Епископ Евсевий умер на руках Василия.¹ Избрание последнего на вакантный престол происходило "не без труда, не без зависти и противоборства со стороны как председательствующих на родине, так и присоединившихся к ним самых порочных горожан".² Поскольку большинство епископов того времени стояло на более или менее открытых арианских позициях, избрание известного никейца Василия было для них нежелательным. У Василия не было большинства в Кесарии, однако, как повествует Григорий, Бог "воздвигает известных в благочестии и ревностных мужей... из сопредельных стран", среди которых был и Григорий Назианзен-старший.³ Как мы помним, Василий приглашал и Григория-младшего, понимая, что только при помощи друзей из соседних регионов ему удастся получить большинство на выборах, однако Григорий-младший не поехал, чтобы остаться "философом".⁴ Его отец, "не только по причине многих лет оскудев силами,⁵ но и удрученный болезнью, находящийся при последнем издыхании, отваживается на путешествие, чтобы своим голосом помочь избранию... Мертвым возложен он на носилки, словно в гроб, а возвращается помолодевшим и бодрым..."⁶ Очевидно, на голосовании именно присутствие таких лиц, как всеми почитаемый Григорий Назианзен-старший, а также епископов из-за рубежа,⁷ сыграло решающую роль в том, что Василий, при незначительном перевесе в его пользу, был избран архиепископом Кесарии Каппадокийской.
     Но когда иностранцы разъехались, Василий остался один-на-один со своими противниками, к числу которых принадлежало большинство епископов Кесарийского диоцеза.⁸ Его главной задачей теперь было найти общий язык с оппозицией, в чем, по свидетельству Григория, он преуспел, хотя и не вполне:

     Таким образом, внутренняя оппозиция была побеждена, хотя и не окончательно: часть епископов так и осталась "неизлечимой". Еще более трудной задачей была для Василия защита никейской веры перед лицом господствующего в то время евномианства. Став епископом, Василий публикует свое програмное сочинение "Против Евномия". Однако он не ограничивается литературной деятельностью, но предпринимает смелые дипломатические ходы для того, чтобы снискать поддержку западного императора Валентиниана: вмешательство Запада, по его расчетам, должно было ослабить давление на православных со стороны восточного императора-арианина Валента.¹¹ О литературной и дипломатической активности Василия Григорий говорит:

     Эмоциональной кульминацией всего Надгробного Слова являются два рассказа, свидетельствующие о смелости и бескомпромиссности Василия в делах веры: в первом рассказе говорится о встрече Василия с префектом Востока Модестом, во втором - о посещении Кесарии императором Валентом и его участии в богослужении, совершенном Василием. В обоих рассказах Василий предстает перед нами как человек, достигший духовной зрелости, отрешившийся от всего земного, не боящийся земных властителей, как человек обоженный, все мысли которого сосредоточены на небесном. С одной стороны - земные властители, в руках которых находятся целые провинции, целые государства, с другой - одинокий епископ, изнуренный трудами и болезнями, но несокрушимый в своем стоянии за веру: с одной стороны - могущество человеческое, с другой - сила Божия. И земная власть отступает перед Василием, словно разбиваясь об утес.¹⁵
     Уверенность в том, что человек призван быть богом, придает силы Василию: перед лицом этой уверенности самый высокий начальник оказывается обезоруженным. "Обожение в действии" - так можно было бы озаглавить повествование о встрече Василия с Модестом:

     При этом разговоре Григорий, по-видимому, не присутствовал, однако в зале могли находиться епископы-ариане, которые слышали ответы Василия.²¹ О результатах разговора Модест доложил императору: "Мы побеждены, царь, настоятелем этой Церкви. Этот муж выше угроз, тверже доводов, сильнее убеждений".²² Валент, согласно Григорию, хотя и не вступил в общение с Василием, однако и не осудил его сразу на изгнание. В праздник Богоявления император сам оказался в Кесарии Каппадокийской и решил принять участие в торжественной службе. На этот раз Григорий присутствовал при событиях, которые описывает: он стоял в алтаре и мог все видеть своими глазами. Император прибыл не к началу службы; когда он вошел, храм был переполнен, и Василий вместе с сослужившими ему епископами стоял у престола:

     Григорий умышленно прерывает рассказ о богослужении в праздник Богоявления, останавливаясь на эпизоде с принесением даров и умалчивая о том, что же произошло дальше: а именно, допустил ли Василий императора-еретика к причащению, или нет. По-видимому, да. Если бы Василий не причастил Валента, Григорий непременно упомянул бы об этом как о событии экстраординарном, свидетельствующем о бесстрашии Василия. Кроме того, вряд ли Валент пришел бы в храм к Василию в другой раз и вступил в алтарь для беседы со святителем, если бы тот не допустил его к причащению в праздник Богоявления. Григорий мастерски передает то эмоциональное напряжение, которое возникло в момент, когда император приблизился к алтарю со своим приношением, понимая, что бесстрашный и бескомпромиссный Василий может не принять царские дары.
     Впоследствии Василий все же был осужден на изгнание: Григорий находился рядом в тот час рядом с ним. Наступила, как повествует Григорий, ночь отъезда, уже была приготовлена колесница, все уже прощались с любимым архипастырем. Однако в этот самый вечер поступает известие из царского двора: сын Валента тяжело болен, и Василия просят прийти, чтобы возложить на него руки и помолиться о его здравии. Василий, не раздумывая, отправляется к царю, и болезнь мальчика облегчается.²⁵ После этого изгнание Василия было отменено. Впоследствии, по словам Григория, царский сын умер. Если бы отец мальчика, призвав Василия, не продолжал в то же время верить неправославным, "то, может быть, царский сын получил бы здравие и был спасен руками отца",- замечает Григорий.²⁶
     Подобный же случай, однако с более благополучным исходом, произошел с префектом Модестом: он был исцелен Василием от тяжкой болезни. После этого исцеления префект проникся таким доверием и такой любовью к архиепископу, что "не переставал удивляться делам Василия и рассказывать о них".²⁷ Подтверждение тому, что отношение Модеста к Василию изменилось к лучшему, мы находим в нескольких письмах Василия, адресованных этому высокому чиновнику императорского двора:²⁸ в письмах Василий обращается к Модесту как к другу, хотя и соблюдая крайнюю почтительность, которой требовал этикет.
     Именно выдающиеся личные качества Василия помогли ему удержаться у власти в течение всего времени правления императора-арианина Валента. Авторитет Василия был чрезвычайно высок как в придворных кругах, так и в народной среде. О популярноси Василия в народе свидетельствует тот факт, что, когда некий чиновник устроил в его спальне обыск, а затем и вызвал самого святителя на допрос, народ, вооружившись кто чем мог, чуть не растерзал этого чиновника на клочки: Василий едва уговорил толпу разойтись.²⁹
     В Надгробном Слове Григорий не обходит молчанием и конфликт между Василием и Анфимом Тианским - конфликт, жертвой которого стал он сам. Мы помним, что в своей автобиографической поэме и в письмах Григорий обрушивается с упреками на Василия, обвиняя последнего во властолюбии и жадности.³⁰ Однако в Слове 43-м главным виновником конфликта объявляется Анфим: это он "расхищает доходы", склоняет на свою сторону пресвитеров, а несогласных подчиниться заменяет на своих сторонников; это он завидует богатству кесарийской митрополии и даже организует разбойное нападение на Василия.³¹ Ответные меры Василия, в частности, назначение епископов в города, прежде не имевшие архиерейских кафедр, Григорий оценивает положительно: от этого произошла тройная польза - во-первых, стало больше заботы о душах; во-вторых, каждый город получил больше власти в собственных делах; в-третьих, прекратилась война между двумя митрополитами (Василием и Анфимом).³² Григорий упоминает и о своем собственном рукоположении:

     По своему тону этот текст явно выпадает из общего настроения Слова 43-го: это единственное место в Слове, где Григорий позволяет себе критиковать Василия. Помня о том, сколько бедствий принесла Григорию архиерейская хиротония, мы не удивляемся тому, что он упоминает об этом событии и в Надгробном Слове Василию Великому. Григорий прилагает все усилия, чтобы рассказать о происшедшем с максимальным пиететом, пытается увидеть в действиях Василия нечто "сверх-человеческое", некое вдохновение от Духа Святого. И тем не менее даже сквозь похвальные слова проступает боль обиды. Хотя Слово 43-е, как было сказано,³⁴ свидетельствует об окончательном примирении Григория с Василием, мы убеждаемся, что даже после смерти Василия рана, которую он нанес своему другу, не исчезает в его душе.