Если понять, что содержание храма — это та тишина, та глубина, в которой находится Бог, то понятно делается, почему человек, идущий в храм, еще только пускаясь в путь, настроен так, как он не бывает настроен, когда идет на работу или в гости. В храм собираешься с того момента, когда просыпаешься и знаешь: я иду на встречу с Живым Богом. И одеваешься по-иному, и готовишься по-иному, и стараешься, чтобы разговоров лишних не было, чтобы ничто недостойное не рассеивало той глубины, в которой только и можно пережить содержание храма. И по дороге идешь серьезно; идешь, как на встречу с очень значительным или с очень любимым человеком, не рассеиваясь пустыми мыслями, а зная: я иду на встречу — ну, скажем просто, — с возлюбленным, с самым дорогим, драгоценным человеком или существом, какое у меня есть на свете.

По церковным правилам (но, конечно, эти правила были писаны тогда, когда храмов было очень много и дорога из дому до храма была недолгая) по дороге полагалось читать молитвы. Начинали путь, сказав: Благословен Бог наш, всегда, и ныне, и присно, и во веки веков. То есть навсегда Он благословен; что бы ни случилось, что бы со мной ни было, я благословляю Его имя. Эти слова говорят о том, что я Богу верю до конца, что я иду на встречу с Ним, и что бы ни случилось по пути туда, в самом храме или на обратной дороге, имя Божие для меня святыня, и я его благословляю.

Когда доходишь до самого храма, останавливаешься на мгновение: это дом Божий, это Божий удел. И крестишься перед ним не только на икону, которая видна, но и на самый храм: это место селения Божия. Вступая в него, мы говорим: Вниду в дом Твой, поклонюся ко храму святому Твоему во страсе Твоем. И, переступив порог, останавливаешься, не спешишь никуда, стоишь мгновение, потому что ты вошел в удел Божий. Все это пространство, все это место посвящено Богу в мире, который Его отрицает, который Его не знает, в мире, где у Него нет ни места, где главу преклонить, ни гражданства, ни права жительства. В храме Он дома; это место, где Он у Себя и принимает нас как хозяин; это святое место, куда можно вступить только с такими чувствами, которые достойны и самого человека, и Бога, на встречу с Которым идешь. И поэтому человек кладет на себя крест: Во имя Отца и Сына и Святого Духа… Я вошел в Божий удел во имя Божие, я не принесу в этот удел ничего недостойного Его. Вернее, все, что недостойно, должно быть здесь очищено, омыто покаянием и обновлением души. И, постояв несколько мгновений, идешь, как в любом доме, к Хозяину — к той иконе, которая стоит посередине храма и представляет собой образ Христа Спасителя. К Нему-то мы и идем первым делом с поклоном, становимся на колени, кланяемся до земли в знак глубочайшего нашего почтения, благоговения, трепета внутреннего; ставим свечу, которая символизирует наше горение. Пламя чисто, мы нечисты; оно — чистота, которая горит перед Богом, как свеча, которая привела нас на встречу с Ним. И мы целуем эту икону. На церковном языке это называется прикладываться: человек губами прикладывается к образу, целует его. Некоторые люди (я в том числе), целуя икону, всегда говорят: Да не лобзания Ти дам, яко Иуда!.. Дай мне поцеловать Тебя, как ребенок целует мать, как целуешь любимого, почитаемого человека, без обмана, без неправды. Причем в русской традиции Спасителя Христа, Божию Матерь, святых — в лицо не целуют. Целуют либо руку, либо Евангелие, которое держит Христос, но к лицу не прикасаются; так же как в обычной жизни мы целуем в лицо только людей очень нам близких.

В храм человек входит через притвор. Притвор — это не только дверь, но и небольшое пространство между ней и самым храмом. Теперь это место стало проходным; но в древности притвор играл громадную роль. В притворе стояли те люди, которые еще не были крещены (их называли оглашенными), и те, кто был исключен из церковного общения: кому нельзя было причащаться, потому что они нарушили какие-то основные правила христианской жизни. К этому я вернусь чуть дальше.

На стенах притвора часто изображались сцены Страшного суда, суда Божия над грешной душой; притвор был местом, где человек стоял перед судом своей совести. Чтобы сказать: Да, я каюсь во всем, в чем я недостоин и себя, и ближнего, и надежды, которую люди на меня возложили, и той красоты, которую Бог создал во мне, и Самого Бога; люди стояли и осознавали это. И когда их покаяние созревало, когда они были готовы, они могли вступить в храм через крещение.

Но в притворе стояли и те, кто после крещения нарушил какую-либо основную христианскую заповедь. Отлучались от Церкви, в сущности, люди, которые нарушили абсолютным образом закон любви. А именно: человеку, отрекшемуся от Бога и от Христа публично, не было уже места среди тех людей, которые жили Христом и верой. Человек, который убил своего ближнего, то есть проявил предельную нелюбовь, отсутствие всякого сострадания и любви — должен был выйти из храма. И, наконец, люди, которые совершили прелюбодеяние, то есть вторглись в чужую любовь, разбили существующую любовь, уничтожили эту святыню — тоже лишались места в Царстве, где господствует только любовь. Вот они оставались в притворе до момента, когда время их покаяния пройдет, когда они будут обновлены этим покаянием.

