Митрополита Антония я впервые увидел в самом начале 80-х - в квартире одного известного московского священника, куда Владыка приехал тайно для встречи с молодежью. Нас было человек сорок в маленькой комнате, набитой до отказа. Помню, что сидели на полу и долго ждали прихода Владыки, который был для нас, молодых христиан, живой легендой. В те годы, когда быть религиозным означало поставить себя вне общества, когда христианская литература была практически недоступна, его слово было тем источником живой веры, которого всем нам так не хватало.
     Атмосфера внутри Церкви тогда сильно отличалась от теперешней: была какая-то общность, солидарность, люди поддерживали друг друга. Тогда священники не делились на правых и левых, на "либеральных" и "консервативных", не обвиняли друг друга в неправославии. Многие из тех, кто сейчас активно выступает от имени Церкви под патриотическими и националистическими знаменами, кто говорит о возрождении России и "духовных ценностях", тогда были комсомольскими вожаками или партийными деятелями и от Церкви держались на расстоянии пушечного выстрела. А Церковь жила своей жизнью - закрытой, внутренней. Думаю, многие из пришедших в храм в то время согласятся, что атмосфера в Церкви тогда была светлее, теплее, чище. В те годы вряд ли кому пришло бы в голову отыскивать в книгах митрополита Антония какие-либо отклонения от православного вероучения. Его просто читали и любили.
     И вот он вошел в комнату - человек невысокого роста с белой бородой и горящими глазами. Его взгляд - пламенный, пронзительный - поразил меня еще больше, чем его слова. Говорил он, как помню, о смирении. О том, что смирение - это не искусственное самоуничижение, не копание в собственных грехах, не втаптывание себя в грязь. Смирение - это результат встречи человека с Богом один на один: перед безмерным величием Божиим человек кажется самому себе таким ничтожным, таким незначительным.
     После окончания беседы слушатели задавали вопросы, и митрополит Антоний отвечал на них - умно, смело, откровенно. В нем не было ни тени того "двоемыслия", которое насквозь пропитывало советскую реальность. Не было в нем и церковной елейности, слащавости, начетничества. Его слово, простое и сильное, исходило из глубин его сердца и достигало самых сокровенных глубин в сердцах слушателей. Он говорил не от книг, а из собственного опыта, потому каждая его мысль обретала особую весомость.
     А потом все долго расходились - по двое или трое, чтобы не вызвать подозрение у соседей (собираться на частной квартире для "отправления религиозных потребностей" тогда строго запрещалось).
     Спустя день или два я увидел его вновь - теперь уже в стенах Московской духовной академии, где он проводил беседу со студентами о пастырстве. Семинаристы - народ привычный к богословским докладам и проповедям: их трудно чем-нибудь удивить. Но его слушали, затаив дыхание, ловили каждое слово. "Я не богослов, и в этом вы скоро сами убедитесь. Но я скажу вам нечто из своего опыта" - так он начал. Он говорил долго - о том, как тайно принимал монашеские обеты перед уходом на фронт, о том, как работал хирургом во французском Сопротивлении, о том, как, став священником и затем епископом, духовно окормлял сотни и тысячи людей - русских и французов, англичан и греков, православных и инославных. И опять в глазах его полыхало пламя, которое действовало сильнее всяких слов.
     Еще через день он служил в одном из московских храмов, набитом до отказа. Помню, как он быстрым шагом пересек пространство храма, сделал земные поклоны перед иконами, благословил народ, вошел в алтарь. В этом прохождении через храм не было ничего от пышного архиерейского входа: никакой плавности, величавости, церемониальности. Митрополит был больше похож на хирурга, который спешит на операцию, чем на "князя Церкви", вступающего в свои владения.
     Позже мне довелось близко общаться с Владыкой Антонием - особенно в годы моей учебы в Великобритании. Я имел возможность многократно сослужить Владыке за Божественной Литургией, присутствовать на его беседах в лондонском приходе, беседовать с ним с глазу на глаз. Но те первые встречи в начале восьмидесятых как-то по особому врезались в память. Они остались одним из самых ярких впечатлений моей юности и во многом предопределили тот путь, по которому я пошел.

