Семинарская и святоотеческая библиотеки

Семинарская и святоотеческая библиотеки

Семинарская и святоотеческая библиотеки

ни похождением, ни вопросом, ни ответом," словом, человек из ряду вон
выдающийся. Натура явно славянски эмоциональная, эстетическая, но не актер и не
фарисей. Опять-таки на удивление мягок в обхождении, гуманен, милосерд,
нестяжателен, раздавая все церквам и бедным; после смерти нашли у него всего 15
рублей.

Патриарх Иов не был человеком собственной инициативы, собственных идей и планов.
Он был традиционалист и консерватор, но определенно в духе и в перспективах
творческого консерватора митр. Макария. Иов исповедывал идеологию "Москва - III
Рим." Он высказал ее и в "Своем Завещании" и в "Повести о царе Феодоре
Ивановиче." Патр. Иов активно продолжал поэтому идти по стопам митр. Макария,
умножая славу русской церкви путем канонизации новых русских святых. В 1588 г.
он канонизировал Василия Блаженного. В 1591 г. провел всероссийское празднование
лишь местно чтимого Иосифа Волоколамского. В 1595 г. вместе с открытием мощей
прославлены казанскне святители Гурий и Варсонофий, а мощи святителя Германа
перенесены ради миссионерских целей на другую сторону Волги в Свияжск. Мощи
митр. Филиппа II из Тверского Отроч-монастыря в 1591 г. перенесены в Соловки, и
установлено ему местное празднование. В 1598 г. в Новгороде открыты мощи вместе
с канонизацией преп. Антония Римлянина. В 1600 г. прославлен пр.еп. Корнилий
Комельский. Местное прославление установлено князю Даниилу Московскому,
основателю Данилова монастыря, и князю Роману Владимировичу Углицкому.

Возвышение титулов архиерейских кафедр произведено было в связи с самым
учреждением патриаршества. После украшения титулом митрополий Новгорода и
Ростова теперь признаны митрополиями кафедры Казанская и Крутицкая (прежняя
Сарско-Подонская). Архиепископиями наименованы кафедры: Вологодская,
Суздальская, Рязанская, Тверская, Смоленская. Нижегородскую кафедру временно
занимал до 1593 г., со свойственным уже ему титулом "архиепископа," Арсений
Элассонский, пока он не вернулся в Грецию вместе с греческим митрополитом
Дионисием в 1593 г. В Астрахани открыта епископия в 1602 г. Из проектированных
при учреждении патриаршества еще 8-ми епископий открыты в 1589 г. только две:
Псковская и Корельская. С трудом преодолевалась исконно-русская тенденция
малочисленности архиерейских кафедр.

В связи с расширением колонизационного и государственного влияния русского
элемента на обширных пространствах северо-востока России шло и заметное усиление
вообще никогда не прекращавшегося миссионерского насаждения и укрепления
православия. Приморско-прибалтийские окраины новгородской области,
подвергавшиеся в эту эпоху усиленным нашествиям и оккупациям со стороны Швеции,
были поручены специальному обслуживанию Корельской епископии, подвижный центр
которой базировался на Олонецкий край. Там не только охранялось существующее
православное население, но продолжалось и крещение карелов и финнов. По
выспренному выражению патр. Иова, "капища эллинские сокрушались."

Завоевательное распространение по Волге, после казанского края простершееся и на
астраханский край, отозвалось и в Закавказьи вспыхнувшими надеждами на скорое
освобождение от турецко-персидского ига православной Грузии, потерявшей
христианскую защиту с момента падения КПля (1453 г.). Процедура учреждения
патриаршества в Москве совпала с прибытием в 1586 г. на Москву грузинского
царевича Александра с ходатайством к царю Федору Ивановичу о принятии Грузии в
состав Российской Державы. В принципе Москва имела смелость на это дать
согласие. Но пока реальная связь с Москвой осуществилась лишь в
церковно-миссионерской форме. По ходатайству того же грузинского царевича, в
1588 г. послана была туда миссия "для исправления православной веры
христианской." Москва посылала двух священников из Москвы, двух монахов из
Троице-Сергиевской Лавры и трех иконописцев. Чем Москва могла послужить
угнетенной грузинской церкви? Конечно только рекомендацией и предложением своих
собственных обычаев и своего культового благолепия. В своем письме к царю
Александру, митрополиту Николаю, всем архиепископам, епископам и всему
освященному собору Иверской церкви, патриарх Иов, между прочим, пишет о форме
крестного знамения на Москве и рекомендует его грузинам. Это - двуперстие:
"молящеся, креститися подобает двема прьсты... съгбение прьсту именует сшествие
с небес, а стоящий перст указует вознесение Господне; а три персты равны держати
- исповедуем Троицу Нераздельну: то есть истинное крестное знамение." Из этого
видно, что Москва жила и мыслила на уровне Стоглава, не предчувствуя потрясений,
причиненных ей новшествами патр. Никона.



Политическая роль патр. Иова.

Время патриархов совпало поначалу со Смутным Временем и выдвинуло их в
политической жизни России на первое место. Но как только "земля успокоилась,"
патриархи снова, в духе русской православной церкви, не цепляясь за политику,
сошли на роль смиренных царских богомольцев. Церковь, однако, по-прежнему стояла
очень близко к делам государственным. Флетчер о данном моменте свидетельствует,
что патриарх с митрополитами и епископами систематически по пятницам заседает на
Совете у царя. И царь выслушивает мнения патриарха и других духовных лиц раньше
мнения бояр. Патр. Иов служил царю Федору с горячей преданностью. Начиная с
Карамзина, почти все историки обвиняют Иова в человекоугодничестве. Получив
патриарший титул из рук Б. Годунова, Иов был его последовательным приверженцем.
Имя Иова поэтому неотделимо связывается с ролью Годунова в загадочном деле
внезапной смерти 15.V.1501 г. царевича Димитрия. Официальная летопись гласит,
что царевича убили агенты Годунова, а все следствие о деле было годуновской
подделкой. Жители города Углича потерпели жестокие наказания: отрезания языка,
ссылки в Пелым и т. д. Следователь боярин Василий Щуйский свалил всю вину на
жителей Углича, действовавших по наущению бояр Нагих. Царь направил дело на
отзыв патр. Иову. Патриарх не внес никакой ревизии, подо всем подписался: "пред
государем - царем Михайлы и Григория Нагих и углицких посадских людей измена
явная. Царевичу Димитрию смерть учинилась Божиим судом." Последнее выражение
явно дипломатическое. Что касается казней, Иов пишет: "чинить казнь дело
государя, а наш долг молить Бога за государя." Проф. Платонов, признающий
следственное дело тенденциозным, ни в чем, однако, специфически не обвиняет
Иова. Иов просто лояльно следовал за официальной истиной. Наши историки Щербатов
и Костомаров считают и дальнейшую роль патр. Иова в выборах на царство Бориса
его благодарной расплатой за возведение в патриархи. Но ничего лично своего в
угличское дело Иов не внес. Он просто шел за политической акцией боярства, не им
выдуманной.

Царь Федор скончался 7.I.1598 г. Умирая, он завещал царский венец своей супруге,
царице Ирине Федоровне (Годуновой). Царскую Думу завешал ведать: патр. Иову,
Борису Федоровичу Годунову и боярину Федору Никитичу Захарьину-Юрьину. Но
царица, приняв на мгновение корону, ушла от ее бремени, спешно постриглась в
монахини под именем Александры. Народу приходилось присягать уже не царице, а
Думе. Привели к присяге. Народ не хотел "коллектива," ждал лица царя или царицы.
Посему делали вывод, что, если Ирина Федоровна постриглась, пусть царем будет
брат ее - Борис Федорович. Дьяк Иван Тимофеевич говорит, что патриарха даже
понудили пойти в Новодевичий монастырь просить инокиню Александру, чтобы она
благословила брата на царство.

Б. Годунов, как известно, несколько раз отказывался. С его стороны это была
демагогическая методичность. Упрямством он вызвал более авторитетный орган его
приглашения - Земский Собор 1598 г. В спешке собраны только московские делегаты,
но целых 470 человек. На соборе патриарх, отражая общий сговор, заявил: "а у
меня, Иова патриарха и у митрополитов, архиепископов, епископов и всего
освященного собора, которые при преставлении царя Федора Ивановича были, мысль и
совет у всех один, что нам мимо Бориса Федоровича иного государя никого не
искать и не хотеть." На том и порешили. И пошли в Успенский собор петь молебен,
чтобы Бог даровал царя. Потом умоляли Бориса. Такая церемония длилась три дня,
после чего Борис согласился. Но, предвидя трудности укрепления авторитета своей
династии, он потребовал составления особой "Уложенной Грамоты." Она была
составлена, подписана патриархом, всей Думой и положена в раку святителя Петра.
Написана новая форма присяги со страшными заклятиями. Присягу принесли все в
Успенском соборе. Послано особое послание по всем церквам - молиться за царя
Бориса. Для коронации, назначенной в сентябре, составлен был новый текст молитв.

Но Борис был "реалист." Одних церковных гарантий ему было мало. В борьбе за
укрепление престола он скоро перешел к гонениям на "врагов," к ссылкам, к
террору. Патр. Иов, ставленник Бориса, на фоне общего беспокойства оставался
молчалив и лоялен. Тогда раздались упреки: "что, отче святый, новотворимое сие
видиши, а молчиши?" Патриарх внутренне страдал, но внешне ни на что не решался.
По словам летописца, "день и нощь со слезами непрестанно в молитвах предстоял в
церкви и в кельи своей; непрестанно пел молебные пения собором, с плачем и
великим рыданием; также и народ с плачем молил, дабы престали от всякого злого
дела, паче же от доводов и ябедничества, и бе ему непрестанные слезы и плач
непостижимый."

Началась смута...

В 1603 г. явился первый самозванец. Иов, уже старый и больной, твердо встал за
Бориса. За подписью Иова были отправлены специально обличительные грамоты. Одна
адресована Раде Короны Польской. Здесь Лжедимитрий называется грубым обманщиком,
бывшим монахом и диаконом Григорием Отрепьевым. Другая грамота послана к
военному главе Речи Посполитой, князю Константину Ивановичу Острожскому, лично
знавшему Отрепьева, с просьбой обличить его и арестовать. Но все эти моральные
мотивы отскакивали как горох от стены от Польши. Фатум истории толкал последнюю
на решающий поединок с Русью. Кому быть гегемоном славянских народов всей
европейской равнины: Руси или Польше? Польша упорно реализовала свою
фантастическую ставку на фальшивого царя, с фальшивой верой (унией). Глубокие
социальные брожения, заложенные еще насильственными земельными переделами
Грозного, давали живучесть народному бунту. На него опиралась полуискренняя вера
в Димитрия бунтовского меньшинства. Большинство примыкало, разжигаясь классовой
завистью и местью. Субсидируемый Польшей и руководимый Ватиканом Самозванец в
Курских пределах перешел границу. Электрический ток измены быстро передался
Москве. На авторитет церкви и патриарха легла ответственная и срочная задача -
заливать пожар бунта. Патриарх многократно с амвона уверял толпу в
действительности смерти царевича Димитрия и в тождестве нынешнего Лжедмитрия с
известным ему "вором," сыном Чудовского дьякона, расстригой Григорием
Отрепьевым. Мать царевича Димитрия, инокиня Марфа (последняя жена Грозного,
Мария Нагая) вывезена была из Углича в Москву для публичных заявлений с амвона,
что подлинный сын ее, царевич Димитрий, действительно убит. В том же духе
посылались патриархом прокламации к воеводам, войскам и дворянам по всей России.
В январе 1605 г. патриарх дал инструкции всем епархиальным начальникам, как
утишать опасность бунта. Епархиальные начальники должны были припугнуть народ,
что дело идет об отнятии у него православной веры, что польский король Сигизмунд
пользуется Самозванцем для попрания на Руси православной церкви и обращения
народа в латинскую и в лютеранскую ересь. Предписано через епископов читать об
этом во всех церквах, петь молебны о победе царского войска и анафематствовать
Самозванца и всех пристающих к нему русских изменников.

Увы, Самозванец довольно успешно продвигался к Москве. Монолит законного
царелюбия оказался надтреснутым. Борис воспринимался, как царь неподлинный, не -
"прирожденный." Миф "прирожденного" царя оказывался сильнее царя искусственного,
т. е. выбранного. Не помогала ни церковь, ни миропомазание. Миф прирожденности
умножался еще на романтику дитяти, чудесно спасенного от грозившего ему
мученичества. Так сновидение и реальность в психике масс поменялись своими
местами. Так высший идеалистический инстинкт явился каналом, по которому потекла
вода низших, корыстных, грабительских вожделений.

При виде этой картины, царь Борис 13-го апреля 1605 г. почти скоропостижно
скончался. Агония длилась всего два часа. Официальная присяга Москвы, войска и
всей России была принесена вдове Бориса, Марье Григорьевне и его и ее детям,
Федору и Ксении. Но миф царя подлинного побеждал. 7-го мая изменило официальному
правительству и Московское войско. 1-го июня бунтующая Москва послала в Тулу к
Самозванцу делегацию с повинной. Самозванец принял ее и потребовал в виде
гарантий "истребления его врагов." Москвичи убили царицу Марью и Феодора, а
Ксению отдали Самозванцу. Последний приказал ее заточить в монастырь. Бунтовская
толпа ворвалась и в Успенский Собор, чтобы обезглавить церковь, физически убрать
патриарха. Иов мужественно, стоя направо от царских врат пред образом
Владимирской Богородицы, громко молился: "о Пречистая Владычица Богородица! Сия
панагия и сан святительский возложены на меня недостойного в Твоем храме, у
Твоего Чудотворного Образа. И я, грешный, 19 лет правил слово истины, хранил
целость православия; ныне же, по грехам нашим, как видим, на православную веру
наступает еретическая. Молим Тебя, Пречистая, спаси и утверди молитвами Твоими
Православие." Бунтовщики набросились на Иова, трепали, били и вытащили на Лобное
место. Патриарший двор был разграблен. Сам патриарх оставлен в живых и просил,
чтобы его вернули на его родину, в Старицкий монастырь под ведение архимандрита
Дионисия. Так как весь Освященный Собор фактически покорился Самозванцу, то и
Самозванец издал через Собор приказ: - исполнить просьбу узника Иова, увезти в
Старицу, "взять его там за приставы" и содержать "во озлоблении скорбном." Там
через два года, 19-го VI. 1607 г. Иов и скончался. Но он пережил Самозванца, и
мы его еще увидим в Москве.



Религиозная политика Самозванца.

Лжедимитрий, по рождению и воспитанию москвич, хотя и был игрушкой иезуитов, но
не был в собственном смысле их воспитанником и искренним латынником. Психология
и внутренняя ложь авантюризма скорее всего в длительности времени и успеха
превратилась бы в игру на чистом "патриотическом" православии. Признаки для
такого рода вольт фаса начали уже проявляться за год его правления. Как
московский беглец и бродяга по православным монастырям Литовской Руси (явление
по тогдашнему заурядное), будущий Самозванец нахватался вольнодумства, скорее
протестантского. Он был малограмотен в латыни. Писал "император" свое имя -
"Демеустриус." Но, избранный в Польше орудием захвата России, неизбежно обязался
проводить планы Ватикана. Последовательности внутренней у него не было. "Измена"
была для него только средством. Инстинкт влек его к слиянию с московским
народом. Его латинизаторская программа была громко рекламирована московской
контр-агитацией с самого начала смуты. Еще в окружной грамоте патр. Иова 1603 г.
Самозванец характеризовался "отметником православной веры." С 1596 г. в Литве
торжествовала уже Брестская уния. Рим и Польша увлекались мыслью - захватить под
унию и Москву. Значит под "латинством," к которому обязывался Самозванец,
практически разумелась Уния, т. е. сохранение до времени восточного обряда.