Поэтому притвор широко открыт на улицу. Оттуда, из мира может прийти всякий, кого коснется сознание своего недостоинства, кто услышит голос Божией любви. Раньше люди стояли в притворе, ожидая, что откроются врата самого храма и они вступят в область, которая является домом Божиим, уделом Божиим. В этом заключается смысл притвора, который, к сожалению, сейчас представляет собой только проходное пространство.

Говоря о том, что сейчас притвор не играет той богослужебной, литургической, молитвенной роли, которую он играл вначале, я употребил слово “к сожалению”. Неужели нам, верующим, жалко, что люди, только-только коснувшиеся края ризы Христовой, имеют возможность стоять в храме и присутствовать на всем богослужении? Конечно, нет; это и не зависть, и не чувство какого-то своего превосходства. Дело в том, что постепенное духовное вырастание начиналось именно слышанием слова Божия, от которого разгоралось сердце, светлел ум, которое двигало волю на то, чтобы переменить всю свою жизнь, сделать ее достойной своего собственного человеческого величия, достойной своего ближнего. И человек, переживший это, приходил и знал, что ему надо еще что-то пережить, что он не может просто перейти из состояния одичания в приемлемое состояние. Человек знал, что надо пройти через кризис, пережить нечто почти трагичное, — потому что когда стоишь перед судом своей совести всерьез, то страшнее ничего нет. Суд человеческий, даже гражданский суд, даже полевой суд не может быть таким страшным, как суд совести, когда человек стоит перед своей совестью и вдруг сознает, что он недостоин, что он не имеет права называть себя человеком, а не то что христианином.

И то, что сейчас можно пройти с улицы в храм просто, почти что из любопытства, лишает людей этой постепенности и сознания, что духовное вырастание дается подвигом. Подвигом человек движется вперед. Когда человек должен был стоять в притворе перед судом совести, зная, что он еще не готов, — не то что не достоин, но не готов войти в область Божию, — ему приходилось день за днем, воскресенье за воскресеньем произносить над собой новый и новый суд. То есть все глубже и глубже он уходил в свою душу и все больше и больше сознавал то, чего сначала не сознавал в себе, но что постепенно ему открывалось этим стоянием перед закрытой дверью. Так же бывает, что мы осознаем свою вину перед человеком только в том случае, если он нам скажет: нет, ты не имеешь права называться моим другом. Предатель, человек, который меня предал в момент моей крайней нужды, не может быть моим другом; ты должен мне сначала доказать, что ты снова стал верным другом… — Вот почему, мне кажется, так важен был этот момент: стояние вне, перед закрытой дверью.

В Евангелии нам сказано: стучись в дверь, стучись, стучись — она тебе откроется. И действительно, люди стучались — не кулаками, конечно, а молитвой, покаянием, тоской по обновлению. И в это же время (разумеется, не во время богослужения, а в этот же период) их обучали, их учили тому, что значит быть христианином. Причем тогда больше, может быть, чем теперь, настаивали на том, что быть христианином значит не только верить в Бога, верить во Христа как своего Спасителя, Сына Божия, но и знать: если я поверил Христу, то вся моя жизнь должна перемениться. Моя естественная жизнь кончится в момент, когда меня будут крестить; моя животная жизнь, моя жизнь просто человеческая придет к концу; начнется другое измерение. Люди говорили: жить во Христе, или: Христос живет во мне. Это значило, что в каком-то отношении человек чувствовал: прошлая жизнь кончилась, началась новая жизнь, которая уже принадлежит и времени, и вечности, потому что вечность — Бог — вошла в мою жизнь.

Храм — удел Божий. Что это значит? Это значит, что все пространство, которое обрамлено стенами этого храма, принадлежит Богу, и что в этом мире, где Ему часто нет места в городе, среди общественности, в политической или частной жизни людей, храм для Него — как бы место убежища. Так не говорят никогда, конечно, потому что мы привыкли к тому, что Бог в убежище не нуждается. На самом же деле отвергнутый Бог теперь часто не имеет никакого места, которое принадлежало бы Ему, кроме храма; и вот в этом отношении храм является Его уделом. И замечательно то, что Бог сотворил весь этот мир, который осквернен, обезбожен, опустошен человеком; а храм создан людьми, которые остались верны Богу и создали такое место, где Он имеет право жить, где Он царствует, где Он хозяин и может совершать над нами, людьми, чудеса, которых никакая культура, никакая техника не может совершить. Это — удел Божий.

