ЛЕКЦИЯ XXXVIII

ОБЗОР ПРОЙДЕННОГО.

УПРАВЛЕНИЕ В МОСКОВСКОМ ГОСУДАРСТВЕ XV - XVI вв. НЕБЛАГОПРИЯТНЫЕ УСЛОВИЯ ЕГО УСТРОЙСТВА. ОБЩИЙ ВЗГЛЯД НА ЕГО УСТРОЙСТВО И ХАРАКТЕР. УПРАВЛЕНИЕ УДЕЛЬНОГО КНЯЖЕСТВА. БОЯРЕ ВВЕДЕННЫЕ И БОЯРСКАЯ ДУМА. НАМЕСТНИКИ И ВОЛОСТЕЛИ. ЗНАЧЕНИЕ КОРМЛЕНИЙ. ПЕРЕМЕНЫ В ЦЕНТРАЛЬНОМ УПРАВЛЕНИИ МОСКОВСКОГО ГОСУДАРСТВА С ПОЛОВИНЫ XV в. ПРИКАЗЫ И БОЯРСКАЯ ДУМА. ХАРАКТЕР ИХ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ.

ОБЗОР. Мы изучили внешнее положение Московского государства и внутреннее социальное его устроение за полтора столетия, видели, как расширялась его территория и как устанавливались в нем положение и взаимные отношения общественных классов. Нетрудно заметить внутреннюю связь между обоими процессами. Внешние войны все учащались и становились тяжелее, требуя все более усиленных жертв со стороны народа; общественные отношения складывались под гнетом все накоплявшихся государственных повинностей; разверстка тягла служебного и податного служила главным средством начинавшегося сословного расчленения общества. Такой ход дел мог давать мало благоприятных условий для успехов народного труда и общественного благосостояния. Важнее всего то, что напряжение материальных сил народа для внешней борьбы оставляло слишком мало простора для развития духовных интересов, давило общественную мысль, мешая ей уяснить себе новые задачи, какие становились перед формировавшимся национальным государством. И мы видели, как по вине внешних затруднений и внутренней нравственной косности случайно, робко, нередко противоречиво разрешались возникавшие вопросы общественного благоустройства, с каким скудным запасом идей и с какими недоразумениями устроялось государственное и хозяйственное положение боярства и всего служилого класса, монастырского духовенства и крестьянства.

НЕБЛАГОПРИЯТНЫЕ УСЛОВИЯ. Все эти затруднения не могли не отразиться на устройстве государственного управления, к которому мы теперь обращаемся. И для этого дела было так же мало благоприятных условий: не могли приготовить их многоудельные порядки и понятия, с которыми московские государи и великорусское общество приступали к государственному устроению объединявшейся Великороссии. Умам, воспитанным в понятиях княжеской вотчины, в обычаях удельной усадьбы, трудно было усвоить себе общие интересы народа, которые призвано ведать государственное управление. Самое понятие о народе как политическом и нравственном союзе в удельные века раскололось на представления о территориальных землячествах тверичей, москвичей, новгородцев и о профессиональных общественных цехах бояр и вольных слуг, "селенских богомольцев", невольных и полувольных "слуг, что под дворским", тяглых черных плательщиков, посадских и сельских. Сторонних источников, из которых можно было бы почерпать пригодные политические соображения, брать подходящие образцы и примеры, не было. Католический и протестантский Запад был слишком чужд и подозрителен для православной Великороссии по своим верованиям, обычаям и порядкам. Старая учительница России в делах религии, риторики и придворной интриги - Византия, но ее уже не существовало в тот момент, когда началось устроение великорусского государства. Да и прежде Царьград в политическом отношении был для Руси дряхлым и хромым инвалидом, обучавшим правильной походке едва становившегося на ноги ребенка.

ОБЩИЙ ВЗГЛЯД. Наименее благоприятным условием для устройства управления в Московском государстве представляется отношение, в какое стал московский государь к главному своему правительственному орудию, к боярству. Этот класс был наиболее ревнивым и упрямым хранителем удельных преданий и предрассудков, принесенных им в Москву и столь здесь неприятных по многим еще свежим воспоминаниям. Эти предания и воспоминания не обещали дружной совместной работы в устройстве московского управления. Отношение, установившееся между обеими сторонами, как мы видели, если не было прямой и открытой борьбой, то может быть названо глухим антагонизмом или "нелюбьем", как говорили в старину. Московское государство строилось, когда это нелюбье укоренялось все глубже, превращалось с обеих сторон в дурную политическую привычку, а в царствование Грозного со стороны дурного царя грозило перейти в анархию. Отразилось ли столь неестественное отношение хозяина, главного государственного строителя, к его ближайшим сотрудникам на самом строении государства, на его ходе и характере? Этого не заметно. Государственное управление образовывалось, действовало и преобразовывалось; руководили этим делом государь и его бояре; но ни в образовании, ни в деятельности правительственных учреждений не уцелело явственных следов разлада, разделявшего строителей. От деятельности московского управления в XVI в. осталось значительное количество документов; изучая их, и не подумаешь, что политические силы, направлявшие эту деятельность, не всегда ладили друг с другом. Раздор шел где-то за кулисами управления. В кремлевских дворцовых палатах, на московских боярских подворьях, в литературе раздавались обоюдные жалобы или обвинения противников, проповедовались различные политические теории, составлялись планы побега за границу, изучались родословные, чтобы тенями действительных или вымышленных предков вроде Августа Кесаря оправдать свои политические помыслы или притязания, - словом, спорили, сердились, размышляли, и доказывали. При царе Иване и московская площадь стала свидетельницей этой политической размолвки: много боярских голов, нередко целыми семьями, положено было здесь на плаху. Но на деловой правительственной сцене все оставалось тихо; в канцеляриях, в приказах, не спорили и не рассуждали, а распоряжались и писали, всего больше писали. Здесь шла ровная, бесшумная работа, направлявшаяся обычаем, а не идеями. Люди, которые составляли дошедшие до нас канцелярские документы, очевидно, обладали большим практическим навыком, знали дела, умели устанавливать порядок и формы делопроизводства и дорожили раз установленной формой, были люди рутины, а не теоретики, и их политические идеи и сочувствия, по-видимому, не принимали никакого участия в выработке этой рутины, этих правительственных форм и порядков. Все делалось именем и по указу государя великого князя всея Руси; воля этого государя являлась высшим и бесспорным двигателем правительственного механизма, народный интерес этой всея Руси подразумевался, не проявляясь как высшая цель его движения, всеми одинаково признаваемая и одинаково понимаемая.

