Митрополит Сурожский Антоний

"ВОСКРЕСЕНИЕ ХРИСТОВО ВИДЕВШЕ..."

Слово, произнесенное на всенощной в субботу 20 декабря 1969 т. в храме свт. Николая, в Кузнецах (Москва)

---

Во имя Отца и Сына и Святого Духа.

Но для нас не всегда так ясно, как то было для апостолов, что этот день может значить в нашей жизни. Посмотрите, что нам в сегодняшнем Евангелии говорится. Умер Господь на кресте; ученики в страхе рассеялись — побежденные, в ужасе. Рано утром несколько женщин пришли помазать тело Иисуса Христа во гробе, совершить над Ним те погребальные действия, которые они не смогли совершить в субботу, когда по еврейскому закону запрещалось что-либо делать. И вот, придя ко гробу, закрытому тяжелым камнем, который они не надеялись отвалить, они видят гроб открытым и пустым. И они спешат к ученикам с вестью, исполненной страха и тоски: не только убили Господа, но украли Его тело. Даже погребсти Его нельзя с той любовью, лаской, с какой им хотелось это сделать...

Вспомните, что произошло в ту ночь, когда предали Христа. Во время умовения ног апостол Петр, слыша от Спасителя, что Он будет предан, что все Его оставят, сказал Ему: Если и все Тебя оставят, я готов принять смерть с Тобой... И Христос печально ему ответил: На смерть ли ты пойдешь со Мной? Раньте чем петух два раза пропоет, ты три раза от Меня отречешься.., И не поверил Петр. Все-таки понадеялся на свою крепость, на свою силу, и пошел со Христом в Гефсиманский сад. Трех учеников взял с Собой Спаситель Христос, чтобы Его поддержали в этом ужасе предсмертного томления, — и уснули ученики. И Петр уснул от тоски и холода и растерянности. Три раза подходил Христос, три раза просил Он человеческого участия — и не нашел: спали ученики.

А дальше — осуждение Спасителя, крестная смерть. Что же мог переживать Петр после того, как умер Господь, как не отчаяние? Ведь мы все знаем, что нас охватывает, когда умрет близкий нам человек, с которым мы враждовали или которого мы просто "не долюбили", оставили умереть одного, без помощи, без поддержки, одиноко. Петр стоял перед тем же: умер Христос, поздно просить прощения, нет надежды, что Он скажет, как столько раз говорил грешникам: Прощаются тебе, отпускаются тебе грехи... И вдруг — весть о том, что нет тела Христова во гробе. Может быть, украли, а может быть — Он правду говорил, что в третий день воскреснет? И тогда есть надежда на прощение, на встречу, на то, что ужас предательства будет смыт и снят. Вот почему так он спешит ко гробу, вот почему может у дверей гроба остановиться Иоанн в благоговейном трепете, но не может остановиться Петр, не удостоверившись, что жив Господь, и что, значит, жива надежда для него. И Христос — воскрес. Воскрес Он для Петра и простил, воскрес Он для Иоанна, воскрес для всех тех, которые в эту страшную ночь спали, бежали, прятались, впали в отчаяние, были побеждены, рассеяны, как овцы, у которых пропал пастырь.

Вот радость ранних учеников. Когда воскрес Христос, к ним вернулась не только надежда, не только временная жизнь,— вечная жизнь им открылась как победа, как радость, как торжество. Ненависть была побеждена любовью, смерть была смертью же побеждена. С этой именно вестью ученики пошли во весь мир, не боясь ни истязаний, ни мук, ни креста, ни темниц, ни одиночества. Малое стадо среди волков, они пошли, безоружные, ни с чем, кроме одной вести: о любви, кроме одного чувства в сердце: любви к Богу и к людям, которых они готовы были полюбить вплоть до собственной смерти.

Вот завет, который нам оставлен. Воскрес Христос; и нам говорит, как ученикам Своим сказал в день воскресения: Как Меня посылает Отец, так и Я вас посылаю... Дай нам Господь так пережить Воскресение Христово, чтобы в нас победоносно, ликующе торжествовала жизнь, чтобы и мы могли пройти через всю нашу жизнь со светом, с теплом, с любовью, чтобы ни один человек около нас не остался во тьме, без утешения, без радости. Тогда мы пронесем свет Воскресения Христова, и люди вокруг нас сами воспоют: Воскресение Христово видевше... — как мы только что пели.

Аминь.

ВЕРА В ЧЕЛОВЕКА

Слово, произнесенное в воскресенье 21 декабря 1969 г. в храме святителя Николая, что в Хамовниках (Москва) после литургии и приветствия о. Настоятеля

Во имя Отца и Сына и Святого Духа.