Он стоял, бил себя в грудь в покаянии о том, что он собой представляет, и говорил: Господи, будь милостив мне, грешному! Он не смел вступить в храм, ибо знал, что этот храм сам по себе является святыней, потому что в нем живет Бог. Все, что в нем есть, посвящено Богу, все, что там совершается, имеет центром, содержанием своим Живого Бога. И вот так и оглашенный (или человек, который на время исключен из общения таинств) стоит у дверей храма и сознает, что перед ним область такая святая, что он не имеет права в нее вступить без покаяния, без очищения, без обновления своей жизни. И я должен сказать, что мы все в этом положении: не только оглашенные, не только отлученные от церковного общения — все без исключения мы приходим как бы запыленные, загрязненные из мира, в котором живем. В течение целой недели мы, может быть, не жили достойно себя. И вот когда в воскресный день мы входим в храм, кладем крест на себя, мы должны остановиться и, как мытарь, сказать: Господи, будь милостив мне, грешному! Я пришел в место, где Твоя сила меня может обновить, где Твоя любовь меня может обнять, где Ты можешь меня научить Своим словом, очистить Своим действием, изменить, обновить до конца… вот с чем мы должны входить в храм — все, не только те, которые крещением в него входят, но и те, кто вступает в него каждое воскресенье или даже каждую службу. Даже священник должен приходить, останавливаться и говорить: Господи, будь милостив мне, грешному! Я вхожу в область, которая словно огнем горит; как бы мне не сгореть! Я буду произносить слова такие святые, что они могут обжечь мои уста, зажечь мою душу — или испепелить ее, если я их произношу недостойно, с ложью и лицемерием, с отсутствием правдивости… Я встречу Христа в этом храме: подойду к иконе, поцелую эту икону, — как я ее поцелую? как Иуда поцеловал Христа, когда хотел Его предать? или как ребенок целует мать? или как в благоговении мы целуем руку человека, которого уважаем больше всех на свете?..

Вот в какую область мы входим; вот с каким чувством, с каким трепетом, внутренним страхом мы должны вступать в храм. И поэтому новопостроенный храм, раньше чем он станет в полном смысле местом Божия вселения, освящается.

Самое слово “освятить” значит — сделать святым, сделать принадлежностью Самого Бога. Поэтому храм строится с молитвой, первый камень закладывается с молитвой и благословением. Храм строится с верой, что эти стены обрамляют какое-то пространство — малое, но такое, которое принадлежит Богу и которое в этом отношении нельзя назвать малым или великим.

В этом отношении освященный храм, как бы он ни был невелик или архитектурно несовершенен, делается больше вселенной, потому что это место вселения невместимого Бога. Закладывается храм, строятся стены, и потом храм освящается. Произносятся молитвы, освящаются стены, иконостас, каждая икона в отдельности, освящается престол, на котором будет совершаться богослужение, и все покровы на этот престол, все сосуды, которые будут употреблены, священнические одежды. Все это освящается не каким-то магическим обрядом, а благословляется так, чтобы оно стало Божиим и не принадлежало, не могло принадлежать никому другому и ничему другому. Освящает храм епископ или священник. Кто бы ни совершал освящение, оно означает, что мы берем этот клочок земли и говорим: Господи, в этом обезбоженном мире этот клочок — Твой; Ты здесь нераздельно хозяин.

Я несколько раз употребил выражение “Живой Бог”. Разве Бог может быть не живым? Почему такое выражение? Я употребляю это выражение, потому что для меня Бог — живая и животворящая сила, как бы в противовес тем изваяниям, статуям, перед которыми преклонялись язычники. Эти статуи были делом их рук, они могли быть прекрасны, но они были мертвы. Это был камень, который служил им для сосредоточения внимания, когда они хотели молиться, потому что легче молиться на лицо, чем молиться в пространство; это было выражение тех или других свойств, которые они приписывали Богу, вернее, своим богам, но это были предметы, сотворенные человеком. Тогда как Бог, о Котором мы говорим, это Бог, Который Сам в Себе жив, Который не нуждается в нас для того, чтобы быть Собой, Который до нас как бы доносит свет, тепло, жизнь, обновление. Вот причина, почему я часто употребляю это выражение “Живой Бог”: Бог, Который в Себе есть не что иное, как полнота жизни, и Который может этой полнотой жизни наделить нас тоже.

Я помню рассказ молодого человека. Как-то во время войны он шел ночью по городу, проходил по мосту. Он шел с опасностью для жизни; полная луна ярко освещала его путь, и он знал, что если его заметят, он будет просто застрелен на месте. И вдруг сознание Божиего присутствия охватило его с такой силой, с такой ясностью, что он остановился, забыв о грозящей опасности, и прямо посреди этого моста упал на колени и поклонился до земли — невидимому Богу, чье присутствие стало настолько ярко ощутимо, что он только и мог: до земли поклониться. Вот момент, когда можно сказать: он встретил Бога. Чувство присутствия Божия его бросило на колени, причем не раболепно, а в сознании, что это единственный способ Богу сказать: я Тебя почитаю, я Тебе поклоняюсь, я всю свою жизнь Тебе хочу отдать, если только смогу и если Ты мне поможешь!.. И вот такого Бога нам приходится называть Живым Богом, не изваянием, не представлением, не философской концепцией, а Жизнью, торжествующей, ликующей Жизнью.