УДЕЛЬНОЕ УПРАВЛЕНИЕ. Такое общее впечатление производят деловые документы правительственных учреждений, устанавливавших и поддерживавших московский государственный порядок в XVI в. Теперь войдем в некоторые подробности, сделаем очерк правительственных форм, в какие отлился общественный склад в тогдашнем Московском государстве. Московское управление того времени все развилось из удельного. Чтобы представить себе это последнее, надобно припомнить строй удельного княжества и характер удельного князя. Как мы уже видели (лекция XX), удельное княжество было, собственно, не государство, а хозяйство князя: иначе говоря, государство в то время было не что иное, как княжеское хозяйство. Поэтому удельное управление было, собственно, эксплуатацией различных статей этого хозяйства. Население удела для князя - не общество, не союз подданных для достижения известных целей общего блага и общественного порядка, оно было лишь орудием или предметом хозяйственной эксплуатации княжества. Правительственные действия, имеющие целью охрану права и общественного благосостояния, поддержание законного порядка, как-то: суд, полиция, даже частью самое законодательство, рассматривались как доходные статьи княжеского хозяйства, были сопряжены с известными сборами в пользу правительства и его агентов; так произошли все те пошлины судебные, торговые, свадебные и другие, какие поступали в княжескую казну или на содержание отдельных управителей удельного времени. На таком строе удельного княжества построилась и держалась удельная администрация. Различные учреждения в ее системе имели целью извлечение дохода из разных земель и угодьев в княжестве, а люди, работавшие на этих землях, как бы причислялись к угодьям, составляя живую механическую силу, вводившую в хозяйственный оборот эти мертвые земли и угодья. Мы уже видели также (та же лекция), что все земли в уделе по своим хозяйственным отношениям к князю делились на три разряда: одни из них были приписаны к княжескому дворцу, обрабатывались непосредственно на князя, который получал с них необходимые для дворца припасы; другие земли отдавались на известных условиях в частное владение лицам или учреждениям (церковным), составляли их привилегированную собственность; наконец, третьи сдавались в пользование горожанам и крестьянам за известные повинности. Первые земли назывались дворцовыми, вторые - боярскими и церковными, третьи - тяглыми или черными. По роду этих земель различалось управление центральное и местное.

БОЯРЕ ВВЕДЕННЫЕ И ДУМА. Княжеский дворец был средоточием удельного управления. Разные части дворцового хозяйства поручались отдельным боярам и вольным слугам, даже холопам князя. Дворцовые слуги и дворцовые земли с угодьями составляли ведомство боярина дворецкого; дворцовые лошади, конюхи и дворцовые луга - ведомство боярина конюшего. Различные угодья на княжих землях, бортные леса (лесное пчеловодство), рыбные ловли, звериные гоны, ведались особыми дворцовыми сановниками - чашником, стольником, ловчим. Так при удельном дворце слагалась целая система административных ведомств, которые все имели хозяйственное происхождение и назначение. Главные управители, которым поручались эти ведомства, называются в актах удельного времени боярами введенными, а совокупность их ведомств составляла дворцовое, или центральное, управление княжества в удельном смысле этого слова. Особо важные правительственные дела, которые не могли быть решены отдельными боярами введенными, касались не одного, а нескольких дворцовых ведомств или выходили из компетенции их всех, восходили к самому князю и решались им вместе с теми боярами, ведомства которых они касались, или с советом всех наличных бояр. Дела последнего рода, чрезвычайные, собиравшие всех на совет, даже с участием высшего духовенства, были вопросы о войне и мире, о духовном завещании князя, об устройстве судьбы отдельных членов княжеской семьи и т. п. Это и есть княжеская дума удельного времени, совет бояр при князе, изменчивый по составу, составлявшийся особо для каждого текущего или экстренного дела, которое восходило к князю. Эта дума не имела привычных нам форм государственного учреждения с уставом и постоянным составом участников, с точно определенной компетенцией и неизменным порядком делопроизводства, с канцелярией и протоколами. Это был не государственный совет, а скорее княжеский обычай совещаться с боярами о всяком незаурядном деле. Но из этих совещаний, вызываемых частными случаями правительственной практики, исходили частные же, сепаратные распоряжения, которые, однако, служили прецедентами для дальнейших однородных случаев и, повторяясь, превращались в общую норму, в закон. Так складывалось удельное законодательство, органом которого была боярская дума с князем во главе. Таково было устройство центрального удельного управления, состоявшего из отдельных дворцовых ведомств бояр введенных и из боярского совета, собиравшегося в более или менее тесном или широком составе, из двух-трех или из всех наличных бояр.

