Семинарская и святоотеческая библиотеки

Семинарская и святоотеческая библиотеки

Семинарская и святоотеческая библиотеки

 

Святитель

Игнатий (Брянчанинов),

епископ Кавказский

и Черноморский


АСКЕТИЧЕСКИЕ ОПЫТЫ



СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ


ТОМ I







«Ковчег»

Москва

2006


По благословению

Высокопреосвященного Серафима,

Архиепископа Тернопольского и Кременецкого


Святитель Игнатий (Брянчанинов).

Собрание со­чинений. Том I. - М.:

«Ковчег», 2006. - 672 с. ISBN 5-98317-033-3




Издательство «Ковчег»: (495) 689-11-0








Содержание


ЖИЗНЕОПИСАНИЕ ЕПИСКОПА ИГНАТИЯ БРЯНЧАНИНОВА



АСКЕТИЧЕСКИЕ ОПЫТЫ


ПРЕДИСЛОВИЕ

О ПОСЛЕДОВАНИИ ГОСПОДУ НАШЕМУ ИИСУСУ ХРИСТУ

О ПОКАЯНИИ

ВИДЕНИЕ ХРИСТА

О ЧТЕНИИ ЕВАНГЕЛИЯ

О ЧТЕНИИ СВЯТЫХ ОТЦОВ

ОБ УДАЛЕНИИ ОТ ЧТЕНИЯ КНИГ, СОДЕРЖАЩИХ В СЕБЕ ЛЖЕУЧЕНИЕ

ИСТИНА И ДУХ

О ЛЮБВИ К БЛИЖНЕМУ

О ЛЮБВИ К БОГУ

ПОСТ

О МОЛИТВЕ

СТАТЬЯ I

СТАТЬЯ II

ВОСЕМЬ ГЛАВНЫХ СТРАСТЕЙ С ИХ ПОДРАЗДЕЛЕНИЯМИ

И ОТРАСЛЯМИ

О ДОБРОДЕТЕЛЯХ, ПРОТИВОПОЛОЖНЫХ ВОСЬМИ ГЛАВНЫМ

ГРЕХОВНЫМ СТРАСТЯМ

ДНЕВНОЙ АПОСТОЛ 1 ФЕВРАЛЯ 1840 года

РАЗМЫШЛЕНИЕ О ВЕРЕ

САД ВО ВРЕМЯ ЗИМЫ

ДРЕВО ЗИМОЮ ПРЕД ОКНАМИ КЕЛЬИ

ДУМА НА БЕРЕГУ МОРЯ

МОЛИТВА ПРЕСЛЕДУЕМОГО ЧЕЛОВЕКАМИ

КЛАДБИЩЕ

ГОЛОС ИЗ ВЕЧНОСТИ

УЧЕНИЕ О ПЛАЧЕ ПРЕПОДОБНОГО ПИМЕНА ВЕЛИКОГО

О СЛЕЗАХ

О МОЛИТВЕ ИИСУСОВОЙ

ОТДЕЛ I. О МОЛИТВЕ ИИСУСОВОЙ ВООБЩЕ

ОТДЕЛ II. О ПРЕЛЕСТИ

ОТДЕЛ III. О УПРАЖНЕНИИ МОЛИТВОЮ ИИСУСОВОЮ

ЧИН ВНИМАНИЯ СЕБЕ ДЛЯ ЖИВУЩЕГО ПОСРЕДИ МИРА

МОЛЯЩИЙСЯ УМ ВЗЫСКУЕТ СОЕДИНЕНИЯ С СЕРДЦЕМ

ИСТИНА И СУД МИРЕН СУДИТЕ ВО ВРАТЕХ ВАШИХ, И

КЛЯТВЫ ЛЖИВЫЯ НЕ ЛЮБИТЕ, ГЛАГОЛЕТ ГОСПОДЬ

ВСЕДЕРЖИТЕЛЬ

ДОКАЗАТЕЛЬСТВО ВОСКРЕСЕНИЯ ТЕЛ ЧЕЛОВЕЧЕСКИХ,

ЗАИМСТВОВАННОЕ ИЗ ДЕЙСТВИЯ УМНОЙ МОЛИТВЫ

О СМИРЕНИИ

О ТЕРПЕНИИ

О ЧИСТОТЕ

СЛОВО УТЕШЕНИЯ К СКОРБЯЩИМ ИНОКАМ

КРЕСТ СВОЙ И КРЕСТ ХРИСТОВ

РОСА

ЖИТЕЙСКОЕ МОРЕ

СОВЕСТЬ

О РАССЕЯННОЙ И ВНИМАТЕЛЬНОЙ ЖИЗНИ

О НАВЫКАХ

РАЗМЫШЛЕНИЕ О СМЕРТИ

СЛАВА БОГУ

СЕТИ МИРОДЕРЖЦА

ПЕСНЬ ПОД СЕНЬЮ КРЕСТА

РАЗМЫШЛЕНИЕ ПРИ ЗАХОЖДЕНИИ СОЛНЦА

ФАРИСЕЙ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ПОСЕЩЕНИЕ ВАЛААМСКОГО МОНАСТЫРЯ

О МОНАШЕСТВЕ

ВЕРА И ДЕЛА

О ЕВАНГЕЛЬСКИХ ЗАПОВЕДЯХ

О ЕВАНГЕЛЬСКИХ БЛАЖЕНСТВАХ

ОТНОШЕНИЕ ХРИСТИАНИНА К СТРАСТЯМ ЕГО

ОБ ИСТИННОМ И ЛОЖНОМ СМИРЕННОМУДРИИ

ЧАША ХРИСТОВА

ПЛАЧ МОЙ

ПРИМЕЧАНИЯ






ЖИЗНЕОПИСАНИЕ

ЕПИСКОПА ИГНАТИЯ

БРЯНЧАНИНОВА,

составленное его ближайшими учениками в 1881 году


«Поминайте наставники ваша, иже глагола­ша

вам слово Божие: ихже взирающе на скон­чание

жительства, подражайте вере их».

(Евр. XIII, 7).



ВСТУПЛЕНИЕ


Истекло двенадцать лет со дня мирной кончины при­снопамятного святителя — инока Церкви Русской XIX века, преосвященнейшего епископа Игнатия Брянчанинова. Близко еще время его к нам, живы еще многие его совре­менники, спостники, ученики, и между тем светлая лич­ность святопочившего святителя Божия высоко уже стоит над нами, светло светит нам светом христианских его доб­родетелей, подвигами строго-иноческого его жития и аске­тическими его писаниями. Краса иночества нашего века, святитель является деятельным учителем иноков, и не толь­ко в писаниях своих, но и во всей жизни своей представля­ет дивную картину самоотвержения, близкого к исповедничеству, борьбы человека со страстями, скорбями, болезня­ми, картину жизни, которая при помощи и действии обильной благодати Божией увенчалась победой, привлек­ла к подвижнику многие редкие дары Святаго Духа. С благо­говением следя за этим многострадальным и многоскорб­ным шествием подвижника к преуспеянию духовному и ясно созерцая при этом особое водительство промысла Божия во всей его жизни, невольно ощущаешь живое познание веры в отеческое попечение о нас Бога, Творца и Спасите­ля нашего, и проникаешься желанием подражать по мере сил этому, современному нам, образцу совершенства хрис­тианского. Предоставляя будущему биографу подробную и обстоятельную оценку плодотворной деятельности незаб­венного святителя, мы в настоящую минуту решились пред­ложить только краткое жизнеописание в Бозе почившего преосвященного Игнатия, составленное по запискам бли­жайших его учеников и родного брата его Петра Александ­ровича Брянчанинова, глубоко преданного ему в отноше­нии духовном, разделявшего с ним уединение последних лет жизни его на покое в Николо-Бабаевском монастыре и пользовавшегося полным доверием и любовью блаженного святителя, так равно и сподвижника — друга его, от ранних лет юности и до глубокой старости, Сергиевой пустыни схи­монаха Михаила Чихачова, с которым начал он свой подвиг иноческий и вместе с ним проходил его до самого епископ­ства, — друга, пред которым святитель не таил ни одного из событий своей жизни, и, наконец, главное — руководились собственными повествованиями архипастыря-инока о сво­их немощах, борениях, скорбях, чувствах и благодатных ощущениях, которые изложены им в его творениях. Все сочинения вообще, а духовно-нравственные преимуще­ственно, обладают тем свойством, что в них вполне точно выражается внутренняя жизнь их авторов. Таким образом, сочинения дают обильный материал биографу для начерта­ния характеристики лица, этой существенной части жизне­описания, но чтобы в неложных чертах изобразить жизнь преосвященного Игнатия, надлежит самому изучить и испы­тать нечто такое, что он изучал и испытывал. Изучение же здесь так мало доступно, опыты столь исключительны, что всего менее зависят от собственных усилий и воли челове­ка. Кто промыслом Божиим поставлен на подобную дорогу и отчасти введен в горнило подобных испытаний, лишь тот может знать всю особенность таких опытов, и с этой стороны правильнее оценить деятельность представителя их. Жизнеописания особенно замечательных или передовых людей отличаются тем признаком, что в них преимуществен­но выказывается какая-нибудь одна сторона, с которой дея­тельность этих лиц особенно проявляется, которая отлича­ет их резкими, характеристическими чертами и сосредото­чивает на себе все внимание: это как бы лицевая сторона всей их деятельности, скрывающая за собою все прочие. В жизне­описаниях таких личностей необходимо схватывать этот признак и проводить его вполне от начала до конца жизне­описания; тогда оно будет иметь свойственную выдержку. В этом отношении жизнь преосвященного Игнатия имеет особенное преимущество: она представляет такую отличи­тельную сторону, которая совершенно выделяет его лич­ность в ряду прочих современных ему духовных деятелей. Та­кую сторону его жизни составляет полное самоотвержение ради точного исполнения евангельских заповедей в потаен­ном иноческом духовном подвиге, послужившем предметом нового, аскетически-богословского учения в нашей духовной литературе, — учения о внутреннем совершенствовании че­ловека в быту монашеском и отношений его к другим духов­ным существам, влияющим на него как по внутреннему чело­веку, так и со стороны внешней или физической. Вот та осо­бенность, которая отличает преосвященного Игнатия в ряду прочих духовных писателей нашего времени, особен­ность резкая, однако не всеми точно усматриваемая, верно различаемая.


ГЛАВА I


Преосвященный Игнатий был избран на служение Богу от чрева матери. Такое избрание — удел весьма редких и нарочитых служителей Божиих — предзнаменовалось следующим обстоятельством. Родители преосвященного сочетались браком в ранней молодости. В начале супруже­ства у них родилось двое детей, но родители недолго утешались ими; оба детища умерли на первых днях младенчества, и юная чета пребывала долго бездетною. В глу­бокой печали о своем продолжительном бесчадии моло­дые супруги обратились к единственной помощи — помо­щи Небесной. Они предприняли путешествие по окрест­ным святым местам, чтобы усердными молитвами и благотворением исходатайствовать себе разрешение неплодия. Благочестивое предприятие увенчалось успехом: плодом молитв скорбящих супругов был сын, нареченный Димит­рием, в честь одного из первых чудотворцев Вологодских преподобного Димитрия Прилуцкого. Таким образом, оче­видно, неплодство молодых Брянчаниновых было устрое­нием промысла Божия, чтобы рожденный после неплод­ства первенец, испрошенный молитвою, впоследствии сделался ревностным делателем ее и опытным наставни­ком. Младенец Димитрий родился 6 февраля 1807 года в селе Покровском, которое было родовым имением его отца и находится в Грязовецком уезде Вологодской губер­нии. Будущий инок имел счастливую участь провести свое детство в уединении сельской жизни, в ближайшем сопри­косновении с природою, которая, таким образом, явилась первою его наставницей. Она вселила в него наклонность к уединению: отрок часто любил оставаться под тенью ве­ковых дерев обширного сада и там, одинокий, погружался в тихие думы, содержание которых, без сомнения, заим­ствовалось из окружающей природы. Величественная и безмолвная, она рано начала влиять на него своими вдох­новляющими образами: она внушала его детской душе, еще незапятнанной житейской мелочностью, иные, более воз­вышенные стремления, какими бывает полна жизнь пус­тынная, она восхищала его сердце более живыми, чисты­ми чувствованиями, какие способно доставить только уединение. Отрок рано научился понимать этот безмолвный голос природы и отличать его от шума житейского. Явления домашней жизни не действовали на него впечат­лительно — он более углублялся в себя и среди изящной светской обстановки казался питомцем пустыни. Искра Божественной любви запала в его чистое сердце. Она ска­залась в нем безотчетным влечением к иночеству, к его вы­соким идеалам, которыми так полна родная сторона, осо­бенным расположением ко всему священному и истинно прекрасному, сколько это доступно для детского возраста. С этой ранней поры жизни дальнейший путь ее уже опре­делился. Отрок духовно был отделен от мира. Такое на­строение малолетнего Димитрия не могло рассчитывать на сочувствие со стороны родителей. Его отец Александр Семенович Брянчанинов, потомок древних дворян Брян­чаниновых, фамилии весьма известной и чтимой в Волог­де, был в полном смысле слова светский человек. Паж вре­мени Императора Павла Петровича, он имел необыкно­венно развитый вкус к изяществу в домашней обстановке и представлял собою совершенный тип современного пе­редового русского помещика. Наследовав от своих роди­телей значительное имение, он должен был истощить большую часть его на уплату огромных долгов, после чего ему осталось около четырехсот душ крестьян да живопис­ное село Покровское, издавна бывшее местопребыванием его предков, родина будущего святителя. Супруга его, мать преосвященного Игнатия, София Афанасьевна происходи­ла также из фамилии Брянчаниновых и, как женщина заме­чательного образования, весьма благочестивая, памятуя, что муж есть глава, во всем подчинялась влиянию мужа, разделяя его взгляды и понятия. Александр Семенович по справедливости считался в числе передовых образован­ных помещиков своего времени и любил просвещение [1], а потому и детям своим старался дать, по возможности, ос­новательное воспитание, чтобы приготовить из них ис­тинных сынов Отечества, преданных престолу, верных Православию. Давая такое воспитание, он не чужд был че­столюбия видеть впоследствии сыновей своих занимающи­ми почетные должности на государственной службе. От проницательности юного Димитрия не могла укрыться эта черта его родителя, черта, совершенно противоположная намерениям и стремлениям юноши, и вот начало внутренней борьбы, начало страданий и испытаний, сделавшихся потом уделом всей жизни почившего владыки.

Все дети в семействе Брянчаниновых, братья и сестры Димитрия Александровича, воспитывались вместе, связан­ные взаимной дружбой, но все сознавали главенство Димитрия, и сознавали не потому только, что он был старший, а вследствие особого, высшего, так сказать, склада его ума и характера, вследствие нравственного его превосходства. Пользуясь всегдашним уважением от братьев и сестер и превосходя всех их в научных способностях и других даро­ваниях, Димитрий Александрович не обнаруживал ни ма­лейшего превозношения или хвастовства. Зачатки иноче­ского смиренномудрия высказывались в тогдашнем его по­ведении и образе мыслей; по нравственности и уму он был несравненно выше лет своих, и вот причина, почему бра­тья и сестры относились к нему даже с некоторым благого­вением, а он, в свою очередь, сообщал им свои нравствен­ные качества.

С возрастом религиозное настроение Димитрия Алек­сандровича обнаруживалось заметнее: оно проявлялось в особенном расположении к молитве и чтению книг духов­но-нравственного содержания. Он любил часто посещать церковь, а дома имел обыкновение молиться часто в тече­ние дня, не ограничиваясь установленным временем — ут­ром и вечером. Молитва его не походила на урочное вычи­тывание, часто торопливое и машинальное, что так обык­новенно у детей; он приучался к внимательной молитве, которая начинается с благоговейного предстояния и не­спешного произношения слов молитвенных, и так преус­певал в ней, что еще в детстве наслаждался ее благодатны­ми плодами. Учась молиться внимательно, он с благого­вением относился ко всему священному, внушая это благо­говение и прочим своим братьям и сестрам; Евангелие всегда читал с умилением, размышляя о читанном. Люби­мою его книгой было «Училище благочестия» в пяти томах старинного издания. Книга эта, содержащая краткое изложение деяний святых и избранные изречения их, весь­ма соответствовала настроению отрока, или, вернее, она настраивала его дух, предоставляя святым повествовани­ям и изречениям духоносных мужей самим действовать на него, без посредства посторонних пояснений. Способно­сти Димитрия Александровича были весьма многосторон­ни: кроме установленных занятий в науках, он с большим успехом упражнялся в каллиграфии, рисовании, нотном пении и даже музыке, притом на самом трудном инструмен­те, какова скрипка. Выучивая очень скоро свои уроки, сво­бодные часы он употреблял на чтение и разные письмен­ные упражнения, в которых также начинало выказываться его литературное дарование. Наставниками его в это вре­мя были профессора Вологодской семинарии и учителя гимназии. Домашним учителем был студент семинарии Ле­витский, живший в семействе Брянчаниновых. Он же пре­подавал и Закон Божий. Левитский отличался замечатель­ным благонравием и основательным знанием своего пред­мета. Он так хорошо умел ознакомить своего ученика с начальными истинами богословия, что Димитрий Алек­сандрович до конца жизни сохранял благодарное воспоми­нание о нем.

Жизнь Димитрия Александровича в доме родитель­ском продолжалась до шестнадцатого года его возраста; этот первый период жизни уже был труден для него в ду­ховном отношении тем, что внешние и внутренние усло­вия жизни в доме родителей не допускали возможности от­крывать кому бы то ни было заветные желания и цели, на­полнявшие тогда его душу. В заключение периода детства автора «Аскетических опытов» весьма назидательно при­вести собственное его поведание об этом детстве. Вот как трогательно он говорит о себе в статье «Плач мой»: «Дет­ство мое было преисполнено скорбей. Здесь вижу руку Твою, Боже мой! Я не имел кому открыть моего сердца; на­чал изливать его пред Богом моим, начал читать Евангелие и жития святых Твоих. Завеса, изредка проницаемая, лежа­ла для меня на Евангелии, но Пимены Твои, Твои Сисои и Макарии производили на меня чудное впечатление. Мысль, часто парившая к Богу молитвой и чтением, начала мало-помалу приносить мир и спокойствие в душу мою. Когда я был пятнадцатилетним юношей, несказанная тишина возве­яла в уме и сердце моем. Но я не понимал ее, — я полагал, что это обыкновенное состояние всех человеков» [2].

В конце лета 1822 года, когда Димитрию Александро­вичу шел шестнадцатый год от рождения, родитель повез его в С.-Петербург для определения его в Главное инженер­ное училище, куда он был подготовлен домашним учением. Дорогой, близ Шлиссельбурга, отец внезапно обратился к сыну со следующим вопросом: «Куда бы ты хотел поступить на службу?» Пораженный такой небывалой откровенно­стью отца, сын не хотел более скрывать от него своей сер­дечной тайны, которой до сих пор никому не открывал; сперва он испросил у него обещание не сердиться, если от­вет ему не понравится; затем, с твердостью воли и силой вполне искреннего чувства, сказал, что желает идти «в монахи». Решительный ответ сына, по-видимому, не подей­ствовал на отца; он или не придал ему значения на основа­нии молодости отвечавшего, или не хотел возражать по кажущейся несбыточности желания, которое совершенно расходилось с планами, какие он строил о будущности сво­его сына. В Петербурге Димитрий Александрович сдал бли­стательно вступительный экзамен [3]. Благообразная наруж­ность и отличная подготовка в науках обратили на молодо­го Брянчанинова особенное внимание Его высочества Николая Павловича, бывшего тогда генерал-инспектором инженеров. Великий князь приказал Брянчанинову явить­ся в Аничковский дворец, где представил его своей супру­ге, Государыне Великой княгине Александре Феодоровне, и рекомендовал как отлично приготовленного не только к наукам, требуемым в инженерном училище, но знающего даже латинский и греческий языки. Ее высочество благоволила приказать зачислить Брянчанинова Ее пенсионе­ром. Сделавшись Императором, Николай Павлович и Им­ператрица Александра Феодоровна продолжали оказывать свое милостивое расположение Брянчанинову. По сдаче экзамена Димитрий Александрович зачислен был в кондук­торскую роту Главного инженерного училища, а действи­тельная служба его стала считаться со дня принесения им присяги 19 января 1823 года. Успехи по наукам [4], отлич­ное поведение и расположение Великого князя выдвигали его на первое место между юкерами-товарищами: к концу 1823 года, с переводом в верхний кондукторский класс, он был назначен фельдфебелем кондукторской роты; в 1824 го­ду был переведен из юнкерских классов в нижний офи­церский (что ныне Николаевская инженерная академия) и 13 декабря произведен в инженер-прапорщики. Редкие ум­ственные способности и нравственные качества Димит­рия Александровича привлекали к нему профессоров и преподавателей училища; все они относились к нему с осо­бенной благосклонностью, отдавая явное предпочтение пред прочими воспитанниками.

Наряду со служебно-учебной деятельностью Димитрий Александрович имел успехи и в светском обществе своими личными достоинствами. Родственные связи ввели его в дом тогдашнего президента Академии художеств Оленина. Там, на литературных вечерах, он сделался любимым чте­цом, а поэтические и вообще литературные дарования его приобрели ему внимание тогдашних знаменитостей лите­ратурного мира: Гнедича, Крылова, Батюшкова и Пушки­на. Такое общество, конечно, благодетельно влияло на литературное развитие будущего писателя. Преосвященный Игнатий до конца жизни сочувственно отзывался о советах, какие ему давали тогда некоторые из этих личностей.

Описанный круг светского знакомства, к которому при­надлежала имевшая большие связи тетка Димитрия Алексан­дровича А. М. Сухарева, только внешним образом влиял на жизнь молодого человека, внутренняя жизнь которого развивалась самостоятельно, независимо от родственных и об­щественных связей. Димитрий Александрович и в шуме сто­личной жизни остался верен своим духовным стремлениям, какие испытал в уединении отдаленной родины: он всегда искал в религии живого, опытного знания и, хранимый бла­годатью, не поддавался ни тлетворному влиянию чуждых учений, ни приманкам светских удовольствий. Вот с какой подробностью он сам, в вышеприведенной статье «Плач мой», описывает тогдашнее свое душевное состояние: «Всту­пил я в военную и вместе ученую службу не по своему избра­нию и желанию. Тогда я не смел — не умел желать ничего, потому что не нашел еще Истины, еще не увидел Ее ясно, чтобы пожелать Ее! Науки человеческие, изобретение пад­шего человеческого разума, сделались предметом моего внимания: к ним я устремился всеми силами души; неопре­деленные занятия и ощущения религиозные оставались в стороне. Протекли почти два года в занятиях земных: роди­лась и уже возросла в душе моей какая-то страшная пустота, явился голод, явилась тоска невыносимая по Боге. Я начал оплакивать нерадение мое, оплакивать то забвение, кото­рому я предал веру, оплакивать сладостную тишину, которую я потерял, оплакивать ту пустоту, которую я приобрел, ко­торая меня тяготила, ужасала, наполняя ощущением сирот­ства, лишения жизни! И точно — это было томление души, удалившейся от истинной жизни своей, Бога. Воспоминаю: иду по улицам Петербурга в мундире юнкера, и слезы градом льются из очей...»

«Понятия мои были уже зрелее, я искал в религии опре­делительности. Безотчетные чувствования религиозные меня не удовлетворяли, я хотел видеть верное, ясное, Ис­тину. В то время разнообразные религиозные идеи занима­ли и волновали столицу северную, препирались, боролись между собою. Ни та, ни другая сторона не нравились моему сердцу; оно не доверяло им, оно страшилось их. В строгих думах снял я мундир юнкера и надел мундир офицера. Я со­жалел о юнкерском мундире: в нем можно было, приходя в храм Божий, стать в толпе солдат, в толпе простолюдинов, молиться и рыдать сколько душе угодно. Не до веселий, не до развлечений было юноше! Мир не представлял мне ничего приманчивого: я был к нему так хладен, как будто мир был вовсе без соблазнов! Точно их не существовало для меня: мой ум был весь погружен в науки и вместе горел жела­нием узнать, где кроется истинная вера, где кроется истин­ное учение о ней, чуждое заблуждений и догматических, и нравственных» [5].


ГЛАВА II


Начало духовной деятельности, когда она предприни­мается с определенной целью и становится преобладаю­щей, чтобы затем сделаться вполне исключительной, сопровождается обыкновенно внутренней бранью помыслов и страстных чувствований. Брань эта столь сильна, что про­тивостоять ей собственными силами нет никакой возможности — нужна помощь свыше. Димитрий Александрович об­ратился к молитве, творя ее внутренно, внимательно и непрестанно. Такая молитва, образуя внутреннего монаха, настраивает сообразно себе всю душевную деятельность че­ловека, но такой молитве необходимо правильно обучать­ся, что и составляет предмет монашеского духовного дела­ния. Он занимался умной молитвою и столь рачительно уп­ражнялся в ней, что она творилась у него самодейственно. «Бывало, с вечера, — рассказывал он впоследствии о себе, — ляжешь в постель и, приподняв от подушки голову, начнешь читать молитву, да так, не изменяя положения, не прекра­щая молитвы, встанешь утром идти на службу, в классы». Та­ким образом, будучи монахом по душе и еще на шестнадца­том году жизни испытав благодатное действие молитвы, набожный сей юноша не мог довольствоваться установлен­ным в училище обычаем — только однажды в год приступать к таинствам исповеди и святого Причастия, а нуждался в более учащенном подкреплении себя этою духовною пищей, почему для удовлетворения своего желания он обра­тился к законоучителю и духовнику училища. Такое необы­чайное среди юношества явление вызвало удивление духов­ника, особенно когда исповедующийся сказал, что «борим множеством греховных помыслов». Не делая различия меж­ду «греховными помыслами» и «политическими замыслами», отец протоиерей счел своей обязанностью довести об этом обстоятельстве до сведения училищного начальства. Начальник училища генерал-лейтенант граф Сивере под­верг обвиняемого юношу формальному допросу о значении помыслов, им самим признанных «греховными». Немецкое начальство [6], не уяснив себе значения этого выражения, за Брянчаниновым стало следить. Неосмотрительность духов­ника повергла Брянчанинова в тяжкую ответственность пред своим начальством и довела до болезненного состояния; он принужден был избрать себе другого духовника. Посему Брян­чанинов обратился к инокам Валаамского подворья, стал хо­дить туда каждую субботу и воскресенье для исповеди и свя­того Причащения и, наученный опытом, старался делать это скрытно от училищного начальства. В этом святом деле к нему присоединился товарищ по училищу Чихачов, из дво­рян Псковской губернии, одновременно с ним поступивший в училище и весьма любимый Государем Николаем Павлови­чем. Димитрий Александрович привязался к Чихачову самою искреннею дружбою, несмотря на несходство их характеров: первый был серьезен, задумчив, сосредоточен в себе, дру­гой — весельчак, говорун, с душой нараспашку. Чихачов пре­дался Брянчанинову скорее как сын отцу, нежели как брат брату: таково было влияние Димитрия Александровича на своего сотоварища. Самое первое знакомство этих двух мо­лодых товарищей полно умиления и истинно-христианско­го характера. Однажды в дружеских разговорах Димитрий Александрович прервал веселую болтовню Чихачова, ска­зав ему: «Будь ты христианином!» — «Я никогда не бывал та­тарином», — возразил товарищ ему. — «Так, — сказал пер­вый, — да надо слово это исполнить делом и углубиться поприлежнее в него». С того времени оба они ходили к ино­кам на подворье, исповедовались и причащались, молились, назидались душеспасительными беседами, подвизались. Вот как эти хождения описывает в своих записках сам Чи­хачов, где откровенно говорит, какое они производили на него действие: «В одну субботу слышу приглашение от то­варища своего идти к священнику. — «Зачем?» — «Да обы­чай у меня исповедаться, а в воскресенье приобщаться свя­тым Христовым Тайнам; смотри, и ты не отставай». Бедная моя головушка пришла тогда в изумление и великое смяте­ние. Страх и ужас: что и как, не готов, не могу! — «Не твое дело, а духовника», — отвечает храбро товарищ, и любо­вию своею влечет за собою. Юность и здоровье, и все вне­шние обстоятельства и вся обстановка, да к тому же и внут­реннее сильное восстание страстей и привычек, разъярен­ных противодействием им, страшно волновали душу, и могла ли бы она своей немощью устоять, если бы не была невидимая сила, свыше поддерживавшая ее? И при всем этом, не будь у меня такого друга, который и благоразуми­ем своим меня вразумлял, и душу свою за меня всегда пола­гал, и вместе со мною всякое горе разделял, не уцелел бы я на этом поприще — поприще мученичества добровольного и исповедничества».

Иноки Валаамского подворья с любовью принимали молодых людей, потому что видели в них искреннее стрем­ление к Богу и желание пути спасительного, но они, как люди без научного образования, по преимуществу ограни­чивавшиеся внешним подвигом, не могли удовлетворить вполне их духовных потребностей, почему и посоветовали молодым людям обращаться за душеназиданием к инокам Невской лавры. Там в это время пребывали некоторые уче­ники старцев отца Феодора и отца Леонида, мужей опыт­ных в духовной жизни, получивших монашеское образова­ние — первый у известного старца Паисия Величковского, архимандрита Молдавского Нямецкого монастыря, а вто­рой у учеников его. Таковы были монах Аарон, монахи Харитон, Иоанникий и другие. Молодые люди стали ходить к этим инокам; через них познакомились они с лаврским ду­ховником отцом Афанасием, который своим истинно оте­ческим, любвеобильным обхождением поддержал их живое стремление к христианскому благочестию. Молодые люди радовались, нашедши себе истинных наставников, понимав­ших их духовные нужды и могущих пользовать обильно. Они усугубили свою ревность к подвигам благочестия, участили посещения свои к инокам, услаждались богослужением Лав­ры, которое производило на них благое впечатление, пото­му что было величественнее и продолжительнее, чем на Ва­лаамском подворье. Они совещались с иноками, как с духовными отцами, обо всем, что касается внутреннего мона­шеского делания, исповедовали свои помыслы, учились, как охранять себя от страстей, греховных навыков и преткнове­ний, какими руководствоваться книгами из писаний святых отцов и т. п. Добрые иноки, особенно отец Иоанникий и духовник отец Афанасий, делились с монахолюбивыми и любомудрыми юношами всем, что составляло достояние их мно­голетней духовной опытности. Часто Димитрий Александро­вич удивлял их своими вопросами, которые касались таких сторон жизни духовной, какие свидетельствуют о довольно зрелом духовном возрасте. Такая тесная дружба с иноками имела соответственное себе действие. Димитрий Александ­рович сделался совершенным аскетом по душе, обложил себя творениями святых отцов, преимущественно подвижничес­кого содержания, которые перечитывая с жадностью, еще более углублялся в самосозерцание и, видимо, охладел к светскому обществу. В «Плаче» своем так говорит он о себе: «Пред взорами ума уже были грани знаний человечес­ких в высших окончательных науках. Пришедши к граням этим, я спрашивал у наук: что вы даете в собственность че­ловеку? Человек вечен, и собственность его должна быть вечна. Покажите мне эту вечную собственность, это богат­ство верное, которое я мог бы взять с собою за пределы гроба! Науки молчали.

За удовлетворительным ответом, за ответом существен­но нужным, жизненным, обращаюсь к вере. Но где ты скры­ваешься, вера истинная и святая? Я не мог тебя признать в фанатизме, который не был запечатлен евангельской крото­стью; он дышал разгорячением и превозношением! Я не мог тебя признать в учении своевольном, отделяющемся от Цер­кви, составляющем свою новую систему, суетно и кичливо провозглашающем обретение новой истинной веры христи­анской, чрез семнадцать столетий по воплощении Бога Сло­ва. Ах! В каком тягостном недоумении плавала душа моя!

***

И начал я часто, со слезами, умолять Бога, чтобы Он не предал меня в жертву заблуждению, чтоб указал мне правый путь, по которому я мог бы направить к Нему невидимое шествие умом и сердцем. Внезапно предстает мне мысль... сердце к ней, как в объятия друга. Эта мысль внушала изу­чить веру в источниках — в писаниях святых отцов. «Их свя­тость, — говорила она мне, — ручается за их верность: их избери в руководители». Повинуюсь. Нахожу способ полу­чать сочинения святых угодников Божиих, с жадностью на­чинаю читать их, глубоко исследовать. Прочитав одних, бе­русь за других, читаю, перечитываю, изучаю. Что прежде всего поразило меня в писаниях отцов Православной Церк­ви? — Это их согласие, согласие чудное, величественное... Какое между прочим учение нахожу в них? Нахожу учение, повторенное всеми отцами, учение, что единственный путь к спасению — последование неуклонное наставлениям свя­тых отцов. «Видел ли ты, — говорят они, — кого прельщен­ного лжеучением, погибшего от неправильного избрания подвигов — знай: он последовал себе, своему разуму, своим мнениям, а не учению отцов, из которых составляется дог­матическое и нравственное предание Церкви...

***

Мысль эта была для меня первым пристанищем в стра­не Истины. Здесь душа моя нашла отдохновение от волне­ния и ветров. Мысль благая, спасительная! Мысль — дар бес- ценный всеблагого Бога, хотящего всем человекам спастись и прийти в познание Истины! Эта мысль соделалась камнем основным для духовного созидания души моей! Эта мысль соделалась моей звездой путеводительницей! Она начала постоянно освящать для меня многотрудный и многоскорб­ный, тесный, невидимый путь ума и сердца к Богу.

***

Таковы благодеяния, которыми ущедрил меня Бог мой! Таково нетленное сокровище, наставляющее в блаженную вечность, ниспосланное мне свыше от Горнего Престола Божественной милости и премудрости... Бог, Сам Бог мыслию благою уже отделил меня от суетного мира. Я жил по­среди мира, но не был на общем, широком, углажденном пути: мысль благая повела меня отдельною стезею, к живым, прохладным источникам вод, по странам плодоносным, по местности живописной, но часто дикой, опасной, пересе­ченной пропастями, крайне уединенной. По ней редко странствует путник.

***

Чтение отцов с полною ясностью убедило меня, что спасение в недрах Российской Церкви несомненно, чего лишены вероисповедания Западной Европы, как не сохранившие в целости ни догматического, ни нравственного учения первенствующей Церкви Христовой. Оно открыло мне, что сделал Христос для человечества, в чем состоит падение человека, почему необходим Искупитель, в чем заключается спасение, доставленное и доставляемое Иску­пителем. Оно твердило мне: должно развить, ощутить, уви­деть в себе спасение, без чего вера во Христа мертва, а хри­стианство — слово и наименование без осуществления его! Оно научило меня смотреть на вечность, как на вечность, пред которой ничтожна и тысячелетняя земная жизнь, не только наша, измеряемая каким-нибудь полустолетием. Оно научило меня, что жизнь земную должно проводить в при­готовлении к вечности, как в преддвериях приготовляются ко входу в великолепные царские чертоги. Оно показало мне, что все земные занятия, наслаждения, почести, пре­имущества — пустые игрушки, которыми играют и в кото­рые проигрывают блаженство вечности взрослые дети» [7].


ГЛАВА III


Духовные стремления юного подвижника, его рев­ность, усердие к молитве выдерживали тяжкое испытание. Первыми врагами на пути спасения явились его домашние. Александр Семенович приставил для служения к своему сыну человека, который был предан ему до самозабвения, это был старик лет шестидесяти по имени Доримедонт, по­служивший век свой верой и правдой своему господину. Он был, так сказать, надзирателем всех поступков Димитрия Александровича и сообщал их Александру Семеновичу. Тя­желы были эти известия родителю. Он вспомнил тогда о выраженном на пути в Петербург желании сына и убедился теперь, что то не был детский каприз. Он тогда же написал обо всем начальнику училища графу Сиверсу, своему бывшему товарищу по службе в пажах, и просил его наблюсти за воспитанником Брянчаниновым; написал также род­ственнице своей Сухаревой, прося ее отвлечь его сына от предпринятого им намерения. Училищное начальство при­няло свои меры, переведя Брянчанинова с частной квар­тиры в казенную, в стены Михайловского инженерного замка, под строгий надзор, а Сухарева, особа влиятельная, озаботилась довести до сведения тогдашнего митрополи­та Петербургского Серафима, что ее племянник Брянчани­нов, любимый Государем Императором, свел знакомство с лаврскими иноками, что лаврский духовник Афанасий склоняет его к монашеству, и что если об этом будет узна­но при Дворе, то и ему — митрополиту — не избежать не­приятностей. Митрополит призвал к себе духовника Афа­насия и сделал ему строгий выговор, воспретив впредь принимать на исповедь Брянчанинова и Чихачова. Тяже­лы были для Димитрия Александровича эти обстоятельства, которыми стеснялась свобода его духовной деятельности; он решился сам представиться митрополиту и лич­но объясниться. Митрополит сначала не верил бескорыст­ному стремлению юноши, когда тот в разговоре объявил ему свое непременное желание вступить в монашество, но потом, выслушав внимательно искренние заявления моло­дого человека, митрополит позволил ему попрежнему хо­дить в Лавру к духовнику.

Таково было стремление Брянчанинова к жизни ино­ческой; это было не прихотливое желание представлять из себя оригинала в обществе, не было следствием простого разочарования жизнью, которой горечи и удовольствий он еще не успел испытать: это было чистое намерение, чуждое всяких расчетов житейских, искреннее, святое чувство любви Божественной, которая одна способна с такой силой овладевать существом души, что никакие препятствия не в состоянии преодолеть ее.

Практика монастырской жизни определительно указы­вает, что чистосердечно избирающие ее готовы на всякие пожертвования и на совершенное самоотвержение. Вот какие чувства изливаются в «Плаче», где автор аскетиче­ских опытов говорит:

«Охладело сердце к миру, к его служениям, к его вели­кому, к его сладостному! Я решился оставить мир, жизнь земную посвятить для познания Христа, для усвоения Христу. С этим намерением я начал рассматривать монастыр­ское и мирское духовенство. И здесь встретил меня труд; его увеличивали для меня юность моя и неопытность. Но я видел все близко, и, по вступлении в монастырь, не нашел ничего нового, неожиданного. Сколько было препятствий для этого вступления! Оставляю упоминать о всех; самое тело вопияло мне: «Куда ведешь меня? Я так слабо и болез­ненно. Ты видел монастыри, ты коротко познакомился с ними; жизнь в них для тебя невыносима и по моей немо­щи, и по воспитанию твоему, и по всем прочим причинам». Разум подтверждал доводы плоти. Но был голос, голос в сердце, думаю, голос совести или, может быть, Ангела хра­нителя, сказывавшего мне волю Божию, потому что голос был решителен и повелительный. Он говорил мне: это сде­лать твой долг, долг непременный. Так силен был голос, что представления разума, жалостные, основательные, по-видимому, убеждения плоти, казались пред ним ничтож­ными» [8].

Кроме случаев и обстоятельств, зависящих от воли лю­дей, самая природа ставила препятствия благочестивым на­мерениям юного Димитрия. Весною 1826 года он заболел тяжкою грудною болезнью, имевшею все признаки чахот­ки, так что не в силах был выходить. Государь Император Николай Павлович приказал собственным медикам пользо­вать больного и еженедельно доносить ему о ходе болезни. Доктора объявили Димитрию Александровичу об опаснос­ти его положения, сам он считал себя на пороге жизни и частыми молитвами готовился к переходу в вечность. Но случилось не так, как предсказывали знаменитые врачи сто­лицы; болезнь получила благоприятный поворот и послужи­ла для больного опытным доказательством того, что без воли Божией самые настоятельные законы естества не силь­ны воздействовать на нас.

Все благочестивые упражнения Димитрия Александро­вича служили подготовкой для того решительного перево­рота, который он должен был совершить, чтобы осуществить свои давнишние намерения и желания. Но чтобы произвести этот переворот, то есть чтобы совсем порвать все связи с миром, нужен был человек, который бы содействовал этому разрыву, который бы силою своего духа увлек за собою, — нужен был свой Моисей, чтоб вывести нового израильтянина из Египта мирской жизни. Таким Моисеем явился для Димитрия Александровича вышеупомянутый иеромонах Леонид [9]. Отец Леонид отличался духовной муд­ростью, святостью жизни, опытностью в монашеском под­виге; под его руководством образовались многие истинные подвижники благочестия и наставники иночества. Об этом старце много наслышан был Димитрий Александрович от лаврских иноков. Наконец представился случай познако­миться с ним. Отец Леонид прибыл по делам своим в Пе­тербург и остановился в Невской лавре. Там в одинокой беседе с этим представителем тогдашнего монашеского подвижничества Димитрий Александрович почувствовал такое влечение к этому старцу, что как бы век жил с ним: это были великие минуты, в которые старец породил его духовно себе в сына... О впечатлении этой первой беседы Димитрий Александрович высказался после своему другу Чихачову так: «Сердце вырвал у меня отец Леонид — теперь решено: прошусь в отставку от службы и последую старцу; ему предамся всею душою и буду искать единственно спа­сения души в уединении». После этой первой встречи Ди­митрий Александрович уже не принадлежал более миру, решительный переворот был произведен, требовалось только некоторое время, чтобы окончательно распутать мирские узы.

Вознамерившись совсем оставить службу и удалиться в монастырь, Димитрий Александрович сперва должен был выдержать великую нравственную борьбу, с одной сторо­ны, — с родителями своими, с другой — с сильными мира сего. Эта борьба стоила ему больших усилий. Как физиче­ские силы его подрывались постоянно болезнями, так теперь он должен был уготовиться нравственно, чтоб при­нять напор со стороны власти родительской и государствен­ной, которые устремлялись подавить, сокрушить то, что для него было всего дороже и вожделеннее. Сугубую выдер­живал он борьбу в молодых летах своих — физическую и нравственную, но как в первой он всегда торжествовал си­лою духа своего над слабостью плоти, так и во второй явил­ся искусным и надежным борцом со стихиями земной жиз­ни, обещавшей ему много сладостного, великого и славно­го. В этой последней борьбе окончательно выработался его твердый характер, необходимый для прохождения много­трудной иноческой жизни, требующей самоотвержения, особенной непоколебимости воли, неустрашимости, посто­янства и готовности на всякую крайность. Вот та дверь, чрез которую приходилось вступить юному подвижнику на тесный и прискорбный путь иночества.

В июне 1826 года Димитрий Александрович получил трехмесячный отпуск от службы и для поправления здоро­вья отправился на родину, в дом своих родителей. Зная чес­толюбивое намерение своего отца и не желая притом огор­чить родителей решительным объявлением им своей воли, Димитрий Александрович старался исподволь и осторожно приготовить их к предполагаемой перемене жизни, но и это не помогло — Александр Семенович не мог примирить­ся с мыслью о монашестве своего первенца. Он сердился на него, отказывал наотрез, отстранял его от себя, как сына непокорного. Все должен был выносить кроткий и чувстви­тельный юноша, послушный заповеди Спасителя: Иже лю­бит отца или матерь паче Мене, несть Мене достоин (Мф.10:37). С глубо­кою скорбью, не получив желаемого согласия, он уехал из дома родительского в столицу. Здесь ему предстояла необ­ходимость сначала сдать окончательный экзамен в Инже­нерном училище, что он исполнил в конце декабря, и хотя без конкуренции с товарищами по выпуску, сдавшими экза­мен гораздо ранее, но по числу баллов он и тут сохранил свое первенство; затем, освободившись от зависимости училищной, он подал в отставку от службы. Тут встретила его новая буря: он должен был иметь дело с высшей влас­тью, должен был отстоять свое заветное желание даже пред Монархом, Которому всецело был обязан воспитанием, об­разованием и благодарностью за милостивое высокое к нему внимание. Трудно ему было убеждать мирских людей в правдивости своих духовных стремлений, понятных толь­ко некоторой горсти чернецов в Невской лавре; тут нужна была решимость отважная; надо было противостоять лишь самоотвержением и силою воли, а не доводами и очевидны­ми указаниями. Ясно, что спор был неравный: надлежало или поддаться, уступить, или показать пример непоколебимого мужества, доблести мученической, прямого исповед­ничества.

Государь Император Николай Павлович, узнав о подан­ной Брянчаниновым просьбе и о желании его идти в монас­тырь, поручил своему Августейшему брату Великому князю Михаилу Павловичу отговорить всеми любимого воспи­танника от такого предприятия. В первых числах января 1827 года Димитрий Александрович был потребован во дво­рец к Великому князю. Там было собрано все высшее началь­ство Инженерного училища. Девятнадцатилетний юноша с трепетным сердцем, но твердою волею предстал пред собра­нием. Великий князь сообщил ему, что Государь Император, зная его способности к службе, вместо отставки намерен пе­ревести его в гвардию и дать такое положение, которое удов­летворит и его, Брянчанинова, самолюбию, и его честолю­бию. Молодой человек сказал на это, что, не имея достаточ­ных денежных средств, он не может служить в гвардии. «Заботы об этом Государь изволит принять на себя», — пре­рвал Великий князь. — «Расстроенное мое здоровье, — про­должал юноша, — о чем известно Его Величеству из донесе­ний лечивших меня медиков, поставляет меня в совершен­ную невозможность нести труды служебные и, предвидя скорую смерть, я должен позаботиться о приготовлении себя к вечности, для чего и избираю монашеское звание». Вели­кий князь заметил, что он может получить службу в южном климате России и что гораздо почетнее спасать душу свою, оставаясь в мире. Брянчанинов отвечал: «Остаться в мире и желать спастись — это, Ваше высочество, все равно, что сто­ять в огне и желать не сгореть». Несмотря на убеждения Ве­ликого князя, прибегавшего и к ласке, и к угрозе, Брянчани­нов оставался тверд в своем намерении и просил оказать ему милость — уволить от службы. Тогда Великий князь решитель­но возразил ему, что так как он остается непреклонен в сво­ем упорстве, то объявляется ему Высочайшая воля: Государь Император отказывает ему в увольнении от службы и делает ему лишь ту милость, что предоставляет самому избрать крепость, в которую он должен быть послан на службу. Брянча­нинов отклонил от себя добровольное избрание. Великий князь обратился к графу Оперману, своему помощнику по званию генерал-инспектора инженеров; тот указал на Динабург. Великий князь одобрил указание, и в тот же вечер состоялось назначение Брянчанинова в Динабургскую инженерную команду, с приказанием в 24 часа выехать из С.-Петербурга к месту нового служения.

Начальником Динабургской команды был в то время генерал-майор Клименко; ему сообщено было о настрое­нии Брянчанинова и предписано иметь строгий надзор за его поведением. Товарищи по службе сперва не совсем до­верчиво относились к Димитрию Александровичу, но по­том переменили свое мнение, увидев истинное благочес­тие, кротость и благоразумие его. Они даже сделались пре­данными ему, разделяя его труды по службе вследствие болезненного его состояния. Служебные занятия офицера Брянчанинова состояли в наблюдении за производством разных построек и земляных работ в крепости; он же до того был слаб здоровьем, что принужден был по несколь­ко недель кряду держаться безвыходно в квартире, а пото­му необходимо нуждался в помощи товарищей по исполне­нию служебных обязанностей. Одна только переписка с отцом Леонидом поддерживала Димитрия Александровича в этом одиночестве духовном, так как и с любимым другом своим Чихачовым он был разлучен. Осенью 1827 года Ве­ликий князь Михаил Павлович посетил Динабургскую кре­пость и, убедившись в физической несостоятельности офицера Брянчанинова к отправлению службы, склонился на его непременное желание получить отставку.


ГЛАВА IV


6 ноября 1827 года Димитрий Александрович получил вожделенную отставку. Он был уволен с чином поручика и немедленно через Петербург отправился в Александро-Свирский монастырь к отцу Леониду, чтоб под его руководством начать подвиг иночества. Прибыв в Петер­бург в одежде простолюдина, в нагольном тулупе, он остановился в квартире Чихачова. Здесь условлено было обоим поступить в монастырь, и по возможности немедленно. Чихачов тотчас написал прошение. Выставляя причиною домашние обстоятельства, но не получил удовлетворения и должен был еще повременить на службе.

Выход из службы Димитрия Александровича совершил­ся без ведома родителей, а потому, естественно, навлек на себя гнев их. Они отказали сыну в вещественном вспомоще­ствовании и даже прекратили с ним письменные сношения. Таким образом, полная нищета материальная сопровожда­ла вступление Димитрия Александровича в монастырь; он буквально выполнил заповедь нестяжания при самом нача­ле иночества, и вполне справедливо мог сказать с Апосто­лом, как истинный ученик Христов: Се мы оставихом вся и в след Тебе идохом (9:27). В «Плаче» своем он так выразил свои чувствования, с которыми вступал на этот новый путь жизни: «Вступил я в монастырь, как кидается изумленный, закрыв глаза и отложив размышление, в огонь или пучину, — как ки­дается воин, увлекаемый сердцем, в сечу кровавую, на яв­ную смерть. Звезда-руководительница моя, мысль благая, пришла светить мне в уединении, в тишине, или правиль­нее, во мраке, в бурях монастырских» [10].

Беспрекословное послушание и глубокое смирение от­личали поведение послушника Брянчанинова в монастыре. Первое послушание было назначено ему служить при по­варне. Поваром был бывший крепостной человек Алек­сандра Семеновича Брянчанинова. В самый день вступления в поварню случилось, что нужно было идти в амбар за му­кой. Повар сказал ему: «Ну-ка, брат, пойдем за мукой!» — и бросил ему мучной мешок, так что его всего обдало белой пылью. Новый послушник взял мешок и пошел. В амбаре, растянувши мешок обеими руками и по приказанию повара прихватив зубами, чтоб удобнее было всыпать муку, он ощу­тил в сердце новое, странное духовное движение, какого еще не испытывал никогда: собственное смиренное пове­дение, полное забвение своего «я» так усладили его тогда, что он во всю жизнь поминал этот случай. В числе прочих послушников он назначен был тянуть рыболовный невод в озере Свирского монастыря. Раз как-то невод запутался в глубине. Монах из простолюдинов, заведовавший ловлею, зная, что Брянчанинов хорошо умел плавать и долго мог держаться под водою, послал его распутать невод. Несмот­ря на сильный осенний холод, Димитрий Александрович беспрекословно исполнил приказание, которое отозва­лось крайне зловредно на его слабом здоровье — он сильно простудился. Подобные случаи послушания и смирения сде­лали то, что вся монастырская братия стала с явным уваже­нием относиться к Брянчанинову, отдавая ему предпочте­ние пред прочими, чем он очень тяготился, потому что, живя в среде монастырского братства, он даже старал­ся скрывать свое происхождение и образование, радуясь, когда не знавшие считали его за недоучившегося семина­риста.

Поступив в монастырь, Димитрий Александрович всей душой предался старцу отцу Леониду в духовное руко­водство. Эти отношения отличались искренностью, прямотою, представляли совершенное подобие древнего послушничества, которое не решалось сделать шагу без ведома или позволения наставника. Всякое движение внутренней жизни таких послушников происходит под не­посредственным наблюдением старца; ежедневная испо­ведь помыслов дает им возможность тщательно наблюдать над собою, она предохраняет новоначального инока от вредного действия этих помыслов, которые, будучи испо­веданы, подобно скошенной траве, не могут уже возникать с прежней силою. Опытный взор старца-духовника обнару­живает самые сокровенные тайники души, указывает гнез­дящиеся там страсти и таким образом удивительно способствует самонаблюдению. Чистосердечная исповедь, все­гдашняя преданность старцу и всецелое пред ним отсече­ние воли вознаграждаются духовным утешением, легко­стью и мирным состоянием духа, какие свойственны бес­страстию.

Такой род начального подвижничества и в древнее время, когда духовными старцами изобиловали пустыни и монастыри, был уделом немногих послушников. Тем реже он встречается ныне, при заметном оскудении духовного старчества. Димитрий Александрович, как сказано, во всем повиновался воле своего духовного отца, все вопросы и недоумения разрешались непосредственно им. Ста­рец не ленился делать замечания своему юному питомцу, вел его путем внешнего и внутреннего смирения, обучая деятельной жизни.

«Однажды, — рассказывает И. А. Барков, человек весь­ма благочестивый и достойный всякого вероятия, — ко мне приехал из Свирского монастыря отец Леонид зимой: был жестокий мороз и вьюга, старец приехал в кибитке. Когда вошел он ко мне, я захлопотал о самоварчике и подумал: не один же старец приехал, вероятно, есть какой-нибудь воз­ница — и я стал просить старца, чтобы он позволил ему также войти. Старец согласился. Я позвал незнакомца, и немало был удивлен, когда предстал предо мной молодой, красивой наружности человек, со всеми признаками благо­родного происхождения. Он смиренно остановился у поро­га. «А что, перезяб, дворянчик? — обратился к нему старец и затем сказал мне: — Знаешь ли, кто это? Это Брянчанинов». Тогда я низко поклонился вознице».

Такой крайне смиряющий образ руководства был пред­принят отцом Леонидом в отношении ученика своего, моло­дого офицера Брянчанинова, без сомнения, для того, чтобы победить в нем всякое высокоумие и самомнение, которые обыкновенно присущи каждому благородному и образованно­му человеку, вступающему в среду простецов. Старец посту­пал, как нелицемерный наставник, в духе истинного монашества, по примерам святых отцов; он постоянно подвергал своего ученика испытаниям, и такие опыты смирения не мог­ли не нравиться благородному послушнику, с искренней лю­бовью к Богу предавшемуся иноческим подвигам.

Спустя год представилась надобность отцу Леониду со всеми учениками переселиться из Свирского монастыря, по причине многолюдства этой обители, в другое место. Он направился в Площанскую пустынь Орловской епархии; Димитрий Александрович, в числе прочих учеников, сле­довал за старцем. В это время прибыл в Площанскую пус­тынь и Чихачов. Друзья обменялись сердечными привет­ствиями, порадовались, что опять соединились в тихом приюте монастырского уединения, и стали жить по-пре­жнему совокупно, связывая себя союзом святейшей друж­бы. На такую жизнь вдвоем, отдельно от других учеников, благословил их и старец Леонид.


ГЛАВА V


Молодые послушники предались вполне подвижничес­кой жизни: они держались уединения, избегали многолюд­ства, хранили себя всячески от вредных для безмолвия впечатлений окружающей среды, избегали ненужных встреч и лишних знакомств, чтобы держать себя в строгом молчании и блюдении ума. Все силы души были направлены у них к богомыслию и молитве. Отдельное помещение в монастыр­ском саду, вне всяких сообщений, доставляло им желанный покой: молодые подвижники радовались своему отшельни­честву. Так провели они зиму 1829 года. Димитрий Алек­сандрович, от природы наделенный способностью литера­турного творчества, любил созерцать картины природы и из них извлекать содержание для своего богомыслия, кото­рое и изображал искусным пером. Здесь он написал свой «Сад во время зимы». К тому же роду литературного творче­ства принадлежит и другое его произведение — «Древо зи­мою пред окнами кельи», написанное немного прежде, в Свирском монастыре. В этих двух произведениях высказались взгляды и чувствования богомысленной души, предав­шейся религиозной созерцательности под влиянием молит­венных состояний, что испытывается лишь безмолвниками. Но недолго пришлось молодым отшельникам пользоваться мирным приютом в Площанской пустыни: им готовилось тяжкое испытание. Между строителем пустыни иеромона­хом Маркеллом и старцем отцом Леонидом возникли неудо­вольствия, вынудившие последнего оставить Площанскую пустынь и переселиться в скит Оптиной Введенской пусты­ни, находящейся в Калужской губернии. Брянчанинов и Чи­хачов также получили приказание немедленно выбыть из обители и отправиться «куда угодно». Поскорбела монастыр­ская братия на безвинное изгнание никому ничем не доса­дивших благонравных молодых послушников и проводила с чувствами глубокого сожаления и уважения за их тихую и строгую жизнь, дав им на дорогу пять рублей, собранных складчиной. Трудно было с тощим кошельком странство­вать двоим товарищам по неизвестной стороне, не имея в виду определенного места; они старались как можно сокра­тить свое путешествие и направлялись к Белобережской пустыни в той же Орловской губернии. На пути они были в Свенском монастыре, где в то время подвизался в затворе иеромонах Афанасий, один из учеников вышеупомянутого молдавского старца Паисия Величковского. Димитрий Александрович посетил затворника и много пользовался его душеназидательной беседой о благотворности плача, о чем вспоминает в своих аскетических опытах, приводя слова затворника, глубоко запавшие в его душу: «В тот день, в который я не плачу о себе как о погибшем, считаю себя в самообольщении». Белобережская пустынь не приютила однако же на жительство бедных странников, и они, про­должая путь далее, прибыли в Оптину пустынь, где посе­лился их старец отец Леонид с учениками. Настоятель Мо­исей не соглашался было принять их к себе, но старшая бра­тия сжалилась над бедственным положением скитальцев и уговорила игумена не отгонять их. В мае 1829 года Брянча­нинов и Чихачов поселились в Оптиной пустыни, держась того же порядка жизни, какой был у них заведен в Площанс­кой обители.

Пребывание Димитрия Александровича и его товари­ща в Оптиной пустыни далеко было не таково, как в Пло­щанской. Настоятель смотрел на них неблагосклонно, бра­тия относились не совсем доверчиво. Приходилось много скорбеть им при уединенном образе жизни; сама пища мо­настырская, приправленная постным маслом дурного каче­ства, вредно действовала на слабый и болезненный орга­низм Димитрия Александровича. Они решились сами для себя изготовлять пищу: с немалым трудом выпрашивали круп или картофеля и варили похлебку в своей келье, но­жом служил им топор; готовил пищу Чихачов. Такая труд­ная и неблаговидная обстановка, конечно, не могла долго продолжаться: изнурительная слабость телесных сил была последствием ее для того и другого. Сперва пострадал от нее Димитрий Александрович, настолько, что не мог держаться на ногах; за ним ухаживал Чихачов, который был крепче его телосложением, но вскоре свалился и он, пора­женный лихорадкой. Тогда за больным товарищем ухажи­вал Димитрий Александрович; он хотя усердно испол­нял это служение, но тут же сам падал от конечного изне­можения.

Мать Димитрия Александровича была больна. Бо­лезнь — предвестница смерти — обыкновенно изменяет расположение человеческого сердца. София Афанасьевна простила в душе поступок своего сына; материнское чув­ство заговорило в ней; она пожелала видеться с сыном. Александр Семенович под влиянием этого обстоятельства сам смягчился и написал сыну, что не будет препятствовать его намерениям, пусть он приедет к матери и одновремен­но с письмом прислал за ним крытую бричку. Димитрий Александрович поспешил к родителям. Он отправился вместе с больным товарищем своим Чихачовым, так как Александр Семенович был столь внимателен, что не забыл пригласить и того. Но встреча в доме родительском была далеко не такова, какую обещало приглашение. Больная ро­дительница Брянчанинова несколько поправилась здоро­вьем, и мирное чувство, внезапно явившееся в отце по поводу угрожавшего обстоятельства — болезни жены, — ис­чезло. Он принял сына холодно. Мать хотя и была привет­лива, но обошлась со сдержанностью. Таким образом, ски­тальчество из одного монастыря в другой, тяжкое положе­ние в последнем,  болезнь матери и вследствие ее мгновенная вспышка родительских чувств — все это послу­жило только к тому, чтобы извлечь молодых людей из при­юта святой обители и поставить на прежнюю дорогу, лицом к лицу с мирским соблазном. Врагу человеческого спа­сения нет выгоднейшей сети, как оставление молодыми послушниками стен монастыря под какими бы то ни было благовидными предлогами. Самовольный выход из монас­тыря — всегда его затея.

Молодые люди расположились под мирским кровом в отдельном уединенном флигеле дома с намерением про­должать свои иноческие подвиги, обращаясь за духовными потребностями к местному сельскому священнику, считая свое пребывание здесь только временным. Но не так ду­мал Александр Семенович. Он обратился к прежней своей мысли возвратить сына к мирской жизни и всеми мерами стал склонять его к поступлению на государственную служ­бу; взоры родных и знакомых обращались к нему с той же мыслью; мать хотя и внимала иногда учению сына о душе-спасении и других высоких истинах христианской жизни, но не имела столько самостоятельности, чтоб отдаться вполне его внушениям. Вращающиеся пред глазами соблаз­ны смущали подвижников; шумная толпа нарушала их без­молвие. Молодые люди стали тяготиться своим пребыва­нием среди мирян и помышляли о том, как бы им скорее выбраться из светского общества, несовместимого с мона­шеством, и водвориться опять где-нибудь в монастыре.

Проживя начало зимы 1829 года в селе Покровском, в сле­дующем, 1830 году, в феврале месяце отправились оба дру­га искать себе удобного приюта в стенах монастыря; они направили путь свой в Кирилло-Новоезерский монастырь. В это время там жительствовал на покое архимандрит Фе­офан, знаменитый своей святою жизнью и примерным уп­равлением обителью, а настоятельствовал игумен Арка­дий, его присный ученик и подражатель его образа правле­ния. Отец Аркадий отличался простотою нрава; он провидел в двух молодых пришельцах дух истинного мона­шества и с любовью принял их в свою обитель. Но недолго радовались друзья новому месту жительства: неумолимая природа доказала им, что человек состоит не только из души, но и тела. Новоезерский монастырь расположен на острове обширного озера. Сырой климат от испарения воды наделяет жестокою лихорадкой непривычные и сла­бые организмы. Вскоре почувствовал его вредное влияние Димитрий Александрович; он заболел лихорадкой и три месяца испытывал ее мучительные симптомы без всяких медицинских пособий. Под конец у него стали пухнуть ноги, так что он не мог вставать уже с постели. В июне, когда лихорадка особенно там свирепствует, родители по­слали за сыном экипаж, чтобы привезти его в город Волог­ду. Тяжело было это время для Димитрия Александровича: он вынужден был возвратиться опять туда, откуда хотел спастись бегством. В Вологде Димитрий Александрович поместился у своих родных и стал пользоваться медицин­скими средствами от мучившей его лихорадки, которая так глубоко проникла в его организм, что оставила свои следы на весь остальной век. Чихачов, также пострадавший от климата Новоезерской обители, отправился в Псковскую губернию для свидания со своими родителями 13 августа того же 1830 года. Друзья расстались, чтобы каждому от­дельно испытать свои силы в борьбе со стихиями мирской жизни.


ГЛАВА VI


Рука промысла, доселе невидимо покрывавшая беспри­ютного скитальца, коснулась сердца преосвященного Сте­фана, епископа Вологодского: архипастырь проник душев­ные стремления молодого Брянчанинова и расположился к нему. Преосвященный Стефан так полюбил Димитрия Алек­сандровича, что принял в нем самое живое участие, и эта любовь владыки была видимым знаком благоволения Бо­жия к жертве сердца, которую приносил новый Авель: она возвещала благоприятный исход всех понесенных на пути к иночеству испытаний, потому что архипастырь держал в руке своей тот лавр, которым надлежало повить голову юного борца, измученного в брани с миром, плотию и диа­волом. Оправившись от болезни, Димитрий Александро­вич не хотел возвратиться к родителям, а по благослове­нию владыки поместился в Семигородной пустыни. Мест­ность этой обители благоприятствовала восстановлению его здоровья; он с новою ревностью предался своим обыч­ным духовным занятиям: богомыслию и молитве в тишине келейного уединения. Здесь написал он свой «Плач инока», в котором выразилось печалующее состояние души, уси­ленно стремящейся к Богу, но разбитой треволнениями жизни, вследствие чего уделом ее стал только плач на раз­валинах ее стремлений. Недолго пожил Димитрий Александрович и в Семигородной пустыни; вскоре, 20 февраля 1831 года, он был перемещен по его просьбе преосвящен­ным в более уединенный, пустынный Глушицкий Диониси­ев монастырь, где и зачислен послушником. К этому време­ни относится первое знакомство преосвященного Игна­тия с бывшим настоятелем Николо-Угрешского монастыря архимандритом Пименом. Отец Пимен, тогда еще молодой купеческий сын, так описывает наружность послушника Брянчанинова: «В первый раз довелось мне увидеть Брянча­нинова на набережной реки Золотухи (в Вологде): я был на левом берегу, а он шел по правому. Как сейчас, вижу его: высокого роста, стройный и статный, русый, кудрявый, с прекрасными темно-карими глазами; на нем был овчинный тулуп, крытый нанкою горохового цвета, на голове послуш­ническая шапочка». Далее повествователь восхищается его благородной осанкой, скромной поступью, в высшей степе­ни благоговейным предстоянием в церкви за богослужени­ем и, наконец, самою беседою, которую описывает следую­щими словами: «Невзирая еще на молодые лета, видно было, что Брянчанинов много читал отеческих книг, знал весьма твердо Иоанна Лествичника, Ефрема Сирина, Доб­ротолюбие и писания других подвижников, и потому беседа его, назидательная и увлекательная, была в высшей степени усладительна» [11].

Между тем родитель Димитрия Александровича и во время пребывания его в Глушицком монастыре не переста­вал выражать желание исполнения своих требований: он настойчиво добивался того, чтобы сын оставил монастыр­скую жизнь и поступил в государственную службу. Тогда но­воначальный послушник стал просить архиерея оказать ему милость и ввиду семейных обстоятельств поспешить постричь его в монашество. Преосвященный, зная хоро­шо духовное настроение Брянчанинова, решился испол­нить его просьбу. Исходатайствовав разрешение Священ­ного Синода, он вызвал Димитрия Александровича из Глу­шицкого монастыря в Вологду и велел готовиться к пострижению; вместе с тем он приказал ему хранить это в тайне от родных и знакомых, чтоб избежать каких-либо притязаний со стороны их, могущих воспрепятствовать делу, так как намеревался постричь его неожиданно для всех. Стеснительно было такое положение в столь важное время: готовящийся к пострижению вынужден был оста­новиться на постоялом дворе и среди мирской волны при­готовляться к великому обряду.