Я уже говорил о том, что в Церковь входят путем крещения. Спаситель Христос нам говорит о Себе, что Он — дверь, что через Него входят в область, которая иначе остается нам чуждой. Если с Ним сродниться так, чтобы все понимать, все знать, все переживать изнутри Христа, если Христос живет в нас и мы в Нем, тогда перед нами распахиваются врата вечности. Он это говорит очень ясно, хотя на славянском языке это не совсем просто; Он говорит: Я — дверь овцам; кто Мною войдет, тот и войдет, и выйдет, и пажить обрящет. И вот, для того чтобы войти в Церковь (конечно, не физически; физически можно войти в храм без всяких затруднений) и принадлежать этой области, надо как бы пройти через Христа. Что это значит? Это значит: сродниться с Ним так, чтобы то, что Ему дорого, то, что составляет Его сущность, то, ради чего Он жил, проповедовал, умирал — все это стало основным, самым значительным содержанием нашей жизни. И чтобы то, что привело к Его смерти, к тому, что Его отвергли и распяли, то, против чего Он восставал, потому что это — унижение самого человечества, для нас стало совершенно чуждым. Таким образом, говоря языком Священного Писания, надо жить во Христе и умирать с Ним. Если прочесть начало 6-й главы Послания к Римлянам, там апостол Павел ясно говорит о том, что означает крещение. Креститься значит погрузиться во Христа так, чтобы с Ним умереть и вместе с Ним ожить. И вот, если мы действительно Христа воспримем как нашего вождя, как идеал и образ человека в полном смысле этого слова, тогда нам не трудно с Ним умереть ко всему тому, что Ему чуждо, и жить всем тем, что Ему дорого. Ведь это бывает не только по отношению ко Христу, это бывает по отношению к человеку, которого мы уважаем и любим. Один из отцов Церкви говорил о том, что пока юноша не встретит девушку, которую полюбит, он окружен мужчинами и женщинами; когда он ее встретит, когда она станет его невестой, он оказывается окружен только людьми… Если так бывает во взаимоотношении мужчины и женщины, людей, то тем более это верно по отношению ко Христу, Который является для нас образом, совершенством человека, и Который нам говорит: Я вам дал пример, последуйте ему, и тогда, как через дверь, вы войдете в вечность, которая является Моей областью.

Поэтому в Церковь входят путем крещения, то есть умиранием к тому, что недостойно человека, а значит, недостойно и Бога в нас; и наоборот, принятием всего того, что является истинно человеческим, а значит, открывает нам путь и в Божественное.

Когда мы крестимся, мы должны выполнить какие-то условия. Мы должны верить, во всяком случае, во Христа, Его принять как своего друга, как идеал нашей жизни, как Того, Кто нам указывает путь, как Того, Который с нами будет идти рядом все время, нас поддерживая, помогая, выправляя нашу дорогу, Который в конечном итоге сделается для нас внутренне путем нашей жизни, правдой нашей жизни; и истиной, которая в нас живет, и жизнью в полном, ликующем, торжествующем смысле слова.

Но тут можно спросить: каким же образом мы можем крестить детей, которые всего этого не знают, которых мы можем научить этому только много лет спустя? Объясняется это тем, что все то, о чем я говорю, мы можем выразить умственным языком только после события, когда мы это уже нутром знаем; иначе выразить этого мы не можем. А нутром-то и ребенок может знать гораздо больше, чем взрослый человек, который словами ему все это объясняет. Для того, чтобы креститься, нужна чистота сердца, нужна открытость, нужна способность доверчиво отдать себя тому, кто тебя любит — и именно это в ребенке уже есть.

Однако этого недостаточно; если человек останется ребенком всю жизнь в этом отношении, если у него будет только открытость без содержания, если он будет, как две раскрытые руки, которые ничего еще не получили, конечно, он не вырастет в полную меру своего крещения. И конечно, это задание и для родителей, наставников, и для всей Церкви: чтобы внутренний опыт, который был дан человеку, постепенно пронизал все его душевные силы. Чтобы его сердце раскрылось и углубилось, и очистилось; чтобы его ум открылся, просветлел и стал способным понимать и выражать тот опыт, который в какой-то мере невыразим; но в той мере, в какой он выразим, он должен быть выражен. И наконец, чтобы то, что у тебя в сердце, в уме, охватило твою волю и подвигло всю твою жизнь, включая и телесную жизнь.

Вот почему мы говорим о том, что в Церковь входят путем крещения, не в том смысле, что мы проходим через определенный обряд, который нас делает полноправными членами Церкви, а — через определенный опыт, который нас вводит в ту область, что является областью Христа.

Как я уже сказал, мы можем крестить детей, поскольку у них есть открытость, простота, способность изумляться и не ставить под вопрос внутренний опыт потому только, что ум не может охватить ту тайну, которая живет в Церкви.

Так, мне кажется, крестилась Русь при Владимире Святом. Богословского обучения, катихизации тоже было удивительно мало. Но дальше Русь должна была созреть умом, волей, всем содержанием жизни. И, к сожалению, Лесков оказался прав в значительной мере, когда в XIX в. говорил о том, что Русь была крещена, но не была просвещена. Мы это видим через отпадение миллионов людей от веры в момент революции. Я думаю, что сейчас и для России, и для Запада страшно важно, чтобы взрослых крестили только с должной подготовкой или, если подготовка минимальная, чтобы она была подготовкой в области абсолютных основ. Крестятся во Христа. Принимая крещение, человек должен соединиться со Христом, и только в этом соединении он может расцветать.

