Ответ Иоанна Кронштадтского Льву Толстому на его обращение к духовенству.

 Русские люди! Хочу я вам показать безбожную личность Льва Толстого, по последнему его сочинению, изданному за границей, озаглавленному: "Обращение к духовенству", то есть вообще к пра­вославному, католическому, протестантскому и англиканскому,- что видно из самого начала его сочинения. Не удивляйтесь моему наме­рению: странно было бы, если бы я, прочитав это сочинение, не захотел сказать своего слова в защиту веры христианской, которую он так злобно, несправедливо поносит вместе с духовенством всех хри­стианских вероисповеданий. В настоящее время необходимо сказать это слово и представить наглядно эту безбожную личность, потому что весьма многие не знают ужасного богохульства Толстого, а знают его лишь как талантливого писателя по прежним его сочинениям: "Война и мир", "Анна Каренина" и пр. Толстой извратил свою нравственную личность до уродливости, до омерзения. Я не преувеличиваю. У меня в руках это сочинение, и вот вкратце его содержание.

С привычною развязностью писателя, с крайним самооболь­щением и высоко поднятою головою Лев Толстой обращается к духовенству всех вероисповеданий и ставит его пред своим судей­ским трибуналом, представляя себя их судьею. Тут сейчас же узна­ешь Толстого, как по когтям льва. Но в чем же он обличает пас­тырей христианских церквей и за что осуждает? В том, что представители этих христианских исповеданий принимают, как выра­жение точной христианской истины, Никейский символ веры, которого Толстой не признает и в который не верит, как несоглас­ный с его безбожием.

Потом обличает пастырей в том, что предшественники их пре­подавали эту истину преимущественно насилием (наоборот, хрис­тиан всячески гнали и насиловали язычники и иудеи, откуда и явилось множество мучеников) и даже предписывали эту истину (канцелярский слог) и казнили тех, которые не принимали ее (никогда не бывало этого с православным духовенством). Далее Толстой в скобках пишет: миллионы и миллионы людей замуче­ны, убиты, сожжены за то, что не хотели принять ее (попутно достается и православному духовенству). В словах Толстого оче­видна явная клевета и совершенное незнание истории христианс­кой Церкви.

Слушайте дальше фальшивое словоизвержение его: средство это (то есть принуждение к принятию христианской веры пытка­ми) с течением времени стало менее употребляться и употребля­ется теперь из всех христианских стран (кажется) в одной только России.

Поднялась же рука Толстого написать такую гнусную клевету на Россию, на ее правительство!.. Да если бы это была правда, тогда Лев Толстой давно бы был казнен или повешен за свое без­божие, за хулу на Бога, на Церковь, за свои злонамеренные писа­ния, за соблазн десятков тысяч русского юношества, за десятки тысяч духоборов, им совращенных, обманутых, загубленных. Между тем Толстой живет барином в своей Ясной Поляне и гуляет на полной свободе.

Далее Толстой нападает на духовенство, знаете ли, за что? За то, что оно внушает церковное учение людям в том состоянии, в котором они не могут (будто бы) обсудить того, что им передается: тут он разумеет совершенно необразованных рабочих, не имеющих времени думать (а на что праздники и обстоятельные внебогослу-жебные изъяснительные беседы пастырей Церкви?), и, главное, детей, которые принимают без разбора и навсегда запечатлевают в своей памяти то, что им передается. Как будто дети не должны принимать на веру слово истины.