КОРМЛЕНЩИКИ. Земли, не приписанные к княжескому дворцу, частновладельческие и черные, входили в круг местного управления, которому предоставлено было в княжестве все, чего княжеский дворец не эксплуатировал сам. Это управление находилось в руках наместников и волостелей. Значительные княжества делились на административные округа, называвшиеся уездами. Впрочем, уезд не был административным округом в нашем смысле слова, подчиненным одной местной власти с ее орудиями. Уезд состоял из города и сельских обществ, называвшихся волостями и станами. Стан - та же сельская волость, только пригородная, ближайшая к уездному городу, находившаяся в окологородьи, как выражаются документы. Впрочем, и обширные волости делились на станы, как и обширные станы - на волости. В Коломенском уезде, по книгам XVI в., встречаем 11 станов и 9 волостей. Наместник правил городом и подгородными станами; волости управлялись волостелями, которые обыкновенно ни в чем не зависели от наместника своего уездного города; только в некоторых уездах наместнику принадлежал суд по важнейшим уголовным делам, случавшимся в волостях его уезда. Наместники и волостели правили с помощью подчиненных им агентов: тиунов, творивших суд их именем, доводчиков, вызывавших на суд, и праветчиков, чинивших исполнение по судебным приговорам: доводчики некоторыми своими функциями напоминают наших судебных следователей, а праветчики - судебных приставов. Тиуны, доводчики и праветчики - не государственные чиновники: обыкновенно это были дворовые люди, холопы наместников и волостелей. Главною целью удельного областного управления было извлечение доходов из управляемого округа. Каждый правительственный акт наместника и волостеля, как и их подчиненных агентов, сопряжен был с известным сбором, так что правительственные отправления имели значение не столько действий, направленных к поддержанию порядка и охранению права, сколько значение источников дохода или доходных статей для управителей. В этом смысле должность областного управителя называлась кормлением: управитель кормился на счет управляемых в буквальном смысле этого слова. Содержание его состояло из кормов и из пошлин. Кормы вносились целыми обществами в определенные сроки, пошлинами отдельные лица оплачивали правительственные акты, в которых они нуждались. Кормы были въезжий, единовременный, и ежегодные постоянные, именно: рождественский, петровский и в некоторых местах великоденский - "на велик день". Въезжий корм вносили при въезде управителя на кормление, при самом вступлении его в должность: кормленщик получал на въезд от горожан и сельских людей, "что кто принесет". Кормы рождественский и другие праздничные точно определялись грамотами уставными, какие давались целым округам, или жалованными - отдельным кормленщикам на жалуемые им в кормление округа. Эти кормы разверстывались по сохам. Соха - податная единица, заключавшая в себе известное число тяглых городских дворов, определявшееся их зажиточностью, или известное пространство тяглой крестьянской пашни, изменявшееся по качеству земли и по роду землевладельцев В московское время поместная и вотчинная соха заключала в себе 1200 десятин доброй земли в трех полях, 1500 десятин земли средней и 1800 десятин худой; сохи земель дворцовых, монастырских и черных были несколько меньше, с убавкой на 25 - 37%. Так, доброй земли в монастырской и дворцовой сохе числилось 900 десятин в трех полях, в черной - 750; количество десятин средней и худой земли в каждой из этих сох пропорционально увеличивалось. В удельное время кормы вообще взимались натурой: так, рождественского корма наместнику белозерскому, по уставной грамоте 1488 г., с каждой сохи (без различия разрядов) шло по полти мяса (полоть - десятая часть говяжьего стяга), по 10 печеных хлебов, по бочке овса. Подобные же кормы, только в уменьшенных размерах, шли волостелям, тиунам и прочим подчиненным агентам управления. Кормы - окладные сборы, взимавшиеся в определенном постоянном размере, по окладу. Другим, не менее обильным источником дохода для кормленщиков были сборы неокладные, пошлины, к которым причислялись и пени за преступления. Правительственная деятельность областных управителей ограничивалась собственно делами полицейскими и судебными, раскрытием преступлений, преследованием преступников и судом по делам уголовным и гражданским. Потому и пошлины были: 1) судебные, которые составляли или известный процент (например, 10% с суммы иска), или противень против исцова, т. е. пеню с виноватого, равнявшуюся сумме самого иска; 2) таможенные - с продаваемых товаров; 3) свадебные, взимавшиеся при выдаче замуж обывательницы в пределах округа или за его пределы: в первом случае кормленщик получал свадебный убрус (платок), во втором - выводную куницу (мех). Ограничимся одним примером, хотя и довольно исключительным, чтобы составить себе приблизительное понятие о доходности кормлений. В московское время натуральные кормы были переложены на деньги, как это и сделано в упомянутой белозерской уставной грамоте. В 1528 г. служилому человеку Кобякову дана была в кормление волость Сольца Малая, занимавшаяся солеварением. В жалованной грамоте волостелю перечислено до 14 доходных статей, кормов и пошлин, не считая въезжего корма. Почти все доходы здесь переложены на деньги. По минимальному расчету на наши деньги, где такой расчет возможен, волостель получал в год только с кормовых статей около 1350 рублей - это едва ли составляло и половину дохода. Впрочем, кормленщик, по крайней мере в дворцовых волостях, взимал все поборы не исключительно на себя: доля их шла в казну в пользу князя и центральных управителей, бояр введенных, которые также пользовались доходами от своих должностей. На это указывает духовная грамота великого князя московского Семена Гордого: отказывая весь свой удел своей княгине, завещатель делает распоряжение, чтобы его бояре, которые останутся на службе у его княгини и будут править волостями, отдавали ей половину доходов с управляемых ими округов.