28 июня 1831 года преосвященный Стефан совершил об­ряд пострижения Брянчанинова в малую схиму в кафедраль­ном Воскресенском соборе и нарек Димитрия Игнатием, в честь священномученика Игнатия Богоносца, память ко­торого празднуется Церковью 20 декабря и 29 января. Инок Игнатий сначала в первый, потом в последний из этих дней праздновал свое тезоименитство. Это имя Игнатия указы­вает еще на преподобного Игнатия князя, Вологодского чудотворца, мощи которого почивают в Прилуцком монас­тыре, где покоятся мощи и преподобного Димитрия При­луцкого — ангела новопостриженного инока от крещения. Таким образом, произведена над ним перемена имен двух чудотворцев, почивающих в одной обители. С именем од­ного, данным при крещении, соединено воспоминание об обстоятельствах рождения, а имя другого наречено при пострижении, как бы в ознаменование сходства земной участи новопостриженного с преподобным из княжеского рода. Родные Брянчанинова, прибывшие 28 июня в собор к богослужению, были крайне изумлены неожиданным священнодействием, которого они сделались зрителями. 4 июля того же года инок Игнатий был рукоположен пре­освященным Стефаном в иеродиакона, а 25-го того же месяца — в иеромонаха и временно оставлен при архиерейс­ком доме, который в Вологде находится при кафедральном соборе, в одной с ним ограде, образуемой стенами Крем­ля, времен царя Иоанна Грозного. Для обучения священ­нослужению новорукоположенный был приставлен к го­родской церкви Спаса обыденного под руководство свя­щенника Василия Нордова, впоследствии протоиерея и настоятеля Вологодского кафедрального собора.

Родители новопостриженного, разумеется, с неудо­вольствием отнеслись к этому событию, особенно Алек­сандр Семенович был поражен им; его воля, на которой он так упорно настаивал, не состоялась: все планы относи­тельно светской карьеры сына рушились, мечты о его бле­стящей будущности исчезли. Сын в глазах отца сделался бесполезным членом общества, утратившим все, что отец доставил ему воспитанием. Женское сердце, менее упор­ное в противодействиях обстоятельствам и всегда податливее на взаимности, расположило Софию Афанасьевну благосклоннее смотреть на поступок сына, но духовная сторона была также чужда ей, и мирские понятия брали верх. Все это, конечно, ничего не значило для монаха, ко­торый сам добровольно поставляет себя в положение, зас­тавляющее забыть все мирские связи и родственные чув­ства, но обстоятельства инока Игнатия были не таковы, чтоб это неудовольствие родителей было для него нечув­ствительно. По пострижении он должен был приютиться в загородном доме своего дяди и крестного отца Димит­рия Ивановича Самарина и вынужден был принять денеж­ное вспомоществование от одной из своих родственниц (г-жи Воейковой). Пребывание в Вологде заставляло его часто вращаться в кругу родных и знакомых: многие из них стали его посещать и требовали от него взаимных посеще­ний к себе. Молодой годами, красивый наружностью, он интересовал все вологодское общество, все о нем говори­ли, все желали сблизиться с ним. Это необходимо вовлека­ло его в мирскую рассеянность и прямо противоречило тем обетам, какие он только что произнес у алтаря. Вся внеш­няя обстановка пустыннолюбивого инока была противна его влечениям, он соскучился городской молвою и стал про­сить покровителя своего преосвященного Стефана отпус­тить его в Глушицкий монастырь, но преосвященный, наме­реваясь дать ему место, соответственное его способностям и благочестивому направлению, а также приличное по от­ношению его к обществу, удерживал его при себе. В скором времени открылось такое место: в конце 1831 года скончал­ся строитель Пельшемского Лопотова монастыря иеромо­нах Иосиф. Обряд погребения поручено было совершить иеромонаху Игнатию. 6 января 1832 года он был назначен на место умершего, а 14-го дано звание строителя, причем возложен был на него набедренник.


ГЛАВА VII


Лопотов монастырь, основанный преподобным Григо­рием Пельшемским, вологодским чудотворцем, находится в Кадниковском уезде Вологодской губернии, в сорока вер­стах от Вологды и в семи от Кадникова, расположен на бе­регу реки Пельшмы, впадающей в Сухону, в местности лес­ной и болотистой. Монастырь был почти в разрушенном со­стоянии, так что предположено было его упразднить: церковь и прочие здания крайне обветшали, доходы были скудные, чувствовался недостаток в самом необходимом — к продовольствию, а потому и братии было очень мало. Много надо было употребить трудов и забот, чтоб все ис­править, обновить, пополнить скудость во всех отношени­ях. Новый настоятель не унывал; он принялся за дело с энергией. Вскоре потекли пожертвования от благочести­вых жителей Вологды, чествовавших память преподобно­го Григория; монашествующие из тех монастырей, где про­живал послушником строитель Игнатий, стали собираться в его обитель и в короткое время составили в ней брат­ство до тридцати человек. Богослужение приведено в над­лежащий порядок: обитель и внешне и внутренне обнови­лась, сделалась неузнаваема против того положения, в ка­ком принял ее строитель Игнатий. Но чего стоило это ему самому? По рассказам одного очевидца, посетившего Лопо­тов монастырь в зиму 1832 года, строитель Игнатий поме­щался в сторожке у Святых ворот, когда производилась по­стройка новой настоятельской кельи.

Смягчилось сердце Александра Семеновича, когда он увидел молодого сына своего в таком сане, какой приличен старческому возрасту, следовательно многое обещавшего впереди. Там, где не могла подействовать внутренняя, ду­ховная сторона, взяла внешняя, и она вполне оказала благо­творное влияние свое на Софии Афанасьевне. Строитель сын часто стал бывать в доме родителей: его могучему слову об истинах загробной жизни покорилось сердце матери, часто болевшей и чувствовавшей себя близкою к смерти. Мать напиталась духовными беседами сына; понятия ее из­менились; из плотских сделались духовными: она благодари­ла Бога, что сподобил ее иметь первенца своего в числе Его служителей, тогда как прежде почитала это для себя вели­ким несчастьем. Такая перемена с родительницей на поро­ге ее жизни несказанно радовала священноинока сына. Напутствованная его назиданиями и молитвами, София Афа­насьевна мирно скончалась 25 июля 1832 года. Строитель Игнатий сам совершил обряд отпевания в храме села Покровского. Замечательно, что при этом богослужении сын не выронил ни одной слезы над бездыханным телом мате­ри! И это происходило не от сдержанности, приличествующей предстоятелю священнослужения, или от холодности родственного чувства, а составляло особую черту его духов­ного характера. Чувство в нем было живо, сыновняя любовь к матери в своей естественной мере, но в нем душевный человек был заменен духовным; чувство плотского родства было вполне проникнуто духовной любовью, которая по­буждала не о временной потере жалеть, а желать единствен­но блаженной участи усопшей — в вечности. Потому такие родственные чувства в иноке Игнатии никогда не обнару­живались своим обычным образом; они отражались в нем глубокой думой и молитвенным, безмолвным благоговени­ем, при полном внешнем спокойствии.

В Лопотовом монастыре строитель Игнатий имел уте­шение встретиться и опять соединиться по жительству с любимым своим другом Чихачовым. Чихачов сделался деятельным помощником строителя Игнатия по устройству обители; он обладал отличным голосом, знал хорошо цер­ковное пение и составил очень хороший певческий хор, который немало содействовал к привлечению в обитель многих богомольцев. Настоятель Игнатий облек его в рясо­фор и руководил в духовной жизни.

Вступив на новое поприще начальника иноческого об­щежития, отец Игнатий был в полном смысле слова аввою общества иноков. Следующий отрывок из его аскетиче­ских сочинений изображает нам, каким духом он водился в деле назидания иноков: «Скажу здесь о монастырях рос­сийских мое убогое слово, слово — плод многолетнего наблюдения. Может быть, начертанное на бумаге, оно при­годится для кого-нибудь! — Ослабела жизнь иноческая, как и вообще христианская, ослабела иноческая жизнь пото­му, что она находится в неразрывной связи с христианс­ким миром, который, отделяя в иночество слабых христи­ан, не может требовать от монастырей сильных иноков, подобных древним, когда и христианство, жительство­вавшее посреди мира, преизобиловало добродетелями и духовной силою. Но еще монастыри, как учреждение Свя­таго Духа, испускают лучи света на христианство; еще есть там пища для благочестивых; еще есть там хранение евангельских заповедей, еще там строгое и догматичес­кое и нравственное православие; там, хотя редко, крайне редко, обретаются живые скрижали Святаго Духа. Заме­чательно, что все духовные цветы и плоды возросли в тех душах, которые в отдалении от знакомства внутри и вне монастыря возделали себя чтением Писания и святых от­цов, при вере и молитве, одушевленной смиренным, но могущественным покаянием. Где не было этого воздела­ния, там — бесплодие.

В чем состоит упражнение иноков, для которого — и самое иночество? Оно состоит в изучении всех заповеда­ний, всех слов Искупителя, в усвоении их уму и сердцу. Инок соделывается зрителем двух природ человеческих: приро­ды поврежденной, греховной, которую он видит в себе, и природы обновленной, святой, которую он видит в Еванге­лии. Десятословие Ветхого Завета отсекало грубые грехи, Евангелие исцеляет самую природу, болезнующую грехом, стяжавшую падением свойства греховные. Инок должен при свете Евангелия вступить в борьбу с самим собою, с мыс­лями своими, с сердечными чувствованиями, с ощущения­ми и пожеланиями тела, с миром, враждебным Евангелию, с миродержателями, старающимися удержать человека в своей власти и плене. Всесильная истина освобождает его (см. Ин.8:32); освобожденного от рабства греховных страстей запе­чатлевает, обновляет, вводит в потомство Нового Адама, всеблагий Дух Святый...» [12].

Преосвященный вологодский Стефан, видя неутоми­мые и полезные труды строителя Игнатия по возобновле­нию и благоустройству Лопотовой обители, возвел его в сан игумена 28 мая 1833 года, но болотистая местность Ло­потова монастыря уносила последние остатки здоровья, и наконец совсем уложила его на одр болезни. Чихачов томился душой за своего настоятеля и, не видя никакого дру­гого исхода бедственному положению, осмелился предло­жить ему свою мысль — переселиться из Лопотова монастыря куда-либо в другое место. Мысль эта была одобрена игуменом, и решено было ехать Чихачову на свою родину, в Псковскую губернию, хлопотать о перемещении их в один из тамошних монастырей. Напутствованный благослове­нием своего настоятеля, отправился Чихачов в преднаме­ренный путь. Приехав в Петербург, он обратился к графине Анне Алексеевне Орловой-Чесменской, с которою не­задолго прежде имел случай познакомиться. Это было в первую его поездку из Лопотова монастыря, когда он ез­дил на свою родину для устройства дел семейных; тогда в первый раз встретил он графиню в Новгородском Юрьеве монастыре, в кельях настоятеля, знаменитого архимандри­та Фотия. Графиня ласково приняла Чихачова и пожерт­вовала в Лопотов монастырь несколько книг и 800 рублей денег. С тех пор Брянчанинов и Чихачов пользовались ми­лостивым расположением графини Орловой, что продол­жалось до самой ее кончины. На этот раз графиня Анна Алексеевна также радушно приняла Чихачова, дала поме­щение в своем доме, снабдила всем нужным, и деятельно стала хлопотать о перемещении игумена Игнатия из Лопо­това монастыря. Чихачов, находясь в столице, в кругу знатного обще­ства, посещавшего графиню, намеревался уже возвратиться обратно в Лопотов монастырь, но графиня его удержала и советовала ему представиться Московскому митрополиту Филарету, который тогда находился в Петербурге. Чихачов явился на Троицкое подворье. Высокопреосвященный ми­лостиво принял Лопотовского монаха и сказал: «Мне не безызвестны жизнь и качества игумена Игнатия», и предложил тому настоятельское место в Николо-Угрешском третье­классном монастыре, своей епархии, если пожелает он туда переместиться, обещаясь потом доставить и лучшее. Чиха­чов поблагодарил милостивого владыку и осмелился выра­зить пред ним опасение, что игумену Игнатию неудобно бу­дет самому проситься из вологодской епархии, так как он пострижен лично вологодским архиереем, который может оскорбиться таким поступком своего постриженца. «Хоро­шо, — сказал митрополит, — я сделаю предложение об этом в Синоде и надеюсь, что мне не откажут». На другой день был послан из Синода указ в Вологду к преосвященному Стефану о перемещении игумена Лопотова монастыря Игнатия в Николо-Угрешский монастырь, куда, по сдаче своего мона­стыря, и предписывалось его немедленно отправить.

Преосвященный Стефан доброжелательно отнесся к этому событию. Напутствовав игумена Игнатия своим бла­гословением на новое служебное место, он сделал сле­дующий отзыв о нем в своем отношении к митрополиту Московскому от 28 ноября 1833 года: «Игумен Игнатий по пострижении в 1831 году, по указу Святейшего Правитель­ствующего Синода, в монашество, состоя в числе братии третьеклассного Глушицкого монастыря, похвальными сво­ими качествами и образованностью своей в науках всегда обращал на себя особое мое внимание, почему взят был в вологодский архиерейский дом и, по рукоположении во иеродиакона, а потом в иеромонаха, употребляем был для соборного священнослужения, где более и более замечая в нем отличные способности, украшаемые похвальным поведением, в 1832 году января 6, я определил его, Игнатия, на место умершего в Лопотове монастыре строителя иеро­монаха Иосифа строителем, и, будучи, он в сей новой возло­женной на него должности, образом примерной своей жиз­ни, учреждением в монастыре порядка, согласно правилам и уставам монастырским, точным наблюдением должного в монастыре благоприличия, обращая на себя от публики особенное внимание, успел возродить в почитателях свя­той обители усердие, и тем достиг возможности Лопотов монастырь, пришедший уже в совершенный упадок и рас­стройство, привести ныне в короткое время в наилучшее состояние, как то: 1) заведением многоценных серебряных святых сосудов, Евангелия и облачений, и многих других для благолепия церковного служащих вещей, и 2) устрое­нием настоятельских и братских келий, а потом поправ­кою многих ветхих монастырских строений, каковая его Игнатия полезная для обители святой служба, а притом и отзывы публики о похвальных его качествах убедили меня сего года мая 28-го дня, для поощрения его к дальнейшей таковой же службе, произвести в игумена, с оставлением в том же заштатном Лопотове монастыре настоятелем, о ка­ковой его игумена Игнатия отлично-похвальной службе за нужное почел довести при сем до сведения Вашего Высоко­преосвященства».

Чихачов, обрадованный столь успешным исходом свое­го ходатайства, отправился из Петербурга на родину в Псковскую губернию, чтоб навестить своих родителей. Здесь, вскоре по приезде, получает он письмо от графини Орловой-Чесменской, в котором она извещает его, что все события жизни игумена Игнатия и его самого дошли до све­дения Государя Императора Николая Павловича, и что Его Императорское высочество изволил вспомнить бывших своих воспитанников и приказал митрополиту Московско­му вызвать игумена Игнатия не в Москву, а в Петербург, Для личного представления Ему, причем прибавил, что если Игнатий Ему также понравится, как и прежде, то Он его митрополиту Филарету не отдаст. Высокопреосвященный Филарет, во исполнение этой Высочайшей воли, официаль­ным письмом от 15 ноября 1833 года на имя вологодского епископа Стефана, просил его как можно скорее отправить игумена Игнатия прямо в Петербург, а частным собственно­ручным письмом своим к игумену Игнатию требовал, чтобы он, нисколько не медля, прибыл к нему в Петербург на Тро­ицкое подворье. «Это распоряжение должно быть исполне­но безотлагательно, — писал Московский владыка, — потому что это воля не моя».

27 ноября игумен Игнатий сдал Лопотов монастырь своему казначею, а 30 ноября выехал в С.-Петербург. К это­му времени возвратился туда и Чихачов, с нетерпением ожидавший приезда своего игумена. Приехав в столицу, игумен Игнатий немедля представился митрополиту Фила­рету, который приютил его на своем Троицком подворье, где и поджидал он времени, когда будет назначено ему явиться к Государю.

В назначенный день и час игумен Игнатий представил­ся Государю в Зимнем дворце. Государь обрадовался, увидев своего воспитанника, «а радость, — пишет Чихачов, — пред­стать любимому Царю, полнота благодарного чувства за все Его Монаршие милости доводили до благоговейного вос­торга теплую душу инока верноподданного». После некото­рых объяснений Государь изволил сказать: «Ты мне нравишь­ся, как и прежде! Ты у меня в долгу за воспитание, которое я тебе дал, и за мою любовь к тебе. Ты не хотел служить мне там, где я предполагал тебя поставить, избрал по своему произволу путь, — на нем ты и уплати Мне долг твой. Я тебе даю Сергиеву пустынь, хочу, чтоб ты жил в ней и сделал бы из нее монастырь, который в глазах столицы был бы образ­цом монастырей». Затем Он повел игумена на половину к Государыне Императрице Александре Феодоровне. Войдя к Ней, спросил Ее: узнает ли Она этого монаха? На отрица­тельный ответ Он назвал игумена по фамилии. Государыня очень милостиво отнеслась к своему бывшему пенсионеру и заставила благословить всех детей Ее. Государь тут же изво­лил послать за обер-прокурором Синода Нечаевым, который доложил Его Величеству, что Сергиева пустынь имеет особое назначение, — она отдана викарному епископу при С.-Петербургском митрополите и доходами ее пользуется епископ взамен содержания от духовной администрации. Тогда Государь приказал справиться, как велика сумма дохо­да, получаемая викарным епископом от монастыря, и в этом размере производить ему выдачу суммы из кабине­та, а монастырь сдать в полное управление назначенного Им настоятеля. Обер-прокурор объявил Святейшему Си­ноду Высочайшую волю и преосвященному Венедикту, бывшему тогда викарным, дан указ Синода сдать пустынь игумену Игнатию, а самому получать 4000 рублей ассигна­циями содержания от кабинета. Тогда же, по распоряже­нию Синода, игумен Игнатий был возведен в сан архиман­дрита, что исполнено было в Казанском соборе 1 января 1834 года, а 5-го числа того же месяца новый настоятель выехал в свою обитель в сопровождении Чихачова и только что принятого в келейники двадцатидвухлетнего юноши Иоанна Малышева, который впоследствии, через двадцать три года, сделался преемником своего старца в на­стоятельстве обители, с саном архимандрита.


ГЛАВА VIII


Намерение игумена Игнатия переселиться из Лопото­ва монастыря имело в основании чисто физическую причи­ну. Его надломленному организму нужен был климат если не южный, то, по крайней мере, сухой, а не болотистый. Счаст­ливый вниманием Московского владыки, он довольство­вался бы Николо-Угрешским монастырем, но Державная воля поставила его на более широкую деятельность.

Местность Сергиевой пустыни в климатическом отно­шении не представляла даже тех удобств, какими обладал Лопотов монастырь. Береговая сторона Финского залива, волны которого разливаются в виду самой обители, никак не могла служить к восстановлению физических сил. В ду­ховно-нравственном же отношении новое место житель­ства представляло гораздо более неудобств сравнительно с прежним; оно требовало сугубого духовного подвига, так как более было обставлено тернием житейской молвы и суеты, которое неминуемо должно было уязвлять духовно­го человека. Только живая вера в промысл Божий и доб­рая совесть в исполнении иноческого обета послушания, какое архимандрит Игнатий оказывал Царской воле, мог­ли подкреплять его при вступлении на это новое попри­ще. Он вступал туда как истинный монах; враг личных инте­ресов, он заботился единственно о благе вверенной ему обители. Как верноподданный и инок, он твердо решился в точности исполнить волю возлюбленного Монарха, сделав вверенную ему пустынь образцовою обителью во всех отно­шениях.

Сергиева пустынь, основанная в 1734 году и располо­женная близ самого Петербурга, немного в сторону от ны­нешней Петергофской железной дороги, находилась, как сказано, под управлением викарных епископов. Такое ад­министративное положение далеко не благоприятствова­ло ее материальному состоянию, а близость столицы дела­ла ее перепутьем для проезжающих столичных жителей, что весьма невыгодно влияло на духовный быт братства обители. Здания монастырские, начиная с церкви препо­добного Сергия до последних монастырских служб, были давно запущены. В церкви, когда приступлено было к ее поправке, оказались годными только одни стены; согнив­ший внутри настоятельский корпус почти не существовал, он стоял запертым и не мог быть отапливаем; помещения новоприбывшему настоятелю вовсе не было, и он принуж­ден был остановиться в инвалидном доме, устроенном при монастыре на иждивение графов Зубовых и состоящем на их содержании. Там ему отведены были две комнаты, в ко­торых он и поместился с восемью человеками братии, собственно монахов; все найденное им до него бывшее брат­ство обители состояло из тринадцати человек: восьми мо­нашествующих, трех послушников и двух подначальных. Несмотря на такое незначительное число братии, в среде их не было порядка, приличествующего монастырю. Запу­щенность в материальном, распущенность в нравственном отношениях царили во всей силе. В таком положении зас­тал Сергиеву пустынь новый настоятель. Обитель требова­ла такого настоятеля. Судьбами промысла или молитвами преподобного Сергия чрез сто лет от основания началось ее восстановление, как вещественное, так и духовное. Представительная личность настоятеля, его аскетическая духовность соответствовали положению обители и тому назначению, с каким он принял ее. Но труды и заботы по внешнему возобновлению и благоустройству и отношения всякого рода к высшим и низшим положили печать свою на болезненного и строго-подвижного инока. По собственному его признанию, скорби от человеков, постигавшие его доселе, были «умеренные». — «Чтоб испытать их, — го­ворит он в своем «Плаче», — нужно было особенное попри­ще. Непостижимыми судьбами Промысла я помещен в ту обитель, соседнюю северной столице, которую, когда жил в столице, не хотел даже видеть, считая ее по всему несоответствующей моим целям духовным. В 1833 году я был вызван в Сергиеву пустынь и сделан ее настоятелем. Него­степриимно меня приняла Сергиева пустынь. В первый же год по прибытии в нее я поражен был тяжкою болезнью, на другой год другою, на третий третию; они унесли остат­ки скудного здоровья моего и сил, сделали меня измож­денным, непрестанно страждущим. Здесь поднялись и зашипели зависть, злоречие, клевета, здесь я подвергся тяжким, продолжительным, унизительным наказаниям, без суда, без малейшего исследования, как бессловесное животное, как истукан бесчувственный; здесь я увидел вра­гов, дышащих непримиримой злобою и жаждою погибели моей» [13]. Из этого очерка вступления отца архимандрита Игна­тия в новую обитель видно, что его настоятельская деятель­ность с самого начала должна была делиться на две отрасли: по внешнему устройству и внутреннему благочинию. Пер­вым делом настоятеля было возобновление храма препо­добного Сергия и капитальное исправление корпуса насто­ятельских келий. Вот что он писал в 1834 году в прошении своем к тогдашнему С.-Петербургскому митрополиту Сера­фиму о дозволении произвести в обители необходимые по­стройки и исправления: «Обозревая монастырские здания, я нашел оные без исключения в весьма неблагоприятном положении. Такое состояние видели предместники мои в управлении монастырем преосвященные епископы Ревельские и потому приготовили заблаговременно денежную сумму (до 50 тысяч рублей ассигнациями) и значительное количество кирпича, имея непременною целью починку ветхих и постройку новых зданий». Работы были начаты с разрешения С.-Петербургского епархиального начальства, которым дозволено употребить собранные 50 тысяч руб­лей ассигнациями и заготовленный кирпич. Графиня Ор­лова также много помогала своими щедрыми даяниями. Церковь и корпус настоятельских келий, как однофасадные здания, были соединены новым, двухэтажным корпусом, в верхнем этаже которого весьма удобно устроена была об­ширная братская трапеза, а в нижнем расположены кухня и пекарня и другие хозяйственные помещения. Во время производства этих построек, в том же 1834 году, летом, совершенно неожиданно посетил обитель Государь Импе­ратор. Приехав из Петергофа около 6-ти часов пополудни, Он один вошел в церковь и спросил встреченного монаха: «Дома ли архимандрит? Скажи, что прежний товарищ хо­чет его видеть». — Пришел архимандрит в сопровождении неизменного товарища его отца Михаила Чихачова. Мило­стиво и ласково обошелся с ними Государь, спрашивая о третьем их товарище Федорове, вместе с ними поступив­шем в монастырь, и на ответ, что Федоров возвратился в мир и вновь на службе, заметил: «Видно, ему монастырс­кий хлеб сух показался, а тебе, — обратился к Чихачову, зна­чительно пополневшему, — пошел в прок». — В это же вре­мя приехали Государыня Императрица и Государь Наслед­ник. Народу, естественно, собралось много, и весь этот народ был свидетелем того отеческого внимания, которое всегда составляло отличительную черту в отношениях по­койного Императора к почившему владыке Игнатию. За­тем Государь изволил подробно осматривать производив­шиеся постройки и нашел необходимым возобновить со­борный храм, для чего велел архимандриту представить смету в порядке служебных инстанций. Представленная смета утверждена 25 декабря 1835 года, и по государствен­ной росписи назначено было выдать из казначейства С.-Пе­тербургской казенной палаты 96 808 рублей 19 копеек на поправление Троицкого соборного храма. Возобновление было окончено в 1838 году, а в 1842 году в этом храме были устроены богатые клиросы на сумму, пожертвованную Им­ператрицею Александрою Феодоровной.

Первой заботой настоятеля по внутреннему духовно­му благосостоянию обители было установление во всем строгого порядка, согласно монастырским уставам: цер­ковное богослужение стало совершаться в стройном чине, с величием и торжественностью, которые дополняли при­влекательное хоровое пение, внятное чтение, чинное сто­яние, поклонения по положению и вообще благообразные движения, благочинное пребывание в трапезе, весьма при­личная одежда; а опрятность и чистота во всем придавали всей обстановке вид изящества, соединенного с просто­тою, которые облагораживали самые нравы иноков. Насто­ятель вникал в келейную жизнь каждого, настраивал к спа­сительному препровождению времени в чтении монашес­ких книг, к несению посильных трудов по послушаниям, проводил дух истинного монашества в братство, распола­гая всякого ко вниманию, к принятию совета и назидания в нравственной жизни, к устроению себя по руководству святоотеческих писаний. Он сообщал братству свой образ мыслей и взгляды на монашество, был отцом и наставни­ком всех, принимая к себе на откровение помыслов, для созидания и настроения духовного. Двери кельи отца ар­химандрита были открыты; к нему входили свободно от престарелых монахов священнослужителей до юных послушников, вследствие чего все братство стало состав­лять одну великую семью, управляемую одним отцом, свя­занную союзом согласия и духовного единения, одушевляемую и руководимую высоким учением отца-наставника. Особенно, говорит Чихачов, помогало деятельности на­стоятеля его умение выбирать людей и его знание сердца человеческого, которым он умел привязывать людей к делу, им доверяемому. Он искал развить в человеке предан­ность поручаемому ему делу и поощрял ее одобрениями и даже наградами и повышениями. Окружая себя людьми со способностями и силами, он быстро достигал своих целей и приводил намерения свои в точное исполнение.


ГЛАВА IX


Много было трудов, препятствий, неудач, скорбей и искушений как для самого настоятеля, так и для окружавшей его, пришедшей с ним братии; самое неудобство местополо­жения монастыря, стоящего на бойком перепутье загород­ных жилищ столицы, было для них тяжелым внутренним крестом, незримым для очей мира. Здесь архимандрит Иг­натий, опытно обучая своих духовных чад внутреннему кре­стоношению, которое бывает уделом всякого благочестиво­го христианина, а тем более инока, сам служил для них при­мером благодушного терпения и безропотного несения креста своего, в чем, при содействии благодати, достиг столь великой духовной силы, что такое крестоношение во многих случаях было для него любезно. Так, продолжая вы­шеприведенную статью «Плача», он говорит о себе: «Здесь Милосердый Господь сподобил меня познать невыразимые словом радость и мир души; здесь сподобил Он меня вкусить духовную любовь и сладость в то время, как я встречал вра­га моего, искавшего головы моей, и соделалось лицо этого врага в глазах моих как бы лицом светлого Ангела. Опытно познал я таинственное значение молчания Христова пред Пилатом и архиереями иудейскими. Какое счастье быть рас­пятым близ Спасителя, как был некогда распят блаженный разбойник, и вместе с этим разбойником, от убеждения души, исповедовать: «Достойно по делом моим приемлю: помяни меня, Господи, во Царствии Твоем» (Лк.23:41,42) [14]. В слове утеше­ния к скорбящим инокам духовный крестоносец так поуча­ет тому предмету, который, можно сказать, составляет на­сущный хлеб истинного монашеского жительства. «После­дуем Христу! Смиримся подобно Ему! подобно Ему не откажемся прослыть льстецами и умоисступленными, — не пощадим чести нашей, не отвратим лица от заплеваний и ланит от заушений; не будем искать ни славы, ни красоты, ни наслаждений принадлежащих миру сему; совершим зем­ное странствование, как странники, не имеющие где главу подклонить; примем, примем поношения, уничижения и презрение от людей, как неотъемлемые принадлежности избранного нами пути; будем явно и тайно бороться с по­мыслами гордыни, всеусильно низлагать эти помыслы наше­го ветхого человека, ищущего оживить свое «я», под раз­личными правдоподобными предлогами. Тогда Сын Божий, сказавший вселюся в них и похожду (2Кор.6:16), явится в сердце нашем и дарует нам власть и силу связать крепкого, расхитить сосуды его, наступить на аспида и василиска, попрать их.

Отвергнем ропот, отвергнем жалобы на судьбу нашу, отвергнем сердечную печаль и тоску, от которых слабые души страдают более, нежели от самых скорбей. Отвергнем всякую мысль о мщении и воздаянии злом за зло. Мне отмще­ние, Аз воздам (Рим.12:19), сказал Господь.

Хочешь ли переносить скорби с легкостью и удобст­вом? — Смерть за Христа да будет вожделенна тебе. Эта смерть да предстоит непрестанно пред очами твоими. Умерщвляй себя ежедневно воздержанием от всех грехов­ных пожеланий плоти и духа; умерщвляй себя отвержением своей воли и отвержением самооправданий, приносимых лжеименным разумом и лукавою совестью ветхого челове­ка; умерщвляй себя, живо представляя себе и живописуя не­минуемую смерть твою. Нам дана заповедь последовать Хри­сту, взяв крест свой. Это значит, мы должны быть всегда го­товы с радостью и весельем умереть за Христа...

Желающий умереть за Христа, какой напасти, какого оскорбления не претерпит великодушно?» [15]

Вместе с необходимыми постройками и учреждением порядков внутри обители, настоятель архимандрит Игна­тий должен был обратить свою деятельность и на другие отрасли ее благоустройства, именно, на поземельную соб­ственность и сельское хозяйство. По вступлении в управле­ние монастырем, он не нашел ни одного межевого знака на монастырской земле. По делопроизводству обители оказа­лось, что всею землею, которая была приобретена покуп­кою еще основателем пустыни, пользовались незаконно экономические крестьяне деревни Подмонастырской сло­боды, монастырь же имел лишь 25,5 десятин, занимаемых огородом и покосом, — и что все хлопоты монастыря о восстановлении его прав на эту землю, несмотря на неоспори­мость его документов, остались безуспешными. В 1835 году архимандрит вошел с прошением о восстановлении на мо­настырской земле межевых знаков и о скорейшем разборе прав на владение землей, неправильно присвоенной кресть­янами, а также о наделе монастыря лесным участком, согласно объявленному 4 июня 1835 года Высочайшему пове­лению, в силу которого монастыри, в видах поддержания их в способах существования, должны быть наделены для устройства земледельческого хозяйства примерно от 100 до 150 десятин земли. Спорное с крестьянами дело о земле решено в 1836 году тем, что хотя земля признана принадле­жащей монастырю, но в видах затруднения выселиться с нее крестьянам, основавшимся на ней с 1765 года, положено, по соглашению с настоятелем, разделить землю на две час­ти: восточную сторону, на которой стоит монастырь, по ли­нии от севера к югу отдать ему, а западную, на которой посе­лились крестьяне, уступить им. Согласие на эту уступку пре­красно выражено настоятелем в письме его к бывшему статс-секретарю у принятия прошений князю А. Н. Голицы­ну. — «Ваше Сиятельство, — писал архимандрит, — обычное снисхождение ваше внушает мне смелость беспокоить вас покорнейшею просьбою, впрочем, весьма для вас легкою; она состоит в следующем: наша обитель давно ведет про­цесс о земле по купчим, плану и межевой книге генерально­го межевания ей принадлежащей, но оспариваемой казен­ными крестьянами, которые самовольно на ней населились. Министр финансов, рассмотрев дело, хотя и нашел, что земля по всей справедливости принадлежит Сергиевой пус­тыни, однако, затрудняясь переселением крестьян, поло­жил землю разделить так: сторону, на коей стоит монас­тырь, отдать монастырю, а на коей поселились крестьяне — крестьянам. Сие мнение его поступило в комитет мини­стров. Думаю, что преподобный Сергий лучше бы согласил­ся уступить часть достояния своего, чем причинить огорче­ние крестьянам переселением их, чему простые сии люди не иначе повинуются, как предаваясь неутешной печали и горьким слезам. Посему и я, поверенный преподобного Сергия, как в сем деле, так и в прочих, до обители его каса­ющихся, должен соображаться с благоутробием своего на­стоятеля и решением министра финансов быть довольным. Поддержите сие решение в комитете министров. Вот в чем состоит вся просьба к вашему Сиятельству от поверенного обители преподобного Сергия».

Во время ведения дела о поземельном владении настоя­тель положил хозяйственные начала тем, что прекратил отдачу в арендное содержание небольшого участка земли, оставшегося во владении обители, завел на ней огород­ничество, улучшил садоводство, значительно прибавил яблонь в саду. Отрезанная в монастырское владение дача, с самого начала тяжбы остававшаяся без всякого возделыва­ния, поросла кустарником и обратилась в болото. Очистка и осушка болота было дело одного года. Задумав обеспечить содержание монастыря ведением рационального сельского хозяйства, архимандрит Игнатий просил у митрополита Се­рафима разрешение занять из капитала комиссии духовных училищ 45 000 рублей, с рассрочкою уплаты капитала и про­центов на восемь лет. Сумма эта нужна была на заведение скотоводства, земледельческих орудий, рабочих лошадей, найма людей и другие хозяйственные нужды и постройки. По Высочайшему разрешению комиссия отпустила только 30 000 рублей, но вклад отца Михаила Чихачова, пожертво­вавшего 40 000 рублей ассигнациями в личное, безотчетное распоряжение архимандрита, дал средство окончить это дело и достигнуть возможного расширения и улучшения скотоводства и всего сельского хозяйства. Монастырь стал пользоваться круглый год овощами из своих огородов; ржаного хлеба доставало нередко на весь год, несмотря на значительно увеличивавшееся число братии, на огромный расход его для раздачи богомольцам в праздничные дни и на продовольствие всех монастырских рабочих; овса и сена было столько, что ежегодно продавалось на сумму от одной до полутора тысяч рублей. Скотоводство доставля­ло для братской трапезы в изобилии молочные продукты; кроме хуторных земледельческих построек, стоивших до 20 000 рублей ассигнациями, с ригою для сушки хлеба и с са­раями для клевера, — были сделаны и другие при обители необходимые деревянные постройки.

Улучшения и распространения хозяйства и доходы от богомольцев, во множестве стекавшихся в обитель, дали возможность содержать большее число братии, нужду в которой увеличивали как сами богомольцы, так и частые тре­бования начальства о командировании на флотскую службу иеромонахов. Архимандрит стал просить в 1836 году епар­хиальное начальство об увеличении штата монашествующих шестью иеромонахами. Святейший Синод, на усмотре­ние которого представлено было это дело, 23 мая 1836 года постановил следующее определение: «Принимая в рассуж­дение, — писал Синод, — что Сергиева пустыня, находясь близ столицы, посещается многими богомольцами, что в ней при управлении нынешнего настоятеля нравственное состояние братии, благочестие и порядок между ними и в самом церковном служении ощутительно улучшаются, и что монашествующие ее нередко командируются во флот для морских кампаний, Святейший Синод нашел справед­ливым и полезным вместо предполагаемого епархиальным начальством только увеличения в этой пустыне штата иеромонахов шестью человеками, возвести оную из вто­рого в первый класс, с присвоением ей штата людей и со­держания общего для монастырей первоклассных и тем доставив пустыне способ приуготовлять большее число хороших монашествующих, поддержать достоинство ее во мнении народа, для богомоления туда стекающегося». — Это постановление, которым выражается признание выс­шим духовным правительством современного преуспея­ния обители Сергиевской, было по Всеподданнейшему докладу Высочайше утверждено 3 июня 1836 года. Следст­вием этого было быстрое увеличение числа братии, дошед­шего к 1837 году уже до сорока двух человек. Недоставало помещения для всех. Промысл Божий явил скоро помощь: около этого времени поступил в пустынь происходивший из петербургских купцов Макаров, скончавшийся в этой пустыне схимонахом. Он пожертвовал в пользу обители весь свой благоприобретенный капитал, составлявший 50 000 рублей ассигнациями. Из числа этой суммы употреб­лено 40 000 на построение в 1840 году внутри монастыр­ской ограды большого деревянного на каменном фундамен­те корпуса братских келий; 10 000 поступили на удовлетво­рение существеннейших нужд обители.

Круг деятельности архимандрита Игнатия расширился еще назначением его 22 июня 1838 года благочинным всех монастырей С.-Петербургской епархии. Служение это он нес до самого выбытия его на епископскую кафедру. — И на этом служении он приобрел общее доверие и уважение как настоятелей монастырей, так и монашествующей братии, соединяя для всех в лице своем и разумно-твердого предста­вителя власти административной, и для искавших духовно­го совета — старца, опытного руководителя, всегда готово­го с любовью помочь ближнему советом духовным и словом духовного утешения.


ГЛАВА X


Любовь к служению иночеству собственным примером и писаниями не сама собою возгорелась и пламенела в архи­мандрите Игнатии: он веровал в призвание свое свыше к этому служению и относился к нему, как к Божественному делу, стараясь усугублять данный ему талант; а потому такая любовь в нем торжествовала над всеми превратностями жизни. В нем витал дух живой веры в промысл Божий, что ощутительно для всех знавших его и что видно ясно из его творений. Он признавал, что жизнь человека, всецело пре­дающего себя водительству провидения, располагается по некоему Божественному плану, первообраз которого начер­тан в священных событиях избранного народа Божия. Смот­ря на иноческую жизнь, как на странствование по земной пустыне и приготовление ко входу в обетованную землю вечности, он учил, что надо соглядать эту вечность еще при настоящем земном существовании, чтобы обеспечить себе вступление в нее за пределами гроба. Это было не простое, поверхностное уподобление, а приобретенное духовной де­ятельностью сознание, разительные примеры чего он ви­дел на себе самом; часто, когда естественный источник его благих желаний иссякал от зноя страстей и бурь житейских, он находил в себе новые ключи благодатных мыслей, внезапно истекавшие и обновлявшие изнемогшие силы; горе­чи жизни растворялись благодатной силою терпения и чрез это делались сладкими, приятными для духовного вкуса. — Он имел особенный дар смотреть на все духовно; малейшие случаи, ничтожные, по-видимому, обстоятельства часто по­лучали у него глубокий духовный смысл и всегда находили отголосок в нравственном учении, которым он руководил­ся; они доставляли обильную пищу его уму и сердцу и неред­ко в дивной мелодии слова раздавались с его духовно-поэти­ческой лиры. Таковы его произведения: «Блажен муж», «Песнь под сению креста», «Молитва преследуемого чело­веками», «Плач инока» и многие другие. Из таких особенно­стей духовного призвания и настроения явствует, что вы­сказываться письменно было духовной потребностью архи­мандрита Игнатия.

Тщась раскрыть сущность монашеского жительства, ар­химандрит Игнатий подвизался олицетворить в себе самом и живописью слова изобразил другим духовную красоту нра­вов древнего египетского монашества, которое было идеа­лом его жизни. Иночествование по учению и примерам свя­тых отцов, преимущество египетских, было с детства завет­ной его мыслью. Руководимый этим учением, он питал беспримерную в наше время любовь к киновиальному ино­честву, и эта любовь была вполне осмыслена: он смотрел на новоначалие иноческое, как на основание аскетической науки, где зарождаются и развиваются монашеские нравы; а вообще на монашество — как на науку из наук. В таком духе он наставлял всякого расположенного к вступлению в ино­чество и, силою собственного стремления к своим высоким идеалам, производил могущественное влияние на юные, не испорченные жизнью души. Он охотно принимал таких в Духовное родство с собою и руководил опытным духонос­ным словом своим, которое столь было действительно, что обращало сердца, отрешало от многолетних навыков, ос­лабляло привычки, изменяло нравы многих. Способностью принимать исповедь помыслов, что составляет весьма ред­кое явление в наше время, архимандрит Игнатий обладал в совершенстве; многосторонняя опытность, глубокая проницательность, постоянное и точное самонаблюдение де­лали его искусным в целении душевных струпов, к кото­рым он всегда прикасался самым тонким резцом духовного слова. Умея владеть собою во всяких случайностях жизни, не падая духом в самых стеснительных обстоятельствах, он сообщал ту же твердость и тем, которые исповедовали ему свои помыслы: угнетавшая печаль после исповеди у него казалась им пустым призраком. Правильное воззре­ние на страстную природу человека — плод многолетнего самонаблюдения, изложенное им в статье: «Отношение христианина к страстям его» [16], служило источником утеше­ния для его питомцев; оно заставляло их при откровении помыслов высказываться с полной свободой, доверием и безбоязненно; они всегда слышали ответ вполне примиря­ющий их с самим собою; часто пример из собственной жизни, приводимый старцем, или указание на какое-либо в книгах описанное событие так близко подходили к испове­дываемому случаю, что не оставалось никакого сомнения или недоумения в душе исповедывающегося; ученик всегда уходил с утешением от старца.

Исповедь помыслов новоначальным инокам старцу все­гда лежала в основах монашеского жительства; она входила как непременное условие в круг духовного воспитания ар­химандрита Игнатия. Борьба с помыслами мучительна, осо­бенно в начале подвига, когда еще нововступивший не на­вык ратовать против них орудием молитвы; настроение себя по назиданию книги полезно и необходимо, — но недо­статочно. Трудно юному управить себя по духовной стезе, не имея в виду примера; а враг особенно сильно ратует имен­но на тех, которые избирают монастырь с прямой целью спасения, отвергая все мирские преимущества и выгоды: для таких-то духовное руководство живым словом, при ис­поведи помыслов, истинная находка; оно служит оплотом против наветов врага и делает собственную волю устойчи­вою. Все это хорошо в том случае, когда старец настолько мудр и опытен, что в состоянии уразумевать открываемые помыслы и постигать их причины и следствия; иначе его совет будет действовать разрушительно, как неверно подан­ное лекарство. Благоустроению духовного быта новоначаль­ного содействует и то обстоятельство, когда старец его на­ходится во главе управления: где многоначалие или зависи­мость старца, там несвобода духовных отношений. Архимандрит Игнатий соединял в себе и то, и другое, то есть и мудрость духовную, и внешнюю власть, а потому жи­тельство под его руководством и в его обители было дра­гоценным приобретением для искавших монашествовать разумно. Несмотря на свою болезненность, он принимал на себя труд ежедневно выслушивать исповедь помыслов; — у учеников его было даже обыкновение вести дневную за­пись их, и они открывали свои помыслы чистосердечно, с прямотою, потому что старец был способен принимать такую исповедь вполне бесстрастно. Польза от исповеди помыслов была для всех очевидна. При этом старец не под­вергал учеников своих тягостным испытаниям, а сообразо­вался с физическими способностями каждого и умственным развитием, так что состояние под его духовным водитель­ством было даже льготно, как в физическом, так и в нрав­ственном отношении.

Вот мнение самого старца Игнатия об исповеди помыс­лов, основанное на строгом следовании учению святых от­цов: «Все отцы согласны в том, что новоначальный инок должен отвергать греховные помыслы и мечтания в самом начале их, не входя в прение, ниже в беседу с ними. Для отражения греховных помыслов и мечтаний отцы предла­гают два орудия: 1) немедленное исповедание помыслов и мечтаний старцу; и 2) немедленное обращение к Богу с теп­лейшей молитвой о прогнании невидимых врагов. Препо­добный Кассиан говорит: завсегда наблюдай главу змия, то есть начала помыслов, и тотчас сказывай их старцу, тогда ты научишься попирать зловредные начинания змия, когда не постыдишься открывать их, все без изъятия твоему стар­цу. Этот образ борьбы с бесовскими помыслами и мечтания- ми был общий для всех новоначальных иноков в цветущие времена монашества. Новоначальные, находившиеся по­стоянно при своих старцах, во всякое время исповедова­ли свои помышления, как это можно видеть из жития пре­подобного Досифея, а новоначальные, приходившие к старцу своему в известное время, исповедовали помышле­ния однажды в день, вечером, как это можно видеть из Лествицы и других отеческих книг. Исповедание своих помыс­лов и руководство советом духоносного старца древние иноки признавали необходимостью, без которой невозмож­но спастись...» «Наставления духоносного старца постоян­но ведут новоначального инока по пути евангельских запо­ведей, и ничто так не разобщает его с грехом и началом гре­ха — демоном, как постоянное и усильное исповедание греха в самых его началах. Такое исповедание уставляет между человеком и демоном спасительную для человека непримиримую вражду. Такое исповедание, уничтожая двоеду­шие или колебание между любовью к Богу и любовью к гре­ху, дает благому произволению необыкновенную силу, а по­тому преуспеянию инока необыкновенную быстроту, в чем можно убедиться опять из жития преподобного Досифея. Те иноки, которые не могли действовать против греха постоянной и учащенной исповедью греховных помыслов по неимению старца, действовали против него постоянной и учащенной молитвою» [17].


ГЛАВА XI


Зиму 1846 года архимандрит Игнатий пробыл безвыход­но в келье по причине тяжкой болезни, а с наступлением весны 1847 года он подал прошение о сложении с него на­стоятельской должности и увольнении на покой в Николо-Бабаевский монастырь Костромской епархии. Вместо увольнения на покой ему разрешен был только одиннадцатимесячный отпуск для поправления здоровья в указанный им Бабаевский монастырь. По отъезде архимандрита в этот отпуск Государь Император, встретив однажды Чихачова, спросил о здоровье его товарища и приказал написать ему, что нетерпеливо ожидает его возвращения.

Летом 1847 года архимандрит Игнатий прибыл в Нико­ло-Бабаевский монастырь, где и занялся серьезным лечени­ем. Ему отведены были кельи, состоявшие из четырех маленьких комнат, в отдельном мезонине над кельями настоя­теля. Помещение это, разобщенное с прочими жильями, весьма удобно было для безмолвия. С одной стороны из окон кельи открывался величественный вид обширной местно­сти, орошаемой рекою Волгою, и представлял усладитель­ное зрелище для отшельника в минуты отдохновения. Здесь архимандрит Игнатий написал много духовных назидатель­ных писем к разным лицам, в числе их ряд писем к некоему иноку Леониду, озаглавленных так: «К иноку, занимающему­ся умным деланием». Здесь написана была статья «Бородинс­кий монастырь», которая не вошла в собрание сочинений; поводом написания этой статьи служило посещение архи­мандритом Бородинского монастыря, на пути следования в монастырь Бабаевский, по приглашению тогдашней настоя­тельницы, игумений Марии Тучковой. Чрез одиннадцать ме­сяцев, в 1848 году архимандрит Игнатий возвратился в Сер­гиеву пустынь. Продолжительное безмолвие в пребывании уединенном, на Бабайках, расположило его еще более к со­вершенному отшельничеству, к которому он постоянно стремился.

Понеся великую утрату в кончине возлюбленного Мо­нарха своего Государя Императора Николая Павловича и не оставляя намерения переселиться на покой, архимандрит Игнатий в 1856 году предпринял путешествие в скит Опти­ной пустыни исключительно с целью устроить там желан­ное пребывание на безмолвии. Он уже совсем было условил­ся с Оптинским настоятелем о приготовлении для себя ке­льи в скиту и о переделке ее, дал 200 рублей задатку и возвратился в С.-Петербург, где, по обстоятельствам, не от него зависящим, должен был на неопределенное время отложить исполнение своей мысли о переселении на покой и предать дальнейшую участь свою воле Божией.

В 1856 году скончался С.-Петербургский митрополит Никанор; назначенный на его место митрополит Григорий хорошо знал архимандрита Игнатия и даже состоял с ним в духовно-близких отношениях, а потому в видах пользы для Церкви Божией предложил ему епископскую кафедру в Став­рополе Кавказском. По получении Высочайшего соизволе­ния 23 октября 1857 года происходило в Святейшем Синоде наречение архимандрита Игнатия во епископа Кавказского и Черноморского, а 27-го — самая хиротония в Казанском со­боре, при весьма многочисленном стечении народа. На дру­гой день новопоставленный епископ совершил литургию в лаврской Крестовой церкви, и затем три дня следующего месяца провел в Сергиевой пустыни. 2 ноября посетила пустынь Великая княгиня Мария Николаевна — «чтобы про­ститься с епископом Игнатием», как она изволила выразить­ся. 3 ноября, в воскресный день, епископ Игнатий отслужил в пустыни Божественную литургию, участвовал на общей братской трапезе и, простившись со всеми, окончательно оставил Сергиеву пустынь. Он переехал в Невскую лавру.

4 ноября по назначению вдовствующей Императрицы Александры Феодоровны епископ Игнатий ездил в Цар­ское Село для представления Ее Величеству. Государыня из­волила принимать его в своем кабинете, причем пожало­вала ему панагию, украшенную бриллиантами и рубинами, сказав: «С соизволения Государя, даю вам эту панагию в память обо мне и о покойном Государе». 9 ноября епископ откланивался у Великого князя Константина Николаевича и Великой княгини Александры Иосифовны, причем имел продолжительную духовную беседу с Великой княгиней, а 10-го, в Царском Селе, имел счастье откланиваться сначала у Государя, потом у Государыни особо, на их половинах, при этом Императрице угодно было говорить с ним очень се­рьезно о монашестве вообще и о Сергиевой пустыни в осо­бенности. 17-го преосвященный участвовал в хиротонии Соловецкого архимандрита Александра во епископа Архангельского и Холмогорского. В этом же богослужении наместник Сергиевой пустыни иеромонах Игнатий возве­ден в сан архимандрита и, по рекомендации епископа Иг­натия и единодушному желанию братства, назначен насто­ятелем пустыни.

Прожив в Сергиевой пустыни без двух месяцев двад­цать четыре года, епископ Игнатий оставил ее в весьма цве­тущем состоянии. В его управление обитель украсилась тре­мя новыми великолепными храмами.

Из воспитанников по монашеству архимандрита Игна­тия Брянчанинова, Сергиева пустынь дала шестнадцать на­стоятелей: десять архимандритов, пять игуменов и одного строителя.


ГЛАВА XII


Епископ Игнатий в столь продолжительное время на­стоятельствования свое в Сергиевой пустыни не только не скопил себе никакого капитала, но дошел до такой нестяжательности, что при отбытии своем не имел даже соб­ственных средств на дальнюю дорогу. Он всегда был чрез­вычайно щедр на милостыню; отказа не делал никому, если имел что подать; когда не случалось денег, то подавал ве­щами, так что келейные старались наделять просящих деньгами, сколько было возможно, предупреждая просителей от личных отношений к архимандриту. Поэтому, когда надо было выехать из Петербурга, епископ вынужден был прибегнуть за денежным вспомоществованием к одному близкому ему по духовным отношениям лицу, которое и снабдило его пособием в тысячу рублей. 25 ноября он оста­вил Петербург и 26-го прибыл в Москву, откуда ездил в Сер­гиеву лавру. Пробыв в Москве с неделю, он отправился на Харьков и Ростов (на Дону), останавливался в губернских городах у епархиальных архиереев, по приглашению их литургисал в Курске и Харькове, заезжал в Святогорский монастырь, и 24 декабря, утром, выехал из Бахмута еще по летней сухой дороге. В ночь на Рождество он был застиг­нут в степи страшной снежной метелью, которая подвер­гала его жизнь большой опасности. Только к семи часам утра, 25 декабря, он кое-как добрался до жилья, в санях, в которых выехали его отыскивать священнослужители бли­жайшего села, извещенные кучерами, оставившими эки­паж в степи и верхами поскакавшие на звон колоколов ис­кать помощи.

4 января 1858 года, в четвертом часу пополудни епис­коп Игнатий прибыл в Ставрополь Кавказский. Архиерей­ского дома не было, новоприбывший владыка остановился в приготовленной для него квартире в доме купца Стасен­кова. Существовал небольшой деревянный домишко, похо­жий на хижину, который лет за четырнадцать до этого по­дарил ставропольский купец Волобуев, для временного по­мещения первого епископа Иеремии. К этой же хижине была пристроена столь же незатейливая половина из двух небольших комнат, названных залой и гостиной, — послед­няя служила вместе и моленной для архиерея, так как из нее были сделаны окошечко и входная дверь, в пристроен­ную к этой хижине, небольшую каменную церковь Кресто­вую. Тогда же и этот плохой домишко пришел в крайнее разрушение, так что граждане посовестились принять в него епископа; движимые благожеланием, они наняли для него приличную квартиру на свой счет. В день приезда пре­освященный принимал в своей квартире духовенство кафедрального собора, граждан с хлебом-солью и начальника губернии генерал-лейтенанта А. А. Волоцкого; вечером слу­шал дома всенощную, и на другой день (воскресный), 5 января, служил литургию в рядской соборной церкви. В день Богоявления, по совершении литургии, освящал воду в бас­сейне, расположенном в средине города, при значитель­ном собрании войск, с окроплением знамен и при многочисленном стечении народа, который принял владыку при­ветливо.

Епархия Ставропольская, совсем неустроенная, потре­бовала от преосвященного Игнатия больших трудов. Она учреждена была около 1840 года. Первым ее епископом был Иеремия, который по ревности к Православию слиш­ком строго отнесся к раскольникам, которых весьма зна­чительное число в Кавказском линейном казачьем войске. Вследствие этого Кавказское линейное начальство хода­тайствовало об изъятии линейного казачьего населения из ведомства епархиального архиерея и о передаче в ведение обер-священника Кавказской армии. Таким образом, в только что учрежденной епархии из пятисот тысяч душ, составлявших ее паству, половина отошла из управления епископа, который никак не подозревал возможности та­кого отделения. Так как епархия эта была поставлена в раз­ряд третьеклассных, то епископ ее должен был содержать­ся на жалованье в 285 рублей серебром в год. Ввиду того, что такая сумма была крайне недостаточна для вновь от­крывшейся кафедры, которая требовала во всем необхо­димого устройства, Святейший Синод определил времен­но отпускать епископу из синодских сумм по 1000 рублей серебром в год карманных денег и по 1,500 рублей сереб­ром на содержание архиерейского дома, впредь до полно­го устроения кафедры.

Преосвященный Игнатий нашел в Ставрополе, как выше замечено, гражданским губернатором Волоцкого, Во­логодского уроженца, своего сверстника по детству, с которым одновременно приехал в Петербург определяться на службу; начальником войск был генерал-лейтенант Филипсон, человек весьма благочестивый, а наместником князь А. И. Барятинский. Вскоре Волоцкий уехал в отпуск и место его занял Ставропольский вице-губернатор П. А. Брянчани­нов, родной брат епископа. При отправлении из С.-Петер­бурга обер-прокурор Синода граф А. П. Толстой уверял пре­освященного, что ему будут продолжать выдачу тех пособий от Синода, которые получали его предместники, но, несмотря на многократно повторенную просьбу, ни одного из помянутых прежде получаемых окладов ни разу не дали; между тем епископу было бы нечем жить, если бы особые случайные обстоятельства, как то: сближение сперва с това­рищем детства, потом с родным братом, не дали возможно­сти восполнять недостатки. Ко времени приезда епископа Игнатия на кафедру архиерейскому дому были даны только штатные служители, кусок земли пахотной около двухсот десятин вдали от города да лесная дача вблизи города, в ко­торый она входит одною частью своею, примыкая к Андре­евской церкви, принадлежащей архиерейскому дому, при коей помещается ныне викарный епископ. С этою лесною дачей архиерейскому дому пришлось получить в свое веде­ние спорное дело с одним частным лицом, сделавшим в этой даче захват земли, на которой им устроен был кирпич­ный завод.

Первым делом епископа было благодарить граждан го­рода за заботливость их о его помещении, причем он пред­ставил им неудобство жить ему, окруженному монахами, в светском доме семьянина, просил их помочь ему устроить хотя небольшое помещение при Крестовой церкви вместо вышеупомянутой развалившейся хижины. Граждане с усерди­ем согласились. Тотчас собрана была сумма более 4000 руб­лей, и с открытием весны началась постройка деревянно­го на каменном фундаменте дома, о восьми комнатах с де­вятою — моленною. В этом доме поместились: архиерей, два иеромонаха, несколько послушников и прислуга. Одно­временно с этим было сделано епископом сношение с гражданским губернатором, о соглашении управления госу­дарственными крестьянами заменить штатных служите­лей, которые наряжались палатою, взносом ежегодно де­нег по местной уменьшенной справочной цене по 40 руб­лей в год за рабочего. Соглашение это, представленное Кавказскому наместнику, было утверждено; точно так же по Высочайшему повелению, испрошенному наместником, заменены были и угодья, законом определенные архиерей­ским домам, ежегодным денежным окладом Кавказскому архиерейскому дому из оброчных сборов палаты государ­ственных имуществ. — Этим и ограничилось улучшение со­держания епископа в бытность преосвященного Игнатия на Ставропольской кафедре. Видя представления свои Святей­шему Синоду об увеличении средств существования по раз­ным причинам не уваженными, епископ Игнатий вошел об этом с ходатайством непосредственно к наместнику Кавказ­скому князю Барятинскому, представив ему вполне положе­ние епископа Кавказского, нищего, по тем средствам содержания, которые определялись ему лично (285 рублей серебром годового жалованья), и поставленного на такое административное место, которое непременно требует соответственной внешней обстановки и некоторой незави­симости в материальных средствах; при этом был представ­лен наместнику штат Таврической епархии, по примеру ко­торой епископ просил определить содержание Кавказской кафедре. «Не для себя забочусь я об этом окладе, — писал преосвященный князю, — ибо меня, несомненно, уже не бу­дет тогда, когда разрешится это мое представление, а забо­чусь для самого дела; лучше закрыть кафедру, чем оставлять ее в таком положении нищенском, понуждающем чинов­ников и лиц, какими обставлен епископ, искать неправиль­ных средств к существованию». Это ходатайство, подкреп­ленное участием фельдмаршала, увенчалось успехом, но уже тогда, когда преосвященный Игнатий оставил Кавказскую кафедру, теперь одну из самых обеспеченных в материаль­ном отношении.

Первой заботой епископа Игнатия по управлению па­ствой было устроение богослужения в надлежащем церков­ном чине и восстановление должных отношений между ду­ховенством и народом, как в городах, так и в селах. Сам он в обращении с духовенством был приветлив, прост и прям, постоянно заботился о его быте, образовании и взаимных отношениях, приличествующих священному сану; внима­тельно входил в действия благочинных, в нравственное состояние тех, кои подвергались наказаниям и замечаниям, стараясь, сколько возможно, отделять служебную ви­новность лица от его семейных обстоятельств и всяких до­машних нужд. В исходе августа преосвященный объехал юго-восточную часть епархии, посетил города Моздок и Кизляр, и селениями восточной части губернии возвратил­ся в Ставрополь, где на зиму и перешел во вновь построен­ный дом.

Преосвященный Игнатий обращал свое внимание так­же и на воспитание юношества в подведомственных ему учебных заведениях. Так он нашел необходимым ограни­чить меры наказания, бывшие в обычаях в этих училищах, предложением семинарскому правлению, чтобы воспита­тели обращали более внимание на нравственную сторону взысканий, развивали в детях и юношах совестливость, как более гарантирующую их доброе поведение, и тщательно обсуждали правдивость наказаний, соразмеряя их с винов­ностью; чтоб самые наказания эти были разумно-человеч­ные, без увлечения гневом или горячностью.


ГЛАВА XIII


С наступлением весны 1859 года преосвященный Игна­тий весьма сочувственно отнесся к делу об улучшении быта крестьян с уничтожением крепостного права. Его глубоко огорчило кривое толкование воли Государя-Освободителя, извращение смысла слов «свобода», — «воля», благоволени­ем Монарха дарованных своим подданным. По этому пово­ду преосвященным были сделаны два предложения, разос­ланные циркулярно по епархии: в том и другом излагался евангельский взгляд на дело и предлагалось духовенству ру­ководствоваться этим взглядом в случаях сношения с при­хожанами, когда эти будут обращаться за советом или вра­зумлением касательно крестьянского вопроса.

Летом того же года преосвященный объезжал запад­ную часть своей епархии; посетил приходы и монастыри Черноморья и около двух месяцев прожил в Тамани. С осени он занялся приисканием и устройством нового помеще­ния для семинарии, помещавшейся в наемном по контрак­ту доме, тесном и неудобном, которому уже приближался исходный срок найма. При содействии местного гражданс­кого начальства состоялся весьма выгодный наем на про­должительный срок частных домов под это заведение, в нагорной и самой здоровой части города, рядом с цер­ковью святого апостола Андрея Первозванного, что на ар­хиерейской лесной даче, примыкающей в этом месте к глав­ной торговой площади города. Множество следственных дел, тянувшихся производством, множество давних неудо­вольствий между прихожанами и духовенством, и еще боль­шее число дел, возникших от немирных столкновений уез­дных гражданских властей с духовными или были оконче­ны мирными соглашениями, или разобраны и порешены; из множества их осталось разве ничтожное количество неоконченных, так что вообще можно сказать, что епар­хия была приведена в полное благосостояние.

Но скорби не оставляли преследовать епископа Игна­тия и в этом положении, а кончина митрополита Григория лишила его ближайшего человека, принимавшего в нем дру­жеское участие. К тому же его постигла очень тяжкая бо­лезнь: натуральная оспа, соединенная с сильною горячкой. Продолжительно тянулось его выздоровление, силы его ста­ли заметно слабеть, он решился проситься прямо на покой в знакомый уже Николо-Бабаевский монастырь; в конце июля 1861 года подал о том рапорт в Синод и обратился с пись­мом к Государю Императору.

Вот содержание этого письма:


Августейший Монарх,

Всемилостивейший Государь!

Чувствуя изнеможение сил от болезненности, продолжающей­ся около сорока лет, и постоянно питая в душе моей желание окон­чить дни в уединении, я подал в Святейший Синод рапорт, в ко­тором, донося о состоянии своего здоровья, прошу об увольнении меня от управления епархией и предоставлении мне в управление обще­жительного Николо-Бабаевского монастыря, на Волге, в Костром­ской епархии, по тому образцу, как это делалось для многих архи­ереев, уволенных от дел епархиальных. То милостивое внимание, которого удостаивали меня Ваши Августейшие Родители, назы­вая меня своим воспитанником, дозволяет мне обратиться к Ва­шему Императорскому Величеству, с всеподданнейшею и убедитель­нейшею просьбою. - Не во внимание к какой-либо заслуге или досто­инству - коих нет у меня - в память Ваших почивших Родителей окажите мне милость, повелите удовлетворить моему прошению, даруйте мне просимый приют, в котором я мог бы окончить в мире дни мои, вознося недостойные и убогие молитвы к Богу о бла­годенствии Вашем и всего Вашего Августейшего Дома, о покое и вечном блаженстве Ваших приснопамятных Родителей».

С чувствами верноподданническими благоговейнейше­го уважения и совершеннейшей преданности имею счастье быть», и прочее. «24 июля 1861 года».


Августа 5-го состоя­лось увольнение с назначением пенсии по 1000 рублей в год; впоследствии она по Высочайшему повелению увеличена прибавкою 500 рублей.

19 сентября 1861 года Государь посетил Кавказ, но в Ставрополе не был, а осматривая вновь покоренные земли за Кубанью, спрашивал у графа Евдокимова (главная кварти­ра которого была в Ставрополе) о преосвященном, и чрез него прислал ему орденские знаки святой Анны 1-й степе­ни, которые уже не застали владыку в Ставрополе, а отправ­лены к нему по почте на новое место жительства.

При отъезде из Ставрополя, так же как и прежде из Петербурга, у преосвященного не имелось собственных де­нежных средств; он должен был опять прибегнуть к посторонней помощи, чтоб рассчитаться с некоторыми долгами и покрыть путевые издержки. На пути следования чрез Мос­кву он остановился у старого знакомца своего преосвящен­ного Леонида, епископа Дмитровского, викария Москов­ского, и прогостил у него за болезнью до двух недель.

У него сделался нервный удар в правой ноге, и хотя приня­тыми медицинскими мерами и получил некоторое облегче­ние, но с того времени стал постоянно страдать слабостью этой ноги.

Во время пребывания своего на Кавказе преосвящен­ный Игнатий не оставлял своих духовно-литературных тру­дов. Кроме устно сказанных поучений он написал здесь всю книгу «Приношение современному монашеству», составляющую пятый том его творений. В ней преподает он современному монашеству советы жизни иноческой в правилах наружного поведения и во внутренней душевной деятельности, применительно к тем многоразличным слу­жениям, какие возлагаются на монашествующих в наше время. Составил слова: «О различных состояниях естества человеческого по отношению к добру и злу», «О видении духов» и «О спасении и христианском совершенстве».

«Слово о видении духов» составлено преосвященным на основании собственных опытов. Такого рода опыты из­ведывал в течение большей половины своей духовной жизни и изображал их в своих книгах, смотря на них как с духов­ной, так и физической сторон.


ГЛАВА XIV


В Николо-Бабаевский монастырь преосвященный при­ехал 13 октября 1861 года. С ним прибыли: управлявший при нем Кавказским архиерейским домом игумен Иустин, присный духовный сын епископа, ризничий иеромонах Каллист, из послушников Сергиевой пустыни, иеромонах Феофан, состоявший духовником при Андреевской церкви Ставропольского архиерейского дома, из иноков Ники­форовской пустыни Олонецкой епархии, и несколько по­слушников. Последние состояли на Кавказе под духовным руководством иеромонаха Феофана, который, равно как и игумен Иустин и иеромонах Каллист, пользовался сам сове­тами и духовными наставлениями владыки Игнатия. Таким образом, все лица, прибывшие с Кавказа в Бабаевскую оби­тель, составляли одну духовную семью, и их дружный образ действий скоро повлиял на весь внутренний и внешний быт обители.

