ЛЕКЦИЯ LXIV

ПРОМЫШЛЕННОСТЬ И ТОРГОВЛЯ. ПЛАН И ПРИЕМЫ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ПЕТРА В ЭТОЙ ОБЛАСТИ. I. ВЫЗОВ ИНОСТРАННЫХ МАСТЕРОВ И ФАБРИКАНТОВ. II. ПОСЫЛКА РУССКИХ ЛЮДЕЙ ЗА ГРАНИЦУ. III. ЗАКОНОДАТЕЛЬНАЯ ПРОПАГАНДА. IV. ПРОМЫШЛЕННЫЕ КОМПАНИИ, ЛЬГОТЫ. ССУДЫ И СУБСИДИИ. УВЛЕЧЕНИЯ, НЕУДАЧИ И УСПЕХИ. ТОРГОВЛЯ И ПУТИ СООБЩЕНИЯ.

ПРОМЫШЛЕННОСТЬ И ТОРГОВЛЯ. Подушная перепись нашла для казны много новых податных плательщиков, увеличила количество тяглого труда. Меры, обращенные на промышленность и торговлю, имели целью подъем качества этого труда, усиление производительной работы народа. Это была область преобразовательной деятельности, после войска всего более заботившая преобразователя, наиболее сродная его уму и характеру и не менее военной обильная результатами. Здесь он обнаружил и удивительную ясность, и широту взгляда, и находчивую распорядительность, и неутомимую энергию и явился не только истым преемником московских царей, хозяев-вотчинников, умевших приобретать и копить, но и государственным деятелем, мастером-экономом, способным созидать новые средства и пускать их в народный оборот. Предшественники Петра оставили ему в этой области только помыслы и робкие начинания; Петр нашел план и средства для широкого развития дела.

ПЛАН И ПРИЕМЫ. Одной из плодотворнейших идей, какие начинают шевелиться в московских умах XVII в., было сознание коренного недостатка, которым страдала финансовая система Московского государства. Эта система, возвышая налоги по мере увеличения нужд казны, отягощала народный труд, не помогая ему стать более производительным. Мысль о предварительном подъеме производительных сил страны, как о необходимом условии обогащения казны, и легла в основу экономической политики Петра. Он поставил себе задачей вооружить народный труд лучшими техническими приемами и орудиями производства и ввести в народнохозяйственный оборот новые промыслы, обратив народный труд на разработку не тронутых еще богатств страны. Задав себе это дело, он затронул все отрасли народного хозяйства; не осталось, кажется, ни одного производства, даже самого мелкого, на которое Петр не обратил бы зоркого внимания: земледелия во всех его отраслях, скотоводства, коннозаводства, овцеводства, шелководства, садоводства, хмелеводства, виноделия, рыболовства и т. д. - всего коснулась его рука. Но более всего потратил он усилий на развитие обрабатывающей промышленности, мануфактур, особенно горного дела, как наиболее нужного для войска. Он не мог пройти мимо полезной работы, как бы скромна она ни была, чтобы не остановиться, не войти в подробности. Во французской деревушке он увидел священника, работавшего в садике; сейчас с расспросами и с практическим выводом для себя: буду понуждать своих ленивых деревенских попов к обработке садов и полей, чтобы они снискивали надежнейший хлеб и лучшую жизнь. Познакомившись с Западной Европой, Петр навсегда остался под обаянием ее промышленных успехов. Эта сторона западноевропейской культуры, кажется, всего более приковала к себе его внимание: фабрики и заводы главных промышленных центров Западной Европы - Амстердама, Лондона, Парижа он изучил особенно тщательно, записывая свои наблюдения. Он познакомился с Западной Европой, когда там в государственном и народном хозяйстве господствовала меркантильная система, основная мысль которой, как известно, состояла в том, что каждый народ для того, чтобы не беднеть, должен сам производить все, им потребляемое, не нуждаясь в помощи чужестранного труда, а чтобы богатеть, должен вывозить как можно больше и ввозить как можно меньше. Усвоив себе такой же взгляд по наблюдениям или самобытно, Петр старался завести дома всевозможные производства, не обращая внимания на то, во что обойдется их заведение. Его поклонник Посошков, кажется, верно истолковывал его мысль, говоря, что хотя в первые годы новое домашнее производство обойдется и дороже заморского, зато потом, упрочившись, окупится. Здесь Петр руководился двумя соображениями: 1) Россия не уступает другим странам, а превосходит их обилием разных природных богатств, еще не тронутых и даже не приведенных в известность; 2) разработку этих богатств должно вести само государство принудительными мерами. Оба эти соображения Петр не раз высказывал в своих указах. Так он писал: "Наше Российское государство пред многими иными землями преизобилует и потребными металлами и минералами благословенно есть, которые до нынешнего времени без всякого прилежания исканы". Завести новое полезное производство, шелковицу, виноградарство, отыскать нетронутую доходную статью и разработать ее, чтобы "божие благословение под землею втуне не оставалось", - это стало главным предметом народнохозяйственных забот Петра. Но в то же время это был крайне бережливый хозяин, зорким глазом вникавший во всякую хозяйственную мелочь: поощряя разработку нетронутых природных богатств страны, он дорожил ими, оборонял их от хищнических рук, от бесцельного истребления, особенно берег строевой лес, зная бестолковое отношение к нему русского народа, хлопотал об ископаемом топливе, торфе и каменном угле, думал о полезном употреблении вещей, которые бросали за негодностью, из обрубков и сучьев корабельного дерева предписывал делать оси и жечь поташ. Как эта мелочная бережливость напоминает великого князя московского Ивана III, который, посылая баранов на продовольствие иноземных послов в Москве, шкурки приказывал вернуть обратно! Для корабельного леса Петр стеснял даже непререкаемую по закону и набожному чувству волю русских покойников, любивших ложиться на вечный покой в цельных выдолбленных гробах, дубовых или сосновых. В инструкции 1723 г. обер-вальдмейстеру, лесному министру при Адмиралтейской коллегии, дозволялись цельные гробы только еловые, березовые и ольховые, а сосновые разрешались лишь сшивные из досок, и то указной меры; дубовые запрещались безусловно. Петр следил за всеми, будил дремлющие силы и очень мало рассчитывал на добровольную частную инициативу. При русской робости перед новым делом без правительственного принуждения Петр не надеялся добиться успеха в промышленности: "Хотя что добро и надобно, а новое дело, то наши люди без принуждения не сделают". Мануфактур-коллегии он предписывал вести дела с фабрикантами "не предложением одним, но и принуждением, и вспомогать наставлением, машинами и всякими способами", поддерживая промышленников-предпринимателей, чтобы, "видя ту государеву милость, всяких чинов и народов люди с вящей охотой и безопасно в компании вступали". Он сравнивал свой народ с детьми: без понуждения от учителя сами за азбуку не сядут и сперва досадуют, а как выучатся, благодарят. "Не все ль неволею сделано, - раздумчиво восклицает он в 1723 г., оглядываясь на свою с лишком тридцатилетнюю деятельность, - а уже за многое благодарение слышится, от чего уже плод произошел". Из наблюдений над порядками западноевропейской промышленности и из собственных соображений и опытов Петра вышел ряд мер, которые он прилагал к развитию русской промышленности. Вот краткий их перечень.

I. Вызов иностранных мастеров и фабрикантов. Вслед за Петром в 1698 г. в Россию наехала пестрая толпа всевозможных художников, мастеров и ремесленников, которых Петр за границей пригласил на свою службу; в одном Амстердаме он нанял до тысячи разных мастеров и ремесленников. Одной из главных обязанностей русских резидентов при иностранных дворах также был набор иноземных мастеров на русскую службу. В 1702 г. по Германии распубликован был манифест Петра, приглашавший в Россию иноземных капиталистов, фабрикантов и ремесленников на выгодных условиях. С тех пор начался усиленный прилив в Россию заграничного фабричного и ремесленного люда; иноземцы соблазнялись выгодными условиями, какие им предлагались, и точным исполнением данных обещаний со стороны русского правительства. Петр особенно дорожил французскими мастерами и ремесленниками, получившими громкую известность в Европе со времен Кольбера. Осматривая фабрики в Париже, Петр особенно пленился шпалерной гобеленовой и захотел основать такую же в Петербурге; в 1716 г. выписал четырех мастеров и во главе их знаменитого в свое время французского архитектора Леблона, "прямую диковину", как называл его сам Петр, дал ему в Петербурге казенную квартиру на три года и жалованья 5 тысяч рублей (около 40 тысяч рублей на наши деньги) с правом выехать через пять лет из России со всем имуществом беспошлинно. Шпалерную фабрику завели, но мастерам пришлось за неимением пригодной шерсти для выделки шерстяных шпалер сидеть без дела. Ни за кем из своих Петр не ухаживал так, как за заграничными мастерами: по инструкции Мануфактур-коллегии в случае, если иноземный мастер захочет выехать за границу до контрактного срока, производилось строгое расследование, не было ли ему какого стеснения, не обидел ли его кто-нибудь, и хотя бы он не выразил прямо недовольства, а только показал вид недовольного, предписывалось жестоко наказывать виновных. Такие выгоды давались иноземным мастерам и фабрикантам с одним непременным условием: "учить русских людей без всякой скрытности и прилежно".

II. Посылка русских людей за границу для обучения мастерством. В продолжение царствования Петра по всем главным промышленным городам Европы рассеяны были десятки русских учеников, за обучение которых Петр дорого платил иноземным мастерам. Как в военном деле русские матросы ездили учиться в Голландию, а оттуда плавали в Турцию, в обе Индии и в другие государства, по выражению князя Куракина, "по всему свету рассеяны были", так и в промышленной области русские люди по распоряжению правительства учились всюду за границей всевозможным искусствам и мастерствам, начиная с "филозофских и дохтурских наук" до печного мастерства и до искусства обивать комнаты и убирать кровати. Особенно заботило Петра обучение мануфактурам. Срочнонаемные иноземные мастера, обязывавшиеся обучать русских, делали это неохотно и небрежно и, отжив сроки, уезжали, оставляя "учеников без совершенства их науки", возбуждая подозрение, не дают ли они на то присяжного обязательства своим цехам на родине. Петр предписывал Мануфактур-коллегии посылать в чужие края склонных к мануфактурному обучению молодых людей, обещая им казенное содержание за границей и привилегии их фамилиям в меру их успехов.

III. Законодательная пропаганда. Государственное руководительство и церковное пастырство воспитали в древнерусском человеке две совести: публичную - для показа согражданам и приватную - для себя, для домашнего обихода. Первая требовала наблюдать честь и достоинство звания, в каком кому привелось состоять; вторая все разрешала и только требовала периодической покаянной очистки духовником хотя бы раз в год. Эта двойственность совести много затрудняла успехи промышленности в России. На посадских торгово-промышленных людях лежало тяжелое тягло "по торгам и промыслам"; они оплачивали прямым налогом свои городские дворы и промысловые заведения, вносили пошлину в 5% с торгового оборота и несли ответственные безмездные службы по нарядам казны. По Уложению всякий, промышляющий в городе, обязан приписаться к городскому тягловому обществу или участвовать в городском тягле. Но привилегированные классы, служилые люди и духовенство, особенно богатые монастыри, вели беспошлинную торговлю, стесняя купеческий рынок, и без того тесный при господстве натурального хозяйства и бедности сельского населения. При своей гражданской недобросовестности эти классы, не стыдясь промысла, не гнушаясь званием, свысока, с пренебрежением смотрели на торгашей, как на "подлое всенародство", наклонное к обману, к обмеру и обвесу, порокам, помощью которых изворачивались в своем трудном положении многие из торгового люда. В записках иностранных наблюдателей плутовство московского купечества стало общим местом на тему: не обманешь - не продашь. Между тем на земских соборах XVII в., например, в 1642 г., как и в сословных совещаниях с правительством, видели мы, торгово-промышленные люди в лице своих выборных представителей являются единственным классом русского общества, в котором еще светился политический смысл, пробивалось гражданское чувство, понимание общего блага. У Посошкова, крестьянина-промышленника, успевшего подумать о многом, о чем не умели думать высшие классы, звучит заслуженное чувство профессиональной досады, когда он пишет, что торгуют дворяне, бояре и их дворовые, офицеры, церковные причетники, приказные люди, солдаты и крестьяне, и торгуют беспошлинно, отбивая хлеб у тяглого торговца. Русским купцам приходилось вести тяжелую конкуренцию с опытным и сплоченным иноземным купечеством, покровительствуемым подкупными московскими властями. Пора, желчно замечает Посошков об этих иноземных купцах в Москве, пора им отложить свою прежнюю гордость; хорошо им было над нами ломаться, когда наши монархи сами в купеческие дела не вступались, а управляли бояре. Иноземцы, приехав, "засунут сильным персонам подарок рублев во сто - другое, то за сто рублев сделают они, иноземцы, прибыли себе полмиллиону, потому что бояре не ставили купечество ни в яичную скорлупку; бывало на грош все купечество променяют". Петр был, вероятно, очень доволен этими строками, если читал сочинение Посошкова, для него и написанное. Все время своего царствования он проповедовал в России о достоинстве, "честности" и государственной пользе ремесленных и промышленных занятий, настойчиво провозглашал в своих указах, что такие занятия никого не бесчестят, что торги и ремесла столь же полезны для государства и почетны, как государственная служба и ученье. Вероятно, не один дворянин поморщился, прочитав в указе о единонаследии, что обделенные отцовской недвижимостью кадеты не будут праздны, а принуждены будут "хлеба своего искать службою, учением, торгами и прочим", и этого не ставить ни в какое бесчестие им и их фамилиям ни словесно, ни письменно. В кабинетный свой дневник законодательных предположений рядом с капитальными преобразовательными замыслами Петр заносил и меморию о посылке в Англию для учения делать сапоги, слесарные работы и пр. В 1703 г., когда основывался Петербург, он велел строить в Москве рабочий дом для праздношатающихся и при нем завести различные ремесла, а в 1724 г., когда он слыл уже одной из великих держав в Европе, он велел учить незаконнорожденных всяким художествам в устроенных специально для того домах в Москве и других городах. Мысль положить ни в чем неповинные плоды греха одною из основ русской буржуазии, очевидно, впервые пришла в голову не екатерининскому дельцу И. И. Бецкому, автору проекта о создании в России среднего чина людей из питомцев и питомок Воспитательного дома. При тогдашнем складе понятий и вкусов надобно было обладать известной силой мысли и гражданской смелостью, чтобы самодержавному солдату и мастеровому в законодательных актах пропагандировать буржуазные идеи, казавшиеся тогда столь мало достойными внимания серьезного законодателя. Промышленное предприятие, обдуманно начатое и умело поведенное, Петр признавал государственной заслугой, потому что оно увеличивало количество полезного народного труда и давало хлеб голодным людям. Здесь фискальный инстинкт Петра углублялся до понимания коренных основ гражданского общежития. После, в философское царствование Екатерины II, Петру много досталось от опрятных и изящных людей вроде княгини Дашковой за то, что он тратил свой державный досуг на ремесленные и торгово-промышленные пустяки. Они были бы снисходительнее, если бы помнили, что Петру приходилось выписывать из-за границы мастеров, которые научили бы его подданных лесовиков делать метелки и коробки, и что русское духовенство в своих 700-летних заботах о спасении русских душ не завело школы дешевой, доступной для деревенского народа и пристойной иконописи. "Где надлежало голову, глаза да уста написать, то тут одни точечки наткнуты - да то и образ стал", - пишет Посошков про деревенских иконописцев своего времени.

IV. Промышленные компании, льготы, ссуды и субсидии. Торгово-промышленные заботы Петра, имевшие целью, между прочим, отучить высшие классы гнушаться промышленным людом и делом, не были бесплодны. При нем люди знатные и сановные, корифеи бюрократии, являются промышленными предпринимателями, фабрикантами и заводчиками об руку с простыми купцами. Самым возбудительным средством для промышленной предприимчивости были льготы - казенные субсидии и ссуды; но при этом Петр хотел дать промышленности устройство, которое оправдывало бы эти правительственные заботы. Насмотревшись на приемы и обычаи западноевропейской промышленности, Петр старался и своих капиталистов приучить действовать по-европейски, соединять капиталы, смыкаться в компании. До Петра Русь выработала несколько видов или форм соединения промышленных сил. Так, среди крупного купечества обычной формой такого соединения был торговый дом. Это - союз неразделенных родственников, отца или старшего брата с сыновьями, младшими братьями, племянниками. Здесь не было ни складки капиталов, ни товарищеского совещательного ведения операций: всем делом орудовал посредством нераздельного домового капитала большак, который и отвечал перед правительством за своих подручных, домочадцев-участников, этих купеческих сыновей, братьев, племянников, как их стали звать впоследствии, равно и за простых приказчиков. В конце XVI в. славен был торговый дом солеваров братьев Строгановых, за которыми считали до 300 тысяч рублей наличного капитала (не меньше 15 миллионов рублей на наши деньги). В конце XVII в. известен был дом архангельских судостроителей Бажениных, у которых была своя верфь на Северной Двине. Кроме того, встречаем в XVII в. различные виды складства. Это собственно союзы для сбыта, а не для производства: купец, ездивший по ярмаркам, забирал на комиссию товары у их производителей и продавал вместе со своими, делясь выручкой с доверителями по соглашению. Одну из форм такого складства пытался ввести, как мы видели (лекция LVII), Ордин-Нащокин, по плану которого маломочные торговцы складывались с крупными для поддержания высоких цен на русские вывозные товары. Как в торговом доме основой союза служило родство, так в комиссионном складстве - доверие. Не говорю об артелях, представляющих соединение капитала и труда. Петр предоставил этим самородным союзам действовать как умеют, хотя и принимал их во внимание. Но он считал их недостаточными средствами в международной торгово-промышленной конкуренции. В тот самый год (1699), когда посадские люди изъяты были из ведомства воевод и получили самоуправление, указ 27 октября предписал купецким людям торговать, как торгуют в иных государствах, компаниями и "иметь о том всем купецким людям меж собою с общего совета установление, как пристойно б было к распространению торгов". Голландцы перепугались было, почуяв в указе опасность для своего господства на московском рынке; но московский резидент успокоил их, известив, что русские совсем не умеют приняться за новое дело, и оно пало само собою. Но у Петра были средства удержать его на ногах: это - льготы и принуждение. Льготы, какими Петр поощрял вообще фабричную и заводскую предприимчивость, особенно щедро расточались компаниям. Основатели фабрики или завода освобождались от казенных и городских служб и других повинностей, иногда с неотделенными сыновьями и братьями, приказчиками, мастерами и их учениками, могли известное число лет беспошлинно продавать свои товары и покупать материалы, получали безвозвратные субсидии и беспроцентные ссуды. Мануфактур-коллегия обязана была особенно прилежно следить за компанейскими фабриками, в случае их упадка - "как наискорее" расследовать причину и, если она оказывалась в недостатке оборотных средств, тотчас "чинить капиталом вспоможение". Промышленные предприятия ограждались от иноземной конкуренции запретительными пошлинами, которые возвышались по мере роста туземного производства, так что достигали стоимости привозного товара, если выработка этою товара на русских фабриках равнялась заграничному привозу До учреждения Мануфактур-коллегии в 1719 г. компаниям предоставлялось право суда над фабричными служащими и рабочими по гражданским и фабричным делам, потом перешедшее к названной коллегии, которая судила вместе с фабричными и самих фабрикантов. В интересах промышленности Петр нарушал даже собственные указы: во все продолжение своего царствования он свирепствовал против беглых крестьян, строжайше повелевая возвращать их к владельцам и штрафуя приемщиков; но указом 1722 г. (18 июля) прямо запрещено было отдавать с фабрик рабочих, хотя бы это были беглые крепостные. Наконец, указом 18 января 1721 г. фабрикантам и заводчикам из купцов дано было дворянское право приобретать к их фабрикам и заводам "деревни", т. е. земли, населенные крепостными крестьянами, только с оговоркой "токмо под такою кондициею, дабы те деревни всегда были уже при тех заводах неотлучно". Так фабрикант-купец получал возможность иметь обязательные рабочие руки. Все это дает понять то чрезвычайно привилегированное положение, в какое поставил Петр класс мануфактурных и заводских промышленников. Занятие их Петр ставил наряду с государственной службой, в некоторых отношениях даже выше ее, предоставил фабрикам и заводам право укрывать беглых, которым не обладали служилые землевладельцы, дал мужику-капиталисту дворянскую привилегию, право владеть землей с крепостным населением. Фабрика и завод при Петре являются преемниками древнерусского монастыря: подобно последнему они получают значение нравственно-исправительных учреждений. Целым рядом указов Петр предписывал "виновных баб и девок" отсылать на фабрики и заводы для исправления. Таким образом, на смену старого боярства теперь рядом с вельможами табели о рангах становилась знать ткацкого станка и чугуноплавильной печи.

УВЛЕЧЕНИЯ, НЕУДАЧИ, УСПЕХИ. В какой мере достиг Петр целей своей народнохозяйственной политики - пробудить русскую промышленную предприимчивость, направить ее на разработку нетронутых богатств страны и освободить туземный рынок от гнета заграничного ввоза? Он верил в возможность всего этого, и патриотически настроенные современники разделяли его веру. Посошков, например, отважно уверен, что мы можем обойтись без иноземных товаров, а иноземцам без наших и 10 лет не прожить, и потому "нам подобает над ними господствовать, а им рабствовать перед нами". По-видимому, с той же целью поднять предпринимательскую энергию Петр вовлекал в промышленные компании не только купцов, но и дворян и сановников. Светлейший князь Меншиков, который мог беспошлинно трепать за бороду любого именитого торговца, вместе с несколькими купцами образовал товарищество для ловли трески, моржей и других зверей на Белом море. Люди, далеко разошедшиеся по своему общественному состоянию, теперь встречались и шли об руку на промышленном поприще. Впрочем, один крупный случай не позволяет преувеличивать промышленного умения сановных "интересентов", как тогда звали компанейщиков. В 1717 г. Петр во Франции увлекся тамошними шелковыми изделиями. Сметливые царедворцы вице-канцлер барон Шафиров и тайный советник граф Толстой вызвались устроить компанию и основать шелковую мануфактуру. В компанию был принят сам князь Меншиков. Петр дал ей широкие привилегии и щедрые пособия, и учредители поставили дело на широкую ногу, но скоро перессорились: Меншиков от компании был отставлен и заменен генерал-адмиралом графом Апраксиным, причем компании даны были новые льготы, между прочим, право беспошлинного ввоза шелковых товаров, которое учредители не замедлили продать частным купцам за 20 тысяч рублей, а потом, изубытчив казну и истратившись сами, совсем бросили дело. Такая участь постигла не одну эту любительскую фабрику. Да и сам Петр, лелея льготами любимые компании, постепенно отдалял их от западноевропейских образцов и не в сторону свободной предприимчивости, переделывая их на московский лад. Русская предприимчивость не оправдала ожиданий преобразователя: приходилось указами предписывать капиталистам строить фабрики, составлять компании, назначать компанейщиков и их товарищей. Петр обыкновенно на казенный счет строил надобную новую фабрику или завод и потом на льготных условиях сдавал их, даже навязывал частным предпринимателям. Так в 1712 г. велено было завести казной суконные фабрики и отдать торговым людям, собрав компанию, "а буде волею не похотят, хотя в неволю, а за завод деньги брать погодно с легкостью, дабы ласково им в том деле промышлять было". Так заведение фабрики или образование компании становились службой по наряду, своего рода повинностью, а фабрика и компания получали характер государственного учреждения. Петр пользовался старым порядком, чтобы, перетасовав его условия, применить его к новым фискальным нуждам. Прежде казна эксплуатировала свои доходные статьи, кабаки, таможни или посредством вольного откупа с торгов из-за наддачи, или посредством верной службы выборных агентов. Теперь возникли новые производства, новые доходные статьи, обещавшие также, по указу о компаниях, "в сборах казны пополнение", но требовавшие видоизмененных способов фискальной эксплуатации. В своих фабриках и компаниях Петр соединил принудительность предприятия с монопольностью производства. Такое казенно-парниковое воспитание промышленности неизбежно вело к правительственному вмешательству, а мелочная регламентация и придирчивый надзор при непривычке к делу отпугивают охотников. Была и еще одна помеха успехам промышленности: это - запуганность капиталов. При общем бесправии внизу и произволе наверху робкие люди не пускали в оборот своих сбережений: крестьяне и рядовые промышленные люди прятали их в землю от помещиков, от податных и таможенных сборщиков, а дворяне по ходячему тогда между ними правилу стричь своих крестьян догола, как овец, не желая колоть глаза другим столь благоприобретаемыми избытками, запирали свое золото в ларцы или, кто поумнее, отправляли его в лондонские, венецианские и амстердамские банки. Так свидетельствуют современники Петра, прибавляя, что сам князь Меншиков держал в Лондоне на вкладе не один миллион. Таким образом из народнохозяйственного оборота уходила масса капитала. Но капитал, воздерживавшийся от своего права нарастать оборотом, тогда почитался тунеядцем, лишавшим казну ее законной прибыли, десятой деньги, 5% сбора с оборота, и преследовался как контрабанда, подлежавшая полицейской выемке. В первые годы Северной войны был издан указ: кто станет деньги в землю хоронить, а кто про то доведет и деньги вынет, доносчику из тех денег треть, а остальное на государя. По требованию подлежащих учреждений все торгово-промышленные обыватели обязаны были заявлять свои пожитки, оборотные средства, по которым шла общественная раскладка налога. Донос тогда служил главным агентом государственного контроля, и его очень чтила казна. В селе Дединове на Оке жили братья Шустовы, люди смирные, никаким промыслом не занимавшиеся, жившие в свое удовольствие. Они заявили у себя пожитков всего тысячи на две, на три. Но плут-купец в 1704 г. донес, что это - богачи, унаследовавшие от дедов огромное богатство, которое истощают пьянством, а не умножают. Из Москвы последовала выемка, которая обнаружила в нежилых палатах двора Шустовых между полов и сводов 4 пуда 13 фунтов червонцев да китайского золота и старых московских серебряных денег 106 пудов. Переложив эту массу золота и серебра на тогдашние деньги, а эти последние на нынешнюю валюту, найдем, что этот открытый выемкой дедовский клад Шустовых представлял собою капитал более чем в 700 тысяч рублей на наши деньги, который и был конфискован за то, что не был объявлен. Здесь капитал, опасаясь погибнуть среди безнарядья, прятался от работы, к какой призывал его преобразователь; в других местах ценный материал, уже заготовленный для дела, пропадал от того, что преобразователь не умел или не успевал им распорядиться. Велено было заготовить к походу конскую сбрую и другие полковые припасы; ими завалили в Новгороде две палаты; там они и сгнили за непоследованием дальнейшего указа, и эту гниль потом выгребали оттуда лопатами. Предписано было везти к Петербургу вышневолоцкою системою дубовый лес для балтийского флота: в 1717 г. это драгоценное дубье, среди которого иное бревно ценилось тогдашних рублей во сто, целыми горами валялось по берегам и островам Ладожского озера, полузанесенное песком, потому что указы не предписывали освежать напоминаниями утомленную память преобразователя, который в то время блуждал по Германии, Дании и Франции, устрояя мекленбургские дела. Это - изнанка дела. От большой стройки всегда остается много сора, и в торопливой работе Петра пропадало много добра. На впечатлительных и поверхностных наблюдателей народнохозяйственные его предприятия производили сильное впечатление: Россия представлялась им как бы одним заводом; повсюду извлекались из недр земных сокрытые дотоле сокровища; повсюду слышен был стук молотов и топоров; отовсюду текли туда ученые и всяких званий мастера с книгами, инструментами, машинами, и при всех этих работах виден был сам монарх, как мастер и указатель. Но даже иноземцы, недоверчиво смотревшие на промышленные усилия Петра, признавали, что при множестве лопнувших предприятий некоторые производства не только удовлетворяли внутренний спрос, но и снабжали заграничные рынки, например, железом, парусиной. Петр оставил после себя 233 фабрики и завода по самым разнообразным отраслям промышленности. Больше всего заботили его производства, связанные с военным делом, полотняное, парусинное, суконное: в 1712 г. он предписал так поставить суконные фабрики, чтобы через пять лет можно было "не покупать мундиру заморского", но до конца жизни не достиг этого. Наиболее успешное развитие получило при нем горное дело. Горные заводы образовали при нем четыре крупных группы или округа: тульский, олонецкий, уральский и петербургский. В первых двух горное дело завелось еще при царе Алексее, но потом пришло в упадок. Петр поднял его: построены были железные заводы, казенный и частные, кузнецами Баташовым и Никитою Демидовым, а потом в Туле возник казенный оружейный завод, снабжавший оружием всю армию, с обширным арсеналом и слободами оружейных мастеров и кузнецов. В Олонецком краю на берегу Онежского озера в 1703 г. построен был чугунолитейный и железоделательный завод, ставший основанием г. Петрозаводска. Вслед за тем возникло несколько железных и медных заводов, казенных и частных, в Повенце и других местах края. Особенно широко развернулось горное дело в нынешней Пермской губернии; в этом отношении Урал можно назвать открытием Петра. Еще до первой поездки за границу Петр велел разведать всякие руды на Урале. Воротившись с кучей нанятых горных инженеров и мастеров, он, ободренный благоприятными поисками и опытами, показавшими, что железная руда давала чистого доброго железа почти половину своего веса, построил в 1699 г. на реке Невье, в Верхотурском уезде, железные заводы, на которые казна истратила 1541 рублей, да на наем рабочих собрано было с крестьян 10 347 рублей. Еще в 1686 г. для потех Петра привозили в Преображенское сотни тульских ружей мастера Демидова; ему Петр в 1702 г. и сдал Невьянские железные заводы с обязательством ставить артиллерийские припасы сколько понадобится. В 1713 г. у Демидова лежало на складе в Москве с его заводов более полумиллиона одних лишь ручных гранат. При умеренных подрядных ценах Демидов так повел дело, что при императрице Анне сын его получал дохода с отцовских заводов более 100 тысяч рублей (около 900 тысяч рублей на наши деньги). Вслед за Невьянскими возникло на Урале много других казенных и частных заводов, которые образовали обширный горнозаводский округ. Управление им сосредоточено было в Екатеринбурге, городе, построенном на реке Исети управителем уральских заводов генералом Геннингом, знатоком горного и артиллерийского дела и одним из благороднейших сотрудников Петра. Город был назван в честь императрицы Екатерины I. К заводам округа для работ и охраны от враждебных инородцев, башкир и киргизов, приписано было до 25 тысяч душ крестьян. К концу царствования Петра в Екатеринбургском округе находилось 9 казенных и 12 частных заводов, железных и медных, из которых пять принадлежали Демидову. В 1718 г. на всех русских заводах, частных и казенных, выплавлено было более 6 1/2 миллионов пудов чугуна и около 200 тысяч пудов меди. Такая минеральная добыча дала возможность Петру вооружить и флот, и полевую армию огнестрельным оружием из русского материала и русской выделки. После Петра осталось более 16 тысяч пушек, не считая флотских.

ТОРГОВЛЯ. КАНАЛЫ. Двигая сильной рукой обрабатывающую промышленность, Петр не меньше того думал о сбыте, о торговле внутренней и особенно внешней морской, в которой Россия рабствовала перед западными мореплавателями. Главнейшим побуждением к войне со Швецией было желание приобрести гавани, даже хотя бы только одну торговую гавань на Балтийском море. Но здесь поперек всем замыслам Петра ложился вопрос о подвозных путях. До прутского похода для постоянных передвижений войск и воинских припасов на бесконечных расстояниях Петр с неимоверными жертвами для окрестного населения прокладывал сеть грунтовых дорог от Азова до Москвы и в других направлениях. С основанием Петербурга пролегла извилистая сухопутная дорога между обеими столицами, тянувшаяся верст на 750. По этой дороге даже иностранные послы недель в 5 добирались из Москвы до Петербурга вследствие грязи и поломанных мостов, дней по 8 дожидались лошадей на станциях. Петр хотел выпрямить этот путь, сократив его верст на 100 слишком, построил уже 120 верст новой дороги от Петербурга, но потом бросил ее, не сумев справиться с новгородскими лесами и болотами. Трудность сухопутных сообщений обращала мысль на русскую реку, и Петр с удивительной силой внимания изучал эту единственную в мире сеть вечно движущихся и не требующих ремонта шоссейных дорог, какую природа дала русской торговле в бассейнах русских рек. В уме Петра много лет складывался великолепный план канализации этих столь остроумно расчерченных природой бассейнов. Но на исполнении этого плана тяжело отозвались колебания внешней политики Петра. В начале деятельности, после взятия Азова, когда для укрепления своей азовской позиции он думал направить торговое движение к азовским портам и даже помышлял о черноморском флоте, он предпринял двойное соединение центральных водных путей с Черным морем двумя каналами, одним - между притоками Волги и Дона, Камышинкой и Иловлей, и другим - через небольшое Иван-озеро (Епифанского уезда), из которого с одной стороны выходил Дон, а с другой - речка Шать, приток Упы, впадающей в Оку; озеро и реки надобно было канализировать, расчистить и углубить. В обоих местах много лет заняты были десятки тысяч рабочих, потрачено множество материала; на Иванском канале построено было уже 12 каменных шлюзов. Но Северная война отвлекла внимание Петра в другую сторону, а потеря Азова в 1711 г. заставила бросить все страшно дорогие азовские и донские сооружения. С основанием Петербурга, естественно, возникла мысль связать новую столицу водным путем с внутренними областями. Сесть в лодку на Москве-реке и высадиться на Неве без пересадки стало мечтой Петра. Со сведущим крестьянином Сердюковым он исходил глухие смежные места новгородского и тверского края, обследовал реки и озера и приступил к устройству Вышневолоцкой судоходной системы, прорыв канал, связавший приток Волги Тверцу с рекой Цной, которая, образуя своим расширением озеро Мстино, выходит из него под названием реки Мсты и впадает в Ильмень. В 1706 г. 4-летняя работа, веденная 20 тысячами рабочих, была окончена; но лет через десять каменный шлюз по небрежности надзора занесло песком, и с трудом удалось расчистить путь. Движение судов по этому водному пути, установившему сообщение Волги с Невой. затруднялось бурным Ладожским озером, причинявшим судоходству большие потери. Плоскодонные суда, проходившие по мелководным рекам Вышневолоцкой системы, не выдерживали бурь на озере и гибли во множестве. Для избежания этих неудобств Петр в 1718 г. задумал провести обводный Ладожский канал, которым суда проходили бы прямо из Волхова при его устье под Ладогой в Неву под Шлюссельбургом, минуя Ладожское озеро. Петр сам с инженерами осмотрел местность между Ладогой и Шлюссельбургом и поручил дело князю Меншикову, ничего в нем не понимавшему, но во все совавшемуся. Меншиков с товарищем своим повел дело так, что истратил больше 2(16) миллионов рублей, без толку копаясь в земле, переморил дурным продовольствием и болезнями тысячи рабочих и ничего не сделал. Петр передал работу вступившему тогда в русскую службу опытному инженеру Миниху, который окончил 100-верстное сооружение уже по смерти Петра. В план Петра входил и другой канал, имевший соединить Волгу с Невой: предположено было прорыть водораздел между реками Вытегрой, притоком Онежского озера, и Ковжей, впадающей в Белоозеро, где много позднее, уже в XIX в., была устроена Мариинская система. Делались также разыскания для соединения Белого моря с Балтийским. Ко всем этим работам не было и приступлено, так что из шести задуманных каналов при Петре окончен был только один - успех очень умеренный. Реки и каналы служили подъездными путями, питавшими подвозом новую столицу и приобретенные Петром балтийские гавани, встречные пункты русской внешней торговли. Северная война дала Петру 7 балтийских портовых городов: Ригу, Пернов, Ревель, Нарву, Выборг, Кронштадт и С.-Петербург; два последних им и были построены. Эти приобретения уже в 1714 г., если не раньше, возбудили вопрос о необходимости изменить самое направление торговых сношений с Западной Европой, которые шли Белым морем чрез Архангельск, единственную морскую гавань у Московского государства до Петра. По основании Петербурга, по мере того как Петр утверждался на балтийских берегах, он хотел перевести внешнюю торговлю с кружного беломорского пути на балтийский, направив ее к новой столице. Но этот торговый переворот затрагивал множество интересов и привычек; против него были и голландцы, давно свившие себе прочное гнездо в Архангельске, и русские купцы, привыкшие к торной северодвинской дороге. Сенаторы поддерживали тех и других, а генерал-адмирал Апраксин даже пригрозил Петру в глаза, что он своей затеей разорит купечество и возьмет себе на шею вечные, никогда не осушаемые слезы. Но Петр твердил одно, что применение принципов всегда трудно, но со временем все интересы примирятся, и устоял в борьбе, лет в 8 перегнул спор в свою сторону. Петербург одержал верх над Архангельском, стал главным портом для внешней торговли: в 1710 г. к Архангельску приходило 153 иноземных корабля, а число иностранных кораблей, пришедших к Петербургу, уже в 1722 г. дошло до 116, в 1724 г. увеличилось до 240; по всем балтийским портам, кроме Пернова и Кронштадта, в 1725 г. числилось в приходе 914 купеческих кораблей из разных стран Западной Европы. Значит, интересы скоро примирились. Из двух задач, какие Петр поставил себе в устроении внешней торговли, успешно разрешена была одна: русский вывоз получил значительное преобладание над ввозом; года через два по смерти Петра Россия вывозила на 2400 тысяч рублей, а ввозила на 1600 тысяч рублей. Но совсем не удалась другая задача - завести русский торговый флот, чтобы вырвать внешнюю торговлю из рук захвативших ее иноземцев: русских предпринимателей на это не нашлось. Настойчивость Петра в деле перевода торговли из Архангельска в Петербург понятна. Петербург со своим оплотом, Кронштадтом, возник как боевой форпост против Швеции. С окончанием войны он утратил бы право на звание столицы, если бы не удержал значение средоточия торговых и всяких других сношений с Западной Европой, а для упрочения этих сношений предпринята была и самая война: не мог же он оставаться только городом чиновников да лагерем двух гвардейских полков, водворенных на Московской его стороне, и четырех гарнизонных, поселенных на Петербургском острове. Но новая столица обошлась крайне дорого. Она строилась на чрезвычайные сборы и людьми, которых по наряду из года в год сгоняли сюда из всех областей государства, даже из Сибири, и содержали кое-как. После 9 лет обременительной работы на 1712 г. наряжено было в Петербург с 8 тогдашних губерний до 5 тысяч новых работников. Едва ли найдется в военной истории побоище, которое вывело бы из строя больше бойцов, чем сколько легло рабочих в Петербурге и Кронштадте. Петр называл новую столицу своим "парадизом"; но она стала великим кладбищем для народа. А как она застраивалась и продовольствовалась! В ней обязаны были строить себе дома высшие должностные лица правительственных учреждений, там возникавших или туда переводимых; туда переселялись, точнее, перегонялись указами дворяне, купцы, ремесленники с семьями, кой-как обстраивались и размещались; все это поселение походило на цыганский табор; сам Петр жил в барачном домике с протекавшею крышею. Пустынные окрестности Петербурга не могли продовольствовать скоплявшегося там люда, и по зимним путям туда тянулись бог весть из какой дали тысячи возов из дворцовых сел и помещичьих усадеб с хлебом и прочими припасами для двора и дворян, другие тысячи - из внутренних городов с купеческими товарами. И такое бивачное, случайное существование продолжалось до конца царствования Петра, положив глубокий отпечаток на склад и дальнейшей жизни невской столицы. Петр слыл уже правителем, который, раз что задумает, не пожалеет ни денег, ни жизней. Рабочих, погибших при постройке гавани у Таганрога, потом разрушенной по договору с турками, исчисляли сотнями тысяч, вероятно, преувеличенно. То же рассказывали и про балтийские гавани. Порты Кронштадта и Петербурга страдали важными недостатками, продолжительным замерзанием, сравнительной пресностью воды, вредной для тогдашних деревянных судов, мелководьем фарватера между этими городами. Потратив напрасно много усилий и денег на устранение неудобств ото льда и мелководья, Петр искал для балтийского флота другой, более удобной гавани, чем кронштадтская, и нашел в Рогервике, в нескольких милях от Ревеля, хороший рейд. Но его надобно было оградить от западных ветров плотинами. Навезли невероятное множество бревен, опустошив леса Лифляндии и Эстляндии, наделали огромных ящиков и, наполнив их булыжником, опустили на глубокое дно рейда; но буря раскидала сооружение. Работу повторяли, но с такой же неудачей, так что наконец страшно дорогое, дело было брошено.