ЗНАЧЕНИЕ КОРМЛЕНИЙ. Наместничества давались обыкновенно более знатным служилым людям, боярам, волостельства - людям менее родовитым из слуг вольных. Кормление - не вознаграждение за правительственный труд, а награда за службу придворную и военную, какая лежала на служилом человеке и отправлялась безвозмездно: управление городом или волостью не считалось службой. Такая награда была одним из средств содержания служилого человека и отличалась от должностного жалованья в нашем смысле тем, что получалась прямо с населения, которым правил кормленщик, а не выдавалась из общих доходов государственной казны. Некогда кормленщики, вероятно, сами и собирали свои кормы, для чего в урочное время, в назначенные праздники, объезжали свои округа, как в первые века нашей истории делали князья и их областные наместники, отправляясь на полюдье. Нам с нашими общественными понятиями нелегко уже вникнуть в смысл и характер кормовых правительственных должностей удельного времени, носивших столь режущее наш слух название. Впрочем, наглядным образчиком этих старинных административных объездов могут служить знакомые нам праздничные хождения духовенства по приходам, также идущие из глубокой старины и совершающиеся почти в те же праздники. Кормления отвечали господствовавшему тогда натуральному хозяйству и служебному положению служилых людей, как и их общественным понятиям. При сосредоточении сборов, назначенных на содержание местного управления, уездные казначейства превратились бы в склады мяса, печеного хлеба и сена: все это портилось бы прежде, чем успевало попасть в руки потребителя. По той же причине и при недостатке денежных знаков периодическое вознаграждение - от времени до времени - было удобнее постоянного краткосрочного. Истратившись на службе, покормится наместник или волостель в уезде год или два, пополнит свои "животы" и с восстановленным достатком вернется в столицу служить, исполнять бездоходные военные и другие поручения государя в ожидании новой кормовой очереди. Удельное кормление, как и нынешнее жалованье, было средством для службы; но была существенная разница в тогдашнем и нынешнем взгляде на отношение этого средства к самой деятельности, с которой оно связывалось. Для кормленщика его правительственные действия служили только поводом к получению дохода, составлявшего настоящую цель кормления. И нынешний служащий обычно расположен смотреть на свой оклад как на действительную цель своей службы, а на служебные труды свои - только как на предлог к получению оклада.. Но над этим низменным ремесленным взглядом на оклад высится официальная идея самой службы как служения общему благу, народным нуждам и интересам, а должностной оклад - только служебно-цензовое вознаграждение за труд, знания, время и издержки, какие в требуемой по штату мере служащий приносит в жертву государю и отечеству, как и всякий гражданин косвенно по мере сил жертвует тем же в виде налогов.