Николо-Бабаевский монастырь расположен на правом берегу реки Волги, при впадении в нее небольшой речки Солоницы, которая отделяет Костромской монастырский берег от границы Ярославской губернии. За обеими реками в этой смежной губернии монастырь владеет небольшими сенокосными лугами. Жители Ярославля издавна располо­жены к Николо-Бабаевскому монастырю и с особенным бла­гоговением и верою чтут имеющуюся в нем святыню — чу­дотворную икону святителя Николая. По-видимому, выгод­ное положение обители, стоящей на полпути между двумя губернскими городами Ярославлем и Костромой и при од­ном из первых водных сообщений, должно намекать на ма­териальное благосостояние ее, но на самом деле было не то: пришельцы с Кавказа застали этот общежительный мо­настырь всего с 60 рублями наличных денег, при двух тыся­чах рублей долгу, притом, пред самым вступлением в зиму, без всякого запаса хлеба и заготовки дров; хлебопашеством в монастыре вовсе не занимались. Благоустроению обители много помогло то обстоятельство, что еще до приезда пре­освященного Игнатия бывший настоятель ее игумен Парфе­ний, по собственному желанию и просьбе, был перемещен епархиальным начальством в Надеевскую пустынь той же Костромской епархии, и должность его была сразу занята игуменом Иустином: благочинным монастыря был назначен иеромонах Каллист, а иеромонах Феофан сделан вторым духовником. Чин богослужения, порядки келейного жи­тельства, братская трапеза и жилища, все было поведено к улучшению. Заведено правильное хлебопашество на зем­ле, принадлежащей к монастырю, около 80 десятин, час­тью болотной, частью наносно-песчаной, для чего была произведена разбивка полей, прорыты канавы для осушки болот и чрез них болотная вода спущена в Волгу. Начата перестройка келий, назначенных для самого епископа, ка­питальное исправление корпуса братских келий и настоятельских. Корпус этот, с одной стороны обращен­ный к Волге, — двухэтажный, с другой, внутрь монастыря — одноэтажный; его нашли нужным сшить поперечными же­лезными полосами, так как он от сырости места и от не­равномерной осадки значительно истрескался в этом на­правлении. Гостиница для приезжающих, расположенная у самой ограды монастыря, была вся переделана внутри и прилично меблирована.

В первый год по прибытии владыки Игнатия на Бабай­ки посетил его старинный друг М. Чихачов, и это свидание их было последнее в жизни. Обоими признано было, что последнему не надо покидать своего места жительства — Сергиевой пустыни, в которую он положил все свое состоя­ние и пользовался в ней всеобщим уважением братства и теми удобствами, какие необходимы были для него в болез­ненной старости. В конце июня 1862 года приехал в Бабаев­скую обитель на жительство родной брат владыки П. А. Брянчанинов, испросив увольнение от службы с должности став­ропольского гражданского губернатора, и поселился в мо­настыре на правах богомольца.

В мае 1862 года епископ Игнатий посетил преосвящен­ных: Платона в Костроме, Нила в Ярославле и Иринея в Толгском монастыре, близ Ярославля; после этой поездки уже никуда не выезжал из монастыря, кроме прогулки в эки­паже по окрестностям монастыря в хорошую погоду. В семь часов утра он пил чай, который признавал необходимос­тью, как средство, согревающее кровь, и говаривал: «Вот что значит старость, не напившись чаю и Богу неспособно помолиться». С 9 часов принимался за дела или выходил к литургии, или осматривал производящиеся работы; прини­мал посетителей, по большей части крестьян больных, пользовавшихся от владыки медикаментами (гомеопатией). Таких больных стекалось очень много; один из келейников записывал имена их в книгу, лета и род болезни, а владыка отмечал, какое кому дать лекарство, число приемов и дие­ту, если таковая оказывалась нужною. Лечение шло успеш­но, но чрез три года было прекращено по причине много­людного стечения больных, нарушавших уединение святи­теля. В исходе 12-го часа дня владыка обедал. Стол его был прост и кушал он очень умеренно. В 3-м часу кушал чай, к которому всегда призывал кого-либо из братии, и завершал угощение душеспасительною беседою. После вечерни, до 8 часов, принимал всех имевших к нему духовную нужду иноков и послушников, а также и посторонних посетите­лей. С 8 часов вечера владыка запирался в своих кельях; он спал обыкновенно не раздеваясь, на ночь надевал валяные сапоги, по причине болезни ног, издавна простуженных. Та­кова была обстановка келейной жизни преосвященного Игнатия на Бабайках.

С приездом преосвященного Игнатия в монастырь сте­чение народа к богослужениям значительно увеличилось; церковь Святителя Николая, вмещающая не более шести­сот человек, стала тесна, вся монастырская братия и окрест­ные жители стали выражать желание построить новый храм, вместо пришедшего в опасное состояние соборного храма Иверской Божией Матери, шестипридельного, в че­тырех приделах которого уже воспрещено было отправ­лять богослужение, так как образовались большие трещи­ны по всем направлениям каменных сводов. Явился жерт­вователь — подрядчик каменных работ, Ярославский мещанин Федотов, обещавший всю каменную работу испол­нить своими рабочими безвозмездно и дать на начальное действие 1000 рублей. Преосвященный вызвал из С.-Петер­бурга знакомого ему архитектора, профессора Академии ху­дожеств И. И. Горностаева, и передал ему свою величе­ственную идею нового храма, которую тот осуществил в своем проекте. Чтоб разобрать разрушавшийся соборный храм, надо было исходатайствовать чрез обер-прокурора Святейшего Синода Высочайшее разрешение; а также подлежало Высочайшему утверждению и разрешение построй­ки нового храма. Между тем, монастырю необходимо было спешить разборкою храма, так как рабочие Федотова, в слу­чае неразрешения, готовились отправиться в Петербург на свои заработки, тогда и Федотов вынужден был бы отказать­ся от обещанного, что составило бы большую потерю для храмоздателей.

В субботу на первой неделе Великого поста Государь, по приобщении Святых Таин, благоволил вспомнить, что у обер-прокурора есть нужные к докладу дела, и потребовал представить их. Обер-прокурор, директор его канцелярии, начальник отделения, — все, чрез руки которых шло дело о Бабаевском храме, были в этот день причастниками. Государь принял во внимание пожертвования Федотова и благоволил разрешить разборку старого храма. В тот же день разреше­ние было передано по телеграфу чрез Ярославль в Бабаев­ский монастырь; вся братия монастыря были причастники, но владыке об этом было доложено на другой день — в вос­кресенье недели Православия после литургии, которую он совершал сам. Таким образом совершилось достойное замечания событие: первый шаг к сооружению нового храма был сделан лицами, которые все без изъятий только что сподо­бились причаститься Святых Христовых Таин, — видимый признак благословения Божия на начатое дело. С понедель­ника второй недели поста началась разборка старого храма; дело шло быстро, кирпич заготовлялся на заводах, устроен­ных при монастыре, добывался на месте дикий камень, ко­торый пошел в цоколь здания, распланирована была мест­ность, так как новый храм воздвигался немного далее вглубь берега, размеры фундамента обозначены; твердый грунт не требовал свайных укреплений; предположено было с на­ступлением весны приступить к сооружению здания; ждали утверждения проекта, которое замедлилось. Министр путей сообщения находил, что архитектурные линии в нем слиш­ком смелы, чтобы могли быть благонадежно исполнены; только по личным объяснениям архитектора Горностаева министерство согласилось на утверждение. Таким образом, проект храма в честь чудотворной иконы Иверской Божи­ей Матери был приготовлен к всеподданнейшему докладу, который в свою очередь разными случайностями оттянулся до конца мая, и лишь в 21-е число того месяца, день празд­нования Божией Матери иконы Владимирской, Государь из­волил утвердить проект. «Над построением храма Богома­тери, — писал владыка своему брату, — очевиден перст Бого­матери. Даруется человекам труждающимся в деле помощь; вместе даруется им побороться с препятствиями и поскор­беть для их же душевной пользы, чтобы очистить дело от примеси тщеславия и других увлечений, чтобы оно было со­вершено в богомудром смиренномудрии. Таков обычный ход дел, покровительствуемых Богом».

Сооружению нового храма доставляли денежные сред­ства расположенные к монастырю граждане городов Ярос­лавля и Костромы. Преосвященный Ярославский Нил сочув­ственно отнесся к желанию граждан ежегодно переносить с крестным ходом чудотворную икону святителя Николая из Бабаевского монастыря в Ярославский кафедральный собор. Костромской преосвященный Платон выразил свое одобре­ние, и Святейший Синод, указом от 4 июля 1866 года уважил и разрешил ходатайство Ярославского архипастыря. С тех пор икона эта носится ежегодно в Ярославль, встречаемая и провожаемая десятками тысяч жителей.


ГЛАВА XV


Живя на покое в Бабаевской обители, свободный от служебных обязанностей, преосвященный Игнатий все сво­бодные часы своего дня отдал пересмотру и пополнению своих аскетических сочинений. Труды по напечатанию их принял на себя поселившийся при нем родной брат его Петр Александрович. Между всеми изданными в это время сочинениями особенно замечательным является «Слово о смерти», в первый раз напечатанное издателем журнала «Домашняя беседа» — Аскоченским. Впоследствии состав­лено было преосвященным Игнатием особое «Прибавле­ние» к «Слову о смерти»; это «Прибавление» вошло в изда­ние «Аскетических опытов» в конце второго тома, а потом, вновь значительно пополненное автором, было издано вме­сте со «Словом о смерти» отдельною книжкой по кончине его, в 1869 и 1880 годах.

Книгопродавец-издатель И. И. Глазунов, старинный знакомец владыки Игнатия, вошел с ним в соглашение о напечатании всех его сочинений, принимая издержки из­дания на себя, и тем ввел преосвященного в усиленное за­нятие пересмотром, исправлением, пополнением и приве­дением в одно целое всех статей, писанных им в разное время в сане архимандрита, а потом и епископа. Таким об­разом составились первые два тома под названием «Аске­тических опытов», изданные в 1864 году; последние два: «Аскетическая проповедь» и «Приношение современному монашеству», состоящее в советах наружного поведения и духовного делания, напечатанные в 1867 году, пред самою кончиною владыки. Пятый том, под заглавием «Отечник», содержащий изречения святых отцов и повести из жизни их, издан также Глазуновым уже по кончине составителя. В предисловии первого тома автор объясняет причины, побудившие его к изданию своих сочинений; именно, он признает себя обязанным дать христианскому обществу отчет в соглядании им земли обетованной, точащей духов­ные блага, какою является иноческая жизнь, проводимая по учению и преданию Восточной Церкви и созерцаемая в живых представителях ее. В этом предисловии говорится, что разнообразные статьи «Аскетических опытов» были составляемы по поводу возникавших вопросов в обществе Иноков и боголюбивых мирян, находившихся в духовном общении с автором. Все они, в целом составе, изображают православный христианский подвиг в его порядке, постепенности; остерегают подвижника от увлечений и заблуж­дений, от несвоевременного стремления к высоким духов­ным состояниям; научают полагать прочное основание на делании евангельских заповедей, на покаянии и покаянном плаче.

Здесь весьма у места привести слова самого преосвящен­ного Игнатия, не раз в откровенных беседах повторенные им брату его, Петру Александровичу, что он ни о каком ду­ховном делании не говорил, а тем более не писал, не прове­рив своим собственным опытом того учения или делания и его последствий, которые он передавал слушателю или чи­тателю, указывая в то же время на Писание Священное и отеческие, говорившие о том же предмете, — что, впрочем, ясно усматривается и из самых творений его.


ГЛАВА XVI


Задолго до кончины своей преосвященный Игнатий стал готовиться к ней и в разговорах своих часто касал­ся распоряжений на случай смерти. За пять лет (в 1862 го­ду) он сделал духовное завещание, засвидетельствованное 20 июля 1863 года в Костромской палате гражданского суда, коим все свои сочинения передавал в собственность и рас­поряжение брата своего Петра Александровича Брянчани­нова. В августе 1864 года он говорил своему брату: «Матушка наша была также больна пред смертью, как и я; все на ногах, и аппетит был порядочный; а пришло время — в три дня болезнь покончила все дело. Прошу, когда я буду умирать, не вздумайте посылать за доктором, дайте мне умереть хрис­тианином — не подымайте суматохи. О кончине моей род­ных не уведомлять и к похоронам их не ожидать, а предав земле, тогда уведомите... Я тебе говорю вперед, чтоб ты знал, и чтоб об этом в час болезни предсмертной не забыть и не заботиться. О том, как и где похоронить меня, ничего не говорю и не завещаю потому, что не желаю связывать действий ближних за пределами моей жизни и притом в том, что никогда почти не исполняется».

Наступил 1866 год, — печатались третий и четвертый тома творений преосвященного Игнатия, его «Аскетичес­кая проповедь» и «Приношение современному монаше­ству», или «Советы»; между тем физические силы его само­го видимо упадали, так что приезжавшие из Петербурга для посещения его духовные дети поражались той переменой, какая представилась им при виде духовного отца, изнурен­ного болезнью и преждевременной дряхлостью. Несмотря, однако же, на такое падение физических сил, душевная бод­рость не оставляла его. «Не бойтесь, — писал он одному из своих духовных чад, занимавшемуся корректурой издавае­мых его сочинений, — я не умру до тех пор, пока не кончу дела своего служения человечеству и не передам ему слов истины, хотя действительно так ослабел и изнемог в теле­сных силах, как это вам кажется».

14 августа 1866 года посетили Николо-Бабаевскую оби­тель их Императорские высочества Государь наследник Александр Александрович и Великий князь Владимир Алек­сандрович. Владыка, поднося Цесаревичу святую икону благоверного Великого князя Александра Невского, встре­тил Его следующею речью: «Всемогущий Бог, в трудные времена России осенивший небесным благословением и небесной помощью благоверного Великого князя Александ­ра Невского, да осенит этим благословением и этою по­мощью и Ваше Императорское высочество в предстоящем Вам великом служении Богу и человечеству». Потом, вру­чая Владимиру Александровичу икону святого равноапос­тольного князя Владимира, сказал: «Ваше Императорское высочество! В древности два Великие князя — равноапос­тольный и Мономах — носили имя Владимира. Благочести­ем, мудростью, мужеством ознаменовалась жизнь их. — И ныне Великий князь, носящий имя вожделенное для России, да возрадует Россию этими качествами, столько благодетельными для народов, когда народы озаряются ими из святилища — из Царственного Дома». Келейная бе­седа владыки с Высокими посетителями касалась монасты­рей. — «Монастыри лечебницы, — говорил преосвящен­ный, — это приют для людей, которые, сознав бессилие свое сохранить себя, душу свою, живя в мире, идут в это убежище и приносят в него свои понимания, свои привыч­ки, свои пороки, свои страсти, развитые тем образовани­ем, которое они получили в мире, — поэтому нравствен­ное состояние монастырей находится в совершенной за­висимости от нравственного настроения народа. Народ развращается, развращаются и монастыри. В них много вкралось предосудительного, много дурного, но при всем том они сохраняют характер свой — убежища, желающим сохраниться от конечной погибели; они больницы для душ безнадежно больных, они приют верности Церкви Право­славной и престолу. Извольте, Ваше высочество, обратить внимание на то обстоятельство, что нет другого сословия, кроме монашеского, в котором не было бы ковов на изме­ну престолу. Монашество и монастыри потому особенно гонимы партиями злонамеренными, что они преданы вере и престолу и поддерживают эти чувства в тех, которые сближаются с ними и подчиняются их духовному направле­нию. Одною ногою я уже стою в могиле и для себя ничего не ищу, и мне нечего искать, а докладываю Вашему высоче­ству сущую истину, ради истины; умоляю Ваше высочество, поддерживайте монастыри по тому благу, которое прино­сит их существование». — Их высочество обошлись весьма благосклонно с владыкой, утешили его своим вниманием к словам его. Посещение их оставило самое приятное впе­чатление в преосвященном, он называл его своим окружа­ющим «зрением восходящих светил».


ГЛАВА XVII


Зиму с 1866-го на 67-й год преосвященный Игнатий про­вел в заботах о приготовлении к печати избранных им изре­чений и повестей из жизни святых иноков, из которых со­ставился шестой том его творений, изданный уже по кончи­не его, под наименованием «Отечник». С тем вместе он не оставлял продолжать и другие частью начатые, частью по­полняемые им прежденаписанные статьи. В эту зиму он на­писал статью «О терпении скорбей», «Об отношениях чело­века к страстям его» и значительно пополнил «Разговор старца с учеником его о молитве Иисусовой».

Дни шли за днями, ничто, по-видимому, не изменя­лось. Окружающие привыкли видеть преосвященного по­стоянно болящим, слабым в силах, но притом постоянно одетым, постоянно занятым работою за письменным сто­лом или в молитвенном подвиге — и ничто, по-видимому, не выражало близости кончины его; хотя он жаловался иногда на боль сердца, на болезнь ног и другие недуги, но все это проходило, как явления временные и довольно обычные, не изменявшие нисколько порядка дневных заня­тий. Несмотря на разнообразные недуги, о которых сооб­щал он окружающим — никто никогда не слыхал его болез­ненного стона. Он не раз говорил, что, заставляя себя не стонать в болезнях, он приучал себя претерпевать все нахо­дящее, а по обычаю афонских подвижников, не раздеваясь ни днем ни ночью, до самого часа кончины, он как бы скрыл от окружающих этим внешним порядком жизни и самую опасность своего положения.

16 апреля 1867 года, в день Светлого Христова Воскре­сения, совершив литургию, преосвященный так утомился, что с трудом довели его до кельи. Нужен был ему получасовой отдых, чтобы собраться с силами принять пищу. — В этот же день объявил он окружающим, чтоб после вечерни никто его не беспокоил, ибо с этого часа дня он никого при­нимать не будет, объявив причиною этого распоряжения «необходимость свою готовиться к смерти».

На другой день, 17-го числа, день рождения Государя Императора Александра Николаевича, преосвященный сто­ял литургию в алтаре, но выходил служить благодарствен­ный молебен, причем читал окончательную благодарствен­ную молитву с таким сильным, глубоко благодатным выраже­нием, что обратил общее внимание на это обстоятельство. Кто мог полагать, что это был последний выход святителя из его келий, — возвратившись в которые он уже более не выходил, хотя обычная жизнь его в трудах, в подвиге, в бо­лезнях потекла неизменно обычною чредою.

21 апреля получены были присланные из Петербурга, только что вышедшие из печати, третий и четвертый тома его творений. Преосвященный перекрестился и, дав славу Богу, не развернув, не посмотрев книг, приказал оставить их до приезда из Петербурга брата его Петра Александрови­ча. Равнодушие это было совершенно противоположно за­ботливому и от природы деятельному характеру и прежнему вниманию преосвященного к изданию его творений, на что он смотрел, как на обязательное исполнение долга своего. Нельзя не заметить при том, что так как приезд брата его был обстоятельством совершенно неопределенным, то по­мянутым распоряжением преосвященный совершенно уст­ранял себя от дела, которое в естественном порядке было ему, как пастыреначальнику и автору, ближайшим из всех его земных дел. Около этого времени, объясняя архиманд­риту Иустину свое духовное состояние, он передавал ему, что потерял всякое сочувствие ко всему земному, потерял даже внимание ко вкусу пищи, причем прибавил: «Я долго не потяну». — Любимому своему келейнику Василию Павло­ву [18] он неоднократно повторял, что очень полезно просить Господа об извещении дня кончины. «Очень хорошо, — говорил он, — если кого Господь известит о приближающейся кончине, только эти извещения бывают почти всегда не точно определяемы, ради того, чтобы человек пребывал в непрестанном страхе. Святитель Тихон молил Господа: «Скажи мне, Господи, когда я умру?» — Ему и сказано было: «В день недельный», но не сказано, в какой именно. Значит, и готовься на каждое воскресенье». — 23 апреля, день вос­кресный, неделя святого апостола Фомы, преосвященный пролежал весь день на кровати по причине общего нездо­ровья. — На другой день, в понедельник, он писал настояте­лю Николо-Угрешского монастыря, Московской епархии, архимандриту Пимену, что он так слаб, что ждет смерти, — и далее говорит: «Вчера (в воскресенье) весь день проле­жал, ждал смерти, а сегодня опять брожу».

Еще в Страстную Седмицу владыка сказывал, что у него был маленький удар, но так как он не оставил никаких сле­дов болезненности, то обстоятельство это не возбудило никаких серьезных опасений. 25 апреля удар повторился. Архимандрит Иустин просил благословения послать за док­тором, но преосвященный с твердостью, в мирном и покойном настроении духа сказал решительно: «Не надо» — по­вторил несколько раз: «Мне так легко — хорошо!»

27-го, в четверг, преосвященный просил одного из при­сных своих, иеромонаха Каллиста, потереть его сосновым маслом: по окончании натирания он просил прощения у Каллиста и сказал, что принял от него эту послугу в после­дний раз. На вопрос иеромонаха: разве ему не нравится мас­ло? — отвечал: «Нет, но дни мои сочтены».

28-го, в пятницу, после обеда, преосвященный по обы­чаю лег отдыхать, но вскоре встал, приказал подать чаю. Келейник Василий, заметив необыкновенную красноту лица, спросил о причине. Владыка объяснил это следстви­ем слабого удара, который, хотя не произвел никакого особого повреждения, но вообще он чувствует себя столько не хорошо, что ожидает смерти. При этих словах, поразив­ших юношу скорбью и ужасом, первая мысль его выразилась вопросом: «Как мне жить без вас, владыко, — ведь нынче очень трудно?» — Владыко ответил: «Да, батюшка, очень, очень трудно, так трудно, что ты себе и представить не мо­жешь; и я думал о тебе и предал как себя, так и тебя воле Бо­жией». — Когда пришел к нему старший келейник, заведовав­ший хозяйством его келейным, иеродиакон Никандр, и пред­ложил  послать за доктором,  то  владыка отверг это предложение. Прежде он говорил не раз окружающим: «Ког­да я буду умирать, не посылайте за доктором, дайте мне уме­реть, как следует христианину — во внимании, не смущая и не рассеивая меня вашей тревогой». Архимандрит Иустин ска­зывает, что еще в начале прошлой зимы, по поводу разгово­ра о лице, подвергшемся параличному удару, владыка сказал: «И я умру ударом». Архимандрит начал было возражать, гово­ря, что при его телосложении, худобе и образе жизни это невероятно, но владыка, кратко подтвердив свои слова, пе­ременил разговор. — К вечеру в пятницу владыка успокоился и приказал на субботу приготовить ванну, но, встав поутру до­вольно бодрым, говорил, что ему лучше, и, прибавив «а вчера чуть не умер», отменил распоряжение о ванне, сказав: «уж не нужно».

В эти последние дни жизни своей преосвященный был воодушевлен ко всем необыкновенною милостью, как бы растворенною жалостью. Эта милость и с нею неземная ра­дость сияли на лице болящего. В один из этих последних дней владыка, прощаясь с келейником своим, ответил на его поклон и прощание благоговейным поклоном до земли, сказав: «Ты меня, батюшка, прости». Полный благолепного смирения вид старца тронул келейника до слез. — В эти дни не раз говорил ему владыка, что «ему трудно низводить ум к земным занятиям», и, уклоняясь от общения со всеми, он видимо уже не жил на земле.

30 апреля, воскресенье, недели жен-мироносиц, к 7 ча­сам утра келейник Василий, войдя в спальную [19] преосвя­щенного, нашел орлец не убранным пред иконами, что случалось очень редко — большей частью преосвященный, всегда употреблявший его при келейном правиле, сам уби­рал его. Умывшись, он, по обычаю, выпил Богоявленской воды и вышел в столовую комнату пить чай, приказав Васи­лию скорее убрать спальную. Выпив две чашки чаю, он по­спешил в свою внутреннюю келью. В исходе 8-го часа, пред самым благовестом к поздней литургии, Василий, войдя к нему с обычной молитвой, нашел его лежащим на кровати, на левом боку, лицом к стене. Видя, что владыка, всегда очень чуткий, не обращает внимания на вход его, келей­ник сначала приписал это особенно углубленному молит­венному деланию, что иногда с ним случалось. Постояв несколько, Василий повторил молитву, но ответа не было. Вглядываясь пристальнее, он заметил, что рука владыки покрыта смертною бледностью; подошел ближе и убедил­ся, что владыка уже скончался. Голова его, лежавшая на подушке, была несколько наклонена вперед, ладонь левой руки воздета кверху, как бы в молитве, правая рука, опу­щенная вдоль тела на кровать к стороне стены, лежала близ раскрытого канонника. Вообще благообразное поло­жение тела было причиною, что келейник не мог скоро решиться признать его уже отшедшим в вечность. Смерть, придя к святителю Христову, нашла ум его занятым молит­вословием; начав оное на земле, он был призван к беско­нечному славословию Бога — на небо.

Давно готовился и ждал епископ Игнатий прихода смерти, вооруженный непрестанною молитвою именем Господа Христа Иисуса, и смерть, побежденная Христом, Почтила жизнь во Христе, придя к рабу Христову, сооб­разно с выраженным им его желанием в тишине уединения, в час молитвы, при внимании углубленном в молитвословие; — избрала даже то положение телу, которое не нару­шило бы благостояния отходившего святителя, посвятивше­го всю жизнь свою духовным деланиям, заповеданным Гос­подом: покаянию и плачу. Шедший этим путем не мог не прийти к блаженствам, обетованным Евангелием, за эти добродетели.

Лицо почившего епископа, по перенесении тела на стол, сияло радостью светлою, неземною. На левом виске заметна была синяя жилка, спускавшаяся около уха по щеке, полоской красноватого цвета, — вероятно, след пути, кото­рым смерть вошла в тело.

Беседуя с одним из близких ему учеников о заповедях евангельских, сказал святитель Игнатий: «Всякая явная доб­родетель, не моя добродетель, по учению Самого Господа, заповедовавшего всякое евангельское добро делать в тай­не». И точно, все величие всежизненного подвига его, в его неописанном объеме, осталось тайной его душевной клети, исповеданной и открытой, насколько то возможно было, в его сочинениях, но в полноте своей ведомой единому Богу. Этой таинственностью, отличительной чертой всей земной деятельности своей, по точному смыслу евангельских запо­ведей, запечатлел преосвященный Игнатий и свой конеч­ный, предсмертный подвиг. Сближая его поведание келей­нику об извещении свыше святителя Тихона о дне его кончины «в день недельный» с письмом преосвященного к архимандриту Пимену, что он все Фомино воскресенье про­лежал, ожидая смерти, и наконец, в день кончины (воскресенье), приказание его келейнику поспешить скорейшей уборкой его спальни, наводят на мысль, что и ему был от­крыт день его кончины и определен, подобно как и святи­телю Тихону «днем недельным».

Для утешения нам, осиротевшим духовным чадам своим владыка оставил определительное указание о земном пути своем, о том, куда стремился он жизнью и куда — веруем — достиг. «Взят я, — говорит он в предисловии к четвертому тому сочинений своих, — восхищен с широкого пути, ведуще­го к вечной смерти, и поставлен на путь тесный и прискорб­ный, ведущий в живот. Путь тесный имеет самое глубокое зна­чение: он подъемлет с земли, выводит из омрачения суетою, возводит на небо, возводит в рай, возводит к Богу, поставляет пред Лице Его в незаходимый свет, для вечного блаженства».

Замечательно, что в этот же праздник, воскресенье недели жен-мироносиц, скончался и преподобный Нил Сор­ский, известный делатель умной молитвы; это сходство дней кончины как бы подтверждает замечательное сход­ство внутреннего подвига нашего современного скитянина, как по нраву, так и по плодам их, с основателем в древности скитского жительства в России. Все это, конечно, может быть знаменательным не для всех: но те, которые ведают молитвенное подвижничество святителя из личного с ним сопребывания или пользуются его писаниями, не могут не слагать этого в сердце, в созидание священной для них па­мяти о своем духовном отце и наставнике.

Трое суток стояло тело епископа Игнатия в кельях его, неизменно сохраняя светлое выражение лица, затем оно было перенесено в соборную монастырскую церковь святителя Николая. По миновании шести суток, 5 мая, в пятницу, совершена была заупокойная Литургия и отпевание преосвя­щенным Ионафаном, епископом Кинешемским, викарным Костромским. По его распоряжению отпевание совершалось по чину служения пасхального; по окончании отпевания он произнес надгробное слово и простился с почившим, за ним прощалось духовенство, сослужащие, монастырское братство и все присутствовавшие, во главе их начальник Костром­ской губернии Т. С. Дорогобужинов. Затем тело в открытом гробе было обнесено с крестным ходом кругом церкви святи­теля Николая и внесено в больничную монастырскую цер­ковь святого Иоанна Златоустого и преподобного Сергия Радонежского, где после обычной литии закрыли крышку, и гроб был опущен в склеп за левым клиросом.

По общему отзыву, отпевание усопшего произвело на всех впечатление скорее церковного торжества, чем пе­чального обряда. Ученики владыки припоминали его слова: «Можно узнать, — говорил он, — что почивший под милос­тью Божией, если при погребении тела его печаль окружа­ющих растворена какой-то непостижимою отрадою».

Хотя все предшествовавшие погребению дни собрание народа было довольно значительно, но в день погребения, несмотря на разлив Волги, затруднявший переправу в мона­стырь заречным жителям, стечение народа было до пяти тысяч человек.

Блаженни яже избрал и приял еси, Господи! Память их в род и род!


АСКЕТИЧЕСКИЕ ОПЫТЫ


ПРЕДИСЛОВИЕ


Читатель, знакомый с преданием Православной Восточной Церкви, легко усмотрит, что в предлагае­мых его вниманию Опытах изложено учение святых отцов о науке из наук [1], о монашестве, — учение, при­мененное к требованиям современности. Главная чер­та, которою отличается деятельность древнего мона­шества от деятельности новейшего, заключается в том, что монашествующие первых веков христианства были руководимы боговдохновенными наставниками, а ныне — замечает преподобный Нил Сорский соглас­но с другими позднейшими отцами — монашеству­ющие должны наиболее руководиться Священным Пи­санием и писаниями отеческими, по причине крайне­го оскудения живых сосудов Божественной благодати. Объяснение этого направления и необходимости в нем составляет основную мысль Опытов на всем их пространстве.

Статьи, из которых состоит моя книга, написаны в разные времена, по разным причинам, преимуще­ственно по поводу возникавших аскетических вопро­сов в обществе иноков и боголюбивых мирян, нахо­дившихся в духовном сношении со мною. Оканчивая темное странствование, я счел долгом моим пере­смотреть, исправить, пополнить, собрать воедино и издать печатно все статьи, написанные мною в сане архимандрита [2]. Счел я долгом моим сделать это по Двум причинам: во-первых, по той, что многие статьи распространились в рукописях с большими или меньшими погрешностями; во-вторых, по той, что при­знаю себя обязанным представить христианскому об­ществу отчет по согляданию мною земли обетован­ной, точащей духовные дары и блага, — по согляда­нию монашеской жизни, какою она является в святом предании Православной Восточной Церкви и какою промысл Божий привел созерцать ее в некоторых живых представителях ее.

Затем остается мне просить у читателей снисхож­дения к моему скудоумию и молитв о убогой душе моей.

Епископ Игнатий. 1865 год.


О ПОСЛЕДОВАНИИ ГОСПОДУ НАШЕМУ ИИСУСУ ХРИСТУ


Аще кто Мне служит, Мне да последствует (Ин.12:26), сказал Гос­подь. Каждый христианин, обетами, произнесенными при святом Крещении, принял на себя обязанность быть рабом и служителем Господа Иисуса Христа: пос­ледовать Господу Иисусу Христу непременно должен каждый христианин.

Назвав Себя пастырем овец, Господь сказал, что овцы глас этого Пастыря слышат, и овцы по Нем идут, яко ведят глас Его (Ин.10:3,4). Глас Христов — учение Его; глас Христов — Евангелие; шествие во след Христа по пути земного странствования — деятельность, всецело на­правленная по заповедям Его.

Чтоб последовать Христу, надо ведать глас Его. Изучи Евангелие, и возможешь жизнию твоею после­довать Христу.

Кто, родившись по плоти, внидет в пакибытие (Тит.3:5) при посредстве святого Крещения, и сохранит состояние, доставляемое крещением, при посредстве жительства по Евангелию, тот спасется. Он внидет в богоугодное поприще земной жизни духовным рождением, и изыдет из этого поприща блаженною кончиною, и в вечности вечную, обильнейшую, сладостнейшую, духовную па­жить обрящет (Ин10:9).

Кто Мне служит, Мне да последствует: и идеже есмь Аз, ту и слуга Мой будет: и аще кто Мне служит, почтит его Отец Мой (Ин.12:26). Где находился Господь, когда Он произ­нес эти слова? Человечеством, соединенным с Боже­ством, Он находился посреди человеков, на земле, в юдоли их изгнания и страданий, пребывая Божеством и там, где находился от безначального начала. Слово бе у Бога (Ин.1:1) и в Боге. Это Слово возвестило о себе: во мне Отец, и Аз в Нем (Ин.10:38). Туда достигает и последователь Хри­стов: иже исповесть устами, сердцем и делами, яко Иисус есть Сын Божий, Бог в Нем пребывает, а Той в Бозе (1Ин.4:15).

Аще кто Мне служит, почтит его Отец Мой: побежда­ющему мир и грех, последующему Мне в земной жиз­ни, дам в вечной жизни сести со Мною на престоле Моем, якоже и Аз победих, и седох со Отцем Моим на пре­столе Его (Апок.3:21).

Отречение от мира предшествует последованию за Христом. Второе не имеет места в душе, если не совершится в ней предварительно первое. Иже хощет, сказал Господь, по Мне ити, да отвержется себе и возмет крест свой, и по Мне грядет. Иже бо аще хощет душу свою спасти, погубит ю, а иже погубит душу свою Мене ради и Евангелия, той спасет ю (Мк.8:34-35). Аще кто грядет ко Мне, и не возненавидит отца своего, и матерь, и жену, и чад, и бра­тию, и сестр, еще же и душу свою, не может Мой быти ученик. И иже не носит креста своего, и вслед Мене грядет, не может Мой быти ученик (Ин.6:60).

Многие приступают к Господу, — немногие реша­ются последовать Ему. Многие читают Евангелие, ус­лаждаются, восхищаются высотою и святостью уче­ния его, — немногие решаются направить поведение свое по правилам, которые законополагает Евангелие. Господь, всем приступающим к Нему и желающим усвоиться Ему, объявляет: Аще кто грядет ко Мне, и не отречется от мира и от себя, не может Мой бытии ученик.

Жестоко есть слово сие, говорили об учении Спаси­теля даже такие человеки, которые по наружности были последователями Его, и считались учениками Его: кто может Его послушати? (14:26,27). Так судит о слове Божием плотское мудрование из бедственного настрое­ния своего. Слово Божие жизнь (Ин.6:63), жизнь вечная, жизнь существенная. Этим словом умерщвляется плот­ское мудрование (Рим.8:6), родившееся из вечной смерти, поддер­живающее в человеках вечную смерть: слово Божие, для погубляемых плотским мудрованием и произволя­ющих погибнуть от него, юродство есть. Оно спасаемых сила Божия есть (1Кор.1:18).

Грех столько усвоился нам при посредстве падения, что все свойства, все движения души пропитаны им. Отвержение греха, сроднившегося душе, соделалось отвержением души. Такое отвержение души необходи­мо для спасения души. Отвержение естества, осквер­ненного грехом, необходимо для усвоения естества, обновленного Христом. Выкидывают из сосуда всю пищу, когда она отравлена ядом; сосуд тщательно вы­мывают, потом уже влагают в него пищу, долженствую­щую поступить в употребление. Пища, отравленная ядом, по всей справедливости и сама называется ядом.

Чтоб последовать Христу, предварительно отречем­ся от своего разума и от своей воли. И разум, и воля падшего естества вполне повреждены грехом; они ни­как не примирятся с разумом и волею Божиими. Соде­лывается способным к усвоению себе разума Божия тот, кто отвергнет свой разум; соделывается способ­ным к исполнению воли Божией тот, кто отречется от исполнения своей воли.

Чтоб последовать Христу, возмем крест свой. Взяти­ем креста своего названа добровольная, благоговейная покорность суду Божию, при всех скорбях, посылае­мых и попускаемых промыслом Божиим. Ропот и него­дование при скорбях и напастях есть отречение от кре­ста. Последовать Христу может только взявший крест свой: покорный воле Божией, смиренно признающий себя достойным суда, осуждения, наказания. Господь, заповедавший нам самоотвержение, отре­чение от мира и ношение креста, дает нам силу испол­нять заповедание Его. Решившийся на исполнение это­го заповедания и старающийся исполнять его, немед­ленно усматривает необходимость его. Учение, представлявшееся жестоким при поверхностном и ошибочном взгляде из плотского мудрования, является самым разумным, преисполненным благости: оно воз­зывает погибших к спасению, убитых — к жизни, по­гребенных во аде — на небо.

Нерешающиеся на произвольное отречение от себя и от мира насильно вынуждаются совершить то и другое. Когда придет неумолимая и неотразимая смерть, тогда они расстаются со всем, к чему были привязаны: самоотвержение простирают до того, что скидают с себя самое тело свое, повергают его, отстав­ляют на земле в снедь червям и тлению.

Самолюбие и привязанность к временному и сует­ному — плоды самообольщения, ослепления, душевной смерти. Самолюбие есть извращенная любовь к себе. Безумна и пагубна эта любовь. Самолюбивый, пристра­стный к суетному и преходящему, к греховным наслаж­дениям — враг самому себе. Он — самоубийца: думая любить себя и угождать себе, он ненавидит и губит себя, убивает себя вечною смертью.

Осмотримся, развлеченные, отуманенные, обману­тые суетою! Опомнимся, упоенные суетою, лишенные ею правильного самовоззрения! Справимся с опытами, которые непрестанно совершаются пред очами наши­ми. Совершающееся пред нами непременно совершит­ся и над нами.

Тот, кто употребил всю жизнь на снискание почес­тей, взял ли их с собою в вечность? Не покинул ли здесь громкие титулы, знаки отличия, весь блеск, кото­рым он окружал себя? Не пошел ли в вечность единственно человек с делами его, с усвоенными качества­ми во время земной жизни?

Тот, кто употребил жизнь на снискание богатства, кто накопил множество денег, приобрел обширные пространства земли в свое владение, устроил различ­ные учреждения, дающие обильный доход, жил в чер­тогах, сияющих золотом и мрамором, разъезжал на великолепных колесницах и конях, — взял ли это в веч­ность? Нет! он оставил все на земле, удовлетворив­шись для последней потребности тела малейшим участ­ком земли, в котором одинаково нуждаются, которым одинаково удовлетворяются все мертвецы.

Кто занимался в течение земной жизни плотскими увеселениями и наслаждениями, проводил время с дру­зьями в играх и других забавах, пировал за роскошною трапезою, — устраняется наконец самою необходимо­стью от привычного рода жизни. Наступает время ста­рости, болезненности, а за ними час разлучения души с телом. Тогда узнается, но поздно, что служение при­хотям и страстям — самообольщение, что жизнь для плоти и греха — жизнь без смысла.

Стремление к земному преуспеянию, какое стран­ное, какое чудовищное! Оно ищет с исступлением. Едва найдет, как найденное лишается цены, и иска­тельство возбуждается с новою силою. Ничем настоя­щим оно не довольно: оно живет одним будущим, оно жаждет только, того, чего не имеет. Предметы жела­ния приманивают к себе сердце искателя мечтою и надеждою удовлетворения: обманутый, постоянно об­манываемый, он гоняется за ними на всем поприще земной жизни, доколе не восхитит его нежданная смерть. Как и чем объяснить это искательство, посту­пающее со всеми подобно бесчеловечному предателю, всеми владеющее, увлекающее всех. — В душах на­ших насаждено стремление к бесконечным благам. Но мы пали, и ослепленное падением сердце ищет во времени и на земле того, что существует в вечности и на небе.

Участь, постигшая отцов и братий моих, постигнет и меня. Умерли они: умру и я. Оставлю келью мою, оставлю в ней и книги мои, и одежды мои, и письмен­ный стол мой, за которым проводил я многие часы; оставлю все, в чем нуждался или думал нуждаться во время земной жизни. Вынесут мое тело из этих келий, в которых живу, как бы в преддверии к другой жизни и стране; вынесут мое тело и предадут земле, послужив­шей началом для тела человеческого. Точно то же по­стигнет и вас, братия, которые читаете эти строки. Умрете и вы: оставите на земле все земное; одними душами вашими вступите в вечность.

Душа человека стяжавает качества, соответствен­ные своей деятельности. Как в зеркале изображаются предметы, против которых оно будет поставлено: так и душа запечатлевается впечатлениями соответственно своим занятиям и делам, соответственно своей обста­новке. В зеркале бесчувственном образы исчезают при удалении предметов от зеркала; в словесной душе впе­чатления остаются. Они могут быть изглаждаемы и заменяемы другими, но для этого требуется и труд и вре­мя. Впечатления, составляющие достояние души в час смерти ее, остаются достоянием ее навеки, служат за­логом или ее вечного блаженства, или ее вечного бедствия.

Не можете Богу работати и мамоне (Мф.6:24), сказал Спаси­тель падшим человекам, обнаружив пред человеками то состояние, в которое они приведены падением. Так врач поведает больному состояние, в которое он при­веден болезнью и которого сам больной понять не мо­жет. По причине душевного расстройства нашего, нам необходимо для спасения благовременное самоотвержение и отречение от мира. Никтоже может двема гос­подинома работати: любо единаго возлюбит, а другаго воз­ненавидит: или единаго держится, о друзем же нерадити начнет (Мф.6:24).

Опыты постоянно утверждают справедливость того воззрения на нравственную болезненность человеков, которое выразил всесвятый Врач в приведенных нами словах, сказанных с решительною определенностью: за удовлетворением суетных и греховных пожеланий все­гда следует увлечение ими; за увлечением следует плен, умерщвление для всего духовного. Допустившие себе последование своим пожеланиям и плотскому мудрова­нию увлеклись ими, поработились им, забыли Бога и вечность, истратили земную жизнь напрасно, погибли погибелью вечною.

Нет возможности исполнять вместе волю свою и волю Божию: от исполнения первой исполнение вто­рой оскверняется, соделывается непотребным. Так бла­говонное, драгоценное миро утрачивает достоинство свое от ничтожной примеси смрада. Тогда только, воз­вещает Бог чрез великого Пророка, благая земли снесте, когда произвольно послушаете Мене. Аще же не хощете, ниже послушаете Мене, меч вы пояст: уста Господня глагола­ша сия (Ис.1:19.20).

Нет возможности стяжать разум Божий, пребывая в плотском мудровании. Мудрование плотское, сказал апостол, смерть есть. Мудрование плотское - вражда на Бога: закону бо Божию не покаряется, ниже бо может (Рим.8:6-7). Что такое плотское мудрование? — Образ мыслей, возник­ший из состояния, в которое приведены человеки па­дением, направляющий их действовать на земле, как бы они были вечны на ней, возвеличивающий все тленное и временное, уничижающий Бога и все, отно­сящееся к богоугождению, отъемлющий у человеков спасение. Отречемся от душ наших, по завещанию Спасите­ля, чтоб приобрести души наши! Отречемся произволь­но от порочного состояния, в которое они приведены произвольным отречением от Бога, чтоб получить от Бога святое состояние обновленного человеческого естества вочеловечившимся Богом! Волю свою и волю демонов, которой подчинилась и с которою слилась наша воля, заменим волею Божиею, объявленною нам во Евангелии; мудрование плотское, общее падшим ду­хам и человекам, заменим разумом Божиим, сияющим из Евангелия.

Отречемся от имения нашего, чтоб стяжать спо­собность последовать Господу нашему Иисусу Христу! Отречение от имения совершается на основании пра­вильного понятия о нем. Правильное понятие о веще­ственном имуществе доставляется Евангелием (см. Лк.16:1-31); когда же оно доставится, тогда разум человеческий неволь­но сознает всю правильность его. Земное имущество не есть наша собственность, как ошибочно думают никогда не думавшие об этом предмете: иначе оно все­гда было бы, и навсегда пребыло бы нашим. Оно пе­реходит из рук в руки, и тем само о себе свидетель­ствует, что дается лишь на подержание. Богу принадлежит имущество; человек бывает только срочным распорядителем имущества. Верный распорядитель с точностью исполняет волю доверившего ему распоря­жение. И мы, управляя врученным на срок веществен­ным достоянием, потщимся управлять им по воле Бо­жией. Не употребим его в средство удовлетворения нашим прихотям и страстям, в средство нашей веч­ной погибели: употребим в пользу человечества, так много нуждающегося, столько страдающего, употре­бим его в средство спасения нашего. Желающие христианского совершенства вполне оставляют зем­ное стяжание (см. Мф.19:16-30); желающие спастись должны подавать возможную им милостыню (см. Лк.11:41) и воздержаться от зло­употребления стяжанием.

Отречемся от славолюбия и честолюбия! Не будем гоняться за почестями и санами, употреблять к сниска­нию их способы непозволительные и унизительные, сопряженные с попранием Закона Божия, совести, бла­га ближних. Такие способы наиболее употребляются для приобретения земного величия искателями его. Зараженный и увлекаемый тщеславием, ненасытный искатель человеческой славы не способен к вере во Христа: Како вы можете веровати, сказал Христос совре­менным Ему честолюбцам, славу друг от друга приемлю­ще, и славы, яже от единаго Бога, не ищете? (Ин.5:44) Если про­мысл Божий предоставил нам земное могущество и власть, то соделаемся при посредстве их благодетеля­ми человечества. Отвергнем лютый яд, столько опас­ный для духа человеческого: глупый и презренный эго­изм, претворяющий человеков, зараженных им, в зве­рей и демонов, соделывающий этих человеков бичами человечества, злодеями самим себе.

Возлюбим превыше всего волю Божию; предпоч­тем ее всему; все, противное ей, возненавидим ненави­стью благочестивою и богоугодною. Когда восстанет поврежденное грехом естество наше против евангель­ского учения, выразим ненависть к естеству отверже­нием пожеланий и требований естества. Выражение ненависти чем будет решительнее, тем решительнее бу­дет победа над грехом и над естеством, которым обладает грех; тем духовное преуспеяние наше будет быст­рее и прочнее.

Когда люди, близкие к нам по плоти, вознамерят­ся отвлечь нас от последования воле Божией, окажем к ним святую ненависть, подобную той, какую оказы­вают волкам агнцы, не претворяющиеся в волков и не защищающиеся от волков зубами (см. Мф.10:16. См. житие великомученицы Варвары. Четьи-Минеи, декабря в 4-й день). Святая ненависть к ближним заключается в сохранении верности к Богу, в несоизволении порочной воле человеков, хотя бы эти человеки и были ближайшими родственника­ми, в великодушном терпении оскорблений, наноси­мых ими, в молитве о спасении их, отнюдь не в зло­речии и не в однородных злоречию действиях, кото­рыми выражается ненависть естества падшего, ненависть богопротивная.

Не мните, сказал Спаситель, яко приидох воврещи мир на землю: не приидох воврещи мир, но меч. Приидох бо разлу­чити человека на отца своего, и дщерь на матерь свою, и невесту на свекровь свою (Мф.10:34-35). «Приидох, объясняет святой Иоанн Лествичник приведенные слова Господа, — раз­лучити боголюбивых от миролюбцев; плотских от ду­ховных; славолюбивых от смиренномудрых: угождает­ся Бог разделением и разлучением, когда оно соверша­ется ради любви к Нему» (Лествица. Слово 3).

***

Пророк назвал землю местом пришельствия своего (Пс.110:54), а себя пришельцем и странником на ней: пресельник аз есмь у Тебе, сказал он в молитве своей к Богу, пришлец якоже вси отцы мои (см. Пс.38:13). Очевидная, осязательная истина! Истина, забываемая человеками, несмотря на очевид­ность свою! Я — пришлец и на земле: вошел я рождени­ем; выйду смертью. Я — пресельник на земле: переселен на нее из рая, где я осквернил и обезобразил себя гре­хом. Переселюсь и с земли, из этого срочного изгна­ния моего, в которое я помещен Богом моим, чтобы я одумался, очистился от греховности, снова соделался способным для жительства в рае. За упорную, оконча­тельную неисправимость я должен низвергнуться на­вечно в темницы ада. Я — странник на земле: странство­вание начинаю с колыбели, оканчиваю гробом: стран­ствую по возрастам от детства до старости, странствую по различным обстоятельствам и положениям земным.

Я — пришлец и странник, якоже вси отцы мои. Отцы мои были пришельцами и странниками на земле: вступив на нее рождением, они удалились с лица ее смертью. Исключений не было: никто из человеков не остался на­всегда на земле. Уйду и я. Уже начинаю отшествие, оску­девая в силах, подчиняясь старости. Уйду, уйду отсюда по непреложенному закону и могущественному установ­лению Создателя и Бога моего.

***

Убедимся, что мы — странники на земле. Только из этого убеждения мы можем сделать расчет и распоря­жение безошибочные для земной жизни нашей; толь­ко из этого убеждения можем дать ей направление вер­ное, употребить ее на приобретение блаженной вечно­сти, не на пустое и суетное, не на погубление себя. Ослепило и ослепляют нас падение наше! И принужде­ны мы насильно, в течение долгого времени убеждать себя в яснейших истинах, не нуждающихся, по яснос­ти своей, в убеждении.

Странник, когда остановится на пути, в странно­приимном доме, не обращает на этот дом особенного внимания. К чему внимание, когда он приютился в доме на кратчайшее время? Он довольствуется одним необхо­димым; старается не истратить денег, которые ему нуж­ны на продолжение пути и на содержание в том вели­ком городе, в который он шествует; недостатки и не­удобства претерпевает великодушно, зная, что они — случайность, которой подвергаются все путешественни­ки, что ненарушимое спокойствие ожидает его на том месте, куда он стремится. Не привязывается он сердцем ни к какому предмету в гостинице, как бы предмет ни казался привлекательным. Не теряет он времени для посторонних занятий: ему нужно оно для совершения многотрудного путешествия. Постоянно углублен он в размышление о великолепной царской столице, в которую направился, о тех значительных препятствиях, ко­торые должно преодолеть, о средствах, могущих облег­чить путешествие, о разбойничьих засадах, наветующих путь, о несчастной участи тех, которым не удалось со­вершить этот путь благополучно, о счастливейшем по­ложении совершивших его с желанным успехом. Про­быв нужное время в гостинице, он благодарит хозяина ее за оказанное ему гостеприимство и, ушедши, забыва­ет о гостинице или помнит о ней поверхностно, потому что хладно было к ней сердце его.

Стяжем и мы такие отношения к земле. Не растра­тим безумно способностей души и тела; не принесем их в жертву суете и тлению. Охранимся от привязан­ности к временному и вещественному, чтоб она не вос­препятствовала нам приобрести вечное, небесное. Ох­ранимся от удовлетворения наших неудовлетворимых и ненасытных прихотей, от удовлетворения которых развивается наше падение и достигает страшных раз­меров. Охранимся от излишеств, довольствуясь только существенно нужным. Устремим все внимание к ожи­дающей нас загробной жизни, не имеющей уже конца. Познаем Бога, заповедавшего нам познание Его и да­рующего это познание Своим словом и Своею благода­тью. Усвоимся Богу в течение земной жизни. Он пре­доставил нам теснейшее соединение с Собою и дал на совершение этого величайшего дела срок — земную жизнь. Нет другого времени, кроме времени, опреде­ляемого земной жизнью, в которое могло бы состоять­ся чудное усвоение: если оно не совершится в это вре­мя, то не совершится никогда. Приобретем дружбу не­божителей,   святых   Ангелов   и   почивших   святых человеков, чтоб они приняли нас в вечные кровы (Лк.16:9). Стя­жем познание духов падших, этих лютых и коварных врагов рода человеческого, чтоб избежать козней их и сожительства с ними в пламени адском. Светильником на жизненном пути нашем да будет слово Божие (см. Пс.118:105). Про­славим и возблагодарим Бога за обильные блага, кото­рыми преисполнен, в удовлетворение потребностей наших, временный приют наш — земля. Чистотою ума проникнем в значение этих благ: они — слабые образы благ вечных. Вечные блага изображаются ими так сла­бо и недостаточно, как изображаются тенью предме­ты, от которых она падает. Даруя нам земные блага, Бог таинственно вещает: «Человеки! Временный при­ют ваш снабжен разнообразными, бесчисленными бла­гами, пленяющими, восхищающими и взор и сердце, удовлетворяющими до преизбытка потребностям ва­шим: заключайте из этого о благах, которыми снабже­но ваше вечное жилище. Поймите бесконечную, непо­стижимую благость Божию к вам и, почтив земные блага благочестивым разумением и созерцанием их, не поступите безрассудно: не поработите себя им, не по­губите себя ими. Пользуясь ими сколько нужно и дол­жно, всеми силами устремитесь к приобретению благ небесных».

Устраним от себя все ложные учения и деятель­ность по ним: овцы Христовы по чуждем гласе не идут, но бежат от него, яко не знают чуждаго гласа (Ин.10:5). Ознакомимся определенно с гласом Христовым, чтоб немед­ленно узнать его, когда услышим, и немедленно после­довать Его велению. Стяжав в духе сочувствие к этому гласу, мы стяжем в духе отчуждение от чуждого гласа, который издается плотским мудрованием в разнообраз­ных звуках. Едва услышим чуждый глас — побежим, по­бежим от него, по свойству овец Христовых, спасаю­щихся от чуждого гласа бегством: решительным невни­манием ему. Внимание ему уже опасно: за вниманием вкрадывается обольщение, за обольщением поги­бель. Падение праотцев наших началось с внимания праматери к чуждому гласу. Наш пастырь не только призывает нас гласом, но и руководствует Своим образом жизни: Он пред овца­ми Своими ходит (Ин.10:4). Он заповедал нам отречение от мира, отречение от Себя, взятие и ношение Креста Своего: Он и совершил все это пред взорами наши­ми. Христос пострада по нас, нам оставль образ, да после­дуем стопам Его (1Пет.2:21). Благоволил Он принять на Себя че­ловечество, хотя от племени царского, но низшедше­го по положению своему в разряд простого народа. Рождение Его совершилось во время странствования Его святейшей Матери, для Которой не нашлось мес­та в домах человеческих. Рождение совершилось в вертепе, в котором помещался домашний скот; колы­белью для Новорожденного послужили ясли. Только что пронеслась весть о рождении, как составился и заговор об убийстве. Младенец уже преследуется! Мла­денец ищется на убиение! Младенец бежит чрез пус­тыни в Египет от разъяренного убийцы! Детство Свое Богочеловек проводил в повиновении родителям, нареченному отцу и естественной Матери, показывая пример смирения человекам, погибшим от гордости и производимого ею непослушания. Лета мужеские Господь посвятил проповеди Евангелия, странствуя из града в град, из веси в весь, не имея собственного приюта. Одежду Его составляли хитон и риза. В то время, как Он возвещал человекам спасение и источал на них Божественные благодеяния, человеки воз­ненавидели Его, задумали и не раз покушались убить Его. Наконец, они казнили Его, как уголовного пре­ступника. Он попустил им совершить ужаснейшее зло-деяние, которого жаждало их сердце, потому что вос­хотел казнью Всесвятого избавить от клятвы и казни вечных преступный род человеческий. Страдальчес­кой была земная жизнь Богочеловека: окончилась она страдальческой кончиною. Вслед за Господом прошли в блаженную вечность все святые, прошли путем тес­ным и прискорбным, отрицаясь от славы и наслажде­ний мира, обуздывая плотские пожелания подвигами, распиная дух на Кресте Христовом, который состав­ляют собою для падшего человеческого духа заповеди Евангелия, подвергаясь различным лишениям, гони­мые духами злобными, гонимые своею братиею — че­ловеками. Последуем Христу и сонму святых, шество­вавшему за Ним! Богочеловек собою очищение сотворив грехов наших, седе одесную престола величествия на высо­ких (Евр.1:3). Туда призывает Он последователей Своих: при­идите благословеннии Отца Моего, наследуйте уготованное вам царствие (Мф.25:34). Аминь.


О ПОКАЯНИИ


Покайтеся и веруйте во Евангелие!.. Покайтеся, прибли­жися бо Царство Небесное (Мк.1:15; Мф.4:17). Таковы были первые слова проповеди Богочеловека. Эти же слова доселе произ­носит Он нам при посредстве Евангелия.

Когда грех наиболее усилился в мире, — нисшел всесильный Врач в мир. Он нисшел в страну изгнания, в страну томлений и страданий наших, предшествую­щих вечному мучению в аде, благовествует избавление, отраду, исцеление всем человекам, без всякого изъятия.

Покайтеся!

Сила покаяния основана на силе Божией: Врач все­могущ, — и врачевство, подаваемое Им, всемогуще.

Тогда — во время проповеди Своей на земле Гос­подь призывал к исцелению всех болезнующих гре­хом, не признал никакого греха неисцелимым. И те­перь Он продолжает призывать всех, обещает и дарует прощение всякого греха, исцеление всякого греховного недуга.

О, странники земные! О, вы все, стремящиеся или влекущиеся по широкому пути, при неумолкающем шуме земных попечений, развлечений и увеселений, по цветам, перемешанным с колючим тернием, спеша­щие по этому пути к концу, всем известному и всеми забываемому — к мрачному гробу, к еще более мрачной и страшной вечности, остановитесь! Отряхните обая­ние мира, постоянно содержащее вас в плену! Прислушайтесь к тому, что возвещает вам Спаситель, обрати­те должное внимание на слова Его! Покайтеся и веруйте во Евангелие, говорит Он вам, покайтеся, приближися бо Царство Небесное.

Крайне нужно вам, земные странники, обратить полное внимание на это существенно полезное, спаси­тельное увещание: иначе вы достигните гроба, достиг­ните порога и врат вечности, не стяжав никакого пра­вильного понятия ни о вечности, ни об обязанностях вступающего в нее, приготовив себе в ней одни спра­ведливые казни за ваши грехи. Тягчайший из грехов — невнимание к словам Спасителя, пренебрежение Спасителем. Покайтеся!

Льстив, обманчив путь земной жизни: для начина­ющих он представляется бесконечным поприщем, ис­полненным действительности; для совершивших его — путем самым кратким, обставленным пустыми снови­деньями. Покайтеся!

И славу, и богатство, и все прочие тленные приоб­ретения и преимущества, на стяжание которых упот­ребляет всю земную жизнь, все силы души и тела, ос­лепленный грешник, он должен оставить в те минуты, в которые насильственно снимается с души одежда ее — тело, когда душа ведется неумолимыми ангелами на суд праведного Бога, ей неведомого, пренебрежен­ного ею. Покайтеся!

Трудятся, торопятся люди обогатить себя познани­ями, но только познаниями маловажными, годными лишь для времени, способствующие для удовлетворе­ния нуждам, удобствам и прихотям земной жизни. По­знание и дело, существенно нужные, для которых единственно дарована нам земная жизнь — познание Бога и примирение с Ним при посредстве Искупите­ля — мы вполне презираем. Покайтеся!

Братия! Всмотримся беспристрастно, при свете Евангелия, в земную жизнь нашу. Она ничтожна! Все блага ее отнимаются смертью, а часто и гораздо рань­ше смерти различными неожиданными обстоятельства-ми. Недостойны эти тленные, так скоро исчезающие блага, называться благами! Скорее, они — обманы, сети. Увязающие в этих сетях и опутывающиеся ими лишают­ся истинных, вечных, небесных, духовных благ, достав­ляемых верою во Христа и последованием Ему по таин­ственному пути жительства евангельского. Покайтеся!

***

В каком мы страшном ослеплении! Как очевидно доказывается этим ослеплением наше падение! Мы ви­дим смерть наших братий; мы знаем, что и нам непре­менно и, может быть, очень скоро предлежит она, по­тому что никто из человеков не остался навсегда на зем­ле; мы видим, что многим, и прежде смерти, изменяет земное благополучие, что превращается оно часто в злополучие, похожее на ежедневное вкушение смерти. Несмотря на это, столько явное свидетельство самого опыта, мы гоняемся за одними временными благами, как бы за постоянными, за вечными. На них одних об­ращено все наше внимание! Забыт Бог! Забыта величе­ственная и вместе грозная вечность! Покайтеся!

***

Изменят, братия, непременно изменят нам все тленные блага: богачам изменит их богатство, славным их слава, юным их юность, мудрецам их мудрость. Только одно вечное, существенное благо может стяжать человек во время странствования земного: истинное Богопознание, примирение и соединение с Богом, да­руемые Христом. Но для получения этих верховных благ, надо оставить жизнь греховную, надо возненави­деть ее. Покайтеся!

***

Покайтеся! Что значит покаяться? Значит: сознать­ся, раскаяться в грехах своих, оставить грехи свои отвечал некоторый великий святой отец на такой воп­рос — и уже более не возвращаться к ним (Пимен Великий. См.: Патерик Скитский). Таким об­разом многие грешники претворились в святых, мно­гие беззаконники в праведников.

Покайтеся! Отвергните от себя не только яв­ные грехи — убийство, грабительство, блуд, клевету, ложь, но и пагубные развлечения, и наслаждения плотские, и мечтания преступные, и помышления без­законные — все, все, воспрещаемое Евангелием. Прежнюю греховную жизнь омойте слезами искреннего раскаяния.

Не скажи сам себе в унынии и расслаблении ду­шевном: «Я впал в тяжкие грехи; я стяжал долговре­менного греховною жизнью греховные навыки: они обратились от времени как бы в природные свойства, сделали для меня покаяние невозможным» (Преп. Макарий Великий. Слово 7, гл. 2). Эти мрачные мысли внушает тебе враг твой, еще не при­мечаемый и не понимаемый тобою (Преп. Макарий Великий. Слово 7, гл. 2): он знает могу­щество покаяния, он боится, чтоб покаяние не истор­гло тебя из его власти, и старается отвлечь тебя от покаяния, приписывая Божию всемогущему врачев­ству немощь.

Установитель покаяния — Творец твой, создавший тебя из ничего. Тем легче Он может воссоздать тебя, претворить твое сердце: соделать сердце боголюбивое из сердца грехолюбивого, соделать сердце чистое, ду­ховное, святое, из сердца чувственного, плотского, зло­намеренного, сладострастного.

Братия! Познаем неизреченную любовь Божию к падшему человеческому роду. Господь вочеловечился, чтоб чрез вочеловечение соделать для Себя возможным принятие на Себя казней, заслуженных человеками, и казнью Всесвятого искупить виновных от казни. Что привлекло Его к нам сюда, на землю, в страну нашего изгнания? Правды ли наши? Нет! Его привлекло к нам то бедственное состояние, в которое ввергла нас наша греховность.

Грешники! Ободримся. Для нас, именно для нас, Господь совершил великое дело Своего вочеловечения; на наши болезни призрел Он с непостижимою милос­тию. Престанем колебаться! Престанем унывать и со­мневаться! Исполненные веры, усердия и благодарно­сти приступим к покаянию: посредством его прими­римся с Богом. Беззаконник аще обратится от всех беззаконий своих, яже сотворил, и сохранит вся заповеди Моя, и сотворит суд, правду и милость, жизнию поживет, и не умрет: вся согрешения его, елика сотворил, не помянут­ся ему, но в правде своей, юже сотворил, жив будет. Такое обетование дает Бог грешнику, устами Своего велико­го пророка (Иез.18:21.22).

Будем соответствовать, по нашим слабым силам великой любви к нам Господа, как могут соответство­вать любви Создателя Его твари, и твари падшие: по­каемся! Покаемся не одними устами; засвидетельству­ем наше покаяние не одними немногими, кратковременными слезами, не одним наружным участием в церковном богослужении, в исполнении церковных обрядов, чем довольствовались фарисеи. Принесем вместе со слезами, с наружным благочестием, и плод достойный покаяния: изменим жизнь греховную на жизнь евангельскую.

Вскую умираете, доме израилев! (Иез.18:31). Зачем вы гибнете христиане, от грехов ваших вечною смертью? Зачем наполняется вами ад, как бы не было установлено в Церкви Христовой всемогущего покаяния? Дан этот бесконечно благий дар дому израилеву христиа­нам и в какое бы ни было время жизни, какие бы ни были грехи, он действует с одинаковою силою: очи­щает всякий грех, спасает всякого, прибегающего к Богу, хотя бы то было в последние, предсмертные минуты.

Вскую умираете, доме израилев! От того окончательно гибнут христиане вечною смертью, что во все время жизни земной занимаются одним нарушением обетов крещения, одним служением греху, они гибнут от того, что не удостаивают ни малейшего внимания сло­во Божие, возвещающее им о покаянии. В самые пред­смертные минуты они не умеют воспользоваться все­могущею силою покаяния! Не умеют воспользоваться, потому что не получили о христианстве никакого по­нятия, или получили понятие самое недостаточное и сбивчивое, которое должно быть названо скорее пол­ным незнанием, нежели каким-нибудь познанием.

Живу Аз, глаголет Господь как бы вынужденный усилить уверение пред неверующими и возбудить вни­мание в невнимающих — живу Аз, глаголет Господь: не хощу смерти грешника, но еже обратитися нечестивому от пути своего, и живу быти ему (Иез.33:11)... Вскую умираете, доме из­раилев?..

Ведал Бог немощь человеков, ведал, что они и по крещении будут впадать в согрешения: по этой причи­не Он установил в Церкви Своей таинство покаяния, которым очищаются грехи, совершенные после креще­ния. Покаяние должно сопутствовать вере во Христа, предшествовать крещению во Христа; а после креще­ния оно исправляет нарушение обязанностей уверовав­шего во Христа и крестившегося во Христа.

Когда многие из Иерусалима и всей Иудеи сходи­лись к Иоанну, проповеднику покаяния, на Иордан для крещения, то исповедовали ему грехи свои, исповедо­вали не потому, замечает некоторый святой писатель (Святой Иоанн Лествичник, Слово 4), чтоб святой Креститель имел нужду знать согрешения приходивших к нему, но потому, что для прочности их покаяния нужно было соединить с чувствами сожале­ния о впадении в грехи исповедание грехов.

Душа, знающая, что она обязана исповедать грехи свои, — говорит тот же святой отец — этою самою мыслью, как бы уздою, удерживается от повторения пре­жних согрешений;  напротив того,  неисповеданные грехи, как бы совершенные во мраке, удобно повторя­ются.

Исповедованием грехов расторгается дружба с гре­хами. Ненависть к грехам — признак истинного покая­ния, — решимости вести жизнь добродетельную.

