Семинарская и святоотеческая библиотеки

Семинарская и святоотеческая библиотеки
Семинарская и святоотеческая библиотеки
характера,  имя  которому  добродетель.  А  именно  такое  качество  и имеет
значение. Если плохой теннисист ударит по мячу изо всех сил не  из-за  того,
что  в  данный  момент  такой  удар  требуется, а из-за того, что он потерял
терпение, то по чистой случайности его удар может помочь  ему  выиграть  эту
партию: но никак не поможет ему стать надежным игроком.
     2.  Мы  могли  бы  подумать,  что  Бог  лишь  хочет  от  нас подчинения
определенному своду правил, тогда как на самом деле Он хочет, чтобы мы стали
людьми особого сорта.
     3. Мы могли бы подумать, что добродетели  необходимы  только  для  этой
жизни,  в другом мире нам не надо будет стараться быть справедливыми, потому
что там нет причин для раздоров; нам не придется проявлять смелость,  потому
что  там  не  будет  опасности.  Возможно, все это так, и в мире ином нам не
представится случая бороться за справедливость или проявлять  храбрость.  Но
там  нам,  безусловно, потребуется быть людьми такого сорта, какими мы могли
бы  стать,  только  если  б  мужественно  вели  себя  здесь,   боролись   за
спрайедливость  в нашей земной жизни. Суть не в том, что Бог не допустит нас
в Свой вечный мир, если мы не обладаем определенными свойствами характера, а
в том, что если здесь люди  не  обретут,  по  крайней  мере,  зачатков  этих
качеств,  никакие  внешние  условия не смогут создать для них "рая", то есть
дать им глубокое, незыблемое, великое счастье, такое счастье, какого  желает
для нас Бог.

III. ОБЩЕСТВЕННЫЕ НОРМЫ ПОВЕДЕНИЯ
     Относительно   той   части   христианской   морали,   которая  касается
человеческих взаимоотношений, в первую очередь необходимо уяснить следующее:
Христос приходил не для того, чтобы проповедовать какую-то совершенно  новую
мораль.  Золотое  правило  Нового  завета  -- поступай с другими так, как ты
хотел бы, чтобы поступали с тобой, -- лишь резюме того, что в  глубине  души
каждый  принимает  за  истину.  Великие  учителя  нравственности  никогда не
выдвигали каких-то новых правил: этим занимались лишь шарлатаны  и  маньяки.
Кто-то  сказал:  "Людям  гораздо  чаще надо напоминать, чем учить их чему-то
новому". Истинная задача каждого учителя нравственности в том, чтобы снова и
снова возвращать нас обратно к простым, старым принципам, которые мы все  то
и  дело упускаем из виду; подобно тому как вы снова и снова приводите лошадь
к барьеру, через который она отказывается прыгать; подобно тому как вы снова
и снова заставляете ребенка возвращаться к тому разделу урока,  от  которого
он норовит увильнуть.
     Вторая  вещь,  которую  следует себе уяснить относительно христианства,
состоит в следующем: у него нет (и оно не  утверждает,  что  есть)  детально
разработанной  политической  программы  для применения в каком бы то ни было
обществе, в определенный момент принципа: "Поступай с другими  так,  как  ты
хотел  бы,  чтобы поступали с тобой". Нет и быть не может. Ведь христианство
рассчитано на всех людей, на все времена, а конкретная программа, подходящая
для какого-то одного времени и места, не подошла бы для других. Да и принцип
работы у христианства совсем иной. Когда оно говорит вам, чтобы вы накормили
голодного, то не дает вам урока  кулинарии.  Или  когда  говорит,  чтобы  вы
читали  Библию,  то  не  преподает  вам древнееврейскую, или греческую, или,
скажем, английскую грамматику. Христианство  никогда  не  преследовало  цели
подменить  собою или вытеснить ту или иную отрасль человеческого знания; оно
скорее выступает как направляющий фактор, как  некий  руководитель,  который
каждой  отрасли  знания  (или  искусства)  отводит соответствующую роль; оно
источник энергии, который способен во всех них вдохнуть  новую  жизнь,  если
только они отдадут себя в полное его распоряжение.