ПРИКАЗЫ. Удельное управление по отношению, какое существовало в нем между центром и областью, не подходит ни под один из основных административных порядков: это не была ни централизация, ни местное самоуправление. Деятельность местных земских властей остается малозаметной и еще менее влиятельной при наместниках и волостелях, которым князь передавал чуть не всю свою власть над двумя разрядами земель в княжестве без отчета, контроля и устава, так что центр, заведуя, собственно, только одним из трех разрядов земель, сам являлся тоже как бы областью, которая находила свою связь с прочими областями только в лице князя. Но по мере того как Московское княжество превращалось в великорусское государство, в нем усложнялись и административные задачи, а вместе с тем все живее ощущались неудобства удельного порядка: то и другое должно было изменить управление как в центре, так и в области. Перестройка центрального управления началась с дворцовых ведомств. Эти ведомства были, собственно, единоличные и временные правительственные поручения: каждое из них управлялось тем или другим лицом, боярином введенным, которому князь поручал, "приказывал" известную часть своего дворцового хозяйства. Эти единоличные поручения главных приказчиков теперь и превратились в сложные и постоянные присутственные места, получившие название изб или приказов. Это было нечто вроде современных министерств или департаментов, на какие делятся министерства. Судебник 1497 г. изображает приказы в самый момент их превращения из личных поручений в учреждения, в постоянные ведомства. Он предписывает судить боярам и окольничим, а на суде у них быть дьякам, а "посулов" не брать ни от суда, ни от "печалования", т. е. от частного ходатайства или услуги помимо суда, предписывает давать управу всякому "жалобнику", ищущему управы, а кого управить "непригоже", т. е. кого рассудить судья не в праве, о том сказать великому князю или отослать его к тому судье, "которому которые люди приказаны ведати". Судьи - начальники приказов, как они и после назывались. У каждого судьи свой дьяк, секретарь, разумеется, с подьячими, т. е. своя канцелярия и свои люди, т. е. дела, которые ему приказано ведать, свое ведомство. Отмечено и отношение приказов к верховной власти: дело, превышавшее компетенцию судьи, требовавшее законодательного решения, докладывалось великому князю как законодательной власти. Но и в Судебнике еще не сгладились следы прежнего порядка временных личных поручений. Он запрещает судье приказа оставаться тем, чем он был еще недавно, - властным ходатаем по частным делам за условленное вознаграждение: посул - посулить, обещать. Дела, подлежавшие суду великого князя, по статье Судебника, могли разрешаться лицами, "кому князь великий велит": это, очевидно, удельные приказчики ad hoc, на данный случай. Так, Судебник 1497 г. довольно определенно указывает эпоху возникновения первых приказов, время, когда совершился переход от управления посредством лиц к управлению посредством учреждений. Впрочем, этот переход не был резкой заменой одного порядка администрации другим, основанным на иных началах. Перемена носила более технический, точнее, бюрократический характер, чем политический: приказы были постепенным развитием, осложнением дворцовых ведомств. В XIV в. при несложном княжеском хозяйстве для управления той или другой его отраслью достаточно было одного лица, которое действовало больше посредством устных распоряжений или обращаясь для письменных актов к помощи немногочисленного общего штата дворцовых дьяков. По мере того как государственное хозяйство становилось сложнее, административные задачи делались разнообразнее, развивалось и письменное делопроизводство. Тогда боярину введенному понадобилась особая канцелярия с дьяком и подьячим, секретарем и подсекретарями, иногда еще и товарищ для совместного ведения дел. Как скоро в ведомстве складывался такой штат, с той минуты и возникал приказ как постоянное учреждение. Так, ведомство удельного дворецкого превратилось в приказ Большого дворца, ведомство боярина конюшего - в Конюшенный приказ и т. д. Но рядом с приказами, которые развивались из прежних дворцовых ведомств, возникали приказы новые, для которых не было соответственных частей при удельном дворце. Эти приказы вызывались новыми потребностями государственной жизни. Теперь, с одной стороны, возникали такие правительственные задачи, которые не укладывались в тесные рамки дворцового хозяйства, с другой - все сильнее чувствовалась потребность стянуть к центру такие правительственные дела, которые прежде находились в безотчетном распоряжении областных правителей. Так в центре накоплялось много новых правительственных дел и задач. По мере их накопления и возникали один за другим новые приказы в продолжение XV и XVI вв. В удельное время князь в несложных внешних своих сношениях обходился без особого лица, для них назначенного: каждый вопрос внешней политики разрешался самим князем с боярами введенными. Когда внешние отношения Московского государства усложнились, в Москве появился приказ, их ведавший, - Посольская изба, министерство иностранных дел.. В удельное время военно-служебные дела служилых людей по своей простоте также не требовали особого ведомства. В XV и XVI вв., когда служилый класс разрастался все более, а войны учащались, военным делом и классом стало заведовать особое место, получившее название Разряда, или Разрядного приказа. С развитием служилого землевладения, поместного и вотчинного, возник Поместный приказ. Таков один ряд новых приказов, вызванных усложнением центрального управления. Другой ряд возникал вследствие правительственной централизации. В удельное время много правительственных дел отдано было в бесконтрольное распоряжение областных правителей; теперь интересы государственного порядка потребовали установления известного надзора за действиями кормленщиков. Удельные наместники и волостели ведали все уголовные дела; теперь важнейшие преступления изъяты были из их компетенции и для решения таких дел создан был особый приказ - Разбойный. Удельные