Папство никогда не покидало этой мечты. После визита иезуита Антония Поссевина к
Ивану IV, папа Григорий ХIII снова присылал Антония к царю Федору Ивановичу с
двумя сопроводительными письмами - на имя царя и бояр, прося их верить во всем
Поссевину. Еще в 1586 г. Антоний Поссевин толкал польского короля Стефана
Батория на завоевание Московии и от имени папы Сикста V обещал денежную помощь.
Через того же А. Поссевина царь Иван предупрежден был, что краль Стефан отымет
Псковскую, Новгородскую и Смоленскую земли. Но царь может предотвратить это
кровопролитие между христианами, если согласится на Унию. В самые годы
реализации Брестской Унии (1594-1597 гг.) папа Климент VIII присылал легата к
царю Федору и правителю Годунову, приглашая примкнуть к коалиции
западно-европейских государей против турок и кстати решиться на соединение
церквей в форме унии.

В 1600 г. король Сигизмунд III прислал к царю Борису канцлера Льва Сапегу, родом
русского, из семейства недавно окатоличенного. Предлагался "вечный мир" на
принципе свободы национального самоопределения по языку и вере. Поляки и литовцы
могли свободно селиться в московских пределах, приниматься на государственную
службу и строить свои латинские церкви. Теми же льготами пользовались бы и
москвичи в Литве-Польше. Боярская Дума в этой свободе для латинства начисто
отказала. Москва оставалась глуха к идее федеративного слияния. Свой
государственный организм она понимала как монолитно единоверный, с душой
единственно православной. Иезуиты, владевшие тогда сердцем Польши, не могли не
соблазниться вдруг открывшейся возможностью овладеть сердцевиной русской
государственности через подлог и обман, через призрак родного для Москвы
православного царя, но Самозванца. Осуществилась почти невероятная,
фантастическая интрига. Подложный царевич Димитрий включен был в высокую
политику Польши и Рима. Все это бесспорно вскрыто по документам и самого
Ватиканского архива и изложено в трехтомном исследовании о. Пирлинга,
члена-корреспондента Российской Академии Наук.

Некоторые аристократические польские фамилии связали кровно свою судьбу с
авантюрой самозванчества. Из переписки папского нунция в Польше, Ксаверия
Ронгони, вскрывается, что князь Адам Вишневецкий, будучи тестем воеводы
Сандомирского Юрия Мнишека, сговорились с Ронгони, что дочка Юрия, Марина, будет
сделана через брак с Лжедимитрием царицей московской. А сам Лжедимитрий даст
клятвенное обязательство за себя и за Россию присоединить русский народ
унионально к римской церкви. В 1604 г. в специальном собрании польских магнатов
Лжедимитрий вместе с Юрием Мнишеком вновь объявили публично этот сговор. После
чего Ронгони тайно представил Лжедимитрия Сигизмунду III, а тот дипломатически
признал его подлинным царевичем Димитрием. Назначил ему королевское жалованье в
40.000 злотых в год и разрешил набирать волонтеров в свои войска. Затем
Лжедимитрий уже снова тайно принят был в латинство самим Кс. Ронгони путем
миропомазания и приобщения по латинскому обряду, не исключая этим, конечно,
дальнейшей открытой игры для Димитрия на обряде восточном. 25.V. 1604 г., в
имении Юрия Мнишека, Лжедимитрий дал клятвенную запись - жениться в будущем на
Марине с обещанием предоставить ей соседние с Литвой области Псковскую и
Новгородскую с узаконением в них особых привилегий свободного построения
латинских церквей, монастырей и школ. В том же году 30-го июля направлено
собственноручное письмо Лжедимитрия к папе Клименту VIII с обещанием содержать
неизменно римо-католическую веру и всячески стараться привить ее русскому
народу. Понятно поэтому, что в начавшемся походе на Москву в ставке Лжедимитрия
неизменно состояли наблюдателями два иезуита из Кракова. Как только в январе
1605 г. сдались Лжедимитрию первые южные города, так новый папа Павел V в письме
к нему уже величал его "царем всей России, Московии, Новгорода, Казани" и т. д.,
напоминал Самозванцу о данном им обещании просветить русских, сидящих во тьме и
сени смертной. Сам Самозванец, вступив в Путивль, приказал перенести к нему в
ставку в особую палатку из Курска чудотворную икону Знамения Божией Матери,
почетно встретил ее и ежедневно усердно пред ней молился. И через полгода вошел
с ней в самую Москву. Это та самая Курская-Коренная икона Богоматери, которая
незадолго до нашей революции претерпела в Курске неудавшееся на нее покушение и
теперь, вывезенная в 1917 г. из России Курским епископом Феофаном в эмиграцию,
пребывает в ожидании, когда погибнут новые самозванцы. В драматический момент
вступления Лжедимитрия в Москву, 20.VI.1605 г., Курская икона была одним из
щитов или прикрытий для Самозванца его триумфа пред лицом православного
московского народа, когда звонили колокола, а на Лобном месте встречал
Лжедимитрия весь Освященный Собор митрополитов, архиепископов и епископов, хотя
и лишенных своего главы - патриарха, но с хоругвями, иконами, крестами и
молебным пением. Символически в этот православный парад диссонансом врывались
чуждые звуки. Военный оркестр литовских музыкантов дико заглушал московское
церковное пение. Лжедимитрий сошел с коня, приложился к иконам и пошел в
кремлевские соборы: Успенский и Архангельский. Но к ужасу москвичей туда же
вливалась за ним и ватага еретиков: ляхов и венгров. Это покорное приятие со
стороны церковной иерархии явного и для нее Самозванца становится в нынешних
обстоятельствах для нас менее загадочным в силу традиционной пассивной роли
иерархии в делах политических. Но как теперь это падение иерархии искупается
меньшинством, мученическим и исповедническим, выражающим свой протест против
грубой силы, так и в ту пору нашелся в Астрахани епископ Феодосий, который не
сдался самозванческим вожакам. Они заключили его в Троицком монастыре и дом его
разграбили. Доставленный ими в Москву, Феодосий при очной ставке Самозванцу
сказал в лицо: "знаю, что ты называешься царем, но прямое твое имя Бог весть.
Прирожденный Димитрий царевич убит в Угличе и мощи его там." Лжедимитрий имел
такт не казнить Феодосия. Признал его ненормальным и не велел более истязать
его, посадив под арест.



Патриарх Игнатий (1605-1606 г.).

Вместо свергнутого Иова, по указанию Лжедимитрия, на патриарший трон возведен
был собором Рязанский архиепископ грек Игнатий. Прежде без оговорок считали
Игнатия архиепископом с о. Кипра, учившимся в Риме и принявшим там унию. Но
записки Арсения Элассонского (хотя естественно снисходительного к земляку)
заставляют быть осторожнее в отрицательной характеристике Игнатия. По Арсению,
он был не с Кипра, а с горы Афонской, и был там епископом соседнего города
Эриссо. Он приехал в Москву на коронацию царя Федора, как представитель
Александрийского патриарха. Здесь он остался и добился в 1605 г. Рязанской
кафедры. Значит, подозрительные к латинству москвичи ничего латинского в нем не
заметили. Но естественно, при Смуте он, как чужак, легко плыл по течению и
приспособился к взявшему верх курсу - за Самозванца. Дух авантюры и выслуги
толкал его вперед. Игнатий первый из архиереев в июне 1605 г. выехал в Тулу
навстречу Самозванцу, признал его, принес присягу и привел к присяге других.
Конечно, через это он стал приближенным лицом к новому властителю. Он вместе с
Самозванцем парадно вступил в Москву, и ему, как патриарху, предносили посох и
крест. Уже через четыре дня по вступлении (24.VІ.), по указу Лжедимитрия, собор
епископов возвел Игнатия в патриархи. Без сомнения обидно было русским архиереям
переживать такой удар по их самолюбию. После первого же своего патриарха сразу
отдавать эту честь в чужие руки! Но они заслужили это испытание своим
обывательским малодушием и пассивным приятием всякой власти вслед за народной
массой, когда стадо ведет пастырей. Самолюбие и честь требуют борьбы, мужества и
даже героизма. Но раз приняли нового царя-Самозванца, обязаны были слушаться его
воли. Игнатия не посвящали в патриархи по русскому чину и понятию. Как грек, он
этого не требовал, по обычаю своих восточных собратьев. Таким образом, по
формально-легальным признакам Игнатий был в числе наших русских (десяти)
патриархов "законным" патриархом, возвышая их число до 11-ти. Стыдясь этого
факта, прежние историки русской церкви пропускали Игнатия и насчитывали только
10 патриархов.

От 30-го июня послано Игнатием по всей России окружное послание о вступлении на
престол "прирожденного царя Дмитрия Ивановича" и о своем возведении на трон
первосвятителя "по его царскому изволению." Указывалось петь молебны за нового
государя и его мать, инокиню Марфу, "чтобы Бог возвысил их царскую десницу над
латинством и над бесерменством." Между тем 3-го декабря, как значится в издании
Т. Неinеr "Нistоriса Russiае Моnumеntа" Т. II, № 60, кардинал Боргезе извещал из
Рима нунция Ронгони в Польше, что Игнатий готов на унию. Значит, под сурдинку
шли какие-то темные переговоры..

Во исполнение своих политических обязательств, Лжедимитрий начал внешние реформы
в духе сближения с Польшей. По польскому образцу Боярская Дума преобразована в
Раду (Сенат). Все епископы объявлены сенаторами, "панами радцами." Мнимые
кровные родственники Лжедимитрия милостиво вызволены из всех ссылок, заточений,
помилованы и возвышены. Из ненависти к своему гонителю, Б. Годунову, все они
приняли эти почести. Ослепительный демагогический аргумент в пользу Самозванца.
Вернулись из ссылок двоюродные братья царя Федора Ивановича. В числе их будущий
патриарх Филарет - Федор Никитич Юрьин и отец его Никита Романович, брат жены
Грозного, царицы Анастасии. Федор Никитич был пострижен насильно в монашество
под именем Филарета и заключен в Сийском монастыре близ Архангельска, где стал
архимандритом. Ради возвышения Филарета по церковной линии, Самозванец прогнал
на покой с Ростовской кафедры митрополита Кирилла и назначил на нее своего
мнимого родственника. Филарет из ненависти к Годунову принял это назначение и
посвящение от руки Игнатия.

На 21-е июля была назначена коронация Лжедимитрия в связи с лукаво спутанной с
ней церемонией браковенчания с Мариной, как будущей царицей. Лживая
кощунственная комедия не могла не включать в себя кричащих для православной
Москвы диссонансов. Под сводами Успенского собора раздавались на чуждых языках
чуждые речи. Латинский патер, иезуит Николай Черниковский, говорил приветствие
нововенчанному царю на польском языке. Протопоп придворного Благовещенского
собора, Федор Терентьев, говорил речь, по-видимому, отражавшую официальную
условную "правду," которую внушали сверху народным низам, как безусловную. Вот
как разглагольствовал благовещенский протопоп: "Благословен Бог, который освятил
тебя во утробе матери, сохранил тебя невидимою силой от всех твоих врагов,
устроил тебя на царском престоле и
венчал твою боговенчанную главу славою и честию... Радуемся и веселимся мы,
недостойные, видя тебя, благочестивого царя, Богом возлюбленного и св. елеем
помазанного, всея России самодержца, крепкого хранителя и поборника св.
православной веры, рачителя и украсителя Христовой церкви, и молим твою царскую
державу и, повергаясь пред тобою, вопием: о пресветлый царю, будь нам милостив,
как Отец наш Небесный милостив есть, отврати слух твой от тех, которые говорят
тебе неправду и производят вражду между собою и твоими людьми... Мы никогда не
сотворили зла твоей царской власти и не сотворим, но только молим всещедрого
Владыку о твоем многолетнем здравии. Призри на нас, помазанник Божий, и ущедри
нас..."

За кулисами, однако, шли переговоры о расплате с латинством за все эти
фантастические достижения. Папа Павел V прислал ряд писем: а) приветствие с
восшествием на престол; б) в августе новое письмо с нунцием князем Александром
Ронгони; в) в сентябре приветствие с коронацией в связи с присылкой нескольких
иезуитов, как помощников в проведении плана латинизации; г) письмо к Юрию
Мнишеку; д) письмо к кардиналу Бернарду Мациевичу, чтобы давить на Мнишека и его
дочку в проведении того же плана. Нунций князь Ронгони от себя приветствовал
Лжедимитрия и, посылая ему в подарок крест, четки и латинскую Библию, убеждал
исполнить его обеты и обязательства и совершить единение вер, но... "не плошно,
а мудро и бережно." Лжедимитрий держал при себе иезуитов. Но избрал и
православного духовника, архимандрита Владимирского Рождественского монастыря.
Подарил в самом Кремле неподалеку от Дворца большой дом иезуитам, где они
открыто совершали богослужение, оглашая окрестность музыкой органа. У
Лжедимитрия можно заметить план использования этого мощного пропагандного нажима
Ватикана и Польши в сторону утилитарно-культурную: - вместо безнадежной
латинизации проводить просветительную "окцидентализацию," т. е. как бы
предвосхищать реформу Петра Великого, под предлогом необходимой подготовки к
соединению церквей. Он писал в Польшу, чтобы оттуда слали новых работников
просвещения, но знающих русский и церковно-славянский языки. Как русак,
Лжедимитрий понимал, что перевод Москвы в латинство есть химера из химер,
могущая угнездиться только в западноевропейских и ватиканских головах. Но
авантюра обязывала. Продав совесть, он должен был извиваться между грубой
расплатой за получение трона и желанием укрепиться на нем, угождая по существу
москвичам. Поэтому он за 11 месяцев своего царствования не предпринял ничего
агрессивного против православия. И, когда он был убит, иезуиты объявили его
смерть наказанием Божиим за измену католической вере.

Искреннего религиозного интереса у Лжедимитрия вообще не было. Его личным
секретарем был поляк Бучинский, вольнодумец и социанин (крайний протестант). И
сам Лжедимитрий, при всем желании понравиться москвичам, уже был развращен
вольной жизнью в Польше и не в силах был соблюдать уставы: на иконы не
крестился, за стол садился не молясь, не просил окроплять святой водой трапезу,
ел в посты скоромное, не мылся в положенные дни в бане, не спал после обеда,
полякам позволял входить в церкви с саблями, порождая тем ропот среди стрельцов,
что "царь разоряет веру."