     Люди  говорят:  "Церковь должна руководить нами". Это верно, если верно
их представление о церкви; и ошибочно, если оно  неправильно.  Под  церковью
следует  подразумевать всех истинно и активно верующих христиан земли вместе
взятых. Тогда тезис "Церковь  должна  руководить  нами"  обретает  следующее
содержание:  те  христиане,  которые  наделены  соответствующими  талантами,
должны  быть,  скажем,  экономистами  и  государственными  деятелями  и  все
экономисты  и  государственные  деятели  должны  быть  христианами; и все их
усилия в политике и экономике должны быть направлены на претворение в  жизнь
Золотого правила Нового завета.
     Если  бы  так  случилось  и  если  бы мы, остальные, были деиствительно
готовы принять это, тогда  мы  нашли  бы  христианское  решение  всех  наших
социальных  проблем довольно быстро. Но на деле под руководящей ролью церкви
большинство понимает некий направляемый духовенством политический  курс  или
разработку  церковными  деятелями  особой политической программы. Это глупо.
Церковнослужители -- особая группа людей в пределах церкви, которые  избраны
и специально подготовлены для наблюдения за такими вещами, которые важны для
нас,  потому  что  мы предназначены для вечной жизни. А мы просим этих людей
взяться за дело, которому они никогда не  учились.  Политикой  и  экономикой
следует  заниматься,  за них надо отвечать нам, рядовым верующим. Применение
христианских принципов к профсоюзной деятельности или к  образованию  должно
исходить от христианских профсоюзных деятелей и христианских учителей; точно
так   же   как  христианскую  литературу  создают  христианские  писатели  и
драматурги,  а  не  епископы,  собравшиеся  вместе  и  пытающиеся  писать  в
свободное время повести и романы.
     И  тем  не  менее  Новый завет, не вдаваясь в детали, дает нам довольно
ясный  намек  на  то,  каким  должно  быть  истинно  христианское  общество.
Возможно,  он дает нам немного больше, чем мы готовы принять. В Новом завете
говорится, что в таком обществе нет места паразитам: "Кто не работает, да не
ест". Каждый должен был бы трудиться, и труд  каждого  приносил  бы  пользу;
такое  общество  не нуждалось бы в производстве глупой роскоши и в еще более
глупой рекламе,  убеждающей  эту  роскошь  покупать.  Этому  обществу  чужды
чванливость, зазнайство, притворство.
     В  каком-то  смысле  христианское  общество  соответствовало  бы идеалу
сегодняшних "левых". С другой стороны, христианство решительно настаивает на
послушании, покорности (и внешнем уважении) представителям  власти,  которые
соответствовали  бы  занимаемому  положению,  покорности  детей  родителям и
(боюсь, это требование уж очень непопулярно) покорности  жен  своим  мужьям.
Далее, общество это должно быть жизнерадостным.
     Беспокойство  и  страх  должны  в нем рассматриваться как отклонение от
нормы. Естественно, члены его взаимно вежливы, так как  вежливость  --  тоже
одна из христианских добродетелей.
     Если  бы  такое  общество  действительно  существовало  и  нам  с  вами
посчастливилось  его  посетить,  оно  произвело   бы   на   нас   любопытное
впечатление.   Мы   увидели   бы,   что  экономическая  политика  напоминает
социалистическую и по существу -- прогрессивна, а семейные отношения и стиль
поведения выглядят довольно старомодно -- возможно, они даже  показались  бы
нам   церемонными  и  аристократическими.  Каждому  из  нас  понравились  бы
отдельные частицы такого  общества,  но  я  боюсь,  что  мало  кому  из  нас
понравилось бы все как есть.
     Именно  этого и следовало бы ожидать, если бы мы на основе христианства
пытались составить генеральный план  для  всего  человеческого  содружества.
Ведь  все  мы  так  или иначе отошли от этого единого плана, и каждый из нас
пытается сделать вид, будто изменения, вносимые им лично  --  и  есть  самый
план. Вы убеждаетесь в этом всякий раз, когда сталкиваетесь с теми или иными
аспектами  христианства:  каждому  нравятся  те или иные стороны, которые он
хотел бы объявить незыблемыми, отказавшись от всего  остального.  Поэтому-то
нам  не  слишком  удается продвинуться вперед; поэтому-то люди, борющиеся, в
сущности, за противоположные вещи, утверждают, что  именно  они  борются  за
торжество христианства.