областные правители ведали все дела о холопах; теперь эти дела подчинены были особому центральному учреждению - Холопьему приказу. Так мозаически пристраивались новые приказы к старым, и к концу XVI в. они образовали сложное здание московской приказной администрации, в которой считалось не менее 30 особых учреждений. Московское управление складывалось, как строились государевы московские дворцы: вместе с ростом царской семьи и хозяйства к основному корпусу прибавлялись пристройки и надстройки, терема, светлицы, новые крыльца и переходы. Из сказанного видно, что московские приказы имели троякое происхождение: одни развивались из дворцовых ведомств удельного времени; другие были вызваны новыми правительственными задачами, возникшими с образованием Московского государства; наконец, третьи были созданы стремлением стянуть важнейшие правительственные дела из областей к центру. Гораздо труднее произвести точную группировку приказов по свойству подведомственных им дел. Так как приказы возникли не вдруг, по одному плану, а появлялись постепенно, по мере надобности, с усложнением административных задач, то распределение правительственных дел между ними представляется чрезвычайно неправильным и запутанным на наш взгляд, привыкший к строгой регламентации и точному распределению дел по существу. Потому чрезвычайно трудно, привести приказы в систему; указать основания распределения дел между ними. В этом распределении московские государственные люди руководствовались не политическими принципами, а практическими удобствами. Так, незаметно мысли о разделении суда и администрации: хотя было четыре специальных судных приказа по гражданским делам - Московский, Владимирский, Дмитровский и Рязанский, однако судебные дела и между ними гражданские ведались и в других приказах, по-видимому чисто административного характера. По существу дел приказы можно распределить на два основных разряда, как и распределял их еще в сороковых годах прошлого столетия Неволин. К первому отделу относились приказы общегосударственные, которые ведали общие государственные дела на всем пространстве государства или в значительной его части: таковы были приказы Посольский, Разрядный, Разбойный, Холопий, приказ Большого прихода, ведавший государственные доходы, преимущественно неокладные, и пр. Другую группу составляли приказы, которые можно назвать территориальными: они ведали всякие, или, лучше сказать, различные, дела, но только в известных частях государства. Сюда можно отнести наибольшее количество приказов. Таковы были Казанский дворец, возникший после завоевания Казани и управлявший бывшими царствами Казанским, Астраханским и Сибирским, потом выделившийся из него приказ Сибирский, а также местные дворцы, которые ведали под руководством приказа Большого дворца дворцовые дела в областях государства, бывших прежде независимыми княжествами или областями. Новгородский, Тверской и другие. Этой группировке нельзя приписать ни достаточной точности и полноты, ни особенного значения. Систематическая классификация приказов вообще не удавалась их исследователям, как не удавалась она и их творцам, московским государям. Для нас важнее видеть, по каким отраслям управления размножались приказы более усиленно и по каким менее. Сравнительное внимание правительства в этом отношении - показатель и уровня политического сознания, и наиболее настоятельных государственных потребностей. Мы распространим свой расчет и на приказы XVII в.: характер государственного строительства и при новой династии изменился очень мало; да и многие приказы, впервые появляющиеся в документах XVII в., наверное или вероятно существовали раньше. Насчитываем до 15 приказов по военному управлению, не менее 10 по государственному хозяйству и до 13 по дворцовому ведомству. При виде такой организации становится ясным направление московской правительственной деятельности. Видим, что особенные усилия были обращены на устройство отраслей управления, составляющих безраздельную область государства, а также на расширение удельной кремлевской обстановки, какою окружен был московский государь со своим необъятным дворцовым хозяйством. Между тем в обширной сфере внутреннего благоустройства и благочиния, непосредственно соприкасающейся с народными нуждами и интересами, находим всего 12 приказов, да и из тех одни, как Аптекарский и Книгопечатный, были незначительные конторы с очень ограниченным кругом действия, другие служили только потребностям столицы или администрации: таковы были два Земских двора - полицейские управления города Москвы - и известный с начала XVI в. Ямской приказ - министерство почт, назначенный преимущественно для рассылки приказных бумаг и для развозки чиновников по казенной надобности. Попечение об общем благосостоянии, пути сообщения, народное здравие и продовольствие, общественное призрение, содействие промышленности и торговле, наконец, народное просвещение - все эти элементарные условия общественного благосостояния не находили себе прямых органов в строе приказного управления, а со стороны церкви, точнее, церковных властей, насколько касалось их общее благосостояние, государство не встречало не только поощрения, но даже и поддержки в делах этого рода. Мы уже видели, как холодно отнесся Стоглавый собор к возбужденному царем вопросу об общественном призрении. Приказ Строения богаделен возник только во второй половине XVII в., и то по почину и на средства царя, а исполнение приговора того же Стоглавого собора об учреждении городских церковных училищ, кажется, всего меньше заботило отцов собора, постановивших учредить эти училища и обладавших слишком достаточными для того материальными средствами. Правительство государственное и церковное всего требовало от народа и ничего или почти ничего не давало ему. Может быть, ожидать от того и другого чего-либо большего в XVI в. значило бы предварять время; но установить отсутствие того, чего желательно было бы ожидать от них, бесспорно, значит определить их политический возраст, как и меру их внутренней нравственно-общественной силы.