Однако, он рассыпал милости и знаки внимания русским архиереям и монастырям.
Даже в самой Польше не стеснялся выступать покровителем православных, а не
униатов. Он посылал дары и ободрительную грамоту боевому православному
Львовскому Братству: "видя вас несомненными и непоколебимыми в нашей истинной
правой христианской вере греческого закона, мы послали к вам из нашей царской
казны на построение храма Пресвятой Богородицы соболей на триста рублей, да
созиждется храм сей во утверждение истинной нашей непорочной христианской веры и
в прибежище правоверным христианам."

Наибольшие надежды Ватикан возлагал на брак Лжедимитрия. И потому встал трудный
вопрос о сохранении латинства Мариной. Вопрос шел лишь об обмане Москвы. Для
латинской стороны дело было уже сделано. Как сам Лжедимитрий принял латинство
тайно, также тайно он был уже повенчан с Мариной по латинскому чину еще 12-го
ноября 1605 г. в Кракове. Ватикан требовал от Лжедимитрия реальных выводов из
этого факта. Вот что писал Самозванцу папа 1.ХII. 1605 г.: "мы несомненно
уверены, что как ты желаешь иметь себе детей от этой избранной женщины,
рожденной и воспитанной в благочестивом католическом семействе, так вместе
желаешь привести народы московского царства, наших вожделеннейших чад, к свету
католической истины, к св. римской церкви, матери всех прочих церквей. Ибо
народы необходимо должны подражать своим государям и вождям... Верь, ты
предназначен от Бога, чтоб под твоим водительством москвитяне возвратились в
лоно своей древней матери, простирающей к ним свои объятия... И ничем столь ты
не можешь возблагодарить Господа за оказанные тебе милости, как твоим старанием
и ревностью, чтобы подвластные тебе народы приняли католическую веру.".. Из
целого ряда папских писем к Лжедимитрию видно, что последний все время
поддерживает иллюзии скорых успехов унии на Москве. 10-го апреля папа пишет:
"зная твою преданность престолу нашему и твое пламенное усердие помогать
христианскому делу, мы ждали от тебя известий с таким нетерпением, что начали
было винить посланного тобой иезуита Андрея Левицкого в нерадении. Наконец, он
прибыл, отдал нам твои письма, рассказал о тебе вещи достойные и своими словами
доставил нам такое удовольствие, что мы не могли удержать слез от радости... Мы
уверены теперь, что апостольский престол сделает в тех местах великие
приобретения, при твоем мудром и сильном царствовании... Пред тобою поле
обширное: сади, сей, пожинай, повсюду проводи источники благочестия, строй
здания, которых верхи касались бы небес; пользуйся удобством места и, как второй
Константин, первый утверди на нем католическую церковь. Обучай юношество
свободным наукам и собственным примером направляй всех на путь христианского
благочестия." В папских письмах к Марине и ее отцу, привезенных тем же Левицким,
напоминается о воспитании будущих детей Марины в ревности по католической вере.
Юрий и Марина наседали на Самозванца, его положение делалось все более трудным.
В сентябре 1605 г. начались переговоры с русской иерархией об оформлении брака
Самозванца с Мариной. Русские архиереи по своей архиерейской присяге обязались
не допускать смешанных браков православных с латинянами и армянами. И русская
практика требовала еще при этом перекрещивания латинян. Вот это последнее
требование и заявили: митр. Казанский Ермоген, епископ Коломенский Иосиф и ряд
протопопов. Лжедимитрий прибег к репрессиям. Ермогена выслал в Казань, а Иосифа
послал на покой. Гибкий грек Игнатий убеждал Лжедимитрия склонить Марину к
методу чистого обмана, чтобы она взяла на себя лишь наружное исполнение обряда
православия, оставаясь в душе римо-католичкой. И Лжедимитрий ходатайствовал о
такой уступке перед кардиналом Ронгони: чтобы Марине дозволено было только
наружно исполнять русский обряд - ходить в церковь, поститься в среду и пятницу
(а не в субботу) и - главное! - принять хотя бы раз, только в момент коронации
Причастие под двумя видами из рук патриарха. В феврале 1606 г. Ронгони ответил,
что он некомпетентен взять такие дозволения на свою ответственность и просил
обратиться за этим к высшей власти в Рим. Ронгони при этом все-таки поощрял
дерзновение Самозванца, ссылаясь не без оснований на существующую на территории
Литвы фактическую практику. "Но Вы, государь," писал он, "силой своей высочайшей
власти, которой никто не должен противиться, можете достичь своего. И не новое
это дело: повсюду латиняне берут жен греческого закона и - наоборот; оставляют
своих жен при их вере и обрядах." На письмо Лжедимитрия к папе получен ответ от
4.III.1606 г.: дело рассмотрено конгрегацией кардиналов и богословов, и
предложенный компромисс отвергнут. Так как Марина была уже повенчана в Кракове
по латинскому чину с Лжедимитрием, то совесть отца ее Юрия Мнишека была
спокойна. Честолюбие толкало его только ускорять дело. И они сговорились вместе
с Лжедимитрием обойти строгие требования римской иерархии. Понимая ответ Рима
по-иезуитски, они считали, что лишь формально Рим не решается нарушить свои
каноны, а фактически лицемерно примирится с фактами. Это и была программа,
предложенная Игнатием Лжедимитрию. Уговорили на этом и Марину: - лицемерно
принять обряд православия, без перекрещивания. Строгая и всеобщая русская
практика перекрещивания была установлена только позднее, в 1620 г. патриархом
Филаретом. Да и тогда часть русских епископов высказывалась против. Неисполнение
этого условия не было особо драматичным.

Марина торжественно въехала в Москву и помещена в Кремле, в женском Вознесенском
монастыре, где селились царские невесты перед свадьбой. Рядом с ее кельей
помещалась мнимая мать жениха, царственная инокиня Марфа, бывшая жена Грозного,
Мария Нагая. Из ненависти к Борису Годунову она вместе с боярами вела эту игру в
признание Самозванца своим сыном Димитрием, заведомо для нее убитым. К Марине не
пускали ксендза. И подсылали православного духовника, убеждавшего ее искренне
принять православие. Марина продолжала играть комедию.

На 8-е мая было назначено браковенчание. В интересах Лжедимитрия было придать
всем церемониям показной, чисто русский стиль. И с Мариной ему пришлось
выдерживать борьбу из-за свадебного русского наряда, который ей не нравился. Но
некоторых иностранных диссонансов из церемонии нельзя было устранить. Особое
лукавство состояло еще в том, что ради маскировки решено было совершить три акта
заодно: и 1) присоединение к православию, и 2) брак, и 3) коронацию с умыслом,
чтобы неполнота каждого момента несколько маскировалась общей сложностью. Ради
этого, вопреки естественному порядку, весь церемониал расположили так: не
сначала присоединение, а затем брак и, наконец, коронование, но наоборот.
Сначала коронация, потом присоединение и наконец браковенчание. Как же
короновать при этом еще не царицу, а только невесту? Условились: не весь брак, а
только брачное обручение поставить все-таки раньше коронации. Этот иезуитизм
должен был предохранять акт коронации от упреков, что короновалась бы в нем еще
не жена. А для католиков она уже жена. Посему заключительное православное
браковенчание толковалось бы для латинской стороны, как пусть и излишний, но все
же ничему не вредящий обряд: ни браку, ни царской коронации. Приступили к
исполнению.

Обручение состоялось во Дворце, в Столовой Палате. Протопоп Федор Терентьев
давал Марине целовать крест и говорил речь. Речь сказал и князь Василий Шуйский.
Отсюда торжественно проследовали в Успенский собор, где Марина прикладывалась к
иконам и мощам. После этого до литургии патриарх Игнатий с собором совершил
царскую коронацию. На Марину были возложены царские бармы и корона с
"миропомазанием." Миропомазание есть таинство, в данном случае преподанное еще
не православной. Это была первая кощунственная ложь в духе иезуитизма. Этот
пункт чина коронации, очевидно, хитроумно введен был ради двусмысленного и
двойного его истолкования на случай придирок. То есть, чтобы можно было
утверждать, что это миропомазание и есть вместе с царской коронацией момент
реального введения Марины в лоно православной церкви. Потому-то сейчас же Марина
получила благословение патриарха с целованием креста, и ей немедленно возглашено
многолетие, как "благоверной цесаревне Марине."

За литургией, после Херувимской, патр. Игнатий пред царскими вратами возложил на
Марину золотую Мономахову цепь. Это было продолжением и завершением момента
коронации.

Во время причастного стиха патриарх опять пред царскими вратами вновь
миропомазал Марину пред наступающим моментом причащения. Это новое миропомазание
было новым иезуитским ухищрением. Не предшествовавшее ему коронационное
миропомазание (с его специфическим царским назначением), а данное предпричастное
миропомазание явно вводилось для истолкования его, как завершительного момента
перевода Марины из латинства в православие в качестве обычного миропомазания.
Но... тут кощунственная игра таинства неожиданно запуталась... По тайному
сговору Лжедимитрия и Марины, неожиданно для подавляющего большинства (а может
быть и для самого патр. Игнатия?), ни тот, ни другая не подошли к чаше
причащения. По древнерусскому обычаю они обязаны были подойти к причастию на
этой же литургии, в которую было включено их браковенчание. Нельзя не думать,
что закулисная борьба по этому чувствительному пункту церемониала была немалая.
Самозванец знал, что для Марины все остальное было "обрядом," а Чаша Причащения
не поддавалась фальшивому толкованию пред поляками. Самозванец боялся скандала.
Но, когда главное с его точки зрения было совершено, он рискнул угодить Марине и
полякам: к чаше не подошел и Марину не подвел. Арсений Элассонский пишет: "и
после венчания оба они не хотели причаститься Св. Таин; это сильно опечалило
многих; это была первая печаль и начало скандала и причина многих бед для
России." Лжедимитрий говорил Бучинскому о своих волнениях в этот момент: "Я
больше всего боялся, что епископы не помажут миром цесаревну и многолетие ей не
возгласят. Но когда венчание было совершено, я делал, что хотел... во всем была
моя воля." Однако, этим он подрезал свой кредит в Москве.

При бракосочетании в соборе был и духовник Марины иезуит Савицкий, а иезуит
Черниховский сказал ей речь по-латыни. Этот новый диссонанс был одним из
символов ложного компромисса с Римом. Рим был очень доволен. Но на этом "нажиме"
на Православие и Самозванец и поляки сломали себе шею.

Самозванец не оправдал надежд бояр, желавших через него устроиться по-польски, с
олигархическими свободами, с перевыборами царей. Лжедимитрий наоборот мечтал об
абсолютизме, хотел короноваться "императором." Пугал Лжедимитрий и склонностью
ввести веротерпимость, т. е. равноправие вер. Хотел устроить в Москве
университет с латинским языком и чужестранными учеными. Арсений Элассонский
говорит о возмущении русских нарушением уставности. Маринины фрейлины в
Успенском соборе целовали иконы в уста (для русских это было дерзко), сидели в
церкви. Сама Марина часто уходила в придел св. Димитрия Солунского, чтобы
посидеть. Марина выходила в польском, а не русском платье. Все это было хорошим
демагогическим материалом для боярской партии, не получившей от Самозванца
желанных выгод и, вероятно, страдавшей и патриотически. Решились на заговор.
Пустили в народ слухи, Арсений Эл. пишет, что "бояре и весь синклит устроили
совет и решили избавиться от царя." Роst fасtum боярская версия гласила, будто
не они готовили заговор, а Лжедимитрий. Будто он 16.V.1606 г. при князе
Константине Вишневецком и секретаре Бучинском и брате последнего развивал свой
план: укрепления своей власти и распространения римского костела. Якобы на
воскресенье 18.V. назначался военный парад за городом на поле. Все поляки и
литовцы должны были явиться туда при оружии. А бояре и дворяне русские приведены
были бы Лжедимитрием безоружными. По сигналу поляки должны были перебить весь
русский правящий класс. Остальных уже легче было бы принудить к присяге принять
латинство.

17.V., накануне, бояре с кн. Василием Шуйским во главе подняли превентивное
восстание. Самозванец был убит. Его голый труп таскали, и четыре дня он валялся
на площадях на издевательство толпе, после чего был сожжен за Москвой. Народ
избивал иностранных оккупантов Кремля. Были убиты три кардинала, четыре ксендза,
26 "немецких" учителей и много поляков. Трудно было остановить погромщиков.
Марину захватчики пощадили. И, по словам Арсения Элассонского, как Елена для
Трои, так и она для России стала потом источником многих бедствий.

На другой же день, 18.V., в воскресенье, без всякого суда и следствия (так
говорит Арсений Эл.), был свергнут патр. Игнатий и оставлен в заточении тут же в
Чудовом монастыре, теми же епископами, которые приняли его из рук Самозванца.
Несколько позднее, в 1620 г. патр. Филарет пред собором подводил такой итог
патриаршеству Игнатия: "Патр. Игнатий, угождая еретикам латинской веры, в
церковь соборную Пресвятой Владычицы нашея Богородицы введе еретическия
папежския веры Маринку, святым же крещением совершенным христианского закона не
крестил, но токмо единем св. миром помаза и потом венчал ю с тем росстригою и
обоим сим врагом Божиим росстриге и Маринке подаде Пречистое Тело Христово и Св.
Кровь Христову пити*). Его же Игнатия за таковую вину священноначальницы великие
св. церкве российские, яко презревшего правила св. апостол и св. отец, от
престола и от святительства, по правилам святым, изринуша." В одном хронографе
ХVII в. читаем: "повелением государя Василия Ивановича и советом всего
священного собора Игнатия патриарха, его же без священных рукоположений возведе
на престол расстрига, сего в Чудов монастырь послаша под начало, яко да
совершенно навыкнет благочестия веры." Игнатий просидел в Чудовом целых 5
смутных лет, пока в 1611 г. ему не пришлось, как увидим, вновь на краткий срок
быть возведенным на патриаршество при царевиче Владиславе.



Царь Василий Иванович Шуйский.

Деятели переворота возвели на царство своего вождя, князя Василия Ивановича
Шуйского, как гласит манифест, "по церкви Божией и по православной вере
поборителя." Те же русские архиереи, которые венчали Самозванца, теперь, надо
думать с радостью, участвовали в избрании и утверждении на царстве своего
православного князя на третий день восстания. В воскресенье 25.V уже была в
Успенском соборе коронация царя Василия старшим митрополитом Новгородским
Исидором. Царь Василий немедленно послал в Старицу сосланному патр. Иову с
предложением вернуться на патриаршество. Но тот по слепоте и старости отказался.
Будто бы при этом указал на кандидатуру Ермогена митрополита Казанского.

Еще до избрания нового патриарха царь Василий предпринял церковное действие: -
перенесение мощей царевича Димитрия из Углича в Москву, чтобы прогнать призрак
самозванщины. За мощами послали митрополита Ростовского Филарета (Никитича,
родственника царевича) и "исповедника" Астраханского архиепископа Феодосия,
сидевшего при Самозванце под арестом. Мощи были найдены нетленными, последовал
ряд чудесных исцелений, которые с радостью свидетельствовались и записывались.
3.VІ мощи привезены были уже к Москве. Устроено великое торжество их встречи и
явления народу. Сам царь, царица, настоящая мать святого, инокиня Марфа,
освободившаяся от лживой роли при Самозванце, иерархи и многочисленный народ
встретили мощи за Москвой. Сначала осматривали их царь и иерархи, а затем
открыли их народу, положив в Архангельском соборе среди других царских гробниц,
где они остаются и до сих пор.

