Нам осталось рассмотреть еще одну тему, имеющую особую значимость для архимандрита Киприана - тему ученого монашества. На эту тему писали и до него, но, насколько нам известно, он был первым и единственным православным автором, который попытался осмыслить эту тему в богословских категориях. О смысле ученого монашества он говорит в речи, произнесенной в присутствии митрополита Евлогия на торжественном акте Свято-Сергиевского института в Париже 8 февраля 1942 года: в этой речи выражено кредо архимандрита Киприана как ученого и монаха.
     Прежде чем перейти к рассмотрению содержания речи, отметим одну характерную деталь. Произносилась она в 1942 году, когда по всей Европе полыхал пожар мировой войны. В те годы все крупные богословы, в том числе и профессора Свято-Сергиевского института, считали своим долгом откликаться на происходящее не только в книгах и статьях, но и в устных выступлениях. Протоиерей Сергий Булгаков в проповеди, произнесенной в феврале 1942 года, говорит: "Тяжелое и темное облако уныния легло на души: не мир, а бедственные войны, не умиление церковное, но гонение на святыню, не воздержание, но изнуряющая душу и тело скудость, не покаяние, но надрывающая сердце забота, не чреда богослужений, но иная чреда со своими собственными временами и сроками: такова ныне жизнь"¹. Для отца Киприана, напротив, главной и единственной реальностью жизни были как раз "умиление церковное" и "чреда богослужений"; что же касается "бедственных войн", то он не склонен был говорить на эту тему, хотя и разделял все невзгоды военного времени с собратьями по институту. В своей речи он целиком сосредоточился на вечном и непреходящем, ни словом не обмолвившись о происходившем вокруг.
     Основная богословская идея речи заявлена в заглавии: "Ангелы, иночество, человечество. К вопросу об ученом монашестве". Архимандрит Киприан отталкивается от ареопагитского учения об ангельской иерархии, через которую "божественное светолитие" Святой Троицы передается иерархии церковной, включающей в себя священнослужителей, монахов и мирян. По образу ангелов, непрестанно славословящих Имя Божие и причащающихся божественному свету, существует на земле и особый лик, которому усвоено наименование "ангельского" чина: "Представители его носят ангельский образ... и воплощают в своей человеческой, земнородной природе дух бесплотных небожителей"². Иноки, монахи и схимники призваны к тому, чтобы быть посредствующими звеньями в цепи, соединяющей Бога - через ангелов - с людьми. Иночество должно быть преисполнено божественным светом, "преломлять его в делах чистоты, милосердия и боговедения"³. Сущность взаимоотношений между мирами человеческим, иноческим и ангельским выражена в словах пословицы: "Свет мирянам - иноки, свет инокам - ангелы"⁴. Монашество не является эгоистическим уходом от мира; напротив, оно служит миру, "просвещая окрест себя весь мир, всех человеков". Цель иночества заключается не в спасении от мира, а в спасении мира. Монахи не только молятся за мир, но и осуществляют попечение о тюрьмах, больницах, лепрозориях, детских домах⁵.
     Но есть у монахов и совершенно особое служение, о котором часто забывают: это "служение Мудрости, Боговедения и Просвещения". Подобно ангелам, "зеркалам Божественной Мудрости", монахи суть светильники божественного света: они "должны нести этот свет, просвещать мир, вразумлять его". История монашества во все века и во всех странах - как в древности, так и в новое время, как на Востоке, так и на Западе - знала множество примеров иноков, которые, будучи сами высокообразованными и просвещенными людьми, становились просветителями многих своих современников: это и монахи Иерусалимской Лавры св. Саввы Освященного, и иноки Студийского монастыря в Константинополе, и византийские исихасты XI-XIV веков. Особое место принадлежит Афону "как не только месту спасения многих душ, но и как огромному центру богословского образования в Средние века, богослужебной культуры и мистического боговедения". По мнению отца Киприана, "Афон был подлинным ученым, монашеским орденом, если не побояться применить к православному монашеству этот латинский термин"⁶.
     В истории русского монашества тоже немало иноков-просветителей и монастырей - центров духовного просвещения: это и Киево-Печерская Лавра, и "дом Святой Троицы" преподобного Сергия, откуда вышли замечательные иноки-миссионеры, которые "покорили Христовым именем всю Россию и всю инородную Чудь, Мерь и Весь"⁷. Русское иночество допетровского периода архимандрит Киприан называет "настоящим орденом проповедников". На протяжении столетий иноки оказывали мощное влияние на развитие русской цивилизации и культуры:

      Обозрев вкратце историю ученого монашества на Православном Востоке, архимандрит Киприан переходит к рассмотрению особенностей западного ученого иночества. По его мнению, "кристаллизация творческих сил" в Римско-Католической Церкви происходила несколько иным путем, чем в православном мире. В западное монашество, в частности, был внесен принцип "дифференциации сил":

      Таким образом, главным отличием западного монашества от восточного является значительно большая дифференциация призваний, благодаря которой те иноки, которые считают своим призванием науку, получают возможность беспрепятственно ею заниматься, тогда как другие, склонные, например, к физическому труду, могут оставаться вдалеке от научно-богословских изысканий. Архимандрит Киприан глубоко убежден в том, что в среде монашествующих должно быть место для людей самых разных призваний, дарований, способностей. Да и монастыри, по крайней мере некоторые, должны быть устроены таким образом, чтобы в них создавались условия не только для "телесного подвига", но и для умственного труда:

      Отсутствие в русском православном монашестве той дифференциации сил, которая характерна для латинского монашества, отсутствие у нас такого "ученого ордена", где были бы собраны лучшие интеллектуальные силы иночества, необходимость для высокообразованных и высококультурных иноков жить в монастырях бок о бок с иноками малокультурными и малограмотными - все это приводит к тому, что ученые монахи не только остаются невостребованными, чувствуют себя ненужными, лишними, но и встречаются с прямым отторжением со стороны своих собратий:

      Такого инока, продолжает отец Киприан, не понимают, начинают подозревать в "непростоте" и "неблагонадежности", стеснять и преследовать. Таким инокам говорят: "Вы - ученые, а мы - толченые", причем ученость воспринимается как недостаток, а "толченость" как достоинство: обскурантизм возводится в ранг "необходимого условия для монашеского делания"¹².
     Правоту слов отца Киприана можно подтвердить многочисленными примерами непонимания ученых иноков со стороны их "толченых" современников, прежде всего монахов и священнослужителей; такие примеры встречаются на протяжении всей истории Русской Церкви. Весьма показательной в этом отношении является судьба преподобного Авраамия Смоленского, жившего на рубеже XII и XIII столетий. Авраамий был ученым монахом и духовником, славившимся своей образованностью и проповедническим даром. Он был начитан в святоотеческой литературе; духовным чадам он читал творения Отцов вслух, сопровождая чтение своими толкованиями. Авраамий был известен также как иконописец и автор литературных произведений. Образованность, одаренность и популярность Авраамия вызвали по отношению к нему зависть и нескрываемую антипатию со стороны местного духовенства и иночества. О нем стали распространять грязные слухи, его обвинили в ереси и предали суду. На суде клеветники добились, чтобы Авраамия лишили права совершать Литургию и осуществлять духовное руководство. Характерно, что, тогда как светские судьи встали на сторону Авраамия, его обвинителями явились "бесчинные попы, яко волы рыкающие", и монастырские старцы-игумены. "Успехи Авраамия в учительной деятельности, - пишет С. Смирнов, - были причиной его страданий со стороны ленивых, невежественных, завистливых и жадных игуменов и попов Смоленска"¹³.
     Не менее характерна фигура преподобного Максима Грека, афонского ученого инока, приехавшего на Русь в 1518 году с целью перевода патристических и богослужебных текстов. Здесь он вскоре по приезде оказался в эпицентре борьбы между "нестяжателями", т. е. противниками монастырского землевладения, и "стяжателями", или "иосифлянами" (последователями преподобного Иосифа Волоцкого). Максим встал на сторону "нестяжателей" и вскоре привлек к себе внимание церковных и светских властей Москвы; у церковного кормила тогда находилась партия "иосифлян". Келья Максима в Симоновом монастыре "превратилась в подобие диссидентского салона, где люди, недовольные московскими порядками, собирались и изливали свои обиды"¹⁴. Недовольство против Максима росло, и зимой 1524-1525 годов он был заточен в "камеру предварительного заключения", а в мае 1525 года предстал перед судом. В роли прокурора выступил Московский митрополит Даниил, обвинивший Максима и в ереси, и в колдовстве, и в нелояльности к великому князю, и в шпионаже в пользу Оттоманской империи, и в осуждении монастырей за владение землями и крестьянами. Максиму вынесли жестокий приговор: он был признан еретиком и политическим преступником, отлучен от причастия и приговорен к пожизненному заключению. Повторный суд, состоявшийся в 1531 году, подтвердил ранее выдвинутые обвинения. Лишь около 1548 года Максим был освобожден из заточения по приказу Ивана Грозного и последние годы провел в Троице-Сергиевой Лавре. Вернуться на родину ему так и не позволили до самой кончины.
     Безусловно, в судьбе преподобного Максима значительную роль сыграли его собственные ошибки - как в деятельности переводческой (он начинал ее, не зная толком русского языка, в результате чего допускал грубые ошибки), так и в церковно-политической (он, в частности, выступал против автокефалии Русской Церкви и "вошел в прямые политические затеи в связи со своими мечтами... получить русскую помощь против турок")¹⁵. Однако нас в данном случае интересует другое - то, как на ученого монаха, приехавшего из Греции, смотрели рядовые русские верующие, представители светских властей и духовенства. В их отношении к нему, по-видимому, с самого начала присутствовали недоверие, зависть и подозрительность, с которыми на Руси всегда относились к ученым инокам. Горькую чашу страданий пришлось испить преподобному Максиму в наказание за свою ученость, как пришлось ее испить за три столетия до него преподобному Авраамию Смоленскому. Оба столкнулись с непониманием и отторжением в монашеской среде и в среде духовенства: обоих не только всячески стесняли и преследовали, но и подвергли суду по подозрению в ереси.
     Примеры непонимания ученых иноков в церковной среде встречались и в более позднее время; не редки они и сейчас. Дело, разумеется, не всегда доходит до суда и до обвинений в ереси, но с подозрительностью и завистью ученые иноки сталкиваются постоянно. Даже при доброжелательном отношении на них все-таки смотрят как на каких-то чудаков, занимающихся неизвестно чем непонятно ради чего. Подобный взгляд проявляется и на бытовом уровне, становясь причиной курьезных ситуаций:

      Архимандрит Киприан вновь обращается к примеру западного монашества и делится своими впечатлениями от занятий в Национальной библиотеке. Он размышляет о том, почему в русской православной традиции не принято было, чтобы монахи, и особенно монахини, работали в библиотеках:

      В чем же причина такого положения? Она как раз и заключается в том предрассудке, против которого столь решительно выступает отец Киприан: в мнении о том, что ученость не нужна для спасения, что она несовместима со смирением и с монашеским аскетическим деланием.

      Неоднократно предпринимались попытки исправить такое существующее положение дел в русском монашестве, но попытки эти были лишь "случайными порывами наших лучших умов", которые "скрашивали общий серый тон". В качестве примера архимандрит Киприан приводит переводческую деятельность иноков Оптиной пустыни, проповеднические труды иноков японской, китайской, урмийской и других миссий, издательскую деятельность некоторых монастырей. Однако монашеское книгоиздательство "не было, во-первых, научной работой, не поднималось выше уровня популярных, душеспасительных листовок для народа, и, во-вторых, не объединяло ученых сил иночества". Не была проведена концентрация этих сил, а ученые иноки призывались к церковно-административному служению. В результате

      По мнению архимандрита Киприана, для того, чтобы радикальным образом исправить положение, в монашеской среде должно быть полностью пересмотрено отношение к образованности и учености как таковым. Инокам необходимо понять, что

      Трудно не согласиться с этими идеями человека, который всю свою жизнь посвятил этому самому "научному подвигу", "служению книги", делу духовного просвещения. Но как осуществить идеи архимандрита Киприана на практике? Каковы его конкретные предложения, к чему собственно он призывает?
     Его первое предложение, которое можно было бы назвать программой-максимум, заключается в том, чтобы создать в среде русского иночества некий "ученый орден" наподобие западных орденов; члены этого ордена имели бы возможность беспрепятственно заниматься наукой, не отвлекаясь на посторонние занятия и "послушания":