Слушайте, слушайте, православные, что заповедуют духовен­ству всех стран русский Лев: он пресерьезно и самоуверенно утвер­ждает, что необразованных, особенно рабочих и детей, не должно учить вере в Бога, в Церковь, в таинства, в воскресение, в буду­щую жизнь, не должно учить молиться, ибо все это, по Толстому, есть нелепость и потому, что они не могут обсудить того, что им преподается, как будто у них нет смысла и восприимчивости, меж­ду тем как Господь из уст младенец и ссущих совершает хвалу Са­мому величию и благости; утаивает от премудрых и разумных Свою премудрость и открывает ее младенцам (Мф. 11, 25); и от гордеца Толстого утаил Свою премудрость и открыл ее простым, неуче­ным людям, каковы были апостолы и каковы нынешние простые и неученые или малоученые люди,- да не похвалится никакая плоть, никакой человек пред Богом (I Кор. 1, 29). Толстой хочет обра­тить в дикарей и безбожников всех: и детей и простой народ, ибо и сам сделался совершенным дикарем относительно веры и Церк­ви, по своему невоспитанию с юности в вере и благочестии. Ду­маю, что если бы Толстому с юности настоящим образом вложено было в ум и в сердце христианское учение, которое внушается всем с самого раннего возраста,- то из него не вышел бы такой дерзкий, отъявленный безбожник, подобный Иуде предателю. Невоспитанность Толстого с юности и его рассеянная праздная, с похождениями, жизнь в лета юности,- как это видно из собствен­ного его описания своей жизни в его псевдониме,- были главной причиной его радикального безбожия,- знакомство с западными безбожниками еще более помогло ему стать на этот страшный путь, а отлучение его от Церкви Святейшим Синодом озлобило его до крайней степени, оскорбив его графское писательское самолюбие, помрачив его мирскую славу. Отсюда проистекла его беззастенчи­вая, наивная, злая клевета на все вообще духовенство и на веру христианскую, на Церковь, на все священное богодухновенное Писание. Своими богохульными сочинениями Толстой хочет не менее, если еще не более, как апокалипсический дракон, отверг­нуть третью часть звезд небесных, то есть целую треть христиан -особенно интеллигентных людей и частию простого народа. О, если бы он верил слову Спасителя, Который говорит в Евангелии: кто соблазнит одного из малых сих, верующих в Меня, тому лучше было бы, если бы повесили мельничный жернов на шею и потопи­ли его в глубине морской (Мф. 18, 6).

Пойдем дальше в глубину толстовской мнимой мудрости. Горе, сказано в Писании, тем, которые мудры в самих себе и пред собою разумны. Толстой считает себя мудрее и правдивее всех, даже священных писателей, умудренных Духом Святым, Св. Писание признает за сказку и поносит духовенство всех исповеданий хрис­тианских за преподавание священной истории В<етхого> и Н<о-вого> Завета, почитая за вымысел сказание о сотворении Богом мира и человека, о добре и зле, о Боге,- высмеивает все священное бытописание и первый завет Божий человеку о соблюдении запо­веди, исполнение которой должно было утвердить волю первоче-ловеков в послушании Творцу Своему и навсегда увековечить их союз с Богом, блаженное состояние и бессмертие даже по телу; вообще извращает и высмеивает всю дальнейшую священную ис­торию, не принимая на веру ни одного сказания. Так, например, он говорит, что Бог, покровительствуя Аврааму и его потомкам, совершает в пользу его и его потомства самые неестественные (!) дела, называемые чудесами (Толстой не вериг в них), и самые страшные (!) жестокости (это Бог-то, милостивый, человеколю­бивый и долготерпеливый), так что вся история эта, за исключе­нием наивных, иногда невинных, часто же безнравственных ска­зок (!), вся история эта, начиная с казней, посланных Моисеем (не им, а Богом, праведным и долготерпеливым), и убийства Ан­гелом всех первенцев их до огня, попалившего 250 заговорщиков, и провалившихся под землю Корея, Дафана и Авирона, и погибе­ли в несколько минут 14 000 человек, и до распиливаемых пилами врагов (выходит, что слышал звон, да не знает, где он: известно, что царь Манассий, беззаконный царь Иудейский, велел перепи­лить надвое пророка Исайю за его пророчество), и казненных Иль­ей (пророком), улетевшим (!) на небо (не улетевшим, а вознесен­ным как бы на небо Божиим повелением на колеснице огненной, конями огненными), не согласных с ним жрецов и Елисея, про­клявшего смеявшихся над ним мальчиков, разорванных и съеден­ных за это двумя медведицами; вся история эта есть (по Толстому) ряд чудесных событий и страшных злодеяний (Толстой, отвергая личного святого и праведного Бога, отвергает и его правосудие), совершаемых еврейским народом, его предводителями и Самим Богом (!). Вот вам воочию безбожие и хула Толстого на праведно­го, многомилостивого и долготерпеливого Бога нашего! Но это только цветочки, и ягодки впереди.