В Архангельском соборе инокиня Марфа принесла перед мощами всенародное покаяние,
называла себя виноватой пред царем, собором, всем народом и более всего - пред
своим сыном, что будто бы из-за смертельного страха признала Самозванца, долго
терпела, не объявляя этого обмана. Теперь просила отпустить ей этот тяжкий грех
и не проклинать ее. И царь торжественно объявил ей прощение "ради святых мешей
сына-страстотерпца" и просил святителей молиться за Марфу, чтобы и Бог ей
простил. При мощах произошло много чудесных исцелений. За два дня записано 25
исцелений. Собор оформил канонизацию. Признал царевича Димитрия новоявленным
угодником. Царь Василий об этом издал особый манифест.



Патриарх Ермоген (1606-1612 гг.).

В конце июня был уже избран новый патриарх Ермоген Казанский, как герой,
потерпевший гонение от Самозванца. 3.VI.1606 г. Ермоген был поставлен по полному
русскому чину с хиротонией и церемонией хождения на осляти. Он был уже старик.
Родился около 1530 г. Со слов С. М. Соловьева П. И. Бартенев утверждает, что
Ермоген был из рода князей Голицыных, назывался Ермолаем. Московская церковь на
Садовом Кольце в честь Св. Ермолая с красивыми золотыми маковками (большевиками
уничтоженная) была строением князей Голицыных, памятником их почитания своего
родича Ермолая. Ермолай был сын князя Юрия Михайловича Голицына. Митрополит
Макарий держится другого мнения о происхождении патр. Ермогена из донских
казаков. Ссылаются на заявления поляка Гонсевского, бывшего в Москве в 1610-1611
годах. Ему говорили, что Ермоген был "в казаках донских, а после попом в
Казани." Платонов во всяком случает отрицает родство патриарха с Голицыными.
Этого не знают наши генеалоги: кн. Н. Н. Голицын и ?. П. Лихачев. Ошибается и ?.
?. Устрялов, утверждая, по неверному переводу с польского, родство Ермогена с
царем В. Шуйским. (Платонов, Соч. т. ? СПБ, 1912 г., стр. 211-14). Родство
Ермогена с кругом посадских людей и умалчивание о его фамилии говорят скорее о
его простонародном происхождении. В юности уже Ермолай живет в Казанском
Спасо-Преображенском монастыре под началом св. Варсонофия, житие которого он и
написал. В 1579 г. Ермолай рукоположен в приходские священники при Никольской
церкви Гостиного Двора. В ту пору произошло явление Казанской Иконы Божией
Матери. Ермолай первый удостоился взять икону от земли и перенести в
кафедральный собор Спасо-Преображенского монастыря. Он же написал и сказание об
ее явлении и чудесах. В 1583 г. Ермолай овдовел, постригся и с именем Ермогена
стал игуменом Спасо-Преображенского монастыря. На соборе 1589 г., избравшем
первого патриарха Иова, игумен Ермоген был поставлен первым митрополитом
Казанским.

Он деятельно насаждал православие среди татар и язычников. Жаловался царю Федору
на небрежность властей. В результате царским указом 1593 г. была произведена
точная перепись населения. Все крещеные поселены в отдельных слободах, с
обязательным хождением в церкви, с наказаниями за отпадение от христианства. В
1592 году Ермоген перенес из Москвы в Свияжск мощи Казанского Святителя Германа.
В том же году он исхлопотал у патр. Иова установление в казанском крае местного
празднования поминальной субботы после Покрова Богородицы для молитв за всех
воинов, павших под Казанью, и всех местных мучеников за христианскую веру. В
1595 г. Ермоген открыл мощи святителей Гурия и Варсонофия.



Государственно-церковное служение Святителя Ермогена.

За пределами Москвы признание Василия Ив. Шуйского царем было слабо
распространено. Пущенному слуху, что Димитрий не убит, а бежал из Москвы -
верили. Велик был ореол Ивана Грозного, как друга простого народа. Хотели видеть
в Самозванце сына "народного царя." Кн. Григорий Шаховский, любимец Лжедимитрия,
посланный царем Шуйским на воеводство в пограничный Путивль, оказался
предателем. Предусмотрительно похитив в Москве государственную печать, он поднял
восстание. Чернигов, Стародуб, Новгород-Северский, Белгород и др. южные города
отложились от Москвы. Царь и патриарх послали на юг для увещаний Крутицкого
митрополита Пафнутия. Его миссия была безуспешна. Началось демагогическое
движение под водительством Ивана Болотникова.

Князь Гр. Шаховский рассылал указы от имени ц. Дмитрия, от которого он якобы при
личном свидании в Польше и получил свое воеводство. Повстанцам легко сдавались
один за другим города: Орел, Мценск, Тула, Калуга, Рязань, Дорогобуж. Тверь
сопротивлялась, вдохновляемая своим архиепископом Феоктистом, позднее замученным
бунтовщиками. Болотников скоро появился под самой Москвой в селе Коломенском.

Патриарх Ермоген начал (30.ХI.1606 г.) рассылать по России свои миротворные
грамоты, убеждая в них верить не сказкам, а действительным фактам: описаны
обстоятельства гибели Лжедимитрия, открытие мощей подлинного царевича Димитрия и
чудеса от них, воцарение В. Шуйского, "царя благочестивого, и поборателя о
православной вере." А вот нашлись изменники, стоящие уже в Коломенском под
Москвой. Предписывалось, чтобы духовенство многократно прочитывало темному
народу эти грамоты и пело молебны о здравии и спасении Богом венчанного
Государя, а не слушало воров и разбойников. Лишь постепенно служилые и торговые
люди осознавали гибельность для них призваний Болотникова. И начали снова
переходить в стан царя Василия. Посланному царем молодому воеводе, кн. Михаилу
Скопин Шуйскому удалось разбить фронт Болотникова. Болотников бежал в Калугу.
Казанский митрополит Ефрем наложил на взбунтовавшихся жителей Свияжска
богослужебный интердикт. Подействовало. Смирились. Ефрем исхлопотал царское
прощение. Патриарх от лица собора послал благословение Ефрему, как доблестному
пастырю.

Но положение царя Шуйского все равно было непрочно. Средние и низшие слои
населения (т. е. в сущности весь народ, кроме боярского меньшинства) тянулись к
имени Димитрия, сына Грозного, как к символу "народолюбца," выведшего через
опричнину мелких "людишек" в служилый землевладельческий класс. Начавшееся
социальное брожение еще не нашло своего удовлетворения. Надо было усиленно
доказывать, что Димитрия на свете нет. Правительство распространяло литературу с
доказательствами, что Самозванец подлинно убит и что он был именно Гришка
Отрепьев, расстрига, а что истинный царевич убит по проискам жестокого царя
Бориса. Но в свое время против последней версии высказывался патр. Иов - чтитель
своего благодетеля, царя Бориса. Теперь решено для спасения государственного
порядка убедить Иова "открыть правду" и признать, что смерть Димитрию
приключилась не "Божиим изволением," а умыслом Бориса, что Димитрий истинный
мученик, что и являют творимые им чудеса. Ради спасения от ужасов гражданской
воины, жертвой которой уже раз стал патриарх Иов, он согласился теперь признать
всенародно свой грех (по примеру инокини Марфы) и призвать к покаянию все классы
населения в совершенных ими грехах клятвопреступлений. Вот почему царь, по
совету с патр. Ермогеном, вызывает из монастырского затвора патр. Иова, чтобы
тот дал народу прощение за все совершенные измены, после строгого всенародного
поста.

Обряд состоялся 20.II.1607 г. в Успенском соборе, при сослужении двух
патриархов. После молебна, совершенного Ермогеном, представители мирян подали в
руки патриарху Иову покаянную челобитную. Перечисляли в ней ряд своих измен и
клятвопреступлений. Просили, чтобы патриархи простили измены и им и всем другим
русским людям, не живущим в Москве и уже скончавшимся. Патриархи повелели
архидиакону Олимпию прочитать громко и эту челобитную и разрешительную в ответ
на нее грамоту патр. Иова, бывшего участником событий времени царя Бориса. В
этой разрешительной грамоте патр. Иов утверждает, что подлинный царевич Димитрий
убит в Угличе. Тогда он - патриарх заклинал народ быть верным царю Борису, а
теперь он от этих своих клятв разрешает народ и сам просит у народа за них
прощения. Москвичи плакали и целовали десницу Иова.

Но... события Смуты развивались по своей внутренней диалектике. 15.000 царского
войска перешло под Калугой к Болотникову. Патр. Ермоген тогда подверг
Болотникова церковному проклятию вместе с его главными соучастниками. Пока
действовал только миф имени Димитрия. Скоро отыскался в Литве живой претендент.
1-го августа 1607 г. новый Лжедимитрий объявился в Стародубе, окруженный
польскими войсками под командой генералов Лисовского и Сапеги. Им подчинялись
запорожские и донские казаки и много другого бродячего люда. Через год уже вся
южная и средняя Россия была захвачена "Вором." 1-го июня 1608 г. Вор утвердил
свою ставку в 12 верстах от самой Москвы, в Тушине. Польша и Ватикан из
последовательности вновь поставили ставку на этого Тушинского Вора. Марина и его
признала своим мужем. Ее духовник иезуит, для успокоения совести, повенчал ее
тайно с новым Самозванцем. Гордая панна падала все ниже со ступеньки на
ступеньку. Вместе с ней падали и латинские интриги. Сохранилась подлинная
инструкция агентам этой интриги при дворе Вора. (См. Ист. Соловьева и Нist.
Russ. Моnum. II, 81 и 85). Предписывалось: 1) протестантам и врагам унии закрыть
доступ в государство; 2) греческих монахов изгнать; 3) осторожно начинать
сговоры об унии, ничего не разглашая и ведя переписку с Римом тайно. Подбирать
служилых людей и духовенство с расчетом на их способность к унии; 4)
представлять связь с греками, как рабство, а унию, как свободу со всякими
льготами; 5) устроить семинарии, взяв из заграницы преподавателей светских, а в
Вильну, или лучше в Рим, отправлять наиболее способных учеников; и для общего
образования приглашать молодых русских в Польшу в иезуитские учебные заведения;
6) зазывать москвичей присутствовать при польском богослужении; 7) хорошо бы в
штате царицы содержать священников униатов для собеседований с русскими и для
богослужений по русскому обряду. Таким образом, и второй Самозванец, как и
первый, должен был изворачиваться под этим иезуитским прессом.

Из Тушина посылались отряды и посольства по России с политическими зазываниями.
Духовенство противилось новой измене, и многие страдали. Кирилло-Белозерский
монастырь сам рассылал грамоты о лояльности царю Василию. Псковский епископ
Геннадий, наблюдая измену, "умер от горести." Суздальский епископ Галактион
изгнан тушинцами и умер в изгнании. Коломенского епископа Иосифа войска
Лисовского захватили в плен, влачили за собой, мучили, пытали привязыванием его
к жерлу пушки, грозя выстрелами. Но московскому войску удалось отбить его и
вернуть Москве. Яркого противника измены, Тверского архиепископа Феоктиста
тушинцы захватили и привезли в Тушино. Здесь его мучили и убили, якобы при
попытке бегства. Тело его было найдено израненным и изъеденным зверями. 11
октября 1608 г. отряды Сапеги подступили к Ростову. Жители Ростова бежали в
Ярославль, но митр. Филарет (Никитич, Романов-Захарьин-Юрьин), уже вынесший
тяжесть лжи при первом Самозванце, почувствовал в себе моральную потребность
героически противиться второй, более явной лжи. Он вместе с верными жителями
Ростова заперся в соборной церкви. Люди исповедались, причастились и решили
пострадать от бунтовщиков. Поляки взяли город, начали резню, захватили собор.
Филарета, раздев, босого, в одной рубашке увезли в тушинский плен, где ему
пришлось пережить второе искушение, чтобы ценой приспособления возвратиться к
жизни и власти.

Филарет был по складу своему чисто светский государственный человек, гонимый со
всем своим родом Борисом Годуновым. Вполне понятно, что он свое освобождение из
Соловецкого заключения Лжедимитрием I принял с радостью. Видимость политического
переворота была феерической. Лжедимитрий I признан был всей боярской Москвой,
иерархией и народом. Назначение Филарета митрополитом в Ростов было по форме
соборным, каноничным и регулярным иерархическим актом. Теперь, при втором
Самозванце положение резко изменилось. Ни у одного государственного человека не
было сомнения в подложности Лжедимитрия II. Его именем все только вели
политическую игру. Взятый в плен Филарет на этот грубый компромисс сдался наряду
с другими и - можно думать - не без сознательного сговора и умысла. И в конце
концов он вышел из этих тисков на доблестную патриотическую дорогу. Но в Тушине
его заставили именоваться "нареченным патриархом," что было совсем неканонично
при живом патриархе Ермогене. Известна грамота митр. Филарета, как "нареченного
патриарха" в область Суздальскую, которая была неподвластна ему, как Ростовскому
митрополиту. Разумный благонамеренный компромисс и внутреннее патриотическое
настроение в то время в силу необходимости переплетались. Не избежали этих
компромиссов и Троице-Сергиева Лавра и ее деятельный келарь Авраамий (в мире
служилый человек Аверкий Иванович Палицын). Им приходилось иметь дело с
властями, зависевшими не от легального московского правительства, а от
Тушинского Вора, или от авантюривших с ним казаков. Казаки господствовали в
подмосковной области, где само Тушино экономически принадлежало к имениям Лавры.
Но в решающую минуту Лавра явила себя мучеником и героем православного русского
царства. 23-го сентября 1608 г. навалились на нее поляки, а 12-го января 1610 г.
отвалились. 16 месяцев держали ее в осаде, но взять не смогли. У поляков было
около 15.000 войска (сообщение Авраамия Палицына о 30.000 преувеличено), а у
осажденных менее 2.400 человек. Из них к последнему штурму 31-го июля 1609 г.
осталось в живых менее 200 человек. И все-таки штурм был отбит. Дух осажденных,
поддерживаемый многократными видениями во сне и наяву преподобных Сергия и
Никона, был неизмеримо выше развратного и грабительского духа банд Сапеги и
Лисовского. В конце концов банды бежали от наступавшей с севера армии кн.
Михаила Васильевича Скопин-Шуйского.

Идейный смысл героического противостояния Лавры врагу был с самого начала
выражен в соборном ответе соборных властей Лавры на предложение врагов о сдаче.
Собор Лавры писал: "Да весть ваше темное державство, гордии начальницы, Сапега и
Лисовский и прочая ваша дружина, - вскую нас прельщаете, Христово стадо
православных христиан... - како вечную оставити нам святую истинную свою
православную христианскую веру греческаго закона и покоритися новым отпадшим
христианския веры, иже прокляты быша от четырех вселенских патриарх? Или кое
приобретение и почесть еже оставити нам своего православнаго государя царя,
покоритися ложному врагу и вам - латыне иноверным и быти нам яко жидом или горше
сих. Они бо - жидове, не познавше Господа своего, распяша; нам же, знающим
своего православнаго государя, под их же царскою христианскою властию от
прародителей наших родихомся в винограде истиннаго пастыря Христа, како оставити
нам повелеваете христианскаго царя и ложною ласкою и тщетною лестию и суетным
богатством прельстити нас хощете? Но ни всего мира не хощем богатства противу
своего крестнаго целования." Тут в наивных и не вполне грамотных формах
выразился высокий, духовно-аристократический тон православно-национального
самосознания, до которого часто далеко было грубым народным низам, увлекаемым
ворами приманками грабежа. Троицкая Лавра своим доблестным стоянием стала
светочем и примером для народа, начавшего опоминаться от хмеля самозванчества и
стекаться в земские ополчения для освобождения своей земли от иноземцев.