     Еще  одно:  древние  греки, евреи Ветхого Завета и великие христианские
мыслители  средневековья  дали  нам  совет,  который  совершенно  игнорирует
современная  экономическая  система.  Все  люди  прошлого предостерегали: не
давайте деньги в рост. Однако одалживание денег под проценты -- то,  что  мы
называем  "помещением капитала", -- основа всей нашей системы. Делать отсюда
категорический вывод, что мы не правы, не следует. Некоторые  люди  говорят:
Моисей, Аристотель и христиане едины во мнении, что "ростовщичество" следует
запретить, ибо они не могли предвидеть акционерных обществ. Они имели в виду
только  индивидуальных  ростовщиков,  и  предостережение  их  не  должно нас
беспокоить.
     Тут я ничего не могу сказать. Я не экономист и просто не знаю, виновата
или нет эта система вложения капитала в состоянии современного общества. Это
именно та область, где нам нужен христианин-экономист. Но просто нечестно не
сказать вам, что три великие цивилизации единодушно  (по  крайней  мере,  на
первый взгляд) сошлись на осуждении того, на чем основана вся наша жизнь.
     Еще  одно,  прежде чем я покончу с этим. В том стихе Нового завета, где
говорится, что каждый должен работать, указывается и  причина:  "...трудись,
делая  своими руками полезное, чтобы было из чего уделять нуждающемуся" (Еф.
4, 28). Благотворительность, то есть забота  о  бедных,  существенная  часть
христианской  морали.  В  пугающей  притче  об  овцах и козлах дается как бы
стержень, вокруг которого вращается все остальное. В наши дни некоторые люди
говорят, что в благотворительности нет необходимости. Вместо этого мы должны
создать такое общество, в котором не будет бедных. Они, возможно,  абсолютно
правы,  мы  должны  создать  такое  общество. Но если кто-нибудь думает, что
из-за этого мы можем уже сейчас прекратить  благотворительную  деятельность,
такой человек отходит от христианской морали. Не думаю, чтобы кто-нибудь мог
точно  установить,  сколько  следует  давать  бедным.  Я боюсь, единственный
способ избежать ошибки --  давать  больше,  чем  мы  можем  отложить.  Иными
словами, если мы расходуем на удобства, роскошь, удовольствия приблизительно
столько  же, сколько другие люди с таким же доходом, то на благотворительные
цели мы, видимо, даем слишком мало. И если, давая, мы  не  ощущаем  никакого
ущерба  для  себя,  значит, мы даем недостаточно. Должны быть такие желанные
для нас вещи, от  которых  нам  приходится  отказываться,  потому  что  наши
расходы  на  благотворительность  делают их недоступными. Я говорю сейчас об
обычных  случаях.  Когда  случается  несчастье  с   нашими   родственниками,
друзьями,  соседями  или сотрудниками, Бог может потребовать гораздо больше,
вплоть до того, что наше собственное положение  окажется  под  угрозой.  Для
многих  из  нас  величайшее препятствие к благотворительности -- не любовь к
роскоши или деньгам, а неуверенность в завтрашнем дне. Этот страх чаще всего
-- искушение. Иногда нам мешает тщеславие; мы поддаемся искушению  истратить
больше, чем следует, на показную щедрость (чаевые, гостеприимство) и меньше,
чем следует, на тех, кто действительно нуждается в помощи.