Если ты стяжал навык к грехам, то учащай испо­ведь их, — и вскоре освободишься из плена греховно­го, легко и радостно будешь последовать Господу Иису­су Христу.

Кто постоянно предает друзей своих, тому друзья делаются врагами, удаляются от него, как от предате­ля, ищущего их верной погибели: кто исповедует грехи свои, от того отступают они, потому что грехи осно­вываются и крепятся на гордости падшего естества, не терпят обличения и позора.

Кто в надежде на покаяние позволяет себе согре­шать произвольно и намеренно, тот поступает в отно­шении к Богу коварно. Грешащего произвольно и на­меренно, в надежде на покаяние, поражает неожидан­но смерть, и не дается ему времени, которое он предполагал посвятить добродетели (Исаак Сирский, Слово 90).

Таинством исповеди решительно очищаются все грехи, соделанные словом, делом, помышлением. Для того, чтоб изгладить из сердца навыки греховные, вко­ренившиеся в него долгим временем, нужно время, нужно постоянное пребывание в покаянии. Постоянное покаяние состоит в постоянном сокрушении духа, в борении с помыслами и ощущениями, которыми обнаруживает себя сокровенная в сердце греховная страсть, в обуздании телесных чувств и чрева, в сми­ренной молитве, в частой исповеди.

Братия! Мы потеряли произвольным грехом свя­тую непорочность; неприкосновенную не только делу греховному, но и познанию зла, — непорочность, в духовном сиянии которой мы явились в бытие из рук

Создателя. Мы потеряли и ту непорочность, которую получили при воссоздании крещением; мы запятнали на пути жизни различными грехами наши ризы, убе­ленные Искупителем. Осталась нам еще одна вода для омовения — вода покаяния. Что будет с нами, когда мы пренебрежем и этим омовением? Придется нам пред­стать Богу с душами, обезображенными грехом, — и грозно воззрит Он на душу оскверненную, осудит ее в огнь геенны.

Измыйтеся, говорит Бог грешникам: и чисти буди­те, отымете лукавство от душ ваших пред очима Моима, престаньте от лукавств ваших. И приидите и стяжемся. Чем же оканчивается этот суд Божий, суд покаяния, на который Бог непрестанно призывает грешника, во вре­мя его земной жизни? Когда человек сознает грехи свои, решится на искреннее покаяние и исправление, то решает Бог суд Свой с человеком следующим реше­нием: Аще будут греси ваши яко багряное, яко снег убелю, аще будут яко червленное, яко волну убелю (Ис.1:16.18).

Если же христианин окажет пренебрежение к это­му последнему, многомилостивому призванию Божию, то возвещается ему от Бога окончательная погибель. Благость Божия, говорит апостол, на покаяние тя ве­дет (Рим.2:4). Бог видит твои согрешения: Он долготерпеливо взирает на согрешения, совершаемые тобою под взо­рами Его, на цепь согрешений, из которых сложилась вся жизнь твоя; Он ожидает твоего покаяния, и вместе предоставляет твоему свободному произволению из­брание спасения или погибели твоих. И благостию, и долготерпением Божиими ты злоупотребляешь! Нет в тебе исправления! Нерадение твое усиливается! Усили­вается в тебе пренебрежение и к Богу и к твоей соб­ственной, вечной участи! Ты заботишься только о ум­ножении грехов твоих, прилагаешь к прежним согре­шениям согрешения новые и сугубые! По жестокости твоей и непокаянному сердцу, собираеши себе гнев в день гнева и откровения праведного суда Божия, на котором воздает­ся коемуждо по делом его: Овым убо по терпению дела бла­гаго, славы и чести и нетления ищущим, живот вечный: А иже по рвению противляются убо истине, повинуются же неправде, ярость и гнев. Скорбь вечная и теснота вечная на всяку душу человека, творящаго злое (Рим.2:5-9). Аминь.


ВИДЕНИЕ ХРИСТА


Хочешь ли увидеть Господа Иисуса Христа? — Прииди и виждь (Ин.1:46), говорит Его апостол.

Господь Иисус Христос дал обетование пребывать с учениками Своими до скончания века (Мф.28:20). Он — с ними: в святом Евангелии и таинствах Церковных. Священ­номученик Петр Дамаскин говорит: «Христос сокро­вен в Евангелии. Хотящий найти Его должен продать все имение свое и купить Евангелие, чтоб не только найти Христа чтением, но чтоб принять Его в себя подражанием пребыванию Его в мире. Ищущий Хрис­та, говорит святой Максим, должен Его искать не вне, но внутри себя, то есть телом и душою быть, как Хри­стос, безгрешным по возможности человеческой» [3]. Его нет для тех, которые не веруют в Евангелие: они не видят Его, будучи ослеплены неверием.

Хочешь ли услышать Христа? — Он говорит тебе Евангелием. Не пренебреги Его спасительным голо­сом: уклонись от греховной жизни и слушай со внима­нием учение Христово, которое — живот вечный.

Хочешь ли, чтоб тебе явился Христос? Он научает тебя, как это получить. Имеяй заповеди Моя, и соблюдаяй их, той есть любяй Мя: а любяй Мя, возлюблен будет Отцем Моим: и Аз возлюблю его, и явлюся ему Сам (Ин.14:21).

Ты усыновлен Богу таинством святого Крещения, ты вступил в теснейшее единение с Богом таинством святого Причащения: поддерживай усыновление, поддерживай единение. Чистоту и обновление, доставлен­ные святым Крещением, восстановляй покаянием, а единение с Богом питай жительством по Евангелию и по возможности частым причащением святым Христовым Таинам. Будите во Мне и Аз в вас (Ин.15:4), сказал Господь. Аще заповеди Моя соблюдете, пребудете в любви Моей (Ин.15:10). Ядый Мою плоть, и пияй Мою кровь, во Мне пребывает, и Аз в нем (Ин.6:56).

Хранись от мечтательности, которая может тебе представить, что ты видишь Господа Иисуса Христа, что ты Его осязаешь, объемлешь. Это — пустая игра напыщенного, гордого самомнения! Это — пагубное самообольщение! [4] Исполняй заповеди Господа и чуд­ным образом увидишь Господа в себе, в своих свой­ствах. Так видел в себе Господа святой апостол Павел: он требовал этого видения от христиан; тех, которые его не имели, называл не достигшими состояния, должного христианам.

Если ты проводишь жизнь греховную, удовлетворя­ешь страстям, и вместе думаешь, что любишь Господа Иисуса Христа, то присный ученик Его, возлежавший на персях Его во время Тайной Вечери, обличает тебя в самообольщении. Он говорит: Глаголяй, яко познах Его, и заповеди Его, не соблюдает, ложь есть, и в сем истины несть. А иже аще соблюдает слово Его поистине, в сем любы Божия совершенна есть (Ин.2:4.5).

Если ты исполняешь греховную волю твою и тем нарушаешь евангельские заповеди, то Господь Иисус Христос причисляет тебя к числу не любящих Его. Не любяй Мя, говорит Он, словес Моих не соблюдает (Ин.14:24).

Не устремись безрассудно, не рассмотрев тщатель­но риз твоих, в ветхом, смрадном рубище, на брак к Сыну Божию, на соединение с Ним, хотя ты и призван на этот брак, на который призван каждый христианин. Есть такие слуги у этого Домовладыки, которые свяжут тебе руки и ноги, и ввергнут во тьму кромешную, чуж­дую Бога (Мф.22:11-15).

Слуги, власти которых предается дерзостный, не­очищенный покаянием, напыщенный самомнением и высокоумием искатель любви и прочих возвышенных духовных состояний, — демоны, ангелы отверженные. Тьма кромешная — слепота духа человеческого, состоя­ние страстное, плотское. Грех и падшие духи властву­ют в человеке, находящемся в этом состоянии. Он ли­шен нравственной свободы: руки и ноги его связаны. Связанием рук и ног означается утрата способности к богоугодному жительству и к духовному преуспеянию. В этом состоянии находятся все самообольщенные. Из этого бедственного состояния выходит человек с созна­нием своего заблуждения, отвержением его, вступлени­ем в спасительное поприще покаяния.

Труден выход из самообольщения. У дверей стоит стража; двери заперты тяжеловесными крепкими зам­ками и затворами; приложена к ним печать адской бездны. Замки и затворы — гордость самообольщен­ных, глубоко таящаяся в сердце, тщеславие их, состав­ляющее начальную причину деятельности их, лице­мерство и лукавство, которыми прикрываются гор­дость и тщеславие, которыми облекаются они в личину благонамеренности, смирения, святости. Пе­чать несокрушимая — признание действий самооболь­щения действиями благодатными.

Может ли находящийся в самообольщении, в обла­сти лжи и обмана, быть исполнителем заповедей Хри­стовых, которые истина от Истины — Христа? Сочувствующий лжи, услаждающийся ложью, усвоивший себе ложь, соединившийся с ложью в духе, может ли сочувствовать истине? Нет! Он возненавидит ее, соде­лается исступленным врагом ее и гонителем.

Каково будет ваше состояние; несчастные мечтате­ли, мнившие о себе, что вы провели земную жизнь, в объятиях Божиих, когда поразит вас изречение Спаси­теля: Николиже знах вас: отидите от Мене делающии безза­коние (Мф.7:23).

Истинный друг мой о Господе! Иди к Господу Иису­су Христу, приближайся к Нему путем евангельских за­поведей; ими познавай Его; исполнением их оказывай и доказывай любовь твою к Господу Иисусу. Он Сам явит тебе Себя, явит в день и час, известные Единому Ему. Вместе с этим явлением прольет в сердце твое несказанную любовь к Себе. Божественная любовь — не что-нибудь, собственно принадлежащее падшему че­ловеку: она — дар Святаго Духа (см. Рим.5:5), посылаемый одним Богом в сосуды, очищенные покаянием, в сосуды сми­рения и целомудрия.

Вверь себя Господу, а не себе: это гораздо надеж­нее. Он — Создатель твой. Когда ты подвергся горест­ному падению, он для тебя принял человечество, Себя отдал за тебя на казнь, за тебя пролил кровь Свою, Свое Божество доставил тебе: чего же еще Он не сде­лает для тебя? Приготовься для даров Его очищением себя: это твое дело. Аминь.


О ЧТЕНИИ ЕВАНГЕЛИЯ


При чтении Евангелия не ищи наслаждения, не ищи восторгов, не ищи блестящих мыслей: ищи уви­деть непогрешительно святую Истину.

Не довольствуйся одним бесплодным чтением Еван­гелия; старайся исполнять его заповедания, читай его делами. Это — книга жизни, и надо читать ее жизнию.

Не думай, что без причины священнейшая из книг, Четвероевангелие, начинается Евангелием от Матфея, а оканчивается Евангелием от Иоанна. Матфей науча­ет более, как исполнять волю Божию, и его наставле­ния особенно приличествуют начинающим путь Бо­жий; Иоанн излагает образ соединения Бога с челове­ком, обновленным заповедями, что доступно одним преуспевшим на пути Божием.

Раскрывая для чтения книгу — святое Евангелие, вспомни, что она решит твою вечную участь. По ней мы будем судимы и, смотря и по тому, каковы были здесь на земле по отношению к ней, получим в удел или вечное блаженство, или вечные казни (см. Ин.12:48).

Бог открыл свою волю ничтожной пылинке — че­ловеку! Книга, в которой изложена эта великая и все­святая воля — в твоих руках. Ты можешь и принять, и отвергнуть волю Создателя и Спасителя твоего, смот­ря по тому, как тебе угодно. Твои вечная жизнь и веч­ная смерть в руках твоих: рассуди же, сколько нужно тебе быть осторожну, благоразумну. Не играй своею участью вечною!

Молись в сокрушении духа Господу, чтоб Он от­крыл тебе очи видеть чудеса, сокровенные в законе Его (см. Пс.118:18), который — Евангелие. Открываются очи, и усматривается чудное исцеление души от греха, соверша­емое словом Божиим. Исцеление телесных недугов было только доказательством исцеления души, доказа­тельством для плотских людей, для умов, заслепленных чувственностью (см. Лк.5:24).

Читай Евангелие с крайним благоговением и вни­манием. В нем не сочти ничего маловажным, малодос­тойным рассматривания. Каждая йота его испущает луч жизни. Пренебрежение жизни — смерть.

Читая о прокаженных, расслабленных, слепых, хромых и беснующихся, которых исцелил Господь, по­мышляй, что душа твоя носящая многоразличные язвы греха, находящаяся в плену и у демонов, подобна этим больным. Научайся из Евангелия вере, что Господь, исцеливший их, исцелит и тебя, если ты будешь и при­лежно умолять Его о исцелении твоем.

Стяжи такое расположение души, чтоб тебе быть способным к получению исцеления. Способны полу­чить его сознающиеся в своей греховности, решивши­еся оставить ее (см. Ин.9:39.41). Горделивому праведнику, то есть грешнику, не видящему своей греховности, не нужен, бесполезен Спаситель (см. Мф.9:13).

Зрение грехов, зрение того падения, в котором находится весь род человеческий, есть особенный дар Божий. Испроси себе этот дар, и понятнее будет для тебя книга Небесного Врача — Евангелие.

Постарайся, чтоб Евангелие усвоилось твоему уму и сердцу, чтоб ум твой, так сказать, плавал в нем, жил в нем, тогда и деятельность твоя удобно соделается евангельскою. Этого можно достичь непрестанным благоговейным чтением, изучением Евангелия.

Преподобный Пахомий Великий, один из знамени­тейших древних отцов, знал наизусть святое Евангелие и вменял ученикам своим, по откровению Божию, в непременную обязанность выучить его. Таким образом Евангелие сопутствовало им повсюду, постоянно руко­водило их [5].

И ныне отчего бы христианским воспитателям не украсить памяти невинного дитяти Евангелием, чем засорять ее изучением Езоповых басней и прочих нич­тожностей?

Какое счастие, какое богатство — стяжание Еванге­лия памятию! Нельзя предвидеть переворотов и бед­ствий, могущих случиться с нами в течении земной жизни. Евангелие, принадлежащее памяти, читается слепым, узнику сопутствует в темницу, говорит с зем­ледельцем на ниве, орошаемой его потом, наставляет судию во время самого присутствия, руководит купца на торгу, увеселяет больного во время томительной бессонницы и тяжкого одиночества.

Не дерзай сам истолковывать Евангелие и прочие книги Священного Писания. Писание произнесено свя­тыми пророками и апостолами, произнесено не про­извольно, но по внушению Святаго Духа (см. 2Пет.1:21). Как же не безумно истолковывать его произвольно?

Святый Дух, произнесший чрез пророков и апос­толов Слово Божие, истолковал его чрез святых отцов. И Слово Божие и толкование его — дар Святаго Духа. Только это одно истолкование принимает святая Пра­вославная Церковь! Только это одно истолкование при­нимают ее истинные чада!

Кто объясняет Евангелие и все Писание произ­вольно, тот этим самым отвергает истолкование его святыми отцами, Святым Духом. Кто отвергает истол­кование Писания Святым Духом; тот, без всякого со-мнения, отвергает и самое Священное Писание.

И бывает Слово Божие, слово спасения, для дерз­ких толкователей его, вонею в смерть, мечом обоюдо­острым, которыми они закалают сами себя в вечную погибель (см. 2Пет.3:16; 2Кор.2:15.16). Им убили себя навечно Арий, Несторий, Евтихий и прочие еретики, впавшие произвольным и дерзким толкованием Писания в богохульство.

На кого воззрю, токмо на кроткаго и молчаливаго и трепещущаго словес Моих (Ис.66:2), говорит Господь. Таков будь относительно Евангелия и присутствующего в нем Гос­пода.

Оставь греховную жизнь, оставь земные пристрас­тия и наслаждения, отрекись души своей, тогда сдела­ется для тебя доступным и понятным Евангелие.

Ненавидяй души своея в мире сем, сказал Господь, — души, для которой, от падения, грехолюбие соделалось как бы природным, как бы жизнью, — в живот вечный сохранит ю (Ин.12:25). Для любящего душу свою, для того, кто не решается на самоотвержение, закрыто Евангелие: он читает букву, но слово жизни, как Дух, остается для него под непроницаемою завесою.

Когда Господь был на земле пресвятою плотию, многие видели Его и вместе не видели. Что пользы, когда человек смотрит телесными очами, общими у него с животными, а ничего не видит очами души умом и сердцем? И ныне многие ежедневно читают Евангелие, и вместе никогда не читали его, вовсе не знают его.

Евангелие, сказал некоторый преподобный пустын­ножитель, умом чистым читается; понимается по мере исполнения заповеданий его самым делом. Но точного и совершенного раскрытия Евангелия невозможно стя­жать в себе собственными усилиями: это — дар Хрис­тов (Преп. Марка Подвижника о законе духовном, гл.32. Добротолюбие, ч.1).

Дух Святый, вселившись в истинного и верного служителя Своего, соделывает его и совершенным чи­тателем и истинным исполнителем Евангелия.

Евангелие есть изображение свойств нового чело­века, который — Господь с небесе (1Кор.15:48). Этот новый человек —

Бог по естеству. Святое племя Свое человеков, в Него верующих и по Нему преобразившихся, Он соделывает богами по благодати.

Вы, которые валяетесь в смрадном и грязном бо­лоте грехов, находите в нем наслаждение! Подымите главы ваши, взгляните на чистое небо: там ваше мес­то! Бог дает вам достоинство богов; вы, отвергая это достоинство, избираете для себя другое: достоинство животных, — и самых нечистых. Опомнитесь! Оставь­те болото зловонное; вычиститесь исповеданием гре­хов; умойтесь слезами раскаяния; украсьтесь слезами умиления; подымитесь от земли; взойдите на небо: вас возведет туда Евангелие. Дондеже свет имате, — Еванге­лие, в котором сокровен Христос, — веруйте во свет, да сынове Света — Христа будете (Ин.12:36).


О ЧТЕНИИ СВЯТЫХ ОТЦОВ


Беседа и общество ближних очень действует на человека. Беседа и знакомство с ученым сообщает мно­го сведений, с поэтом — много возвышенных мыслей и чувствований, с путешественником — много познаний о странах, о нравах и обычаях народных. Очевидно: беседа и знакомство со святыми сообщают святость. С преподобным преподобен будеши, и с мужем неповинным не­повинен будеши, и со избранным избран будеши (Пс.17:26-27).

Отныне, во время краткой земной жизни, которую Писание не назвало даже жизнию, а странствованием, познакомься со святыми. Ты хочешь принадлежать на небе к их обществу, хочешь быть участником их бла­женства? Отныне поступи в общение с ними. Когда выйдешь из храмины тела, — они примут тебя к себе, как своего знакомого, как своего друга (см. Лк.16:9).

Нет ближе знакомства, нет теснее связи, как связь единством мыслей, единством чувствований, един­ством цели (см. 1Кор.1:10).

Где единомыслие, там непременно и единодушие, там непременно одна цель, одинаковый успех в дости­жении цели.

Усвой себе мысли и дух святых отцов чтением их писаний. Святые отцы достигли цели: спасения. И ты достигнешь этой цели по естественному ходу вещей. Как единомысленный и единодушный святым отцам, ты спасешься.

Небо приняло в свое блаженное недро святых от­цов. Этим оно засвидетельствовало, что мысли, чув­ствования, деяния святых отцов благоугодны ему. Свя­тые отцы изложили свои мысли, свое сердце, образ своих действий в своих писаниях. Значит: какое вер­ное руководство к небу, засвидетельствованное самим небом, — писания отцов.

Писания святых отцов все составлены по внуше­нию или под влиянием Святаго Духа. Чудное в них со­гласие, чудное помазание! Руководствующийся ими имеет, без всякого сомнения, руководителем Святаго Духа.

Все воды земли стекаются в океан, и, может быть, океан служит началом для всех вод земных. Писания отцов соединяются все в Евангелии; все клонятся к тому, чтоб научить нас точному исполнению заповеда­ний Господа нашего Иисуса Христа; всех их и источ­ник и конец — святое Евангелие.

Святые отцы научают, как приступать к Евангелию, как читать его, как правильно понимать его, что содей­ствует, что препятствует к уразумению его. И потому сначала более занимайся чтением святых отцов. Когда же они научат тебя читать Евангелие, тогда уже пре­имущественно читай Евангелие.

Не сочти для себя достаточным чтение одного Евангелия, без чтения святых отцов! Это — мысль гор­дая, опасная. Лучше пусть приведут тебя к Евангелию святые отцы, как возлюбленное свое дитя, получившее предварительное воспитание и образование посредством их писаний.

Многие, все, отвергшие безумно, кичливо святых отцов, приступившие непосредственно, с слепою дер­зостию, с нечистым умом и сердцем к Евангелию, впа­ли в гибельное заблуждение. Их отвергло Евангелие: оно допускает к себе одних смиренных.

Чтение писаний отеческих — родитель и царь всех добродетелей. Из чтения отеческих писаний научаем­ся истинному разумению Священного Писания, вере правой, жительству по заповедям евангельским, глубо- кому уважению, которое должно иметь к евангельским заповедям, словом сказать, — спасению и христианско­му совершенству.

Чтение отеческих писаний, по умалении духонос­ных наставников, соделалось главным руководителем для желающих спастись и даже достигнуть христианс­кого совершенства (Прп. Нил Сорский. Правила).

Книги святых отцов, по выражению одного из них, подобны зеркалу: смотрясь в них внимательно и час­то, душа может увидеть все свои недостатки.

Опять — эти книги подобны богатому собранию врачебных средств: в нем душа может приискать для каждого из своих недугов спасительное врачевство.

Говорил святой Епифаний Кипрский: «Один взор на священные книги возбуждает к благочестивой жизни» (Алфавитный Патерик).

Чтение святых отцов должно быть тщательное, внимательное и постоянное: невидимый враг наш, не­навидящий глас утверждения (см. Притч.11:15), ненавидит в особенно­сти, когда этот глас исходит от святых отцов. Этот глас обличает козни нашего врага, его лукавство, открыва­ет его сети, его образ действий: и потому враг воору­жается против чтения отцов различными гордыми и хульными помыслами, старается ввергнуть подвижни­ка в суетные попечения, чтоб отвлечь его от спаситель­ного чтения, борет его унынием, скукою, забывчивос­тью. Из этой брани против чтения святых отцов мы должны заключить, как спасительно для нас оружие, столько ненавидимое врагом. Усильно заботится враг о том, чтоб исторгнуть его из рук наших.

Каждый избери себе чтение отцов, соответствую­щее своему образу жизни. Отшельник пусть читает от­цов, писавших о безмолвии; инок, живущий в обще­житии, — отцов, написавших наставления для мона­шеских общежитий; христианин, живущий посреди мира, — святых отцов, произнесших свои поучения вообще для всего христианства. Каждый, в каком бы звании ни был, почерпай обильное наставление в писаниях отцов.

Непременно нужно чтение, соответствующее обра­зу жизни. Иначе будешь наполняться мыслями, хотя и святыми, но неисполнимыми самым делом, возбуждающими бесплодную деятельность только в воображе­нии и желании; дела благочестия, приличествующие твоему образу жизни, будут ускользать из рук твоих. Мало того, что ты сделаешься бесплодным мечтате­лем, — мысли твои, находясь в беспрестанном проти­воречии с кругом действий, будут непременно рождать в твоем сердце смущение, а в поведении неопределен­ность, тягостные, вредные для тебя и для ближних. При неправильном чтении Священного Писания и свя­тых отцов легко можно уклониться с спасительного пути в непроходимые дебри и глубокие пропасти, что и случилось со многими. Аминь.


ОБ УДАЛЕНИИ ОТ ЧТЕНИЯ КНИГ,

СОДЕРЖАЩИХ В СЕБЕ ЛЖЕУЧЕНИЕ


Опять приношу тебе, верный сын Восточной Цер­кви, слово совета искреннего, благого. Это слово не мне принадлежит: оно — святых отцов. Оттуда все мои советы.

Храни ум и сердце от учения лжи. Не беседуй о христианстве с людьми, зараженными ложными мыс­лями; не читай книг о христианстве, написанных лжеучителями.

Истине соприсутствует Дух Святый: Он — Дух Ис­тины. Лжи соприсутствует и содействует дух диавола, который — ложь и отец лжи.

Читающий книги лжеучителей приобщается непре­менно лукавому, темному духу лжи. Это да не покажет­ся тебе странным, невероятным: так утверждают све­тила Церковные — святые отцы [6].

Если ум твой и сердце ничем не исписаны, — пусть Истина и Дух напишут на них заповеди Божии и Его учение духовное.

Если же ты позволил исписать и исчеркать скри­жали души разнообразными понятиями и впечатления­ми, не разбирая благоразумно и осторожно — кто писатель, что он пишет, то вычисти написанное писа­телями чуждыми; вычисти покаянием и отвержением всего богопротивного.

Писателем на твоих скрижалях да будет един перст Божий.

Приготовь для этого писателя чистоту ума и серд­ца благочестивою, целомудренною жизнью, тогда при молитвах твоих и при чтении священных книг, неприметно, таинственно будет начертываться на скрижалях души закон Духа.

Только те книги о религии позволено тебе читать, которые написаны святыми отцами Вселенской Вос­точной Церкви. Этого требует Восточная Церковь от чад своих [7].

Если же ты рассуждаешь иначе и находишь пове­ление Церкви менее основательным, нежели рассуж­дение твое и других, согласных с тобою, то ты уже не сын Церкви, а судия ее.

Ты назовешь меня односторонним, не довольно просвещенным, ригористом? — Оставь мне односто­ронность мою и все прочие недостатки: желаю лучше при этих недостатках быть послушным Восточной Цер­кви, нежели при всех мнимых совершенствах быть ум­нее ее и потому позволять себе непослушание ей и от­деление от нее. Истинным чадам Восточной Церкви приятен будет голос мой.

Они знают, что хотящий получить небесную пре­мудрость должен оставить свою собственную, земную, как бы она велика ни была, отречься от нее, признать ее, какова она и есть, буйством (см. 1Кор.3:19).

Земная мудрость — вражда на Бога: она Закону Бо­жию не покоряется, и не может покоряться (см. Рим.8:7). От нача­ла таково ее свойство; такою останется она до конца своего, — когда земля, и яже на ней дела, а с ними и зем­ная мудрость, сгорят (2Пет.3:10).

Святая Церковь позволяет читать книги лжеучите­лей только тем своим членам, которых мысль и сер­дечные чувства исцелены и просвещены Святым Ду­хом, которые могут всегда отличить от истинного добра зло, притворяющееся добром и прикрытое личиною добра.

Великие угодники Божии, познавшие немощь об­щую всем человекам, страшились яда ереси и лжи, и потому со всевозможным тщанием убегали от бесед с людьми, зараженными лжеучением, и от чтения ере­тических книг [8]. Имея пред очами падение ученейшего Оригена, искусного в любопрении Ария, красноречи­вого Нестория и других богатых мудростью мира, по­гибших от самонадеянности и самомнения, они иска­ли спасения и обрели его в бегстве от лжеучения, в точнейшем послушании Церкви.

Духоносные, святые пастыри и учители Церков­ные читали писания богохульных еретиков, вынуждае­мые к такому чтению необходимою нуждою всего хри­стианского общества. Они словом сильным, словом духовным обличали заблуждения, возвестили всем ча­дам Церкви скрытую опасность в еретических писани­ях, прикрытую великолепными наименованиями свято­сти и благочестия.

Но мне и тебе необходимо охраняться от чтения книг, сочиненных лжеучителями. Всякому, не принад­лежащему Восточной Церкви, единой святой, писавше­му о Христе, о христианской вере и нравственности, принадлежит имя лжеучителя.

Скажи: как возможно позволить тебе чтение всякой книги, когда каждая читаемая тобою книга ведет тебя куда хочет, — убеждает соглашаться на все, на что нуж­но ей твое согласие, отвергать все, что ей нужно, чтоб ты отвергал?

Опыт доказывает, как гибельны последствия без­разборчивого чтения. Сколько можно встретить между чадами Восточной Церкви понятий о христианстве са­мых сбивчивых, неправильных, противоречащих уче­нию Церкви, порицающих это святое учение, — поня­тий, усвоенных чтением книг еретических!

Не оскорбись, друг мой, на мои предостережения, внушаемые желанием тебе истинного блага. Отец, мать, добрый воспитатель не будут ли страшиться за невинного, неопытного младенца, когда он захочет не­возбранно входить в комнату, где между съестными припасами множество яду?

Смерть души бедственнее смерти тела: умершее тело воскреснет, и часто смерть тела бывает причи­ною жизни для души; напротив того, душа, умерщвлен­ная злом, — жертва вечной смерти. Душу может убить одна мысль, содержащая в себе какой-нибудь вид бого­хульства, тонкий, вовсе не приметный для незнающих.

Будет время, предвозвещал святой апостол, егда здраваго учения не послушают, но по своих похотех изберут себе учители, чешеми слухом: и от истины слух отвратят и к баснем уклонятся (см. 2Тим.4:3-4).

Не прельщайся громким заглавием книги, обещаю­щим преподать христианское совершенство тому, кому нужна еще пища младенцев: не прельщайся ни велико­лепным изданием, ни живописью, силою, красотою слога, ни тем, что писатель — будто святой, будто дока­завший свою святость многочисленными чудесами.

Лжеучение не останавливается ни пред каким вы­мыслом, ни пред каким обманом, чтоб басням своим дать вид истины и тем удобнее отравить ими душу.

Лжеучение само по себе — уже обман. Им обманут прежде читателя писатель (см. 2Тим.3:13).

Признак книги истинно, существенно душеполез­ной — святой писатель; член Восточной Церкви, одоб­ренный, признанный святою Церковью. Аминь.


ИСТИНА И ДУХ


Не обольщайся самомнением и учением тех, обольщенных самомнением, которые, пренебрегая истиною Церкви и Божественным Откровением, ут­верждают, что истина может вещать в тебе самом без звуков слова и наставлять тебя сама собою; каким-то неопределенным и неясным действием. Это — учение лжи и ее наперсников [9].

Признаки учения лжи: темнота, неопределитель­ность, мнение [10] и следующее за ним, рождаемое им, мечтательное, кровяное и нервное наслаждение. Оно доставляется тонким действием тщеславия и сладост­растия.

Падшее человечество приступает к святой истине верою; другого пути к ней нет. Вера от слуха, слух же гла­голом Божиим (Рим.10:17), научает нас апостол.

Слово Божие — истина (см. Ин.17:17); заповеди евангельские — истина (см. Пс.118:86); всякий человек — ложь (см. Пс.115:2). Все это засвидетель­ствовано Божественным Писанием. Как же из того, кто — ложь, думаешь услышать голос святой истины?

Хочешь ли услышать его, — услышать духовный голос святой истины? — Научись читать Евангелие: от него услышишь истину, в нем увидишь истину. Истина откроет тебе падение твое и узы лжи, узы самооболь­щения, которыми невидимо связана душа всякого че­ловека, не обновленного Святым Духом.

Тебе стыдно сознаться, падший горделивец, гор­дый в самом падении своем, что ты должен искать ис­тины вне себя, что вход для нее в твою душу — чрез слух и другие телесные чувства! Но это — неоспоримая правда, обличающая, как глубоко наше ниспадение.

Так глубоко, так страшно ниспадение наше, что для извлечения нас из гибельной пропасти, Бог Слово при­нял на себя человечество, чтоб человеки из учеников диавола и лжи соделались учениками Бога и Истины, при посредстве Слова и Духа Истины освободились от греховного рабства и научились всякой истине (см. Ин.8:31.32; Ин.16:13).

Мы так грубы, так чувственны, что нужно было, чтоб Святая Истина подверглась нашим телесным чув­ствам; нужны были не только звуки слова, но и исце­ления недужных, ощутительные знамения на водах, древах, хлебах, чтоб мы, убеждаемые телесными оча­ми, могли сколько-нибудь усмотреть Истину. Так омра­чились наши очи душевные!

Аще знамений и чудес не видите, не имате веровати (Ин.4:48), упрекал Господь людей чувственных, просивших у Него исцеления телу и не подозревавших даже, что души их находятся в несравненно ужаснейшем недуге и потому нуждаются несравненно более в исцелении и небесном Враче, нежели тела.

И человек сознался пред Господом, что знамения, зримые телесными очами, привели его к вере, приве­ли к зрению умом. Вем, говорил он Господу, яко от Бога пришел еси учитель: никтоже бо может знамений сих тво­рити... аще не будет Бог с ним (Ин.3:2). А человек этот имел уче­ность земную.

Многие очами видели Спасителя, видели Его Бо­жественную власть над всею тварью в творимых Им чудесах; многие ушами своими слышали Его святое уче­ние, слышали самих бесов, свидетельствующих о Нем, но не познали Его, возненавидели Его, посягнули на ужаснейшее злодеяние — на богоубийство. Так глубоко, так страшно наше падение, наше омрачение.

Кажется: достаточно прочитать одну главу Евангелия, чтоб познать говорящего в нем Бога. Глаголы живо­та вечнаго имаши, Господь и Бог наш, явившийся нам в смиренном виде человека, и мы веровахом, и познахом, яко Ты еси Христос, Сын Бога живаго (Ин.6:68.69).

Вещает Само — истина: аще вы пребудете во словеси Моем, воистинну ученицы Мои будете. И уразумеете истину, и истина свободит вы (Ин.8:31-32). Изучай Евангелие, и будет из него вещать тебе неподдельная, святая Истина.

Может вещать истина и внутри человека. Но когда это? Тогда, когда, по слову Спасителя, человек облечет­ся силою свыше (Лк.24:49): егда приидет Он, Дух Истины, наста­вит вы на всяку истину (Ин.16:13).

Если же прежде явственного пришествия Святаго Духа — удела святых Божиих — кто возмнит слышать внутри себя вещающую истину, тот льстит только сво­ей гордости, обманывает себя; он скорее слышит го­лос того, кто говорил в раю: будете яко бози (Быт.3:5). И этот-то голос кажется ему голосом истины!

Познавать истину из Евангелия и святых отцов, посредством чтения причащаться живущему в Еванге­лии и святых отцах Святому Духу — великое счастье.

Высшего счастья — счастья слышать истину от са­мого Пресвятаго Духа я недостоин! Я не способен к нему! Не способен выдержать его, сохранить его: со­суд мой не готов, не окончен и не укреплен. Вино Духа, если б было влито в него, расторгло бы его и само пролилось (см. Мф.9:17), а потому всеблагий Господь мой, щадя немощь мою, долготерпит о мне (см. Лк.18:7) и не представ­ляет мне в снедь сильного духовного брашна (см. Кор.3:2).

Сотник признал себя недостойным принять Госпо­да в дом свой, а просил, чтоб пришло в этот дом все­могущее слово Господа и исцелило отрока. Оно при­шло; совершилось знамение, совершилось исцеление отрока. Господь похвалил веру и смирение сотника (см. Мф. гл. 8).

Говорили сыны Израиля святому вождю своему и законодателю, говорили из правильного понятия о ве­личии Божества, из понятия, от которого рождается в человеке сознание и познание ничтожества человечес­кого: Глаголи ты с нами, и да не глаголет к нам Бог, да не умрем (Исх.20:19). Смиренные и спасительные слова эти свой­ственны каждому истинному христианину: предохраня­ется христианин таким сердечным залогом от душев­ной смерти, которою поражает самообольщенных гор­дость и дерзость их. В противоположность истинному христианину, этому духовному израильтянину, вопиет в исступлении самообольщенный: «Сыны Израиля гово­рили некогда Моисею: говори ты к нам, и мы будем слушать; Господь же да не говорит к нам, чтоб нам не умереть. Не так, Господи, не так молю я! Да не гово­рит мне Моисей или другой кто из пророков: говори Ты, Господи Боже, дарующий вдохновение всем проро­кам. Ты один без них, можешь совершенно научить меня» (Подражание. кн. III, гл.2).

Недостоин Господа, недостоин подражания тот, кто весь в сквернах и нечистотах, а глупым, гордостным, мечтательным мнением думает быть в объятиях Пре­чистого, Пресвятого Господа, думает иметь Его в себе и с Ним беседовать, как с другом (Подражание. кн. III, гл.1).

Бог прославляем в совете святых, велий и страшен есть над всеми окрестными Его (Пс.88:8), говорит Писание; Он стра­шен для самых высших Небесных Сил. Шестокрылатые Серафимы парят вокруг Его престола, в исступлении и ужасе от величия Божия произносят неумолкающее славословие, огненными крылами закрывают огнен­ные лица: видел это тайнозритель Исаия (см. Ис. гл. 6). Человек! Благоговейно прикройся смирением.

Довольно, довольно, если слово Божие, истина взойдет в дом души при посредстве слышания или чте­ния, и исцелит отрока, то есть тебя, находящегося еще в младенческом возрасте по отношению к Христу, хотя по возрасту плотскому ты, может быть, уже украшен сединами. Нет другого доступа к Истине! Како же у веруют, говорит апостол, егоже не услышаша; како же услышат без проповедующаго... вера от слуха, слух же глаголом Божиим (Рим.10:14.17). Замолкли живые органы Святаго Духа: проповедует истину — изреченное Святым Духом — Писание.

Верный Сын Восточной Церкви! Послушай совета дружеского, совета спасительного. Ты хочешь познать основательно путь Божий, прийти по этому пути к спасению вечному? — Изучай святую истину в Священном Писании, преимущественно же в Новом Завете и в писаниях святых отцов. Непременно нужна при этом упражнении и чистота жизни: потому что только чис­тые сердцем могут зреть Бога. Тогда сделаешься, в свое время, в мере известной и угодной Богу, учеником и наперсником святой Истины, причастником неразлуч­ного с Нею, преподаемого Ею, Святаго Духа. Аминь


О ЛЮБВИ К БЛИЖНЕМУ


Что можешь быть прекраснее, насладительнее любви к ближнему?

Любить — блаженство; ненавидеть — мука.

Весь закон и пророки сосредоточиваются в любви к Богу и ближнему (см. Мф.22:40).

Любовь к ближнему есть стезя, ведущая в любовь к Богу: потому что Христос благоволил таинственно об­лечься в каждого ближнего нашего, а во Христе — Бог (см. 1Ин.).

Не подумай, возлюбленнейший брат, чтоб запо­ведь любви к ближнему была так близка к нашему пад­шему сердцу: заповедь — духовна, а нашим сердцем овладели плоть и кровь; заповедь — новая, а сердце наше — ветхое.

Естественная любовь наша повреждена падением; ее нужно умертвить — повелевает это Христос — и по­черпнуть из Евангелия святую любовь к ближнему, лю­бовь во Христе.

Свойства нового человека должны быть все новые; никакое ветхое свойство нейдет ему.

Не имеет цены пред Евангелием любовь от движе­ния крови и чувствований плотских.

И какую может она иметь цену, когда при разгоря­чении крови дает клятву положить душу за Господа, а чрез несколько часов, при охлаждении крови, дает клятву, что не знает Его? (см. Мф.26:33.35.74)

Евангелие отвергает любовь, зависящую от движе­ния крови, от чувств плотского сердца. Оно говорит: Не мните, яко приидох воврещи мир на землю: не приидох воврещи мир, но меч. Приидох бо разлучити человека на отца своего, и дщерь на матерь свою, и невесту на свекровь свою. И врази человеку домашнии его (Мф.10:34-36).

Падение подчинило сердце владычеству крови и, посредством крови, владычеству миродержителя. Еван­гелие освобождает сердце из этого плена, из этого на­силия, приводит под руководство Святаго Духа.

Святый Дух научает любить ближнего свято.

Любовь, возжженная, питаемая Святым Духом огнь. Этим огнем погашается огнь любви естественной, плотской, поврежденной грехопадением (Лествица, Слово 15, гл. 3).

«Говорящий, что можно иметь ту и другую лю­бовь, обольщает сам себя», — сказал святой Иоанн Лествичник (Слово 3, гл. 16).

В каком падении наше естество? Тот, кто по есте­ству способен с горячностью любить ближнего, дол­жен делать себе необыкновенное принуждение, чтоб любить его так, как повелевает любить Евангелие.

Пламеннейшая естественная любовь легко обраща­ется в отвращение, в непримиримую ненависть (2Цар.13:15).

Естественная любовь выражалась и кинжалом.

В каких язвах — наша любовь естественная! Какая тяжкая на ней язва — пристрастие! Обладаемое при­страстием сердце способно ко всякой несправедливос­ти, ко всякому беззаконию, лишь бы удовлетворить бо­лезненной любви своей.

Мерила льстивая мерзость пред Господем, вес же правед­ный приятен Ему (Притч.11:1).

Естественная любовь доставляет любимому своему одно земное; о небесном она не думает.

Она враждует против Неба и Духа Святаго, потому что Дух требует распятия плоти.

Она враждует против Неба и Духа Святаго: потому что находится под управлением духа лукавого, духа не­чистого и погибшего.

Приступим к Евангелию, возлюбленнейший брат, поглядимся в это зеркало! Глядясь в него, свергнем ризы ветхие, в которые облекло нас падение, украсим­ся ризою новою, которая приготовлена нам Богом.

Риза новая — Христос. Елицы во Христа крестисте­ся, во Христа облекостеся (Гал.3:27).

Риза новая — Дух Святый. Облечетеся силою свыше (Лк.24:49), сказал о этой ризе Господь.

Облекаются христиане в свойства Христовы, дей­ствием всеблагого Духа.

Возможно для христианина это одеяние. Облецыте­ся Господем нашим Иисус Христом, и плоти угодия не тво­рите в похоти (Рим.13:14), говорит апостол.

Сперва, руководствуясь Евангелием, откинь враж­ду, памятозлобие, гнев, осуждение и все, что прямо противодействует любви.

Евангелие велит молиться за врагов, благословлять клянущих, творить добро ненавидящим, оставлять ближнему все, что бы он ни сделал против нас.

Постарайся, желающий последовать Христу, испол­нять все эти заповедания самым делом.

Очень недостаточно, только с удовольствием про­читать веления Евангелия и подивиться высокой нрав­ственности, которую они в себе содержат. К сожале­нию, многие этим удовлетворяются.

Когда приступишь к исполнению велений Еванге­лия, тогда с упорством воспротивятся этому исполне­нию владыки твоего сердца. Эти владыки: твое собствен­ное плотское состояние, при котором ты подчинен плоти и крови, и падшие духи, которым подвластная страна — плотское состояние человека.

Плотское мудрование, его правда и правда падших духов потребуют от тебя, чтоб ты не уронил чести сво­ей и других тленных преимуществ, защитил их. Но ты с мужеством выдержи невидимую борьбу, водимый Евангелием, водимый Самим Господом. Пожертвуй всем для исполнения евангельских за­поведей. Без такого пожертвования ты не возможешь быть исполнителем их. Господь сказал ученикам Сво­им: Аще кто хощет по Мне ити, да отвержется себе (Мф.16:34).

Когда с тобою Господь, — надейся на победу: Гос­подь не может не быть победителем.

Испроси себе у Господа победу; испроси ее посто­янною молитвою и плачем. И придет неожиданно дей­ствие благодати в твое сердце: ты ощутишь внезапно сладостнейшее упоение духовною любовию ко врагам.

Еще предстоит тебе борьба! Еще нужно тебе быть мужественным! Взгляни на предметы твоей любви: они очень тебе нравятся? К ним очень привязано твое серд­це? — Отрекись от них.

Этого отречения требует от тебя Господь, законо­положитель любви, не с тем, чтоб лишить тебя любви и любимых, но чтоб ты, отвергнув любовь плотскую, оскверненную примесью греха, соделался способным принять любовь духовную, чистую, святую, которая — верховное блаженство.

Ощутивший любовь духовную с омерзением будет взирать на любовь плотскую, как на уродливое искаже­ние любви.

Как отречься от предметов любви, которые как бы приросли к самому сердцу? — скажи о них Богу: «Они, Господи, Твои; а я — кто? Немощное создание, не име­ющее никакого значения».

«Сегодня я еще странствую на земле, могу быть полезным для любимых моих чем-нибудь; завтра, мо­жет быть, исчезну с лица ее, и я для них — ничто!»

«Хочу, или не хочу, — приходит смерть, приходят прочие обстоятельства, насильственно отторгают меня от тех, которых я считал моими, и они уже — не мои. Они и не были по самой вещи моими; было ка­кое-то отношение между мною и ими; обманываясь этим отношением, я называл, признавал их моими, Если б они были точно мои, — навсегда остались бы принадлежать мне».

«Создания принадлежат одному Создателю: Он их Бог и Владыка. Твое, Господь мой, отдаю Тебе: себе присвоил я их неправильно и напрасно».

Для них вернее быть Божиими. Бог вечен, везде­сущ, всемогущ, безмерно благ. Тому, кто Его, Он — са­мый верный, самый надежный Помощник и Покрови­тель.

Свое Бог дает человеку: и делаются человеку человеки своими, на время по плоти, навеки по духу, когда Бог благоволит дать этот дар человеку.

Истинная любовь к ближнему основана на вере в Бога: она — в Боге. Вси едино будут, вещал Спаситель мира ко Отцу Своему: якоже Ты, Отче, во Мне, да и Аз в Тебе, да и тии в Нас едино будут (Ин.17:21).

Смирение и преданность Богу убивают плотскую любовь. Значит: она живет самомнением и неверием.

Делай, что можешь полезного и что позволяет за­кон, твоим любимым, но всегда поручай их Богу, и сле­пая, плотская, безотчетливая любовь твоя обратится мало-помалу в духовную, разумную, святую.

Если же любовь твоя — пристрастие противозакон­ное, то отвергни ее, как мерзость.

Когда сердце твое не свободно, — это знак пристра­стия.

Когда сердце твое в плену, — это знак страсти бе­зумной, греховной.

Святая любовь — чиста, свободна, вся в Боге.

Она действие Святаго Духа, действующего в серд­це, по мере его очищения.

Отвергнув вражду, отвергнув пристрастия, отрек­шись от плотской любви, стяжи любовь духовную; укло­нися от зла, и сотвори благо (Пс.33:15). Воздавай почтение ближнему как образу Божию, — почтение в душе твоей, невидимое для других, явное лишь для совести твоей. Деятельность твоя да будет таинственно сообразна твоему душевному настроению.

Воздавай почтение ближнему, не различая возрас­та, пола, сословия, — и постепенно начнет являться в сердце твоем святая любовь.

Причина этой святой любви — не плоть и кровь не влечение чувств, — Бог.

Лишенные славы христианства не лишены другой славы, полученной при создании: они — образ Божий.

Если образ Божий будет ввергнут в пламя страш­ное ада, и там я должен почитать его.

Что мне за дело до пламени, до ада! Туда ввергнут образ Божий по суду Божию: мое дело сохранить по­чтение к образу Божию, и тем сохранить себя от ада.

И слепому, и прокаженному, и поврежденному рас­судком, и грудному младенцу, и уголовному преступни­ку, и язычнику окажу почтение, как образу Божию. Что тебе до их немощей и недостатков! Наблюдай за со­бою, чтоб тебе не иметь недостатка в любви.

В христианине воздай почтение Христу, Который сказал в наставление нам и еще скажет при решении нашей участи вечной: Еже сотвористе меньшему сих бра­тий Моих, Мне сотвористе (Мф.25:40).

В обращении твоем с ближними содержи в памяти это изречение Евангелия, и соделаешься наперсником любви к ближнему.

Наперсник любви к ближнему входит ею в любовь к Богу.

Но если ты думаешь, что любишь Бога, а в сердце твоем живет неприятное расположение хотя к одному человеку, то ты — в горестном самообольщении.

Аще кто речет, говорит святой Иоанн Богослов: яко люблю Бога, а брата своего ненавидит, ложь есть... Сию заповедь имамы от Него, да любяй Бога, любит и брата своего (1Ин.4:20.21).

Явление духовной любви к ближнему — признак обновления души Святым Духом: Мы вемы, говорит опять Богослов, яко преидохом от смерти в живот, яко любим братию: не любяй бо брата, пребывает в смерти (1Ин.3:14).

Совершенство христианства — в совершенной люб­ви к ближнему.

Совершенная любовь к ближнему — в любви к Богу, для которой нет совершенства, для которой нет окончания в преуспеянии.

Преуспеяние в любви к Богу — бесконечно: потому что любовь есть бесконечный Бог (1Ин.4:16).

Любовь к ближнему — основание в здании любви.

Возлюбленный брат! Ищи раскрыть в себе духов­ную любовь к ближним: войдя в нее, войдешь в любовь к Богу, во врата воскресения, во врата Царства Небес­ного. Аминь.


О ЛЮБВИ К БОГУ


Люби Бога так, как Он заповедал любить Его, а не так, как думают любить Его самообольщенные мечта­тели.

Не сочиняй себе восторгов, не приводи в движение своих нервов, не разгорячай себя пламенем веществен­ным, пламенем крови твоей. Жертва благоприятная Богу — смирение сердца, сокрушение духа. С гневом отвращается Бог от жертвы, приносимой с самонадеян­ностью, с гордым мнением о себе, хотя б эта жертва была всесожжением.

Гордость приводит нервы в движение, разгорячает кровь, возбуждает мечтательность, оживляет жизнь па­дения; смирение успокаивает нервы, укрощает движение крови, уничтожает мечтательность, умерщвляет жизнь падения, оживляет жизнь о Христе Иисусе.

Послушание пред Господом паче жертвы благи, и поко­рение паче тука овня, говорил пророк царю израильско­му, дерзнувшему принести Богу неправильную жерт­ву (1Цар.15:22): желая принести Богу жертву любви, не принеси ее своевольно, по влечению необдуманному; принеси со смирением, в то время и на том месте, когда и где заповедал Господь.

Духовное место, на котором одном заповедано при­носить духовные жертвы, — смирение (Алфавитный Патерик. Изречение преподобного Пимена Великого).

Господь отметил верными и точными признаками любящего и нелюбящего. Он сказал: Аще кто любит Мя, слово Мое соблюдет... Не любяй Мя, словес Моих не соблюдает (Ин.14:23.24)

Ты хочешь научиться любви Божией? Удаляйся от всякого дела, слова, помышления, ощущения, воспре­щенных Евангелием. Враждою твоею к греху, столько ненавистному для всесвятого Бога, покажи и докажи любовь твою к Богу. Согрешения, в которые случится впасть по немощи, врачуй немедленным покаянием. Но лучше старайся не допускать к себе и этих согре­шений строгою бдительностью над собою.

Ты хочешь научиться любви Божией? Тщательно изучай в Евангелии заповедания Господа и старайся исполнить их самым делом, старайся обратить еван­гельские добродетели в навыки, в качества твои. Свой­ственно любящему с точностью исполнять волю люби­мого.

Возлюбих заповеди Твоя паче злата и топазия: сего ради ко всем заповедем Твоим направляхся, всяк путь неправды возненавидех (Пс.118:12-128), говорит пророк. Такое поведение необ­ходимо для соблюдения верности к Богу. Верность — непременное условие любви. Без этого условия любовь расторгается.

Постоянным уклонением от зла и исполнением евангельских добродетелей — в чем заключается все евангельское нравоучение — достигаем любви Божией. Этим же самым средством пребываем в любви к Богу: Аще заповеди Моя соблюдете, пребудете в любви Моей (Ин.15:10), ска­зал Спаситель.

Совершенство любви заключается в соединении с Богом; преуспеяние в любви сопряжено с неизъясни­мым духовным утешением, наслаждением и просвеще­нием. Но в начале подвига ученик любви должен вы­держать жестокую борьбу с самим собою, с глубоко поврежденным естеством своим: зло, природнившееся грехопадением естеству, сделалось для него законом, воюющим и возмущающим против Закона Божия, против закона святой любви.

Любовь к Богу основывается на любви к ближнему, Когда изгладится в тебе памятозлобие, тогда ты близок к любви. Когда сердце твое осенится святым, благодатным миром ко всему человечеству, тогда ты при самых дверях любви.

Но эти двери отверзаются одним только Духом Святым. Любовь к Богу есть дар Божий в человеке приготовившем себя для принятая этого дара чисто­тою сердца, ума и тела. По степени приготовления бывает и степень дара: потому что Бог и в милости Своей — правосуден.

Любовь к Богу вполне духовна: рожденное от Духа дух есть (Ин.3:6).

Рожденное от плоти плоть есть (Ин.3:6): плотская любовь, как рождаемая плотью и кровью, имеет свойства веще­ственные, тленные. Она непостоянна, переменчива: огнь ее вполне в зависимости от вещества.

Слыша от Писания, что Бог наш огнь (см. Евр.12:29), что лю­бовь есть огнь, и, ощущая в себе огнь любви естествен­ной, не подумай, чтоб этот огнь был один и тот же. Нет! Эти огни враждебны между собою и погашаются один другим (Лествица. Слово 3 и Слово 15). Служим благоугодно Богу, с благоговением и страхом. Ибо Бог наш огнь поядаяй (есть) (Евр.12:28.29).

Естественная любовь, любовь падшая, разгорячает кровь человека, приводит в движение его нервы, воз­буждает мечтательность; любовь святая прохлаждает кровь, успокаивает и душу и тело, влечет внутреннего человека к молитвенному молчанию, погружает его в упоение смирением и сладостью духовною.

Многие подвижники, приняв естественную любовь за Божественную, разгорячили кровь свою, разгорячи­ли и мечтательность. Состояние разгорячения перехо­дит очень легко в состояние исступления. Находящих­ся в разгорячении и исступлении многие сочли испол­ненными благодати и святости, а они несчастные жертвы самообольщения.

Много было таких подвижников в Западной Церк­ви, с того времени как она впала в папизм, в котором богохульно приписываются человеку Божеские свой­ства, и воздается человеку поклонение, подобающее и приличествующее единому Богу; много эти подвижни­ки написали книг из своего разгоряченного состояния, котором исступленное самообольщение представля­лось им Божественною любовью, в котором расстро­енное воображение рисовало для них множество виде­ний, льстивших их самолюбию и гордости.

Сын Восточной Церкви! Уклонись от чтения таких книг, уклонись от последования наставлениям само­обольщенных. Руководствуясь Евангелием и святыми отцами истинной Церкви, восходи со смирением к ду­ховной высоте любви Божественной чрез посредство делания заповедей Христовых.

Твердо знай, что любовь к Богу есть высший дар Святаго Духа, а человек только может приготовить себя чистотою и смирением к принятию этого велико­го дара, которым изменяются и ум, и сердце, и тело.

Тщетен труд, бесплоден он и вреден, когда мы ищем преждевременно раскрыть в себе высокие духов­ные дарования: их подает милосердый Бог в свое вре­мя, постоянным, терпеливым, смиренным исполните­лям евангельских заповедей. Аминь.


ПОСТ


Глава добродетелей — молитва; их основание — пост.

Пост есть постоянная умеренность в пище с благоразумною разборчивостью в ней.

Гордый человек! Ты мечтаешь так много и так вы­соко о уме твоем, а он — в совершенной и непрерыв­ной зависимости от желудка.

Закон поста, будучи по наружности законом для чрева, в сущности есть закон для ума.

Ум, этот царь в человеке, если желает вступить в права своего самодержавия и сохранить их, должен, прежде всего, подчиниться закону поста. Только тогда он будет постоянно бодр и светел; только тогда он мо­жет властвовать над пожеланиями сердца и тела; толь­ко при постоянной трезвенности он может изучать за­поведи евангельские и последовать им. Основание доб­родетелей — пост.

Вновь созданному человеку, введенному в рай, дана единственная заповедь, заповедь о посте. Конечно, дана одна заповедь потому, что она была достаточна для сохранения первозданного человека в его непороч­ности.

Заповедь не говорила о количестве пищи, а воспре­щала только качество. Да умолкнут же те, которые при­знают пост только в количестве пищи, а не в качестве. Углубясь в опытное изучение поста, они увидят значе­ние качества пищи.

Так важна заповедь поста, объявленная Богом человеку в раю, что, вместе с заповедью, произнесена уг­роза казнью за нарушение заповеди. Казнь заключа­лась в поражении человеков вечною смертью.

И ныне греховная смерть продолжает поражать нарушителей святой заповеди поста. Не соблюдающий умеренности и должной разборчивости в пище не мо­жет сохранить ни девства, ни целомудрия, не может обуздывать гнева, предается лености, унынию и печа­ли, делается рабом тщеславия, жилищем гордости, ко­торую вводит в человека его плотское состояние, явля­ющееся наиболее от роскошной и сытой трапезы.

Заповедь поста возобновлена или подтверждена Евангелием. Внемлите же себе, да не когда отягчают серд­ца ваша объядением и пиянством (Лк.21:34), завещал Господь. Объядение и пьянство сообщают дебелость не только телу, но уму и сердцу, то есть вводят человека по душе и телу в плотское состояние.

Напротив того, пост вводит христианина в состоя­ние духовное. Очищенный постом — смирен духом, це­ломудрен, скромен, молчалив, тонок по чувствам сер­дечным и мыслям, легок по телу, способен к духовным подвигам и умозрениям, способен к приятию Боже­ственной благодати.

Плотский человек всецело погружен в греховные наслаждения. Он сладострастен и по телу, и по сердцу, и по уму, он не способен не только к духовному наслаж­дению и к приятию Божественной благодати, но и к покаянию. Он не способен вообще к духовным заняти­ям: он пригвожден к земле, утонул в вещественности, заживо — мертв душою.

Горе вам насыщеннии ныне: яко взалчете! (Лк.6:25) Таково из­речение слова Божия нарушителям заповеди святого поста. Чем будете вы питаться в вечности, когда научились здесь единственно пресыщению вещественными брашнами и вещественными наслаждениями, которых нет на небе? Чем будете вы питаться в вечности, ког­да вы не вкусили ни одного небесного блага? Как мож­но вам питаться и наслаждаться небесными благами, когда вы не стяжали к ним никакого сочувствия, стя­жали отвращение?

Насущный хлеб христиан — Христос. Ненасытное насыщение этим хлебом — вот пресыщение и наслаж­дение спасительное, к которому приглашаются все хри­стиане.

Ненасытно насыщайся словом Божиим; ненасытно насыщайся исполнением заповедей Христовых; нена­сытно насыщайся трапезою, уготованною сопротив стужающих тебе, и упивайся чашею державною (Пс.22.5).

С чего начать нам, говорит святой Макарий Вели­кий (Слово 1, гл. 4), никогда не занимавшимся исследованием сердец наших? Стоя вне, будем стучаться молитвою и постом, как и Господь повелел: Толцыте, и отверзется вам (Мф.7:7).

Этот подвиг, который предлагает нам один из ве­личайших наставников монашества, был подвигом свя­тых апостолов. Из среды его они сподоблялись слы­шать вещания Духа. Служащим же им Господеви, говорит писатель их деяний, и постящимся, рече Дух Святый: от­делите Ми Варнаву и Савла на дело, на неже призвах их. Тогда постившеся и помолившеся, и возложше руки на ня, отпустиша их (Деян.13:2.3). Из среды подвига, в котором совокуп­лены были пост и молитва, услышалось повеление Духа о призвании язычников в христианство.

Чудное совокупление поста с молитвою! Молитва — бессильна, если не основана на посте, и пост — бес­плоден, если на нем не создана молитва (Преподобный Марк Подвижник. Слово 8 о пощении и смирении).

Пост отрешает человека от плотских страстей, а молитва борется с душевными страстями, и, победив их, проникает весь состав человека, очищает его; в очищенный словесный храм она вводит Бога.

Кто, не обработав земли, засевает ее, тот по­губляет зерна, и вместо пшеницы пожинает терние. Так и мы, если будем сеять семена молитвы, не ис­тончив плоти, то вместо правды плодопринесем грех.

Молитва будет уничтожаться и расхищаться различ­ными суетными и порочными помышлениями и меч­таниями, оскверняться ощущениями сладострастны­ми. Плоть наша произошла от земли и, если не возде­лать ее подобно земле, никогда не может принести плода правды (там же).

Напротив, если кто обработает землю с великим тщанием и издержками, но оставит ее незасеянною, то она густо покрывается плевелами. Так, когда тело будет истончено постом, а душа не возделается молит­вою, чтением, смиренномудрием, тогда пост делается родителем многочисленных плевелов — душевных стра­стей: высокоумия, тщеславия, презорства (там же).

Что такое — страсть объядения и пьянства? Поте­рявшее правильность, естественное желание пищи и пития, требующее гораздо большего количества и раз­нообразного качества их, нежели сколько нужно для поддержании жизни и сил телесных, на которые из­лишнее питание действует противоположно своему ес­тественному назначению, действует вредно, ослабляя и уничтожая их.

Желание пищи выправляется простою трапезою и воздержанием от пресыщения и наслаждения пищею. Сперва должно оставить пресыщение и наслаждение: этим и изощряется желание пищи, и получает правиль­ность. Когда же желание сделается правильным, тогда оно удовлетворяется простою пищею.

Напротив того, желание пищи, удовлетворяемое пресыщением и наслаждением, притупляется. Для воз­буждения его мы прибегаем к разнообразным вкусным яствам и напиткам. Желание сперва представляется удовлетворенным; потом делается прихотливее, и, на­конец, обращается в болезненную страсть, ищущую непрестанного наслаждения и пресыщения, постоянно пребывающую неудовлетворенною. Намереваясь посвятить себя на служение Богу, по­ложим в основание подвига нашего пост. Существенное качество всякого основания должна быть непоколе­бимая твердость: иначе невозможно устоять на нем зданию, как бы здание само по себе ни было прочно. И мы никак, никогда, ни под каким предлогом не доз­волим себе нарушить поста пресыщением, особенно же упивством.

Наилучшим постом признают святые отцы употреб­ление пищи однажды в день не досыта. Такой пост не расслабляет тела продолжительным неядением и не отягощает его излишеством пищи, притом сохраняет его способным к душеспасительной деятельности. Та­кой пост не представляет никакой яркой особенности, и потому постящийся не имеет причины к превозно­шению, к которому так склонен человек по поводу са­мой добродетели, особенно когда она резко выставля­ется.

Кто занят телесными трудами или так слаб телом, что не может довольствоваться употреблением пищи однажды в день, тот должен вкушать дважды. Пост для человека, а не человек для поста.

Но при всяком употреблении пищи, и редком, и частом, строго воспрещается пресыщение: оно делает человека неспособным к духовным подвигам и отворя­ет дверь другим плотским страстям.

Неумеренный пост, то есть продолжительное из­лишнее воздержание в пище, не одобряется святыми отцами: от безмерного воздержания и происходящего от него изнеможения человек делается неспособным к духовным подвигам, часто обращается к объядению, часто впадает в страсть превозношения и гордости. Весьма важно качество пищи. Запрещенный рай­ский плод, хотя был прекрасным на вид и вкусным, но он пагубно действовал на душу: сообщал ей познание добра и зла, и тем уничтожал непорочность, в которой были созданы наши праотцы. И ныне пища продолжает сильно действовать на душу, что особенно заметно при употреблении вина. Такое действие пищи основано на разнообразном дей­ствии ее на плоть и кровь и на том, что пары ее и газы от желудка подымаются в мозг и имеют влияние на ум. По этой причине все охмеляющие напитки, особ­ливо хлебные, возбраняются подвижнику, как лишаю­щие ум трезвости, и тем победы в мысленной брани. Побежденный ум, особливо сладострастными помысла­ми, усладившийся ими, лишается духовной благодати; приобретенное многими и долговременными трудами теряется в несколько часов, в несколько минут.

Монах отнюдь не должен употреблять вина, сказал преподобный Пимен Великий (Алфавитный Патерик). Этому правилу дол­жен последовать и всякий благочестивый христианин, желающий сохранить свое девство и целомудрие. Свя­тые отцы следовали этому правилу, а если и употреб­ляли вино, то весьма редко и с величайшею умеренностью.

Горячительная пища должна быть изгнана с трапе­зы воздержника, как возбуждающая телесные страсти. Таковы перец, имбирь и другие пряности.

Самая естественная пища — та, которая назначена человеку Создателем немедленно по создании — пища из Царства растительного: Сказал Бог праотцам нашим: Се, дах вам всякую траву семенную, сеющую семя, еже есть верху земли всея: и всякое древо, еже имать в себе плод семене семенного, вам будет в снедь (Быт.1:29). Уже после потопа разреше­но употребление мяса (Быт.9:3).

Растительная пища есть наилучшая для подвижни­ка. Она наименее горячит кровь, наименее утучня­ет плоть; пары и газы, отделяющиеся от нее и восхо­дящие в мозг, наименее действуют на него; наконец она — самая здоровая, как наименее производящая слизей в желудке. По этим причинам, при употребле­нии ее, с особенною удобностью сохраняется чистота и бодрость ума, а с ними и его власть над всем чело­веком; при употреблении ее слабее действуют стра­сти, и человек более способен заниматься подвигами благочестия.

Рыбные яства, особливо приготовленные из круп­ных морских рыб, уже совсем другого свойства: они ощутительные действуют на мозг, тучнят тело, горячат кровь, наполняют желудок вредными слизями, особли­во при частом и постоянном употреблении.

Эти действия несравненно сильнее от употребле­ния мясной пищи: она крайне утучняет плоть, достав­ляя ей особенную дебелость, горячит кровь; пары и газы ее очень отягощают мозг. По этой причине она вовсе не употребляется монахами; она — принадлеж­ность людей, живущих посреди мира, всегда занятых усиленными телесными трудами. Но и для них посто­янное употребление ее вредно.

Как! Воскликнут здесь мнимые умницы: мясная пища разрешена человеку Богом, и вы ли воспрещаете употребление ее? — На это мы отвечаем словами апос­тола: Вся ми лет суть (то есть все мне позволено), но не вся на ползу: вся ми лет суть, но не вся назидают (1Кор.10:23). Мы уклоняемся от употребления мяса не потому, что счи­таем его нечистым, но потому, что оно производит особенную дебелость во всем нашем составе, препят­ствует духовному преуспеянию.

Святая Церковь мудрыми учреждениями и поста­новлениями своими, разрешив христианам, живущим посреди мира, употребление мяса, не допустила посто­янного употребления, но разделила времена мясояде­ния временами воздержания от мяса, временами, в ко­торые вытрезвляется христианин от своего мясоядения. Такой плод постов может узнать на себе опытом всякий соблюдающий их.

Для иночествующих запрещено употребление мяса, дозволено употребление молочной пищи и яиц во вре­мена мясоядений. В известные времена и дни им раз­решается употребление рыбы. Но наибольшее время они могут употреблять только одну растительную пищу.

Растительная пища почта исключительно употреб­ляется самыми ревностными подвижниками благочес­тия, особливо ощутившими в себе хождение Духа Бо­жия (см. 2Кор.6:17), по вышесказанному удобству этой пищи и ее дешевизне. Для пития они употребляют одну воду, из­бегая не только разгорячающих и охмеляющих напит­ков, но и питательных, каковы все хлебные напитки (Лествица. Слово 14, гл. 12).

Правила поста установлены Церковью с целью вспоможения чадам ее, как руководство для всего хрис­тианского общества. При этом предписано каждому рассматривать себя с помощью опытного и рассуди­тельного духовного отца и не возлагать на себя поста, превышающего силы: потому что, повторяем, пост для человека, а не человек для поста; пищею, данною для поддержания тела, не должно разрушать его.

«Если удержишь чрево, — сказал святой Василий Великий, — то взойдешь в рай; если же не удержишь, то будешь жертвою смерти» (Преподобный Нил Сорский. Слово 5. Помысл чревообъядения). Под именем рая здесь должно разуметь благодатное молитвенное состояние, а под именем смерти состояние страстное. Благодат­ное состояние человека, во время пребывания его на земле, служит залогом вечного блаженства его в небесном Едеме; ниспадение во власть греха и в состояние душевной мертвости служит залогом ниспадения в ад­скую пропасть для вечного мучения. Аминь.


О МОЛИТВЕ


Статья I


Нищим свойственно просить, а обнищавшему гре­хопадением человеку свойственно молиться.

Молитва — обращение падшего и кающегося чело­века к Богу. Молитва — плач падшего и кающегося че­ловека пред Богом. Молитва — излияние сердечных желаний, прошений, воздыханий падшего, убитого гре­хом человека пред Богом.

Первое обнаружение, первое движение покая­ния — плач сердца. Это — молитвенный голос сердца, предваряющий молитву ума. И скоро ум, увлеченный молитвою сердца, начинает рождать молитвенные по­мышления.

Бог есть единый источник всех истинных благ. Молитва есть мать и глава всех добродетелей (Лествица. Заглавие слова 28. Преподобный Макарий Египетский. Слово 3,гл.1), как средство и состояние общения человека с Богом. Она заимствует добродетели из источника благ Бога, — ус­вояет их тому человеку, который молитвою старается пребывать в общении с Богом.

Путь к Богу — молитва. Измерение совершаемого пути — различные молитвенные состояния, в которые постепенно входит молящийся правильно и постоянно.

Научись молиться Богу правильно. Научившись молиться правильно, молись постоянно, — и удобно наследуешь спасение. Спасение является от Бога в свое время, с неоспоримым сердечным извествованием о себе, молящемуся правильно и постоянно.

Для правильности молитвы надобно, чтоб она приносилась из сердца, исполненного нищеты духа; из сердца сокрушенного и смиренного. Все другие состо­яния сердца, до обновления его Духом Святым, призна­вай — каковы и точно они — несвойственными кающе­муся грешнику, умоляющему Бога о прощении грехов своих и об освобождении — как из темницы и оков — из порабощения страстям.

Моисеевым законом предписано было израильтя­нам только на одном, назначенном от Бога, месте, при­носить все их жертвы. И законом духовным назначено для христиан одно духовное место для принесения всех их жертв, в особенности же жертвы из жертв — молит­вы. Это место — смирение (По объяснению преп. Пимена Великого. Алфавитный Патерик).

Не нужны Богу наши молитвы! Он знает, и прежде прошения нашего, в чем мы нуждаемся; Он, Премило­сердный, и на не просящих у Него изливает обильные щедроты. Нам необходима молитва: она усвояет чело­века Богу. Без нее человек чужд Бога, а чем более уп­ражняется в молитве, тем более приближается к Богу.

Молитва — причащение жизни. Оставление ее при­носит душе невидимую смерть.

Что воздух для жизни тела, то Дух Святый для жиз­ни души. Душа посредством молитвы дышит этим свя­тым, таинственным воздухом.

Когда восстанешь от сна, — первая мысль твоя да будет о Боге; самый начаток мыслей твоих, еще не за­печатленный никаким суетным впечатлением, принеси Богу. Когда отходишь ко сну, когда готовишься погру­зиться в этот образ смерти, — последние твои мысли да будут о вечности и о царствующем в ней Боге.

Ангел открыл некоторому святому иноку следующий порядок мыслей в молитве, благоугодный Богу: «Начало молитвы должно состоять из славословия Бога, из благодарения Богу за бесчисленные благодеяния Его; потом мы должны принести Богу искреннее исповедание грехов наших, в сокрушении духа, в заключение можем предложить, впрочем с великим смирением, прошения Господу о наших нуждах душев­ных и телесных, предоставляя благоговейно исполне­ние и неисполнение этих прошений Его воле» (Лествица. Слово 28, гл.7).

Начальная причина молитвы — вера: веровах, темже возглаголах (Пс.105:1) молитвою моею к милосердому Богу, бла­говолившему заповедать мне молитву и давшему обето­вание внимать ей.

Вся елика аще молящеся просите, веруйте, яко приемлете: и будет вам (Мк.11:24), возвестил Господь. И потому, отвергнув вся­кое сомнение и двоедушие, неотступно пребывай молит­вою при Господе, повелевшем всегда молитися и не стужа­ти(си) (Лк.18:1), то есть не приходить в уныние от тесноты мо­литвенной, которая, в особенности сначала, тягостна, невыносима для ума, привыкшего блуждать повсюду. Блаженна душа, которая молитвою непрестанно стучится в двери милосердия Божия и жалобами на соперника своего (Лк.18:3) — на насилующий ее грех — непрес­танно утомляет Неутомимого (Лествица. Слово 7, гл.11): она возрадуется в свое время о чистоте своей и о бесстрастии своем.

Иногда немедленно бывает услышано наше проше­ние; иногда же, по словам Спасителя, Бог долготерпит о нас (Лк.18:7), то есть не скоро исполняет просимое нами: Он видит, что нужно остановить на время это исполнение для нашего смирения, что нужно нам утомиться, уви­деть нашу немощь, которая всегда обнаруживается очень резко, когда мы бываем предоставлены самим себе.

Молитва, как беседа с Богом, сама собою — высо­кое благо, часто гораздо большее того, которого про­сит человек, — и милосердый Бог, не исполняя проше­ния, оставляет просителя при его молитве, чтоб он не потерял ее, не оставил это высшее благо, когда полу­чит просимое благо, гораздо меньшее.

Прошений,   исполнение   которых   сопряжено вредными последствиями, Бог не удовлетворяет; не удовлетворяет Он и тех прошений, которые противны Его святой воле, противны Его премудрым, непостижи­мым судьбам.

В противность определению Божию просил вели­кий Моисей Боговидец, чтоб даровано ему было войти в землю обетованную, и не был услышан (см. Втор.3:26); молился святой Давид, усиливая молитву постом, пеплом и сле­зами, о сохранении жизни заболевшему сыну его, но не был услышан (см. 2Пар. гл. 12). И ты, когда прошение твое не будет исполнено Богом, покорись благоговейно воле Всесвя­того Бога, Который, по недоведомым причинам, оста­вил твое прошение неисполненным.

Сынам мира, просящим у Бога земных благ для удовлетворения плотским вожделениям, возвещает свя­той апостол Иаков: Просите, и не приемлете, зане зле просите, да в сластех ваших иждивете (Иак.4:3).

Когда желаем предстать царю земному, то приго­товляемся к этому с особенной тщательностью: изуча­ем, какое должно быть при беседе с ним настроение наших сердечных чувств, чтоб по порыву какого-нибудь чувства не увлечься в слово или движение, царю не­приятное; заблаговременно придумываем, что гово­рить ему, чтоб говорить одно угодное, и тем располо­жить его к себе; заботимся о том, чтоб самый наружный вид наш привлек его внимание к нам. Тем более мы должны сделать приличное приготовление, когда желаем предстать Царю царей и вступить молитвою в беседу с Ним.

Человек зрит на лице, Бог же зрит на сердце (1Цар.16:7), но в человеке расположение сердца наиболее сообразуется с положением лица его, его наружности. И потому да­вай при молитве самое благоговейное положение телу. Стой, как осужденный, с поникшею главой, не смея воззреть на небо, с опущенными вниз руками или сложив их сзади, как бы от связания веревками, как обыкновенно бывают связаны схваченные на мес­те преступления преступники. Звук голоса твоего да будет жалостным звуком плача, стоном уязвленно­го смертоносным орудием или терзаемого лютою болезнью.

Бог зрит на сердце. Он видит самые сокровенные, самые тончайшие помышления и ощущения наши; ви­дит все прошедшее и все будущее наше. Бог — везде­сущ. И потому стой на молитве твоей, как бы ты стоял пред Самим Богом. Точно ты стоишь пред Ним! Ты стоишь пред Судьею твоим и полновластным Влады­кою, от Которого зависит твоя участь во времени и в вечности. Употреби твое предстояние пред Ним на ус­троение твоего благополучия; не допусти, чтоб это предстояние, по недостоинству своему, послужило для тебя причиною казней временных и вечных.

Намереваясь принести Богу молитву, отвергни все помышления и попечения земные. Не занимайся мыс­лями, которые тогда придут к тебе, как бы они не каза­лись важными, блестящими, нужными. Отдай Божие Богу, а нужное для временной жизни успеешь отдать в свое время. Невозможно в одно и то же время рабо­тать Богу молитвою и занимать ум помышлениями и попечениями посторонними.

Пред молитвою покади в сердце твоем фимиамом страха Божия и святого благоговения: помысли, что ты прогневал Бога бесчисленными согрешениями, которые Ему явнее, нежели самой совести твоей: поста­райся умилостивить Судью смирением. Остерегись! Не возбуди Его негодования небрежением и дерзостью: Он благоволит, чтоб даже ближайшие к Нему, чистейшие ангельские Силы предстояли Ему со всяким благогове­нием и святейшим страхом (см. Пс.88:8).

Риза души твоей должна сиять белизною просто­ты. Ничего не должно быть тут сложного! Не должны примешиваться лукавые помыслы и ощущения тщесла­вия, лицемерства, притворства, человекоугодия, высо­коумия, сладострастия — этих темных и зловонных пя­тен, которыми бывает испещрена душевная одежда молящихся фарисеев.

Вместо жемчугов и алмазов, вместо золота и сереб­ра, укрась себя целомудрием, смиренномудрием, слеза­ми кротости и духовного разума, а прежде нежели по­лучишь эти слезы, слезами покаяния; укрась себя мла­денческим, ангельским незлобием: вот драгоценная утварь! Когда увидит Царь царей на душе эту утварь: склоняются к душе — Его милостивые взоры.

Прощение всех, всех без исключения обид, и са­мых тягчайших — непременное условие успеха в молит­ве. Егда стоите молящеся, повелевает Спаситель, отпу­щайте, аще что имате на кого, да и Отец ваш, иже есть на небесех, отпустит вам согрешения ваша. Аще ли же вы не отпущаете, ни Отец ваш, иже есть на небесех, отпустит вам согрешений ваша (Мк.11:25-26). «Молитвы памятозлобных — посе­вы на камне», — сказал преподобный Исаак Сирский (Слово 89).

Умеренное, благоразумное, постоянное воздержа­ние от пищи и пития делает тело легким, очищает ум, дает ему бодрость, и потому служит также приготов­лением к молитве. Невоздержание чрева соделывает тело тяжелым, дебелым, ожесточает сердце, потемня­ет ум множеством испарений и газов, восходящих из желудка в мозг. Едва встанет пресыщенный или насы­тившийся на молитву, — сонливость и леность напа­дают на него, множество грубых мечтаний рисуются в его воображении, сердце его не способно прийти в умиление.

Сколько вредно невоздержание, столько вреден, или еще более, неумеренный пост (Преп. Кассиан. Слово о рассуждении. Добротолюбие, ч. 4). Слабость тела, происходящая от малоядения, не позволяет совершать молитв в должном количестве и с должною силою. Количество молитвы определяется для каждого об­разом жизни его и количеством сил душевных и теле­сных. Две лепты вдовицы, принесенные ею в церковь и составлявшие все имение ее, оказались на весах пра­восудного Бога большими, нежели значительные при­ношения богатых от избытков их. Так суди и о молит­ве: назначь себе количество ее соответственно силам твоим, помня премудрое наставление великого настав­ника подвижников: «если ты понудишь тело немощное на дела, превышающие силы его, то этим влагаешь в душу твою помрачение и приносишь ей смущение, а не пользу» (Св. Исаак Сирский, Слово 85).

От здорового и сильного сложения взыскивается соответствующая молитва. «Всякая молитва, — сказал тот же великий Отец, — при которой не утрудится тело, а сердце не придет в сокрушение, признается не доз­ревшим плодом: потому что — такая молитва — без души» (Его же. Слово 11).

Будучи занят общественными обязанностями, а если ты инок, то послушаниями, и не имея возможнос­ти уделять на молитву столько времени, сколько бы ты хотел, не смущайся этим: законно и по совести прохо­димое служение приготовляет человека к усердной мо­литве и заменяет качеством количество. Ничто так не способствует к преуспеянию в молитве, как совесть, удовлетворенная богоугодной деятельностью.

Исполнение евангельских заповедей настраивает ум и сердце к чистой, исполненной умиления молит­ве, а истинная молитва направляет мыслить, чувство­вать, действовать по заповеданиям Евангелия.

Милосердие к ближним и смирение пред ними, выражаемые наружными делами и питаемые в душе, в совокупности с чистотою сердца, преимущественно от блудных помыслов и ощущений, составляют основание и силу молитвы (Св. Исаак Сирский, Слово 56 и 57). Они — как бы крыле (Пс.54:7) ее, которыми она возлетает к небу. Без них молитва не может под­няться от земли, то есть возникнуть из плотского муд­рования: она удерживается им, как сетью или силком; она возмущается, оскверняется, уничтожается им.

Душа молитвы — внимание [11]. Как тело без души мертво, так и молитва без внимания — мертва. Без вни­мания произносимая молитва обращается в пустосло­вие, и молящийся так сопричисляется к приемлющим имя Божие всуе.

Произноси слова молитвы неспешно; не позволяй уму скитаться повсюду, но затворяй его в словах молит­вы (Лествица. Слово 28). Тесен и прискорбен этот путь для ума, привык­шего странствовать свободно по вселенной, но путь этот приводит ко вниманию. Кто вкусит великое благо внимания, тот возлюбит утеснять ум на пути, ведущем ко блаженному вниманию.

Внимание есть первоначальный дар Божественной благодати, ниспосылаемый трудящемуся и терпеливо страждущему в подвиге молитвенном (Каллист и Игнатий Ксанфопулы. Добротолюбие, ч.1, гл. 24).

Благодатному вниманию должно предшествовать собственное усилие ко вниманию: последнее должно быть деятельным свидетельством искреннего желания получить первое. Собственное внимание обуревается помыслами и мечтаниями, колеблется от них; благо­датное — преисполнено твердости.

Воспрещай себе рассеянность мыслей при молит­ве, возненавидь мечтательность, отвергни попечения силою веры, ударяй в сердце страхом Божиим, и удоб­но приучишься ко вниманию.

Молящийся ум должен находиться в состоянии впол­не истинном. Мечтание, как бы ни было приманчивым и благовидным, будучи собственным, произвольным сочинением ума, выводит ум из состояния Божественной истины, вводит в состояние самообольщения и обмана, а потому оно и отвергается в молитве. Ум во время молитвы должно иметь и со всею тща­тельностью сохранять безвидным, отвергая все обра­зы, рисующиеся в способности воображения: потому что ум в молитве предстоит невидимому Богу, Которо­го невозможно представить никаким вещественным образом. Образы, если их допустит ум в молитве, соде­лаются непроницаемой завесою, стеною между умом и Богом. «Те, которые в молитвах своих не видят ниче­го, видят Бога», — сказал преподобный Мелетий Исповедник [12].

Если б во время молитвы твоей представился тебе чувственно или изобразился сам собою в тебе умствен­но вид Христа или Ангела, или какого Святого, — сло­вом сказать, какой бы то ни было образ, никак не при­нимай этого явления за истинное, не обрати на него никакого внимания, не вступи с ним в беседу [13]. Иначе непременно подвергнешься обману и сильнейшему по­вреждению душевному, что и случилось со многими. Человек, до обновления его Святым Духом, неспособен к общению со святыми духами. Он, как находящийся еще в области духов падших, в плену и в рабстве у них, способен видеть только их, и они нередко, заметив в нем высокое мнение о себе и самообольщение, явля­ются ему в виде Ангелов светлых, в виде Самого Хрис­та, для погубления души его.

Святые иконы приняты Святой Церковью для воз­буждения благочестивых воспоминаний и ощущений, а отнюдь не для возбуждения мечтательности. Стоя пред иконою Спасителя, стой как бы пред Самим Гос­подом Иисусом Христом, вездесущим по Божеству и иконою Своею присутствующим в том месте, где она находится. Стоя пред иконою Божией Матери, стой как бы пред Самою Пресвятою Девою, но ум твой хра­ни безвидным: величайшая разница быть в присут­ствии Господа и предстоять Господу или воображать

Господа. Ощущение присутствия Господня наводит на душу спасительный страх, вводит в нее спасительное чувство благоговения, а воображение Господа и святых Его сообщает уму как бы вещественность, приводит его к ложному, гордому мнению о себе, — душу приводит в ложное состояние, состояние самообольщения (Слово преп. Симеона о трех образах молитвы).

Высокое состояние — ощущение присутствия Бо­жия! Им удерживается ум от беседы с чуждыми помыс­лами, наветующими молитву; по причине его обильно ощущается ничтожество человека; по причине его яв­ляется особенная бдительность над собою, хранящая человека от согрешений, даже самомалейших. Ощуще­ние присутствия Божия доставляется внимательной молитвою. Много способствует к приобретению его и благоговейное предстояние пред святыми иконами.

Слова молитвы, одушевляемые вниманием, прони­кают глубоко в душу, убодают, пронзают, так сказать, сердце и производят в нем умиление. Слова молитвы, совершаемой с рассеянностью, касаются как бы толь­ко поверхности души, не производя на нее никакого впечатления.

Внимание и умиление признаются даром Святаго Духа. Только Дух может остановить волны ума, разбе­гающиеся повсюду, сказал святой Иоанн Лествичник (Лествица. Слово 28, гл. 17). Другой достоблаженный отец сказал: «Когда с нами умиление, тогда с нами Бог» (Иеромонах Серафим Саровский).

Достигший постоянного внимания и умиления в молитвах своих достиг состояния блаженств, называе­мых в Евангелии нищетою духа и плачем. Он разорвал уже многие цепи страстей, уже обонял воню свободы духовной, уже носит в недрах своих залог спасения. Не оставь теснин истинного молитвенного пути — и дос­тигнешь священного покоя, таинственной субботы: в субботу не совершается никакого земного дела, устраняются борьба и подвиг; в блаженном бесстрастии, вне рассеянности, душа чистой молитвой предстоит Богу и упокоевается в Нем верою в бесконечную бла­гость Его, преданностью Его всесвятой воле.

В подвижнике молитвы преуспеяние в молитве сперва начинает проявляться особенным действием внимания: от времени до времени оно неожиданно объемлет ум, заключает его в слова молитвы. Потом оно сделается гораздо постояннее и продолжительнее: ум как бы прилепится к словам молитвы, влечется ими к соединению с сердцем. Наконец, со вниманием вне­запно сочетается умиление и соделает человека храмом молитвы, храмом Божиим.

Приноси Богу молитвы тихие и смиренные, а не пылкие и пламенные. Когда соделаешься таинствен­ным священнослужителем молитвы, тогда взойдешь в Божию скинию и оттуда наполнишь священным огнем кадильницу молитвенную. Огнь нечистый — слепое, ве­щественное разгорячение крови — воспрещено прино­сить пред Всесвятого Бога.

Священный огнь молитвы, заимствуемый из Божи­ей скинии, — святая любовь, изливаемая в истинных христианах Духом Святым (Рим.5:5). Силящийся совокупить молитву с огнем крови мнит, в самообольщении сво­ем, обманутый мнением о себе, совершать служение Богу, а на самом деле прогневляет Его.

Не ищи в молитве наслаждений: они отнюдь не свойственны грешнику. Желание грешника ощутить наслаждение есть уже самообольщение. Ищи, чтоб ожило твое мертвое, окаменевшее сердце, чтоб оно раскрылось для ощущения греховности своей, своего падения, своего ничтожества, чтоб оно увидело их, со­зналось в них с самоотвержением. Тогда явится в тебе истинный плод молитвы: истинное покаяние. Ты вос­стенаешь пред Богом, и будешь вопиять к Нему молит­вою из бедственного состояния души, тебе внезапно открывшегося; будешь вопиять, как из темницы, как из гроба, как из ада.

Покаяние рождает молитву и в сугубом количестве рождается от дщери своей.

Наслаждение в молитве — исключительный удел святых избранников Божиих, обновленных Святым Духом. Кто, увлекаемый порывами крови, увлекаемый тщеславием и сладострастием, сочиняет сам себе на­слаждения, тот находится в горестном самообольще­нии. К такому сочинению очень способна душа, омра­ченная жительством по плоти, душа, обманутая и об­манываемая своей гордостью.

Ощущения, порождаемые молитвой и покаянием, состоят в облегчении совести, в мире душевном, в при­мирении к ближним и к обстоятельствам жизни, в милости и сострадании к человечеству, в воздержании от страстей, в хладности к миру, в покорности к Богу, в силе при борьбе с греховными помыслами и влече­ниями. Этими ощущениями — в которых, однако же, вкушение надежды спасения — будь доволен. Не ищи преждевременно высоких духовных состояний и мо­литвенных восторгов. Они совсем не таковы на самом деле, каковыми представляются нашему воображению: действие Святаго Духа, от Которого являются высокие молитвенные состояния, непостижимо для ума плотского (Святой Исаак Сирский. Слово 55).

Научись молиться от всего помышления твоего, от всей души твоей, от всей крепости твоей. Спросишь: что это значит? — Этого нельзя иначе узнать, как опы­том. Старайся постоянно заниматься внимательной молитвой: внимательная молитва доставит тебе разре­шение вопроса блаженным опытом.

Тягостным, скучным, сухим представляется мо­литвенный подвиг для ума, привыкшего заниматься од­ними тленными предметами. С трудом приобретается навык к молитве; когда ж приобретается этот навык тогда он делается источником непрестанного духовно­го утешения.

Молитва, как уже сказано выше, мать всех добро­детелей: стяжи мать! С нею придут и чада ее в дом души твоей, соделают его святилищем Божиим.

Пред начинанием всякого дела приноси молитву Богу; ею привлекай благословение Божие на дела твои и ею суди дела твои: помышление о молитве останавливает от дел, противных заповедям Божиим.

Кто пред всяким делом и словом обращается мо­литвою к Богу о вразумлении, помощи и благослове­нии, тот совершает жительство свое как бы под взора­ми Бога, под Его руководством. Навык к такому поведе­нию удобен; ничего нет быстрее ума, сказал Великий Варсонофий, ничего нет удобнее, как возводить, при всякой встречающейся нужде, ум к Богу (Ответ 216).

В трудных обстоятельствах жизни учащай молитвы к Богу. Вернее прибегать к молитвам, нежели к пустым соображениям слабого человеческого разума, сообра­жениям, которые по большей части оказываются не­сбыточными. Вернее опереться верою и молитвою на всемогущего Бога, нежели — шаткими соображениями и предположениями — на свой немощный разум.

Не будь безрассуден в прошениях твоих, чтоб не прогневать Бога малоумием твоим: просящий у Царя царей чего-нибудь ничтожного уничижает Его. Изра­ильтяне, оставив без внимания чудеса Божии, совер­шенные для них в пустыне, просили исполнения поже­ланий чрева — и еще брашну сущу во устех их, гнев Божий взыде на ня [14].

Приноси Богу прошения, сообразные величию Его. Просил у Него Соломон премудрости, получил ее, и с нею множество других благ: потому что просил благоразумно. Просил у Него Елисей благодати Святаго

Духа, сугубой пред великим учителем своим, и проше­ние Его было принято.

Ищущий в молитве своей тленных земных благ возбуждает против себя негодование Небесного Царя. Ангелы и Архангелы — эти вельможи Его — взирают на тебя во время молитвы твоей, смотрят, чего про­сишь ты у Бога. Они удивляются и радуются, когда ви­дят земного, оставившего свою землю и приносящего прошение о получении чего-нибудь небесного; они скорбят, напротив того, на оставившего без внимания небесное и просящего своей земли и тления.

Нам заповедано быть младенцами злобою, а не умом (1Кор.14:20). При молитве отвергается разум мира сего, многоглаголивый и кичливый: из этого не следует, что­бы принималось, требовалось в ней скудоумие. В ней требуется разум совершенный, разум духовный, испол­ненный смиренномудрия и простоты, выражающийся часто в молитве не словами, а превысшим слов молит­венным молчанием. Молитвенное молчание тогда объемлет ум, когда внезапно предстанут ему новые, ду­ховные понятия, невыразимые словами этого мира и века, когда явится особенно живое ощущение присут­ствующего Бога. Пред необъятным величием Божества умолкает Его немощная тварь — человек.

Многоглаголание (Мф. гл. 6,7,8), осужденное Господом в молит­вах языческих, заключается в многочисленных проше­ниях о временных благах, которыми преисполнены молитвы язычников, в том изложении витийственном, в котором они предложены (по объяснению блаженного Феофилакта Болгарского) — как будто риториче­ские украшения, вещественная звучность и сила слога могут точно так же действовать на Бога, как они действуют на слух и нервы плотских людей. Осуждая это многословие, Господь отнюдь не осудил продолжитель­ных молитв, как представилось некоторым еретиче­ствующим: Он Сам освятил продолжительную молитву, пребывая подолгу в молитве. И бе об нощь (то есть пре­был всю ночь) в молитве Божии (Лк.6:12), повествует о Господе Евангелие.

Продолжительность молитв угодников Божиих — не от многоглаголания, но от обильных духовных ощу­щений, которые являются в них во время молитвы. Обилием и силою этих ощущений уничтожается, так сказать, время, отселе преобразуясь для святых Божи­их в вечность.

Когда делатель молитвы достигнет преуспеяния в своем блаженном подвиге, тогда разнообразие мыс­лей в псалмах и прочих молитвословиях делается не соответствующим его устроению. Молитва мытаря и другие кратчайшие молитвы удовлетворительнее выражают невыразимое, обширное желание сердца, и часто угодники Божии в такой молитве проводили многие часы, дни и годы, не ощутив нужды в разно­образии мыслей для сильной, сосредоточенной молитвы своей [15].

Молитвы, сочиненные еретиками, весьма сходству­ют с молитвами язычников: в них многоглаголание; в них земная красота слова; в них разгорячение крови; в них недостаток покаяния; в них стремление на брак Сына Божия прямо из блудилища страстей; в них са­мообольщение. Чужды они Духа Святаго: веет от них смертоносная зараза духа темного, духа лукавого, духа лжи и погибели.

Велико занятие молитвою! Святые апостолы для молитвы и для служения Слову отказались от служения ближним в телесных их потребностях. Не угодно есть нам, сказали они, оставльшим слово Божие, служити тра­пезам... Мы в молитве и служении Слова пребудем (Деян.6:2.4), то есть в беседе с Богом молитвою и в беседе о Боге с ближними, возвещая им Триипостасного Бога и вочелове­чившегося Бога-Слово.

Занятие молитвою есть высшее занятие для ума человеческого; состояние чистоты, чуждой развлече­ния, доставляемое уму молитвою, есть высшее его ес­тественное состояние; восхищение его к Богу, чему на­чальная причина — чистая молитва, есть состояние сверхъестественное (Лествица. Слово 28).

В сверхъестественное состояние восходят только святые угодники Божии, обновленные Святым Духом, совлекшиеся ветхого Адама, облекшиеся в Нового, способные откровенным лицем души славу Господню взирать, преобразующиеся в той же образ от славы в славу действи­ем Духа Господня (2Кор.3:18). Большую часть Божественных от­кровений они получают во время упражнения молит­вою, как в такое время, в которое душа бывает особен­но приготовлена, особенно очищена, настроена к общению с Богом (Святой Исаак Сирский. Слово 16). Так, Святой апостол Петр во вре­мя молитвы увидел сходящую с неба знаменательную плащаницу (см.: Деян.10:11). Так, Корнилию сотнику во время молит­вы явился Ангел (см.: Деян.10:3). Так, когда апостол Павел молился в храме Иерусалимском, явился ему Господь и повелел немедленно оставить Иерусалим: иди, яко Аз в языки далече послю тя (Деян.22:17-21), сказал Он ему.

Молитва заповедана Господом, так как и покаяние. Конец молитвы, так как и покаяния, указан один: вход в Царство Небесное, в царство Божие, которое — внут­ри нас. Покайтеся, приближися бо царствие небесное (Мф.4:17). Царствие Божие внутрь вас есть (Лк.17:21). Просите, и дастся вам: ищите, и обрящете: толцыте, и отверзется вам. Всяк бо про­сяй приемлет, и ищай обретает: и толкущему отверзется. Отец, Иже с небесе, даст Духа Святаго просящим у Него (Лк.11:9.10.13). Бог не имать ли сотворити отмщение избранных Своих, во­пиющих к Нему день и нощь и жалующихся на насилие, причиняемое им греховною заразою и бесами? Глаголю вам, яко сотворит отмщение их вскоре (Лк.18:7.8). Вход в Царство Небесное, которое святым Крещением насаждено в сердце каждого христианина, есть развитие этого цар­ства действием Святаго Духа.

Спеши молитвою, жаждущая спасения душа, спеши в след Спасителя, сопровождаемого Его бесчисленны­ми учениками. Зови в след Его молитвою подобно жене хананейской (см.: Мф.15:22-28); не огорчайся продолжительным невниманием Его; претерпи великодушно и смиренно скорби и унижения, которые Он попустит тебе на пути молитвенном. Для успеха в молитве непременно нуж­на помощь от искушений. По вере твоей, за смирение твое, за неотступность молитвы твоей, Он утешит тебя исцелением беснующейся от действия страстей дщери твоей — исцелением твоих помышлений и ощущений, претворив их из страстных в бесстрастные, из грехов­ных в святые, из плотских в духовные. Аминь.


Статья II


Свят, велик, душеспасителен подвиг молитвы. Он — главный и первый между подвигами иноческими. Все прочие подвиги — подвиги служебные этому подвигу; приемлются они для того, чтобы подвиг молитвы со­вершался успешнее, чтобы плоды молитвы были обильнее. «Глава всякого благочестивого жительства, — сказал преподобный Макарий Великий, — и верх всех добрых дел есть постоянное пребывание в молитве» (Слово 3, гл. 1).

Какое человеческое положение может быть выше, может сравниться с положением человека, допущенно­го к беседе с молитвою с Царем царей, с Богом богов, с Творцом и полновластным Владыкою всех видимых и невидимых, вещественных и духовных тварей?

По важности упражнения молитвою, это упражне­ние нуждается в значительном предварительном при­уготовлении (Лествица. Слово 28, гл.3).

От желающих приступить к Царю царей Он требует благоугодных Ему образа мыслей и сердечного на­строения, того образа мыслей и того сердечного на­строения, при посредстве которых приблизились к Нему и благоугодили Ему все праведники Ветхого и Нового Заветов (см.: Лк.1:17). Без этого образа мыслей и сердеч­ного настроения доступ невозможен, попытки и усилия к доступу тщетны.

Желающий приступить к Богу и усвоиться Ему по­стоянным пребыванием в молитве, осмотрись! Иссле­дуй тщательно твой образ мыслей: не заражен ли ты каким-либо лжеучением? В точности ли и без исключе­ний последуешь учению Восточной Церкви, единой Истинной, Святой, Апостольской? (Требник. Последование Исповедания). Если кто Церковь преслушает, сказал Господь ученику Своему, буди тебе яко­же язычник и мытарь (Мф.18:17), чуждые Бога, враги Божии. Ка­кое же может иметь значение молитва того, кто нахо­дится в состоянии вражды к Богу, в состоянии отчуж­дения от Бога?

Сознание своей греховности, сознание своей немо­щи, своего ничтожества — необходимое условие для того, чтоб молитва была милостиво принята и услыша­на Богом. Все святые полагали в основание молитвы сознание и исповедание своей греховности и греховно­сти всего человечества. Святость человека зависит от сознания и исповедания этой греховности. Тот, Кто да­рует святость человекам за покаяние их, сказал: Не при­идох призвати праведники, но грешники на покаяние (Мф.9:13).

Желающий заняться подвигом молитвы! Прежде, нежели приступишь к этому подвигу, постарайся про­стить всякому огорчившему, оклеветавшему, уничижив­шему тебя, всякому, причинившему тебе какое бы то ни было зло. Тот, пред кем ты намереваешься предстать молитвою, повелевает тебе: Аще принесеши дар молитвы ко горнему олтарю Царя царей, и ту помянеши, яко брат твой имать нечто на тя: Остави ту дар твой пред олтарем, и шед прежде смирися с братом твоим, и тогда пришед принеси дар твой (Мф.5:23-24).

Приуготовь себя к молитве беспристрастием и бес­попечением. От пристрастий — попечения. Удерживае­мая пристрастиями, развлекаемая попечениями, мысль твоя не возможет неуклонно стремиться молитвою к Богу. Не можете Богу работати и мамоне. Идеже бо есть сокровище ваше, ту будет и сердце ваше. Не пецытеся, глаго­люще: что ямы, или что пием, или чим одеждемся? Ищите прилежными, постоянными, исполненными умиления молитвами Царствия Божия и правды его, и сия вся прило­жатся вам (Мф.6:24.21.31.33). Отторгни от земли и от всего земного ум и сердце твои, и не неудобно будет для тебя начать невидимое шествие молитвою к небу.

Если терпишь нищету или угнетают тебя скорбные обстоятельства, или злоумышляет на тебя и гонит тебя враг твой: оставь без внимания — для того, чтоб твое внимание при молитве не было наветуемо никаким развлечением, никаким смущением — оставь без вни­мания приносимые тебе воспоминания и помышления о нищете твоей, об обстоятельствах твоих, о враге тво­ем. Тот, у кого в полной власти и ты, и обстоятельства твои, и враг твой, говорит возлюбленным Своим: Да не смущается сердце ваше: веруйте в Бога, и в Мя веруйте (Ин.14:1).

Егда молишися, завещает Господь, вниди в клеть твою, и, затворив двери твоя, помолися Отцу твоему, Иже в тай­не (Мф.6:6). В обществе ли ты человеков или находишься на­едине, старайся постоянно углубляться во внутреннюю душевную клеть твою, затворять двери чувств и языка, молиться тайно умом и сердцем.

Возлюбив подвиг молитвы, возлюби уединение и вещественной кельи. Затворяй двери ее для себя и для других. Терпеливо переноси скуку затвора: она не за­медлит замениться приятнейшим чувством. «Пребывай в келье твоей, — сказали святые отцы, она научит тебя всему» (Алфавитный Патерик. Преподобный Арсений Великий), то есть монашескому жительству, которое все сосредоточивается в молитве.

Возлюбив подвиг молитвы, возлюби молчание: оно сохраняет силы души неразъединенными, способными к постоянной молитве во внутренней клети. Навык к молчанию дает возможность к безмолвной сердечной молитве и среди шумящего многолюдства (Святой Исаак Сирский. Слово 41).

В жертву любви к молитве принеси наслаждение чувствами и наслаждения умственные, любознатель­ность, любопытство; храни душу твою от всех вне­шних впечатлений, чтоб на ней напечатлелся, при посредстве молитвы, Бог. Его всесвятый, невидимый, духовный Образ не терпит пребывать в душе, засорен­ной образами суетного, вещественного, преходящего мира.

Не любуйся видимой природою, не занимайся со­зерцанием красот ее; не трать драгоценного времени и сил души на приобретение познаний, доставляемых науками человеческими (Святого Иоанна Карпафийского, гл. 13. Добротолюбие, ч. 4). И силы, и время употреби на стяжание молитвы, священнодействующей во внут­ренней клети. Там, в тебе самом, откроет молитва зре­лище, которое привлечет к себе все твое внимание: она доставит тебе познания, которых мир вместить не может, о существовании которых он не имеет даже по­нятия.

Там, в глубине сердца, ты увидишь падение челове­чества, ты увидишь душу твою, убитую грехом, увидишь гроб, увидишь ад, увидишь демонов, увидишь цепи и оковы, увидишь пламенное оружие херувима, стерегу­щего путь к древу жизни, возбраняющего человеку вход в обитель рая, — увидишь многие другие таинства, со­кровенные от мира и от сынов мира (Преподобного Макария Великого. Слово 1, гл. 1. Слово 7, гл. 1). Когда откроет­ся это зрелище, — прикуются к нему твои взоры; ты охладеешь ко всему временному и тленному, которому сочувствовал доселе. «Ныне или завтра умрем», — сказал святой Андрей иноку (Четьи-Минеи, 2 октября), отвлекая его от привязанности к веществу и объясняя безрассудство такой привязанности. Очень верные слова! Очень верное изображение неопреде­ленного срока нашей земной жизни! Не сегодня, так завтра умрем. Ничего нет легче, как умереть. Самая продолжительная жизнь, когда придем к концу ее, ока­зывается кратчайшим мгновением. К чему же зани­маться тем, что по необходимости должны будем оста­вить навсегда, оставить весьма скоро. Лучше молитвою изучить себя, изучить ожидающие нас жизнь и мир, в которых мы останемся навечно.

Уединение кельи и пустыня — обитель молитвы. «Вкусивший молитвы, — сказал святой Иоанн Лествич­ник, — будет убегать многолюдства: кто, как не молитва, соделывает любителя своего, подобно онагру пустынно­любивому, свободным от потребности в обществе» (Лествица. Слово 27, гл. 56)? Если хочешь посвятить душу твою в дело молитвы: уда­ли себя от видения мира, откажись от общества челове­ческого, от бесед и от обычного принятия друзей в твою келью, даже под предлогом любви. Устрани от себя все, чем прерывается и возмущается твоя таин­ственная беседа с Богом (заимствовано из 56-го Слова святого Исаака Сирского). Пребывай на земле и в об­ществе человеческом, как странник. Ты — странник. Земля — гостиница. Неизвестен час, в который будешь призван. Призыв неизбежен и неотвратим; отказаться или воспротивиться невозможно. Приготовь себя свя­тою молитвою к радостному исшествию из гостиницы.

Молитва усвояет человека Богу. С невыразимою за­вистью и ненавистью взирают на ее действие падшие ангелы,  перешедшие падением от усвоения Богу к страшной, безумной вражде к Нему. Разнообразными искушениями они стараются поколебать молящегося, отвратить от спасительнейшего подвига, исторгнуть у него то преуспеяние и блаженство, которые без сомнения доставятся подвигом. А потому желающий посвя­тить себя упражнению молитвой должен благовремен­но приготовиться к скорбям, чтоб не приходить в недо­умение и смущение, когда они постигнут его, чтоб му­жественно противостать им силою веры и терпения (Преподобный Нил Синайский. О молитве. Добротолюбие, ч. 4). Демоны поражают инока, пребывающего в молит­ве, болезнями телесными, угнетают нищетою, недо­статком внимания и помощи человеческих, как они поразили и угнетали многоболезненного Иова, по Бо­жию попущению. Но мы, подобно этому праведнику, благословим и возблагодарим Бога за попущенное Им, исполненное бесами (Иов. гл. 1,2); славословием и благодарением Бога совершившим всесвятую волю Божию, объявлен­ную нам Святым Божиим Духом: о всем благодарите: сие бо есть воля Божия о Христе Иисусе в вас (1Сол.5:18).

Демоны подучают человеков вооружаться на дела­теля молитвы, осуждать его за странность поведения, за скудость полезной деятельности, — обвинять в праздно­сти, лицемерстве и пустосвятстве, — приписывать ему намерения злые и коварные, действия порочные, — на­рушать и возмущать его безмолвие, принуждать к заня­тиям, противоположным его жительству, сопряженным с развлечением, рассеянностью, с нарушением сердеч­ного мира. Зная начальную причину этих искушений, будем молиться по заповеди Евангелия и по завещанию святых отцов о ближних наших, согрешающих в неве­дении и по увлечению; козни демонов разрушит Бог. Искушая нас извне, демоны злодействуют и внутри нас. Когда удалимся в уединение, начнем заниматься молитвою: они возбуждают в нас разнообразные гре­ховные пожелания, каковых доселе мы не ощущали, — волнуют наше сердце бесчисленными греховными по­мышлениями и мечтаниями, которые до сего време­ни никогда не являлись уму нашему: делают они это с той целью, чтобы мы, приведенные в недоумение и уныние, как не видящие никакой пользы от молит­венного подвига и уединения, оставили их (Преподобный Нил Сорский. Слово 3). Это дей­ствие бесов, для подвижников, новых в подвиге, пред­ставляется собственным действием души: невидимые злохитрые враги наши, совершая злодеяния, вместе хотят укрыться, чтоб исшествие из сетей, расставлен­ных человеку, было для него невозможным, расстрой­ство и погибель неизбежными (Преподобный Макарий Великий. Слово 7, гл. 31).

Как демоны признают весьма важным для себя скрыть себя от человека: так для человека очень важно понять, что они — начальные делатели греха, источник наших искушений, а не ближние наши, не мы, когда проводим жизнь в служении Богу, — не какой-нибудь случай. Усмотрев врагов, постепенно научимся, под руководством слова Божия, бдительно наблюдать над ними и над собою, с твердостью сопротивляться им. Смиритеся, наставляет нас верховный апостол, под креп­кую руку Божию, да вы вознесет во время, всю печаль вашу возвергше Нань, яко Той печется о вас. Трезвитеся, бодрствуй­те, зане супостат ваш диавол, яко лев рыкая, ходит, иский кого поглотити, емуже противитеся тверди верою (1Пет.5:6-9).

Эта борьба, эти нападения демонов на спасающих­ся и молящихся попущены Самим Богом, — суть след­ствия нашего произвольного падения, при котором мы подчинили себя власти демонов. Покоримся правосудно­му о нас определению Бога и подклоним главу под все удары скорбей и болезней, каковыми благоугодно будет Богу карать нашу греховность и наши согрешения во временной жизни, чтоб избавить нас от заслуженных нами вечных скорбей и болезней. Бог, попуская нам ис­кушения и предавая нас диаволу, не престает промыш­лять о нас; наказуя, не престает благодетельствовать нам. Верен Бог, говорит апостол, иже не оставит вас иску­ситися паче, еже можете, но сотворит со искушением и избы­тие, яко возмощи вам понести (1Кор.10:13). И диавол, будучи раб и творение Бога, искушает не столько, сколько ему хочет­ся, но сколько попустит ему мановение Божие; искуша­ет не тогда, когда ему захочется, но когда дается на то дозволение (Преподобный Макарий Великий. Слово 4, гл. 7). На Бога возложим, по совету апостола, все попечение наше о себе, все наши печали, всю нашу надежду, а для этого участим и усилим молитву к Нему. Попущение демонам искушать нас необходимо для нашего преуспеяния: противодействуя нашей молитве, они вынуждают нас изучиться особенно искусному употреблению этого меча. Мечом молитвы сокрушает­ся огненный меч херувима, стерегущего путь к древу жизни,   и   победитель   соделывается   причастником живота вечного (Апок.2:7. Преподобный Макарий Великий. Слово 4, гл. 5). Но неизреченной премудрости Бо­жией содействует злое благому намерением не благим (Преподобный Макарий Великий. Слово 4, гл. 6). Ког­да в уединении нашем и при упражнении молитвою внезапно закипят в нас страстные ощущения и движе­ния, нападут на нас лютые помыслы, предстанут нам в обольстительной живости греховные мечтания: это знак пришествия врагов. Тогда — не время уныния; не время расслабления: время подвига. Воспротивимся врагам усиленною молитвою к Богу, и Он рассеет, про­гонит врагов наших» [16].

В невидимой брани не всегда и не скоро соделыва­емся победителями: победа — дар Божий, даруемый подвижнику Богом в свое время, известное единому Богу и определяемое единым Богом. Самые побежде­ния бывают нужными для нас. Здесь разумеются по­беждения, происходящие от немощи и греховности нашей, а не от изменившегося произволения. Побеж­дения попускаются нам к нашему смирению, для того, чтоб мы усмотрели и изучили падение нашего есте­ства, признали необходимость в Искупителе, уверова­ли в Него и исповедали Его (Преподобный Нил Сорский. Слово 3).

При таких побеждениях невидимые враги наши влагают нам стыд по причине побеждения, а по причине стыда расслабление в молитвенном подвиге, не­доверие к нему, мысль об оставлении его и о переходе к благой деятельности посреди человеческого общества. Не вдадимся в обман! С самоотвержением и бесстыд­ством откроем нашу язву пред всеблагим и всемогущим Врачом нашим, заповедавшим это спасительное для нас бесстыдство и обетовавшим увенчать его отмщени­ем соперникам нашим (см.: Лк. гл. 18). Положим в душе своей завет: до конца жизни не оставлять молитвенного подвига, из среды его прейти в вечность.

Наша стыдливость при побеждениях чужда смысла: она — злая насмешка над нами врагов наших. Спосо­бен ли этот лист смоковничный — стыдливость с ее средствами — сокрыть согрешение человека от всеви­дящего Бога? Бог видит грех и без исповедания греха. Он ищет исповедания единственно для того, чтоб ув­рачевать. Если он завещал апостолу Своему прощать согрешившего и кающегося брата седмижды на день: тем более Сам исполнит это над нами, непрестанно приносящими Ему молитву и покаяние (см.: Лк.17:4).

Обратим тщательное внимание на нижеследую­щее: не двоедушие ли наше укрепляет врагов наших в борьбе с нами? Не оно ли — причиною частых побеж­дений наших? Не сами ли мы упрочиваем власть и вли­яние наших врагов над нами, исполняя их волю испол­нением наших плотских пожеланий, влечений, при­страстий? Не прогневляем ли мы этим Бога, не удаляем ли Его от себя? Не действует ли в нас миролю­бие, оставляющее за нами наружность служителей Бога, отъемлющее существенное достоинство Божиих рабов, соделывающее в сущности врагами Бога (см.: Иак.4:4-5)?

Муж двоедушен не устроен во всех путех своих доброде­телей (Иак.1:8): тем паче поколеблется он на пути возвышен­нейшей, первенствующей добродетели — молитвы. Он

отвергается Богом как ни теплый, ни студеный (см.: Апок.3:16). Он не возможет быть учеником истинной молитвы, при­водящей учеников своих пред лицо Божие для вышеестественного назидания, водящей их во след Иисуса, если не отречется всего своего имения (Лк.14:35): болезненных укло­нений воли падшего человека к миру. Иже Христовы суть, плоть распяша со страстьми и похотьми (Гал.5:24), только принадлежащие всецело Христу могут стяжать истин­ную молитву.

Ничтожное по-видимому пристрастие, невинная по-видимому любовь к какому-нибудь предмету одушев­ленному или неодушевленному низводят ум и сердце с неба, повергают их на земле между бесчисленными га­дами и пресмыкающимися пространного житейского моря (см.: Пс.103:25). Святые отцы уподобляют подвижника, преус­певшего в молитве, орлу, а мелочное пристрастие пет­ле силка; если в этой петле запутается один коготь ор­линой могучей лапы, то орел делается неспособным воспарить горе, делается легкою и непременною добы­чею ловца (преп. Авва Дорофей. Поучение 11. О еже скоро отсекати страсти): тщетны тогда и сила и отвага царствен­ной птицы.

Иди, наставляют нас святые отцы, заимствуя настав­ление из святого Евангелия, продаждь вещественное име­ние твое, и даждь нищим, и взем крест, отвергнись себя противодействием твоим пристрастиям и твоей падшей воле (см.: Мф.19:21; 16:24. Мк.10:21), да возможешь помолиться невозмущенно и без рассеянности (преп. Нил Синайский. О молитве, гл. 17). Доколе живы в тебе пристрастия, до­толе наветуют молитву смущение и рассеянность.

Необходимо сперва отрешиться от вещественного имущества, расстаться с миром, отречься от него, только по совершении этого отречения христианин может усмотреть свой внутренний плен, темницу, узы, язвы, умерщвление души (преп. Макарий  Египетский. Беседа 21, гл. 2,3). Борьба с живущею в сердце смертью, совершаемая при посредстве молитвы, под водительством Слова Божия, есть распятие, есть погубление души для спасения души [17]. Молитву соедини с благоразумным постом: соеди­нение этих двух духовных оружий заповедано нам Са­мим Господом для изгнания из себя демонов (см.: Мк.9:29). Постя­ся, помажи главу твою, и лице твое умый (Мф.6:7), заповедал Спа­ситель. По объяснению святых отцов (Благовестник), елей, которым по обычаю того времени помазывали голову, означает милость, которая должна пребывать на нашем духов­ном суде, как и апостол сказал: Облецытеся убо якоже из­браннии Божии святи и возлюбленни, во утробы щедрот, благость, смиренномудрие, кротость (и) долготерпение: При­емлюще друг друга, и прощающе себе, аще кто на кого имать поречение: якоже и Христос простил есть вам, тако и вы (Кол.3:12.13). Лице тела и души должно умывать слезами: они тогда появятся на глазах молящегося и постящегося, когда сердце его преисполнится милости к ближним, состра­дания ко всему человечеству без исключений.

Хочешь ли усвоиться Богу молитвою? Усвой сердцу милость, которою заповедано нам уподобляться небес­ному Отцу (см.: Лк.6:36) и достигать благодатного совершенства (см.: Мф.5:48). Принуждай сердце к милости и благости, погружай, облекай весь дух твой в эти качества, доколе не ощу­тишь в себе человеколюбия, подобного тому, которое солнцем своим сияет равно на злые и благия, и дождит на праведныя и неправедныя (Мф.5:45. Святой Исаак Сирский, Слово 1).

Когда от души простишь всем ближним согреше­ния их, тогда откроются тебе твои собственные согре­шения. Ты увидишь, сколько нуждаешься в милосердии Божием, сколько нуждается в нем все человечество: ты восплачешь пред Богом о себе и о человечестве.

Святые отцы совмещают все делания инока, всю жизнь его в плач. Что значит плач инока? Это — его молитва (Святой Исаак. Слово 21).

Святый Дух, когда вселится в человека, ходатайству­ет о нас воздыхании неизглаголанными (Рим.8:26). Божественный и пренебесный Дух, соделавшись как бы душою человека, молится и плачет о нем; Он ходатайствует за свя­тых по воле Божией (Рим.8:27), потому что Ему единому вполне известна воля Божия. Божия никтоже весть, точию Дух Божий (1Кор.2:11). Господь, обещая ученикам Своим величай­ший дар, дар Святаго Духа, сказал: Утешитель, Дух Свя­тый, Егоже послет Отец во имя Мое, Той вы научит все­му (Ин.14:26); если всему, то и плачу и молитве. Он восплачет о нас, Он будет молиться о нас, мы же о чесом помолимся, якоже подобает, не вемы (Рим.8:26). Так мы немощны, ограниче­ны, омрачены и повреждены грехом (Преп. Макарий Великий. Слово 6, гл. 11, Слово 7, гл. 12)!

Если Святый Дух, вселившись в нас, плачет о нас: тем более мы, до приятия в себя этого Всесвятого Странника, должны плакать о себе. Если состояние наше, по обновлении нас Святым Духом, достойно пла­ча, — достойно плача по свидетельству Самого Духа: тем более оно достойно плача в ветхости своей, в па­дении своем, предоставленное самому себе. Плач дол­жен быть неотъемлемым качеством молитвы нашей, ее постоянным, неразлучным спутником и споспешником, ее душою.

Кто соединяет с молитвою плач, тот подвизается по указанию Самого Бога, подвизается правильно, за­конно. В свое время он пожнет обильный плод: радость достоверного спасения. Кто устранил из молитвы плач, тот трудится в противность установлению Бо­жию, тот не пожнет никаких плодов. Мало этого, по­жнет терние самомнения, самообольщения, погибели.

Братия! Не попустим обмануть себя мысли ложной, смешной, безрассудной, гибельной: не устремимся к исканию наслаждений при молитве нашей! Не свой­ственно грешникам благодатное наслаждение; им свой­ственен плач: поищем его всеусердно, поищем этого сокровища — ключа ко всем духовным сокровищам.

Не имеющий плача находится в ложном положе­нии: он обманут своей гордостью. Святые отцы называют плач вождем в духовном подвиге. Он должен предводительствовать всеми на­шими благочестивыми помышлениями, направлять их к истинной цели. Помышление, не проникнутое пла­чем и не руководимое им, — помышление заблудшее (Преп. Симеон Новый Богослов, Слово 6).

Преподобный Пимен Великий сказал: «Все житие монаха должно быть плачем. Это — путь покаяния, пре­поданный нам Писанием и отцами, которые сказали: плачьте! Другого пути, кроме плача, нет» (Алфавитный Патерик).

Другой великий отец сказал: «Если хочешь угодить Богу, изыди из мира, отделись от земли, оставь тварь, приступи к Творцу и соединись с Богом молитвою и плачем» (Алфавитный Патерик. Сисой Великий).

Иноки, живущие в многолюдных монастырях и желающие стяжать молитвенный плач, должны обра­щать особенное внимание на умерщвление своей воли. Если они будут отсекать ее и не обращать внимания на грехи, вообще на поведение ближних; то приобретут и молитву, и плач. Помыслы, собираясь в сердце, возбуждают в нем молитву и печаль по Богу, а печаль эта производит слезы [18].

При страшной скудости нашего времени в настав­никах истинной молитвы, изберем себе в руководите­ля и наставника плач. Он и научит молитве, и охранит от самообольщения. Все отвергшие плач, отлучившие его от молитвы своей, впали в самообольщение. Это утверждают святые отцы [19].

Достигший посредством плача чистой молитвы, помнит во время молитвы только Бога и греховность свою. Смерть и суд, долженствующий немедленно на­ступить после смерти, представляются ему наступивши­ми. Он предстоит сердечным ощущением пред Судьею нелицеприятным и неумолимым в конечный день суда, пред Судьею, Который еще может быть умолен и мо­жет принять лице плачущего на суде, установленном и предначатом молитвою. Он благовременно ужасается, недоумевает, трепещет, рыдает, стонет, чтоб избежать бесполезных ужаса, трепета, недоумения, рыдания, от­чаяния, которые породит в отверженных грешниках окончательный приговор прогневанного навеки Бога. Он осуждает себя, чтоб не быть осужденным; признает себя преступником, достойным всех казней, чтоб от­клонить от себя казни; исповедует грешником, чтоб получить праведность от десницы Бога, дающего эту праведность туне всем грешникам, сознающимся и рас­каивающимся в греховности.

Заповедует Господь: Просите и дастся вам: ищите, и обрящете, толцыте, и отверзется вам. Здесь сказано не однократное действие, но постоянное; повеление распространяется на всю земную жизнь человека. Всяк бо просяй таким образом приемлет, и ищай обретает, и тол­кущему неотступно отверзется. Отец, Иже с небесе, даст Духа Святаго просящим у Него (Лк.11:9,10,13. Благовестник). По самому обетованию необходимо тщательнейшее, непрерывное делание: не весте бо, когда Господь дому приидет, вечер, или полунощи, или в петлоглашение, или утро: да не пришед внезапу, обря­щет вы спяща (Мк.13:35-36).

Невозможно, замечает святой Иоанн Лествичник, научить молитве желающего научиться ей, одними сло­вами (Слово 28, гл. 64). Учители ее — опыт и плач. В сокрушении и смирении духа начнем подвиг молитвы, вступим под руководство плача: Сам Бог, даяй молитву молящемуся (1Цар.2:9), соделается нашим учителем молитвы.

Приидите ко мне, приглашает нас священная матерь всех добродетелей — молитва, вси труждающиися под игом страстей в плену у падших духов, обремененнии различными согрешениями, и Аз упокою вы. Возмите иго мое на себе... и обрящете покой душам вашим, исцеление ва­шим язвам. Иго бо мое благо (Мф.11:28,29,30), способно исцелять от со­грешений, и самых великих (Лествица, Слово 28, гл. 2). Приидите чада, приглашает нас священная матерь всех добродетелей — молитва — послушайте меня: стра­ху Господню научу вас (Пс.33:12). Научу вас страху Господню самым опытом, внесу ощущение его в сердца ваши. Научу вас и страху новоначальных, которым уклонится всяк от зла (Притч.15:27), и чистому страху Господню, пребывающему в век века (18:10), страху, которым страшен Господь над всеми окрест­ными Его (Пс.88:8), страшен самим пламенным Херувимам и преславным, шестокрылым Серафимам. Оставьте бес­плодную и напрасную привязанность ко всему прехо­дящему, с которым вы должны и поневоле расстаться! Оставьте увеселения и наслаждения обольстительные! Оставьте празднословие, смехословие и многословие, опустошающие душу! Вспомните, рассмотрите, удосто­верьтесь, что вы здесь, на земле, кратковременные странники, что отечество ваше, вечная обитель небо. Вам нужен туда верный и сильный вождь: этот вождь — я, не кто иной. Все святые, восшедшие от земли на небо, совершили шествие не иначе, как мною. Я от­крываю вступившему в союз со мною падение и гре­ховность человека и извлекаю из них, как из глубокой пропасти. Я обнаруживаю пред ним князей воздушных, их сети и цепи, разрываю эти сети и цепи, поражаю и прогоняю этих князей. Я объясняю Творца сотворен­ному и Искупителя искупленному, примиряю человека с Богом. Я раскрываю пред учеником и любимцем моим необъятное величие Бога и ввожу в то состояние благоговения и покорности к Нему, в котором должны быть создания пред Создателем. Я насеваю в сердце смирение, я делаю сердце источником обильных слез; причастников моих соделываю причастниками Боже­ственной благодати. Не оставляю руководимых мною, доколе не приведу их пред лице Божие, доколе не со­единю с Богом. Бог — неисполнимое исполнение всех желаний в здешнем и будущем веке. Аминь.


ВОСЕМЬ ГЛАВНЫХ СТРАСТЕЙ

С ИХ ПОДРАЗДЕЛЕНИЯМИ

И ОТРАСЛЯМИ

Заимствовано из святых отеческих писаний


1. Чревообъядение


Объядение, пьянство, нехранение и разрешение постов, тайноядение, лакомство, вообще нарушение воздержания. Неправильное и излишнее любление плоти, ее живота и покоя, из чего составляется само­любие, от которого нехранение верности к Богу, Церк­ви, добродетели и людям.


2. Любодеяние

Блудное разжжение, блудные ощущения и пожела­ния тела, блудные ощущение и пожелание души и серд­ца (скоктание), принятие нечистых помыслов, беседа с ними, услаждение ими, соизволение им, медление в них. Блудные мечтания и пленения. Осквернение ис­тицанием. Нехранение чувств, в особенности осяза­ния, в чем дерзость, погубляющая все добродетели. Сквернословие и чтение сладострастных книг. Грехи блудные естественные: блуд и прелюбодеяние. Грехи блудные противоестественные: малакия, мужеложство, скотоложство и им подобные.


3. Сребролюбие


Любление  денег,   вообще  любление   имущества движимого и недвижимого. Желание обогатиться. Размышление о средствах к обогащению. Мечтание богатства. Опасение старости, нечаянной нищеты, болезненности, изгнания. Скупость. Корыстолюбие. Неве­рие Богу, неупование на Его Промысл. Пристрастия или болезненная излишняя любовь к разным тленным предметам, лишающая душу свободы. Увлечение сует­ными попечениями. Любление подарков. Присвоение чужого. Лихва. Жестокосердие к нищей братии и ко всем нуждающимся. Воровство. Разбой.


4. Гнев


Вспыльчивость, приятие гневных помыслов; мечта­ние гнева и отмщения, возмущение сердца яростью, помрачение ею ума: непристойный крик, спор, бран­ные, жестокие и колкие слова, ударение, толкание, убийство. Памятозлобие, ненависть, вражда, мщение, оклеветание, осуждение, возмущение и обида ближнего.


5. Печаль


Огорчение, тоска, отсечение надежды на Бога, сомнение в обетованиях Божиих, неблагодарение Богу за все случающееся, малодушие, нетерпеливость, неса­моукорение, скорбь на ближнего, ропот, отречение от креста, покушение сойти с него.


6. Уныние


Леность ко всякому доброму делу, в особенности к молитве. Оставление церковного и келейного правила. Оставление непрестанной молитвы и душеполезного чтения. Невнимание и поспешность в молитве. Небре­жение. Неблагоговение. Праздность. Излишнее успоко­ение сном, лежанием и всякого рода негою. Перехож­дение с места на место. Частые выходы из кельи, про­гулки и посещения друзей. Празднословие. Шутки. Кощуны. Оставление поклонов и прочих подвигов те­лесных. Забвение грехов своих. Забвение заповедей Христовых. Нерадение. Пленение. Лишение страха Бо­жия. Ожесточение. Нечувствие. Отчаяние.


7. Тщеславие


Искание славы человеческой. Хвастовство. Жела­ние и искание земных почестей. Любление красивых одежд, экипажей, прислуги и келейных вещей. Вни­мание к красоте своего лица, приятности голоса и про­чим качествам тела. Расположение к наукам и искусст­вам гибнущим сего века, искание успеть в них для при­обретения временной, земной славы. Стыд исповедо­вать грехи свои. Скрытие их пред людьми и отцем духовным. Лукавство. Словооправдание. Прекословие. Составление своего разума. Лицемерие. Ложь. Лесть. Человекоугодие. Зависть. Уничижение ближнего. Переменчивость нрава. Притворство. Бессовестность. Нрав и жизнь бесовские.


8. Гордость


Презрение ближнего. Предпочтение себя всем. Дерзость. Омрачение, дебелость ума и сердца. При­гвождение их к земному. Хула. Неверие. Прелесть. Лжеименный разум. Непокорность Закону Божию и Церкви. Последование своей плотской воле. Чтение книг еретических, развратных и суетных. Неповино­вение властям. Колкое насмешничество. Оставление христоподражательного смирения и молчания.

Потеря простоты. Потеря любви к Богу и ближнему.

Ложная философия. Ересь. Безбожие. Невежество. Смерть души.


Таковы недуги, таковы язвы, составляющие собою великую язву, ветхость ветхого Адама, которая образо­валась из его падения. Об этой великой язве говорит святой пророк Исаия: от ног даже до главы несть в нем целости: ни струп, ни язва, ни рана палящаяся: несть плас­тыря приложити, ниже елеа, ниже обязания (Ис.1:6). Это зна­чит, по изъяснению отцов, что язва (преп. Авва Дорофей, Поучение 1) — грех — не част­ная, не на одном каком-нибудь члене, но на всем су­ществе: объяла тело, объяла душу, овладела всеми свойствами, всеми силами человека. Эту великую язву Бог назвал смертью, когда, воспрещая Адаму и Еве вку­шение от древа познания добра и зла, сказал: воньже аще день снесте от него, смертию умрете (Быт.2:17). Тотчас по вку­шению плода запрещенного, праотцы почувствовали вечную смерть: во взорах их явилось ощущение плотс­кое; они увидели, что они наги. В познании наготы тела отразилось обнажение души, потерявшей красоту непорочности, на которой почивал Дух Святый. Дей­ствует в глазах плотское ощущение, а в душе стыд, в котором совокупление всех греховных ощущений: и гордости, и нечистоты, и печали, и уныния, и отчая­ния! Великая язва — смерть душевная; неисправима вет­хость, происшедшая после потери Божественного по­добия! Великую язву апостол называет законом грехов­ным, телом смерти (Рим.7:23,24), потому что умерщвленные ум и сердце вполне обратились к земле, служат раболепно тленным пожеланиям плоти, омрачились, отяготели, сами соделались плоть. Эта плоть уже не способна к общению с Богом! (см.: Быт.6:3) Эта плоть не способна наследо­вать блаженство вечное, небесное! (см.: 1Кор.15:50) Великая язва раз­лилась на весь род человеческий, соделалась достояни­ем злосчастным каждого человека.

Рассматривая великую мою язву, взирая на умерщ­вление мое, исполняюсь горькой печали! Недоумеваю, что мне делать? — Последую ли примеру ветхого Адама, который, увидев наготу свою, спешил скрыться от Бога? Стану ли, подобно ему, оправдываться, возлагая вину на вины греха? Напрасно — скрываться от Всеви­дящего! Напрасно оправдываться пред Тем, Кто всегда побеждает, внегда судити Ему (Пс.50:6).

Облекусь же вместо смоковничьих листьев в слезы покаяния; вместо оправдания принесу искреннее созна­ние. Облеченный в покаяние и слезы, предстану пред Бога моего. Но где найду Бога моего? В раю ли? Я из­гнан оттуда, — и херувим, стоящий при входе, не впус­тит меня! Самою тягостью плоти моей я пригвожден к земле, моей темнице!

Грешный потомок Адама, ободрись! Воссиял свет в темнице твоей: Бог нисшел в дольную страну твоего изгнания, чтоб возвести тебя в потерянное тобою твое горнее отечество. Ты хотел знать добро и зло: Он ос­тавляет тебе это знание. Ты хотел сделаться яко Бог, и от этого сделался по душе подобным диаволу, по телу подобным скотам и зверям: Бог, соединяя тебя с Со­бою, соделывает тебя богом по благодати. Он прощает тебе грехи. Этого мало! Он изъемлет корень зла из души твоей, самую заразу греховную, яд, ввергнутый в душу диаволом, и дарует тебе врачевство на весь путь твоей земной жизни, для исцеления от греха, сколько бы раз ты ни заразился им, по немощи твоей. Это вра­чевство — исповедание грехов. Хочешь ли совлечься ветхого Адама, ты, который святым крещением уже облечен в Нового Адама, но собственными беззакони­ями успел оживить в себе ветхость и смерть, заглушить жизнь, соделать ее полумертвою? Хочешь ли ты, пора­ботившийся греху, влекомый к нему насилием навыка, возвратить себе свободу и праведность? — погрузись в смирение! Победи тщеславный стыд, научающий тебя лицемерно и лукаво притворяться праведным и тем хранить, укреплять в себе смерть душевную. Извергни грех, вступи во вражду с грехом искренней исповедью греха. Это врачевание должно предварять все прочие; без него врачевание молитвой, слезами, постом и все­ми другими средствами будет недостаточным, неудов­летворительным, непрочным. Поди, горделивый, к ду­ховному отцу твоему, — у ног его найди милосердие Отца Небесного! Одна, одна исповедь искренняя и ча­стая может освободить от греховных навыков, соделать покаяние плодоносным, исправление прочным и ис­тинным.

В краткую минуту умиления, в которую открывают­ся очи ума для самопознания, которая приходит так редко, написал я это в обличение себе, в увещание, напоминание, наставление. А ты, кто с верою и любо­вью о Христе прочитаешь эти строки и, может быть, найдешь в них что-нибудь полезное себе, принеси сер­дечный вздох и молитву о душе, много пострадавшей от волн греховных, видевшей часто пред собою потоп­ление и погибель, находившей отдохновение в одном пристанище: в исповедании своих грехопадений.


О ДОБРОДЕТЕЛЯХ,

ПРОТИВОПОЛОЖНЫХ ВОСЬМИ

ГЛАВНЫМ ГРЕХОВНЫМ СТРАСТЯМ


1. Воздержание


Удержание от излишнего употребления пищи и пития, в особенности от употребления в излишестве вина. Хранение точное постов, установленных Церко­вью. Обуздание плоти умеренным и постоянным оди­наковым употреблением пищи, от чего начинают осла­бевать вообще все страсти, а в особенности самолю­бие, которое состоит в бессловесном люблении плоти, живота и покоя ее.


2. Целомудрие


Уклонение от всякого рода блудных дел. Уклоне­ние от сладострастных бесед и чтения, от произно­шения скверных, сладострастных, двумысленных слов. Хранение чувств, особенно зрения и слуха, а еще более осязания. Скромность. Отвержение помышлений и мечтаний блудных. Молчание. Безмолвие. Служение больным и увечным. Воспоминание о смер­ти и аде. Начало целомудрия — неколеблющийся ум от блудных помыслов и мечтаний: совершенство це­ломудрия — чистота, зрящая Бога.


3. Нестяжание


Удовлетворение себя одним необходимым. Нена­висть к роскоши и неге. Милосердие к нищим. Любление нищеты евангельской. Упование на промысл Бо­жий. Последование Христовым заповедям. Спокойствие и свобода духа. Беспопечительность. Мягкость сердца.


4. Кротость


Уклонение от гневливых помыслов и от возмуще­ния сердца яростью. Терпение. Последование Христу, призывающему ученика своего на крест. Мир сердеч­ный. Тишина ума. Твердость и мужество христианские. Неощущение оскорблений. Незлобие.


5. Блаженный плач


Ощущение падения, общего всем человекам, и соб­ственной нищеты духовной. Сетование о них. Плач ума. Болезненное сокрушение сердца. Прозябающие от них легкость совести, благодатное утешение и радова­ние. Надежда на милосердие Божие. Благодарение Богу в скорбях, покорное их переношение от зрения множества грехов своих. Готовность терпеть. Очище­ние ума. Облегчение от страстей. Умерщвление миру. Желание молитвы, уединения, послушания, смирения, исповедания грехов своих.


6. Трезвение


Усердие ко всякому доброму делу. Неленостное ис­правление церковного и келейного правила. Внимание при молитве. Тщательное наблюдение за всеми делами, словами и помышлениями своими. Крайняя недо­верчивость к себе. Непрестанное пребывание в молит­ве и слове Божием. Благоговение. Постоянное бодр­ствование над собою. Хранение себя от многого сна, изнеженности, празднословия, шуток и острых слов.

Любление нощных бдений, поклонов и прочих подви­гов, доставляющих бодрость душе. Редкое, по возмож­ности, исхождение из кельи. Воспоминание о вечных благах, желание и ожидание их.

7. Смирение


Страх Божий. Ощущение его при молитве. Боязнь, рождающаяся при особенно чистой молитве, когда особенно сильно ощущаются присутствие и величие Божии, чтоб не исчезнуть и не обратиться в ничто. Глубокое познание своего ничтожества. Изменение взо­ра на ближних, причем они, без всякого принуждения, кажутся так смирившемуся, превосходнее его по всем отношениям. Явление простодушия от живой веры. Ненависть к похвале человеческой. Постоянное обви­нение и укорение себя. Правота и прямота. Бесприст­растие. Мертвость ко всему. Умиление. Познание та­инства, сокровенного в Кресте Христовом. Желание распять себя миру и страстям, стремление к этому распятию. Отвержение и забвение льстивых обычаев и слов, скромных по принуждению или умыслу, или навыку притворяться. Восприятие буйства евангель­ского. Отвержение премудрости земной, как непот­ребной для неба. Презрение всего, что в человеке высоко, и мерзость пред Богом (см.: Лк.16:15). Оставление словооправдания. Молчание пред обижающими, изученное в Евангелии. Отложение всех собственных умствова­ний и приятие разума евангельского. Низложение вся­кого помысла, взимающегося на разум Христов. Сми­ренномудрие, или духовное рассуждение. Сознательное во всем послушание Церкви.


8. Любовь


Изменение во время молитвы страха Божия в лю­бовь Божию. Верность к Господу, доказываемая посто­янным отвержением всякого греховного помысла и ощущения. Несказанное, сладостное влечение всего че­ловека любовью к Господу Иисусу Христу и к поклоняе­мой Святой Троице. Зрение в ближних образа Божия и Христа; проистекающее от этого духовного видения предпочтение себе всех ближних и благоговейное по­читание их о Господе. Любовь к ближним братская, чистая, ко всем равная, беспристрастная, радостная, пламенеющая одинаково к друзьям и врагам. Восхище­ние в молитву и любовь ума, сердца и всего тела. Не­сказанное наслаждение тела радостью духовною. Упое­ние духовное. Расслабление телесных членов при ду­ховном утешении (св. Исаак Сирский, Слово 44). Бездействие телесных чувств при молитве. Разрешение от немоты сердечного языка. Прекращение молитвы от духовной сладости. Молча­ние ума. Просвещение ума и сердца. Молитвенная сила, побеждающая грех. Мир Христов. Отступление всех страстей. Поглощение всех разумений превосхо­дящим разумом Христовым. Богословие. Познание су­ществ бестелесных. Немощь греховных помыслов, не­могущих изобразиться в уме. Сладость и обильное уте­шение при скорбях. Зрение устроений человеческих. Глубина смирения и уничиженнейшего о себе мнения... Конец бесконечен!


ДНЕВНОЙ АПОСТОЛ

1 ФЕВРАЛЯ 1840 года


Некоторый инок, по неисповедимым судьбам Бо­жиим, вступил в поприще искушений. В день вступле­ния его в это поприще, на литургии, читали 62-е зача­ло Первого соборного послания Петрова: Возлюбленнии, не дивитеся еже в вас раждежению ко искушению вам бывае­му и прочее (1Пет.4:12). Особенно поразили инока слова, возгла­шенные апостолом: Время начати суд от дому Божия. Иноку показалось, что эти слова провозглашены имен­но для него. При наружном действии человеков и бесов, которые суть лишь слепые орудия Божественного промысла, совершается таинственный, высший суд — суд Божий (см.: Иов, гл. 1,2. Преп. Макария Великого. Слово 4, гл. 7). Если следствием этого суда есть наказа­ние, то оно есть следствие правосудия. Если ж след­ствие правосудия есть наказание, то оно есть обличе­ние виновности, обличение — от Бога. Напрасно же считаю себя праведным, несправедливо наказывае­мым, усиливаюсь хитрыми оправданиями, которые сам в совести моей признаю ложью, извинить себя, обви­нить людей. Самозванец-праведник! Обрати взоры ума на грехи твои, неведомые человекам, ведомые Богу: и сознаешься, что суды Божии праведны, а твое оправда­ние — бесстыдное лукавство. С благоговейной покор­ностью воздай славословие суду Божию и оправдай орудия, избранные Богом для твоего наказания. Мир Христов низойдет в твое сердце. Этим миром прими­ришься с твоими скорбями, — с самоотвержением пре­дашь воле Божией себя и все. Одно, одно попечение останется в тебе: попечение о точнейшем, действительном покаянии, разрушающем вражду между человеком и Богом, усвояющем человека Богу. Основание покаяния — сознание, полное сознание своей греховности.


РАЗМЫШЛЕНИЕ О ВЕРЕ


Изливаю глаголы сердца моего, тихо волнуемого радостью нетленною и несказанною. Братия! Приник­ните чистою мыслию в слова мои и насладитесь пи­ром духовным! Вера во Христа — жизнь. Питающийся верою вкушает уже во время странствования земного жизнь вечную, назначенную праведникам по оконча­нии этого странствования. Господь сказал: Веруяй в Мя, имать живот вечный (Ин.6:47). Верою угодники Божии претерпели жестокие искушения: имея в персях богат­ство и наслаждение живота вечного, они вменяли ни во что жизнь земную с ее прелестями. Верою они принимали скорби и страдания, как дары от Бога, ко­торыми сподобил их Бог подражать и причащаться Своему пребыванию на земли, когда Он благоволил единым из Лиц Своих принять естество наше и совер­шить наше искупление. Наслаждение безмерное, рождаемое верою, поглощает лютость скорби, так, что во время страданий ощущается только одно наслажде­ние. Засвидетельствовал это великомученик Евстра­тий в предсмертной молитве своей, склоняя под меч главу. «Телесные мучения, — говорил он Богу, — суть веселия рабом Твоим!» (Четьи-Минени, 13 декабря) Верою святые погрузились в глубину смирения: они узрели чистым оком веры, что жертвы человеческие Богу — дары Божии в чело­веке, долги человека, ненужные Богу, необходимые, спасительные для человека, когда человек старается приносить, усугублять, уплачивать их. Услышите, людие мои, говорит Бог, и возглаголю вам, Исраилю, и засвидетельствую тебе: Бог, Бог твой есмь Аз. Не о жертвах твоих обли­чу тя: Моя бо есть вселенная и исполнение ея (Пс.49:7-8,12). Что же имаши егоже неси приял? аще же и приял еси, что хвалиши­ся яко не прием? (1Кор.6:7) Всякому емуже дано будет много, много взыщется от него и емуже предаше множайше, множайше истяжут от него (Лк.12:48). Божии святые чудодействовали, воскрешали мертвых, предвозвещали будущее, упоены были духовною сладостью и вместе смирялись, тре­петали, видя с недоумением, удивлением, страхом, что Бог благоволил ущедрить персть, — персти, брению вверил Святаго Духа Своего. О ужас! Нападает от зре­ния этих таинств молчание на ум зрящий; объемлет сердце несказанная радость; язык изнемогает к пове­данию. Верою вступили святые в любовь к врагам: око ума, просвещенное верою, неуклонно смотрит на Бога в промысле Его, и этому Божественному Про­мыслу приписывает все внешние наведения. Так Да­вид, зревший пред собою Господа выну, чтоб пребывать непоколебимым в мужестве при всех скорбях и попу­щениях, усиливающихся поколебать и возмутить серд­це (Пс.15:8), сказал о Семее, когда Семей проклинал его и кидал в него камнями: Господь рече ему проклинати Дави­да. Что вам и мне, сынове Саруины, помыслы гнева и мщения! оставите его, и да проклинает! оставите его про­клинати мя, яко рече ему Господь: негли призрит Господь на смирение мое (2Цар.16:10,12). Душа приемлет искушения, как враче­вания своих недугов, благодарит Врача — Бога и поет: Накажи мя, Господи, и испытай мя, разжжи утробы моя и сердце мое (Пс.25:2). При таком рассматривании искушения люди и прочие орудия искушений остаются в сторо­не, как орудия. Нет на них злобы, нет вражды! Душа славословящая Создателя, благодарящая Врача Небес­ного в упоении несказанными чувствами начинает благословлять орудия своего врачевания (преп. Макарий Египетский, Беседа 37, гл. 2 и 4). И вот! Внезапно возгорается в ней любовь к врагам; человек бывает готов положить душу за врага своего, — видит в том не жертву, но долг, долг непременный раба неключимого. Отселе небо нам отверзто, — входим в любовь к ближним, ею в любовь к Богу, бываем в Боге, и Бог бывает в нас. Вот какие сокровища заключает в себе вера, — ходатай и податель надежды и любви.

Аминь.

1840 года, Сергиева пустынь.


САД ВО ВРЕМЯ ЗИМЫ


В 1829 году проводил я зиму в Площанской пус­тыни [20]. И поныне там, в саду, стоит уединенная, дере­вянная келья, в которой я жил с моим товарищем. В тихую погоду, в солнечные ясные дни выходил я на крыльцо, садился на скамейку, смотрел на обширный сад. Нагота его покрывалась снежным покрывалом; кругом все — тихо, какой-то мертвый и величествен­ный покой. Это зрелище начало мне нравиться: задум­чивые взоры невольно устремлялись, приковывались к нему, как бы высматривая в нем тайну.

Однажды сидел я и глядел пристально на сад. Вне­запно упала завеса с очей души моей: пред ними от­крылась книга природы. Эта книга, данная для чтения первозданному Адаму, книга, содержащая в себе слова Духа, подобно Божественному Писанию. Какое же уче­ние прочитал я в саду? — Учение о воскресении мерт­вых, учение сильное, учение изображением действия, подобного воскресению. Если бы мы не привыкли ви­деть оживление природы весною, то оно показалось бы нам вполне чудесным, невероятным. Не удивляемся от привычки; видя чудо, уже как бы не видим его! Гля­жу на обнаженные сучья дерев, и они с убедительно­стью говорят мне своим таинственным языком: «мы оживем, покроемся листьями, заблагоухаем, украсимся цветами и плодами: неужели же не оживут сухие кости человеческие во время весны своей?»

Они оживут, облекутся плотью; в новом виде вступят в новую жизнь и в новый мир. Как древа, не выдержавшие лютости мороза, утратившие сок жизненный, при наступлении весны посекаются, выносятся из сада для топлива: так и грешники, утратившие жизнь свою — Бога, будут собраны в последний день этого века, в начатке будущего вечного дня, и ввергнуты в огнь неугасающий.

Если б можно было найти человека, который бы не знал превращений, производимых переменами вре­мен года; если б привести этого странника в сад, величественно покоящийся во время зимы сном смертным, показать ему обнаженные древа и поведать о той рос­коши, в которую они облекутся весною, то он, вместо ответа, посмотрел бы на вас и улыбнулся — такою не­сбыточною баснею показались бы ему слова ваши! Так и воскресение мертвых кажется невероятным для муд­рецов, блуждающих во мраке земной мудрости, не по­знавших, что Бог всемогущ, что многообразная премуд­рость Его может быть созерцаема, но не постигаема умом созданий. Богу все возможно: чудес нет для Него. Слабо помышление человека: чего мы не привыкли видеть, то представляется нам делом несбыточным, чудом невероятным. Дела Божии, на которые постоян­но и уже равнодушно смотрим, — дела дивные, чудеса великие, непостижимые.

И ежегодно повторяет природа пред глазами все­го человечества учение о воскресении мертвых, жи­вописуя его преобразовательным, таинственным дей­ствием!

1843 года, Сергиева пустынь.


ДРЕВО ЗИМОЮ ПРЕД ОКНАМИ КЕЛЬИ


Зиму 1828 года я провел в монастыре преподобно­го Александра Свирского. Пред окнами моей кельи стояло древо, разоблаченное морозами, как скелет, разоблаченный смертию. Уединение изощряет чувства, изощряет мысль; круг действия их расширяется. Меж­ду тем море, о котором святой Иоанн Лествичник го­ворит, что ему непременно должно взволноваться, вол­новалось (Лествица, Слово 4, гл. 60). Обнаженное древо служило для меня уте­шением: оно утешало меня надеждою обновления души моей.

Гласом моим, гласом ума моего, гласом сердца мое­го, гласом тела моего болезнующего, гласом немощей моих, гласом падений моих воззвах (Пс.141:2): Господи, услыши молитву мою (Пс.142:1), вонми молению моему (Пс.141:7), которое воссылаю Тебе из среды браней, потрясающих ум и сердце, из среды болезней, томящих и расслабляющих тело мое, из среды множества немощей, объемлющих все суще­ствование мое, из среды бесчисленных падений, кото­рыми преисполнена жизнь моя. Услышавший Иону, молившегося во чреве кита, услышь меня, вопиющего из чрева беззаконий моих, из чрева адова. Из глубины, из бездны грехов, из бездны поползновений и искуше­нии моих воззвах Тебе, Господи! Господи, услышь глас мой! Изведи из темницы (Пс.141:8) страстей душу мою, пролей в нее свет благодатный! Когда прольешь в нее этот свет, свет и светлый, и радостный, и животворный, тогда будет она исповедатися имени Твоему (141:8). — Действует в душе ис­поведание, возбужденное благодатию, превышающее ум и потопляющее его в неизреченной сладости своей; он, сошедши в сердечную клеть, затворившись в ней невниманием ко всему чувственному, произносит имя Твое, поклоняется имени Твоему, питается именем Тво­им, объемлет имя Твое и объемлется им. Имя Твое, Слове Божий и Боже, соделывает для него излишними все прочие слова! Избави мя от гонящих мя бесовских помыслов и начинаний, яко укрепишася паче мене (Пс.141:7), паче произволения души моей, паче постижения ума моего! Уны во мне дух мой, во мне смятеся сердце мое (Пс.142:4). Объяша мя болезни смертныя, беды адовы обретоша мя (Пс.114:3). Господи! Не на мою силу уповаю: падения мои научают меня позна­вать немощь мою. Ты, Господи, упование мое! Тогда только могу быть в стране живых (Пс.114:8), в стране святой правды Твоей, когда Ты, Господи, ниспошлешь в сердце мое благодать Твою, когда, вселившись в сердце мое, будешь часть достояния моего (Пс.15:5), моим единствен­ным имуществом и сокровищем! Возрадуются святые Ангелы Твои, возрадуются лики благоугодивших Тебе человеков, увидя спасение мое. Мене ждут праведницы, дондеже воздаси мне (Пс.141:8) милость Твою не по множеству грехов моих, по множеству Твоего человеколюбия. Аминь.


ДУМА НА БЕРЕГУ МОРЯ


Кому подобен христианин, переносящий скорби земной жизни с истинным духовным разумом? — Его можно уподобить страннику, который стоит на берегу волнующегося моря. Яростно седые волны подступают к ногам странника и, ударившись о песок, рассыпают­ся у ног его в мелкие брызги. Море, препираясь с вих­рем, ревет, становит волны, как горы, кипит, клокочет. Волны рождают и снедают одна другую; главы их увен­чаны белоснежною пеною; море, покрытое ими, пред­ставляет одну необъятную пасть страшного чудовища, унизанную зубами. На это грозное зрелище с спокой­ною думою смотрит таинственный странник. Одни глаза его на море, а где мысль его, где сердце? Мысль его — во вратах смерти; сердце — на суде Христовом. Здесь он уже предстоит умом, здесь он предстоит ощу­щением, здесь его заботы, здесь страх его: от этого страха бежит страх земных искушений. Утихнут ветры, уляжется море. Где холмились гневные волны, там рас­стелится неподвижная поверхность утомленных бурею вод. После усиленной тревоги они успокоятся в мерт­вой тишине; в прозрачном зеркале их отразится ве­чернее солнце, когда оно встанет над Кронштадтом и пустит лучи свои вдоль Финского залива, навстречу струям Невы, к Петербургу. Живописное зрелище, зна­комое жителям Сергиевой пустыни! Это небо, этот бе­рег, эти здания сколько видели увенчанных пеною гор­дых, свирепых волн? И все они прошли, все улеглись в тишине гроба и могилы. И идущие мимо идут, успокоятся также! Что так зыбко, так непродолжительно, как венцы из пены влажной! Взирая из тихого монастырского пристанища на житейское море, воздвизаемое бурею страстей, благо­дарю Тебя, Царю и Боже мой! Привел Ты меня в ограду святой обители! Скрыл меня в тайне лица Твоего от мятежа человеческаго! Покрыл меня в крове от пререкания язык! (Пс.30:21) О том только печальна душа моя, о том смуща­юсь неизвестностию, что пройду ли отсюду, с берега житейского моря коловратного, неверного, в место селе­ния дивна, даже до дому Божия, во гласе радования, и испо­ведания шума празднующаго (Пс.40:5), вселюсь ли там в век века? Что ж до скорбей земных, — на Бога уповах: не убоюся, что сотворит мне человек (Пс.32:12).

1843 года, Сергиева пустынь.


МОЛИТВА

ПРЕСЛЕДУЕМОГО ЧЕЛОВЕКАМИ


Благодарю Тебя, Господь и Бог мой, за все совер­шившееся надо мною! Благодарю Тебя за все скорби и искушения, которые посылал Ты мне для очищения оскверненных грехами, для исцеления изъязвленных грехами, моих души и тела!

Помилуй и спаси те орудия, которые Ты употреб­лял для моего врачевания: тех людей, которые наноси­ли мне оскорбления. Благослови их в этом и будущем веке! Вмени им в добродетели то, что они делали для меня! Назначь им из вечных Твоих сокровищ обильные награды.

Что ж я приносил Тебе? Какие благоугодные жерт­вы? — Я приносил одни грехи, одни нарушения Твоих Божественнейших заповеданий. Прости, меня, Госпо­ди, прости виновного пред Тобою и пред человеками! Прости безответного! Даруй мне увериться и искрен­не сознаться, что я грешник! Даруй мне отвергнуть лукавые оправдания! Даруй мне покаяние! Даруй мне сокрушение сердца! Даруй мне кротость и смирение! Даруй любовь к ближним, любовь непорочную, одина­ковую ко всем, и утешающим и оскорбляющим меня! Даруй мне терпение во всех скорбях моих! Умертви меня для мира! Отыми от меня мою греховную волю и насади в сердце мое Твою святую волю, да творю ее единую и делами, и словами, и помышлениями, и чув­ствованиями моими.

Тебе за все подобает слава! Тебе Единому принад­лежит слава! Мое единственное достояние — стыдение лица и молчание уст. Предстоя страшному суду Твоему в убогой молитве моей, не обретаю в себе ни единого доброго дела, ни единого достоинства, и предстою, лишь объятый отовсюду бесчисленным множеством грехов моих, как бы густым облаком и мглою, с еди­ным утешением в душе моей: с упованием на неограниченную милость и благость Твою. Аминь.


КЛАДБИЩЕ


После многих лет отсутствия посетил я то живо­писное село, в котором я родился. Давно-давно при­надлежит оно нашей фамилии. Там — величественное кладбище, осеняемое вековыми древами. Под широки­ми развесами дерев лежат прахи тех, которые их наса­дили. Я пришел на кладбище. Раздались над могилами песни плачевные, песни утешительные священной па­нихиды. Ветер ходил по вершинам дерев; шумели их листья; шум этот сливался с голосами поющих священ­нослужителей.

Услышал я имена почивших — живых для моего сердца. Перечислялись имена: моей матери, братьев и сестер, моих дедов и прадедов отшедших. Какое уеди­нение на кладбище! Какая чудная, священная тишина! Сколько воспоминаний! Какая странная, многолетняя жизнь! Я внимал вдохновенным, божественным песно­пениям панихиды. Сперва объяло меня одно чувство печали; потом оно начало облегчаться постепенно. К окончанию панихиды тихое утешение заменило со­бою глубокую печаль: церковные молитвы растворили живое воспоминание о умерших духовным услаждени­ем. Они возвещали воскресение, ожидающее умерших! Они возвещали жизнь их, привлекали к этой жизни блаженство.

Могилы праотцов моих ограждены кругом вековых дерев. Широко раскинувшиеся ветви образовали сень над могилами: под сенью покоится многочисленное семейство. Лежат тут прахи многих поколений. Земля, земля! Сменяются на поверхности твоей поколения человеческие, как на деревьях листья. Мило зеленеют, утешительно, невинно шумят эти листочки, приводи­мые в движение тихим дыханием весеннего ветра. Придет на них осень: они пожелтеют, спадут с дерев на могилы, истлеют на них. При наступлении весны другие листочки будут красоваться на ветвях, и так­же — только в течение краткой чреды своей, также увя­нут, исчезнут.

Что наша жизнь? Почти то же, что и жизнь листка на древе!

20 Мая 1848 года.

Село Покровское, Вологодской губернии.


ГОЛОС ИЗ ВЕЧНОСТИ

(дума на могиле)


В сумраке тихого летнего вечера стоял я, задумчи­вый и одинокий, на могиле моего друга. В тот день со­вершено было поминовение о нем; в тот день семейство его долго оставалось на могиле. Почти не слышно было слов между присутствовавшими: слышны были одни рыдания. Рыдания прерывались глубоким молчанием; молчание прерывалось рыданиями. И долго сменялись рыдания молчанием, молчание рыданиями.

Стоял я, задумчивый и одинокий, на могиле; стоял осененный впечатлениями дня. Внезапно овладело мною неожиданное, чудное вдохновение. Как будто ус­лышал я голос почившего! — Загробную речь его, таин­ственную беседу, чудную проповедь, какою изобразилась она в душе моей, спешу начертать трепещущею рукою.

«Отец мой! Мать моя! Супруга моя! Сестры мои! В черных одеждах, облеченные в глубокую печаль и те­лом, и душою, стеклись вы к моей одинокой могиле, — с поникшими главами окружили ее. Безмолвно, одними помышлениями и чувствованиями, вы беседуете с без­молвствующим жителем гроба. Сердца ваши — фиалы неисцельной грусти. Потоки слез льются из очей ваших; вслед за потоками пролившимися рождаются новые слезные потоки: печали нет дна, слезам нет конца.

Младенцы — дети мои! И вы здесь у камня могиль­ного, у камня надгробного! И на ваших глазках навер­нулись слезки, а сердце ваше не знает, о чем плачут очи, подражающие очам отца моего, очам моей мате­ри. Вы любуетесь камнем надгробным, камнем светя­щимся, гранитом зеркальным; вы любуетесь надписью из букв золотых; а они — этот гранит и эта надпись — провозвестники вашего раннего сиротства. Отец мой! Мать моя! Супруга моя! Родные и друзья мои! Что стоите вы так долго над моей могилой, над хладным камнем, хладно стоящим на страже гробовой? Давно уже охладело мое бездыханное тело; по приго­вору всемогущего Творца оно возвращается в свою зем­лю, рассыпается в прах. Какие тяжкие думы объемлют вас, удерживают на могиле моей? Служители алтаря принесли у ней молитву о упокоении моем, возгласили мне вечную память в спасающем и упокоевающем меня Боге. Они отошли от могилы безмолвной: уйдите и вы. Вам нужен покой после подвигов души и тела, измучен­ных, истерзанных скорбию.

Вы нейдете!.. Вы здесь!.. Вы приковались к месту моего погребения! В молчании, сказывающем более, нежели сколько может сказать самое пышное красно­речие, — с душою, для которой нет объяснения, — с сердцем, в котором обилием чувств поглощается оп­ределенность чувств, вы не отступаете от могилы, запечатленной на многие века, от камня — памятни­ка бесчувственного. Что надо вам?.. Не ожидаете ли вы из-под камня, из недр могилы мрачной, моего голоса?

Нет этого голоса! Вещаю одним молчанием. Мол­чание, тишина нерушимая — достояние кладбища до самой трубы воскресения. Прахи мертвецов говорят без звуков, в которых нуждается слово земное: тлением осуществленным они возглашают громкую проповедь, убедительнейшее увещание к мятущимся, шумящим на земной поверхности искателям тления.

И есть еще у меня голос! И говорю с вами, и отве­чаю на ваши неизъяснимые думы, на ваши непроизне­сенные и невыразимые вопросы. Послушайте меня. Отличите мой голос в общем голосе, которым говорит вечность ко времени! — Голос вечности один, — неиз­меняем, непреложен. В ней нет непостоянства, переменчивости: в ней день — один, сердце — одно, мысль — одна. Соединяющий все воедино — Христос. Оттуда голос — один.

В этом голосе, которым говорит вечность, в этом голосе безмолвном и вместе подобном грому, отличите мой голос! Неужели вы, родные мои, не узнаете моего голоса? Мой голос в общем, едином голосе вечности, имеет свой отдельный звук, как голос струны в общем аккорде многострунного фортепиано.

Вещал всем нам голос вечности, вещал с времен явления нашего в бытие. Вещал он нам, когда мы были еще неспособны внимать ему; вещал он нам и в зре­лом возрасте нашем, когда мы уже могли и должны были внимать ему, понимать его. Голос вечности!.. Увы!.. Мало прислушивающихся к тебе в шумной зем­ной гостинице! То препятствует внимать тебе младен­чество наше; то препятствуют внимать тебе заботы, развлечения житейские. Но ты не умолкаешь. Гово­ришь, говоришь, — и, наконец, чрез грозного послан­ника — смерть, требуешь и внимательного, и невнима­тельного слушателя к отчету во внимании и послуша­нии великим глаголам вечности.

Чтоб голос вечности имел для вас особенный от­голосок, особенно способный проникать в ваше серд­це, привлекать к слову спасения ум ваш, — Бог причис­лил меня к говорящим из вечности. Мой голос слился в стройное согласие с общим голосом обширного не­видимого мира. Для всех странников земли я — мертв, безгласен, как и все мертвецы, но для вас я — жив, и, мертвый, говорю слово спасения открытее, сильнее, нежели как сказал бы его, оставаясь между вами и го­няясь вместе с вами за призраками благ, которыми тле­ние обманывает и губит изгнанников из рая, помещае­мых на короткое время в земной гостинице для при­мирения с прогневанным ими Богом. Бог — милостив, милостив бесконечно. Если б было нужным и полезным, — внезапно из тьмы могиль­ной, из-под тяжкого камня отозвался бы я вам!.. Небо признало частный голос из вечности излишним... И какой голос из вечности уже нелишний, когда Бог бла­говолил, чтоб не только равноангельные человеки, но Сам Единородный Сын Его возвестил вселенной волю Его, возвестил святые и строгие уставы — блаженной для послушных, страшной для непокорных — вечнос­ти? Имут Моисея и пророки, да послушают их (Лк.16:29), ответ был Неба просившему голоса умерших для проповеди жи­вущим на земле плотскою жизнию, умерщвленным ду­шевною вечною смертию. Аще Моисея и пророки не послушают, и аще кто из мертвых воскреснет, не имут веры (Лк.16:31).

Товарищ мой — мертвец, но еще с «живым словом в устах»! Прими от меня поручение и исполни его.

Вот отец мой! Вот мать моя! Вот супруга моя! Вот родные мои! Не могу говорить с ними иначе, как об­щим голосом вечности. В этом голосе они слышат звук и моего голоса... Да, они слышат его!.. Но нет у меня отдельного, частного, моего слова... Товарищ мой! Будь моим словом; из общей нашей сокровищницы, из свя­щенной вечности, скажи им за меня краткое, нужней­шее для них слово: Земная жизнь — мгновенное обман­чивое сновидение. Вечность — неизбежна. Есть и бед­ственная вечность!.. Стяжите ж вечность блаженную вниманием, повиновением всесвятому закону Всесвято­го Бога, — и приходите ко мне на верное, неконча­ющееся наслаждение, каждый в свое, самим и единым Богом назначенное время!»

1848 года, Сергиева пустынь.

Дума написана на кончину, К. Ф. О-на,

бывшего с юных лет в близких отношениях

с архимандритом Игнатием Брянчаниновым.


УЧЕНИЕ О ПЛАЧЕ ПРЕПОДОБНОГО ПИМЕНА ВЕЛИКОГО

(Алфавитный Патерик, буквы П и А)


Брат вопросил авву Пимена о том, какое должно иметь иноку делание. Авва отвечал: «Авраам, когда пришел в обетованную землю, то купил себе гроб, и с гроба начал вступать во владение обетованною зем­лею». Брат спросил: какое имеет значение гроб. Авва отвечал: «Это — место плача и рыдания».

Следующее изречение также принадлежит авве Пимену: «Плач — сугуб: делает и хранит».

Брат вопросил авву Пимена: что мне делать со страстями моими, возмущающими меня? Старец сказал ему: «Будем всеусильно плакать пред благостью Бо­жиею, доколе она не сотворит милости с нами».

Брат вопросил авву Пимена: что мне делать с гре­хами моими? Старец сказал: «Желающий избавиться от живущих в нем грехов плачем избавляется от них, и желающий не впадать вновь в грехи, плачем избегает от впадения в них. Это — путь покаяния, преданный нам Писанием и отцами, которые сказали: плачьте! Другого пути, кроме плача, нет».

Однажды авва Пимен, проходя через Египет, уви­дел женщину, сидевшую на гробе и плакавшую горько. При этом он сказал: «Если б со всего мира стеклись к ней утешающие, то не отвлекли бы души ее от плача.

Так и монах должен постоянно иметь в себе плач».

Однажды преподобный Пимен шел с аввою Анувом в окрестностях города Диолка. Увидев там женщину, терзающуюся и горько плачущую над могилою, они остановились послушать ее. Потом, несколько отошедши, встретили прохожего, и спросил святой Пимен: «Что случилось с этой женщиной? Она так горько пла­чет». Прохожий отвечал: «У ней умерли муж, сын и: брат». Тогда авва Пимен, обратясь к авве Ануву, сказал: «Говорю тебе: если человек не умертвит всех плотских пожеланий и не стяжет такого плача, то не может быть монахом. Все житие монаха — плач».

Сказал старец: «Плач составляет поучение (душев­ное делание, душевный подвиг) инока. Если нет плача, то невозможно сохраниться от расстройства и смуще­ния». Я отвечал: «Когда я в келье, тогда плач пребыва­ет со мною: если же кто придет ко мне или я выйду из кельи, то уже не обретаю его». На это старец сказал: «Это оттого, что плач не усвоился тебе, но как бы дан взаймы». Я просил объяснить мне эти слова. Старец сказал: «Если человек потрудится всеусильно о стяжа­нии плача, то обретает его в служение себе, когда только захочет».

Брат вопросил авву Пимена: «К чему должно быть устремлено внимание безмолвствующего в келье?» Ста­рец отвечал: «Я — подобен человеку, погрязшему в болоте по шею, имеющему бремя на шее и вопиющему к Богу: помилуй меня!» Помилуй меня! — Это выражение внедрившегося в душу плача. Плач, когда достигнет развития, не может облекаться в многомыслие и мно­гословие: он довольствуется для выражения необъятно­го духовного ощущения самой краткой молитвою.

Брат вопросил авву Пимена о монашеском дела­нии. Старец сказал: «Когда Бог посетит нас призывом в вечность, тогда что озаботит нас?» — Брат отвечал: «Грехи наши». Старец сказал: «Итак! Войдем в кельи наши; уединившись в них, воспомянем грехи наши, и Господь послушает нас». Здесь должно разуметь не по­верхностное, холодное воспоминание о грехах и о гре­ховности своей, — воспоминание, соединенное с пока­янием, с плачем.

Когда скончался авва Арсений Великий, — святой Пимен, при вести о кончине Великого, прослезив­шись, сказал: «Блажен ты, авва Арсений, потому что ты плакал о себе в жизни сей. Не плачущий здесь бу­дет вечно плакать. Невозможно не плакать, или здесь произвольно, или невольно там, в муках».


О СЛЕЗАХ


Слезы — естественны падшему человеческому есте­ству. До падения оно не ведало слез, — ведомо ему было одно чистейшее наслаждение райским блаженством. Оно утратило это блаженство: ему оставлены слезы, как выражение сочувствия к блаженству, как свидетель­ство падения, как свидетельство состояния под гневом прогневанного Божества, как надежда возвратить ког­да-нибудь блаженство. Верна эта надежда: потому что сочувствие к блаженству не изглаждено из естества. Верна эта надежда: потому что сетование о потере не­бесного блаженства не может быть удовлетворено ни­каким временным удовлетворением; оно, оставаясь не­удовлетворенным, ожидает удовлетворения, возвещает существование удовлетворения. В слезах таинственно живет утешение, и в плаче — радость. Человек, в каком бы ни был земном благополучии, на какой бы высоте ни стоял, в каком бы обилии ни плавал, встречает и переживает такие минуты, часы и дни, в которые нуждается в утешении, доставляемом слезами, — уте­шения в другом утешении не находит. Каждый из нас лишь вступает в страну нашего изгнания и томления, в страну страданий и плача, как и ознаменовывает это вступление, начало своего существования, плачевным воплем. Блажен муж, емуже есть заступление его у Тебе, оз­наменовываемое слезами при молитве его! Таковы не­видимые, духовные восхождения в сердце своем положи, преходя юдоль плачевную — земную жизнь, которую

Ты назначил для покаяния: ибо благословение даст зако­нополагаяй нам плач и слезы. Очищающие себя плачем и слезами пойдут от силы в силу, и явится Бог богов в Сионе в духе человеческом, приуготовленном к при­ятию Бога истинным покаянием (Пс.83:6,7,8). Сеющий слезами, ра­достию пожнут. Те ходящии путем земной жизни, кото­рые хождаху по пути узкому и прискорбному, и плакаху­ся, метающе семена своя, грядуще приидут радостию, вземлюще рукояти своя (Пс.125:5-6).

Слезы, как свойство падшего естества, заражены недугом падения, подобно всем прочим свойствам. Иной бывает особенно склонен к слезам по природе и при всяком удобном случае проливает слезы: такие сле­зы называются естественными. Есть и греховные сле­зы. Греховными слезами называются слезы, проливае­мые по греховным побуждениям. Такие слезы во мно­жестве и с особенной легкостью проливаются людьми, преданными сладострастию; слезы, подобные слезам сладострастных, проливают находящиеся в самооболь­щении и прелести; льются обильно слезы из тщесла­вия, лицемерства, притворства, человекоугодия. Нако­нец, проливает их злоба: когда она лишена возможно­сти совершить злодеяние, пролить человеческую кровь, тогда она проливает слезы. Эти слезы имел Не­рон, в котором современные христиане, по жестокости его и ненависти к христианству, думали видеть антихри­ста [21]. К естественным слезам относятся слезы от огор­чения; когда же огорчение имеет характер греховный, то слезы огорчения делаются слезами греховными. И естественные и греховные слезы, немедленно по по­явлении их, повелевается нам святыми отцами прелагать на богоугодные, то есть изменять побуждение слез: приводить себе на память согрешения наши, не­избежную и неизвестную смерть, суд Божий, — и пла­кать по этим причинам (Лествица, Слово 7. Преп. Нил Сорский, Слово 8).

Чудное дело! Те, которые по естественной наклон­ности проливали потоки беструдных, бессмысленных и бесплодных слез, также те, которые проливали их по греховным побуждениям, когда захотят плакать бого­угодно, внезапно видят в себе необыкновенную сухость, не могут добыть из глаз ни одной слезной капли. Из этого научаемся, что слезы страха Божия и покаяния суть дар Божий, что для получения их надо позаботить­ся, во-первых, о стяжании причины их.

Причина слез — зрение и сознание своей греховно­сти. Исходища водная изведаете очи мои, говорит святой пророк Давид, понеже не сохраних Закона Твоего (Пс.118:136). Причи­на слез — нищета духа: будучи сама собою блаженство, она рождает другое блаженство — плач (см.: Мф.5:3-4), питает, под­держивает, усиливает его. «Не плач происходит от слез, но слезы от плача, — сказал преподобный Иоанн Про­рок. — Если кто, находясь посреди братства, отсекает свою волю и не обращает внимания на чужие грехи, то приобретает плач. Чрез сие собираются помыслы его и, собираясь таким образом, рождают в сердце печаль (плач) по Богу, а печаль рождает слезы» (преп. Варсонофия и Иоанна, ответ 282). Слезы, как дар Божий, служат признаком милости Божией: «Слезы в молитве, — говорит святой Исаак Сирский, — суть зна­мение милости Божией, которой сподобилась душа сво­им покаянием, и того, что она принята и начала вхо­дить в поле чистоты слезами. Если помыслы не отторг­нутся от предметов преходящих, не отвергнут от себя надежды на этот мир; если не возбудится в них презре­ние к нему и они не начнут приготовлять напутствий к исходу своему; если не начнут действовать в душе по­мышления о предметах, принадлежащих будущему веку, то очи не возмогут произвести слез» (Слово 30).

Стяжавшему зрение своей греховности, стяжавше­му страх Божий, стяжавшему чувство покаяния и плача нужно испросить у Бога дар слез прилежною молит­вою. Так Асхань, дочь Халева, будучи отдана в замуже­ство и получив в приданое участок земли, когда села на осла, чтоб отправиться в дом мужа, то со стенанием и воплем стала просить у отца, чтоб он к данному ей участку присовокупил и другой, обилующий водами. На землю южную (сухую) отдал еси мя, да даси мне и исходища водная (Суд.1:15). Халев исполнил желание дочери. Святые отцы под лицом Асхани разумеют душу, сидящую как бы на осле, на бессловесных влечениях плоти. Сухая земля изображает делание под водительством страха Божия, а что Асхань начала со стенанием и воплем просить источников воды, этим означается крайняя нужда в слезах для каждого подвижника, долженствующего просить с воздыханиями и сердечною болезнью дара слез у Бога (преп. Нил Сорский, Слово 8). При молитве о даровании слез необходимо и собственное усилие производить их. Собственное уси­лие или труд бывают и предваряющими излияние слез, и сопутствующими этому излиянию. Труд, предваря­ющий слезы, заключается в благоразумном воздержании от пищи и пития, в благоразумном бдении, в нестяжа­нии, в отвлечении внимания от всего окружающего нас, в сосредоточении его к самим себе. Святой Иоанн Ле­ствичник сказал в Слове о плаче: «Покаяние есть произ­вольное лишение себя всякого телесного утешения» (Слово 7, гл. 3). Святой Давид описывает положение плачущего так: Уяз­вен бых яко трава, изсше сердце мое, яко забых снести хлеб мой. От гласа воздыхания моего прильпе кость моя плоти моей. Уподобихся неясыти пустынней, бых яко нощный вран на нырищи (развалине). Бдех, и бых яко птица особящаяся на зде (крове). Пепел яко хлеб ядях, и питие мое с плачем ра­створях (Пс.101:5-8,9,10). Без умерщвления для мира невозможно стя­жать плач и слезы: стяжаваем их по мере умерщвления миру. — Труд при самом плаче и излиянии слез состо­ит в понуждении себя к ним, в великодушном терпе­нии сухости и бездождия, которыми иногда наветуется блаженный подвиг, после которых всегда награждается терпеливый делатель обильным излиянием слез. Как земля, долго ждавшая орошения и наконец получившая его в изобилии, вдруг покрывается нежною, яркою зе­ленью: так и сердце, истомившееся сухостью и потом оживленное слезами, испускает из себя множество ду­ховных помышлений и ощущений, украшенных общим цветом смирения. Делание плача, будучи неразлучно с деланием молитвы, требует тех же условий для преуспе­яния, в каких нуждается и молитва. Она нуждается в тер­пеливом, постоянном пребывании в ней: нуждается в нем и плач. Она нуждается в утомлении тела, произво­дит изнеможение тела: производит это изнеможение и плач, нуждаясь для того, чтобы родиться в утруждении и утомлении тела. Утрудихся воздыханием моим, говорит великий Делатель плача, измыю на всяку нощь ложе мое, слезами моими постелю мою омочу (Пс.6:7). Понуждение себя и труд должно соразмерять с телесными силами. Препо­добный Нил Сорский советует и ублажает плач и сле­зы. «Это — путь покаяния и плод его, — говорит он. — Кто о всякой напасти, находящей на него, и против вся­кого вражеского помысла плачет пред благостью Божи­ей, чтоб она помогла ему, тот скоро обретет покой, если молится в духовном разуме» (Слово 8). Однако и этот преподоб­ный, посоветовав руководствоваться в делании теми наставлениями, которые находятся в книгах святого Иоан­на Лествичника и святого Симеона Нового Богослова, дает предостережение, заимствовав его от святого Иса­ака Сирского, чтоб не привести слабое тело в расстрой­ство безмерным понуждением. «Тогда, — говорит он, — неполезно ратовать естество. Когда немощное тело бу­дет понуждено на дела, превышающие его силу, тогда наносится душе помрачение на помрачение, — она приводится в смущение» (Слово 8). Впрочем, и при слабом телос­ложении и здравии некоторое понуждение, соразмерно силам, необходимо. Соразмерность эту легко можно ус­мотреть из немногих опытов. Немощные должны приводить себя к плачу и слезам наиболее внимательною молитвою и стараться о стяжании плача в духе [22], при­чем изливаются тихие слезы, и сердечная болезнь бы­вает не столь сильною. Всякое духовное делание, бу­дучи собственно даром Божиим в нас, непременно нуждается в понуждении нашем к нему: потому что понуждение есть деятельное обнаружение и свидетель­ство нашего благого произволения. Понуждение в осо­бенности нужно тогда, когда из падшего естества или по злодейству бесов возникнет в нас какое-либо греховное стремление или возмущение, тогда необходимо произ­носить плачевные слова молитвы несколько вслух. Ве­щественный, машинальный, гласный, особенно понуди­тельный и насильственный плач не соответствует не­мощным, как потрясающий тело и производящий в нем мучительные томление и болезнование. Эти томление и болезнование уподоблены отцами болезням рождаю­щей (Лествица, Слово 7, гл. 60); последствием их бывает значительное изнеможение даже в сильных подвижниках. Инокам крепкого те­лосложения, возможно, и полезно более усиленное по­нуждение к плачу и слезам; для них нужно, особенно в начале их подвига, прежде нежели они стяжут плач духа, слова молитвы произносить плачевным гласом, чтоб душа, уснувшая сном смертным от упоения грехов­ного, возбудилась на глас плача и сама ощутила чувство плача. Так плакал могучий Давид. Рыках от воздыхания сердца моего (Пс.37:9), говорит он о себе, рыках подобно льву, ог­лашающему пустыню воплем, в котором страшны и вы­ражение силы, и выражение скорби. Для гласной молитвы и плача необходимо уединение по крайней мере келейное: это делание не имеет места посреди братии. Из жизнеописаний святых отцов видно, что те из них, которые имели возможность, занимались гласным пла­чем, невольно раздававшимся иногда за стены кельи, хотя они и заботились со всей тщательностью, чтоб всякое делание их оставалось тайной, ведомой едино­му Богу. Как скопление газов в воздухе разражается громом при обильном дожде: так и скопление ощуще­ний плача в душе разражается рыданиями с воплем и обильными слезами. Это случилось с иноком, которо­го подвиг описан святым Исааком в 10-м Слове его. После грома и дождя бывает особенное благораство­рение воздуха: и душа, облегчившая печаль свою рыда­нием, прохладившаяся слезами, вкушает особенные тишину и мир, из которых, как бы благоухание от ароматических веществ, возникает и действует чистейшая молитва. — Вообще полезно узнавать из Священного Писания и писаний отеческих разные способы ино­ческого делания, испытывать их и избирать для себя то делание, которое окажется наиболее свойственным. Человеки устроены так разнообразно, способности и качества их так разнообразны, что одно и то же дела­ние или способ, будучи употреблены несколькими под­вижниками, действуют в каждом из них с значитель­ным различием. По этой причине необходим опыт, как и апостол советует: Вся искушающе, добрая держите (1Сол.5:20). Дар плача и слез есть один из величайших даров Бо­жиих. Он — дар, существенно нужный нам для нашего спасения. Дары пророчества, прозорливства, чудотворе­ния, суть признаки особенного благоугождения Богу и благоволения Божия, а дар умиления и слез есть признак принятого или принимаемого покаяния. «Печаль мысли есть честное даяние Божие; имеющий ее и хранящий как должно, подобен человеку, имеющему в себе святыню. Телесные подвиги без печали мысли подобны телу без души» (св. Исаак Сирский, Слово 89).

Слезы, проливаемые о грехах, сначала бывают горьки, изливаются при болезни и томлении духа, кото­рые дух сообщает и телу. Мало-помалу начинают соединяться со слезами утешение, состоящее в особенном спокойствии, в ощущении кротости и смирения; вместе с этим слезы, соразмерно и сообразно доставляемому утешению, сами изменяются, утрачивают в значитель­ной степени горечь, истекают безболезненно или с меньшею болезнью. Сначала они бывают скудны и при­ходят редко; потом мало-помалу начинают приходить чаще и становятся обильнее. Когда же дар слезный уси­лится в нас Божией милостью, тогда укрощается внут­ренняя борьба, утихают помыслы, начинает действо­вать в особенном развитии умная молитва или молитва духа, насыщая и увеселяя внутреннего человека. Тогда снимается покрывало страстей с ума и открывается ему таинственное учение Христово. Тогда слезы претворя­ются из горьких в сладостные. Тогда прозябает в сердце духовное утешение, которому ничего нет подобного между радостями земными и которое известно только упражняющимся в молитвенном плаче и имеющим дар слез (преп. Нил Сорский, Слово 8). Тогда сбывается обетование Господа: Блаженни плачущии, яко тии утешатся (Мф.5:4). Тогда приветствует себя подвижник по внушению и удостоверению Святаго Духа: Храняй младенцы Господь: смирихся, и спасе мя. Обратися, душе моя, в покой твой, яко Господь благодействова тя: яко изъят душу мою от смерти, очи мои от слез и нозе мои от поползновения (Пс.114:5-7). Тогда подвижник, усматривая бессилие над собою греховных помыслов и ощущений, тщетно усиливающихся подчинить его своему влиянию, дерзно­венно говорит им: Отступите от мене вси, делающие безза­коние, яко услыша Господь глас плача моего. Услыша Господь моление мое, Господь молитву мою прият (Пс.6:9,10).

Живописно изображается в плаче святого проро­ка Иеремии душевное состояние инока, узревшего падение естества человеческого, не обманываемого обольщениями преходящего мира, но всецело устре­мившего взоры души на это падение и предавшегося в глубоком уединении глубокому плачу (преп. Макарий Великий, Слово 4, гл. 19). И бысть, говорит Писание, повнегда в плен отведен бе Исраиль, и Иерусалим опустошен бяше, сяде Иеремия пророк плачущ, и рыдаше рыданием над Иерусалимом (Плач 1:1). Все пособия для Иерусали­ма истощены, и все уже тщетно: осталось одно рыдание о нем. Пророк вещал ему некогда, вещал неумолкае­мо пророческое слово: теперь некому уже слышать это­го слова; не только нет людей, — нет и зданий; остались одни развалины: на них могут раздаваться одни рыда­ния. Никому не понятны эти рыдания, и нет нужды за­ботиться, чтобы они были понятны кому-либо. Ими про­рок выражает невыразимо тяжкую скорбь свою; они раздаются в пустыне из развалин; им внемлет с неба Бог. Какое положение пророка! Он один на обширных развалинах города; он один — живой среди бесчисленных, мертвых знамений и свидетельств минувшей жиз­ни; он один — живой среди области смерти. Как живой, он подает голос скорби о утрате жизни; он призывает эту жизнь возвратиться в оставленное ею жилище, сно­ва заменить собою страшную, не чувствующую себя смерть. Како седе един град умноженный людьми! Бысть яко вдовица, умноженный во языцех, владяй странами бысть под данию (Плач 1:1). Пророком означается ум инока, просвещенный откровенным учением Божиим; великий град — это весь человек, созданный Богом; жители города — свойства души и тела; язычники — это демоны, которые были унижены пред человеком до его падения, соделались его владыками по падении его. В состоянии падения нахо­дится и сам инок, и все человеки: предмет плача его он и все человеки. Но плачет инок один, потому что он один при свете слова Божия видит падение человече­ства; прочие человеки не видят его, не принимают участия в плаче, плача не понимают и плачущего считают лишившимся разума. Плачет инок один от лица своего и от лица всего человечества, не имея возможности от­делиться от человечества по любви к нему и по родству с ним; плачет инок о себе и о всем человечестве; опла­кивает он падшее естество, всем общее. Плачет он один на развалинах бесчувственных, среди разбросанных и лежащих кучами камней: развалины и камни — образ че­ловечества, пораженного нечувствием, человечества, не ощущающего и не понимающего своих падения и веч­ной смерти, нисколько не заботящегося о них. Плачет инок один, и плач его понятен единому Богу. Плача пла­кася в нощи — во все время земной жизни, и слезы его на ланитах его, и несть утешаяй его от всех любящих его: вси дружащиися с ним, отвергошася его, быша ему врази (Плач 1:2). Чтоб восплакать плачем по Богу, должно удалиться от мира и человеков, умереть для мира и человеков, по сердцу и уму соделаться одиноким. «Оставление всех попечений поможет тебе приблизиться ко граду безмолвия; если не будешь вменять себя, то вселишься в него; если же ум­решь для всякого человека, то сделаешься наследником града и его сокровищ», — сказал Великий Варсонофий иноку, которого он приуготовлял к безмолвию и от­шельничеству в гробе-келье, этом возлюбленном жили­ще молитвенного плача (Ответ 38). Иудеи, находившиеся в плену и работе у вавилонян, изображают собою произвольные скорби, то есть лишения и подвиги телесные, которым подвергает себя инок с целью покаяния, также скорби, попускаемые ему Промыслом Божиим во очищение гре­хов. Духовный вождь подвигов — плач, посылает к ним с развалин Иерусалима, на которых он безмолвствует в одиночестве, послание. В послании возвещает он плен­никам, по прошествии срочного времени, освобожде­ние. Для горького плача есть свой срок, и для чаши го­рестей произвольных и невольных есть своя мера. Оп­ределяются эти вес и мера Богом (св. Исаак Сирский, Слово 65), как и святой Давид сказал: Напитавши нас хлебом слезным, и напоиши нас сле­зами в меру (Пс.79:6), ибо Ты положил еси слезы моя пред Тобою, как средство очищения во обетовании Твоем (Пс.60:9) помилования и спасения. Были дни, в которые быша слезы моя мне хлеб день и нощь (Пс.41:4); за ними последовали дни, в которые, соответственно предварившему множеству болезней моих в сердце моем, утешения Твоя возвеселиша душу мою (Пс.93:19). Внегда возвратити Господу плен Сионь, быхом яко утешени. Тогда ис­полнишася радости уста наша, и язык наш веселия (Пс.125:1,2). Ты же не убойся, рабе мой, Иакове, возвещает вдохновенный Иере­мия от лица Божия избранному народу, которому попу­щен был за грехи его плен в Вавилоне, ни устрашайся, Исраилю: се бо Аз тебе спасена сотворю издалеча, и семя твое от земли пленения их: и возвратится Иаков, и почиет, и бла­гоуспеет (Иер.46:27). Скорби и болезни покаяния заключают в себе семя утешения и исцеления. Это таинство открывается плачем ученику его. — Все иноки, очистившиеся от гре­хов, очистились плачем, и все достигшие христианско­го совершенства, достигли его плачем. Особливо это де­лание развито было между многочисленными безмолв­никами нижнего Египта, в пустыне Скита, в горе Нитрийской, в кельях и в других уединенных местах. Оно лики и полки иноков претворило в лики и полки Ангелов. Когда основатель иноческого жительства в пу­стыне Скитской, преподобный Макарий Великий, кото­рого и прочие пустынножители признавали отцом от­цов, достиг глубокой старости, то иноки горы Нитрий­ской, весьма близкой к Скиту, просили его, чтоб он прежде отшествия своего к Господу посетил их. Мака­рий пришел на гору; множество иноков, безмолвство­вавших на ней, встретили его. Они просили у него назидания. Макарий, прослезившись, сказал: «Братия, восплачем. Очи наши да проливают слезы до отше­ствия нашего туда, где наши слезы будут жечь наши тела». Все заплакали, пали на лица свои и сказали: «Отец! Молись за нас» (Алфавитный Патерик и Достопамятные сказания, гл. 33). Из своего дара слез Святой наставник святых древних иноков произнес краткое учение о слезах, совокупив в нем все учение о монашеской жизни. Слышатели явлением своего дара слез выразили, что они поняли значение и обширность учения. Многих слов тут было не нужно.

Слезный дар — это осенение благодати Божией наиболее посещает подвижников во время вниматель­ной молитвы, будучи обычным плодом ее; иным при­ходит он во время чтения; другим во время какого-либо труда. Так преподобному Кириллу Белоезерскому при­ходили слезы во время занятия в монастырской кухне. Смотря на вещественный огнь, он воспоминал неуга­симый огнь вечной муки и проливал слезы. Кирилл, полагая, что в безмолвии умиление его усилится и сле­зы умножатся, желал уединиться в келье. По смотре­нию Божию обстоятельства доставили ему желаемое, и что ж? С устранением причины, возбуждавшей уми­ление и слезы, оскудели слезы, и Кирилл просил на­стоятеля возвратить его к огню монастырской кухни (Четьи-Минеи, 9 июня). Святые отцы повелевают пребывать в том делании, в котором приходят слезы: потому что слезы — плод, а цель монашеской жизни — достижение плода тем сред­ством, которым благоугодно Богу доставить плод. — Преподобный Феодор Енатский сказывал, что «он знал инока, безмолвствовавшего в келье и имевшего рукоде­лием плетение веревок. Когда этот инок сидел и плел веревку, занимаясь умною молитвою, то приходили ему слезы. Тогда он вставал для молитвословия, но при этом слезы прекращались. Брат садился и принимался за веревку, сосредоточивая в себе мысли, и слезы опять приходили. Равным образом, когда он сидел и читал, приходили слезы. Он вставал на молитву, и слезы немедленно прекращались. Только что он снова прини­мался за книгу, — слезы возвращались». По поводу это­го преподобный сказал: «Справедливо изречение святых отцов, что плач — учитель. Он научает всякого человека тому, что ему полезно» (Алфавитный Патерик). Преподобный Феодор Енатский говаривал: «Всяк грех, егоже аще сотворит человек, кроме тела есть: а блудяй во свое тело согрешает (1Кор.6:18), потому что из тела источается скверна, оскверняющая его: так и всякая добродетель кроме тела есть, а ежедневно плачущий очищает и тело: потому что слеза, истекающая сверху, омывает тело от нечистот его» (Алфавитный Патерик). «Истинно кающийся призна­ет, по словам святого Иоанна Лествичника, каждый день, в который он не плакал, потерянным для себя хотя бы в течение его он и сделал что доброе (Слово 5, гл. 33). Ка­кое бы возвышенное жительство ни проходили мы, но если не стяжали сердца сокрушенного, то это жи­тельство — притворное и бесплодное. Подобает, ис­тинно подобает осквернившимся после бани пакибы­тия (после святого Крещения) очистить свои руки постоянным огнем сердца и милостью Божией (Слово 7, гл. 64). Не будем мы обвинены, о друзья, при исходе души нашей из тела, что мы не были чудотворцами, не были богословами, не имели духовных видений, но непременно воздадим Богу ответ за то, что не плакали непрестан­но» (Слово 7, гл. 70), то есть не пребывали в постоянной спасительной печали о согрешениях и греховности наших. Хотя плач почти всегда увенчивается более или менее обильными слезами, но некоторые подвижники — как видно из утешения, которое произнесено для них свя­тыми отцами — томятся или в течение всего подвига своего, или в течение значительного времени, под гнетом плача, не получая слез для отрады и прохлаж­дения. Да ведают они, что сущность покаяния заключается в смирении и сокрушении духа нашего (Пс.50:19), ког­да дух восплачет по причине смирения. Плач духа, при недостатке телесных сил для выражения телесны­ми подвигами и действиями действующего в душе по­каяния, заменяет собою все телесные подвиги и дей­ствия, а между ими и слезы [23]. Аминь.


О МОЛИТВЕ ИИСУСОВОЙ

Беседа старца с учеником


Отдел I

О молитве Иисусовой вообще


Ученик. Можно ли всем братиям в монастыре зани­маться молитвою Иисусовою?

Старец. Не только можно, но и должно. При пост­рижении в монашество, когда новопостриженному вру­чаются четки, называемые при этом мечом духовным, завещавается ему непрестанное, деннонощное моление молитвою Иисусовою [24]. Следовательно, упражнение в молитве Иисусовой есть обет монаха. Исполнение обе­та есть обязанность, от которой нет возможности от­речься.

Мне сказывали старые монахи, что еще в начале нынешнего столетия в Саровской пустыни — вероятно, и в других благоустроенных Российских монастырях — всякому поступавшему в монастырь немедленно препо­давалась молитва Иисусова. Блаженный старец Сера­фим, подвизавшийся в этой пустыни и достигший ве­ликого преуспеяния в молитве, постоянно советовал всем инокам проводить внимательную жизнь и зани­маться Иисусовой молитвою [25]. Посетил его некото­рый юноша, окончивший курс учения в духовной Се­минарии, и открыл старцу о намерении своем вступить в монашество. Старец преподал юноше душеспаситель­нейшие наставления. В числе их было завещание обучаться молитве Иисусовой. Говоря о ней, старец присовокупил: «Одна внешняя молитва недостаточна. Бог внимает уму, а потому те монахи, которые не соединяют внешней молитвы со внутреннею, не суть монахи» [26]. Определение очень верное! Монах значит уединенный: кто не уединился в самом себе, тот еще не уединен, тот еще не монах, хотя бы и жил в уединен­нейшем монастыре. Ум подвижника, не уединившегося и не заключившегося в себе, находится по необходи­мости среди молвы и мятежа, производимых бесчис­ленными помыслами, имеющими к нему всегда свобод­ный доступ, и сам болезненно, без всякой нужды и пользы, зловредно для себя скитается по вселенной. Уединение человека в самом себе не может совершить­ся иначе, как при посредстве внимательной молитвы, преимущественно же при посредстве внимательной молитвы Иисусовой.

Ученик. Суждение старца Серафима представляется мне слишком строгим.

Старец. Оно представляется таким только при по­верхностном взгляде на него; оно представляется таким недостаточному пониманию великих духовных сокро­вищ, сокровенных в христианстве. Блаженный Сера­фим произнес не свое собственное мнение: он произ­нес мнение, принадлежащее вообще святым отцам, при­надлежащее Православной Церкви. Говорит святой Исихий Иерусалимский: «Отрекшийся от всего житей­ского, от жены, имения и тому подобного, соделал мо­нахом лишь внешнего человека, а не внутреннего, ко­торый — ум. Тот — истинный монах, кто отрекся от пристрастных помыслов: удобно может он соделать мо­нахом и внешнего человека, когда захочет. Не мал подвиг соделать монахом внутреннего человека. Имеется ли в современном поколении монах, совершенно избавив­шийся от пристрастных помыслов и сподобившийся чистой, невещественной, непрестанной молитвы, что слу­жит признаком внутреннего монаха?» (Слово о трезвении, гл. 80 и 81. Добротолюбие, ч. 2) Преподобный Агафон, инок Египетского Скита, будучи спрошен, что важнее, телесный ли подвиг или подвиг внутренний, отвечал: «Человек подобен древу; телесный подвиг по­добен листу древа, а внутренний — плоду. Но как в Пи­сании сказано, что всяко древо, не творящее плода добра, посекается и во огнь вметается (Лк.3:9), то из этого явствует, что все тщание наше должно быть о плоде, то есть о хране­нии ума. Нужно и то, чтоб древо было покрыто и укра­шено листьями, чем изображается телесный подвиг» (Патерик Скитский). «О чудо! — восклицает блаженный Никифор Афонский, приведши слова преподобного Агафона в своем сочине­нии о духовном подвиге, — какое изречение произнес этот святой против всех, не хранящих ума, а уповаю­щих на одно телесное делание! Всяко древо, не творящее плода добра, то есть блюдения ума, а имеющее один только лист, то есть телесный подвиг, посекается, и во огнь вметается. Страшно, отец, твое изречение!» [27]. Хранение ума, блюдение ума, трезвение, внима­ние, умное делание, умная молитва, это — различные наименования одного и того же душевного подвига, в различных видоизменениях его. Душевный подвиг пе­реходит, в свое время, в духовный. Духовный подвиг есть тот же душевный, но уже осененный Божествен­ной благодатью. Этот душевный или духовный подвиг отцы определяют так. «Внимание есть сердечное, непрестанное безмолвие, всегда и непрерывно призыва­ющее Христа Иисуса, Сына Божия и Бога, дышащее Им, с Ним мужественно ополчающееся против врагов, исповедающееся Ему, Единому имеющему власть про­щать грехи» [28]. Проще сказать — внутренним деланием, умным, душевным деланием, умною молитвою, трезве­нием, хранением и блюдением ума, вниманием назы­вается одно и то же: благоговейное, тщательное упражнение в молитве Иисусовой. Блаженный Никифор Афонский уподобил эти наименования отрезанной части хлеба, которая, сообразно виду ее, может быть названа и куском, и ломтем, и укрухом (Слово о трезвении, Добротолюбие, ч. 2). Божествен­ное Писание Ветхого Завета законополагает: всяцем хранением блюди твое сердце; от сих бо исходища живота (Притч.4:23). Внемли себе, да не будет слово тайно в сердце твоем беззако­ния (Втор.15:9; по объяснению св. Исихия. Слово о трезвении, гл. 2). Бодрствование над сердцем и очищение его по­велевается особенно Новым Заветом. К этому направ­лены все заповедания Господа. Очисти прежде, говорит Господь, внутреннее сткляницы и блюда, да будет и внешнее их чисто (Мф.23:26). Сосудами из хрупкого стекла и малоценной глины Господь назвал здесь человеков. Исходящее от человека, то сквернит человека: извнутрь бо от сердца челове­ческа, помышления злая исходят, прелюбодеяния, любодеяния, убийства, татьбы, лихоимства, (обиды), лукавствия, лесть, студодеяния, око лукаво, хула, гордыня, безумство. Вся сия злая извнутрь исходят и сквернят человека (Мк.7:20-23). Святой Вар­сонофий Великий говорит: «Если внутреннее делание с Богом, то есть осененное Божественной благодатью, не поможет человеку, то тщетно подвизается он наруж­ным, то есть телесным подвигом» (Ответ 210). Святой Исаак Сирский: «Не имеющий душевного делания, лишен ду­ховных дарований» (Слово 56). В другом слове этот великий наставник христианского подвижничества уподобляет телесные подвиги, без подвига в очищении ума, ложес­нам бесплодным и сосцам иссохшим: «Они, — говорит святой, — не могут приблизиться к разуму Божию» (Слово 58).

Святой Исихий Иерусалимский: «Не имеющий молит­вы, чистой от помыслов, не имеет оружия для брани: говорю о молитве, в которой призыванием Христа по­ражается и опаляется супостат, ратующий тайно» (Св. Исихия Слово о трезвении, гл. 21,28,109,182,168). «Невозможно очистить сердце и отогнать от него враждебных духов без частого призывания Иисуса Хри­ста» (Св. Исихия Слово о трезвении, гл. 21,28,109,182,168). «Как невозможно проводить земную жизнь без пищи и пития: так невозможно без хранения ума и чи­стоты сердца, в чем заключается трезвение и что называется трезвением, достигнуть душе во что-либо духовное, или освободиться от мысленного греха, хотя бы кто страхом вечных мук и понуждал себя не согрешать» (Св. Исихия Слово о трезвении, гл. 21,28,109,182,168). «Если точно хочешь постыдить стужающие тебе помыслы, безмолвствовать в душевном мире, сво­бодно трезвиться (бодрствовать) сердцем, то Иисусова молитва да соединится с дыханием твоим, — и увидишь это совершающимся по прошествии немногих дней». «Невозможно плавание кораблю без воды: и блюдение ума не возможет состояться без трезвения, соединен­ного со смирением и с непрерывающеюся молитвою Иисусовою» (Св. Исихия Слово о трезвении, гл. 21,28,109,182,168). «Если имеешь желание о Господе не только представляться монахом и благим, и кротким, и постоянно соединенным с Богом, если имеешь жела­ние быть истинно таким монахом: всеусильно проходи добродетель внимания, которая состоит в хранении и блюдении ума, в совершении сердечного безмолвия, в блаженном состоянии души, чуждом мечтательности, что обретается не во многих (Св. Исихия Слово о трезвении, гл.115,159). Истинно и существен­но монах — тот, кто исправляет трезвение: и тот ис­тинно исправляет трезвение, кто в сердце — монах (уединенный)» (Св. Исихия Слово о трезвении, гл.115,159). Такому учению святых отцов служит основанием, как зданию краеугольный камень, учение Самого Господа. Истиннии поклонницы — возвестил Гос­подь, поклонятся Отцу Духом и истиною: ибо Отец тако­вых ищет поклоняющихся Ему Дух есть Бог: и иже кланяет­ся Ему, Духом и Истиною достоин кланятися (Ин.4:23-24).

Помню: современные молодости моей некоторые благочестивые миряне, даже из дворян, проводившие очень простую жизнь, занимались Иисусовою молитвою. Этот драгоценный обычай ныне, при общем ос­лаблении христианства и монашества, почти утратил­ся. Моление именем Господа Иисуса Христа требует трезвенной, строго нравственной жизни, жизни странника, требует оставления пристрастий, а нам сделалались нужными рассеянность, обширное знакомство, удовлетворение нашим многочисленным прихотям, благодетели и благодетельницы. Иисус уклонися, народу сущу на месте (Ин.5:13).

Ученик. Последствием сказанного не будет ли за­ключение, что без упражнения молитвою Иисусовою не получается спасение?

Старец. Отцы не говорят этого. Напротив того, преподобный Нил Сорский, ссылаясь на священному­ченика Петра Дамаскина, утверждает, что многие, не достигши бесстрастия, сподобились получить отпуще­ние грехов и спасение (Устав Скитский, Слово 1). Святой Исихий, сказав, что без трезвения нет возможности избежать греха в мыс­лях, назвал блаженными и тех, которые воздерживают­ся от греха на деле. Он наименовал их насилующими Царство Небесное (Св. Исихия Слово о трезвении, гл. 110, сличи с гл. 109). Достижение же бесстрастия, ос­вящения или, что то же, христианского совершенства, без стяжания умной молитвы невозможно: в этом со­гласны все отцы. Цель монашеского жительства состо­ит не только в достижении спасения, но, по преиму­ществу, в достижении христианского совершенства. Цель эта предначертана Господом: аще хощеши совершен быти, сказал Господь, иди, продаждь имение твое, и даждь нищим, и гряди в след Мене, взем крест (Мф.19:21; Мк.10:21). Отцы, сравни­вая подвиг молитвы именем Господа Иисуса с прочими иноческими подвигами, говорят следующее: «Хотя и имеются другие пути и роды жительства или, если хо­чешь так назвать, благие делания, руководствующие ко спасению и доставляющие его тем, которые занимают­ся ими; хотя имеются подвиги и упражнения, вводящие в состояние раба и наемника (как и Спасителем сказа­но: у Отца Моего обители многи суть (Ин.14:2): но путь умной молитвы есть путь царский, избранный. Он настолько возвышеннее и изящнее всех других подвигов, насколь­ко душа превосходнее тела: он возводит из земли и пеп­ла в усыновление Богу» [29].

Ученик. Направление современного монашества, при котором упражнение молитвою Иисусовою встре­чается очень редко, может ли послужить для меня из­винением и оправданием, если я не буду занимать­ся ею?

Старец. Долг остается долгом, и обязанность обя­занностью, хотя бы число неисполняющих еще более умножилось. Обет произносится всеми. Ни множество нарушителей обета, ни обычай нарушения не дают за­конности нарушению. Мало то стадо, которому Отец Небесный благоволил даровать царство (см.: Лк.12:32). Всегда тес­ный путь имеет мало путешественников, а широкий много (см.: Мф.7:14). В последние времена тесный путь оставится почти всеми, почти все пойдут по широкому. Из этого не следует, что широкий потеряет свойство вводить в пагубу, что тесный сделается излишним, ненужным для спасения. Желающий спастись непременно должен держаться тесного пути, положительно завещанного Спасителем.

Ученик. Почему называешь ты тесным путем упраж­нение молитвою Иисусовою?

Старец. Как же не тесный путь? Тесный путь, в точ­ном смысле слова! Желающий заняться успешно мо­литвою Иисусовою должен оградить себя, и извне, и внутри, поведением самым благоразумным, самым ос­торожным: падшее естество наше готово ежечасно из­менить нам, предать нас; падшие духи с особенным неистовством и коварством наветуют упражнение мо­литвою Иисусовою. Нередко из ничтожной, по-видимому, неосторожности, из небрежности и самонаде­янности непримеченных возникает важное послед­ствие, имеющее влияние на жизнь, на вечную участь подвижника, — и аще не Господь помогл бы ми, вмале вселилася бы во ад душа моя... Подвижеся нога моя: милость Твоя, Господи, помогаше ми (Пс.93:1718). Основанием для упражнения молитвою Иисусовою служит поведение благоразумное и осторожное. Во-первых, должно устранить от себя изнеженность и на­слаждения плотские, во всех видах. Должно доволь­ствоваться пищею и сном постоянно умеренными, соразмерными с силами и здоровьем, чтоб пища и сон доставляли телу должное подкрепление, не производя непристойных движений, которые являются от излише­ства, не производя изнеможения, которое является от недостатка. Одежда, жилище и все вообще веществен­ные принадлежности должны быть скромные, в подра­жание Христу, в подражание апостолам Его, в исследо­вание духу их, в общение с духом их. Святые апостолы и истинные ученики их не приносили никаких жертв тщеславию и суетности, по обычаям мира, не входили ни в чем в общение с духом мира. Правильное, благо­датное действие молитвы Иисусовой может прозябнуть только из Духа Христова: прозябает и произрастает оно исключительно на одной этой почве. Зрение, слух и прочие чувства должны быть строго хранимы, чтоб чрез них, как чрез врата, не ворвались в душу супоста­ты. Уста и язык должны быть обузданы, как бы окованы молчанием: празднословие, многословие, особливо на­смешки, пересуды и злоречие суть злейшие враги молит­вы. От принятия братии в свою келью, от хождения в их кельи должно отказаться: должно пребывать терпе­ливо в своей келье, как в гробе, с мертвецом своим — со своею душою, истерзанною, убитою грехом — молить Господа Иисуса о помиловании. Из могилы — кельи — молитва восходит на небо: в той могиле, в которую скрывается тело по смерти, и в могиле адской, в кото­рую низвергается душа грешника, уже нет места для мо­литвы. В монастыре должно пребывать странником, не входя в дела монастыря по самочинию, не заводя ни с кем близкого знакомства, ограждаясь при трудах монастырских молчанием, посещая неупустительно храм Бо­жий, посещая в случаях нужды келью духовного отца, об­думывая всякий выход из своей кельи, выходя из нее только по указанию существенной надобности. От лю­бопытства и любознательности суетных должно отка­заться решительно, обратив все любопытство и все изыскания на исследование и изучение пути молитвен­ного. Нуждается этот путь в тщательнейшем исследова­нии и изучении: он — не только путь тесный, но и путь вводяй в живот (Мф.7:14); он — наука из наук, и художество из художеств. Так именуют его отцы [30].

Путь истинной молитвы соделывается несравнен­но теснее, когда подвижник вступит на него деятельно­стью внутреннего человека. Когда же он вступит в эти теснины и ощутит правильность, спасительность, не­обходимость такого положения; когда труд во внутрен­ней клети соделается вожделенным для него, тогда соделается вожделенною и теснота по наружному жительству, как служащая обителью и хранилищем внутренней деятельности. Вступивший умом в подвиг молитвы должен отречься и постоянно отрекаться как от всех помыслов и ощущений падшего естества, так и от всех помыслов и ощущений, приносимых падшими духами, сколько бы ни были благовидными те и дру­гие помыслы и ощущения: он должен идти постоянно тесным путем внимательнейшей молитвы, не уклоня­ясь ни налево, ни направо. Уклонением налево назы­ваю оставление молитвы умом для беседы с помыслами суетными и греховными; уклонением направо называю оставление молитвы умом для беседы с помыслами, по-видимому благими. Четырех родов помыслы и ощу­щения действуют на молящегося: одни прозябают из благодати Божией, насажденной в каждого православного христианина святым Крещением, другие предлагаются Ангелом хранителем, иные возникают из падшего естества, наконец, иные наносятся падшими духами. Первых двух видов помыслы, правильнее — вос­поминания и ощущения, — содействуют молитве, ожив­ляют ее, усиливают внимание и чувство покаяния, про­изводят умиление, плач сердца, слезы, обнажают пред взорами молящегося обширность греховности его и глубину падения человеческого, возвещают о не минуе­мой никем смерти, о безызвестности часа ее, о нелицеприятном и страшном суде Божием, о вечной муке, по лютости своей превышающей постижение челове­ческое. В помыслах и ощущениях падшего естества доб­ро смешано со злом, а в демонских зло часто прикры­вается добром, действуя, впрочем, иногда и открытым злом. Последних двух родов помыслы и ощущения дей­ствуют совокупно по причине связи и общения падших духов с падшим человеческим естеством, — и первым плодом действия их являются высокоумие, в молитве рассеянность. Демоны, принося мнимо духовные и вы­сокие разумения, отвлекают ими от молитвы, произво­дят тщеславную радость, услаждение, самодовольство, как бы от открытия таинственнейшего христианского учения. Вслед за демонскими богословием и филосо­фией вторгаются в душу помыслы и мечтания суетные и страстные, расхищают, уничтожают молитву, разрушают благое устроение души. По плодам различаются помыслы и ощущения истинно благие от помыслов и ощущений мнимо благих.

О, как справедливо называют отцы упражнение молитвою Иисусовою и тесным путем, и самоотверже­нием, и отречением от мира! [31] Эти достоинства при­надлежат всякой внимательной благоговейной молит­ве, по преимуществу же молитве Иисусовой, чуждой того разнообразия в форме и того многомыслия, кото­рые составляют принадлежность псалмопения и про­чих молитвословий (Лествица, Слово 28, гл.10).

Ученик. Из каких слов состоит молитва Иисусова?

Старец. Она состоит из следующих слов: Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного. Неко­торые отцы [32] разделяют молитву, для новоначальных, на две половины и повелевают от утра, примерно, до обеда говорить: Господи Иисусе Христе, помилуй мя, а после обеда: Сыне Божий, помилуй мя. Это — древнее предание. Но лучше приучиться, если то можно, к произношению цельной молитвы. Разделение допуще­но по снисхождению к немощи немощных и новона­чальных.

Ученик. Помянуто ли о Иисусовой молитве в Свя­щенном Писании?

Старец. О ней говорится в святом Евангелии. Не подумай, что она — установление человеческое: она — установление Божественное. Установил и заповедал священнейшую молитву Иисусову Сам Господь наш, Иисус Христос. После Тайной Вечери, на которой со­творено величайшее из таинств христианских — святая Евхаристия, Господь, в прощальной беседе с ученика­ми Своими, пред исшествием на страшные страдания и крестную смерть для искупления ими человечества погибшего, преподал возвышеннейшее учение и важ­нейшие, окончательные заповеди. Между этими заповедями Он даровал дозволение и заповедание молить­ся именем Его [33]. Аминь, аминь, глаголю вам, сказал Он апостолам, яко елико аще чесо просите от Отца во имя Мое, даст вам (Ин.16:23). Еже аще что просите от Отца во имя Мое, то сотворю; да прославится Отец в Сыне. И аще чесо просите во имя Мое, Аз сотворю (Ин.16:13-14). Доселе не просисте ниче­соже во имя Мое: просите, и приимете, да радость ваша исполнена будет (Ин.16:24). Величие имени Господа Иисуса Хри­ста предвозвещено пророками. Указывая на имеющее совершиться искупление человеков Богочеловеком, Исаия вопиет: Се Бог Мой, Спас мой! Почерпите воду с веселием от источник спасения! И речеши в день он: хвалите Господа, воспойте имя Его: поминайте, яко вознесеся имя Его; хвалите имя Господне, яко высокая сотвори (12:2-4). Путь Гос­подень суд: уповахом во имя Твое, и память, еяже желает душа наша (Ис.26:8). Согласно с Исаией предрекает Давид: Воз­радуемся о спасении Твоем, и во имя Господа Бога нашего возвеличимся. Имя Господа Бога нашего призовем (Пс.19:6,8). Блажени людие, ведущии воскликновение — усвоившие себе умную молитву — Господи, во свете лица Твоего пойдут, и о имени Твоем возрадуются весь день, и правдою Твоею вознесутся (Пс.83:16,17).

Ученик. В чем заключается сила молитвы Иисусовой?

Старец. В Божественном имени Богочеловека, Гос­пода и Бога нашего, Иисуса Христа, апостолы, как ви­дим из книги Деяний их и из Евангелия, совершали великие чудеса именем Господа Иисуса Христа: исцеля­ли недуги, неисцелимые средствами человеческими, воскрешали мертвых, повелевали бесам, изгоняли их из одержимых ими человеков. Однажды, вскоре после вознесения Господня на небо, когда все двенадцать апо­столов пребывали еще во Иерусалиме, два из них, Петр и Иоанн, пошли для молитвы в храм Иерусалим­ский. К вратам храма, называемым красными, ежеднев­но выносили хромого от рождения и полагали на по­мост: хромой не мог ни ходить, ни стоять. Повержен­ный у врат, страдалец просил у входивших в храм милостыню, которою, как видно, питался. Когда апос­толы приблизились к красным вратам, — хромой уст­ремил к ним взоры, ожидая получить подаяние. Тогда святой Петр сказал ему: сребра и злата несть у мене, но еже имам, сие ти даю: во имя Иисуса Христа, Назорея, воз­стани и ходи (Деян.3:6). Увечный исцелел мгновенно, взошел в храм с апостолами и громко прославлял Бога. Народ, пораженный удивлением, сбежался к апостолам. Мужие Исраильтяне! — сказал святой Петр собравшемуся наро­ду, — что чудитеся о сем? или на ны что взираете? яко своею ли силою или благочестием сотворихом его ходити? Бог Ав­раамов, и Исааков, и Иаковль, Бог отец наших, прослави отрока Своего, Иисуса... и о вере имени Его сего, его же види­те и знаете, утверди имя Его (Деян.3:12-16). Весть о чуде вскоре про­неслась до враждебного Господу Иисусу Синедриона (Синедрионом называлось верховное судилище иудеев). Встревожился Синедрион вестью, схватил апостолов, отдал под стражу, а на следующий день позвал их к суду пред полное собрание свое. Призван был и исцелен­ный хромец. Когда апостолы встали посреди сонмища богоубийц, недавно заклеймивших себя казнью Богоче­ловека, во имя и именем Которого теперь совершено поразительнейшее чудо пред множеством очевидцев-свидетелей, дан был апостолам запрос: Коею силою, или коим именем сотвористе вы сие? Петр, исполнившись Святаго Духа, отвечал словами Святаго Духа, которые заключались следующими: Разумно буди всем вам и всем людем Исраилевым, яко во имя Иисуса Христа, Назорея, Его же вы распясте, Его же Бог воскреси от мертвых, о Сем сей стоит пред вами здрав: несть бо иного имене под небесем, даннаго в человецех, о нем же подобает спастися нам (Деян.4:10,12). За­печатлелись молчанием уста врагов Божиих пред не­преоборимою силою глаголов небесной истины; не нашлось многочисленное сонмище мудрых и сильных, что сказать и чем возразить на свидетельство Святаго Духа, возвещенное двумя некнижными рыбарями, запе­чатленное небесною печатью — Божиим чудом. Синед­рион прибегает к своей власти, к насилию. Несмотря на явное чудо, несмотря на свидетельство, данное истине Самим Богом, Синедрион запрещает настрого апостолам учить о имени Иисуса, даже произносить это имя. Но апостолы отвечали дерзновенно: аще пра­ведно есть пред Богом, вас послушати паче Бога, судите: не можем бо мы, яже видехом и слышахом, не глаголати (Деян.4:19,20). Си­недрион опять не находит возражения, опять прибега­ет исключительно к своей власти, повторяет строгое воспрещение. Он отпустил апостолов, ничего не сделав им, хотя и желал излить на них исступленную зло­бу: чудом всенародным связывались и настроение его и действие. Петр и Иоанн, возвратившись к своим, передали им угрозы и воспрещение верховного суди­лища. Тогда двенадцать апостолов и все члены ново­рожденной Иерусалимской Церкви пролили единодуш­но пламенную молитву к Богу: молитву противопо­ставили они силе и ненависти миродержителей — че­ловеков и демонов. Молитва эта заключалась следую­щим прошением: Господи! призри на прещения их, и даждь рабом Твоим со всяким дерзновением глаголами слово Твое, внегда руку Твою прострети Ти во исцеления, и знамением и чудесем бывати именем святым отрока Твоего Иисуса (Деян.3:6).

Ученик. Некоторые утверждают, что от упражнения Иисусовою молитвою всегда или почти всегда последу­ет прелесть, и очень запрещают заниматься этой мо­литвою.

Старец. В усвоении себе такой мысли и в таком запрещении заключается страшное богохульство, за­ключается достойная сожаления прелесть. Господь наш Иисус Христос есть единственный источник нашего спасения, единственное средство нашего спасения; че­ловеческое имя Его заимствовало от Божества Его не­ограниченную, всесвятую силу спасать нас: как же эта сила, действующая во спасение, эта единственная сила, дарующая спасение, может извратиться и дей­ствовать в погибель? Это — чуждо смысла! Это — неле­пость горестная, богохульная, душепагубная! Усвоив­шие себе такой образ мыслей точно находятся в бесов­ской прелести, обмануты лжеименным разумом, исшедшим из сатаны. Сатана восстал коварно против всесвятого и великолепного имени Господа нашего Иисуса Христа, употребляет в свое орудие слепоту и неведение человеческие, оклеветал имя, еже паче всякаго имени. О имени Иисусове всяко колено поклонится небесных и земных и преисподних (Флп.2:9,10). Запрещающим молиться молитвою Иисусовою можно отвечать словами апосто­лов Петра и Иоанна на подобное запрещение, сделан­ное Иудейским Синедрионом: праведно ли есть пред Бо­гом, вас послушати паче, неже Бога, судите. Господь Иисус заповедал молиться всесвятым именем Своим; Он дал нам бесценный дар: какое значение может иметь уче­ние человеческое, противоречащее учению Бога, вос­прещение человеческое, усиливающееся устранить и разрушить повеление Божие, отъять дар бесценный? Опасно, очень опасно проповедовать учение, против­ное тому учению, которое проповедано Евангелием. Такое начинание есть произвольное отлучение себя от благодати Божией, по свидетельству апостола (см.: Гал.1:8).

Ученик. Но старцы, которых мнение приведено мною, пользуются особенной известностью, признают­ся многими за опытнейших наставников в духовной жизни.

Старец. Апостол заповедал — правильнее — запове­дал устами апостола Святый Дух отвергать всякое уче­ние, несогласное с учением, которое благовествовали апостолы, — отвергать и тогда, когда бы Ангел с небесе благовестил это несогласное учение [34]. Так выразилось Священное Писание не потому, чтоб кто-либо из свя­тых Ангелов покусился противоречить учению Христо­ву, но потому, что учение Христово, учение Божие, проповеданное апостолами, вполне достоверно, впол­не свято, не подлежит никаким изменениям, как бы ни представлялись эти изменения основательными недостаточному, превратному знанию и плотскому мудрова­нию. Учение Христово, будучи превыше суда и челове­ков и Ангелов, принимается одною смиренною верою и само служит тем камнем, которым испытуются все прочие учения. Мнение общества человеков о наставнике монашества не имеет никакого значения, если учение этого наставника противоречит Священному Писанию и пи­санию святых отцов, если оно содержит в себе бого­хульство. Монашество наука из наук: надо знать ее, чтоб верно оценивать преподающего ее. Сказал препо­добный Макарий Великий: «Многие, представляющие­ся по наружности праведными, слывут истинными хри­стианами, но одним художникам, и из них, основатель­но знающим художество, свойственно узнавать, точно ли эти праведники имеют знание и образ Царя или же может быть вычеканено и напечатлено на них поддель­но знамение неблагонамеренными людьми? Одобрят ли или отвергнут их искусные художники? Если же не най­дется искусных художников, то некому и исследовать злохитрых делателей, потому что и они облечены в на­ружность монашествующих и христиан» (Беседа 38, гл.1). Блаженный Феофилакт Болгарский, объясняя слова Архангела Гав­риила о Иоанне, Предтече Господнем, что он будет ве­лий пред Господом (см.: Лк.1:15), говорит: «Ангел обещает, что Иоанн будет велик, но пред Господом: потому что мно­гие называются великими пред человеками, не пред Богом, а они — лицемеры». Если порочная жизнь и зло­намеренность, прикрытые лицемерством, не узнаются миром, принимаются им за добродетель: тем непости­жимее для него знание недостаточное, знание поверх­ностное, знание превратное. Мир высоко ценит теле­сные подвиги и лишения, не разбирая того, правильно ли, полезно ли употребляются они или погрешительно и в тяжкий душевный вред; мир особенно уважает то, что действует удачно на телесные чувства, что соответ­ствует понятиям мира о добродетели и о монашестве; мир любит то, что льстит и угождает ему; мир любит свое, сказал Спаситель (см.: Ин.15:18-25). Скорее ненависть мира, зло­речие мира, гонение им могут быть признаками истинного раба Божия: и это засвидетельствовано Спасите­лем (см.: Ин.15:18-25). Святые отцы завещавают избирать наставника непрелестного, непрелестность которого должна позна­ваться по согласию учения и жительства его с Священ­ным Писанием и с учением духоносных отцов [35]. Они предостерегают от учителей неискусных, чтоб не зара­зиться их лжеучением [36]. Они повелевают сличать учение учителей с учением Священного Писания и святых от­цов, согласное принимать, несогласное отвергать (преп. Симеона Нового Богослова, гл. 33). Они утверждают, что не имеющие очищенного душевного ока и не могущие познавать древа по плоду, признают учи­тельными и духовными тщеславных, пустых и лицеме­ров, а на истинных святых не обращают никакого вни­мания, находя их не знающими ничего, когда они мол­чат, — гордыми и жестокими, когда говорят [37]. Рассмотри все Священное Писание: увидишь, что в нем повсюду воз­величено и прославлено имя Господне, превознесена сила его, спасительная для человеков. Рассмотри писа­ния отцов: увидишь, что все они, без исключения, сове­туют и заповедуют упражнение молитвою Иисусовою, называют ее оружием, которого нет крепче ни на небе, ни на земле [38], называют ее Богоданным, неотъемлемым наследием, одним из окончательных и высших завеща­ний Богочеловека, утешением любвеобильным и слад­чайшим, залогом достоверным [39]. Наконец обратись к законоположению Православной Восточной Церкви: увидишь, что она для всех неграмотных чад своих, и монахов, и мирян, установила заменять псалмопение и молитвословие на келейном правиле молитвою Иисусо­вою (Псалтирь с восследованием). Что же значит пред единогласным свидетель­ством Священного Писания и всех святых отцов, пред законоположением Вселенской Церкви о молитве Иисусовой противоречащее учение некоторых слеп­цов, прославленных и прославляемых подобными им слепцами. Молдавский старец, схимонах Василий, живший в конце прошедшего столетия, изложил учение о молит­ве Иисусовой с особенной удовлетворительностью в замечаниях к сочинениям преподобных Григория Си­наита, Исихия Иерусалимского и Филофея Синайско­го. Схимонах назвал замечания свои предисловиями или предпутиями. Название очень верное! Чтение за­мечаний подготовляет к чтению упомянутых отцов, ко­торых сочинения относятся наиболее к монахам уже значительно преуспевшим. Замечания изданы Оптиной пустынью вместе с писаниями Паисия Нямецкого, ко­торого Василий был наставником, сподвижником и другом [40]. В предисловии на книгу преподобного Григория Синаита старец Василий говорит: «Некоторые, незнакомые опытно с умным деланием и мнящие о себе, что имеют дар рассуждения, оправдывают себя или, лучше сказать, отклоняют от обучения сему свя­щенному деланию тремя предлогами или изветами: во-первых, отсылая это делание к святым и бесстрастным мужам, думая, что оно принадлежит им, а не и страст­ным; во-вторых, представляя совершенное оскудение наставников и учителей такому жительству и пути; в-третьих, последующую этому деланию прелесть. Из этих предлогов или изветов первый — непотребен и несправедлив: потому что первая степень преуспеяния новоначальных монахов состоит в умалении страстей трезвением ума и блюдением сердца, то есть умною молитвою, подобающею деятельным. Второй — безрас­суден и неоснователен: потому что за недостатком наставника и учителя, Писание — нам учитель. Третий заключает в себе самообольщение: приводящие его, чи­тая писания о прелести, этим же писанием запинают себя, криво объясняя его. Вместо того, чтоб из писа­ния познавать прелесть и предостережение от нее, они превращают это писание и представляют его в основание к уклонению от умного делания. Если же ты страшишься этого делания и обучения ему от одного благоговения и простоты сердца, то и я, на этом осно­вании, страшусь, а не на основании пустых басен, по которым волка бояться, так в лес не ходить. И Бога долж­но бояться, но не убегать и не удаляться от Него по причине этого страха». Далее схимонах объясняет раз­личие между молитвою, совершаемою умом при сочув­ствии сердца и приличествующею всем благочестивым инокам и христианам, от молитвы благодатной, совер­шаемой умом в сердце или из сердца и составляющей достояние иноков преуспевших. Получившим и усвоив­шим себе несчастное предубеждение против молитвы Иисусовой, нисколько не знакомым с нею из правиль­ного и долговременного упражнения ею, было бы го­раздо благоразумнее, гораздо безопаснее воздержи­ваться от суждения о ней, сознавать свое решительное неведение этого священнейшего подвига, нежели при­нимать на себя обязанность проповеди против упраж­нения молитвою Иисусовою: провозглашать, что эта всесвятая молитва служит причиною бесовской преле­сти и душепогибели. В предостережение им нахожу необходимым сказать, что хуление молитвы именем Иисуса, приписание зловредного действия этому име­ни равновесны той хуле, которую произносили Фари­сеи на чудеса, совершаемые Господом (см.: Мф.12:31,34,36). Неведение может быть извинено на суде Божием гораздо удобнее, нежели упорное предубеждение и основанные на нем возгласы и действия. Будем помнить, что на суде Божи­ем мы должны дать отчет за каждое праздное слово (см. Мф.12:31,34,36); тем страшнее отчет за слово и слова хульные на ос­новной догмат Христианской веры. Учение о Божес­кой силе имени Иисусова имеет полное достоинство основного догмата и принадлежит к всесвятому числу и составу этих догматов. Невежественное богохульное умствование против молитвы Иисусовой имеет характер умствования еретического.

Ученик. Однако святые отцы очень остерегают за­нимающегося молитвою Иисусовою от прелести.

Старец. Да, предостерегают. Они предостерегают от прелести и находящегося в послушании, и безмолв­ника, и постника — словом сказать, всякого, упражня­ющегося какою бы то ни было добродетелью. Источ­ник прелести, как и всякого зла — диавол, а не какая-нибудь добродетель. «Со всей осмотрительностью должно наблюдать, — говорит святой Макарий Вели­кий, — устрояемые врагом (диаволом) со всех сторон козни, обманы и злоковарные действия. Как Святый Дух чрез Павла всем служит для всех (см.: 1Кор.11:14): так и лукавый дух старается злобно быть всем для всех, чтоб всех низвести в погибель. С молящимися притворяется и он молящимся, чтоб по поводу молитвы ввести в высоко­умие; с постящимися постится, чтоб обольстить их са­момнением и привести в умоисступление; со сведущи­ми Священное Писание и он устремляется в исследо­вание Писания, ища, по-видимому, знания, в сущности же стараясь привести их к превратному разумению Писания; с удостоившимися осияния светом, представ­ляется и он имеющим этот дар, как говорит Павел: са­тана преобразуется в ангела светла (2Кор.11:14), чтоб, прельстив привидением как бы света, привлечь к себе. Просто сказать: он принимает на себя для всех всякие виды, чтоб действием, подобным действию добра, порабо­тить себе подвижника и, прикрывая себя благовидно­стью, низвергнуть его в погибель» (см.: Слово 7, гл.9). Мне случалось видеть старцев, занимавшихся исключительно усилен­ным телесным подвигом и пришедших от него в вели­чайшее самомнение, величайшее самообольщение. Ду­шевные страсти их — гнев, гордость, лукавство, непо­корство — получили необыкновенное развитие.

Самость и самочиние преобладали в них окончатель­но. Они с решительностью и ожесточением отвергали все душеспасительнейшие советы и предостережения духовников, настоятелей, даже святителей: они, попи­рая правила не только смирения, но и скромности, самого приличия, не останавливались выражать пре­небрежение к этим лицам самым наглым образом.

Некоторый египетский инок, в начале IV века, сде­лался жертвою ужаснейшей бесовской прелести. Пер­воначально он впал в высокоумие, потом, по причине высокоумия, поступил под особенное влияние лукавого духа. Диавол, основываясь на произвольном высоко­умии инока, озаботился развить в нем этот недуг, чтоб при посредстве созревшего и окрепшего высокоумия окончательно подчинить себе инока, вовлечь его в ду­шепогибель. Вспомоществуемый демоном инок достиг столь бедственного преуспеяния, что становился босы­ми ногами на раскаленные угли и, стоя на них, прочи­тывал всю молитву Господню Отче наш. Разумеется, люди, не имевшие духовного рассуждения, видели в этом действии чудо Божие, необыкновенную святость инока, силу молитвы Господней и прославляли инока похвалами, развивая в нем гордость и способствуя ему губить себя. Ни чуда Божия, ни святости инока тут не было: сила молитвы Господней тут не действовала: тут действовал сатана, основываясь на самообольщении человека, на ложно направленном произволении его; тут действовала бесовская прелесть. Спросишь: какое же значение имела в бесовском действии молитва Гос­подня? Ведь прельщенный читал ее и приписывал дей­ствию ее совершавшееся чудо. Очевидно: молитва Гос­подня не принимала тут никакого участия: прельщен­ный, по собственному произволению, по собственному самообольщению и по обольщению демонскому упот­ребил против себя духовный меч, данный человекам во спасение. Заблуждение и самообольщение еретиков всегда прикрывались злоупотреблением слова Божия, прикрывались с утонченным лукавством: и в повеству­емом событии заблуждение человеческое и бесовская прелесть, с тою же целью, прикрывались коварно мо­литвою Господнею. Несчастный инок полагал, что он стоит на раскаленных углях босыми ногами по дей­ствию молитвы Господней, за чистоту и высоту своей подвижнической жизни, а он стоял на них по действию бесовскому. Точно таким образом самообольщение и бесовская прелесть прикрываются иногда как бы дей­ствием молитвы Иисусовой, а неведение приписывает действию этой святейшей молитвы то, что должно приписывать совокупному действию сатаны и челове­ка, человека, предавшегося руководству сатаны. Упомя­нутый египетский инок перешел от мнимой святости к необузданному сладострастию, потом к совершенному умоисступлению и, кинувшись в разжженную печь об­щественной бани, сгорел. Вероятно: или объяло его отчаяние, или представилось ему в печи какое-либо об­манчивое привидение (Четьи-Минеи. Житие преп. Пахомия Великого, 15 мая).

Ученик. Что в человеке, какое условие в нем самом делает его способным к прелести?

Старец. Преподобный Григорий Синаит говорит: «Вообще одна причина прелести — гордость» (Глава 131. Добротолюбие, ч. 1). В гор­дости человеческой, которая есть самообольщение, диавол находит для себя удобное пристанище и присо­единяет свое обольщение к самообольщению челове­ческому. Всякий человек более или менее склонен к прелести: потому что самая чистая природа человеческая имеет в себе нечто горделивое (преп. Макарий Великий, Беседа 7, гл.4).

Основательны предостережения отцов! Должно быть очень осмотрительным, должно очень охранять себя от самообольщения и прелести. В наше время, при совершенном оскудении боговдохновенных наставников, нужна особенная осторожность, особенная бди­тельность над собою. Они нужны при всех иноческих подвигах: наиболее нужны при молитвенном подвиге, который из всех подвигов — возвышеннейший, душеспасительнейший, наиболее наветуемый врагами (преп. Макарий Великий, Слово 3, гл.2). Со страхом жительствуйте (Пет.1:17), завещавает апостол. В упраж­нении молитвою Иисусовою есть свое начало, своя постепенность, свой конец бесконечный. Необходимо начинать упражнение с начала, а не с середины и не с конца. Святейший Каллист, патриарх Константино­польский, живописуя духовные плоды этой молитвы, говорит: «Никто из не наученных тайнам или из тре­бующих млека, услыша высокое учение о благодатном действии молитвы, да не осмелится прикоснуться к нему. Возбранена такая несвоевременная попытка. По­кусившихся на нее и взыскавших преждевременно того, что приходит в свое время, усиливающихся взой­ти в пристанище бесстрастия в не соответствующем ему устроении отцы признают не иначе, как находящимися в умопомешательстве. Невозможно читать книг тому, кто не выучился грамоте» (Главы о молитве, гл. 8. Добротолюбие, ч. 2).

Ученик. Что значит начинать упражнение молитвою Иисусовою с средины и конца и что значит начинать это упражнение с начала?

Старец. Начинают с средины те новоначальные, которые, прочитав в отеческих писаниях наставление для упражнения в молитве Иисусовой, данное отцами безмолвникам, то есть монахам, уже весьма преуспев­шим в монашеском подвиге, необдуманно принимают это наставление в руководство своей деятельности. На­чинают с средины те, которые без всякого предвари­тельного приготовления усиливаются взойти умом в сер­дечный храм и оттуда воссылать молитву. С конца начи­нают те, которые ищут немедленно раскрыть в себе благодатную сладость молитвы и прочие благодатные действия ее. Должно начинать с начала, то есть совершать молитву со вниманием и благоговением, с целью покаяния, заботясь единственно о том, чтоб эти три качества постоянно соприсутствовали молитве. Так и святой Иоанн Лествичник, этот великий делатель сер­дечной благодатной молитвы, предписывает находя­щимся в послушании молитву внимательную, а созрев­шим для безмолвия молитву сердечную. Для первых он признает невозможною молитву, чуждую рассеянности, а от вторых требует такой молитвы [41]. В обществе чело­веческом должно молиться одним умом, а наедине — и умом, и устами, несколько вслух себе одному [42]. Особен­ное попечение, попечение самое тщательное должно быть принято о благоустроении нравственности сооб­разно учению Евангелия. Опыт не замедляет открыть уму молящегося теснейшую связь между заповедями Евангелия и молитвою Иисусовою. Эти заповеди служат для этой молитвы тем, чем служит елей для горящего светильника; без елея светильник не может быть возжен; при оскудении елея не может гореть: он гаснет, разливая вокруг себя дым зловонный. Образуется нрав­ственность по учению Евангелия очень удобно при прохождении монастырских послушаний, когда послушания проходятся в том разуме, в каком заповедано проходить их святыми отцами. Истинное послушание служит основанием, законной дверью для истинного безмол­вия [43]. Истинное безмолвие состоит в усвоившейся сер­дцу Иисусовой молитве, — и некоторые из святых отцов совершили великий подвиг сердечного безмолвия и зат­вора, окруженный молвою человеческою [44]. Единствен­но на нравственности, приведенной в благоустройство евангельскими заповедями, единственно на этом твер­дом камне евангельском, может быть воздвигнут вели­чественный, священный, невещественный храм бого­угодной молитвы. Тщетен труд зиждущего на песце: на нравственности легкой,  колеблющейся (см.: Мф.7:26).  Нравствен­ность, приведенную в стройный, благолеплый порядок, скрепленную навыком в исполнении евангельских запо­ведей, можно уподобить несокрушимому серебряному или золотому сосуду, который один только способен до­стойно принять и благонадежно сохранить в себе бес­ценное, духовное миро: молитву.

Святой Симеон Новый Богослов, рассуждая о слу­чающейся безуспешности молитвенного подвига и о плевелах прелести, возникающих из него, приписыва­ет причину и безуспешности, и прелести несохране­нию правильности и постепенности в подвиге. «Хотя­щие взойти, — говорит Богослов, — на высоты молит­венного преуспеяния, да не начинают идти сверху вниз, но да восходят снизу вверх, сперва на первую ступень лестницы, потом на вторую, далее на третью, наконец, на четвертую. Таким образом, всякий может восстать от земли и взойти на небо. Во-первых, он дол­жен подвизаться, чтоб укротить и умалить страсти. Во-вторых, он должен упражняться в псалмопении, то есть в молитве устной: когда умалятся страсти, тогда молит­ва, естественно доставляя веселие и радость языку, вменяется благоугодною Богу. В-третьих, он должен за­ниматься умною молитвою. Здесь разумеется молитва, совершаемая умом в сердце: молитву внимательную новоначальных, при сочувствии сердца, отцы редко удостаивают наименования умной молитвы, причисляя ее более к устной. В-четвертых, он должен восходить к видению. Первое составляет принадлежность новона­чальных; второе — возрастающих в преуспеяние; тре­тье — достигших крайнего преуспеяния; четвертое — совершенных». Далее Богослов говорит, что и подви­зающиеся о умалении страстей должны приобучаться к хранению сердца и к внимательной молитве Иисусо­вой, соответствующей их устроению [45]. В общежитиях Пахомия Великого, произведших возвышеннейших де­лателей умной молитвы, каждого вновь вступившего в монастырь, во-первых, занимали телесными трудами, под руководством старца, в течение трех лет. Телесны­ми трудами, частыми наставлениями старца, ежеднев­ной исповедью внешней и внутренней деятельности, отсечением воли обуздывались страсти могущественно и быстро, доставлялась уму и сердцу значительная чисто­та. При упражнении в трудах преподавалось новоначаль­ному соответствующее устроению его делание молитвы. По истечении трех лет требовалось от новоначальных изучение наизусть всего Евангелия и Псалтири, а от способных и всего Священного Писания, что необыкно­венно развивает устную внимательную молитву. Уже после этого начиналось тайноучение умной молитве: объяснялось оно обильно и Новым, и Ветхим Завета­ми [46]. Таким образом, монахи вводились в правильное понимание умной молитвы и в правильное упражнение ею. От прочности основания и от правильности в упражнении — дивным было преуспеяние [47].

Ученик. Имеется ли какое верное средство к предох­ранению себя от прелести вообще, при всех подвигах монашеских, и в частности при упражнении молитвою Ииусовою?

Старец. Как гордость есть вообще причина прелес­ти, так смирение — добродетель, прямо противополож­ная гордости — служит верным предостережением и предохранением от прелести. Святой Иоанн Лествич­ник назвал смирение погублением страстей (Лествица, заглавие 25-го Слова). Очевидно что в том, в ком не действуют страсти, в ком обузданы страсти, не может действовать и прелесть: потому что прелесть есть страстное или пристрастное уклонение души ко лжи на основании гордости.

При упражнении же молитвою Иисусовою и вооб­ще молитвою вполне и со всею верностью предохраняет вид смирения, называемый плачем. Плач есть сер­дечное чувство покаяния, спасительной печали о гре­ховности и разнообразной, многочисленной немощи человека. Плач есть дух сокрушен, сердце сокрушенно и сми­ренно, которое Бог не уничижит (Пс.50:19), то есть не предаст во власть и поругание демонам, как предается им сердце гордое, исполненное самомнения, самонадеянности, тщеславия. Плач есть та единственная жертва, которую Бог принимает от падшего человеческого духа, до обновления человеческого духа Святым Божиим Духом. Да будет наша молитва проникнута чувством покаяния, да совокупится она с плачем, — и прелесть никогда не воздействует в нас. Святой Григорий Синаит, в послед­ней статье своего сочинения (Добротолюбие, ч.1), в которой изложены им для подвижников молитвы предостережения от ду­шепагубной прелести, говорит: «Не малый труд — дос­тигнуть точно истины и соделаться чистым от всего, сопротивного благодати: потому что обычно диаволу показывать, особливо пред новоначальными, свою пре­лесть в образе истины, давая лукавому вид духовного. По этой причине подвизающийся в безмолвии достичь чистой молитвы должен шествовать мысленным путем молитвы со многим трепетом и плачем, с испрошени­ем наставления у искусных, всегда плакать о своих гре­хах, печалясь и боясь, как бы не подвергнуться муке или не отпасть от Бога, не отлучиться от Него в этом или будущем веке. Если диавол увидит, что подвижник живет плачевно, то не пребывает при нем, не терпя смирения, происходящего от плача... Великое оружие иметь при молитве и плач. Непрелестная молитва со­стоит в теплоте с молитвою Иисусовою, которая (молитва Иисусова) и влагает огнь в землю сердца наше­го, в теплоте, попаляющей страсти, как терние, произ­водящей в душе веселие и тихость. Теплота эта не приходит с правой или с левой стороны и не сверху, но прозябает в самом сердце, как источник воды от Животворящего Духа [48]. Возлюби ее единую найти и стяжать в сердце, соблюдая твой ум присно-немечтатель­ным, чуждым разумений и помышлений, и не бойся. Сказавший: Дерзайте Аз есмь, не бойтеся (Мф.14:27), Он — с нами. Он — Тот, Кого мы ищем. Он всегда защитит нас, — и мы не должны бояться или воздыхать, призывая Бога. Если некоторые и совратились, подвергшись умопов­реждению; то знай, что они подверглись этому от само­чиния и высокомудрия». Ныне, по причине совершен­ного оскудения духоносных наставников, подвижник молитвы вынужден исключительно руководствоваться Священным Писанием и писаниями отцов (преп. Нил Сорский, предисловие к преданию). Это гораз­до труднее. Новая причина для сугубого плача!


Отдел II

О прелести


Ученик. Дай точное и подробное понятие о прелес­ти. Что такое — прелесть?

Старец. Прелесть есть повреждение естества чело­веческого ложью. Прелесть есть состояние всех чело-веков, без исключения, произведенное падением пра­отцев наших. Все мы — в прелести [49]. Знание этого есть величайшее предохранение от прелести. Величайшая прелесть признавать себя свободным от прелести. Все мы обмануты, все обольщены, все находимся в ложном состоянии, нуждаемся в освобождении истиною. Исти­на есть Господь наш Иисус Христос (см.: Ин.8:32-14, 6). Усвоимся этой Истине верою в Нее; возопием молитвою к этой Исти­не, — и Она извлечет нас из пропасти самообольщения и обольщения демонами. Горестно — состояние наше! Оно — темница, из которой мы молим извести нашу душу, исповедатися имени Господню (Пс.141:8). Оно — та мрачная земля, в которую низвергнута жизнь наша позавидовавшим нам и погнавшим нас врагом (см.: Пс.142:3). Оно — плотское мудрование (см.: Рим.8:6) и лжеименный разум (см.: 1Тим.6:20), кото­рыми заражен весь мир, не признающий своей болез­ни, провозглашающий ее цветущим здравием. Оно — плоть и кровь, которые Царствия Божия наследити не могут (1Кор.15:50). Оно — вечная смерть, врачуемая и уничтожае­мая Господом Иисусом, Который есть воскрешение и жи­вот (Ин.11:25). Таково наше состояние. Зрение его — новый повод к плачу. С плачем возопием ко Господу Иисусу, чтоб Он вывел нас из темницы, извлек из пропастей земных, исторг из челюстей смерти. «Господь наш Иисус Христос, — говорит преподобный Симеон Но­вый Богослов, — потому и сошел к нам, что восхотел изъять нас из плена и из злейшей прелести» (начало 3-го Слова).

Ученик. Это объяснение не довольно доступно для моих понятий: нуждаюсь в объяснении более простом, более близком к моему уразумению.

Старец. В средство погубления человеческого рода употреблена была падшим ангелом ложь (Быт.3:13). По этой причине Господь назвал диавола ложью, отцем лжи и че­ловекоубийцею искони (Ин.8:44). Понятия о лжи Господь тесно соединил с понятием о человекоубийстве: потому что последнее есть непременное последствие первой. Сло­вом «искони» указывается на то, что ложь с самого на­чала послужила для диавола орудием к человекоубий­ству и постоянно служит ему орудием к человекоубий­ству, к погублению человеков. Начало зол — ложная мысль! Источник самообольщения и бесовской преле­сти — ложная мысль! Причина разнообразного вреда и погибели — ложная мысль! При посредстве лжи диа­вол поразил вечною смертью человечество в самом корне его, в праотцах. Наши праотцы прельстились, то есть признали истиною ложь и, приняв ложь под личиною истины, повредили себя неисцельно смерто­носным грехом, что засвидетельствовала и праматерь наша. Змий прельсти мя — сказала она — и ядох (Быт.3:13). С того времени естество наше, зараженное ядом зла, стремит­ся произвольно и невольно ко злу, представляющемуся доб­ром и наслаждением искаженной воле, извращенному разуму, извращенному сердечному чувству. Произволь­но: потому что в нас еще есть остаток свободы в из­брании добра и зла. Невольно: потому что этот оста­ток свободы не действует как полная свобода; он дей­ствует под неотъемлемым влиянием повреждения грехом. Мы родимся такими; мы не можем не быть такими: и потому все мы, без всякого исключения, на­ходимся в состоянии самообольщения и бесовской прелести. Из этого воззрения на состояние человеков в отношении к добру и злу, на состояние, которое по необходимости принадлежит каждому человеку, выте­кает следующее определение прелести, объясняющее ее со всею удовлетворительностью: прелесть есть усвое­ние человеком лжи, принятой им за истину. Прелесть дей­ствует первоначально на образ мыслей; будучи приня­та и извратив образ мыслей, она немедленно сообща­ется сердцу, извращает сердечные ощущения; овладев сущностью человека, она разливается на всю деятель­ность его, отравляет самое тело, как неразрывно свя­занное Творцом с душою. Состояние прелести есть со­стояние погибели или вечной смерти.

Со времени падения человека диавол получил к нему постоянно свободный доступ [50]. Диавол имеет право на этот доступ: его власти, повиновением ему, человек подчинил себя произвольно, отвергнув пови­новение Богу. Бог искупил человека. Искупленному человеку предоставлена свобода повиноваться или Богу, или диаволу, а чтоб свобода эта вынаружилась непри­нужденно, оставлен диаволу доступ к человеку. Очень естественно, что диавол употребляет все усилия удер­жать человека в прежнем отношении к себе или даже привести в большее порабощение. Для этого он упот­ребляет прежнее и всегдашнее свое оружие — ложь. Он старается обольстить и обмануть нас, опираясь на наше состояние самообольщения; наши страсти — эти болезненные влечения — он приводит в движение; пагубные требования их облачает в благовидность, уси­ливается склонить нас к удовлетворению страстям. Верный Слову Божию не дозволяет себе этого удовлет­ворения, обуздывает страсти, отражает нападения вра­га (см.: Иак.4:7): действуя под руководством Евангелия против соб­ственного самообольщения, укрощая страсти, этим уничтожая мало-помалу влияние на себя падших духов, он мало-помалу выходит из состояния прелести в об­ласть истины и свободы (см.: Ин.8:32), полнота которых доставля­ется осенением Божественной благодати. Не верный учению Христову, последующий своей воле и разуму подчиняется врагу и из состояния самообольщения пе­реходит к состоянию бесовской прелести, теряет оста­ток своей свободы, вступает в полное подчинение диа­волу. Состояние людей в бесовской прелести бывает очень разнообразно, соответствуя той страсти, кото­рою человек обольщен и порабощен, соответствуя той степени, в которой человек порабощен страсти. Но все, впавшие в бесовскую прелесть, то есть чрез разви­тие собственного самообольщения вступившие в обще­ние с диаволом и в порабощение ему, — находятся в прелести, суть храмы и орудия бесов, жертвы вечной смерти; жизни в темницах ада.

Ученик. Исчисли виды бесовской прелести, проис­ходящей от неправильного упражнения молитвою.

Старец. Все виды бесовской прелести, которым подвергается подвижник молитвы, возникают из того, что в основание молитвы не положено покаяние, что покаяние не сделалось источником, душою, целью молитвы. «Если кто, — говорит преподобный Григорий Синаит в вышеприведенной статье, — с самонадеянно­стью, основанной на самомнении [51], мечтает достиг­нуть в высокие молитвенные состояния и стяжал ревность не истинную, а сатанинскую, того диавол удоб­но опутывает своими сетями, как своего служителя». Всякий, усиливающийся взойти на брак Сына Божия не в чистых и светлых одеждах, устраиваемых покая­нием, а прямо в своем рубище, в состоянии ветхости, греховности и самообольщения, извергается вон, во тму кромешную: в бесовскую прелесть. Совещаю тебе, говорит Спаситель призванному к таинственному жре­честву, купити от Мене злато разженно огнем, да обога­тишися, и одеяние бело, да облечешися, и да не явится срамо­та наготы твоея: и коллурием слез помажи чувственные очи твои и очи ума, да видиши. Аз, ихже аще люблю, обли­чаю и наказую. Ревнуй убо, и покайся (Апок.3:18,19). Покаяние и се, из чего оно составляется, как то: сокрушение или болез­нование духа, плач сердца, слезы, самоосуждение, па­мятование и предощущение смерти, суда Божия и веч­ных мук, ощущение присутствия Божия, страх Божий, суть дары Божии, дары великой цены, дары первона­чальные и основные, залоги даров высших и вечных. Без предварительного получения их подаяние последу­ющих даров — невозможно. «Как бы ни возвышенны были наши подвиги, — сказал святой Иоанн Лествич­ник, — но если мы не стяжали болезнующего сердца, то эти подвиги и ложны, и тщетны» (Лествица, Слово 7). Покаяние, со­крушение духа, плач суть признаки, суть свидетельство правильности молитвенного подвига; отсутствие их — признак уклонения в ложное направление, признак самообольщения, прелести или бесплодия. То или дру­гое, то есть прелесть или бесплодие, составляют не­избежное последствие неправильного упражнения молитвою, а неправильное упражнение молитвою не­разлучно с самообольщением.

Самый опасный неправильный образ молитвы за­ключается в том, когда молящийся сочиняет силою во­ображения своего мечты или картины, заимствуя их, по-видимому, из Священного Писания, в сущности же из своего собственного состояния, из своего падения, из своей греховности, из своего самообольщения, — этими картинами льстит своему самомнению, своему тщесла­вию, своему высокоумию, своей гордости, обманывает себя. Очевидно, что все, сочиняемое мечтательностью нашей падшей природы, извращенной падением приро­ды, не существует на самом деле, — есть вымысел и ложь, столько свойственные, столько возлюбленные падшему ангелу. Мечтатель, с первого шагу на пути мо­литвенном, исходит из области истины, вступает в об­ласть лжи, в область сатаны, подчиняется произвольно влиянию сатаны. Святой Симеон Новый Богослов опи­сывает молитву мечтателя и плоды ее так: «Он возводит к небу руки, глаза и ум, воображает в уме своем — по­добно Клопштоку и Мильтону — Божественные совещания, небесные блага, чины святых Ангелов, селения свя­тых, короче, собирает в воображении своем все, что слышал в Божественном Писании, рассматривает это во время молитвы, взирает на небо, всем этим возбуж­дает душу свою к Божественному желанию и любви, иногда проливает слезы и плачет. Таким образом, мало-помалу кичится сердце его, не понимая того умом; он мнит, что совершаемое им есть плод Божественной бла­годати к его утешению, и молит Бога, чтоб сподобил его всегда пребывать в этом делании. Это признак пре­лести. Такой человек, если и будет безмолвствовать совершенным безмолвием, не может не подвергнуться умоисступлению и сумасшествию. Если же не случится с ним этого; однако ему невозможно никогда достиг­нуть духовного разума и добродетели или бесстрастия. Таким образом прельстились видевшие свет и сияние этими телесными очами, обонявшие благовония обо­нянием своим, слышавшие гласы ушами своими. Одни из них возбесновались и переходили умоповрежденны­ми с места на место; другие приняли беса, преобразив­шегося в Ангела светлого, прельстились и пребыли не­исправленными даже до конца, не принимая совета ни от кого из братии; иные из них, подучаемые диаволом, убили сами себя; иные низверглись в пропасти; иные удавились. И кто может исчислить различные прельще­ния диавола, которыми он прельщает и которые неис­поведимы? Впрочем, из сказанного нами всякий разум­ный человек может научиться, какой вред происходит от этого образа молитвы. Если же кто из употребляю­щих его и не подвергнется ни одному из вышесказан­ных бедствий по причине сожительства с братией, по­тому что таким бедствиям подвергаются наиболее от­шельники, живущие наедине: но таковый проводит всю жизнь свою безуспешно» (О первом образе внимания и молитве. Добротолюбие, ч.1).

Все святые отцы, описавшие подвиг умной молит­вы, воспрещают не только составлять произвольные мечты, но и преклоняться произволением и сочувстви­ем к мечтам и привидениям, которые могут предста­виться нам неожиданно, независимо от нашего произ­воления. И это случается при молитвенном подвиге, особливо в безмолвии. «Никак не прими, — говорит преподобный Григорий Синаит, — если увидишь что-либо чувственными очами или умом, вне или внутри тебя, будет ли то образ Христа или Ангела, или какого святого, или если представится тебе свет... Будь внима­телен и осторожен! Не позволь себе доверить чему-либо, не вырази сочувствия и согласия, не вверься по­спешно явлению, хотя бы оно было истинное и бла­гое; пребывай хладным к нему и чуждым, постоянно сохраняя ум твой безвидным, не составляющим из себя никакого изображения и не запечатленным никаким изображением. Увидевший что-либо в мысли или чув­ственно, хотя бы то было и от Бога, и принимающий поспешно, удобно впадает в прелесть, по крайней мере, обнаруживает свою наклонность и способность к пре­лести, как принимающий явления скоро и легкомыс­ленно. Новоначальный должен обращать все внимание на одно сердечное действие, одно это действие призна­вать непрелестным, — прочего же не принимать до вре­мени вступления в бесстрастие. Бог не прогневляется на того, кто, опасаясь прелести, с крайней осмотритель­ностью наблюдает за собою, если он и не примет чего, посланного от Бога, не рассмотрев посланное со всею тщательностью; напротив того, Бог похваляет такого за его благоразумие» (О первом образе внимания и молитве. Добротолюбие, ч.1). Святой Амфилохий, с юности вступивший в монашество, удостоился в зрелых летах и в старости проводить жизнь отшельническую в пустыне. Заключась в пещеру, он упражнялся в безмолвии и дос­тиг великого преуспеяния. Когда совершилось сорок лет его отшельнической жизни, — явился ему ночью Ангел и сказал: Амфилохий, иди в город и паси духов­ных овец. Амфилохий пребыл во внимании себе и не обратил внимания на повеление Ангела. На другую ночь снова явился Ангел и повторил повеление, при­совокупив, что оно от Бога. И опять Амфилохий не оказал повиновения Ангелу, опасаясь быть обольщен­ным и вспоминая слова апостола, что и сатана преоб­разуется в Ангела светлого (см.: 2Кор.11:14). На третью ночь снова явился Ангел и, удостоверив о себе Амфилохия славословием Бога, нетерпимым духами отверженны­ми, взял старца за руку, вывел из кельи, привел к церк­ви, находившейся вблизи. Двери церковные отвори­лись сами собою. Церковь освещалась небесным све­том; в ней присутствовало множество святых мужей в белых ризах с солнцеобразными лицами. Они руко­положили Амфилохия во епископа города Иконии (Четьи-Минеи, 23 ноября). При противоположном поведении, преподобные Исаа­кий и Никита Печерские, новые и неопытные в отшельнической жизни, подверглись ужаснейшему бед­ствию, опрометчиво вверившись представившемуся им привидению. Первому явилось множество демонов в сиянии: один из демонов принял вид Христа, прочие вид святых Ангелов. Второго обольстил демон сперва благоуханием и гласом, как бы Божиим, потом пред­став ему очевидно в виде Ангела (Патерик Печерский). Опытные в мона­шеской жизни иноки, истинно святые иноки гораздо более опасаются прелести, гораздо более не доверяют себе, нежели новоначальные, особливо те из новона­чальных, которые объяты разгорячением к подвигу. С сердечной любовью предостерегает от прелести пре­подобный Григорий Синаит безмолвника, для которо­го написана его книга: «Хочу, чтоб ты имел определен­ное понятие о прелести: хочу этого с той целью, чтоб ты мог предохранить себя от прелести, чтоб при стремлении, не озаренном должным ведением, ты не причинил себе великого вреда, не погубил души твоей. Свободное произволение человека удобно прекло­няется к общению с противниками нашими, в осо­бенности произволение неопытных, новых в подвиге, как еще обладаемых демонами» (О первом образе внимания и молитве. Добротолюбие, ч.1). Как это верно! Склоняется, влечется наше свободное произволение к прелести: потому что всякая прелесть льстит нашему самомнению, нашему тщеславию, нашей гордости. «Бесы находятся вблизи и окружают новоначальных и самочинных, распростирая сети помыслов и пагубных мечтаний, устраивая пропасти падений. Город новона­чальных, — все существо каждого из них, — находится еще в обладании варваров... По легкомыслию не вда­вайся скоро тому, что представляется тебе, но пребы­вай тяжким, удерживая благое со многим рассмотре­нием и отвергая лукавое... Знай, что действия благодати — ясны; демон преподать их не может: он не может преподать ни кротости, ни тихости, ни смирения, ни ненависти к миру; он не укрощает страстей и сластолюбия, как это делает благодать. Действия его: дмение (надменность, напыщенность), высокоумие, страхование — словом, все виды злобы. По действию возмо­жешь познать свет, воссиявший в душе твоей, Божий ли он, или от сатаны» (Добротолюбие, ч.1. О прелести и проч.). Надо знать, что такое рас­смотрение — принадлежность преуспевших иноков, никак не новоначальных. Преподобный Синаит бесе­дует, хотя с новоначальным, но с новоначальным по безмолвной жизни, который и по пребыванию в мона­шестве, и по телесному возрасту был старец, как вид­но из книги.

Ученик. Не случилось ли тебе видеть кого-либо, пришедшего в бесовскую прелесть от развития мечта­тельности при упражнении молитвою?

Старец. Случалось. Некоторый чиновник, живший в Петербурге, занимался усиленным молитвенным под­вигом и пришел от него в необычайное состояние. О подвиге своем и о последствиях его он открывал тог­дашнему протоиерею церкви Покрова Божией Матери, что в Коломне. Протоиерей, посетив некоторый мона­стырь Санкт-Петербургской епархии, просил одного из монашествующих того монастыря побеседовать с чи­новником. «Странное положение, в которое чиновник пришел от подвига, — говорил справедливо протоие­рей, — удобнее может быть объяснено жителями мона­стыря, как более знакомыми с подробностями и слу­чайностями аскетического подвига». Монах согласился, Чрез некоторое время чиновник прибыл в монастырь. При беседе его с монахом присутствовал и я. Чиновник начал тотчас рассказывать о своих видениях, что он постоянно видит при молитве свет от икон, слы­шит благоухание, чувствует во рту необыкновенную сладость и так далее. Монах, выслушав этот рассказ, спросил чиновника: «Не приходила ли вам мысль убить себя?» — «Как же! — отвечал чиновник, — я уже был кинувшись (оборот речи, употребляемый жителями Петербурга) в Фонтанку, да меня вытащили». Оказалось, что чиновник употреблял образ молитвы, опи­санный святым Симеоном, разгорячил воображение и кровь, причем человек делается очень способным к усиленному посту и бдению. К состоянию самооболь­щения, избранному произвольно, диавол присоединил свое, сродное этому состоянию действие, — и человеческое самообольщение перешло в явную бесовскую прелесть. Чиновник видел свет телесными очами: бла­гоухание и сладость, которые он ощущал, были также чувственные. В противоположность этому, видения свя­тых и их сверхъестественные состояния вполне духов­ны (св. Исаак Сирский. Слово 55): подвижник соделывается способным к ним не прежде, как по отверзении очей души Божественной благодатью, причем оживают и прочие чувства души, дотоле пребывающие в бездействии [52]; принимают уча­стие в благодатном видении и телесные чувства свя­тых, но тогда, когда тело перейдет из состояния страс­тного в состояние бесстрастное. Монах начал уговаривать чиновника, чтоб он оставил употребляемый им способ молитвы, объясняя и неправильность способа, и неправильность состояния, доставляемого способом. С ожесточением воспротивился чиновник совету. «Как отказаться мне от явной благодати!» — возражал он. Вслушиваясь в поведания чиновника о себе, я по­чувствовал к нему неизъяснимую жалость, и вместе представлялся он мне каким-то смешным. Например, он сделал монаху следующий вопрос: «Когда от обиль­ной сладости умножится у меня во рту слюна, то она начинает капать на пол: не грешно ли это?» Точно: находящиеся в бесовской прелести возбуждают к себе сожаление, как не принадлежащие себе и находящиеся, по уму и сердцу, в плену у лукавого, отверженного духа. Представляют они собою и смешное зрелище: посмеянию предаются они овладевшим ими лукавым духом, который привел их в состояние уничижения, обольстив тщеславием и высокоумием. Ни плена свое­го, ни странности поведения прельщенные не понима­ют, сколько бы ни были очевидными этот плен, эта странность поведения. — Зиму 1828/1829 года прово­дил я в Площанской пустыни (Орловской епархии). В то время жил там старец, находившийся в прелести. Он отсек себе кисть руки, полагая исполнить этим евангельскую заповедь, и рассказывал всякому, кому угодно было выслушать его, что отсеченная кисть руки соделалась святыми мощами, что она хранится и чествуется благолепно в Московском Симонове монастыре, что он, старец, на­ходясь в Площанской пустыни в пятистах верстах от Симонова, чувствует, когда Симоновский архимандрит с братиею прикладываются к руке. Со старцем делалось содрогание, причем он начинал шипеть очень громко: он признавал это явление плодом молитвы, но зрите­лям оно представлялось извращением себя, достойным лишь сожаления и смеха. Дети, жившие в монастыре по сиротству, забавлялись этим явлением и копирова­ли его перед глазами старца. Старец приходил в гнев, кидался то на одного, то на другого мальчика, трепал их за волоса. Никто из почтенных иноков обители не мог уверить прельщенного, что он находится в ложном состоянии, в душевном расстройстве.

Когда чиновник ушел, я спросил монаха: «С чего пришло ему на мысль спросить чиновника о покуше­нии на самоубийство?» Монах отвечал: «Как среди пла­ча по Богу приходят минуты необыкновенного успоко­ения совести, в чем заключается утешение плачущих; так и среди ложного наслаждения, доставляемого бе­совской прелестью, приходят минуты, в которые прелесть как бы разоблачается и дает вкусить себя так, как она есть. Эти минуты — ужасны! Горечь их и произво­димое этой горечью отчаяние невыносимы. По этому состоянию, в которое приводит прелесть, всего бы лег­че узнать ее прельщенному и принять меры к исце­лению себя. Увы! Начало прелести — гордость, и плод ее — преизобильная гордость. Прельщенный, призна­ющий себя сосудом Божественной благодати, презира­ет спасительные предостережения ближних, как это заметил святой Симеон. Между тем припадки отчаяния становятся сильнее и сильнее: наконец, отчаяние об­ращается в умоисступление и увенчавается самоубий­ством. В начале нынешнего столетия подвизался в Со­фрониевой пустыни (Курской епархии) схимонах Феодосий, привлекший к себе уважение и братства, и мирян строгим, возвы­шенным жительством. Однажды представилось ему, что он был восхищен в рай. По окончании видения он пошел к настоятелю, поведал подробно о чуде и присо­вокупил выражение сожаления, что он видел в раю только себя, не видел никого из братии. Эта черта ускользнула из внимания настоятеля: он созвал братию, в сокрушении духа пересказал им о видении схимона­ха и увещавал к жизни, более усердной и богоугодной. По прошествии некоторого времени начали обнаружи­ваться в действиях схимонаха странности. Дело кончи­лось тем, что он найден удавившимся в своей келье». Со мною был следующий достойный замечания случай. Посетил меня однажды Афонский иеросхимо­нах, бывший в России за сбором. Мы сели в моей при­емной келье, и он стал говорить мне: «Помолись о мне, отец: я много сплю, много ем». Когда он говорил мне это, я ощутил жар, из него исходивший, почему и отвечал ему: «Ты не много ешь и не много спишь, но нет ли в тебе чего особенного?» — и просил его войти во внутреннюю мою келью. Идя пред ним и отворяя дверь во внутреннюю келью, я молил мысленно Бога, чтоб Он даровал гладной душе моей попользоваться от Афонского иеросхимонаха, если он — истинный раб Божий. Точно: я заметил в нем что-то особенное. Во внутренней келье мы опять уселись для беседы, — и я начал просить его: «Сделай милость, научи меня мо­литве. Ты живешь в первом монашеском месте на зем­ле, среди тысяч монахов: в таком месте и в таком многочисленном собрании монахов непременно должны находиться великие молитвенники, знающие молит­венное тайнодействие и преподающие его ближним, по примеру Григориев Синаита и Паламы, по примеру многих других Афонских светильников». Иеросхимо­нах немедленно согласился быть моим наставником, — и, о ужас! С величайшим разгорячением начал переда­вать мне вышеприведенный способ восторженной, мечтательной молитвы. Вижу: он — в страшном разго­рячении! У него разгорячены и кровь, и воображение! Он — в самодовольстве, в восторге от себя, в самообольщении, в прелести! Дав ему высказаться, я начал понемногу, в чине наставляемого, предлагать ему уче­ние святых отцов о молитве, указывая его в Добротолюбии и прося объяснить мне это учение. Афонец при­шел в совершенное недоумение. Вижу: он вполне не­знаком с учением отцов о молитве! При продолжении беседы говорю ему: «Смотри, старец! Будешь жить в Петербурге, — никак не квартируй в верхнем этаже; квартируй непременно в нижнем». «Отчего так?» — возразил афонец. «Оттого, — отвечал я, — что если вздумается ангелам, внезапно восхитив тебя, перенес­ти из Петербурга в Афон, и они понесут из верхнего этажа, да уронят, то убьешся до смерти: если же поне­сут из нижнего и уронят, то только ушибешься». Представь себе, — отвечал афонец, — сколько уже раз, когда я стоял на молитве, приходила ко мне живая мысль, что Ангелы восхитят меня и поставят на Афо­не!» Оказалось, что иеросхимонах носит вериги, почти не спит, мало вкушает пищи, чувствует в теле такой жар, что зимою не нуждается в теплой одежде. К кон­цу беседы пришло мне на мысль поступить следующим образом: я стал просить афонца, чтоб он, как постник и подвижник, испытал над собою способ, преподанный святыми отцами, состоящий в том, чтоб ум во время молитвы был совершенно чужд всякого мечтания, по­гружался весь во внимание словам молитвы, заключал­ся и вмещался, по выражению святого Иоанна Ле­ствичника, в словах молитвы (Лествица, Слово 28, гл.17). При этом сердце обык­новенно содействует уму душеспасительным чувством печали о грехах, как сказал преподобный Марк По­движник: «Ум, неразвлеченно молящийся, утесняет сер­дце: сердце же сокрушенно и смиренно Бог не уничижит» (Пс.50:19). «Когда ты испытаешь над собою, — сказал я афонцу, — то сообщи и мне о плоде опыта; для меня самого такой опыт неудобен по развлеченной жизни, проводимой мною». Афонец охотно согласился на мое предложе­ние. Через несколько дней приходит он ко мне и гово­рит: «Что ты сделал со мною?» — «А что?» — «Да как я попробовал помолиться со вниманием, заключая ум в слова молитвы, то все мои видения пропали, и уже не могу возвратиться к ним». Далее в беседе с афонцем я не видел той самонадеянности и той дерзости, кото­рые были очень заметны в нём при первом свидании и которые обыкновенно замечаются в людях, находя­щихся в самообольщении, мнящих о себе, что они свя­ты или находятся в духовном преуспеянии. Афонец изъявил даже желание услышать для себя мой убогий совет. Когда я посоветовал ему не отличаться по наруж­ному образу жизни от прочих иноков, потому что та­кое отличие себя ведет к высокоумию (Лествица, Слово 4, гл.82,83), то он снял с себя вериги и отдал их мне. Чрез месяц он опять был у меня и сказывал, что жар в теле его прекратился, что он нуждается в теплой одежде и спит гораздо более. При этом он говорил, что на Афонской горе многие, и из пользующихся славою святости, употребляют тот способ молитвы, который был употребляем им, — на­учают ему и других. Не мудрено! Святой Симеон Новый Богослов, живший за восемь столетий до нашего времени, говорит, что внимательною молитвою зани­маются очень немногие (О третьем образе молитвы. Добротолюбие, ч.1). Преподобный Григорий Си­наит, живший в четырнадцатом столетии по Рождестве Христове, когда прибыл на Афонскую гору, то нашел, что многочисленное монашество ее не имеет никакого понятия о умной молитве, а занимается лишь телесными подвигами, совершая молитвы лишь устно и гласно (Житие преп. Григория Синаита. Добротолюбие, ч.1). Преподобный Нил Сорский, живший в кон­це XV и начале XVI века, посетивший также Афонскую гору, говорит, что в его время число внимательных мо­литвенников оскудело до крайности (Предисловие к Преданию, или Уставу скитскому). Старец, архиман­дрит Паисий Величковский, переместился на Афонскую гору из Молдавии в 1747 году. Он ознакомился коротко со всеми монастырями и скитами, беседовал со многи­ми старцами, которых признавало общее мнение свя­той горы опытнейшими и святыми иноками. Когда же он начал вопрошать этих иноков о книгах святых от­цов, написавших о умной молитве, — оказалось, что они не только не знали о существовании таких Писа­ний, но даже не знали имен святых писателей; тогда Добротолюбие еще не было напечатано на греческом языке [53]. Внимательная молитва требует самоотверже­ния, а на самоотвержение решаются редкие. Заклю­ченный в себя вниманием, находящийся в состоянии недоумения от зрения своей греховности, неспособный к многословию и вообще к эффекту и актерству, представляется для незнающих таинственного подвига его каким-то странным, загадочным, недостаточным во всех отношениях. Легко ли расстаться с мнением мира! И миру — как познать подвижника истинной молитвы, когда самый подвиг вовсе неизвестен миру? То ли дело — находящийся в самообольщении не ест, не пьет, не спит, зимою ходит в одной рясе, носит ве­риги, видит видения, всех учит и обличает с дерзкой наглостью, без всякой правильности, без толку и смыс­лу, с кровяным, вещественным, страстным разгоряче­нием, и по причине этого горестного, гибельного раз­горячения. Святой, да и только! Издавна замечены вкус и влечение к таким в обществе человеческом: приемлете, пишет апостол Павел к коринфянам, аще кто вас порабо­щает, аще кто поядает, аще кто не в лепоту проторит, аще кто по лицу биет вы, аще кто величается (2Кор.11:20). Далее святой апостол говорит, что он, бывши в Коринфе, не мог вес­ти себя дерзко и нагло: поведение его было запечатлено скромностью, кротостью, и тихостью Христовою (2Кор.10:1). Боль­шая часть подвижников Западной Церкви, провозглаша­емых ею за величайших святых — по отпадении ее от Восточной Церкви и по отступлении Святаго Духа от нее — молились и достигали видений, разумеется, лож­ных, упомянутым мною способом. Эти мнимые святые были в ужаснейшей бесовской прелести. Прелесть уже естественно воздвигается на основании богохульства, которым у еретиков извращена догматическая вера. По­ведение подвижников латинства, объятых прелестью, было всегда исступленное, по причине необыкновенно­го вещественного, страстного разгорячения. В таком состоянии находился Игнатий Лойола, учредитель Иезу­итского ордена. У него воображение было так разгоря­чено и изощрено, что, как сам он утверждал, ему сто­ило только захотеть и употребить некоторое напряже­ние, как являлись пред его взорами, по его желанию, ад или рай. Явление рая или ада совершалось не одним действием воображения человеческого; одно действие воображения человеческого недостаточно для этого: яв­ление совершалось действием демонов, присоединяв­ших свое обильное действие к недостаточному действию человеческому, совокуплявших действие с дей­ствием, пополнявших действие действием, на основании свободного произволения человеческого, избравшего и усвоившего себе ложное направление. Известно, что истинным святым Божиим видения даруются един­ственно по благоволению Божию и действием Божиим, а не по воле человека и не по его собственному уси­лию, — даруются неожиданно, весьма редко, при случа­ях особенной нужды, по дивному смотрению Божию, а не как бы случилось (св. Исаак Сирский. Слово 36). Усиленный подвиг находящихся в прелести обыкновенно стоит рядом с глубоким раз­вратом. Разврат служит оценкою того пламени, которым разожжены прельщенные. Подтверждается это и сказа­ниями истории и свидетельством отцов. «Видящий духа прелести (в явлениях, представляемых ими), — сказал преподобный Максим Капсокаливит, — очень часто под­вергается ярости и гневу; благовоние смирения или молитвы, или слезы истинной не имеет в нем места. Напротив того, он постоянно хвалится своими доброде­телями, тщеславствует и предается завсегда лукавым страстям бесстрашно» (Собеседование преп. Максима с преп. Григорием Синаитом).

Ученик. Неправильность этого способа молитвы и связь его с самообольщением и прелестью — ясны; пре­достереги меня и от прочих видов неправильной мо­литвы и сопряженного с ними ложного состояния.

Старец. Как неправильное действие умом вводит в самообольщение и прелесть: так точно вводит в них неправильное действие сердцем. Исполнены безрассуд­ной гордости желание и стремление видеть духовные видения умом, не очищенным от страстей, не обнов­ленным и не воссозданным десницею Святаго Духа: исполнены такой же гордости и безрассудства желание и стремление сердца насладиться ощущениями святы­ми, духовными, Божественными, когда оно еще вовсе неспособно для таких наслаждений. Как ум нечистый, желая видеть Божественные видения и не имея возможности видеть их, сочиняет для себя видения из себя, ими обманывает себя и обольщает: так и сердце, усиливаясь вкусить Божественную сладость и другие Божественные ощущения и не находя их в себе, сочи­няет их из себя, ими льстит себе, обольщает, обманы­вает, губит себя, входя в область лжи, в общение с бе­сами, подчиняясь их влиянию, порабощаясь их власти. Одно ощущение из всех ощущений сердца, в его состоянии падения, может быть употреблено в невиди­мом богослужении: печаль о грехах, о греховности, о падении, о погибели своей, называемая плачем, покая­нием, сокрушением духа. Это засвидетельствовано Свя­щенным Писанием. Аще бы восхотел еси жертвы, дал бых убо всесожжения не благоволиши (Пс.50:18): и каждое сердечное ощущение порознь, и все они вместе не благоугодны Тебе, как оскверненные грехом, как извращенные падением. Жертва Богу дух сокрушен: сердце сокрушенно и сми­ренно Бог не уничижит (Пс.50:18,19). Эта жертва — жертва отрица­тельная; с принесением этой жертвы естественно уст­раняется принесение прочих жертв: при ощущении покаяния умолкают все другие ощущения. Для того, чтоб жертвы прочих ощущений соделались благоугодными Богу, нужно предварительно излиться благоволе­нию Божию на наш Сион, нужно предварительно вос­становиться стенам нашего разрушенного Иерусалима. Господь — праведен, всесвят, только праведные, чистые жертвы, к которым способно естество человеческое по обновлении своем, благоприятны праведному, всесвя­тому Господу. К жертвам и всесожжениям осквернен­ным Он не благоволит. Позаботимся очиститься покаянием! Тогда благоволиши жертву правды, возношение и всесожигаемая; тогда возложат на олтарь Твой тельцы (Пс.50:21): но­ворожденные ощущения обновленного Святым Духом человека.

Первая заповедь, данная Спасителем мира всему без исключения человечеству, есть заповедь о покая­нии: начат Иисус проповедати и глаголати: покайтеся, приближися бо царствие небесное (Мф.4:17). Эта заповедь объемлет, заключает, совмещает в себе все прочие заповеди. Тем человекам, которые не понимали значения и силы покаяния, Спаситель говорил не раз: Шедше, научитеся, что есть, милости хочу, а не жертвы (Мф.9:13). Это значит: Гос­подь, умилосердившись над падшими и погибшими человеками, всем даровал покаяние в единственное сред­ство к спасению, потому что все объяты падением и погибелью. Он не взыскивает, даже не желает от них жертв, к которым они не способны, а желает, чтоб они умилосердились над собою, сознали свое бед­ствие, освободились от него покаянием. К упомянутым словам Господь присовокупил страшные слова: не при­идох, сказал Он, призвати праведники, но грешники на покаяние. Кто названы праведниками? Те несчастные, слепотствующие грешники, которые, будучи обмануты самомнением, не находят покаяние существенно нуж­ным для себя и потому или отвергают его, или небре­гут о нем. О несчастие! За это отрекается от них Спа­ситель, утрачивается ими сокровище спасения. «Горе душе, — говорит преподобный Макарий Великий, — не чувствующей язв своих и мнящей о себе, по причине великого, безмерного повреждения злобою, что она вполне чужда повреждения злобою. Такой души уже не посещает и не врачует благий Врач, как оставившей произвольно язвы свои без попечения о них и мня­щей о себе, что она здрава и непорочна. Не требуют говорит Он, здравии врача, но болящии» (Мф.9:12. Слово 6 о любви, гл16). Ужасная жестокость к себе — отвержение покаяния! Ужасная холодность, нелюбовь к себе — небрежение о покая­нии. Жестокий к себе не может не быть жестоким и к ближним. Умилосердившийся к себе приятием покая­ния вместе делается милостивым и к ближним. Из это­го видна вся важность ошибки: отнять у сердца запове­данное ему Самим Богом, существенно и логически не­обходимое для сердца чувство покаяния, и усиливаться раскрыть в сердце, в противность порядку, в против­ность установлению Божию, те чувствования, которые сами собою должны явиться в нем по очищении покая­нием, но совершено в ином характере (св. Исаак Сирский. Слово 55). Об этом харак­тере духовном плотский человек не может составить себе никакого представления: потому что представление ощущения всегда основывается на известных уже серд­цу ощущениях, а духовные ощущения вполне чужды сердцу, знакомому с одними плотскими и душевными ощущениями. Такое сердце не знает даже о существо­вании духовных ощущений.

Всем известно, какое душевное бедствие возникло для иудейских книжников и фарисеев из их неправиль­ного душевного настроения: они сделались не только чуждыми Бога, но и исступленными врагами Его, бо­гоубийцами. Подобному бедствию подвергаются под­вижники молитвы, извергшие из своего подвига покая­ние, усиливающиеся возбуждать в сердце любовь к Богу, усиливающиеся ощущать наслаждение, восторг: они развивают свое падение, соделывают себя чужды­ми Бога, вступают в общение с сатаною, заражаются ненавистью к Святому Духу. Этот род прелести — ужа­сен: он одинаково душепагубен как и первый, но менее явен; он редко оканчивается сумасшествием и само­убийством, но растлевает решительно и ум, и сердце.

По производимому им состоянию ума отцы назвали его мнением [54]. На этот род прелести указывает святой апостол Павел, когда говорит: Никто же вас да не прельщает изволенным ему смиренномудрием и службою анге­лов, яже не уведе уча, без ума дмяся от ума плоти своея (Кол.2:78). Одержимый этой прелестью мнит о себе, сочинил о себе «мнение», что он имеет многие добродетели и достоинства, — даже, что обилует дарами Святаго Духа. Мнение составляется из ложных понятий и лож­ных ощущений: по этому свойству своему оно вполне принадлежит к области отца и представителя лжи — диавола. Молящийся,  стремясь раскрыть в сердце ощущение нового человека и не имея на это никакой возможности, заменяет их ощущениями своего сочи­нения, поддельными, к которым не замедляет присое­диниться действие падших духов. Признав неправиль­ные ощущения, свои и бесовские, истинными и бла­годатными, он получает соответствующие ощущениям понятия. Ощущения эти, постоянно усваиваясь сердцу и усиливаясь в нем, питают и умножают ложные по­нятия: естественно, что от такого неправильного под­вига образуются самообольщение и бесовская пре­лесть «мнение». «Мнение не допускает быть мнимо­му» (Слово 4, в конце; также Слово 3),  — сказал  святой  Симеон  Новый  Богослов. Мнящий о себе, что он беспристрастен, никогда не очистится от страстей; мнящий о себе, что он испол­нен благодати, никогда не получит благодати; мнящий о себе, что он свят, никогда не достигнет святости. Просто сказать: приписывающий себе духовные дела­ния,  добродетели,  достоинства,  благодатные дары, льстящий себя и потешающий себя «мнением», за­граждает этим «мнением» вход в себя и духовным деланиям, и христианским добродетелям, и Божествен­ной благодати, — открывает широко вход греховной заразе и демонам. Уже нет никакой способности к ду­ховному преуспеянию в зараженных «мнением»: они уничтожили эту способность, принесши на алтарь лжи самые начала деятельности человека и его спасения — понятия о истине. Необыкновенная напыщенность является в недугующих этой прелестью: они как бы упоены собою,  своим состоянием самообольщения видя в нем состояние благодатное. Они пропитаны преисполнены высокоумием и гордостью, представля­ясь, впрочем, смиренными для многих, судящих по лицу, не могущих оценивать по плодам, как заповедал Спаситель (см.: Мф.7:16; 12:33), тем менее по духовному чувству, о кото­ром упоминает апостол (см.: Евр.5:14). Живописно изобразил про­рок Исаия действие прелести «мнения» в падшем ар­хангеле, действие, обольстившее и погубившее этого архангела. Ты, говорит пророк сатане, рекл еси во уме твоем: на небо взыду, выше звезд небесных поставлю престол мой, сяду на горе высоце, на горах, высоких, яже к северу: взы­ду выше облак, буду, подобен Вышнему. Ныне же во ад сниде­ши, и во основание земли (Ис.14:13,14,15).

Зараженного «мнением» обличает Господь так: Гла­голеши, яко богат есмь, и обогатихся, и ничто же требую: и не веси, яко ты еси окаянен, и беден, и нищ, и слеп, и наг (Апок.3:17). Господь увещавает прельщенного к покаянию; предлага­ет купить не у кого иного, у Самого Господа, необходи­мые потребности, из которых составляется покаяние (см.: Апок.3:18). Купля настоятельно нужна: без нее нет спасения. Нет спасения без покаяния, а покаяние принимается от Бога только теми, которые, для принятия его, продадут все имущество свое, то есть отрекутся от всего, что им лож­но усваивалось «мнением».

Ученик. Не случалось ли тебе встречаться с зара­женными этого вида прелестью?

Старец. Зараженные прелестью «мнения» встреча­ются очень часто. Всякий, не имеющий сокрушенного духа, признающий за собою какие бы то ни было дос­тоинства и заслуги, всякий, не держащийся неуклонно учения Православной Церкви, но рассуждающий о ка­ком-либо догмате или предании произвольно, по своему усмотрению или по учению инославному, находит­ся в этой прелести. Степенью уклонения и упорства в уклонении определяется степень прелести.

Немощен человек! Непременно вкрадывается в нас «мнение» в каком-либо виде своем, и, осуществляя наше я, удаляет от нас благодать Божию. Как нет, по замеча­нию святого Макария Великого, ни одного человека, совершенно свободного от гордости: так нет ни одного человека, который бы был совершенно свободен от дей­ствия на него утонченной прелести, называемой «мне­нием». Наветовало оно апостола Павла и врачевалось тяжкими попущениями Божиими. Не хощем вас, братие, пишет апостол к коринфянам, не ведети о скорби нашей, бывшей нам во Асии, яко по премногу и паче силы отяготи­хомся, яко не надеятися нам и жити. Но сами в себе осужде­ние смерти имехом, да не надеющеся будем на ся, но на Бога, возставляющаго мертвыя (2Кор.1:8,9). По этой причине должно бди­тельно наблюдать за собою, чтоб не приписать соб­ственно себе какого-либо доброго дела, какого-либо по­хвального качества или особенной природной способ­ности, даже благодатного состояния, если человек возведен в него, короче, чтоб не признать собственно за собою какого-либо достоинства. Что ты имеешь, гово­рит апостол, чего бы ты не приял (1Кор.4:7) от Бога? От Бога име­ем и бытие, и пакибытие, и все естественные свойства, все способности, и духовные, и телесные. Мы — долж­ники Богу! Долг наш неоплатим! Из такого воззрения на себя образуется само собою для нашего духа состоя­ние, противоположное «мнению», состояние, которое Господь назвал нищетою духа, которое заповедал нам иметь, которое ублажил (Мф.5:3). Великое бедствие — уклонить­ся от догматического и нравственного учения Церкви, от учения Святаго Духа, каким-либо умствованием! Это — возношение, взимающееся на разум Божий. Должно низлагать и пленять такой разум в послушание Христово (2Кор.10:4,5).

Ученик. Имеется ли какая-либо связь между прелестью первого рода и прелестью второго рода?

Старец. Связь между этими двумя видами прелести непременно существует. Первого рода прелесть всегда соединена с прелестью второго рода, с «мнением». Сочиняющий обольстительные образы при посредстве ес­тественной способности воображения, сочетавающий при посредстве мечтательности (Фантазии) эти образы в очаро­вательную картину, подчиняющий все существо свое обольстительному, могущественному влиянию этой жи­вописи, непременно, по несчастной необходимости, мнит, что живопись эта производится действием Боже­ственной благодати, что сердечные ощущения, возбуж­даемые живописью, суть ощущения благодатные.

Второго рода прелесть — собственно «мнение» — действует без сочинения обольстительных картин: она довольствуется сочинением поддельных благодатных ощущений и состояний, из которых рождается ложное, превратное понятие о всем вообще духовном подвиге. Находящийся в прелести «мнения» стяжавает ложное воззрение на все, окружающее его. Он обманут и внут­ри себя, и извне. Мечтательность сильно действует в обольщенных «мнением», но действует исключительно в области отвлеченного. Она или вовсе не занимается, или занимается редко живописью в воображении рая, горних обителей и чертогов, небесного света и благо­ухания, Христа, Ангелов и святых; она постоянно со­чиняет мнимодуховные состояния, тесное дружество с Иисусом (Подражание Фомы Кемпийского, книга 2, гл. 8), внутреннюю беседу с Ним (Подражание Фомы Кемпийского, книга 3, гл. 1), таинственные откровения (Подражание Фомы Кемпийского, книга 3, гл. 3), гласы, наслаждения, зиждет на них лож­ное понятие о себе и о христианском подвиге, зиждет вообще ложный образ мыслей и ложное настроение сердца, приводит то в упоение собою, то в разгоряче­ние и восторженность. Эти разнообразные ощущения являются от действия утонченных тщеславия и сладострастия: от этого действия кровь получает греховное, обольстительное движение, представляющееся благо­датным наслаждением. Тщеславие же и сладострастие возбуждаются высокоумием, этим неразлучным спутни­ком «мнения». Ужасная гордость, подобная гордости демонов, составляет господствующее качество усвоив­ших себе ту или другую прелесть. Обольщенных пер­вым видом прелести гордость приводит в состояние явного умоисступления; в обольщенных вторым видом она, производя также умоповреждение, названное в Писании растлением ума (см.: 2Тим.3:8), менее приметна, облекает­ся в личину смирения, набожности, мудрости, позна­ется по горьким плодам своим. Зараженные «мнением» о достоинствах своих, особенно о святости своей, способны и готовы на все козни, на всякое лицемерство, лукавство и обман, на все злодеяния. Непримиримою враждою дышат они против служителей истины, с не­истовой ненавистью устремляются на них, когда они не признают в прельщенных состояния, приписываемого им и выставляемого на позор слепотствующему миру «мнением».

Ученик. Существуют же и состояния духовные, про­изводимые Божественной благодатью, как то состоя­ние, в котором вкушается духовная сладость и радость, состояние, в котором открываются тайны христиан­ства, состояние, в котором ощущается в сердце присут­ствие Святаго Духа, состояние, в котором подвижник Христов сподобляется духовных видений?

Старец. Несомненно существуют, но существуют только в христианах, достигших христианского совер­шенства, предварительно очищенных и приуготовлен­ных покаянием. Постепенное действие покаяния вооб­ще, выражаемого всеми видами смирения, в особенно­сти молитвою, приносимою из нищеты духа, из плача, постепенно ослабляет в человеке действие греха. Для этого нужно значительное время. И дается оно истин­ным, благонамеренным подвижникам промыслом Божиим, неусыпно бдящим над нами. Борьба со страстя­ми — необыкновенно полезна: она более всего приво­дит к нищете духа. С целью существенной пользы нашей, Судия и Бог наш долго терпит о нас и не скоро отмщевает сопернику (Лк.18:7) нашему — греху. Когда очень осла­бевают страсти, — это совершается наиболее к концу жизни [55] — тогда мало-помалу начнут появляться состоя­ния духовные, различающиеся бесконечным различием от состояний, сочиняемых «мнением». Во-первых, всту­пает в душевную храмину благодатный плач, омывает ее и убеляет для принятия даров, последующих за плачем по установлению духовного закона. Плотский человек никак, никаким способом, не может даже представить себе состояний духовных, не может иметь никакого по­нятия ниже о благодатном плаче: познание этих состоя­ний приобретается не иначе, как опытом (св. Исаак Сирский, Слово 55). Духовные дарования раздаются с Божественной премудростью, которая наблюдает, чтоб словесный сосуд, долженству­ющий принять в себя дар, мог вынести без вреда для себя силу дара. Вино новое разрывает мехи ветхие! (см.: Мф.9:17)

Замечается, что в настоящее время духовные дарова­ния раздаются с величайшей умеренностью, сообраз­но тому расслаблению, которым объято вообще хрис­тианство. Дары эти удовлетворяют почти единственно потребности спасения. Напротив того, «мнение» рас­точает свои дары в безмерном обилии и с величайшей поспешностью.

Общий признак состояний духовных — глубокое смирение и смиренномудрие, соединенное с предпоч­тением себе всех ближних, с расположением, еван­гельской любовью ко всем ближним, со стремлением к неизвестности, к удалению от мира. «Мнению» тут мало места: потому что смирение состоит в отречении от всех собственных достоинств, в существенном ис­поведании Искупителя, в совокуплении в Нем всей надежды и опоры, а «мнение» состоит в присвоении себе достоинств, данных Богом, и в сочинении для себя достоинств несуществующих. Оно соединено с надеж­дою на себя, с хладным, поверхностным исповеданием Искупителя. Бог прославляется для прославления себя, как был прославлен фарисеем (см.: Лк.18:11). Одержимые «мнени­ем» по большей части преданы сладострастию, не­смотря на то, что приписывают себе возвышеннейшие духовные состояния, беспримерные в правильном пра­вославном подвижничестве; немногие из них воздер­живаются от грубого порабощения сладострастию, — воздерживаются единственно по преобладанию в них греха из грехов — гордости.

Ученик. Могут ли от прелести, именуемой «мнени­ем», порождаться какие-либо осязательные, видимые несчастные последствия?

Старец. Из этого рода прелести возникли пагубные ереси, расколы, безбожие, богохульство. Несчастней­шее видимое последствие его есть неправильная, зло­вредная для себя и для ближних деятельность, — зло, несмотря на ясность его и обширность, мало примеча­емое и мало понимаемое. Случаются с зараженными «мнением» делателями молитвы и несчастия, очевид­ные для всех, но редко: потому что «мнение», приводя ум в ужаснейшее заблуждение, не приводит его к ис­ступлению, как приводит расстроенное воображение. — На Валаамском острове, в отдаленной пустынной хи­жине, жил схимонах Порфирий, которого и я видел. Он занимался подвигом молитвы. Какого рода был этот подвиг, — положительно не знаю. Можно догады­ваться о неправильности его по любимому чтению схи­монаха: он высоко ценил книгу западного писателя Фомы Кемпийского, о подражании Иисусу Христу, и руководствовался ею. Книга эта написана из «мнения». Порфирий однажды вечером, в осеннее время, посетил старцев скита, от которого невдалеке была его пустыня. Когда он прощался со старцами, они предостерегали его, говоря: «Не вздумай пройти по льду: лед только что встал и очень тонок». Пустынь Порфирия отделялась от скита глубоким заливом Ладожского озера, который надо было обходить. Схимонах отвечал тихим голосом с наружной скромностью: «Я уже легок стал». Он ушел. Чрез некоторое время услышался отчаянный крик. Скитские старцы встревожились, выбежали. Было тем­но; не скоро нашли место, на котором совершилось несчастье; не скоро нашли средства достать утопшего: вытащили тело, уже оставленное душою.

Ученик. Ты говоришь о книге «Подражание», что она написана из состояния самообольщения, но она имеет множество чтителей даже между чадами Право­славной Церкви!

Старец. Эти-то чтители, в восторге от ее достоин­ства, и высказываются об этом достоинстве, не пони­мая того. В предисловии русского переводчика к книге «Подражание» — издание 1834 года, напечатанное в Москве, — сказано: «Один высокопросвещенный муж, русский,  православный,  говаривал:  ежели б нужно было мое мнение, то я бы смело после Священного Пи­сания поставил Кемписа о подражании Иисусу Хрис­ту» (стр.37). В этом, столько решительном приговоре дается инославному писателю полное предпочтение пред все­ми святыми отцами Православной Церкви, а своему взгляду дается предпочтение пред определением всей Церкви, которая на святых Соборах признала писания святых отцов богодухновенными и завещала чтение их не только в душеназидание всем чадам своим, но и в руководство при решении Церковных вопросов. В пи­саниях отцов хранится великое духовное, христианское и церковное сокровище: догматическое и нрав­ственное предание святой Церкви. Очевидно, что кни­га «Подражание» привела упомянутого мужа в то на­строение, из которого он выразился так опрометчиво, так ошибочно, так грустно [56]. Это — самообольщение! Это — прелесть! Составилась она из ложных понятий; ложные понятия родились из неправильных ощущений, сообщенных книгою. В книге жительствует и из книги дышит помазание лукавого духа, льстящего чи­тателям, упоевающего их отравою лжи, услажденною утонченными приправами из высокоумия, тщеславия и сладострастия. Книга ведет читателей своих прямо к общению с Богом, без предочищения покаянием: поче­му и возбуждает особенное сочувствие к себе в людях страстных, не знакомых с путем покаяния, не предох­раненных от самообольщения и прелести, не настав­ленных правильному жительству учением святых отцов Православной Церкви. Книга производит сильное дей­ствие на кровь и нервы, возбуждает их, — и потому особенно нравится она людям, порабощенным чув­ственности: книгою можно наслаждаться, не отказыва­ясь от грубых наслаждений чувственностью. Высоко­умие, утонченное сладострастие и тщеславие выстав­ляются книгою за действие благодати Божией. Обоняв блуд свой в его утонченном действии, плотские люди приходят в восторг от наслаждения, от упоения, дос­тавляемых беструдно, без самоотвержения, без покая­ния, без распятия плоти со страстьми и похотьми (Гал.5:24), с ласкательством состоянию падения. Радостно перехо­дят они, водимые слепотою своею и гордостью, с ложа любви скотоподобной на ложе любви более преступ­ной, господствующей в блудилище духов отверженных. Некоторая особа, принадлежавшая по земному положе­нию к высшему и образованнейшему обществу, а по наружности к Православной Церкви, выразилась следующим образом о скончавшейся лютеранке, признан­ной этою особою за святую: «Она любила Бога страст­но; она думала только о Боге; она видела только Бога; она читала только Евангелие и «Подражание», кото­рое — второе Евангелие» [57]. Этими словами выражено именно то состояние, в которое приводятся читатели и чтители «Подражания». — Тождественно, в сущнос­ти своей,  с этою фразою изречение  знаменитой французской писательницы, г-жи де Севинье, о знаме­нитом французском поэте, Расине старшем. «Он лю­бит Бога, дозволила себе сказать г-жа Севинье, — как прежде любил своих наложниц» [58]. Известный критик Ла Гарп, бывший сперва безбожником, потом перешед­ший к неправильно понятому и извращенному им хри­стианству, одобряя выражение г-жи Севинье, сказал: «Сердце, которым любят Творца и тварь — одно, хотя последствия столько же различаются между собою, сколько различны и предметы» [59]. Расин перешел от разврата к прелести, называемой «мнением». Эта пре­лесть выражается со всей ясностью в двух последних трагедиях поэта: в Есфири и Гофолии. Высокие хрис­тианские мысли и ощущения Расина нашли себе про­странное место в храме муз и Аполлона [60], в театре возбудили восторг, рукоплескания. Гофолия, признава­емая высшим произведением Расина, дана была сорок раз сряду. Дух этой трагедии — один с духом «Подража­ния». — Мы веруем, что в сердце человеческом имеет­ся вожделение скотоподобное, внесенное в него паде­нием, находящееся в соотношении с вожделением пад­ших  духов;  мы  веруем,   что  имеется  в  сердце и вожделение духовное, с которым мы сотворены, кото­рым любится естественно и правильно Бог и ближ­ний, которое находится в гармонии (в созвучии, в согласии) с вожделением святых Ангелов. Чтоб возлюбить Бога и в Боге ближ­него, необходимо очиститься от вожделения скотоподобного. Очищение совершает Святый Дух в человеке, выражающем жизнью произволение к очищению.

Собственно и называется сердцем, в нравственном значении, вожделение и прочие душевные силы, а не член плоти — сердце. Силы сосредоточены в этом члене, и перенесено общим употреблением наименование от члена к собранию сил.

В противоположность ощущению плотских людей, духовные мужи, обоняв воню зла, притворившегося добром, немедленно ощущают отвращение от книги, издающей из себя эту воню. Старцу Ис., иноку, безмолв­ствовавшему в Никифоровской пустыни (Олонецкой или Петрозаводской епархии), преуспевше­му в умной молитве и сподобившемуся благодатного осенения, был прочитан отрывок из «Подражания». Старец тотчас проник в значение книги. Он засмеялся и воскликнул: «О! Это написано из мнения. Тут ничего нет истинного! Тут все — придуманное! Какими пред­ставлялись Фоме духовные состояния и как он мнил о них, не зная их по опыту, так и описал их». Прелесть, как несчастие, представляет собою зрелище горестное; как нелепость, она — зрелище смешное. Известный по строгой жизни архимандрит Кирилло-Новоезерского монастыря (Новгородской епархии) Феофан, занимавшийся в простоте серд­ца почти исключительно телесным подвигом и о под­виге душевном имевший самое умеренное понятие, сперва предлагал лицам, советовавшимся с ним и на­ходившимся под его руководством, чтение книги «Под­ражание»: за немного лет до кончины своей он начал воспрещать чтение ее, говоря с святою простотой: «Прежде признавал я эту книгу душеполезной, но Бог открыл мне, что она — душевредна». Такого же мнения о «Подражании» был известный деятельною монашес­кою опытностью иеросхимонах Леонид, положивший начало нравственному благоустройству в Оптиной пус­тыни (Калужской епархии). Все упомянутые подвижники были знакомы мне лично. Некоторый помещик, воспитанный в духе Православия, коротко знавший так называемый большой свет, то есть мир в высших слоях его, увидел однажды книгу «Подражание» в руках дочери своей. Он воспретил ей чтение книги, сказав: «Я не хочу чтоб ты последовала моде и кокетничала пред Богом». Самая верная оценка книге.

Ученик. Имеются ли еще какие виды прелести?

Старец. Все частные виды самообольщения и обольщения бесами относятся к двум вышесказанным главным видам и происходят или от неправильного действия ума, или от неправильного действия сердца. В особенности обширное действие «мнения». Не без ос­нования относят к состоянию самообольщения и преле­сти душевное настроение тех иноков, которые, отверг­нув упражнение молитвою Иисусовою и вообще умное делание, удовлетворяются одним внешним молением, то есть неупустительным участием в церковных службах и неупустительным исполнением келейного правила, со­стоящего исключительно из псалмопения и молитво­словий устных и гласных. Они не могут избежать «мне­ния», как это объясняет упомянутый старец Василий в предисловии к книге святого Григория Синаита, ссыла­ясь преимущественно на писания преподобных, этого Григория и Симеона Нового Богослова. Признак вкрав­шегося «мнения» вынаруживается в подвижниках тем, когда они думают о себе, что проводят внимательную жизнь, часто от гордости презирают других, говорят худо о них, поставляют себя достойными, по мнению своему, быть пастырями овец и руководителями их, упо­добляясь слепцу, берущемуся указывать путь другим слеп­цам [61]. Устное и гласное моление тогда плодоносно, ког­да оно сопряжено со вниманием, что встречается очень редко: потому что вниманию научаемся преимуществен­но при упражнении молитвою Иисусовою (Предисловие схимонаха Василия).


Отдел III

О упражнении молитвою Иисусовою


Ученик. Изложи правильный способ упражнения молитвою Иисусовою.

Старец. Правильное упражнение молитвою Иису­совою вытекает само собою из правильных понятий о Боге, о всесвятом имени Господа Иисуса и об отноше­нии человека к Богу.

Бог есть существо неограниченно великое, всесо­вершенное, Создатель и Воссоздатель человеков, пол­новластный Владыка над человеками, над Ангелами, над демонами, над всею тварью видимою и невиди­мою. Это понятие о Боге научает нас, что мы должны предстоять пред Богом молитвою в глубочайшем бла­гоговении, в величайшем страхе и трепете, устремя к Нему все внимание наше, сосредоточивая во внимании все силы ума, сердца, души, отвергая рассеянность и мечтательность, как нарушение внимания и благо­говения, как нарушение правильности в предстоянии Богу, правильности, настоятельно требуемой величием Бога (см. Ин.4:23,24; Мф.22:37; Мк.12:29,30; Лк.10:27). Прекрасно сказал Исаак Сирский: «Когда при­падаешь пред Богом в молитве, будь в помысле твоем как муравей, как земные гады, как червячок, как лепечущее дитя. Не скажи пред Ним чего-нибудь разумно­го; младенческим образом мыслей приблизься к Богу» (Слово 49). Стяжавшие истинную молитву ощущают неизреченную нищету духа, когда предстоят пред Богом, славословя Его, исповедуясь Ему, повергая пред ним прошения свои. Они чувствуют себя как бы уничтожив­шимися, как бы несуществующими. Это естественно! Когда молящийся ощутит обильно присутствие Божие, присутствие Само-Жизни, Жизни необъятной и непо­стижимой, тогда его собственная жизнь представляет­ся ему мельчайшей каплею, сравниваемой с беспредельным океаном. В такое состояние пришел правед­ный многострадальный Иов, достигши высшего духов­ного преуспеяния. Он почувствовал себя истаявшим (Иов.42:6), как тает и исчезает снег, когда упадут на него лучи па­лящего солнца.

Имя Господа нашего Иисуса Христа — Божественно; сила и действие этого имени — Божественны; они — всемогущи и спасительны; они — превыше нашего поня­тия, недоступны для него. С верою, упованием, усерди­ем, соединенными с великим благоговением и страхом, будем совершать великое дело Божие, преподанное Бо­гом: будем упражняться в молитве именем Господа на­шего Иисуса Христа. «Непрестанное призывание име­ни Божия, — говорит Великий Варсонофий, — есть вра­чевание, убивающее не только страсти, но и самое действие их. Как врач прилагает лекарственные сред­ства или пластыри на рану страждущего, и они действу­ют, причем больной и не знает, как это делается: так точно и имя Божие, будучи призываемо, убивает все страсти, хотя мы и не знаем, как это совершается» (Ответ 421). Наше обычное состояние, состояние всего челове­чества, есть состояние падения, прелести, погибели. Сознавая и, по мере сознания, ощущая это состояние, будем молитвенно вопить из него, вопить в сокруше­нии духа, вопить с плачем и стенаниями, вопить о по­миловании. Отречемся от всякого наслаждения духов­ного, от всех высоких молитвенных состояний, как недостойные их и не способные к ним. Нет возможно­сти воспеть песнь Господню на земли чуждей (Пс.136:4,3,1) - в сердце, обладаемом страстями, если ж услышим приглашение воспеть ее, то да знаем наверно, что приглашение это делается пленившими нас (Пс.136:4,3,1). На реках Вавилонских можно и должно только плакать (Пс.136:4,3,1).

Таково общее наставление для упражнения молит­вою Иисусовою, извлеченное из Священного Писания и писаний святых отцов, из весьма немногих бесед с истинными молитвенниками. Из частных наставле­ний, преимущественно для новоначальных, признаю полезным упомянуть нижеследующие:

Святой Иоанн Лествичник советует заключать ум в слова молитвы и, сколько бы раз он ни устранился из слов, опять вводить его (Слово 28, гл.17). Этот механизм особенно полезен и особенно удобен. Когда ум будет таким обра­зом во внимании, тогда и сердце вступит в сочувствие уму умилением, — молитва будет совершаться совокуп­но умом и сердцем. Слова молитвы должно произно­сить очень неспешно, даже протяжно, чтоб ум имел возможность заключаться в слова. Утешая и наставляя общежительных иноков, занимающихся монастырски­ми послушаниями, ободряя их к усердию и тщаливости в молитвенном подвиге, Лествичник говорит: «От монахов, занимающихся послушаниями, Бог не требу­ет молитвы, вполне чистой от развлечения. Не унывай, будучи окрадываем рассеянностью! Благодушествуй и постоянно понуждай ум твой возвращаться к себе. Со­вершенная свобода от рассеянности — принадлежность Ангелов» (Слово 4, гл.93). «Порабощенные страстям! Будем молить­ся Господу постоянно, неотступно: потому что все бес­страстные перешли» такою молитвою «к состоянию бесстрастия из состояния страстного. Если ты неослаб­но будешь приобучать ум твой, чтоб он никуда не уда­лялся» из слов молитвы: «то он и во время трапезо­вания твоего будет при тебе. Если же попущено ему тобою невозбранное скитание повсюду, то он не воз­может никогда пребывать у тебя. Великий делатель ве­ликой и совершенной молитвы сказал: хощу пять словес умом  моим глаголати, нежели тьмы словес языком (1Кор.14:19). Такая молитва» — благодатная молитва ума в сердце, чуждая парения «не свойственна младенцам: и потому мы, как младенцы, заботясь о качестве молитвы» — о внимании при посредстве заключения ума в слова — «бу­дем молиться очень много. Количество служит причи­ною качества. Господь дает чистую молитву тому, кто мо­лится безленостно, много и постоянно своею оскверняемою    развлечением    молитвою» (Лествица. Слово 28, гл. 21). Новоначальные иноки нуждаются в продолжительном времени для обу­чения молитве. Невозможно, вскоре по вступлении в монастырь или по вступлении в подвиг, достичь этой верховной добродетели. Нужны и время, и постепенность в подвиге, чтоб подвижник созрел для молитвы во всех отношениях. Как цвет и плод произрастают на стебле или древе, которые сами прежде должны быть посеяны и вырасти: так и молитва произрастает на дру­гих добродетелях, иначе не может явиться, как на них. Не скоро инок справится с умом своим: он не скоро приучит ум свой пребывать в словах молитвы, как бы в заключении и затворе. Отвлекаемый усвоившимися ему пристрастиями, впечатлениями, воспоминаниями, попе­чениями, ум новоначального непрестанно расторгает спасительные для него узы, оставляет тесный путь, уно­сится на широкий: любит он странствовать свободно в поднебесной, в стране обольщений, с духами, низвер­женными с неба, — странствовать без цели, безрассуд­но, зловредно для себя. Страсти — эти нравственные недуги человека — служат основною причиною развле­чения при молитве. Соответственно ослаблению страс­тей уменьшается развлечение. Страсти обуздываются и умерщвляются мало-помалу истинным послушанием и истекающими из истинного послушания самоотверже­нием и смирением. Послушание, самоотвержение и смирение суть те добродетели, на которых зиждется преуспеяние в молитве. Непарительность, доступная человеку, даруется Богом в свое время такому подвижнику молитвы, который постоянством и усердием в подвиге докажет искренность своего желания стяжать молитву.

Священноинок Дорофей [62], наш соотечественник, великий наставник духовному подвигу, подходящий этим достоинством своим к святому Исааку Сирскому, советует приобучающемуся к молитве Иисусовой спер­ва произносить ее гласно. Он говорит, что гласная молитва сама собою переходит в умную (Цветник священноинока Дорофея, поучение 30 и 32). «От молитвы гласной многой, — говорит священноинок, — истекает молитва умная, а от умной молитвы является молитва сердечная. Произносить молитву Иисусову должно не громким голосом, но тихо, вслух себе одному» (Цветник, поучение 32). При особенном действии рассеянности, печали, уныния, лености очень полезно совершать молитву Иисусову гласно: на гласную молитву Иисусову душа мало-помалу возбуждается от тяжкого нравственного сна, в который обычно ввергают ее печаль и уныние. Очень полезно совершать молитву Иисусову гласно при усиленном на­шествии помыслов и мечтаний плотского вожделения и гнева, когда от действия их разгорячится и закипит кровь, отымутся мир и тишина у сердца, когда ум поко­леблется, ослабеет, как бы ниспровергнется и свяжется множеством непотребных помыслов и мечтаний: воз­душные князи злобы, присутствие которых не облича­ется телесными очами, но познается душою по произво­димому ими действию на нее, услышав грозное для них имя Господа Иисуса, придут в недоумение и замешатель­ство, устрашатся, не замедлят отступить от души. Способ, предлагаемый священноиноком, очень прост и удо­бен. Его надо соединять с механизмом святого Иоанна Лествичника, то есть произносить молитву Иисусову гласно, вслух себе одному, не спеша и заключая ум в слова молитвы: заключение ума в слова молитвы заве­щавается самим священноиноком (Цветник, поучение 32).

Механизм святого Иоанна Лествичника необходи­мо соблюдать и при способе, который изложен препо­добным Нилом Сорским во втором Слове его Предания или Устава Скитского. Преподобный Нил заим­ствовал способ свой у греческих отцов, Симеона Ново­го Богослова и Григория Синаита, и несколько упрос­тил. Святой Нил говорит: «Сказанному этими святыми об удерживании дыхания, то есть, чтоб не часто дышать, и опыт вскоре научит, что это очень полезно к собра­нию ума». Некоторые, не поняв этого механизма, при­дают ему излишнее значение, непомерно удерживают дыхание, и тем повреждают легкие, вместе причиняя вред душе усвоением ей понятия неправильного. Все разгоряченные и излишне напряженные действия слу­жат препятствием к преуспеянию в молитве, развиваю­щейся единственно на лоне мирного, тихого, благо­говейного настроения по душе и телу. «Все неумерен­ное — от демонов», — говорил Пимен Великий (Патерик Скитский, Достопамятные сказания, гл. 129).

Начинающему обучаться молитве Иисусовой очень вспомоществует к обучению ей ежедневное келейное правило из известного числа земных и поясных покло­нов, соответственно силам. Полагаются поклоны не­спешно, с чувством покаяния, и при каждом поклоне произносится молитва Иисусова. Образец этого моле­ния можно видеть в «Слове о Вере» преподобного Си­меона Нового Богослова (Добротолюбие, ч.1). Описывая ежедневный ве­черний молитвенный подвиг блаженного юноши Геор­гия,  святой Симеон говорит:  «Он помышлял, что предстоит Самому Господу и припадает к пречистым ногам Его; он молил Господа со слезами, чтоб Господь умилосердился над ним. Молясь, он стоял неподвиж­но, подобно некоему столбу, не дозволяя себе никакого движения ни ногами, ни другою какою частью тела, не дозволяя очам любопытно обращаться на стороны: он стоял с великим страхом и трепетом, не допуская себе дремания, уныния и лености». Число поклонов на пер­вый раз может быть ограничено двенадцатью. Соображаясь с силами, с удобством, доставляемым обстоятельствами, это число может постоянно возрастать. При умножении числа поклонов должно строго наблюдать, чтоб качество молитвенного подвига сохранилось, чтоб нам не увлечься к бесплодному, вредному количе­ству, по причине плотского разгорячения. От поклонов тело согревается, несколько утомляется: такое состоя­ние тела содействует вниманию и умилению. Остережемся, остережемся, чтоб это состояние не перешло в плотское разгорячение, чуждое духовных ощущений, развивающее ощущение естества падшего. Количество, столько полезное при правильности настроения и цели, может быть очень вредным, когда оно приводит к плотскому разгорячению. Плотское разгорячение по­знается по плодам своим; ими оно отличается от духов­ной теплоты. Плоды плотского разгорячения — самомнение, самонадеянность, высокоумие, превозноше­ние, иначе гордость в различных видах ее, к которым удобно прививается прелесть. Плоды духовной тепло­ты — покаяние, смирение, плач, слезы. Правило с по­клонами всего удобнее совершать, отходя ко сну: в это время, по окончании дневных попечений, можно со­вершать правило продолжительнее и сосредоточеннее. Но и утром, и среди дня полезно, особенно юным, по­лагать умеренное количество поклонов, — поклонов 12 и до 20-ти. Этими поклонами поддерживается молит­венное настроение и распятие плоти, поддерживается и усиливается усердие к молитвенному подвигу.

Предложенных мною советов, полагаю, достаточ­но для новоначального, желающего обучиться молитве Иисусовой: «Молитва, — сказал преподобный Мелетий Исповедник, — учителя не требует, но тщания, но ра­чения и особенного усердия, — и бывает учителем ее Бог» (Избранные Класы. Изд. Оптиной пустыни, 1848г.). Святые отцы, написав много сочинений о мо-литве, чтоб доставить делателю правильное понятие о ней и верное руководство к упражнению ею, предлагают и поощряют вступить в самый подвиг для получе­ния существенного познания, без которого учение сло­вом, хотя и извлеченное из опытов, мертво, темно, непонятно, как нуждающееся в объяснении и оживле­нии опытами. Наоборот: тщательно занимающийся молитвою и уже преуспевший в ней должен часто обра­щаться к писаниям святых отцов о молитве, ими пове­рять и направлять себя, помня, что и Великий Павел, хотя имел благовестию своему превысшее всех свиде­тельств свидетельство Духа, но ходил в Иерусалим и предложил бывшим там апостолам благовестие, воз­вещенное им между язычниками, на рассмотрение, — да не како вотще теку, или текох (Галл.2:2), говорит он.

Ученик. Какие книги святых отцов должен читать желающий заниматься молитвою Иисусовою под руко­водством боговдохновенного учения?

Старец. Это зависит от того рода жизни, который проводится подвижником молитвы. Рассмотри сочине­ния Каллиста и Игнатия Ксанфопулов о безмолвии и молитве, — и увидишь, что оно написано для иноков, пребывающих в затворе или проводящих жизнь от­шельническую, подобную жизни иноков Египетского Скита, в котором каждый старец жил в отдельной ке­лье, имея одного, двух и не более как трех учеников. Проводящих такой род жизни святые отцы называют безмолвниками (Лествица, Слово 1, гл.26). Безмолвник располагает собою и своим временем по собственному усмотрению или по обычаю, заимствованному от его наставников, а ино­ки, находящиеся в общежитии, обязаны участвовать в общественном богослужении и заниматься монастырс­кими послушаниями, не имея ни права, ни возможнос­ти располагать собою и своим временем своевольно; притом к безмолвию допускаются одни преуспевшие в монашеской жизни, обучившиеся ей предварительно в общежитии, сподобившиеся благодатного осенения; и потому книги святых отцов, написанные для безмол­вников, никак нейдут для новоначальных и вообще для иноков, подвизающихся в монастырях общежительных. Сказанное о книге Ксанфопулов должно сказать и о книгах Григория Синаита, Исаака Сирского,  Нила Сорского,  священноинока Дорофея.  Занимающийся молитвою, при занятии монастырскими послушания­ми, может ознакомиться и с этими книгами, но не для руководства ими, а единственно для знания, наблюдая притом осторожность, чтоб они не повлекли его без­временно в уединение и затвор или к несвойственно­му подвигу. Часто случается то и другое к величайшему вреду обманутого ревностью безрассудною. Дети и от­роки, когда, по неразумию своему и легкомыслию, по­кусятся поднять тяжесть, превышающую силу их, то надрываются, нередко губят себя окончательно: так и не созревшие в духовном возрасте подвергаются вели­ким бедствиям от духовного подвига, не соответствую­щего устроению их, нередко впадают в расстройство неисправимое. Сочинения святых Исихия, Филофея и Феолипта, помещенные во второй части Добротолю­бия, очень полезны для общежительных и для уединен­ных иноков. Особенно полезны предисловия схимона­ха Василия: в них изложено учение о молитве покая­ния, учение столько полезное, столько нужное для нашего времени. Находится много назидательных на­ставлений о молитве в книге Варсонофия Великого; надо заметить, что в первой половине ее заключаются ответы к безмолвникам, а во второй, с 220-го ответа, к инокам, подвизавшимся в общежитии.

Ученик. Что значит место сердечное, о котором го­ворят святые Симеон Новый Богослов, Никифор мо­нашествующий и другие отцы?

Старец. Это — словесная сила или дух человека, при­сутствующий в верхней части сердца, против левого сосца, подобно тому, как ум присутствует в головном мозге. При молитве нужно, чтоб дух соединился с умом и вместе с ним произносил молитву, причем ум действует словами, произносимыми одною мыслью или с участием голоса, а дух действует чувством умиле­ния или плача. Соединение даруется в свое время Бо­жественной благодатью, а для новоначального доста­точно, если дух будет сочувствовать и содействовать уму. При сохранении внимания умом дух непременно ощутит умиление. Дух обыкновенно называется сердцем, как и вместо слова ум употребляется слово голова. Мо­лись со вниманием, в сокрушении духа, помогая себе вышеисчисленными механизмами: при этом само со­бою откроется опытное познание места сердечного. О нем удовлетворительно объяснено в предисловиях схимонаха Василия.

Ученик. Мне показалось, что ты отвечал неохотно на вопрос мой о сердечном месте и, отослав меня к предисловиям схимонаха Василия, этим уклонился от изложения твоих собственных понятий и взглядов. Умоляю тебя: для пользы моей и других, выскажись откровенно на вопрос мой.

Старец. Вопрос твой навел скорбь на мое сердце. Этот вопрос делали мне многие, — и был он часто вы­ражением, которым выражалось состояние самооболь­щения, состояние душевного повреждения. С трудом исправляется душевное повреждение, произведенное неправильным упражнением в духовных подвигах, — по большей части остается неисправимым. Остается оно неисправимым или по причине гордости повредивших­ся, или по причине оконченности повреждения. Яд лжи — страшен: с упорством держится он в тех, кото­рые приняли его произвольно; оставляет он смертоносное действие в тех, которые, сознав его, не отверг­ли его и не извергли из себя с решительным самоотвержением. Зодчие воздушных замков, видя здание свое возвышающимся до небес, любуются и восхища­ются этим обольстительным зрелищем: они не любят напоминания евангельской заповеди,  возвещающей, что всякому человеку, зиждущему храмину, подобает иско­пать, и углубить, и положить основание на камени (Лк.6:48). Ка­мень Христос. Христос предстоит взорам ума наше­го в Евангелии: предстоит Он взорам ума поведением Своим; предстоит взорам ума учением Своим; предсто­ит взорам ума заповедями Своими; предстоит взорам ума смирением Своим, по причине которого Он по­слушлив был до смерти, смерти же крестныя (Флп.2:8). Тот возла­гает на себя тяжкий труд копания земли и углубляется в нее, кто, в противность влечению сердца, нисходит в смирение, кто, отвергая свою волю и свой разум, ста­рается изучить с точностью заповеди Христовы и пре­дание Православной Церкви, с точностью последовать им; тот полагает в основание прочные камни, кто прежде и превыше всех других подвигов заботится о том, чтоб исправить и направить свою нравственность сообразно поведению, учению и завещанию Господа нашего Иисуса Христа. Нет места для истинной мо­литвы в сердце, не благоустроенном и не настроенном евангельскими заповедями. Напротив того, прелесть насаждена в каждого из нас падением: «по этому состо­янию самообольщения, составляющему неотъемлемую принадлежность каждого из нас обычно уму, — говорит преподобный Григорий Синаит, — особенно в людях легкомысленных, преждевременно стремиться к усво­ению себе высоких молитвенных состояний, чем и малое устроение, данное Богом, утрачивается, а дела­тель поражается мертвостью ко всему доброму. И по­тому должно тщательно рассматривать себя, чтоб не искать преждевременно того, что приходит в свое время, и чтоб не отвергнуть того, что подается в руки, направившись к исканию другого. Свойственно уму представлять себе мечтанием высокие состояния молитвы, которых он еще не достиг, и извращать их в своей мечте или в своем мнении. Очень опасно, чтоб та­кой делатель не лишился и того, что дано ему, чтоб не подвергся умоповреждению и сумасшествию от дей­ствия прелести» (Добротолюбие, гл. 118, ч. 1). Прелесть в большей или меньшей степени есть необходимое логическое последствие не­правильного молитвенного подвига.

Монашеское жительство наука из наук, Боже­ственная наука. Это относится ко всем монашеским подвигам, — в особенности относится к молитве. В каждой науке имеется свое начало, имеется своя по­степенность в преподавании познаний, имеются свои окончательные упражнения: так и в обучении молитве существует свой порядок, своя система. Тщательное последование порядку или, что то же, системе служит в каждой науке ручательством основательного успеха в ней: так и правильное упражнение в молитве служит ручательством преуспеяния в ней, — того преуспеяния, которым благоугодно Богу ущедрить подвижника. От­вержение системы при изучении науки служит источ­ником превратных понятий, источником знания, кото­рое хуже незнания, будучи знанием неправильным, от­рицательным: таково и последствие беспорядочного упражнения в молитве. Неизбежное, естественное по­следствие такого упражнения — прелесть. Самочинное монашество не монашество. Это — прелесть! Это — ка­рикатура, искажение монашества! Это — насмешка над монашеством! Это — обман самого себя! Это — актер­ство, очень способное привлечь внимание и похвалы мира, но отвергаемое Богом, чуждое плодов Святаго Духа, обильное плодами, исходящими от сатаны.

Многие, ощутив расположение и усердие к духов­ному подвигу, приступают к этому подвигу опрометчиво и легкомысленно. Они предаются ему со всею рев­ностью и разгорячением, со всею безрассудностью, не поняв, что эти ревность и разгорячение — наиболее кровяные и плотские; что они преисполнены нечисто­ты и примеси, не поняв, что при изучении науки из наук — молитвы —  нужно самое верное руководство, нужны величайшее благоразумие и осторожность. Увы! Скрываются от нас пути Божии, правые; скрываются они от нас по причине слепоты, произведенной и под­держиваемой в нас падением. Избираются нами в руко­водителей преимущественно те наставники, которых мир провозгласил святыми и которые находятся или в глубине прелести, или в глубине неведения. Избирают­ся в руководителей книги, написанные инославными подвижниками, находившимися в ужаснейшей бесов­ской прелести, в общении с бесами. Избираются в руководителей писания святых отцов Православной Цер­кви, изложивших возвышенный молитвенный подвиг преуспевших иноков, подвиг, недоступный для понима­ния новоначальных, не только для последования ему, — и плодом духовного подвига чудовищно является душев­ное расстройство, погибель. Посеясте пшеницу, а терние пожасте (Иер.12:13), — говорит с болезнованием Святый Дух че­ловекам, извращающим добро во зло неправильным употреблением добра. Горестное, точно горестное зре­лище! На возвышеннейшем делании ума, на делании, возводящем к Богу того, кто идет по установленным ступеням, стяжавается неправильным действованием омрачение и растление ума, умоповреждение, умопоме­шательство, порабощение демонам, погибель. Такое зрелище, зрелище, которое нередко представлялось взорам моим, послужило причиною скорби для сердца моего при вопросе твоем. Не хотелось бы мне слы­шать его ни от тебя, ни от кого другого из новона­чальных. «Не полезно тебе, — сказали отцы, — узнать последующее прежде, нежели стяжешь опытное знание предшествовавшего» [63]. Такое любопытство — признак праздности и кичащегося разума [64]. Указал же я на предисловия схимонаха Василия, как на сочинение истин­ного делателя молитвы, особенно полезное для совре­менности. Сочинение это наставляет непогрешитель­ному пониманию отеческих писаний о молитвенном подвиге, писаний, составленных для преуспевших мо­нахов, преимущественно для безмолвников.

Чтоб исполнить твое желание, повторю, лишь иными словами, уже сказанное мною. Упражнение мо­литвою Иисусовою имеет два главнейших подразделе­ния или периода, оканчивающиеся чистою молитвою, которая увенчивается бесстрастием или христианским совершенством в тех подвижниках, которым Богу бла­гоугодно дать его. Святой Исаак Сирский говорит: «Не многие сподобились чистой молитвы, но малые: достигший же к таинству, совершающемуся после нее, и перешедший на другой берег (Иордана) едва встреча­ется один из поколения в поколение, по благодати и бла­говолению Божиим» [65]. В первом периоде предоставля­ется молящемуся молиться при одном собственном усилии; благодать Божия несомненно содействует мо­лящемуся благонамеренно, но она не обнаруживает своего присутствия. В это время страсти, сокровенные в сердце, приходят в движение и возводят делателя мо­литвы к мученическому подвигу, в котором побеждения и победы непрестанно сменяют друг друга (св. Исаак Сирский, Слово 55), в кото­ром свободное произволение человека и немощь его выражаются с ясностью (св. Исаак Сирский, Слово 61, очень замечательное). Во втором периоде благо­дать Божия являет ощутительно свое присутствие и действие, соединяя ум с сердцем, доставляя воз­можность молиться непарительно или, что то же, без развлечения, с сердечным плачем и теплотою; при этом греховные помыслы утрачивают насильственную власть над умом. На эти два состояния указывают свя­тые отцы. Из них преподобный Нил Сорский, ссыла­ясь на преподобного Григория Синаита, говорит: «Когда придет действие молитвы, тогда оно удерживает ум при себе, увеселяет его и освобождает от парения» (Слово 2). Для не стяжавших благодатного действия преподобный признает удержание ума от рассеянности и вни­мательную молитву подвигом самым трудным, тяжким, неудобным (Слово 2). Чтоб достичь второго состояния, необхо­димо пройти сквозь первое, необходимо выказать и до­казать основательность своего произволения и принес­ти плод в терпении (Лк.8:15). Первое состояние молящегося можно уподобить обнаженным древам во время зимы; второе — тем же древам, покрывшимся листьями и цве­тами от действия теплоты весенней. Силу для произве­дения листьев и цветов деревья накопляют во время зимы, когда состояние их имеет весь образ состояния страдательного, состояние под областью смерти. Не дозволим себе искушать Господа! Не дозволим себе приступать к Нему легкомысленно, с бесстрашием, с двоедушием, с настроением сумнящейся пытливости, за которую возбраняется вход в землю обетованную (Евр.3:8-11,18,19). Приступим как погибшие, как существенно нуждающи­еся во спасении, которое даруется Богом за истинное покаяние. Душою и целью молитвы в том и другом со­стоянии должно быть покаяние. За покаяние, прино­симое при одном собственном усилии, Бог дарует, в свое время, покаяние благодатное, — и Дух Святый, все­лившись в человека, ходатайствует о нем воздыхании неизглаголанными: Он ходатайствует о святых сообразно воле Божией, которую ведает один Он (Рим.8:27,26).

Из этого явствует со всею очевидностью, что для новоначального искание места сердечного, то есть ис­кание открыть в себе безвременно и преждевременно явственное действие благодати, есть начинание самое ошибочное, извращающее порядок, систему науки. Та­кое начинание начинание гордостное, безумное! Столько же не соответствует новоначальному употреб­ление механизмов, предложенных святыми отцами для преуспевших иноков, для безмолвников. Новоначаль­ные должны держаться при упражнении молитвою од­ного благоговейнейшего внимания, одного заключения ума в слова молитвы, произнося слова очень неспеш­но, чтоб ум успевал заключаться в них, и производя дыхание тихо, но свободно. Некоторые подумали, что в самом производстве дыхания заключается нечто осо­бенно важное и, не поняв, что неспешное и тихое ды­хание заповедано отцами для удержания ума от рассе­янности, начали чрезмерно удерживать дыхание, и этим расстроили телесное здравие, столько способ­ствующее в молитвенном подвиге. «Удерживай, — гово­рит преподобный Григорий Синаит, — и дыхание, то есть движение ума, смежив несколько уста при совер­шении молитвы, а не дыхание ноздрей, то есть чув­ственное, как это делают невежи, чтоб не повредить себя, надымаясь» (О прелести. Добротолюбие, ч. 1). Не только в процессе дыхания, но и во всех движениях тела должно наблюдать спокой­ствие, тихость и скромность. Все это очень способству­ет к удержанию ума от рассеянности. Ум, молящийся внимательно, непременно привлечет сердце в сочув­ствие себе, в чувство покаяния. Между сочувствием сердца уму и соединением ума с сердцем или схожде­нием ума в сердце — величайшее различие. Святой Иоанн Лествичник признает значительным преуспея­нием в молитве то, когда ум будет пребывать в словах ее (Лествица, Слово 28, гл. 19). Этот великий наставник иноков утверждает, что молитва молящегося постоянно и усердно, при заклю­чении ума в слова молитвы, из чувства покаяния и пла­ча, непременно осенится Божественной благодатью (Лествица, Слово 28, гл. 17,21,27,28). Когда молитва осенится Божественной благодатью, тогда не только откроется сердечное место, но и вся душа повлечется к Богу непостижимою духовною силою, увлекая с собою и тело. Молитва преуспевших в ней произносится из всего существа. Весь человек делается как бы одними устами. Не только сердце обновленного человека, не только душа, но и плоть исполняется духов­ного утешения и услаждения: радости о Бозе живе (Пс.88:3), о Боге, действующем ощутительно и могущественно бла­годатью Своею. Вся кости истинного молитвенника рекут: Господи, Господи, кто подобен Тебе? избавляяй нища из руки крепльших его, и нища и убога от расхищающих его молитву и надежду: от помыслов и ощущений, возника­ющих из падшего естества и возбуждаемых демонами (Пс.34:10). К преуспеянию в молитве покаяния должны стремиться все христиане; к упражнению в молитве покаяния и к преуспеянию в ней святые отцы приглашают всех хрис­тиан. Напротив того, они строго воспрещают преждев­ременное усилие взойти умом в святилище сердца для благодатной молитвы, когда эта молитва еще не дана Богом. Воспрещение сопрягается с страшною угрозою. «Умная молитва, — говорит преподобный Нил Сорский, повторяя слова преподобного Григория Синаита, — выше всех деланий, и добродетелей глава, как любовь Божия. Бесстыдно и дерзостно хотящий войти к Богу и чисто беседовать с Ним, нудящийся стяжать Его в себе удобно умерщвляется бесами» (Слово 11).

Умоляю, умоляю обратить все должное внимание на грозное воспрещение отцов. Мне известно, что не­которые благонамеренные люди, но впадающие в блуд на самом деле, не могущие, по несчастной привычке, воздерживаться от падений, покушаются на упражне­ние в сердечной молитве. Может ли быть что-либо без­рассуднее, невежественнее, дерзостнее этого начина­ния? Молитва покаяния дана всем без исключения, дана и обладаемым страстями, и подвергающимся насильственно падениям. Они имеют все право вопить ко Господу о спасении, но вход в сердце для молитвен­ного священнодействия возбранен для них: он предос­тавлен исключительно архиерею таинственному, хиро­тонисанному законно Божественною благодатью. Пой­мите, поймите, что единственно перстом Божиим отверзается этот вход: отверзаетс