Легальная царская власть в лице царя В. Шуйского не могла приобрести авторитета,
собирающего вокруг себя народ. Боярские партии в большинстве были против
Шуйского. Вскоре они повернули расчеты на иностранные династии: польскую и даже
шведскую. Средние сословия и низы соблазнялись от близости к Москве Тушина.
Тушинцы свободно приходили на окраины Москвы. Там смута разлагала существующий
порядок. Начались открытые восстания против царя В. Шуйского. 17.11.1609 г.
произошла первая попытка свержения Шуйского. Царя и патриарха Ермогена толпа
вытребовала выйти на Лобное место Красной площади. Своей речью патриарх смог
рассеять разные клеветы, внушенные тушинцами, и призвать народ к верности его
крестному целованию.

После этого патриарх Ермоген решил воздействовать на тушинцев прямыми, к ним
обращенными посланиями. В этих посланиях мысль патриарха-патриота опять
возвышается над всякими классовыми шкурными интересами и подымает народную
совесть на высоту идеала православной нации - хранительницы высшей святыни и
правды. В первом своем послании патриарх пишет: "обращаюсь к вам, бывшим
православным христианам всякого чина, возраста и сана, а ныне не ведая, как и
назвать вас, ибо вы отступили от Бога, возненавидели правду, отпали от соборной
апостольской Церкви, отступили от Богом венчанного и св. елеем помазанного царя
Василия Ивановича. Вы забыли обеты православной веры нашей, в которой мы
родились, крестились, воспитались и возросли; преступили крестное целование и
клятву - стоять до смерти за дом Пр. Богородицы, и за московское государство, и
пристали к ложно-мнимому вашему царику...

Болит моя душа, болезнует сердце и все внутренности терзаются, все составы мои
содрогаются. Я плачу и с рыданием вопию: помилуйте, братие и чада, свои души и
своих родителей, отошедших и живых... Посмотрите, как отечество наше расхищается
и раззоряется чужими; какому поруганию предаются св. иконы и церкви, как
проливается кровь неповинных, вопиюшая к Богу! Вспомните, на кого Вы поднимаете
оружие: не на Бога ли, сотворившего вас? Не на своих ли братьев? Не свое ли
отечество раззоряете?..

Заклинаю вас именем Господа Бога, отстаньте от своего начинания, пока есть
время, чтобы не погибнуть вам до конца. А мы, по данной нам власти, примем вас,
обращающихся и кающихся, и всем собором будем молить о вас Бога и упросим
государя простить вас. Он милостив и знает, что не все вы по своей воле то
творите. Он простил и тех, которые в сырную субботу восстали на него. И ныне
невредимыми пребывают между нами их жены и дети."

Это писано от большого пастырского сердца, горевшего любовью к своей церкви и
своему народу. Таким языком говорят подлинные вожди народа. Он не холодно
бичует, но зовет и умоляет. В другом послании патр. Ермоген входит в положение
заблудившихся, попавших в духовную неволю и обещает им полное братское прощение,
лишь бы они покаялись. Он допускает и трагические компромиссы (случай с м.
Филаретом), лишь бы люди обратились потом на путь истины. Так он пишет: "Мы
чаяли, что вы содрогнетесь, воспрянете, убоитесь Праведного Судии, прибегнете к
покаянию. А вы упорствуете и разоряете свою веру, ругаетесь святым церквам и
образам, проливаете кровь своих родных и хотите окончательно опустошить свою
землю...

Не ко всем пишем это слово, но к тем, которые, забыв смертный час и страшный суд
и преступив крестное целование, отъехали, изменили царю государю Василию
Ивановичу, и всей земле, и своим родителям, и своим женам и детям, и всем своим
ближним и особенно - Богу. А которые взяты в плен, как Филарет митрополит и
прочие, не своею волею, но чуждою, и на христианский закон не посягают и крови
православных своих братий не проливают, таковых мы не порицаем, но молим о них
Бога, чтобы Он отвратил от них и от нас праведный гнев свой... То мученики
Господни, и ради нынешнего временного страдания они удостоятся небесного
царствия."

Рассказав о бывшей попытке свержения царя В. Шуйского, патриарх заключает: "Бога
ради познайте себя и обратитесь. Обрадуйте своих родителей, своих жен и чад и
всех нас. И мы станем молить за вас Бога и бить челом государю, а вы знаете, что
он милостив и отпустит вам ваши вины... Мы с радостью и любовью воспримем вас и
не будем вас порицать за бывшую измену, ибо один Бог без греха."

Но чисто идеальные усилия патр. Ермогена отстоять принцип легальности царя В.
Шуйского подрывались слабостью всей политической почвы под Шуйским. Интригуя
против царя Бориса, он сам поддержал Лжедимитрия I. Правда, он же его и сверг. И
прошел в цари волей своих единомышленников - бояр, против другой части бояр,
приверженных к Самозванцу (М. Салтыков, Шаховской, Бельский, Масальский). Народ
московский Василия не избирал и остался в недоумении: что же такое тот Димитрий,
которого воцарили, а потом убили? Именно со времени воцарения Шуйского смута из
олигархической боярской среды спустилась в московские народные массы. И эту
раскачку всей земли Василий Шуйский не в силах был сдержать. Его
морально-политический облик был слишком лукав, переменчив, неавторитетен.
Недаром не только польские, литовские, южно-русские казачьи и холопские низы под
демагогические лозунги Болотникова шли на московских бояр, гостей, торговых
людей, но и дворянские ополчения из Тулы и Рязани (братья Ляпуновы) двинулись на
Москву против Шуйского. Правда, Ляпуновы вскоре отшатнулись в ужасе от
"большевизма" Болотникова и временно поддержали Шуйского.

В. Шуйский против коалиции врагов внутренних, поддерживаемых извне Польшей,
решил прибегнуть тоже к силам интервентов внешних. В 1608 г. он подписал союз со
шведами, уступив им город Карелу с округом. Это Кексгольм на Ладожском озере. По
договору, шведская пехота и конница под командой Де Лагарди двинулась с начала
1609 г. через Новгород к Москве. Этим союзом с Карлом IХ шведским В. Шуйский
вызвал прямую войну против себя со стороны Сигизмунда III. Последний, будучи
поляком только по матери, по отцу был наследным шведским королевичем, свергнутым
его дядей Карлом IХ. С последним Сигизмунд уже вел войну. Теперь он логически
повел войну и с союзником Карла, царем Василием Шуйским.

В сентябре 1609 г. Сигизмунд осадил Смоленск. Пограничный с Литвой Смоленск, по
выражению наших историков, был издревле "стратегическим ключом Днепровской
Руси." За него всегда была борьба, как за ворота или в Русь, или в Литву.
Сигизмунд решил, что Русь уже достаточно разложена Смутой, чтобы самому
захватить над ней власть, а церковь московскую под унию, как он это сделал у
себя недавно, в 1596 г. в Брест-Литовске. Но Смоленск, искусно защищаемый
воеводой Шеиным, обманул надежды короля. Сигизмунд взять его не мог. И занялся
агитацией, в первую очередь разложением нелегального Тушинского центра. В
декабре 1609 г. в Тушино пришли от Сигизмунда послы с предложением: а) к полякам
- перейти под знамя короля; б) к русским - избавиться от Самозванца и казацкой
вольницы под протекторатом королевской власти. Особое письмо было адресовано
митр. Филарету, как "нареченному патриарху," с обещаниями сохранить русским их
веру, обряды, права церковного самоуправления и суда. Тушино раскололось. Вор
потерял опору и бежал с группой "верных" ему казаков и кн. Гр. Шаховским в
Калугу. Часть русских ушла в Москву, к царю Василию. Остальные русские боярского
звания (князья Масальский и Хворостинин, Салтыковы, Плещеев), служилого (дьяк
Грамотин) и простого звания (Федор Андронов, Молчанов), постановили ехать
посольством к Сигизмунду и просить в цари его сына Владислава, под условием
принятия последним православия. Тут участвовало и духовенство с Филаретом во
главе. Филарет писал об этом к королю, именуя себя "нареченным патриархом."
Тушинскому посольству удалось под Смоленском 4-го февраля 1610 г. заключить с
королем договор из 18 статей. Это договор не "воровского," а серьезного
национально-государственного характера. Приняв православие, Владислав венчается
на царство русским патриархом и дает клятвенное обещание "веры греческого закона
не нарушать ни в чем." Имущества и права духовного сословия и бояр ненарушимы.
Суд совершается по старине. Изменения в законах не могут делаться Владиславом
единолично: "то вольно будет боярам и всей земле." Дело сводилось только к
заимствованию династии, без всякого умаления полной независимости и
самостоятельности Московского Государства. Сигизмунд лукаво соглашался на все
это, мечтая о захвате власти прямо в свои собственные руки.

Между тем слабевшее и пустевшее Тушино вынуждено было, как государственный
центр, ликвидироваться. Подошли с севера русские войска шведской коалиции под
командой князя Михаила Скопина-Шуйского. Командир тушинцев, поляк Ронжинский
сжег Тушинский лагерь и, отступая к Волоколамску, захватил с собой в заложники и
митрополита Филарета. К счастью, московскому войску под командой казанского
воеводы удалось разбить Ронжинского, высвободить митр. Филарета и привезти его в
Москву после 7-ми месячного плена в Тушине. Наконец, совесть митр. Филарета
освободилась от уз пленника, и он повел себя искреннее и свободнее.

В это время (начало 1610 г.) безнадежно заколебался трон царя Василия. Способный
и популярный воевода кн. Михаил Васильевич Скопин-Шуйский в апреле внезапно
умер. Молва винила царя Василия. А брат царя, бездарный Дмитрий Шуйский повел
москвичей на освобождение Смоленска и в июне 1610 г. под Клушиным был разбит
польским гетманом Жолкевским. Жолкевский стал забирать русские города и приводил
население к присяге Владиславу, согласно состоявшемуся договору. Поляки подошли
к Можайску (около 100 км. от Москвы). А окрылившийся вор из Калуги быстро
подскочил к самой Москве и встал в селе Коломенском. Москвичи, подстрекаемые
воровскими людьми из Коломенского, под предводительством Захара Ляпунова,
явились во Дворец Шуйского и потребовали его ухода для прекращения междоусобной
войны; якобы теперь именно из-за Шуйского "кровь льется, земля опустела, люди в
погибель приходят." Народное сборище с Красной площади ушло на Девичье поле.
Туда прибыл и патр. Ермоген. Напрасно он убеждал толпу, что "за измену Бог
накажет Россию." Решено "ссадить царя." Шуйский уехал из Кремля в свой частный
дом. Но восставшие москвичи, боясь интриг Шуйского, его насильно постригли в
монахи. Князь Тюфякин, при полном молчании Шуйского, а по временам и при
открытых протестах, произносил вместо него монашеские обеты. Поэтому патр.
Ермоген и продолжал считать Шуйского царем, а монахом считал Тюфякина.

Когда низвергли Шуйского (июль 1610 г.), польские войска стояли под Можайском
под командой гетмана Жолкевского. 31-го июля от него пришел ультиматум Москве -
принять, наконец, Владислава во исполнение договора, заключенного не москвичами,
а тушинцами под Смоленском, где договор принимал и Филарет, сидящий ныне в
Москве. Бояре во главе с кн. Мстиславским были согласны. Но патр. Ермоген
возражал. Он был возглавителем нового течения, возвращавшего Смуту в надежное
государственное русло. Новое предложение, высказанное устами патриарха, состояло
в том, что в цари предлагался кандидат из своей династии. Никто иной, как сын
митр. Филарета, Михаил Федорович Романов, 14-летний "Миша," по женской линии, по
царице Анастасии, жене Грозного, прямой потомок династии Рюриковичей. Теперь уже
и сам Филарет в речи с Лобного места увещевает москвичей: "Не прельщайтесь, мне
самому подлинно известно королевское злое умышление над московским государством:
хочет он с сыном им завладеть и нашу истинную христианскую веру разорить, а свою
латинскую утвердить." Но теоремы и слова - одно, а сила вещей - другое. Бояре (и
может быть правильно) не чувствовали у Москвы еще никакой военной силы, чтобы
оказать сопротивление Жолкевскому и защитить свою, казалось в тот миг, слишком
прямолинейную патриотическую программу. И Филарет и Ермоген уступили. Патриарх
так формулировал свой компромисс: "если королевич крестится и будет в
православной вере, то я вас благословляю; если не оставит латинской ереси, то от
него во всем московском государстве будет нарушена православная вера, и да не
будет тогда на вас нашего благословения." Условия тушинско-смоленского договора,
сложившиеся вне Москвы, теперь принимались Москвой в сущности заново.
Православная вера неприкосновенна. К королю отправится посольство - бить челом,
"да крестится государь Владислав в веру греческого закона." Королевская ставка
обманно приняла эти условия, и 27-го августа народ московский на Девичьем поле
уже торжественно приносил Владиславу присягу на верность. А на другой день,
28-го августа, уже в Успенском Соборе при служении самого патриарха приносилась
присяга всем правительствующим синклитом. Присоединившиеся тушинцы, конечно,
торжествовали. Когда подходил ко кресту и к патриарху за благословением Михайло
Салтыков и другие последователи Вора, патриарх Ермоген им мужественно заявил:
"Если в вашем намерении нет обмана и от вашего замысла не произойдет нарушения
православной веры, то да будет на вас благословение от всего собора и от нашего
смирения. А если скрываете обман и от вашего умысла произойдет нарушение
православной веры, то да придет на вас проклятие." Составлено от лица всей
земли, бояр и патриарха особое посольство под Смоленск, чтобы торжественно
предложить все эти условия и создавшиеся факты на добрую волю Сигизмунда и
Владислава. Духовным главой посольства упросили ехать опять к Сигизмунду
Ростовского митрополита Филарета (Никитича) при всем его теперь нежелании. Из
других духовных лиц сюда привлечен был и Троицкий келарь Авраамий Палицын.
Светские чины возглавлялись Василием Васильевичем Голицыным.

Так как этому посольству пришлось под Смоленском мужественно выдержать
патриотическое сопротивление давлению поляков и очутиться в положении
арестованных заложников, то Жолкевский впоследствии ложно хвастался своей
дальновидностью, будто это он добился такого состава патриотов Москвы, чтобы,
так сказать, опустошить сердце Москвы и войти в нее победителем. Это чистой воды
фикция. Нелестная даже и для Жолкевского и всего польского плана, который на
этом то упорстве московских послов так эффектно и провалился.

