Две дороги были нам известны: одна - первая и наиболее досточестная, другая же - не равного достоинства; первая вела к нашим священным храмам, вторая - к местным учителям и наставникам во внешней учености. Другие же дороги предоставляли мы желающим - на праздники, театральные зрелища, стечения народа, пиры... Афины могут быть гибельны для душ других людей... Мы же, напротив, живя там, утверждались в вере, убеждались в обманчивости и ложности идолов; мы презирали демонов там, где им удивляются... Благодаря этому стали мы известны не только в среде своих наставников и соучеников, но и во всей Элладе, особенно среди ее наиболее знатных мужей. Наша известность выходила даже за ее пределы, как стало явно из рассказа об этом многих. Ибо кто слышал об Афинах, тот слышал и говорил о наших наставниках, а кто слышал о наших наставниках, тот слышал и говорил о нас; и мы были и считались небезызвестной для всех парой.21
| |
Даже если предположить, что Григорий несколько преувеличивает свою известность, вряд ли следует сомневаться в том, что Василий и Григорий достигли внушительных успехов в риторике и что на них возлагали большие надежды как на будущих профессоров Академии.
Григорий провел в Афинах около десяти лет. Он намеревался покинуть город вместе со своим другом сразу же по окончании курса, однако обоим было предложено остаться в Академии в качестве преподавателей риторики. Василий уговорил Григория согласиться на почетное предложение; сам же уехал, вероятно, втайне от Григория. Поступок Василия не вписывался в представление Григория о дружбе, а потому был воспринят им как предательство, о котором даже много лет спустя он вспоминал с горечью.22 Григорий тяжело переживал разлуку с другом: "Это было словно рассечение одного тела на две части и убийство нас обоих, или словно разлучение тельцов, вскормленных вместе и приученных к одному ярму, которые жалобно мычат, будучи не в силах перенести разлуку друг с другом".23
Григорию шел тридцатый год, когда он окончил Академию.24 Его желанием было вернуться на родину и вести "философский" образ жизни, однако он уступил просьбам друзей и на некоторое время остался в Афинах в качестве ритора. По возвращении на родину он также отдал дань риторике. Этот достаточно короткий период своей жизни он рассматривал лишь как вынужденную задержку, которая, тем не менее, стала для него подготовкой к будущей деятельности на церковной ниве:
|
...У меня и теперь еще текут слезы,
Когда вспоминаю о тогдашнем смущении.
Все окружили меня с великой поспешностью -
Иностранцы, друзья, сверстники, учителя;
К заклинаниям и слезам присоединились даже и некое насилие -
Ибо дружба внушила им отважиться и на это.
Меня крепко держали, говоря: "Что бы ни случилось,
Не отпустим тебя отсюда! Не должны
Наши Афины лишиться чести,
Ибо они, по общему мнению, отдают тебе первенство в словесности".
Я уступил - ибо только дуб
Мог бы противостоять стольким слезам и уговорам -
Уступил, но не полностью...
Пробыв в Афинах недолгое время,
Я скрылся оттуда почти тайно и отправился в путь.
Прибыв, я продемонстрировал свое искусство словесности, удовлетворив недугу тех,
Кто требовал от меня этого как долга.
Но не стремился я ни к рукоплесканиям, ни к восхищенным отзывам,
Ни к упоению или поклонению,
Которым радуются софисты в толпе молодых людей.
Выше всего поставил я философию, которая заключается в том,
Чтобы повергнуть перед Богом и все прочее, и ученые труды...
Однако же, как сказал я, покорился я воле друзей.
И это послужило как бы подготовкой к будущим подвигам
Или преддверием более значительных таинств.25
| |
Таким образом как в Афинах, так и в Каппадокии друзья Григория настаивали на том, чтобы он продолжил карьеру ритора: и там и там он уступил, правда ненадолго. Григорию придется еще не раз жаловаться на "насилие" со стороны друзей: для него было характерно уступать просьбам, а потом раскаиваться в своей слабости. В характере Григория была некая нерешительность, которая роковым образом сказывалась на его судьбе: он всегда стремился к уединению, однако же уступал тем, кто призывал его к общественно-полезной деятельности. В результате на протяжении всего срока своего земного бытия он был разорван между необходимостью нести общественное служение, возложенное на него по воле других, и своим собственным стремлением к уединению, ученым трудам и созерцательной жизни.
1 Сл.43,21,21-22; SC 384,168 = 1.617. ^ |
2 Сократ. Церк. ист. 4,26. Ср. Созомен. Церк. ист. 6,17. ^ |
3 Ср. Demoen. Exempla, 211-212. ^ |
4 Ruether. Gregory, 25-27. ^ |
5 Сл.43,15,11-30; SC 384,150-152 = 1.612. ^ |
6 "Афины приняли нас, как речной поток",- пишет Григорий в Сл.43,15,1; 148 = 1.612. ^ |
7 PG 37,1044 = 2.354. ^ |
8 PG 37,1554 = 2.260. ^ |
9 Сл.43,14,9-12; SC 384,148 = 1.611. Ср. 3 Цар.9:3. В тексте Григория игра слов между именем Василий и словом "царство" (basileia). ^ |
10 Сл.43,14,21-22; SC 384,148 = 1.611. ^ |
11 Сл.43,16,9-28; SC 384,152-154 = 1.613. ^ |
12 См. схолию Олимпиодора в PG 36,906 A. ^ |
13 Сл.43,17,1-3; SC 384,156 = 1.613. ^ |
14 Сл.43,17,5-34; SC 384,156-160 = 1.613-614. ^ |
15 Букв. "влечения". ^ |
16 Олимпийская ода 6,1-3. ^ |
17 Ссылка на пантеистическое мировоззрение. ^ |
18 Сл.43,19,1-20,19; SC 384,162-166 = 1.615-616. ^ |
19 Письмо 16; ed.Gallay, 18 = 2.422. ^ |
20 Там же. ^ |
21 Сл.43,21,1-22,13; SC 384,166-170 = 1.616-617. ^ |
22 Сл.43,24,20; SC 384,178 = 1.619. ^ |
23 Сл.43,24,22-25; SC 384,180 = 1.619. ^ |
24 PG 37,1046 = 2.355. ^ |
25 PG 37,1046-1048 = 2.355-356. ^ |
|
|