БОЯРСКАЯ ДУМА. Деятельность приказов объединялась высшим правительственным учреждением, руководившим отдельными ведомствами, - государевой боярской думой. В удельное время, как мы видели, эта дума составлялась из тех или других, вообще немногих бояр, призываемых князем особо по каждому важному делу. Теперь эта дума из тесного и изменчивого по составу совета с колеблющимся ведомством превратилась в постоянное сложное учреждение с более устойчивым составом и определенным кругом дел. Высшие сановники и знатнейшие слуги, заседавшие в удельной думе, все носили звание бояр. Когда в Московском государстве боярство распалось на несколько слоев, неодинаковых по своему происхождению и политическому значению, тогда и в личном составе думы произошло разделение на иерархические чины, соответствовавшие генеалогической знатности думных советников. Представители знатнейших боярских фамилий садились в думу с прежним званием бояр; люди второстепенной знати, состоявшей преимущественно из потомков старинного нетитулованного московского боярства, вводились в совет в звании окольничих, иногда дослуживаясь и до боярского чина; наконец, при великом князе Василии Ивановиче, а может быть и раньше, в составе думы появляется еще новый чин, получивший название "детей боярских, что в думе живут", потом называвшийся короче - думными дворянами; обыкновенно это были дельцы, дослуживавшиеся до места в думе из захудалых боярских фамилий или из дворянской массы, не принадлежавшей к боярству. Значит, думные чины представляли собой различные генеалогические слои служилого класса, сложившегося в XV - XVI вв. В думе присутствовали еще думные дьяки, статс-секретари и докладчики думы. При такой новой организации боярская дума состояла уже не из 3 - 4 бояр введенных, как в удельное время, а из нескольких десятков членов, носивших разные звания. Все они назначались в думу государем. Можно различить два элемента в ее составе - аристократический и бюрократический. В звания бояр и окольничих назначались обыкновенно старшие представители важнейших боярских фамилий; как скоро они достигали известного возраста, им "сказывали думу" - вводили в совет, соображаясь с местническими обычаями и отношениями. Напротив, думные дворяне и думные дьяки, большею частью люди незнатные, получали назначения по усмотрению государя за личные качества или государственные заслуги. Этот второй элемент пока мало заметен и мало влиятелен; во весь XVI в. дума сохраняла строго боярский, аристократический состав. Но правительственное значение думных людей не ограничивалось их сиденьем в думе. Все служилые люди, носившие звания бояр, окольничих и думных дворян, в силу своих званий были членами государственного совета и назывались думными людьми; но те же думные люди управляли московскими приказами, командовали полками в походах и правили областями в качестве наместников и воевод. Полковой воевода или уездный наместник, конечно, не могли постоянно заседать в московской думе; поэтому на ежедневные ее заседания являлись большей частью только начальники московских приказов, судьи, как они назывались, которых должность привязывала к столице. Сами думные дьяки не были исключительно секретарями и докладчиками думы: каждый из них управлял известным приказом. То были обыкновенно главные дьяки или начальники важнейших приказов - Посольского, Разрядного, Поместного и иногда либо Новгородского разряда, либо Казанского дворца, так что думных дьяков обыкновенно бывало трое или четверо. Дела посольские, разрядные и поместные непосредственно вела сама дума; потому приказы, в которых сосредоточивались эти дела, были как бы отделениями думской канцелярии; потому же во главе их и стояли дьяки, а не бояре или окольничие. Главное место между этими приказами принадлежало Большому Московскому разряду: заведуя служебными назначениями служилых людей, он сообщал другим приказам касавшиеся их распоряжения государя и его совета, как и вносил в думу дела, восходившие к государю помимо приказов, так что Думный разрядный дьяк имел значение государственного секретаря. Постоянное присутствие в думе начальников важнейших приказов сообщало ей вид совета министров. Дума ведала очень обширный круг дел судебных и административных; но, собственно, это было законодательное учреждение. Каждый новый закон исходил из думы с обычною пометой: "Государь указал, и бояре приговорили". Законодательное значение думы теперь уже не держалось только на давнем обычае, а прямо утверждено было в Судебнике 1550 г., одна статья которого гласит: "А которые будут дела новые, а в сем Судебнике не написаны, и как те дела с государева докладу и со всех бояр приговору вершатся, и те дела в сем Судебнике приписывати". Все дополнительные к Судебнику указы и были приговорами думы. Далее, дума руководила действиями приказов и имела контроль над областным управлением. Она же решала множество судебных дел, как высшая или единственная инстанция. Члены думы собирались на заседания во дворце, в Кремле или где находился государь, обыкновенно рано по утрам, летом при восходе солнца, зимой еще до рассвета; заседания длились часов по пяти-шести, между заутреней и обедней, и нередко возобновлялись вечером, когда думные люди, соснув после обеда, с первым ударом колокола к вечерне опять съезжались во дворец. На заседании советники рассаживались по чинам, окольничие ниже бояр и т.