      Андрей Блум (так в миру звали Владыку Антония) родился в 1914 году в Лозанне в семье потомственного русского дипломата. Несколько лет семья жила в Персии, потом, после того как в России сменилась власть, странствовала по свету, пока, наконец, не осела в Париже. Здесь мать Андрея устроилась работать, а отец, глубоко религиозный человек, вел полумонашеский образ жизни.
     Когда пришло время отдавать мальчика учиться, мать отправилась вместе с ним в одну из католических школ, где ему был предложен полный пансион. Обсудив все детали со священником, который возглавлял школу, и обо всем договорившись, мать и сын уже собирались уходить, когда священник промолвил: "Разумеется, мальчик должен стать католиком". Мальчик тогда сказал: "Мама, пойдем отсюда - я не для продажи". Неприязнь и недоверие к Католической Церкви остались у Владыки Антония на всю последующую жизнь.
     Андрей учился в одной из рабочих школ на окраине Парижа: там его жестоко избивали сверстники. Спустя сорок пять лет, проезжая в вагоне парижского метро мимо той станции, на которой находилась его школа, и увидев надпись с ее названием, он потерял сознание.
     К четырнадцати годам Андрей был законченным атеистом. Однажды, когда он в находился в летнем лагере, ему пришлось поневоле оказаться слушателем русского православного священника, приехавшего туда для встречи с молодежью. То, что говорил священник (а это был, между прочим, выдающийся богослов - отец Сергий Булгаков), юноше ужасно не понравилось: идеалы смирения и покорности, нарисованные проповедником, были ему глубоко чужды. По окончании беседы он отправился домой, чтобы взять Евангелие и, прочитав, раз и навсегда покончить с христианством.
     И тут случилось нечто неожиданное. Начав читать Евангелие от Марка, где-то между второй и третьей главой, юноша вдруг почувствовал, что по другую сторону стола стоит живой, реальный Христос. Это не было видением, но было абсолютно неоспоримым чувством Присутствия. "Если Христос здесь, живой, значит, Он действительно воскрес, значит, все, что написано в Евангелии - правда", - подумал Андрей. С этого момента его жизнь изменилась кардинальным образом:

      Много лет спустя Владыку Антония спросили: "Это чувство живого Христа, которое Вы испытали, оно потом не ушло, не ослабело?" - "Нет, - ответил он. - С тех пор оно никогда меня не покидает. Оно может быть более интенсивным или менее интенсивным, но оно всегда присутствует в моей жизни".
     Потом он учился в медицинском институте, который окончил перед самым началом войны. За пять дней до ухода на войну тайно произнес монашеские обеты, а в 1943 году принял постриг от своего духовника - архимандрита Афанасия (Нечаева). В течение десяти лет работал хирургом: пять лет на войне и пять после нее². Сотни больных, раненых, умирающих прошли через его руки. Это было началом его пастырского служения. Он мог часами сидеть у постели умирающего солдата, разговаривая с ним, пока тот еще был в состоянии говорить, а потом просто молча молясь о нем, пока душа его не перейдет в иной мир. Встреча со смертью лицом к лицу коренным образом изменила мировосприятие будущего митрополита Антония. "Смерть, мысль о ней, память о ней - как бы единственное, что придает жизни высший смысл, - говорит он. - Жить в уровень требований смерти означает жить так, чтобы смерть могла прийти в любой момент и встретить нас на гребне волны, а не на ее спаде..."
     В 1948 году монах Антоний стал священником и вскоре был направлен в Англию. В 1957 году он был рукоположен в сан епископа Сурожского и назначен управляющим приходами Московского Патриархата в Великобритании. В течение многих лет Владыка занимал ответственные церковные должности, с 1966 по 1974 год был Патриаршим Экзархом Западной Европы, представлял Русскую Церковь на экуменических форумах. Но главным для него всегда оставалось служение на лондонском приходе, которому он посвятил более полувека. Именно здесь были произнесены его проповеди, которые потом в распечатанном виде ходили по рукам православных верующих.
     Его проповедь не ограничивалась рамками Православной Церкви. Его нередко приглашали в англиканские и протестантские храмы, где он никогда не отказывался проповедовать. "Я не ставлю своей целью обращение англикан в Православие, не внушаю им, что Православие лучше других конфессий, - говорит Владыка Антоний. - Когда я произношу проповедь в англиканском храме, моя цель - помочь людям углубить свою духовную жизнь, приблизиться к Богу". Среди сегодняшних прихожан Владыки Антония много бывших англикан, но никого из них он намеренно не привлекал в Православную Церковь: все они приходили, вдохновленные его проповедью о Боге живом, его книгами о том, что составляет сердцевинное содержание жизни.
     Однажды, будучи в Оксфорде, Владыка остановился на улице и начал говорить о Христе: постепенно собралась толпа, которая слушала его с большим напряжением. В другой раз группа молодых хиппи пригласила его на свою "тусовку": "Ты такой же, как мы, - сказали ему. - Ты с бородой, и мы с бородой, ты носишь длинное платье, и мы носим длинное платье. Приходи к нам". Он пришел и просидел с ними до утра, беседуя о Боге и слушая то, что они могли сказать ему.
     Владыка умеет не только говорить, но и слушать (чего лишены многие пастыри, привыкшие к амвону, к кафедре). Думаю, что в этой способности быть всецело обращенным к собеседнику заключается один из секретов той потрясающей популярности, которой пользуется митрополит Антоний в самых широких кругах - как среди православных верующих, так и среди людей, далеких от Православной Церкви.
     В России уже около десятилетия продолжается то, о чем принято говорить как о "религиозном возрождении". Для Русской Церкви это возрождение преимущественно сводится к восстановлению церковных стен, к увеличению числа храмов, монастырей, духовных школ и других церковных институтов. При этом живая человеческая личность нередко остается как бы за кадром. Многие в Церкви настолько увлечены борьбой за стены и камни (а в некоторых случаях борьбой за деньги и власть), что им просто не хватает ни времени, ни сил, чтобы обратить внимание на живых людей - не только тех, которые уже в Церкви, но и тех, кто вне ее. А Владыка Антоний именно этим всю жизнь и занимается: восстанавливает, исцеляет, врачует человеческие души, то есть делает самое главное, от чего зависит духовное возрождение русского Православия.
     В последние годы Владыка Антоний из-за своего преклонного возраста гораздо меньше общается с людьми и больше времени проводит в затворе - в своей маленькой комнатке при храме. Он по-прежнему бодр и дееспособен, только устает быстрее. По-прежнему нет у него келейников, нет иподиаконов: он сам себе готовит, сам убирает комнату. По-прежнему свое архиерейское служение он совмещает с функциями сторожа - отпирает храм перед началом богослужения и запирает по окончании его.

      Будучи почетным доктором богословия четырех высших учебных заведений (Абердинского и Кембриджского университетов, Московской и Киевской духовных академий), митрополит Антоний шутя говорит о себе: "У меня только один настоящий докторат - по медицине; все остальные - фальшивые". Он всегда подчеркивает, что не является "профессиональным" богословом и что у него медицинское, а не богословское образование.
     Но богословие не есть профессия: богословие - это призвание, служение, образ жизни. Богослов - это тот, кто умеет молиться, кто находится в постоянном общении с Богом. Владыка Антоний имеет семидесятилетний опыт молитвы, богообщения и служения людям, пятидесятилетний опыт священства, сорокалетний опыт епископства. На этом поистине уникальном опыте и основывается его богословие, которое именно потому и является столь жизненным.

      Центральной темой богословия митрополита Антония является тема встречи. Это прежде всего встреча с Богом, Который настигает человека даже тогда, когда человек Его совсем не ищет, не ждет. О Боге ничего нельзя сказать на словах, Его бытие нельзя доказать. Но Его можно встретить - и в этом величайшее чудо христианства. Немецкое слово Gott ("Бог") происходит от глагола, обозначающего "падать на колени в священном трепете". Бог - это Тот, перед Кем человек падает на колени, встретившись с Ним лицом к лицу³. Встреча с Богом - это всегда суд, и потому "часто Господь ждет того времени, когда мы достаточно созреем, чтобы произнести над собой суд и когда мы станем способными принять и Его безусловный, справедливый, нелицеприятный суд, но в нем увидеть не свое осуждение, а Божий призыв, Божий зов к тому, чтобы нам вырасти в полную меру человеческого достоинства". Встреча с Богом, кроме того, является "началом новой жизни", которая не обязательно будет более легкой, более светлой или более привлекательной, чем наша прежняя жизнь: Христос может призвать нас не только на Фавор, но и на Голгофу⁴.
     Бог общается с человеком на равных; Он уважает свободу человека, бережно относится к нему. "Если люди готовы друг друга затоптать в грязь, то Бог этого никогда не делает". Бог любит всякого человека - православного и протестанта, мусульманина и буддиста, агностика и безбожника. Страдание Христа на кресте ("Боже Мой, Боже Мой! Для чего Ты Меня оставил?") есть приобщенность не только богооставленности, но и боголишенности. "Христос разделил с нами нашу обезбоженность", а потому Его опыт вмещает в себя опыт всякого человека, даже атеиста. Человек может не верить в Бога, но Бог всегда верит в человека.
     Есть и другой род встречи - это встреча человека с самим собой. Казалось бы, каждый из нас прекрасно знает самого себя, в самих себе нам "не с кем встречаться". Но на самом деле в каждом человеке есть глубины, куда он боится заглянуть, разлад, которого он страшится. "Остаться с самим собой - одна из самых страшных вещей, которая может случиться с человеком, если он делает это не по собственному почину, а только по необходимости". Встречаясь с Богом, человек неизбежно выходит в новое измерение, когда перед ним открываются и собственные греховные глубины, о которых он раньше не знал. Если человек видит в себе все больше зла и тьмы, все глубже погружается в покаяние, то это значит, что Бог все больше доверяет ему, открывая ему его же собственные глубины⁵.
     Наконец, третий род встречи - это встреча с человеком: с тем конкретным человеком, ближним, которого Бог послал тебе навстречу. Задача каждого христианина заключается в том, чтобы выйти из скорлупы безразличия, чтобы увидеть и услышать другого человека:

      Для того, чтобы таким образом встретить человека, надо преодолеть в себе себялюбивый страх, что спокойная жизнь может вдруг стать неспокойной из-за того, что боль ближнего войдет в нашу жизнь. Нужно также учиться не только брать, но и щедро давать, не ожидая ничего взамен или в награду. Нужно, наконец, преодолеть страх перед другим человеком - страх перед тем, что и ближний заглянет в наши глаза, когда мы заглянем в его глаза⁷.

      Есть и еще один род встречи - та, которую митрополит Антоний называет "экуменической": встреча между христианами разных конфессий⁸. Эту встречу Владыка Антоний переживал в течение всей жизни. Если его первое соприкосновение с католичеством было безрадостным, то последующие встречи с инославными христианами открыли ему, что и католичество, и протестантизм - "не просто жалкие осколки Православия, погруженные в море неправды, а христианство - христианство, которое сошло с рельс, которое пошло по ошибочному пути, но которое осталось верным Христу в своей направленности, в своей устремленности"⁹. Митрополит Антоний отвергает взгляд, согласно которому все инославные христиане находятся вне Церкви и лишены спасения:

      Митрополит Антоний считает, что Православие нельзя ограничивать пределами собственно Православной Церкви: оно шире своих исторических границ. В вопросе о границах Церкви он следует протоиерею Георгию Флоровскому:

      В современной России Владыку Антония часто критикуют за подобные взгляды, упрекают в излишней широте. Как правило, упреки исходят от тех людей, для кого проблема инославия никогда не вставала с такой остротой, с какой она встала перед богословами русской диаспоры. Только встретившись лицом к лицу с христианами иной традиции, только посетив их храмы, побывав на их службах, поговорив с ними о том, как они понимают христианскую веру, можно увидеть, что между ними и нами по-прежнему много общего, что те заблуждения и отклонения, которые могут иметь место в их церковных общинах, не лишают их возможности любить Христа, быть верными Христу, посвящать жизнь Ему.

      Владыка Антоний не боится ставить самые животрепещущие и сложные вопросы, такие как: возможно ли спасение для не-христиан? На этот вопрос, поставленный ему студентами Московской духовной академии в 1966 году, Владыка ответил: "Да... Вы не можете ставить под вопрос вечное спасение человека только на том основании, что он родился в Центральной Африке в эпоху, когда там не было ни одного миссионера; тогда действительно спасение определялось бы географией и историей... Тогда это был бы просто Божий произвол: ты родился там, ты и осужден поэтому"¹³.
     Сегодня от православных христиан часто можно услышать тезис (принимаемый за аксиому) о том, что большинство людей обречено на погибель: лишь православные, да и то не все, спасутся. Иными словами, девяносто девять процентов человечества обречено на погибель и вечные мучения. Отвечая на этот тезис, Владыка однажды сказал: "Я не могу представить, чтобы Бог создал людей только для того, чтобы большинство из них пошло к черту!"
     Книга митрополита Антония "Человек перед Богом" содержит пространное рассуждение на тему спасения; затрагивается, в частности, учение о вечных муках и тезис о возможности всеобщего спасения, выдвинутый некоторыми Отцами Церкви (Григорием Нисским, Исааком Сириным). Владыка Антоний говорит: "Уверенность в спасении всех не может быть уверенностью веры в том смысле, что в Священном Писании нет ясного, доказательного утверждения об этом, но это может быть уверенностью надежды, потому что, зная Бога, каким мы Его знаем, мы имеем право на все надеяться". В Евангелии употребляется выражение "мука вечная", однако есть различие между вечностью божественной и вечностью тварной: последняя "укладывается в пределы времени". Если бы диаволу удалось "создать независимое от Бога, самостоятельное вечное царство", то это была бы его победа над Богом: "параллельно с Богом он осуществит то, чего хотел, он будет нераздельный царь вечного, со-вечного ада". Ад существует, но не как царство диавола, со-вечное Царству Божию, а как состояние тех людей, которые, по учению преподобного Исаака Сирина, наказываются "бичом любви Божией"; следовательно, "единственный огонь ада - это божественная любовь", которой непричастны те, кто по собственной воле оказался вне ее¹⁴.
     В качестве одной из причин, почему разделение на "овец" и "козлищ" трудно представить как имеющее вечный и непоправимый характер, Владыка Антоний указывает на тесную связь, которая существует между людьми:

      То, что говорит Владыка Антоний, удивительным образом напоминает ответ преподобного Силуана Афонского иноку, утверждавшему, что "Бог накажет всех безбожников, будут они гореть в вечном огне". Силуан, услышав это, сказал с волнением: "Ну скажи мне, пожалуйста, если посадят тебя в рай, и ты будешь оттуда видеть, как кто-то горит в адском огне, будешь ли ты покоен?" Тот ответил: "А что поделаешь, сами виноваты". Старец же сказал со скорбью: "Любовь не может этого понести... Надо молиться за всех"¹⁶.

      Духовная жизнь - это жизнь в молитве. Для чего нужна молитва? Не для того, чтобы что-то испросить у Бога, но чтобы пообщаться с Богом, побеседовать с Ним. Мы молимся потому, что любим Бога, а не потому, что надеемся что-либо получить от Него. Центром молитвы является Сам Бог, а не те или иные блага, которые мы от Него получаем или нет. Во время молитвы "нельзя сосредоточиться ни на чем меньшем, чем Бог". Но и Бога не следует просто пытаться воображать: всякий созданный нами образ Бога будет не более чем идолом¹⁷. Богу нужно просто предстоять в глубинах сердца, узнавая Его таким, каким Он нам открывается.
     Молитва - не что иное, как взаимоотношения между Богом и человеком. У этих взаимоотношений своя динамика, включающая в себя не только моменты, когда мы остро ощущаем присутствие Божие, но также и тяжкие минуты богооставленности:

      Митрополит Антоний - автор нескольких книг о молитве¹⁹. Каждая из них содержит не только богословское осмысление молитвы, но и множество практических советов относительно тех или иных аспектов молитвенной практики. Многолетний опыт молитвенного предстояния Богу отражен в этих книгах Владыки Антония, которого, наряду с преподобным Силуаном и архимандритом Софронием, можно включить в число наиболее выдающихся учителей молитвы XX века.

      Владыка Антоний много говорит и пишет о духовной жизни. Для него духовность - это жизнь в Духе Святом, жизнь Святого Духа в нас. Христианин должен быть не столько самим собой, сколько проводником благодати Духа для других людей.
     Отсюда духовничество, пастырство - это жизнь не для себя, а для других. Владыка Антоний сравнивает служение священника с миссией Иоанна Крестителя, который проповедует о Христе, но когда Сам Христос приходит, он отступает в тень, чтобы дать Ему место: "Ему надлежит расти, а мне умаляться". Священник должен приводить людей к Богу, а не к самому себе; он должен быть проводником благодати Божией, а не своих собственных идей; должен собирать людей вокруг Христа, вокруг храма и Евхаристии, а не вокруг себя. Миссия духовника - привести человека ко Христу; когда же человек встретит Христа в своем личном опыте, священник должен отступить в тень и не заслонять собой Господа.
     В недавно записанном интервью под заголовком "Берегитесь, братья мои, священники!"²⁰ митрополит Антоний затрагивает тему духовничества в связи с определением Священного Синода Русской Православной Церкви от декабря 1998 года, посвященным "злоупотреблениям в духовнической практике, негативно сказывающимся на состоянии церковной жизни". В этом определении речь идет о многочисленных случаях превышения современными духовниками вверенной им от Бога власти "вязать и решить". В частности, говорится в определении, некоторые духовники "переносят сугубо монашеское понятие беспрекословного подчинения послушника старцу на взаимоотношения между мирянином и его духовным отцом, вторгаются во внутренние вопросы личной и семейной жизни прихожан, подчиняют себе пасомых, забывая о богоданной свободе, к которой призваны все христиане", "объявляют незаконным гражданский брак или требуют расторжения брака между супругами, прожившими много лет вместе, но в силу тех или иных обстоятельств не совершившими венчание в храме", "не допускают к причастию лиц, живущих в "невенчанном" браке, отождествляя таковой брак с блудом", склоняют людей к принятию монашества или к "вступлению с брак с лицом, рекомендованным самим пастырем", создают общины, основанные на культе личности священника²¹.
     Комментируя это определение Синода, Владыка Антоний прежде всего проводит различие между тремя типами священнослужителей: 1) священником, имеющим право совершать Божественную Литургию и другие таинства, но не несущим духовническое служение; 2) священником, который является духовным руководителем людей; 3) старцем, имеющим особые харизматические дары и способным осуществлять духовное руководство на уровне, недоступном обычным священникам. Каждый священник должен "знать свое место": не будучи старцем, священник не должен претендовать на роль старца. В противном случае получается не старчество, а "младостарчество" - понятие, указывающее не на возраст священника, а на его духовную неопытность.
     Рассматривая случаи, когда духовники насильственно склоняют своих духовных чад к принятию брака или монашества, Владыка Антоний говорит:

      Говоря о так называемом "невенчанном" браке, Владыка Антоний утверждает, что такой брак нельзя отождествлять с блудом. Он может являться блудом, если заключен с единственной целью удовлетворения похоти плоти. Но если люди прожили в браке много лет, создали крепкую семью, вырастили детей, то это уже не блуд, а полноценный брак. При этом такой брак может и не быть в полном смысле христианским, заключенным во образ Христа и Церкви, ибо не всякая семья способна дорасти до такого понимания брака. Владыка Антоний считает, что венчать следует только тех людей, которые готовы принять христианский идеал брака во всей его полноте; прочих же, живущих в браке и сохраняющих верность друг другу, Церковь может благословлять на брак, но их вовсе не обязательно венчать.
     Касаясь вопроса о священниках, которые создают вокруг себя некое подобие секты, где вся жизнь построена исключительно на авторитете самого пастыря, где складывается культ его личности, где каждое его предписание (в том числе и рекомендации о вступлении или невступлении в брак) исполняются беспрекословно, Владыка Антоний говорит:

      По мнению Владыки Антония, духовник никогда не должен вторгаться туда, куда не следует, нарушая духовную свободу своих чад. Дело пастыря - не командовать людьми, не пытаться сделать из них рабов, но "вглядываться" в них, "вглядываться молитвенно, вглядываться смиренно и им помочь стать тем, чем стать они призваны Богом", то есть способствовать раскрытию их собственного духовного потенциала.
     Именно таким духовником является сам Владыка Антоний. Подобно Иоанну Предтече, он приводит ко Христу тысячи людей. Не побоюсь сказать о нем словами, которыми Христос сказал о Предтече: "Он - светильник горящий и светящий", и мы "радуемся при свете его" (Ин. 5:35).