С другой стороны, если человек не получил достаточного образования в этой области до крещения, он должен дальше в среде церковной получать понимание, которого у него до тех пор не было. Понимание о Боге: Кто Бог? Понимание о любви Божией не как о сентиментальном отношении, а как об отдаче Богом Самого Себя нам, чтобы мы, люди, могли приобщиться не только тому, что у Него есть, но и тому, что Он Сам есть, чем Он является. Поэтому сейчас и на Западе, и на Востоке перед всеми нами стоит задача: чтобы те толпы, которые приходят в Церковь, получили от нее все, что только можно. Чтобы вся тайна веры, духовности, Божественного присутствия до них дошла — сначала до сердца, каким-то опытным, невыразимым восприятием. Но чтобы потом это восприятие было углублено размышлением, пониманием, так, чтобы все, что выразимо, было бы выражено, и все, что можно облечь в слова, в образы, в представления, сделалось достоянием каждого человека.

Когда человек приходит и выражает желание креститься, мы не имеем права просто его крестить без дальнейшего рассуждения или рассмотрения. Бывает, что человек хочет креститься, потому что чувствует, что, живя в обществе крещеных людей, сам как-то стоит особняком. Я помню человека, который мне сказал: “Я хочу креститься.” И на мой вопрос: почему? — ответил: “Я же не собака!..” Этого недостаточно. Все-таки так не крестятся.

Есть люди, которые хотят креститься с минимальным пониманием, недостаточным для того, чтобы у них душа раскрылась тому, что совершается. То, что я раньше говорил о смысле крещения, можно сказать любому человеку; любой может понять, что если между ним и другим человеком не установятся такие отношения уважения, любви, желания быть воедино, то нечего говорить о том, что “мы стали едины”. Мы не можем стать едиными со Христом, когда думаем только о себе или когда для нас крещение является чисто формальным и общественным действием. Я, например, очень не люблю и большей частью отказываюсь крестить детей в семьях, которые сами не живут ни в какой мере христианской жизнью, которые являются в церковь только на крестины, на свадьбу и на свои похороны. Правда, есть другие священники, которые более открыты, сердечны, чем я, которые берутся их образовывать и крестить; но я не хочу больше этого делать, потому что мне больно видеть, что на вопрос: соединяешься ли со Христом? человек отвечает: соединяюсь… — а потом уходит и никогда больше никакого внимания на Христа не обращает.

Поэтому я и говорю о том, что раньше чем человек сможет креститься, надо преподать минимум, то есть умственный минимум понятий, но ввести и какой-то внутренний опыт человека. Так же как нельзя вступать в брак просто потому, что тебя к этому влечет какой-то расчет или какие-нибудь внешние соображения.

Вот это, мне кажется, очень важно помнить, это является как бы дверью в Церковь — открытой или закрытой. Не через входную дверь вступают в Церковь, а через приобщенность ко Христу; Он является дверью, которая раскрывается и раскрывает и нас, так что мы вступаем в вечность Божию.

Я уже говорил о том, как стоял у притолоки церковной мытарь и смотрел на пространство церковное. Это пространство верой каких-то людей изъято из безбожного мира и отдано Богу, это Его область, Его дом, это место, где Он живет; место, где Он имеет право жить; место, где Он — Хозяин, и куда мы приходим к Нему как к Наставнику, Отцу, Хозяину нашей жизни. И первые слова, единственные слова мытаря были: Боже, милостив буди мне, грешному!.. Он отдавал себе отчет в том, что не имеет права вступать в эту Божественную область, что он слишком себя осквернил, слишком далек от Бога, от Его святости, от Его красоты. Слишком далеки от путей Божиих его пути, для того чтобы он имел право просто вступить в храм. Он понимал сердцем то, чего фарисей не понимал: что отношения между Богом и человеком — отношения сердечные, что нельзя быть просто исполнителем заповедей, будто это внешний закон, и думать, будто вы квиты с Богом потому только, что ты сделал то или другое; это не отношения, а отсутствие всяких отношений.

И вот каждый из нас, кто вступает в храм, должен бы остановиться у притолоки, перекреститься благоговейно, внимательно, наложить на себя крест, сказать: я — Христов, и я в какой-то хоть малой мере несу на себе крест распятия. Распятия в том смысле, что я отрекаюсь от всего того, что является злом, неправдой, нечистотой, что безбожно, что недостойно ни меня, ни Самого Христа, отдавшего за меня Свою жизнь.

И сказав так, мы посмотрели бы на храм. Что же мы увидим? Мы увидим (может быть, с удивлением), что храм разделен на две области, на две части. В одной части стоит весь народ, а где-то впереди — преграда, за которую народ не входит. За преградой — алтарь. Что же это значит? Это значит, что мы все — на пути ко спасению, но еще не достигли той полноты, которая является Царством Божиим. Как бы в глаза бросается то, что Бог пришел в мир, что мы стоим там, куда пришел Христос, что в эту область сошел Святой Дух, что Бог нас любит,— но что есть область, в которой Он живет полнотой Своей жизни, и куда мы устремлены, но до которой мы еще не дошли.