Наказ посольству был таков: 1) Владислав крестится в православие теперь же, под
Смоленском, рукой митр. Филарета и Смоленского епископа Сергия и уже
православным прибывает в Москву. 2) Ни он, ни русское правительство не имеют
никаких сношений с папой по делам веры. 3) Русские отступники в латинство
казнятся смертной казнью.

4) Владислав женится на девице греческого закона.

Патриарх от себя пишет о том же к Сигизмунду: "Молим тебя, великий самодержавный
король, даруй нам сына своего, Богом возлюбленного и избранного в цари, в нашу
православную греческую веру, которую апостолы проповедали, св. отцы утвердили и
которая доселе сияет как солнце... Молим и не перестанем молить, пока не
услышишь нас и не даруешь нам царя, принявшего крещение в нашу православную
греческую веру." В письме к самому Владиславу патриарх обращается к нему: "прими
святое крещение в три погружения, в нашу православную веру."..

Под Смоленском (октябрь 1610 г.) поляки потребовали немедленной сдачи Смоленска
Сигизмунду и введения польских войск со штабом Жолкевского в самую Москву.
Началось длительное дипломатическое состязание. Состав московского посольства
под Смоленском оказался более стойким, чем московское правительство, его
пославшее. Московские бояре решили впустить гарнизон Жолкевского в Москву и
сдали ему свое оружие и пушки. Поляки заняли Китай-город (пока еще не Кремль).
Обезоружили русских. В доме, принадлежавшем Борису Годунову, опять зазвучал
католический орган и началось латинское богослужение. Сигизмунд слал в Москву
указы, милостивые награды. Московская боярская верхушка писала своим послам под
Смоленском: - "отдаться во всем на волю короля." Но эта капитуляция потерпела
крах на упорной воле патриарха Ермогена. Когда ему поднесли на подпись такое
капитуляционное письмо 6-го декабря 1610 г., он сказал: "Нет! Чтобы король дал
сына своего на московское государство и королевских людей вывел бы всех вон из
Москвы. И чтобы Владислав оставил латинскую ересь и принял греческую веру, - к
такой грамоте я руку приложу и прочим властям велю приложить и вас на то
благословляю. А писать так, что мы все полагаемся на королевскую волю, и чтобы
наши послы положились на волю короля, того я и прочие власти не сделаем и вам не
повелеваю. И если не послушаете, наложу на вас клятву. Явное дело, что по такой
грамоте нам пришлось бы целовать крест самому королю." Салтыков взорвался, начал
бранить патриарха и выхватил грозя из ножен свой кортик. Патриарх воскликнул:
"не боюсь я твоего ножа! Ограждаюсь от него силою Креста Христова. Ты же будь
проклят от нашего смирения в сей век и будущий." После этой дикой сцены патр.
Ермоген не скрывал своего мнения и говорил: "Враги почти у ног наших. Когда
ссадим их с шеи, тогда изберем себе природного государя."

Сказалась тушинская психология. Не взирая на голос патриарха, боярская партия
23-го декабря 1610 г. все-таки повезла свою капитуляцию под Смоленск. Но там
натолкнулась на то же сопротивление перманентного посольства при ставке. Это
посольство во главе с Филаретом признало привезенный текст незаконным, без
подписи патриарха. Пробовали капитулянты прибегнуть к новой политической
идеологии чисто светской государственности в том смысле, что "патриарх в земские
дела не должен вмешиваться." Но перманентное посольство возражало, базируясь на
принципы исконной теократической московской государственной идеологии. Их
исповедание примечательно: "Изначала у нас в русском государстве так велось:
если великие государственные или земские дела начнутся, то государи наши
призывали к себе на собор патриархов, митрополитов, архиепископов и с ними
советовались. Без их совета ничего не приговаривали. И почитают наши государи
патриархов великою честию, встречают их и провожают; и место им сделано с
государями рядом. Так у нас честны патриархи, а до них были митрополиты. Теперь
мы стали безгосударны, и патриарх у нас человек начальный. Без патриарха теперь
о таком великом деле советовать непригоже. Когда мы на Москве были, то без
патриархова ведома никакого дела бояре не делывали, обо всем с ним советовались.
И отпускал нас патриарх вместе с боярами. Да и в верющих (верительных) грамотах
и в наказе, и во всяких делах, вначале писан у нас патриарх и потому нам теперь
без патриарховых грамот, по одним боярским, делать нельзя." Стойкость Филарета,
Авраамия и других духовных и за ними светских послов была решающей. Этой
стойкостью и дальнейшим своим пленом и страданиями Филарет очистил себя от
упреков в нечестности, которые сыпались на него за двусмысленные отношения к ? и
II Самозванцам. Пока русские послы под Смоленском выдерживали натиск, в Москве
назрел перелом.

Перелом пошел от 11-го декабря 1610 г., когда был убит Тушинский Самозванец.
Этот террористический акт послужил сигналом к собиранию русских людей под
лозунгом: "Объединимся и выгоним литовских людей из Москвы." Об этом сам Михайло
Салтыков информировал свою королевскую партию под Смоленском. Через несколько
недель Салтыков туда доносит: "Патриарх внушает всем, если королевич не
крестится в христианскую веру и все литовские люди не выйдут из московской
земли, королевич нам не государь; - что то же патриарх пишет и в другие города;
- и что московский народ сочувствует этому и все хотят стоять против ляхов."

Началась очень показательная переписка русских городов между собой. Жители
осажденного Смоленска в январе 1611 г. первые написали в Москву: "не верить
королю и полякам. Во всех городах и уездах, где им поверили, православная вера
разорена, церкви разорены и жители переведены в латинство." Очевидно, в
оккупированных поляками местах сделаны были попытки проводить церковное
подчинение под русско-литовского униатского митрополита, каковым был еще до 1613
г. Ипатий Потей. Надеялись на обман народа видимостью нетронутого церковного
обряда. Эту грамоту смолятичей москвичи в копиях рассылали по другим городам с
присоединением своей собственной агитации. Москвичи писали: "Ради Бога, Судии
живых и мертвых, будьте с нами заодно против врагов наших и ваших общих. У нас
корень царства. Здесь образ Божией Матери, вечной заступницы христиан, писанный
евангелистом Лукою; здесь великие светильники и хранители: Петр, Алексий и Иона
- чудотворцы. Или вам православным христианам, все это нипочем? Поверьте, что
вслед за предателями христианства, Михаилом Салтыковым и Федором Андроновым с
товарищами, идут только немногие. А у нас православных христиан Матерь Божия и
московские чудотворцы, да первопрестольник апостольской церкви, святейший
Ермоген патриарх, прям как сам пастырь, душу свою полагает за веру христианскую
несомненно; за ним следуют все православные христиане."

Нижегородцы писали вологжанам: "27-го января писали к нам из Рязани воевода
Прокопий Ляпунов и дворяне и всякие люди рязанской области, что они по
благословению святейшего Ермогена, патриарха Московского, собравшись со всеми
северскими и украинскими городами, и с Калугою, идут на польских и литовских
людей к Москве, и нам также идти... И мы, по благословению и по приказу
святейшего Ермогена, собравшись со всеми людьми из Нижнего и с окольными людьми,
идем к Москве, а с нами многие ратные люди разных и окольных и низовых городов."
Ярославцы в письме к казанцам прибавляли: "Мы все отчаялись, ибо в Москве все
предались на сторону поляков; не было нам заступника. Но, видно, не до конца
прогневался на нас Господь. Ермоген стал за веру и православие и нам всем велел
до конца стоять. Ежели бы он не сделал сего досточудного дела - погибло бы все."

Это движение городов встревожило польскую партию. Салтыков с депутацией вновь
явился к патр. Ермогену и требовал от него циркулярного письма по городам, чтобы
остановить этот поход. "Напишу, сказал патриарх, чтобы возвратились по домам, но
только под условием, если ты и все с тобой изменники и люди короля выйдете вон
из Москвы. Если нет, то я благословляю всех довести начатое дело до конца, ибо
вижу попрание истинной веры от еретиков и от вас изменников и разорение св.
Божиих церквей и не могу более слышать пения латинского в Москве."

Это был прямой разрыв с правящей партией. За это патриарх был взят под домашний
арест в его палатах и окружен польским караулом. Однако, на вербное воскресенье,
17-го марта 1611 г. патриарха выпустили для богослужения и обычного шествия на
осляти. По сторонам шествия расставлены были польские и немецкие войска с
оружием и артиллерией, но православный народ отсутствовал. Был слух, что поляки
убьют патриарха....

В страстной вторник началась битва русских с поляками. Поляки зажгли Москву, а
сами сосредоточились в Китай-городе и Кремле. Патр. Ермогена сначала держали на
Кирилло-Белозерском Подворье, а теперь перевели в Чудов монастырь. 100-тысячное
русское ополчение подошло к Москве, и с пасхального понедельника началась ее
осада. Салтыков и Гонсевский опять допекали патриарха - под угрозой голодной
смерти отдать приказ ратным русским людям отступить прочь. Ермоген неизменно
повторял: "Не угрожайте, боюсь я только Бога. Если вы уйдете из Москвы, я
благословлю ополчение отступить. Если остаетесь, благословляю всех стоять против
вас и умереть за православную веру."

Но в русском стане шли свои раздоры и свое разложение. Прокопия Ляпунова убили.
Казачий вождь Заруцкий поднял опять знамя Самозванчества на имя сына Марины, еще
ребенка.

Слыша все это, Ермоген в августе 1611 г. нашел пути передать свои указания. Его
конспиративное письмо к нижегородцам звучит так: "пишите в Казань к митр.
Ефрему. Пусть пошлет в полки к боярам и к казацкому войску учительную грамоту,
чтобы они стояли крепко за веру и не принимали Маринкина сына на царство. Я не
благословляю. Да и в Вологду пишите к властям о том и к Рязанскому владыке.
Пусть пошлет в полки учительную грамоту к боярам, чтобы унимали грабеж,
сохраняли братство и, как обещались, положить души свои за дом Пречистой и за
чудотворцев и за веру, так бы и совершили. Да и во все города пишите, что сына
Маринкина отнюдь не надо на царство. Везде говорите моим именем." Это были
последние распоряжения святителя Ермогена. Он скончался 17-го января 1612 г.
Ослабевшее после убийства Ляпунова ополчение еще не смогло освободить Москвы и
патриарха. Уже современники событий начали понимать героичность поведения
Ермогена. Это отразилось в близких по времени свидетельствах. Они величают
Ермогена "мужем, зело премудростию украшенным и в книжном учении изящным и в
чистоте жития известным; противу врагов крепким и непоколебимым стоятелем,
твердым адамантом, непоколебимым столпом, крепким поборником по православной
истинной христианской вере, новым исповедником, вторым великим Златоустом,
исправляющим несумненно, безо всякого страха, слова Христовы, истины обличителем
на предателей и раззорителей христианской веры." Но то было время горьких и
болезненных разделений и беспощадной партийной взаимокритики. В таком порядке
анонимный автор одного хронографа сообщает нам и о недостатках Ермогена: "1)
нравом груб, немилостив к наказанным из духовенства, доверчив к льстецам и
лукавым; 2) "к царю Василию строптиво, а не благолепно беседоваше всегда," не
совещался с ним "отчелюбно." 3) "Поздно захотел показать себя непреоборимым
пастырем" (т. е. когда Москва по низвержении Василия была уже в руках
мятежников). Тут автор передает молву, что Ермоген был уморен голодом. Однако, и
этот неблагосклонный свидетель признает, что Ермоген "бысть словесен муж и
хитроречив, но не сладкогласен; о божественных же словесех всегда упражняшеся, и
вся книги Ветхаго Завета и Новые Благодати, и Уставы церковные и Правила
законные до конца извыче." При патриархе Никоне мощи патр. Ермогена из Чудова
монастыря были перенесены в Успенский собор, где они и оставались до его
канонизации в 1913 г. по случаю трехсотлетия дома Романовых. В момент революции
1917 г. подвальное помещение в Чудовом монастыре, где сидел арестованный патр.
Ермоген, переделывалось в благолепную церковку в предположении перенесения туда
гробницы патр. Ермогена. Но теперь и самые здания Чудова монастыря разрушены до
основания.

Польская партия, вероятно, довольна была исчезновением бунтующего Ермогена и
вместо него на патриаршество имела готового кандидата в лице Игнатия, в свое
время соборно свергнутого, но бесшумно проживавшего в том же Чудовом монастыре.
Игнатий принял это неканоническое восстановление. Он совершал пасхальные
богослужения 1611 г. Но сам понимал каноническую фальшивость своего положения,
как лишенный собором не только своего звания, но и сана. Через некоторое время,
воспользовавшись своей личной свободой, он бежал в Литву. Там он, вероятно в
силу давнего тайного сговора, принял господствовавшую русскую унию. Жил он там
сначала в Виленском Троицком монастыре, захваченном униатами. (В ХIХ веке тут
помещалась православная литовская семинария). Но фигура Игнатия нужна была для
продолжавшейся политической игры Сигизмунда III против России. Поэтому Сигизмунд
пожаловал Игнатия особым поместьем, где тот и проживал, как магнат. Когда в 1616
г. Владислав, воюя уже с Михаилом Романовым, замышлял свой неудавшийся поход на
Москву, он писал в своем манифесте: "мы нашим царским походом спешим к Москве, а
с нами будут п. Игнатий да архиепископ Смоленский Сергий (забранный в плен в
заложники вместе с м. Филаретом). Игнатий прожил еще долго под протекторатом
Польши. Он умер в 1640 г. Его могила в Вильно, в Троицком монастыре.



Влияние подвига патриарха Ермогена.

Продолжавшаяся Смута, вести о сожжении Москвы поляками, держание ими в своих
руках Кремля и заключенного в нем патриарха все более волновали русское
население, будили и подымали в нем национально-патриотическое сознание.
Троице-Сергиева Лавра стала во главе агитации. Настоятель ее, архимандрит
Дионисий, бывший игуменом Старицкого монастыря, где он покоил сосланного
патриарха Иова. Здесь он был другом патр. Ермогена и благожелательным советником
и защитником царя Василия Шуйского. В момент связанности арестом патр. Ермогена,
Дионисий вместе с Авраамием Палицыным рассылали во все стороны одно за другим
агитационные послания, высоко патриотические и трогательные. В них описывалась
несчастная судьба первопрестольной Москвы, неволя патриарха Ермогена,
призывались русские люди восстать против врагов за веру и отечество. "Праведным
судом Божиим, за умножение грехов всего православного христианства в прошлых
годах учинилось в московском государстве междоусобие, не только вообще между
народом христианским, но и между близкими родственниками: отец восстал на сына,
сын на отца и пролилась родная кровь." Осведомлялись дальше русские люди, как
собираются и движутся освободительные рати, и все призываются спешить им на
помощь. "Вспомните, православные, что все мы родились от христианских родителей,
знаменались печатью, св. крещением, обещались веровать во Св. Единосущную
Троицу. И, возложив упование на силу Животворящего Креста, Бога ради покажите
свой подвиг: молите своих служилых людей, чтобы всем православным христианам
быть в соединении и стать сообща против наших предателей и против вечных врагов
Креста Христова - польских и литовских людей. Сами видите, сколько погубили они
христиан во всех городах, которыми завладели, и какое разорение учинили в
Московском государстве.