      Идея создания монашеского ученого ордена может показаться весьма привлекательной, однако, как нам кажется, она абсолютно нереалистична. Воплотить эту идею в жизнь невозможно по нескольким причинам. Прежде всего, разделение на "ордена" вообще не свойственно православной монашеской традиции, и появление всякого рода "элитных частей" внутри иноческого воинства будет негативно воспринято теми, кто в них не войдет. Разделение на "ученых" и "толченых" не должно быть структурно оформлено, дабы не повторилась ошибка тех древних сект гностического толка, которые подразделяли верующих на посвященных ("гностиков") и непосвященных, или на "совершенных" и "несовершенных". Кроме того, если члены элитного ученого ордена хотят беспрепятственно трудиться в научной сфере, не занимаясь хозяйственной деятельностью, им необходим "обслуживающий персонал". Иначе говоря, ордену ученых иноков-господ необходим орден "толченых" иноков-слуг. Но разделение на господ и слуг также совершенно немыслимо для монашеской традиции, основанной на равенстве всех перед лицом одного господина - Христа. Наконец, немаловажен вопрос о материальном обеспечении ученого ордена: научные занятия в наши времена редко приносят доход, и людям, занимающимся наукой, нередко приходится зарабатывать себе на хлеб каким-нибудь другим делом, весьма далеким от науки. Доход может приносить, например, иконописание или книгоиздательство, но оба эти занятия связаны не только с научным деланием: они предполагают необходимость технической работы, то есть тех самых "послушаний", которые, по мысли отца Киприана, должны быть исключены из жизни монашеского ученого ордена.
     Гораздо более реалистичным представляется второе предложение отца Киприана, его программа-минимум: создание такого монастыря, который стал бы центром науки и просвещения, но где ученые монахи гармонично сосуществовали бы со своими менее учеными собратьями. В таком монастыре иноки, получившие "помазание науки", не чувствовали бы себя изгоями и людьми второго сорта: их научные занятия приравнивались бы к другим послушаниям, выполняемым теми, кто не склонен к научной деятельности. Принцип "дифференциации сил", который трудно провести в масштабе всего русского православного монашества, мог бы воплотиться в жизни одного конкретного монастыря.

      На рубеже XX и XXI веков происходит стремительное возрождение Русской Православной Церкви: число монастырей за последнее десятилетие выросло с 18 до 500. Сегодняшняя Русская Церковь, хотя и не восстановилась "в размерах и в стиле дореволюционного времени", вполне сопоставима по своему масштабу, влиянию и месту, занимаемому в обществе, с дореволюционной Церковью. Но спросим себя: насколько, говоря о количественном росте Церкви, мы можем говорить и о ее качественном изменении? Сопровождается ли, например, рост числа монастырей возрождением монашества как духовно-просветительного института? Есть ли среди наших 500 монастырей хотя бы один, который можно было бы с полным правом назвать "подвизалищем ума и науки"²³ и который удовлетворял бы требованиям, предъявляемым к ученому монастырю архимандритом Киприаном? Многие ли наши монастыри не только печатают благочестивые брошюры и репринты дореволюционных изданий, но и предоставляют возможности для новых научных изысканий, для самостоятельной исследовательской работы? Многие ли наши иноки могут быть названы "ангелами света и просвещения"? Избавлена ли монашеская среда от гносимахии, обскурантизма, недоверчивого и подозрительного отношения к науке и образованию?
     Приходится с сожалением признать, что на все эти вопросы возможен только один ответ - отрицательный. Приходится признать, что нет у нас ученых монастырей, почти нет ученых иноков, а недоверие к науке, образованию и просвещению прочно сохраняется в монашеской среде. Автор этих строк нередко встречается с иноками, которые подвергаются гонениям со стороны своего монастырского руководства за чрезмерную с точки зрения последнего любовь к учености. Одному из таких иноков пришлось оставить обучение на филологическом факультете университета потому, что игумен его монастыря счел учебу несовместимой с пребыванием в обители. "У нас монастырь трудовой, а не ученый", - подчеркнул он. Но куда податься иноку, стремящемуся заниматься наукой, если все монастыри - "трудовые"? Когда, наконец, появятся у нас и ученые монастыри, где насельники имели бы право не только доить коров и полоть грядки в огороде, но и учиться в институтах, преподавать, посещать библиотеки, писать книги?
     Бросая все силы на восстановление монастырских стен, мы нередко забываем о том, что восстановления требует сама монашеская традиция, включающая в себя не только трудовые послушания, но и научную и просветительскую деятельность. Для этой деятельности нужны ученые иноки. А для того, чтобы они у нас появились, должны быть созданы "ученые монастыри", где монахи могли бы учиться, имели бы время и возможность читать, писать, заниматься богословием. В "трудовых" же монастырях для ученых иноков должна быть создана благоприятная атмосфера, которая бы способствовала их духовному и научному росту.