Скажу еще: обращали ли вы когда-нибудь внимание на то, что все Евангелие — сплошная встреча? Ведь весь рассказ евангельский говорит нам не о каком-то учении, которое преподносится всем равно, безразлично, безлично. Каждое евангельское слово сказано кому-то, каждое событие евангельское — это встреча Христа с какой-то человеческой нуждой, со

скорбью, с радостью, с горем, с болезнью, с грехом. Это всегда встреча лицом к лицу. И какая могла бы быть в нас постоянная радость, торжествующая, победоносная радость, если бы мы так воспринимали Евангелие, если бы, читая его, мы просто себе представляли образы. Вот толпа — такая, как мы теперь; иногда большая, как сегодня, иногда совсем маленькая, когда собирались только-только первые ученики. В этой толпе я — затерся где-то и слышу, как Христос говорит. Не обязательно со мной лично, но Он говорит с кем-то: не просто "вещает", не просто говорит кому угодно и никому. Он говорит женщине, у которой сын умер: Не плачь! Юноше, который спрашивает, как найти жизнь вечную: Оставь все, только иди за Мной! Больным, слепым, грешникам: Прощаются тебе грехи... и так далее.

Вот если бы нам помнить каждый раз, как мы слышим Евангельские слова, что они не где-то звучат для других, а говорятся мне или при мне — кому-то, кому они нужны. Может быть, в этой толпе один человек услышит то или другое слово Христово, которое сегодня было прочитано; может быть — многие. А мы все должны с трепетом стоять и думать: Христос говорит — и в чью-то душу входит жизнь... кто-то спасается... у кого-то горе утихает... у кого-то слезы текут... у кого-то вдруг разломилось каменное сердце... у кого-то вдруг надежда блеснула, вера разгорелась...

Какая радость — от встречи, от того, что Христос посреди нас. Ибо Воскресение Христово, которое мы с такой радостью поем (и не только в пасхальную ночь, но из недели в неделю в воскресный день), это же событие, которое не просто когда-то произошло, — это событие, которое нам современно. Потому что, правда, умер Христос на кресте в определенный год, в определенный день и час, и воскрес Он в третий день после этого; но воскресший Христос жив, Он среди нас. И Воскресение Христово, которое когда-то воссияло из гроба, сейчас сияет среди нас то ярко, а то тихим светом, о котором мы поем на вечерне: Свете тихий святыя славы Небесного Отца... Христос то является нам во славе, а то пребывает среди нас такой тихий, незаметный...

Вот в свете Евангелия и думайте о каждой человеческой встрече именно как о встрече; не просто о том, что люди столкнулись да разошлись, прошли мимо — и не заметили, кто мимо прошел. Так в евангельской притче о милосердном самарянине проходили бесчувственный левит и безответственный священник. А мы должны, как самарянин, остановить свой взор на каждом, никого не пропустить незамеченным, и когда слушаем — слышать, а не просто воспринимать звуки слов. Если бы только мы умели встречаться! По-сербски слово "встреча" значит "радость", а встречу они называют "сретением" — тем словом, которым мы называем праздник, когда Божия Матерь принесла Спасителя в храм и была встречена — пророческим приветствием и Живым Богом. Встреча всегда могла бы быть радостью, если бы только мы умели встречаться.

Мы с вами — встретились. Сколько лет тому назад впервые я имел счастье молиться здесь, и вы меня встретили, как брата, как своего, не как чужого человека. И с тех пор мы ведь никогда не разлучались. Да, я уезжал за границу, но уезжал-то с вами в сердце, а вы оставались и, видно, тоже не забывали, потому что иначе мы никогда не встретились бы вновь с такой радостью.

А основная встреча евангельская — о ней все-таки хочу сказать — это встреча со Христом, с Богом, явившимся нам во Христе. Каково это явление? О Боге мы думаем в контексте славы, величия, как на иконах пишут Вседержителя. О таком Боге можно думать и молиться Ему в трепете; но Бог захотел нам явиться так, как ни один человек не мог себе Его вообразить, или представить, или даже подумать. Потому что Бога беспомощного, Бога смиренного, Бога уязвимого, побежденного, битого, мучимого, Бога как будто убитого никто себе не мог представить. Этот Бог нам явился. Он нам показал, что нет такой бездны, которая для Него слишком глубока, нет такой обездоленности, которая превосходит Его способность все отдать, всего Себя, до конца, чтобы поделиться с нами тем, что Он Сам есть: Жизнь вечная, вечная Радость, Сияние и Свет, Истина и Торжество. Этого Бога можно познать, только когда обездоленность, горе, несчастье, одиночество, сиротство вдруг нас охватят и будут держать в своих тисках.