Где св. Божии церкви и Божии образы? Где иноки, сединами цветущие и инокини,
добродетелями украшенные? Не все ли до конца разорено и обругано злым
поруганием? Где вообще народ христианский? Не все ли скончались лютыми и
горькими смертями? Где бесчисленное множество работных людей в городах и селах?
Не все ли пострадали и разведены в плен? Не усрамились и седин многолетних
старцев, не пощадили незлобивых младенцев.

Смилуйтесь пред общей смертной погибелью, чтобы и вас не постигла такая же лютая
смерть. Пусть ваши служилые люди без всякого мешканья спешат к Москве, в сход к
боярам, воеводам и ко всем православным христианам. Сами знаете, что всякому
делу надлежит одно время, безвременное же всякому делу начинание бывает суетно и
бесплодно. Если и есть в ваших пределах недовольные, Бога ради, отложите то на
время, чтобы всем вам единодушно потрудиться для избавления православной веры от
врагов, пока к ним не пришла помощь. Смилуйтесь и умилитесь и поспешите на это
дело. Помогите ратными людьми и казной, чтобы собранное теперь здесь под Москвой
воинство от скудости не разошлось. О том много и слезно всем народом
христианским бьем вам челом."

Послания Дионисия попадали в цель и производили глубокое впечатление. Наступал
момент перелома в настроении масс от хмеля бунта к отрезвлению. Памятная
руководящая роль трезвеющего народа выпала на долю нижегородцев с их торговым
старостой Кузьмой Миничем Сухоруким, пригласившим на военное возглавление
жившего в отставке кн. Дмитрия Михайловича Пожарского. Нижегородская инициатива
и пример усилили собирание военных подкреплений к Москве со всех сторон. Из
Казани прибыла к войскам копия иконы тогда еще новоявленной Казанской Божией
Матери. Троицкая Лавра одушевляла войска не только своей литературой, но и
личными постоянными агитационными ревизиями и посещениями войск Авраамием
Палицыным, который кроме своих речей вдохновлял и примирял вождей своим
третейским вмешательством в их конфликты. Победа, наконец, далась морально и
материально укрепившимся русским войскам. 22-го октября 1612 г. русские войска
овладели Китай-городом. Осажденный Кремль после этого сдался 27-го ноября.
Москва была освобождена. С тех пор появился русский праздник иконе Казанской
Божией Матери 22-го октября. В Казани чудотворная икона, как известно в 1902 г.,
была преступно украдена и уничтожена. Это было зловещим предзнаменованием
русского поражения со стороны нехристианской Азии. А в свое время явление иконы
вскоре после падения Казанского царства было благим предзнаменованием
победоносного русского и православного наступления до берегов Тихого океана.
Проф. А. А. Дмитриевский утверждает, что в 1612 г. под Москву направлена была не
копия Казанской иконы, а самый оригинал. Копия же осталась в Казани. Она и
похищена, а хранившаяся в Казанском соборе на Красной площади Казанская икона и
есть оригинал. Она в Москве сохранилась.

Упорство стояния русского посольства при ставке Сигизмунда под Смоленском
оправдалось. Но с этого момента оно потеряло свою легальность в глазах поляков и
превратилось в заложников врага. За это время митр. Филарет, как глава
посольства, вырос в героического вождя. Он отклонил требование второй присяги
Владиславу. Наоборот, он требовал его перекрещивания. Не соглашался сдать
Смоленск. Не признавал актов московских бояр без подписи патриарха. Не
согласился остановить особым посланием Нижегородское ополчение, что аннулировало
бы положительные благословения патриарха Ермогена, исходившие от него
конспиративно. Поляки полгода держали русское посольство в шатрах Смоленского
лагеря в холоде и голоде. В октябрьские дни 1612 года, дни окончательного
изгнания поляков из Кремля, русское Смоленское посольство было арестовано,
ограблено и увезено вглубь Польши, где м. Филарет был задержан на целых 8 лет.
Сначала он был поселен в частном имении Сапеги, а затем переведен в крепость
Мариенбург.



7 лет междупатриаршества.

Некоторая дезорганизованность русской церкви, как последствие Смуты, не
вдохновляла еще ни русских епископов, ни патриотические верхи нового
правительства к избранию нового патриарха. Моральная роль, исповеднический плен
митр. Филарета и уже заявлявшаяся им и легитимной партией боярства мысль о
"Мише" Романове, останавливали и политическое и церковное мнение на кандидатуре
в патриаршество высокородного м. Филарета. Посему Освященный Собор решил
прибегнуть к временной выжидательной форме высшего управления русской церковью.
Ближайшим соадминистратором при патриархе был, по своему положению, митрополит
Крутицкий. Таковым был в это время Пафнутий. Ему и вручено было председательство
в Освященном Соборе на переходное время. По смерти Пафнутия в порядке
старшинства должен был бы возглавлять Освященный Собор м. Новгородский Исидор.
Но он был отделен от Москвы шведской оккупацией. Следующим за ним по чести
митрополитом был Ефрем Казанский. Он и возглавил церковное правительство.

В течение ближайших месяцев, по соборному сговору земских людей с боярством,
соглашено было поставить и венчать царем молодого Михаила Федоровича Романова.

Процедура избрания его произошла 21-го февраля 1613 г. в неделю православия, а
11-го июля в Успенском соборе совершено было и царское венчание его митрополитом
Ефремом. Митр. Ефрему принадлежала в это время полнота патриаршей роли. Так, его
подпись стоит первой в ряду русских иерархов в правительственном обращении к
городам: - об исполнении постановлений Земского Собора по сбору денежного и
натурального обложения на содержание армии. Под самой Уложенной Грамотой об
избрании на царство Михаила Федоровича Романова стоит также во главе подпись м.
Ефрема. В конце этого года м. Ефрем скончался, и возглавление Освященного Собора
перешло по обычному положению в руки недавно поставленного митр. Крутицкого
Ионы, человека по всем признакам без широкого горизонта. По воцарении Михаила
Федоровича все привыкли к мысли, что никому другому теперь неприлично быть рядом
с молодым царем в звании патриарха, кроме плененного отца царя - Филарета.
Переговоры с поляками об этом начались. В письме к отцу 1614 г. царь Михаил
обращается к Филарету, как уже нареченному первосвятителю: "старейшему и
превысочайшему священноначалием отцу отцем." В церковных молитвословиях также
установлено было поминовение, наряду с царским именем, и имени "Великого
Государя Филарета, митрополита Московского и всея России." Титул
многозначительный. С одной стороны, Освященный Собор через это отрешил Филарета
от митрополии Ростовской и присвоил ему, конечно, временно, титул "митрополита
Московского и всея Руси," т. е. титул верховного главы всей Русской Церкви, как
он звучал до установления патриаршества. А с другой стороны, очевидно,
повелением царской власти, Филарету, как отцу царя, дан светский титул "Великого
Государя" в предположении предоставляемых ему исключительных прав соучастия в
актах высшей государственной власти. По византийской теократической системе это
имело свои основания и смысл, как преходящее исключительное положение,
неопороченное никаким даже привкусом неканонического захвата светской власти.
Аналогичное положение уже было раз в истории русской церкви и государства при
формальном поручении регентских прав митрополиту Алексию в малолетство Димитрия
Донского. Через такое оформление междупатриарший перерыв в принципе уже
кончился, и ожидали только физической возможности возврата из плена избранного
патриарха. Патриаршая область в бумажном делопроизводстве управлялась именем
Филарета. Вятка, например, церковно числилась за патриархом, и вот царь Михаил,
жалуя несудимой грамотой Вятскую церковь святителя Николая, пишет: "а кому будет
что искати на самих никольских попех и дьяконех, ино их судит отец наш и
богомолец Филарет митрополит всея Русии, по священным правилам и по соборному
уложению." На антиминсах этого времени в патриаршей епархии писалось так: "при
благоверном царе Михаиле Федоровиче и при митрополите Филарете московском и всея
России."



Государственная роль Церкви.

Исключительное двойство титула и положения будущего патриарха Филарета есть
только одна из типичных черт той эпохи, воплощавшей в местных русских формах
восточный принцип союза Церкви и государства. Всеми принимаемое и одобряемое,
как самоочевидный долг, прямое участие церкви в государственно-патриотической
борьбе за восстановление замутившейся и поколебавшейся теократической св. Руси,
выявлялось в многочисленных эпизодах и формах. Смута не могла быстро улечься. В
Астрахани еще продолжал авантюру Заруцкий, играя на фигуре Марины с ее сыном.
Теперь из Москвы вместе с царскими увещательными грамотами - туда же пишет свои
послания и московский Освященный Собор, увещевая и грозя анафемой за
непослушание законной власти. Северные части Новгородского, Ярославского и запад
Вологодского края занимались шведскими войсками. В 1614 г. туда направляли свои
увещательные послания Суздальский архиепископ Герасим и Чудовский архимандрит
Авраамий. Новгородский митрополит Исидор пишет в Ярославль, убеждая осевших там
казаков и атаманов идти на освобождение от шведской оккупации Тихвина. Под
Смоленском и на Западе стояли еще поляки. Там в какой-то мере навязывалась
населению литовско-русская уния. Освященный Собор посылал туда ряд посланий,
напоминая завлеченным под покровом русского обряда в латинство русским людям о
их русском происхождении, об их измене вере родителей, об их измене почитанию
русских угодников: мм. Петра, Алексия, Ионы, кн. Михаила Черниговского и боярина
Феодора, преподобных Сергия, Никона и мн. др. Завлеченные в унию призывались
покаяться; за это им обещано разрешение греха отступничества и полная амнистия
от царя.

О ратном деле иерархия печется, как о своем собственном, и приносит материальные
жертвы от своих материальных же имуществ. Так, напр., на Земском Соборе 1616 г.
присутствует весь Освященный Собор. И постановляют собирать "сошные деньги,
наравне с городами и уездами, со всех патриарших, архиерейских и монастырских
земель, а с их торговых оборотов "пятую деньгу," т. е. 20%. На Земском Соборе
1618 г., в виду угрозы Владислава новым нашествием на Москву, опять все русские
архиереи и весь Освященный Собор с боярами и другими мирскими чинами доложили
царю Михаилу, что "они все дали обет Богу за православную христианскую веру и за
него - государя стоять безо всякого сомнения и с недругом его, королевичем
Владиславом, биться до смерти, не щадя голов своих." Вообще за все время Смуты
иерархия и монастыри, как землевладельческое сословие, несли все жертвенное
тягло наравне с другими слоями населения и часто более всех других. Вологодская
епархия, например, была так разорена, что епископ без преувеличений писал, что
он "помирал с голоду." От непосильных налогов крестьяне Ростовской митрополии
дезертировали. Казна монастырей была опустошена. Соловецкий монастырь и другие
северные монастыри отдали всю казну. Самая богатая казна Троице-Сергиевой Лавры
была целиком в распоряжении и своих царей и Самозванца. По тогдашним
бухгалтерским записям государство наличным серебром взяло 65.655 рублей.
Переводя на валюту ХIХ в. это было полтора миллиона рублей серебром. Натуральные
жертвы были еще дороже. Так, во время голода 1608 г. Троицкая Лавра открыла
жертвенно свои амбары для продажи хлеба по нормальной цене, сбивая тем азарт
спекуляции. 16 месяцев осады Лавры кормилось в ее пределах около десятка тысяч
ртов. Патриотические ополчения 1612 г. содержались имуществами и запасами Лавры
наряду с тощими остатками государственной казны. Для гарантии недостававших и
натуральных и денежных средств казачьим штабам, в залог будущей выплаты
жалованья, отдана была лаврская ризница ценностью во много тысяч рублей.



Лишения и страдания Церкви от смуты.

Выживаемые из Москвы в 1611 г. поляки, от 19-го до 21-го марта, предприняли
разрушение столицы пожаром. В этом пожаре сожжены и разрушены почти все 450
московских церквей. Поляк Мацкевич говорит; "церквей везде было множество, и
каменных и деревянных. И все это мы в три дня обратили в пепел. Пожар истребил
всю красоту Москвы. Уцелели только Кремль и Китай-город, где мы сами укрывались
от огня." По русским источникам, и в самом Кремле и Китай-городе поляки "многие
Божии церкви и монастыри осквернили и разорили. Раки чудотворных мощей рассекли
и чудотворные мощи поругали, и во всех Божиих церквах лошади поставили, в
монастырях стали жити и многое убийство и поругание и осквернение иноческому
чину учинили." Все доступные и разменные ценности Кремлевских соборов (золото,
сосуды, оклады) пущены на жалованье войскам. Платили даже иконами, которые у
русских и материально были в высокой цене. Те же святотатственные операции
разливались и по всей средней и по всей южной России. Запорожские и донские
казаки не отставали в этих кощунственных грабежах от поляков. Духовенство,
монахи, защищавшие святыни и ценности от грабежей, насиловались, избивались и
убивались. Разнуздание стихийного русского человека переходило в раж кощунства,
садистического издевательства над святыней. Прежняя формула гласила: в человеке
таится зверь. В наше время рядом с этим может быть поставлен ее вариант: в
человеке таится сам дух тьмы. Мемуарист сообщает, что литовские люди в компании
с местными переяславльцами изменниками, взяв Ростов Великий, "раку чудотворцеву
Леонтьеву златую сняша и рассекоша по жребием, казну же церковную всю и
митрополии и градскую пограбиша и церкви Божии разориша." Банды Лисовского,
захватив монастырь Колязинский, вынули мощи чудотворца Макария из серебряной
раки, устроенной Борисом Годуновым, бросили на землю в мусор, а раку рассекли.
Игумена, монахов и всех насельников убили, всю казну очистили и монастырь
сожгли. При разрушении Толгского монастыря за Волгой пред Ярославлем все
братство монастырское - 46 человек - убито. В 1612 г. в Вологде поляками и
русскими ворами при разорении церквей убиты 3 протоиерея, 34 священника, 6
дьяконов, 6 монахов - в числе их преподобный Галактион Вологодский. Взятого в
плен еп. Сильвестра издевательски мучили; четыре ночи держали под стражей, много
раз таская на казнь и отпуская вновь, пока не вынуждены были освободить. В том
же вологодском крае, при разорении Спасо-Прилуцкого монастыря, трапезная палата
была превращена в костер. В нее насильно заключили 59 монахов и сожгли живыми.
Сверх этого убиты были там же еще 32 монаха. В сказании Авраамия Палицына
повествуется о кощунствах поляков и русских изменников: "Тогда во свв. Божиих
церквах скот свой затворяху и псов во алтаре питаху; освященные же ризы не токмо
на потребу свою предираху, но и на обуща преторгаху...

Чин иноческий и священнический не вскоре смерти предаяху, но прежде зле мучаще
всячески и огнем жгуще, испытующе сокровищ, и потом смерти предаяху...

Священных убо чин потреблен бысть, и вси архиереи, право учащие, или в правде
стоящие, водили яко злодеи во узех... Малии убо от священного чина тех бед
избегоша, память же тех язв многим и до смерти остася..."

"В толико же бесстудство впадше, нечестивии, изменницы и поляки, бесстрашно
вземлюще своя иконы местные и царские двери, и сия постилающе под скверные
постели...