Церковь иногда сравнивают с кораблем и самую центральную часть храма даже называют кораблем. Этот образ взят из Ветхого Завета. Некоторые из вас помнят, что в Ветхом Завете рассказывается о потопе и о том, как малая часть человечества, еще сохранившая в себе подлинные человеческие черты, была спасена вместе с животными в ковчеге. Вот этот образ небольшого числа людей, которые спаслись, потому что остались вместе во имя Божие и в единстве своего человечества, перенесен и на Церковь. И когда мы думаем о том, что эта часть храма называется кораблем, мы думаем не только о том, что случилось в Ветхом Завете. Ведь корабль — это деревянное судно, это хрупкая, в сущности, постройка, на которую обрушиваются волны, дуют ветры, которую стараются разрушить все силы природы. Не так ли древние христиане воспринимали корабль церковный, когда они были гонимы, ненавидимы, когда их отдавали на суд и на муки?.. Храм — это малая область, посвященная Богу, которая действительно была как корабль; это место, где они с Богом были спокойны, уверены в своей судьбе. Вот почему так дорого это название корабля. Это не только место, где люди в безопасности. Это место, где люди и Бог вместе, но где — вместе с Богом, Который стал человеком, чтобы жить для спасения людей и умирать ради спасения людей — Его ученики готовы и жить, и умирать в Его имя для спасения других.

Корабль церковный, то есть та часть, в которой стоит весь народ, представляет собой человеческий мир, тех людей, которые уверовали во Христа, отдали Ему свою верность и свою жизнь и которые — на пути к полному духовному возрастанию, до момента, когда сами войдут в глубины Божии, когда, по слову апостола Петра, они станут причастниками Божественной природы, приобщатся вечности Самого Бога, жизни Самого Бога. А алтарь нам говорит о том, что путь наш еще не кончен, что в нас еще не все принадлежит подлинному человечеству и обоженному человечеству, что за пределом земли есть тайна Божия, которой мы еще не постигли, которую мы можем только видеть иногда издали, иногда очень близко, иногда мельком, но которая нас зовет.

И вот, между дверями и глубиной храма лежит целый путь. Мы входим в храм — и идем как бы по дороге жизни, через крещение, через исповедь и покаяние, через молитву, через участие в богослужении; и наконец, у дверей самого алтаря — доходим до того места, где нас приобщают Святых Таин, Тела и Крови Христовых, которые, как огонь, входят в нас, как пища, разливаются по нашим жилам, и не только духовно, не только душевно, но и телесно нас приобщают к обоженному человечеству Господа Иисуса Христа.

Но войти за эти пределы мы еще не можем.

Когда раскрываются царские врата, то есть двери посередине иконостаса, закрывающие нам центральную часть алтаря, мы видим перед собой две вещи. Мы видим квадратный стол, который называется престолом, потому что на нем восседает Бог, и дальше, в глубине алтаря — икону Воскресения Христова: это то, к чему мы призваны. В некоторых храмах стоят другие иконы (в нашем храме — икона Преображения); но в любом случае они говорят о том же: эта икона нам являет, чем может стать человек, если он станет подобным Христу Спасителю.

Но перед нами стоит иконостас. Почему? О чем он говорит? Иконостас не отделяет нас от алтаря, он, наоборот, нас с алтарем соединяет. В западных храмах иногда бывает просто легкая преграда; если была бы только запретная черта — и этого было бы достаточно, чтобы указать на то, что мы в Божией области, но еще не вошли в тайну вечной жизни. Иконостас перед нами ставит образы нашего спасения. По одну сторону царских врат — икона Спасителя Христа, именно Спасителя, Бога, ставшего человеком для того, чтобы человек мог приобщиться Божеству и войти в полноту, в самые глубины Божественной тайны. Святой Иоанн Златоуст говорит о том, что если мы хотим познать, как велик человек, то должны не взирать в сторону престолов царских, а просто поднять глаза к небу, чтобы увидеть Человека Иисуса Христа, Который одновременно является и Богом нашим, сидящего по правую руку Бога и Отца. По другую сторону святых врат — икона Божией Матери, которая говорит нам о том, что действительно от Девы родился Спаситель мира Христос; но не только: она говорит и о том, что это стало возможным, потому что в лице Божией Матери все человечество отозвалось на Божию любовь, отозвалось на то, что Бог сказал нам: Я хочу стать одним из вас для того, чтобы все вошли в вечность и в радость Мою.

А по правую и левую стороны — иконы разных святых, которые говорят нам о том, что это не пустое обещание, что тысячи людей прежде нас прошли этим путем и действительно дошли до такой меры богопознания, до такой изумительной красоты человечества, которая и нам возможна. Верхние ряды иконостаса нам представляют образы пророков, дальше — апостолов, дальше — святых, и все они говорят о том же. И восходит весь этот путь к Кресту Господню: это путь. Христос нам сказал: кто Меня любит, пусть за Мной последует, и в другом месте Он говорит, что мы должны отказаться от себя, отвернуться от себя, потерять к себе интерес и взять на себя крест, то есть подвиг жизни, и следовать за Ним, куда бы Он ни пошел. А куда Он пошел? — Сначала на крест, но затем — в вечную славу.

По левую сторону стоит другой стол, который называется жертвенником. Там содержатся сосуды, которые будут употребляться во время литургии. И этим заканчивается все, что надо сказать об алтаре. Конечно, там бывают и служебные элементы, есть стол, на котором прислужники держат свечу, и алтарное вино, и хлеб, и ладан; но это не является самой тайной алтаря.

Кто имеет право входить в алтарь? По древнему церковному уставу — только те люди, которые посвящены на служение алтарю, на служение Церкви; то есть не всякий туда входит полноправно. Входят туда епископ, священник, диакон и поставленные священнослужители и церковнослужители, те, которые Церковью избраны для того, чтобы совершать это служение. И надо всем помнить, что алтарь — не место, куда всякий имеет право войти, либо по любопытству (чего люди, конечно, из благоговения не делают), либо даже просто по какой-нибудь нужде. Это место святое. Я говорил о том, что когда входишь в храм, в эту область, которая вся посвящена Богу, надо остановиться и, как мытарь, оглядеться и подумать: кто же я такой?.. Тем более надо это помнить, когда входишь в алтарь. Поэтому всякий входящий в алтарь останавливается, кладет на себя крестное знамение и поклоняется до земли престолу Божию, и только после этого приступает к тому делу, к которому он приставлен.

Я уже говорил о том, что в храм входят с чувством глубокого благоговения, с сознанием, что ты приходишь перед лицо Божие, что храм — не пустое место, где ты будешь молиться, а место, где Живой Бог пребывает — и ты вступаешь в Его область. И вот, вступая в эту область, всякий христианин кладет на себя крестное знамение. Как это делают? Это делают следующим образом: складывают первые три пальца вместе (как говорили в древности, “щепотью”), а два последние пальца сгибают к ладони. Этим себе напоминают, что мы верим в Бога Единого в Трех Лицах, Которые равны — поэтому три первые пальца складываются так, чтобы они были плотно вместе, чтобы ни один из них не выдавался. А два пальца, которые сгибаются к ладони, нам напоминают, что мы исповедуем, что Христос был и Богом, и человеком. И вот, сложив таким образом правую руку, кладут на себя крест, трогают сначала лоб, потом сердце, потом правое плечо, потом левое плечо. Это нам говорит о том, что мы освящаем наш ум, наше сердце, и затем просим, чтобы крепость Божия сошла на нашу немощь.

Крестное знамение надо совершать сознательно, с благоговением. Это не просто пустой привет, который ты отдаешь Богу, это исповедание твоей веры. Если бы немой человек оказался перед опасностью смерти от гонителя и ничего не умел сказать о своей вере, он мог бы поднять руку над головой, показывая крест: вот во что он верит. Поэтому класть на себя крест надо благоговейно, сознательно: я действительно верю и прошу Бога освятить и ум, и нутро мое, и Свою крепость дать моей немощи. Одновременно я верю в Его помощь и как бы держу знамя Его войска, открыто заявляю, что я Христов, что я верующий.

Перекрестившись, мы кланяемся. Мы все знаем, что значит поклониться: склонить голову или стать перед кем-нибудь на колени и до земли поклониться. Когда мы просим у кого-нибудь прощения от всего сердца, когда мы не можем слов найти, когда разрывается душа о том, что — ох, как бы я хотел выразить до конца свою скорбь о том, что я человека унизил, оскорбил! — мы становимся перед человеком на колени и кланяемся ему земно. И так мы кланяемся перед Богом; и не обязательно только прося прощения: мы как бы повергаемся ниц, падаем на колени перед Его величием (как в том рассказе о молодом человеке, который я уже приводил). Этот поклон до земли — не раболепное движение, это движение предельной любви, предельного преклонения перед Кем-то, Кто так велик, так свят, так любим, так дивен и прекрасен.

Обратимся снова к чину крещения. Я уже упоминал о том, что человек, приходя к крещению, должен отречься от зла, должен стремиться соединиться со Христом. В чине подготовки к крещению человека помазывают маслом, которое предварительно благословляется, освящается. Этот образ очень важен, потому что это помазание маслом как бы символически соответствует тому, как в древности, готовясь к борьбе с противником, люди обмазывали свое тело маслом. Это помазание маслом нам говорит: вот, ты только что отказался от всего зла, которое качествует в мире, ты соединился со Христом и взялся за то, чтобы бороться со злом вместе с Ним; но знай, что победа тебе дастся только путем борьбы, путем мужественного стояния за добро. Это помазание маслом делает человека борцом и напоминает ему о том, что вся жизнь его будет борьбой, сражением со всем тем, что недостойно самого высокого, что в нем есть и о чем ему говорит Христос; борьбой с тем, что мешает ему стать действительно в полном смысле человеком и образом Божиим на земле.