Слушайте дальше, что говорит Толстой о Новом Завете, то есть Евангелии. Вы,- упрекает он духовенство всех вероисповеданий,-передаете детям и темным людям (только детям и темным людям, а не всем интеллигентным?) историю Нового Завета в таком тол­ковании, при котором главное значение Нового Завета заключает­ся не в нравственном учении, не в Нагорной проповеди, а в согла­совании Евангелия с историей Ветхого Завета, в исполнении про­рочеств и в чудесах (и то и другое и все содержание преподается: Толстой не знает, что говорит, или намеренно извращает истину); далее Толстой в насмешливом тоне говорит - о явлении чудесной звезды по Рождестве Спасителя, о пении Ангелов, о разговоре с дьяволом (в которого не верит, хотя он его истый отец, ибо сказа­но: "В отца вашего дьявола есте"; Мф. 8, 44), о претворении воды в вино, хождении Господа по водам, о чудесных исцелениях, воскресении мертвых, о воскресении Самого Господа и вознесе­нии Его на небо. Наконец, Лев Толстой договорился до того, что священные книги Ветхого Завета не удостаивает даже названия сказки, а называет их "самыми вредными книгами в христианском мире, ужасною книгою". При этом невольно восклицаем: о, как ты сам ужасен, Лев Толстой, порождение ехидны, отверзший уста свои на хуление богодухновенного писания Ветхого и Нового За­вета, составляющего святыню и неоцененное сокровище всего христианского мира!! Да неужели ты думаешь, что кто-либо из людей с умом и совестью поверит твоим безумным словам, зная с юности, что книги Ветхого и Нового Завета имеют в самих себе печать боговдохновенности? Да, мы утверждаем, что книги Ветхо­го и Нового Завета - самая достоверная истина и первое необходи­мое основное знание для духовной жизни христианина, а потому с них и начинается обучение детей всякого звания и состояния и самих царских детей. Видно, только один Лев Толстой не с того начал, а оттого и дошел до такой дикости и хулы на Бога и Творца своего и воспитательницу его Мать - Церковь Божию.

* * *

Слушайте, что далее Толстой говорит о себе, конечно, а не о ком-либо другом, потому что ни к кому не применимо то, что он разглагольствует. В живой организм нельзя вложить чуждое ему вещество - без того, чтобы организм этот не пострадал от усилия освободиться от вложенного в него чуждого вещества и иногда не погибал бы в этих усилиях.

Несчастный Толстой: он едва не погибал в усилиях сделаться богоотступником и все-таки достиг погибели своей, сделавшись окон­чательно вероотступником. Слушайте далее нелепость его, чтобы убедиться, что Толстой в своей злобе на веру и Церковь клевещет на нее, отпадая влиянию сатаны. Вот его слова! "Какой страшный вред должны производить в уме человека те чуждые и современному зна­нию, и здравому смыслу, и нравственному чувству изложения уче­ния по Ветхому и Новому Завету, внушаемые ему, в то время когда он не может обсудить" (на это есть вера, как доверие истине). На это отвечаю. Мы все с детства знаем историю В<етхого> и Н<ового> Завета и получили от изучения их самое всеоживляющее, спаситель­ное знание и высокое религиозное наслаждение. Толстой же, по своему лукавству и увлечению безбожными немецкими и французс­кими писателями, этого не мог испытать, ибо от дерзкого ума его Господь утаил Свою чистую премудрость.

Толстой подчиняет бесконечный разум Божий своему слепому и гордому уму и решительно не хочет верить, как в невозможное дело, в сотворение мира из ничего, во всемирный потом, в ковчег Ноев, в Троицу, в грехопадение Адама (значит, и в нужду всеискупительной жертвы), в непорочное зачатие, в чудеса Христа и утверждает, что для верующего во все сказанное требование разу­ма уже необязательно и такой человек не может быть уверенным ни в какой истине.

"Если возможна Троица,- продолжает глумиться Толстой,- не­порочное зачатие и искупление рода человеческого кровью Хрис­та, то все возможно, и требования разума необязательны.- Слы­шите, христиане, как Толстой разум свой слепой ставит выше Бога, и поелику он, Толстой, не может разуметь высочайшей тай­ны Божества - Троичности Лицами и единства по существу, то считает невозможным бытие самой Троицы и искупление падшего рода человеческого кровью И<исуса> Христа.- Забейте клин,- говорит он,- между половицами закрома; сколько бы не сыпали в такой закром зерна, оно не удержится. Точно так же и в голове, в которой вбит клин Троицы, или Бога, сделавшегося человеком и Своим страданием искупившего род человеческий и потом опять улетевшего (какое искажение Св. Писания!) на небо, не может уже удержаться никакое разумное, твердое жизнеописание".

Отвечаю: Толстой точно вбил себе клин в голову - гордое неве­рие - и оттого впал в совершенную бессмыслицу относительно веры и действительного жизнепонимания, и всю жизнь поставил вверх дном. Вообще Толстой твердо верит в непогрешимость сво­его разума, а религиозные истины, открытые людям Самим Бо­гом, называет бессмысленными и противоречивыми положения­ми, а те, которые приняли их умом и сердцем, будто бы люди больные. (Не болен ли сам Толстой, не принимающий их?)