Иные же св. иконы колюще и варево и печиво строяще. Из сосудов же церковных
ядяху и пияху, и смеющеся поставляху мяса на дискосех и в потирех питие." В
Новгородском крае шведы "разориша вся святыя места, и монастыри и церкви, и вся
сосуды златые и серебряные и кузнь и раки святых поимаша." От начала истории
Новгорода его область не претерпевала такого разорения. В писцовых книгах
Новгородской пятины часты такие отметы: "на посаде монастырь, разорен до
основания, игумена и старцев нет ни одного человека, церковь ветха, стоит без
пения."...





Внутренняя жизнь Церкви.

Попытки исправления богослужебных книг.

В истории духовной жизни человечества и в частности - в жизни церковной - эпохи
потрясений и страданий обычно подымают защитное напряжение жизненных творческих
сил народов. Что можно сказать в этом отношении о влиянии Смуты на общий ход
развития нашей церкви? Полстолетия тому назад начало эпохи Грозного являло все
признаки подъема творческой энергии русских церковных сил, дерзновенных попыток
вождя церкви митр. Макария разрешить силами национальной церкви ряд вопросов
вселенского, всемирного значения. Правда, эти замыслы не могли быть с успехом
реализованы. Недостаток просвещения и культуры был в вопиющем противоречии с
претензиями мирового масштаба. Но сама наличность претензий такого рода
свидетельствовала о подспудном приливе духовных сил русской нации и ее великой
творческой тоске. Поколебленное тоталитарными замыслами и радикализмом
насильственно-экономических реформ Грозного, государство породило глубокую
национальную болезнь, вылившуюся в Смуту. Эта болезнь явно ослабила и подорвала
тот взлет и пафос половины ХVI в., который биологически был некоей вершиной в
духовном росте русской Церкви, в ее потенциях. Высоко было ее самосознание,
обильны были подвиги ее благочестия, но столь же явны были и недостатки орудий и
средств к реальному осуществлению ее высоких замыслов. Первейшим вопиющим
недостатком в сравнении с величием открывшейся русскому взору его вселенской
задачи была бесспорно скудость школьного, научного просвещения. С двумя школами
своего богословского спора о стяжательстве и нестяжательстве, русское
христианство не уступало древней Фиваиде по своему аскетическому энтузиазму,
хотя и не могло равняться с тонкостью самой эллино-восточной богословской мысли.
И Фиваида и Афон в той же проблеме разбирались с недосягаемой виртуозностью. Но
по дерзновенной жизненности и практичности русский спор стяжателей и
нестяжателей превосходил своим
историческим охватом все восточное аскетическое богословие. Он должен быть
сравниваем только с общевизантийским богословием о симфонии Церкви и государства
и с другим типом теократии латинского папского Запада. Московский III Рим
осознавал тоже свое теократическое призвание, что и I и II Рим. Всякое
идеологическое, а тем более практическое восхождение по этой линии было
нечувствительно, но решительно подрезано Смутой, начиная с ее длительной
подготовки при Грозном. Внешность русской церкви казалась не менее, а даже
более, чем прежде, благолепной, ибо украсилась помпой патриаршества. А полет
русской богословской мысли явно засыпал и уходил в песок. И интерес ее невольно
сосредоточивался на стороне второстепенной, но психологически характерной для
русского религиозного темперамента: на стороне культа и обряда. Но и для
культуры обряда русская церковь оказалась импотентной. А понимала в этой
области, может быть, лучше всех христианских народов самое существо ее. Тем
более досадно, что не могла с этим вопросом совладать технически, благодаря
именно этой технической же невооруженности, т. е. благодаря отсутствию школы и
исторических, археологических знаний.

Усвоенная Москвой с половины ХVI века техника книгопечатания наглядно и ярко
выявила перед руководителями русской церкви широкое разнообразие и бесчисленное
множество ошибок и описок в рукописных оригиналах богослужебных книг, которым
пора было придать однообразие перед печатным станком. Но перед вопросом об
однообразном установленном оригинале текста широчайшего в восточной литургике
круга богослужебных книг неученая, бесшкольная, только начетническая русская
иерархия оказалась беспомощной. Все книги печатались, конечно, по
предварительной правке избранного экземпляра текста. Но правке элементарной,
примитивной, по разуму и усмотрению находившегося под рукой в данный момент у
епархиальной власти местного начальства: протопопа, игумена, епископа. И,
конечно, и мысли при этом не было о справках с настоящим оригиналом, т. е. с
текстом греческим. По незнанию греческого языка о нем просто забывали. С каким
же, если не с греческим оригиналом оставалось книжным правщикам справляться,
перед печатным тиснением? На этот практический вопрос должен был ответить еще
накануне книгопечатания Стоглавый собор. И он не нашел ничего более ясного и
лучшего, как рекомендовать существующую уже слепую практику: - избирать для
размножения копию, признанную (кем-то?) или только кажущуюся писцу наилучшей.
Совет Стоглава: "писать с добрых переводов." А где критерий этой "доброты"?
Полное реtitiо рrіnсірі! Причем мысль профессиональных переписчиков так далека
от настоящего оригинала греческого, лежащего за пределами доступного им
русско-славянского текста, что они потеряли даже первоначальный чистый смысл
термина "перевод." Они стали употреблять его для обозначения просто чернильного
перевода - переноса букв и слов с одного листа бумаги на другой. Эта степень
беспомощного невежества была одним из симптомов неслышно приближавшейся
церковной катастрофы: - грядущего раскола старообрядчества. Первыми продуктами
московского книгопечатания были четыре богослужебных книги: Евангелие
(скомбинированное по церковным чтениям), Апостол, Часослов и Псалтирь. Прежде
ошибочно считали, что первопечатным был Апостол. Печатание богослужебных книг
непрерывно расширялось, продолжалось и при Смуте. При п. Иове напечатано 8 книг,
при Ермогене три. Из предисловий видно, что некоторые книги "свидетельствовали"
даже сами патриархи. Объем и метод этого "свидетельствования" редактирования
неясен. При поляках в 1611 г. Печатный Двор был сожжен. В первый же год
воцарения Михаила Федоровича, т. е. в 1613 г., Печатный Двор восстановлен и
вскоре выпустил еще пять книг. На выходных листах значилось: "Повелением...
(царя) ...и благословением его богомольцев, меж патриаршества преосвященных
митрополитов и архиепископов и епископов и всего Освященного Собора.".. В этот
междупатриарший промежуток времени как-то додумались до правильного принципа
достижения единообразия в тексте путем сравнения его с греческим оригиналом.
Кто-то сообщил царю Михаилу, что есть знаток греческого языка, это - канонарх
Троице-С. Лавры, старец Арсений (Глухой), пришедший из Селижарова монастыря. Он
одолел греческий без школы, самоуком настолько, что изучил грамматику по Иоанну
Дамаскину и Диалектику последнего ("Священную Философию"). Оказалось, что и
библиотекарь Лавры Антоний тоже разумеет греческий и вместе с Арсением сличал
русский текст с греческим и исправлял*). По царскому распоряжению из Москвы
бывший там келарь Авраамий Палицын написал требование архимандриту Дионисию
выслать на Москву Арсения "для государева дела, что правити книга Потребник в
печатное дело." К нему присоединился еще бойкий человек, поп Иван Наседка. Он в
монастыре провел осадный период, совершая службы для мирских насельников. Он, по
выражению протокола, "сам на государево дело набился." И пристал в Москве к
работе Арсения. Сравнение с греческим оригиналом открыло Арсению и догадливому
Наседке, что русский разброд и пестрота в текстах столь велики, что
последовательные корректуры по оригиналу потребовали бы непривычных для слуха
речений. В атмосфере тогдашней Москвы правщики почувствовали недостаток своего
авторитета для защиты необходимых исправлений. Сначала Арсений и Наседка били
челом своему лаврскому начальству, к игумену Дионисию и библиотекарю Антонию,
чтобы те разделили с ними и труд и ответственность. Исхлопотали и при Дворце
протекцию. В 1616 г. к Троице отправлено государево письмо с приглашением
архимандрита Дионисия разделить труд книжных исправлений и привлечь к нему и
других "разумных старцев, которые подлинно и достохвально извычны книжному
учению и грамматику и риторию знают." Московские правщики переехали вновь в свою
Лавру, увезя с собой туда из царской библиотеки три данных им древних
Потребника, один из коих считался принадлежавшим еще митрополиту Киприану (ХIV
в.). Арсений, который, с одной стороны, ясно увидел на практике почти
безнадежность сводки русских текстов в один без критерия греческого оригинала, а
с другой стороны - из московской атмосферы вынес правильное впечатление, что она
всеми инстинктами противится публичному утверждению негодности наших текстов и
превосходства чужого оригинала. Это был дух чрезмерной ксенофобии, царивший в
столице и в правящих верхах, как естественная реакция на едва преодоленное
кощунственное оскорбление всех русских чувств чужестранными латино-польскими
издевательствами. Дух болезненной ксенофобии и замкнутого слепого консерватизма
особенно легко усвояется людьми узкими и невежественными. К таковым принадлежал
тогдашний глава междупатриаршей администрации церковной, митрополит Крутицкий
Иона и в естественном порядке подобравшееся его окружение. Арсений верно
чувствовал, что вся научно-просвещенная критическая работа по чистке текста
грозит неизбежным гонением и карами, что надо сдать работу в Москву под
непосредственную, чуть не в каждой букве, цензуру митр. Ионы. Арсений твердил
Дионисию: "откажи дело государю. Не сделати нам того дела в монастыре, без
митрополичьего совета. А привезем книгу, исчерня, к Москве, и простым людям
будет смутно." Но смиренный и праведный арх. Дионисий не посмел противиться
царскому распоряжению. И вот, пишет Дионисий, "безо всякия хитрости, сидели
полтора года день и ночь" над добросовестной работой, с небывалой еще
тщательностью приняв во внимание около двадцати текстов славянских (старейшие
были написаны более чем за 150 лет, - времени Максима Грека) и использовали и
пять печатных греческих изданий. Дионисий тоже разбирался в греческом языке. В
большинстве случаев исправления, произведенные правщиками, касались только
грамматических и смысловых мелочей. Например, множество молитв оканчивались
механически славословиями Трем Лицам Св. Троицы, в то время как текст молитв
обращен только к Одному Лицу. Например: "яко ты еси воскресение и живот, Христе
Боже наш, и Тебе славу возсылаем Отцу и Сыну и Св. Духу." И даже в конце
молитвы, обращенной к Богу Отцу, писалось: "молитвами Пречистые Ти Матери
Владычица наша Богородица..., и Тебе славу возсылаем Отцу и Сыну и Св. Духу."
Нельзя было закрыть глаза на тот обидный для властей факт, что такого рода
ошибки во множестве пестрили новые издания, проходящие на глазах и с
благословения м. Ионы Крутицкого. Особенно много всяких и серьезных ошибок
найдено в новейших перепечатках Типикона издания 1610 г. Издание это было
приготовлено к печати, казалось, высокоавторитетным лицом, самим головщиком
Троицкой Лавры Логгином Коровой, и уставщиком Филаретом, едва грамотным, но 40
лет подвизавшимся на своем посту. В Лавре эти два клиросных диктатора зазнались
настолько, что они, особенно дикий Логгин, третировали кроткого архимандрита
Дионисия, как "святого дурачка." Когда открылось, что Дионисий вместе с Арсением
нашли Типикон Логгиновой редакции полным ошибок, то Логгин воспылал необузданной
ненавистью к архимандриту. На какое-то указание его во время богослужения,
Логгин вырвал у архимандрита книгу, уронил аналой и кричал. Задолго еще до конца
редакторского труда Арсения и Дионисия, Логгин настроил против них амбициозного
митр. Иону. В изданных при Ионе книгах само собой открылись те же ошибки, что и
во всех текстах, давно не сверявшихся с оригиналом. Логгин и Иона составили
общий фронт в расчете на демагогическое сочувствие московской среды. Как только
в июне 1618 г. Дионисий представил работу, Иона на 18-е июля назначил уже собор,
не для принятия результатов работы, а прямо для суда над Дионисием, Арсением и
Наседкой, как над еретиками. На этом соборе, кроме Ионы, не было ни одного
епископа и ни одного архимандрита, кроме Авраамия Чудовского, и, кроме того,
было еще несколько лиц из московского духовенства. Прокурорские речи поручены
были Логгину с Филаретом. Для эффектности выдвинуто было догматическое
обвинение: "имя Св. Троицы велел в книгах марать и Духа Святаго не исповедует,
яко огнь есть." Дело в том, что в чине водоосвящения в освятительной формуле: "и
освяти воду сию Духом Твоим Святым," распространенные русские тексты и практика
имели еще добавку: "и огнем." Добавка эта породила и соответствующую
символическую практику. Вместе с крестообразным погружением в воду креста в
момент освящения погружался священнослужителем и пучок зажженных свечей.
Исправление текста влекло за собой и отмену обряда, видимого и всем народом. А
это уже делает исправление более чувствительным, чем только перемена буквы, мало
известной народу. Так как неуместная добавка приросла к тексту явно из
механического копирования строк Евангелия, то и открылась возможность поднять
вопрос об ереси. За этим выводом скрывалось роковое обвинение всех греческих
печатных книг в еретичестве и тревога о нарушении русского православия - весь
комплекс русской старообрядческой трагедии. Внутренне вся драма уже готова была
вскрыться по любому поводу. Домашний соборик подобран был так, что некому было
поднять слово в защиту обвиненных. Четыре дня длились заседания, на которые с
унижением и истязаниями таскали трех справщиков: Дионисия, Арсения и Наседку. К
интриге привлекли и мать царя, бывшую жену ожидаемого из плена - Филарета, ныне
царственную инокиню Марфу Ивановну. Собор присудил: "арх. Дионисия и попа Ивана
от церкви Божией и литургии служити отлучаем, да не священнодействуют." Дионисия
положено было сослать в оковах в Кирилло-Белозерский монастырь. Но из-за
военного закрытия дорог Дионисий оставлен был на месте в Ново-Спасском монастыре
с публичной (в церковном смысле) епитимией в 1.000 поклонов в день, с битьем
плетью в течение 40 дней. Жестокая грубость митрополита Ионы была такова, что он
по праздникам приказал приводить Дионисия на патриарший двор, чтобы здесь, под
открытым небом, перед толпой народа он отбывал свои 1.000 поклонов. А толпе
велено разъяснять, что это еретик, хотевший "вывести огонь из мира." Иногда
приводили скованного Дионисия в сени патриарших покоев и заставляли там в жаркие
летние дни стоять без капли воды. Истязания длились целый год. Арсения также
держали в оковах на Кирилловском Подворье, муча всякими лишениями. И это был тот
самый Дионисий Троицкий, имя которого вместе с Авраамием Палицыным, вписано
золотыми буквами на страницах истории, как спасителей России.

Идеалисты подсудимые имели что сказать в свое оправдание, и они старались из
своего заключения всякими путями подавать свой голос. Дионисий написал
оправдательную речь общего характера, адресуя ее "ко всем православным
христианам." Арсений написал две речи: 1) к боярину Борису Михайловичу Салтыкову
Семинарская и святоотеческая библиотеки

Предыдущая || Вернуться на главную || Следующая
Полезная информация: