Предлагаемый вниманию заботливого читателя рассказ не несет в себе той обрядовой рафинированной чистоты, как представленная нами чуть ранее в этом разделе статья Клайва Льюиса «Беда с этим N!». [2] Есть тут и лампады, иконы и свечи и крестное знамение… Разумеется Свидетелю это не придется по душе. Но если Вы действительно являетесь православным христианином и, живя или достаточно интенсивно общаясь с ним, уже успели в той или иной мере обсудить все эти темы и он привык к «причудам» Вашего благочестия, то тогда он сможет увидеть подлинное содержание этой истории, не цепляясь сознанием за неприемлемые для него моменты. Многие Свидетели осознают слабость богословской подготовки своих старейшин, которые при всей своей начитанности в Писании, однако не имеют возможности учиться в семинариях и академиях, а кончают только краткие курсы. В данном случае Свидетелю, возможно, будет приятно увидеть в истории о. Анатолия некоторую параллель с тем представлением, которое у него сложилось о своих пастырях – главное не в образовании, а в благочестии и искреннем желании угождать Иегове. С другой стороны Свидетели не привыкли, увы (особенно городские), видеть православных священников с натруженными руками и в поношенной одежде, и это может стать для них неким маленьким открытием, поскольку Сторожевая Башня регулярно пинает христианское духовенство за моральное разложение. Если все же слушатель-Свидетель пожелает поспорить, то Вы, в свою очередь, мягко отклонитесь от возможного спора, сказав ему что-нибудь подобное: «Ну, разве Ты до сегодняшнего дня не знал, что православные крестятся (и т.д)? Я думал, что мы это уже обсуждали и прочел Тебе эту историю ради другого, а именно желая показать, что и среди православного духовенства бывают искренние и порядочные люди. Разве о. Анатолий тому не пример?» Желаем Вам не ошибиться, принимая решение – давать ли своему Свидетелю ознакомиться с рассказом. [3]

Михаил Горушный

Село Струги, где проживает отец Анатолий, ти­хое, бедное, бревенчатое и славится лишь на всю округу густыми сиреневыми садами. Очень давно какой-то прохожий заверил баб, что древо-сирень от всякого мора охраняет, — ну и приветили это древо у себя, и дали развернуться ему от края до края.

В сиреневую пору села не видно. Если смотреть на него издали, то увидишь одно густое лиловое об­лако, лежащее на земле.

В эту пору я ночевал у отца Анатолия. Наши научники и грамотеи считают его "горе-священни­ком", так как и умом он скуден, и образования ма­ленького, и ликом своим неказист, и проповеди у него нескладные, что мужицкая речь.

— Но зато в Бога так верит, — говорили в от­вет полюбившие его, — что чудеса творить может!

Меня уверяли чуть ли не клятвою: когда отец Анатолий молится, то лампады и свечи сами собою загораются!

Окна батюшкиной горницы были открыты в сад, на белую ночь, всю в сирени, зорях и соловьях. Отец Анатолий сидел на подоконнике и несколько раз оборачивался в мою сторону, видимо, ждал, когда я засну. Я притворился спящим.

Отец Анатолий снял с себя затрапезный запла­танный подрясник и облекся в белый, из-под кото­рого видны были дегтярные мужицкие сапоги. Он к чему-то готовился. Расчесывая гребнем рыжевато-пыльную бороду и такие же волосы, рука его вздрагивала. Мне показалось, что по его грубому крестьянскому лицу прошла судорога и между гус­тыми бровями залегло раздумье.

Оглянувшись еще раз на меня, он встал на табу­ретку, зажег огарок свечи и большой для его ма­ленького роста сумрачной земледельческой рукою стал затоплять перед иконами все лампады.

Темный передний угол осветился семью огнями. Встав перед иконами, отец Анатолий несколько ми­нут смотрел на эти огни, словно любуясь ими. От его созерцательного любования в горнице и в си­реневом саду стало как будто бы тише, хотя и пели соловьи.

И вдруг тишина эта неожиданно вздрогнула от глухого вскрика и тяжелого падения на колени отца Анатолия.

Он приник головою к полу и минут десять ле­жал без движения. Меня охватило беспокойство. Наконец он поднимает лицо к Нерукотворному Спасу — большому черному образу посредине — и начинает разговаривать с Ним. Вначале тихо, но потом все громче и горячее:

— Опять обращаюсь к Твоей милости и до седьмидесяти седьмин буду обращаться к Тебе, пока не услышишь меня, грешного священника Твоего!..