     А  сейчас, прежде чем я закончу, я постараюсь угадать, как подействовал
этот раздел книги на  тех,  кто  его  прочитал.  Я  предполагаю,  что  среди
читателей  есть  так  называемые  "левые", которых возмутило, что я не пошел
дальше. Люди же противоположных взглядов, вероятно, думают, что я, наоборот,
слишком далеко зашел  влево.  Если  так,  то  в  наших  проектах  построения
христианского  общества мы наталкиваемся на камень преткновения. Дело в том,
что большинство из нас подходит к этому не с  целью  выяснить,  что  говорит
христианство,  а с надеждой найти в христианстве поддержку собственной точке
зрения. Мы ищем союзника там,  где  нам  предлагается  либо  Господин,  либо
Судья.  К сожалению, и сам я -- такой же. В этом разделе есть мысли, которые
я хотел бы опустить. Вот почему подобные разговоры ни к  чему  не  приведут,
если  мы  не  готовы  пойти длинным, кружным путем. Христианское общество не
возникнет до тех пор, пока большинство не захочет его по-настоящему; а мы не
захотим его по-настоящему, пока не  станем  христианами.  Я  могу  повторять
Золотое  правило,  пока  не  посинею, однако не стану ему следовать, пока не
научусь любить ближнего, как самого себя. А я не  научусь  любить  ближнего,
как  самого  себя,  до  тех  пор,  пока  не  научусь  любить Бога. Но я могу
научиться любить Бога  только  тогда,  когда  я  научусь  повиноваться  Ему.
Словом,  как  я  и предупреждал, это ведет нас к проблеме нашего внутреннего
"я", то есть от вопросов социальных -- к  вопросам  религиозным.  Ибо  самый
длинный кружной путь -- кратчайший путь домой.

IV. МОРАЛЬ И ПСИХОАНАЛИЗ
     Я  сказал,  что нам не удастся установить христианского общества до тех
пор, пока большинство из нас не станет христианами. Это, конечно, не значит,
что мы можем  отказаться  от  преобразований  общества  вплоть  до  какой-то
воображаемой  даты.  Напротив, нам следует взяться за два дела одновременно:
первое -- мы должны  искать  все  возможные  пути  для  применения  Золотого
правила  в современном обществе; и второе -- мы сами должны стремиться стать
такими людьми, которые  действительно  будут  применять  это  правило,  если
увидят,  как  это  делать.  А сейчас я хочу начать разговор о том, что такое
"хороший человек" в христианском понимании.
     Прежде чем я перейду к деталям, я хотел бы остановиться на двух пунктах
более общего характера.
     Во-первых, христианская мораль  объявляет  себя  инструментом,  который
способен  наладить  человеческую  машину,  и, я думаю, вам интересно узнать,
есть ли что-нибудь общее у христианства с психоанализом, который  как  будто
бы  предназначен  для  той  же  цели.  Тут  нам  придется  установить четкое
разграничение  между  двумя  вопросами:  между  существующими   медицинскими
теориями  и  техникой  психоанализа,  с  одной  стороны, и общим философским
взглядом на мир, который Фрейд и другие  связывали  с  психоанализом,  --  с
другой. Философия Фрейда прямо противоречит христианству и философии другого
великого  психолога  -- Юнга. Когда фрейд говорит о том, как лечить неврозы,
он рассуждает как специалист в  своей  области.  Но  когда  он  переходит  к
вопросам  философии,  то превращается в любителя. Поэтому есть все основания
прислушиваться к нему в первом случае, но не  во  втором.  Именно  так  я  и
поступаю,  и с тем большей уверенностью, что убедился: когда Фрейд оставляет
свою тему и принимается  за  другую,  которая  мне  знакома  (я  имею  ввиду
языкознание),  то  проявляет  крайнее  невежество.  Однако  сам психоанализ,
независимо от всех философских обоснований и выводов, которые делают из него
Фрейд и его последователи, ни в какой мере не противоречит христианству. Его
методика перекликается с христианской моралью  во  многих  пунктах.  Поэтому
неплохо,  если  бы  каждый  проповедник познакомился -- более или менее -- с
психоанализом. Но надо при этом  помнить,  что  психоанализ  и  христианская
мораль  не  идут  рука  об руку от начала и до конца, поскольку задачи перед
ними поставлены разные.
     Когда человек делает выбор в области морали  --  налицо  два  процесса.
Первый -- сам акт выбора. Второй -- проявление различных чувств, импульсов и
тому  подобного,  зависящих  от  психологической установки человека и как бы
являющихся тем сырьем, из которого "лепится" решение.  Существуют  два  вида
такого   сырья.   В  основе  первого  лежат  чувства,  которые  мы  называем
нормальными, поскольку они типичны  для  всех  людей.  Второй  -определяется
набором   более   или   менее  неестественных  чувств,  вызванных  какими-то
отклонениями от нормы на уровне подсознания.
     Страх перед теми или иными  вещами,  которые  действительнопредставляют
опасность,  будет примером первого вида: безрассудный страх перед котами или
пауками -- примером второго вида. Стремление мужчины к женщине  относится  к
первому виду; извращенное стремление одного мужчины к другому -- ко второму.
Что   же   делает   психоанализ?   Он   старается   избавить   человека   от
противоестественных чувств, чтобы предоставить ему  более  доброкачественное
"сырье"  в  момент  морального  выбора. Мораль же имеет дело с самими актами
выбора.
     Давайте рассмотрим это на примере. Представьте себе,  что  трое  мужчин
отправляются  на  войну.  Один  из  них  испытывает естественный страх перед
опасностью, свойственный каждому нормальному  человеку;  он  подавляет  этот
страх   с   помощью  нравственных  усилий  и  становится  храбрецом.  Теперь
предположим,  что  двое  других  из-за  отклонений  в  подсознании  страдают
преувеличенным  страхом,  победить  который  не  дано  никаким  нравственным
усилиям. Далее представим, что в  военное  подразделение,  где  они  служат,
приезжает психоаналитик, исцеляет их от противоестественного страха и теперь
эти двое ничем не отличаются от первого, нормального мужчины. Это разрешение
психологических  проблем.  Однако  тут-то и возникает проблема нравственная.
Почему? Да потому, что теперь, когда оба страдавших  отклонениями  от  нормы
излечились,  они  могут избрать совершенно разные линии поведения. Первый из
них может сказать: "Слава Богу, я  избавился  от  этого  идиотского  страха.
Теперь  я  могу  делать  то,  к чему всегда стремился,-- исполнять свой долг
перед родиной".
     Однако другой может рассудить иначе: "Ну что ж, я очень рад, что сейчас
я чувствую себя сравнительно спокойно под пулями. Но это, конечно, не меняет
моего намерения. Чем лезть в пекло самому, позволю кому-нибудь другому, если
только представится возможность, принять огонь на себя. Вот хорошо! Теперь я
смогу уберечь себя, не привлекая при этом внимания".
     Разница - чисто моральная, психоанализ в этом случае бессилен.  Как  бы
вы  ни  улучшали  исходное  "сырье",  вам  все-таки  придется столкнуться со
свободным выбором, который, в конечном  счете,  продиктован  тем,  на  какое
место  человек  ставит  свои  интересы -- на первое или на последнее. Именно
нашим свободным выбором -- и только им -- определяется мораль.
     Плохой психологический материал -- не грех, а болезнь. Тут требуется не
покаяние, а лечение. Это, между прочим, очень  важно  понимать.  Люди  судят
друг о друге по внешним проявлениям. Бог судит пас на основе того морального
выбора,  который  мы  делаем. Когда психически больной человек, испытывающий
патологический страх к кошкам,  движимый  добрыми  побуждениями,  заставляет
себя  подобрать  котенка,  вполне  возможно,  что в глазах Бога он проявляет
больше мужества, чем здоровый человек, награжденный медалью за  храбрость  в
сражении. Когда человек, крайне испорченный с детства, привыкший думать, что
жестокость  --  это  достоинство,  проявляет  хоть  немножечко  доброты  или
воздерживается  от  жестокого  поступка  и,  таким  образом,  рискует   быть
осмеянным друзьями, он, быть может, в глазах Бога делает больше, чем сделали
бы мы с вами, пожертвовав жизнью ради друга.
     К  этой  же  самой идее можно подойти и с другой стороны. Многие из нас
производят впечатление очень милых, славных людей. Но на деле, возможно,  мы
приносим  лишь  незначительную  часть той пользы, которую могли бы принести,
принимая во внимание нашу хорошую наследственность  и  отличное  воспитание.
Поэтому  в  действительности  мы  хуже,  чем те, кого сами считаем злодеями.
Можем ли мы с уверенностью сказать, как бы мы  себя  повели,  если  бы  были
наделены  психологическими комплексами, да вдобавок плохо воспитаны и, сверх
всего, получили бы власть,  ну,  скажем,  Гиммлера?  Вот  почему  христианам
сказано: не судите.
     Мы  видим  только плоды, которые получились из сырья вследствие выбора,
сделанного человеком. Но Бог судит его не за качество сырья, а за то, как он
использовал  его.  Большая  часть   психологических   свойств   зависит   от
физиологических   особенностей,   но  когда  тело  отмирает,  остается  лишь
нетленный истинный человек, который выбирал и теперь  несет  ответственность
за   лучшее   или  худшее  использование  того  материала,  что  был  в  его
распоряжении.  Всевозможные  добродетельные  поступки,  которые  мы  считали
проявлением  наших  собственных  достоинств,  были, оказывается, результатом
нашего хорошего пищеварения, и они не зачтутся нам;  не  зачтется  и  другим
многое плохое, что совершали они по причине различных комплексов или плохого
здоровья.  И тогда, наконец, мы впервые увидим каждого таким, каков он есть.
Нас ожидает немало сюрпризов.
     Все это ведет ко второму  пункту.  Люди  часто  думают  о  христианской
морали  как  о  сделке. Бог говорит: "Если вы выполните столько-то правил, я
награжу вас. А если вы не будете их соблюдать, то поступлю с вами иначе".  Я
не  думаю,  что  это  наилучшее понимание христианской морали. Скорее, делая
выбор, вы чуть-чуть преобразуете основную, истинную часть  самого  себя,  ту
часть,  которая  ответственна  за  выбор, во что-то новое, чем она прежде не
была. И если взять всю вашу жизнь в целом, со всеми бесчисленными  выборами,
то  окажется,  что на протяжении всей жизни вы медленно обращали эту главную
часть либо в небесное,  либо  в  адское  существо;  либо  в  такое,  которое
пребывает в гармонии с Богом, с другими, себе подобными созданиями и с самим
собой,  либо в иное, пребывающее и с Богом, и с себе подобными, и с собою --
в состоянии войны. Относиться к первой категории значит  принадлежать  небу,
то  есть  вкушать  радость  и мир, обретать знание и силу. Быть же существом
второй категории означает терзаться безумием и страхом, страдать  от  гнева,
бессилия  и вечного одиночества. Каждый из нас в каждый данный момент своего
существования движется либо в том, либо в другом направлении.
     В этом -- объяснение одной особенности, которая  постоянно  озадачивала
меня  у христианских авторов: в иной момент они кажутся крайне строгими, а в
иной -- чересчур снисходительными и  либеральными.  Они  говорят  о  грешных
мыслях  как  о  чем-то невероятно серьезном: а затем, касаясь самых страшных
убийц и предателей, заявляют:  стоит  им  только  раскаяться,  и  они  будут
прощены. Позднее я пришел к выводу, что они правы. Ведь их мысли прикованы к
той  зарубке, которую оставляет каждый наш поступок на крошечной, но главной
части человеческого "я"; никто в этой жизни его не видит, но  все  мы  будем
терзаться  или  --  наоборот -- наслаждаться им вечно. Один человек занимает
такое положение, что его гнев приведет к кровопролитию и гибели тысяч людей.
Положение другого таково, что, каким бы гневом он ни пылал,  над  ним  будут
только  смеяться.  Однако маленькая зарубка на внутреннем "я" каждого из них
может быть одинаковой в обоих случаях. Каждый из них причинил себе  вред,  и
если  каждый  из  них  не покается, то в следующий раз ему будет еще труднее
противиться искушению гнева, и с каждым  новым  разом  гнев  его  будет  все
яростнее. Однако если каждый из них всерьез, по-настоящему обратится к Богу,
то  сумеет  выпрямить вывих, который исказил его внутреннее "я"; и каждый из
них в конечном счете обречен, если не сделает этого. Масштабы поступка,  как
они видятся со стороны, роли не играют.