д., а люди одного чина - по породе, в местническом порядке; дьяки присутствовали стоя; иногда царь сажал и их. Заседание думы обозначалось выражениями "сидеть за делы" или, если на заседании присутствовал сам царь, "слушать дел с бояры". Ходить с докладами в думу значило "всходить с делами в верх перед бояр". Приемные и жилые покои дворца вообще назывались верхом. Дума сама очень редко возбуждала вопросы, подлежавшие ее обсуждению. Законодательный почин обыкновенно шел снизу или сверху, а не из среды самого совета. Текущие дела вносились в думу начальниками приказов, каждым по своему ведомству; что не могло быть доложено ни из какого приказа, что не входило в текущее приказное делопроизводство, то вносил в думу сам государь; ему принадлежал почин в важнейших делах внешней политики и внутреннего государственного строения. Государь часто сам председательствовал в думе, "сидел с бояры о делах"; нередко он приказывал боярам "без себя сидеть" об известном деле. Иногда бояре не решались без государя произнести окончательного приговора о том, чего им "без государева указу вершить было немочно", и тогда дело докладывалось отсутствовавшему государю. Но если бояре, заседая без государя, по данному им полномочию находили возможным решить законодательный вопрос, то их приговор получал силу закона, не восходя к государю на утверждение. Таков был обычный порядок думского законодательства. Начальник приказа вносил в думу запрос о новом законе на имя государя в обычной формуле: "И о том великий государь что укажет?" Государь, если не решал дела сам или с боярами, указывал о том сидеть боярам, приговор которых и становился законом. Предварительный указ государя, ставивший вопрос на очередь, и боярский приговор - таковы два необходимых момента законодательного процесса; они обозначены в формуле государь указал, и бояре приговорили; третий момент, утверждение приговора всех бояр отсутствовавшим государем, представляется случайностью или исключением. Были, кажется, только два рода боярских приговоров, которые всегда представлялись на утверждение государя в случае его отсутствия на заседании, - это приговоры о местнических делах и о наказании за тяжкие преступления; пересмотр дел второго рода обыкновенно сопровождался отменой или смягчением наказания. Иногда, в особо важных случаях, обычный состав думы расширялся, и в нее входил сторонний правительственный фактор - глава русской церковной иерархии, один или с высшим духовенством, епископами. Этот высший иерарх, до конца XVI в. митрополит, а потом патриарх, со своими епископами составлял особый правительственный совет, ведавший дела русской церкви и называвшийся Освященным собором. Этот собор действовал или независимо от государевой думы, или вместе с нею, или по ее указанию. Совместное или подчиненное действие Освященного собора вызывалось церковными делами, близко касавшимися интересов государства, или делами государственными, соприкасавшимися с ведомством церкви. Для решения таких дел созывались соединенные собрания боярской думы и Освященного собора. Такие собрания носили специальное название соборов, которые надобно отличать от земских.

ХАРАКТЕР ЕЕ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ. Обсуждение дел в думе излагалось думными дьяками в протоколах или "списках государеву сиденью о всяком земском указе"; но это, кажется, не было постоянным правилом, и от XVI в. до нас не дошло таких записей. Только местнические тяжбы, которые решала дума, записывались подробно для дальнейших справок. Дьяки всегда помечали только приговоры думы, которые потом облекались в форму указа или закона. Приведу для примера случай из XVII в., достаточно выясняющий не только отношения пометы к указу, но и административный темперамент времени. На неумелое донесение нераспорядительного уездного воеводы положена была помета: "Отписать с опалой". Помета была разработана в указ, начинающийся внушительными словами: "И ты, дурак безумный, худой воеводишка! Пишешь" и пр. По отсутствию протоколов мы мало знаем о том, как шли совещания в думе и как составлялись приговоры. Но известно, что там бывали прения, даже возражения самому государю, "встречи". О великом князе Иване III рассказывали, что он любил встречу и жаловал за нее. Сын его Василий не был так сдержан и почтителен к чужому мнению: из бесед Берсеня-Беклемишева узнаем о бурной сцене, устроенной великим князем строптивому оппоненту, которого он с бранью выгнал из совета, положив на него опалу. Иногда, в тревожные времена, при борьбе придворных партий, прения разгорались, по словам летописи, в "брань велию, и крик и шум велик, и слова многие бранные". Это были редкие, исключительные случаи. Обычное течение дел в думе отличалось строгой чинностью, твердостью форм и отношений. По крайней мере такое впечатление выносится из уцелевших остатков деятельности думы. Ее строй, авторитет и обычный порядок делопроизводства как будто рассчитаны были на непоколебимое взаимное доверие ее председателя и советников, свидетельствовали о том, что между государем и его боярством не может быть разногласия в интересах, что эти политические силы срослись между собою, привыкли действовать дружно, идти рука об руку и что идти иначе они не могут и не умеют. Бывали столкновения; но они шли вне думы и очень слабо отражались на ее устройстве и деятельности. Бывали споры, но не о власти, а о деле; сталкивались деловые мнения, не политические притязания. По своему историческому складу боярская дума не сделалась ареной политической борьбы. Государь ежедневно делал много правительственных дел без участия боярского совета, как и боярский совет решал много дел без участия государя. Это вызывалось соображениями правительственного удобства, а не вопросом о политических правах и прерогативах, было простым разделением труда, а не разграничением власти. Случай с Берсенем - одна из немногих вспышек нервной раздражительности, вырвавшаяся наружу из этой бесшумной и замкнутой лаборатории московского государственного права и порядка. Здесь, по-видимому, каждый знал свое место по чину и породе и каждому знали цену по дородству разума, по голове. С виду казалось, в этой отвердевшей обстановке не было места политическим страстям и увлечениям, ни в какую голову не могла запасть мысль о борьбе за власть и значение; лица и партии со своими себялюбивыми или своекорыстными помыслами должны были исчезать под давлением государственного интереса и политического приличия или обычая. Таким же характером отличалась и деятельность московских приказов. В этой куче учреждений, возникавших в разное время, без общего плана, по указаниям и нуждам текущей минуты, было много путаницы и толкотни, изводилось много бумаги и времени, делалось немало административных грехов; но не слышно отзвуков политической борьбы. Во главе приказов большею частью ставились люди, которые заседали и в боярской думе, а там они были такими же послушными рутинными дельцами, как здесь являлись сдержанными лояльными советниками.