Все сочинение Толстого "Обращение к духовенству" наполне­но самою бесстыдною ложью, к какой способен человек, порвав­ший связь с правдою и истиной. Везде из ложных положений выводятся ложные посылки и самые нелепые заключения. Автор задался целью всех совратить с пути истины, всех отвести от веры в Бога и от Церкви; старается всех развратить и ввести в погибель; это очевидно из всего настоящего сочинения его.

На все отдельные мысли Толстого отвечать не стоит - так они явно нелепы, богохульны и нетерпимы для христианского чувства и слуха; так они противоречивы и бьют сами себя,- окончательно убили душу самого Льва Толстого и сделали для него совершенно невозможным обращение к свету истины.

"Не отвещай безумному ли безумию его, говорит премудрый Соломон, да не подобен ему будеши" (Притч. Солом. 26, 4). И действительно, если отвечать Толстому по безумию его, на все его бессмысленные хулы, то сам уподобишься ему и заразишься от него тлетворным смрадом. "Не отвещай безумному по безумию его, продолжает Соломон, в другом смысле, да не явится мудр у себе" (5 ст.). И я ответил безумному по безумию его, чтоб он не показался в глазах своих мудрым пред собою, цо действительным безумцем. Разве не безумие отвергать личного, всеблагого - пре­мудрого, праведного, вечного всемогущего Творца, единого по существу и троичного в лицах, когда в самой душе человеческой, в ее едином существе, находятся три равные силы: ум, сердце и воля, по образу трех лиц Божества? Разве человечество не уважает в числах - число три более всех чисел, то есть по самой природе своей чтит Троицу, создавшую тварь? Разве человечество не чув­ствует своего падения и крайней нужды в искуплении и Искупи­теле! Разве Бог не есть Бог чудес и самое существование мира разве не есть величайшее чудо? Разве человечество не верует в проис­хождение свое от одного праотца? Разве оно не верует в потоп!

Разве не верит в ад, в воздаяние по делам, в блаженство правед­ных, хотя не все по откровению слова Божия? Разве Толстому не жестоко идти против рожна? Можно ли разглагольствовать с Тол­стым, отвергающим Альфу и Омегу - начало и конец? Как гово­рить серьезно с человеком, который не верит, что А есть А, Б есть Б? Не стоит отвечать безумному по безумию его.

Главная, магистральная ошибка Льва Толстого заключается в том, что он, считая Нагорную проповедь Христа и слово Его о непротивлении злу,- превратно им истолкованное,- за исходную точку своего сочинения, вовсе не понял ни Нагорной проповеди, ни заповеди о нищете духовной, нужде смирения и покаяния, которые суть основание христианской жизни, а Толстой возгор­дился, как сатана, и не признает нужды покаяния и какими-то своими силами надеется достигнуть совершенства без Христа и благодати Его, без веры в искупительные Его страдания и смерть, а под непротивлением злу разумеет потворство всякому злу - по существу, непротивление греху, или поблажку греху и страстям человеческим, и пролагает торную дорогу всякому беззаконию, и таким образом делается величайшим пособником дьяволу, губя­щему род человеческий, и самым отъявленным противником Хри­сту. Вместо того чтобы скорбеть и сокрушаться о грехах своих и людских, Толстой мечтает о себе как о совершенном человеке или сверхчеловеке, как мечтал известный сумасшедший Ницше; меж­ду тем как что в людях высоко, то есть мерзость пред Богом. Пер­вым словом Спасителя грешным людям была заповедь о покая­нии. "Оттоле начат Иисус проповедати и глаголати: покайтеся, приближити бо ся царство небесное"; а Толстой говорит не кай­тесь,- покаяние есть малодушие, нелепость, мы без покаяния, без Христа, своим разумом достигнем совершенства да и достигли, говорит: посмотри на прогресс человеческого разума, человеческих познаний, литературы романтической, исторической, философс­кой, разных изобретений, фабричных изделий, железных дорог, телеграфов, телефонов, фонографов, граммофонов, аэростатов. Для Толстого нет высшего духовного совершенства в смысле дос­тижения христианских добродетелей - простоты, смирения, чисто­ты сердечной, целомудрия, молитвы, покаяния, веры, надежды, любви в христианском смысле; христианского подвига он не при­знает; над святостью и святыми смеется - сам себя он обожает, себе поклоняется, как кумиру, как сверхчеловеку; я, и никто кро­ме меня, мечтает Толстой. Вы все заблуждаетесь; я открыл истину и учу всех людей истине! Евангелие, по Толстому, - вымысел и сказка. Ну, кто же, православные, кто такой Лев Толстой?

Это Лев рыкающий, ищущий, кого поглотить. И скольких он поглотил чрез свои льстивые листки! Берегитесь его.

Протоиерей Иоанн Сергиев (Кронштадтский).