Подними с одра болезни младенца Егорку!.. Ему, Господи, семь годков всего... Пожить ему хо­чется... Только и бредит лугами зелеными да как он грибы пойдет собирать, и как раков ловить... Утешь его, мальчонку-то! Возьми его за рученьку! Обними его, Господи, Господи, Господи!.. Один он у родите­лей-то... Убиваются они, ибо кормилец и отрада их помирает!..

— Господи! Как мне легко помыслить о воскре­сении Твоем, так и Тебе исцелить младенца! Надо­ел я Тебе, Господи, мольбами своими, но не могу отступить от Тебя, ибо велико страдание младенца!

Отец Анатолий опять приник лбом к полу и уже всхлипом и стоном выговаривал слова:

— Помоги... исцели... Егорку-то!.. Младенца Ге­оргия!..

Он протянул вперед руку, словно касался края ризы Стоящего перед ним Бога.

Это было страшно. В бедной вдовьей избе, среди суровой мужицкой обстановки, позолоченной лишь лампадными огнями, священник, похожий на мужи­ка, разговаривает с Богом и, может быть, видит неизреченное Его сияние...

Так молиться может только Боговидец. Отец Анатолий положил три земных поклона и как бы успокоился.

Несколько минут стоял молча, изможденный и бледный, с каплями пота на сияющем лбу.

Губы его дрогнули. Он опять заговорил с Богом но уже тише, но с тем же упованием и твердостью.

— Аз недостойный и грешный священник Твой, молил Тебя неоднократно спасти от зловредного винопития раба Твоего Корнилия... и паки молю: спаси его! Погибает он! Жена его плачет, дети пла­чут... Скоро в кусочки они пойдут... Не допусти, Господи! Подкрепи его... Корнилия-то!

Прости такожде раба Твоего Павлушку... т. е. Павла. Павла, Господи! Я все это Тебе по-деревен­ски изъясняю... Огрубел язык мой... Так вот, этот Павлушка... по темноте своей... по пьяному делу песни нехорошие про святых угодников пел... про­ходя с гармошкой мимо церкви, плевался на нее... Ты прости его. Господи, и озари душу его!.. Он по­кается!

И еще. Господи, малая докука к Тебе… Награди здоровьем и детьми хорошими Ефима Петровича Абрамова... Он ведь за свой счет подсвечники в церкви посеребрил и обещает даже ризу мне новую купить, а то моя-то совсем обветшала... в заплатках вся... Благослови его, Милосердный... Он добрый!

О чем же еще я хотел молить Тебя? Да. Вот, урожай пошли нам хороший... и чтобы это травы были... и всякая овощь, и плод... А Дарья-то Иванникова поправилась. Господи! Благодарю Тебя и воспеваю пречестное имя Твое!.. Три зимы она ле­жала в расслаблении и скорби, а теперь ходит и ра­дуется!

Вот и все пока... Да!.. еще вот, спаси и помилуй гостя моего здесь лежащего раба Твоего Василия... Ему тоже помоги... Он душою мается...

И еще спаси и сохрани... раба Твоего... как это его по имени-то?

Отец Анатолий замялся и стал припоминать имя, постукивая по лбу согнутым пальцем.

— Ну, как же это его? Вот память-то моя ста­риковская!.. Да, вот этого... что у Святой горы про­живает... и пчельник еще у него... валенки мне по­дарил... Добрый он... Его все знают... Борода до по­яса... у него... Ну, как же это его величают? На языке имя-то!..

Отец Анатолий постоял перед Господом в за­думчивости и кротко сказал Ему:

— Ты его знаешь, Господи! Ты всех знаешь... Прости меня, Милосердный, за беспокойство... Тяжко, поди, Тебе, Господи, смотреть на нас греш­ных и недостойных?

Отец Анатолий погасил лампады, оставив лишь гореть одну, перед Нерукотворным Спасом.

Проходя к своему соломенному ложу, он оста­новился около меня и вздохнул:

— Спит человек!.. А спать-то пошел, видимо, не помолившись... Эх, молодость! Ну, что тут подела­ешь?.. Надо перекрестить его... Огради его, Госпо­ди, силою честного и животворящего Твоего креста и спаси его от всякого зла...

[1] В. Никифоров-Волгин «Дорожный посох», М. 1992, стр. 269-272.

[2] Собственно у Льюиса, как англиканина, такого и не могло быть. ("Полемика")

[3] Не забудьте удалить предисловие! ("Полемика")