VIII

     Однажды шел я по длинному узкому коридору, разговаривая с высокопоставленным тюремным начальником. На одном из поворотов этого коридора мы почему-то остановились, повернувшись друг к другу лицами. "Отец Глеб, - произнес он, ударив себя в грудь кулаком, - все говорят о заключенных, о них заботятся. А почему о нас никто не думает? Я же двадцать два года (!) "сижу" в тюрьме!"
     Мы с ним много беседовали. Интересная и незаурядная личность! Профессионал высокого класса. Он хочет уйти от тюрем на волю, осесть на земле, копаться в саду, наслаждаться природой, пением птиц, видом цветущих вишен. Не могу я поддержать его желание. Он здесь нужен, в тюрьмах. К сожалению, из-за своей греховности человечество не может обойтись без тюрем. Тюрьмы, количество заключенных в них - это показатель греховности всего общества. Ужас в том, что наши тюрьмы и лагеря не сокращаются, а преступность увеличивается.
     Начальник Бутырской тюрьмы Геннадий Николаевич Орешкин в каждом заключенном видит человека, "...оступившегося, но человека". Мне вольно или невольно приходилось присутствовать при его разговорах с заключенными в камерах, в персональном служебном кабинете, при беседах с подчиненными и журналистами. О результатах его работы говорить еще рано и трудно. Старожилы заключенные отмечают, что с его приходом улучшилась атмосфера в тюрьме, отношение к заключенным, хотя он может "посадить в карцер", лишить свиданий и принимать и другие меры административного воздействия. В его должности недопустима расплывчатая сентиментальность [16].
     Очень хорошо заключенные относятся к воспитателю Валентину Васильевичу Кондратьеву. Он педагог по образованию, прекрасно знает свой контингент и оказывает большую помощь в работе в тюрьме катехизаторам и священникам.
     Большую заботу и много человеческого тепла вносит в свое дело воспитательница женского корпуса Вера Ивановна Романова. "А Вы знаете, как мы ее зовем? - спросили меня в одной из камер девочки-малолетки (подследственные) и ответили, - нашей мамой Верой". Она пользуется каждой возможностью скрасить жизнь своих подопечных горемык. Надо было ее видеть, когда она ходила по камерам и раздавала конфеты, полученные через меня от храма Большое Вознесение к Рождеству [17].
     Хорошие отношения у меня сложились со многими офицерами тюрьмы, которые пытаются помочь работе священников и катехизаторов и относятся к нам с большим уважением. "Если Вы хотя бы одного из 100 свернете с преступного пути, Вы сделаете большое дело", - сказал мне как-то один из них.
     Хорошее впечатление осталось и от общения с зам. начальника Краснопресненской тюрьмы Николаем Николаевичем Лебедевым, который много потрудился со священником Федором Соколовым для создания в тюрьме православного храма. Приветливые отношения сложились и со многими надзирателями.
     В самом начале своих посещений Бутырской тюрьмы я был удивлен тональностью разговора между осужденными и их начальником. Это были дружелюбные разговоры сотрудников, а не "надзирателя-зверя" и озлобленного заключенного. Как-то я обсуждал с заключенными возможность проведения в тюрьме одного мероприятия. Мне заметили: "Не беспокойтесь, отец Глеб, мы сами обо всем договоримся. По-разумному с начальством у нас можно договориться". Для меня это было крушение бытующего мифа о "злодействах начальства и надзирателей в тюрьме".
     Но не надо и идеализировать.
     Тюрьма - это концентрация уголовного мира, и, общаясь с ним, трудно сохранить человеческий облик. Власть над людьми, если она не на любви и боли, часто развращает. Систематические дежурства в коридоре нередко порождают лень. С каким неудовольствием идет иной надзиратель открыть дверь камеры. "Солдат сидит (если не спит), а служба идет". Кричишь, кричишь по гулкому коридору, появляется ленивой походкой и с заспанным лицом дежурный надзиратель.
     А "воры в законе" с их неписанной, но безграничной властью в пределах ограниченного пространства! С ними приходится считаться любому начальнику тюремно-лагерно-режимного учреждения. Расчеты между собою "воры в законе" ведут обычно не в тюрьме, а в колониях и на этапах.
     А самогоноварение в камерах?
     А битье стекол в камерах летом и бунты осенью "замерзаем"?
     А захват заложников? Когда берут заложников и тем более убивают - охрана звереет. Вспомните описанный в газетах бунт в Санкт-Петербургских "Крестах" в феврале 1992 г.
     Конечно, бывают срывы. А не так ли случается и "на воле" с нашими начальниками и подчиненными? Но в следственных тюрьмах и исправительно-трудовых колониях это, естественно, приобретает более резкие и болезненные формы.
     Среди младшего персонала тюрьмы встречаются и простые немудрящие и приветливые парни, и лодыри, и лица, с которыми в "темном переулке", может быть, без молитвы встретиться страшно. В память впечаталась здоровая грудастая особа, перетянутая широким ремнем со щегольски висящей на нем черной резиновой дубинкой. Кобура, дубинка, вероятно, покрытая лаком, блестели и красовались на широком бедре своей хозяйки. Все меня обычно приветствуют наклоном головы и словами приветствия, а эта с высоты своего роста сверлила меня своими властными глазами. С каким наслаждением, подумал я, она может по малейшему поводу бить наотмашь своей блестящей дубинкой. Арестантки ее боятся.
     Между прочим, отношения между женским обслуживающим персоналом тюрьмы (надзирательницами) отличаются значительно большей нервозностью, чем между мужским. Как священник, ходя по коридорам и камерам Бутырки в рясе или в подряснике с иерейским крестом, я всегда чувствовал уважительное отношение к себе как со стороны руководства, так и рядовых сотрудников мужчин; а некоторые надзирательницы женщины смотрели на меня, как будто хотели сказать: "Черное чучело явилось". Со стороны мужчин я ни разу не слышал нецензурного ругательства, а среди женщин-надзирательниц (но не со стороны заключенных) - случалось.
     Добрая и заботливая Вера Ивановна и "Особа" - два крайних типа женщин из сотрудниц тюрьмы.
     Вероятно, к отбору и подготовке кадров тюремных надзирательниц надо подходить особенно внимательно и вдумчиво.
     Работники СИЗО, ИТК и милиции в нашем обществе нередко рассматриваются как изгои. Еще В. Гюго отметил, что общество не любит тех, кто на него нападает, и тех, кто его защищает. Эпоха сталинских "гулагов" также сделала свое дело в нашем отношении к пенитенциарным учреждениям. И наша современная милиция нас не красит. Однако каждое обобщение, если оно справедливо, должно иметь пределы своей действенности. Среди работников тюрем и колоний имеется много хороших добросовестных людей, нуждающихся в моральной и материальной поддержке. На их плечи ложится тяжелый и неблагодарный труд, без которого (увы!) наше общество существовать не может. Они достойны уважения каждого из нас.
     Одному из них я подарил свою проповедь с надписью: "Соработнику на ниве нравственного возрождения".
     Конечно, морально-нравственная и даже физическая обстановка содержания в разных тюрьмах и колониях очень разная. Она в гораздо более значительной мере, чем раньше, зависит от местного начальства. Тюрьма и каторга - вещь страшная по самой своей природе, - они способны изуродовать души и арестантов, и охраны. Литература о тюрьмах и каторгах и разного рода исправительных лагерях огромна [18].
     Начальник одной из финских тюрем жаловался, что ему очень тяжело работать: на 80 заключенных у него только 120 человек обслуживающего персонала. Нашим бы начальникам тюрем его заботы! Практически у всех большой недобор кадров. В Бутырской тюрьме на более чем 6 тысяч заключенных приходится 580 человек обслуживающего персонала. В число этих сотрудников включены врачи, библиотекари и т. д. [19]
     В Аргентине одна религиозная организация, по рассказу г-на Рона Никкеля [20], полностью взяла на себя обслуживание одного тюремного корпуса, то есть охрану и воспитательную работу. В результате возвращаемость заключенных из этого корпуса в тюрьмы за повторные преступления оказалась равной 0%, тогда как из остальных корпусов, где работали обычные государственные офицеры и надсмотрщики, 75% сидевших снова попадают под арест.