Когда Креститель Иоанн вышел на свою проповедь, его голос звучал по всей Иудее и Самарии, как голос Божий, призывающий людей обратно к чистоте, к полноте жизни, достойному человечеству. К нему собирались люди, потому что в нем они видели человека, который все забыл, кроме воли Божией. О нем сказано в Евангелии от Марка, что он — глас, звучащий в пустыне; это даже не человек, который произносит проповедь,— это проповедь, звучащая через человека. И вот люди собирались, они исповедовали свои грехи, то есть все то, что их делало недостойными своего человеческого звания. И в знак очищения (но только в знак) они погружались в эти воды иорданские, как бы омывая с себя все зло, всю нечистоту своего прошлого, и выходили из этих вод, очищенные своим покаянием и своей готовностью теперь быть уже Божиими детьми в полном смысле этого слова. Когда пришел Христос креститься от Иоанна, тот недоумевал, зачем Ему креститься: Он же свободен от всякого греха. Он — Бог, облекшийся в плоть, в человечество наше; что Ему омывать?.. И вот мне кажется, что здесь стоит дать объяснение, которое я в свое время получил от замечательного священника на юге Франции. Мы с ним обсуждали этот вопрос, и он мне изложил свое понимание этого события. Ему представлялось, что когда люди приходили к Иоанну Крестителю и омывали в этих водах свою нечистоту, эти воды постепенно делались отягченными человеческим грехом. Из простых вод, сотворенных изначально Богом, они делались тем, что русские сказки называют “мертвыми водами”. И когда Христос пришел на воды Иордана, Он пришел не очищать Себя; Он погрузился в эти воды смерти для того, чтобы воспринять в Своем человечестве всю тяжесть, всю разрушающую силу греха и, приобщившись к этой тяжести (не к греху, потому что Сам Он оставался безгрешен), нести ее на Своих плечах, донести до креста и Своей смертью освободить, хотя бы потенциально, людей от того зла, которое их поработило.

Вот почему крестильные воды мы сравниваем с водами Иордана. Эти крестильные воды — уже не мертвые воды, это воды, которые мы получаем от Бога как бы в их естественной чистоте; воды, на которые мы призываем действие Святого Духа, которые пронизываются благодатью Святого Духа и делаются животворящими водами — такими, что они нас могут приобщить к той чистоте, той очищенности от греха, какую только Христос нам может дать. И погружаясь в эти воды, мы погружаемся как бы в чистоту Христову, погружаемся в новизну жизни, которая — Его жизнь, погружаемся в эти воды не очищенными и выходим из них очищенными.

После того как человек крестился, то есть погрузился в эти воды при словах: Крещается раб Божий такой-то (раба Божия такая-то) во имя Отца и Сына и Святого Духа, — человек выходит из этих вод обновленный и в знак вновь обретенной чистоты облекается в белую одежду.

Затем трижды (как бы в знак вечности) совершается шествие вокруг купели; священник идет впереди с крестом, за ним идет крещаемый или крещаемая (если это ребенок, восприемник или восприемница его несут), а хор поет: Елицы во Христа крестистеся, во Христа облекостеся, то есть: те, которые погрузились в Него, теперь как бы одеты Его чистотой, Его полнотой, Его новым человечеством.

Затем читается послание апостола Павла, где говорится именно о том, что мы погружаемся в эти воды для того, чтобы умереть ко всему, что чуждо и Богу, и Христу, и нам самим, и восстаем в обновленной жизни.

И наконец, последнее действие этого крещального обряда заключается в миропомазании. Миро — это особого рода масло, освящаемое раз в год патриархом вместе с епископами. Это масло, которое изготовляется и раздается всем священникам, чтобы они могли, как бы из одного источника, помазывать крещаемых. И это помазание нам напоминает о том, что слово Христос в переводе с греческого языка значит помазанник. (Таково же значение слова мессия в еврейском языке). Теперь этот крестившийся человек является помазанником, человеком, избранным Богом, человеком, на которого сошла благодать Святого Духа, который предназначен к определенному служению. И это служение заключается не в чем ином, как — быть вестником вечной жизни в том мире, в котором он живет, быть (в свою меру, конечно) тем, чем был Христос, когда Он проповедал на земле. Крещеный — это человек, родиной которого теперь стало Царство Божие, это посланник, который послан Богом в этот мир для того, чтобы его покорить вечности. “Покорить” — слово неверное, потому что “покорить” в обиходе наших понятий значит “поработить”, “подчинить”. А покорить с точки зрения Божией — значит победить все зло и освободить и человека, и человечество, создать новый народ, который был бы народом свободным от всего того, что является злом на земле, больше того: от времени, больше того: даже от принадлежности к падшему миру. Крещеные — это войско, которое принадлежит уже теперь — вечности, и только временно продолжает жить на земле для того, чтобы выполнить свою задачу: провозгласить закон любви, закон свободы, закон новой жизни, который нам принесен через Христа, Его жизнью, Его смертью, Его воскресением и вознесением на небеса.

То, что я сейчас сказал, я хотел бы глубоко запечатлеть в ваших сердцах и в вашей мысли. Крещение не заключается в том, чтобы просто на земле стать членами Церкви, прихожанами того или другого прихода, посетителями того или другого храма. Крещение означает именно то, о чем я говорил: вступление в Царство Божие и становление посланником Божиим на земле.