Нам, оказавшимся за границей в двадцатые годы, Он открылся именно так. Мы оказались без Родины, отделенные от всего, что мы любили, от самых любимых и родных, чужими на чужой стороне, лишними и нежеланными; ничего не оставалось, кроме убожества. И вдруг мы обнаружили, что у нас есть Бог, Которого нам нечего стыдиться и Который нас не стыдится. Не великий Бог иконный, а тот смиренный Господь, Который стал человеком — хрупким, презренным, родившимся в маленьком городке небольшой страны, оккупированной врагами, порабощенной,— Раб бездольный. И мы обнаружили, что Он с нами может пойти в самую бездну нашего горя. Он все изведал, до самого края нашей обездоленности, Он гораздо дальше пошел, чем край, предел нашей обездоленности. Вдруг оказалось, что Он такой простой, такой родной, такой свой. Тогда стали понятны слова апостола: вы Богу уже не чужие, а свои... Не потому что мы такие великие, а потому что Бог смирился, ибо Он нас так любит.

В любовь мы могли верить; но иногда так трудно поверить, что вам верят и в вас верят. Любить можно и с какой-то долей, скажем, презрения, свысока. А верить в человека можно только с благоговением. И воплощением Своим Христос нам говорит: В каждого из вас, кто здесь, в каждого из вас, кого здесь нет, кто Мне будто чужд, кто Меня не познал, кто даже образ Божий как будто потерял — в каждого Я верю так, что готов всю Свою жизнь истощить и отдать, чтобы он поверил в Божию веру в человека.

Вот на чем мы стоим; вот о чем нам говорит воплощение Господне. Да, Он стал человеком, чтобы мы могли поверить в себя и поверить в брата. А если так, то мы все можем встретиться лицом к лицу; нам не надо отворачиваться от одного, для того чтобы вглядеться в другого. Каждому поверил Господь Свою жизнь и смерть. Это — встреча. Да, это встреча, из которой можно извлечь спасение, жизнь, радость. Давайте ждать Христа как того, кто единственный поверил в каждого из нас — не потому что не знал, кто мы, а именно — зная о нас всё, до самого глубокого нашего падения, не только на деле, но и в чувстве, в мысли, в поползновении. Христос как бы говорит: смотри, Я воспринимаю плоть человеческую, делаюсь человеком, чтобы ты знал и верил: Я верую в тебя, человек; становись по образу и подобию, к которому ты призван: Человеком, как Я...

А друг друга станем встречать, как нас учит апостол Павел: Принимайте друг друга, как вас принял Христос, — не ожидая, чтобы сосед, ближний стал лучше, более похож на нас, более нам близкий, а какой он есть; ибо если любовью охватить человека, как пожаром, и он переменится, и он растает, и он станет человеком.

Дай нам Господь такую веру в человека пронести через всю жизнь, через весь мир, верующий и неверующий, чтобы каждый человек знал: когда сам он потеряет веру в себя, в него верит не только Небесный Бог, но и всякий человек, который назвал себя христианином.

Аминь.

НЕЧАЯННАЯ РАДОСТЬ

Слово, произнесенное на всенощной под праздник иконы Божией Матери "Нечаянная Радость" 21 декабря 1969 г. в храме св. мч. Феодора Стратилата (Антиохийское подворье в Москве)

Во имя Отца и Сына и Святого Духа.

Хочу поздравить вас с днем "Нечаянной Радости". Сколько у нас могло бы быть нечаянных, нежданных для нас радостей, если бы мы сердцем совсем открытым воспринимали все, что нам дается в жизни. Беда в том, что мы обедняем свою радость, считая ее естественной, а горе — помрачением того, что должно быть в жизни. Мы ожидаем радости, мы требуем радости, и когда она нам не дается, мы делаемся душевно тусклыми, печальными, темнеем.

А вместе с тем, сколько радостей в это же самое время проходит совершенно незамеченными. Мы все считаем свое тело своей собственностью, своим достоянием; оно должно нам служить верой и правдой, должно быть безболезненно. А люди, много и долго болевшие, вдруг выздоровев после многолетних страданий, чувствуют, что тело — такое дивное. Как бывает удивительно для человека, который годами еле мог двигаться — что он ходит, еле стоял — что он может стоять, еле мог дышать — что он свободно дышит, и так далее. Чтобы жизнь наша была богата радостью именно нечаемой нами, такой радостью, о которой мы и не думаем, мы в первую очередь должны научиться никакую радость не считать естественной, полагающейся, долгом Божиим по отношению к нам, должны уметь дивиться каждой радости, которая приходит. Ведь каждая радость — это знак ласки Божией или человеческой ласки и любви. Если бы только мы задумались над тем, сколько труда, заботы Божией и человеческой за тем куском хлеба, который мы едим — как мы этот хлеб держали бы в руке, дивясь, что этот хлеб, по слову одного нашего русского молодого богослова, — это Божия любовь, ставшая для нас пищей. И так — воздух, так — тело, так — ум, сердце, все.

И вот мне хочется сказать вам об одной особенной, действительно нечаянной радости, которая случилась в нашем лондонском патриаршем приходе именно теперь, вблизи от праздника "Нечаянной Радости". В какой-то день после богослужения ко мне подошел в волнении церковный сторож и сказал: "Владыко, Иверскую украли!.." Небольшую Иверскую икону Божией Матери XVII века украли во время службы. Что делать? Я ему сказал молчать и молиться о том, чтобы она вернулась. Я ее заменил другой иконой, — через две недели пропала и та во время службы. Сторож доложил мне. Я молился во время литургии: что нам делать? И в конце службы я вышел к народу и сказал: "Вот что случилось,— два раза подряд какой-то человек во время богослужения украл иконы. Мы можем отнестись к этому двояко: или видеть в этом кощунство и молить Бога, чтобы Он наказал преступника; или задуматься над тем, что может человека побудить совершить такое дело. Что у такого человека делается в душе, если он приходит в церковь, где люди молятся, где все открыты, уязвимы, беззащитны, и вот — уносит образ. Как страшно за него, и как больно за него, и как жалко его!". И мы поставили: молиться о нем. Молиться просто о человеке, о котором мы ничего не знали, кроме того, что он украл дорогие нам иконы. Не драгоценные, а дорогие, потому что все иконы в нашем храме кем-нибудь даны от убожества своего. И еще о том молиться мы постановили, чтобы эти иконы принесли благословение и тому, кто их взял, и тому, кому они достанутся. Так мы молились в течение около полугода.

В какой-то вечер ко мне постучался человек и говорит: "Владыко, исповедоваться хочу". Не знаю почему, но я ему сказал: "Нет, я не буду слушать твоей исповеди; ты мне скажи: что ты сделал и почему ты пришел?" Он ответил: "Хорошо; я украл ваши иконы и надеялся получить от вас разрешение..." Я сказал: "Так ты его не получишь. Скажи: ты еще у кого-нибудь крал, много крал?" — "Да". — "Так ты вернись домой, собери все, что ты украл, и иди из дома в дом, звони и говори людям, твоим друзьям (потому что крал-то он у друзей своих; он не такой вор, чтобы красть с опасностью), пойди к каждому из твоих друзей, кто тебе доверился и был обманут тобой, и скажи: " Я тебя обманул; теперь я тебе принес краденое, — прости!.." И я прибавил: "Будь готов, что тебя могут не простить, что тебя могут выгнать вон, вызвать на суд,— будь к этому готов и скажи с радостью “да”". Он пошел, сказав: "Часов до одиннадцати придется ходить". Но в одиннадцать он не пришел. Я его ждал и до полуночи, и дальше, и болела душа: значит, испугался, значит, этот порыв у него умер перед страхом, перед стыдом,— ложным стыдом, потому что перед Богом стыда-то не было, а перед людьми испугался. Я молился, как умел. А на следующее утро, уже в двенадцатом часу, он снова постучался в дверь. "Что же ты вчера не пришел?" — "Слишком много кражи было, весь вечер ходил, все утро ходил; теперь возьмите и ваши две иконы". Тогда я его взял исповедоваться. Молились; я ему дал разрешительную молитву. Это было именно сразу после праздника "Нечаянной радости"; а в следующее воскресенье я говорил в приходе проповедь о том, что Божия Матерь сделала, как Она сумела превратить преступление в новую радость, в нечаянную радость, в нежданную, негаданную радость. Ведь подумайте: Она действительно с ним пошла, Она действительно возбудила в его сердце покаяние, Она действительно его привела обратно, к Сыну Своему и Богу, как раз перед Рождеством Христовым, тем днем, когда Христос стал человеком, чтобы спасти погибших.

Вот вам пример. Пример богатый, потому что он говорит не только о том, как человек может каяться, но и о том, как мы можем надеяться против всякой надежды, любить там, где так и напрашивается гнев, раздражение, обида,— любить “безумно”. Потому что все Евангелие, в сущности, "безумие" по суду человеческому. Так по-человечески не живут, так живут только по-Божьи.

Какую радость Господь нам дал! Этой радостью хочу с вами поделиться. Этот Миша, который крал иконы, теперь прислужник в приходе, наш, вернее, не наш — Божий. И это сделала Матерь Божия. Вот какие бывают действительно нечаянные радости. И таких радостей могло бы быть много, если вместо того, чтобы быть подозрительными, мстительными, злыми, мы готовы были бы потерпеть убыток, а любовь не потерять.

Аминь.

ЗАСТУПЛЕНИЕ БОЖИЕЙ МАТЕРИ

Слово, произнесенное за литургией в праздник иконы Божией Матери "Нечаянная Радость" 22 декабря 1969 г. в храме св. мч. Феодора Стратилата (Антиохийское подворье в Москве)

Не знаю, приведут ли Господь и Божия Матерь еще встретиться в течение нашей жизни, потому что жизнь сложна, и пути Господни очень таинственны. Поэтому мне хотелось бы второй раз обратиться к вам со словом и сказать нечто, что у меня глубоко легко на душу, за многие годы, по отношению к Божией Матери.

Меня всегда поражает, с какой смелостью мы обращаемся к Ней за милостью, за заступлением, за спасением. Наша молитва говорит ярко, сильно о том безграничном доверии, которое у нас есть к Ней. Но ведь каждая наша молитва к Божией Матери могла бы выразиться так: "Мать, я — своими грехами, неправдой своей жизни, отдаленностью своей от Бога ответственен за крестную смерть Сына Твоего, и за страшные часы Гефсиманского сада, за все поругание и за все страдание Его. Мать, если Ты простишь и Заступницей станешь моей — никто меня не осудит, никто меня не отвергнет... "

Не так ли? Ведь каждый раз, когда мы отступаем от Бога, может быть, даже не столько колебанием нашего сердца, сколько поступками нашей жизни, мы соединяемся с теми, кому воплощение Христово было чуждо, кому Бог был не нужен, кому надо было Его из жизни убрать, чтобы можно было жить по человеческой воле.

А человеческая воля — это нелюбовь. Потому и распяли Христа, что заповедь Его была о такой любви, от которой людям страшно делается. Ведь любить, как Христос любил, это значит — любить другого больше, чем он сам умеет себя любить; верить в него, когда он уже потерял веру в себя, веру в человека, веру в любовь. Это значит любить так, чтобы быть готовым свою жизнь положить, чтобы другой жил — и не только земной, а вечной жизнью. Любить по-Христову, это значит войти в самую глубь жизни, войти в самые ее трущобы, самую ее трагическую, страшную глубину, и там встретить тех, к кому никто не подойдет, кроме Бога — потому что они отвержены людьми. В конечном итоге, любить — это значит себя так забыть, будто мы для себя самих умерли, будто нет уже нас, а существует только тот, только те, которых мы любим любовью Господней.

Такая любовь очень страшная: в нас все восстает против этой любви. Хочется жить, то есть утверждать себя, брать, получать, обеспечить, защитить; а какой образ нам дает Господь, Бог наш Небесный во Христе? Он дает нам образ Бога, Который так нас полюбил, что согласился стать одним из нас: уязвимым, беззащитным, побежденным, презренным, битым, оскорбленным, убитым, в конце концов — отверженным. Неужели такая любовь не может нас вдохновить? Так любить — да, страшно; а вместе с тем только в такой любви и можно жизнь найти.

и это, поистине, умирание Божией Матери у Креста Господня — ведь это совершилось ради каждого из нас. Каждый из нас перед иконой Божией Матери может сказать: "Да, Матерь, Ты отдала Своего Сына на смерть, не зная меня, или, поскольку знала, зная, каков я, как я буду неверен Ему, — но Ты отдала Его, чтобы я мог поверить в Божию любовь и мог спастись Крестом Господним..."

Вот почему мы так молимся перед Ней, вот почему мы действительно говорим "Спаси!", а не только "Помолись..." Если Она скажет: "Я простила, Сын Мой и Бог Мой. Я простила Твою смерть, и простила, что Мое сердце прошло оружие" — тогда Сын скажет: "Если Ты простила, то суда нет над этими людьми" ...

Дай нам Бог всегда помнить, как, какой ценой Матерь Божия получила власть простирать над нами Свой покров, получила власть прощать и раскрывать нам двери Царства Небесного.

Аминь.

Предыдущая проповедь | СОДЕРЖАНИЕ  | Следуюшая проповедь