     И  еще  одно, последнее. Помните, я говорил, что правильное направление
ведет не только к миру, но и к знанию. По мере того как  человек  становится
лучше, он яснее видит то зло, которое еще остается в нем; становясь же хуже,
меньше  замечает  его в себе. Умеренно плохой человек знает, что он не очень
хорош, тогда как человек, насквозь испорченный, полагает, что с  ним  все  в
порядке.  О  том,  что это так, говорит нам здравый смысл. Вы понимаете, что
значит  спать,  когда  бодрствуете,  а   не   когда   спите.   Вы   заметите
арифметические  ошибки,  когда  голова  ваша  работает  четко  и ясно: делая
ошибки, вы их не  замечаете.  Вы  можете  понять  природу  опьянения  только
трезвым,  а не когда пьяны. Хорошие люди знают и о добре, и о зле; плохие не
знают ни о том, ни о другом,

НРАВСТВЕННОСТЬ В ОБЛАСТИ ПОЛА

     А теперь мы  должны  рассмотреть,  как  относится  христианская  мораль
(нравственность)  к  вопросу  половых  отношений  и  что  христиане называют
добродетелью целомудрия. Христианское правило целомудрия не следует путать с
общественными  правилами   скромности,   приличия   или   благопристойности.
Общественные  правила  приличия  устанавливают,  до какого предела допустимо
обнажать человеческое тело, каких тем прилично касаться в разговоре и  какие
выражения  употреблять  в соответствии с обычаями данного социального круга.
Таким образом, нормы целомудрия одни и  те  же  для  всех  христиан  во  все
времена,  правила  приличия  меняются.  Девушка  с  Тихоокеанских  островов,
которая едва-едва прикрыта  одеждой,  и  викторианская  леди,  облаченная  в
длинное  платье,  закрытое до самого подбородка, могут быть в равной степени
приличными, скромными или благопристойными, согласно стандартам общества,  в
котором  они  живут;  и обе, независимо от одежды, которую носят, могут быть
одинаково целомудренными (или, наоборот,  нескромными).  Отдельные  слова  и
выражения,  которыми целомудренные женщины пользовались во времена Шекспира,
можно было бы услышать в девятнадцатом веке только  от  женщины,  потерявшей
себя.  Когда  люди  нарушают  правила  пристойности, принятые в их обществе,
чтобы разжечь страсть в себе или в других, они совершают преступление против
нравственности.  Но  если  они  нарушают  эти  правила  по  небрежности  или
невежеству, то повинны лишь в плохих манерах. Если, как часто случается, они
нарушают  эти правила намеренно, чтобы шокировать или смутить других, это не
обязательно говорит об их нескромности, скорее -- об их недоброте.
     Только  недобрый  человек  испытывает  удовольствие,  ставя  других   в
неловкое  положение.  Я  не  думаю,  чтобы чрезмерно высокие и строгие нормы
приличия служили доказательством  целомудрия  или  помогали  ему;  и  потому
значительное  упрощение  и  облегчение этих норм в наши дни рассматриваю как
явление положительное.
     Однако тут есть и неудобство: люди различных возрастов и несхожих типов
признают различные стандарты  приличия.  Создается  большая  неразбериха.  Я
думаю,  пока  она  остается  в  силе, старым людям или людям со старомодными
взглядами следует очень осторожно судить о молодежи. Они  не  должны  делать
вывод,  что  молодые  или  "эмансипированные" люди испорчены, если (согласно
старым стандартам) они ведут себя неприлично. И наоборот, молодым  людям  не
следует  называть  старших  ханжами  или пуританами из-за того, что, те не в
состоянии с легкостью принять новые стандарты. Подлинное  желание  видеть  в
других  все  хорошее,  что  в  них  есть,  и делать все возможное, чтобы эти
"другие" чувствовали себя как можно легче и удобнее, привело  бы  к  решению
большинства подобных проблем.
     Целомудрие  -- одна из наименее популярных христианских добродетелей. В
этом вопросе нет исключений; христианское правило  гласит:  "Либо  женись  и
храни  абсолютную  верность  супруге  (или  супругу),  либо  соблюдай полное
воздержание". Это настолько трудное правило, и  оно  настолько  противоречит
нашим  инстинктам, что напрашивается вывод: либо не право христианство, либо
с нашими половыми инстинктами в их теперешнем состоянии что-то не в порядке.
Либо то, либо другое. И конечно, будучи христианином, я считаю, что  неладно
с нашими половыми инстинктами.
     Но  так  считать  у  меня  есть  и другие основания. Биологическая цель
сексуальных отношений  --  это  дети,  как  биологическая  цель  питания  --
восстановление  нашего  организма.  Если  мы будем есть, когда нам хочется и
сколько нам хочется, то, скорее всего,  мы  будем  есть  слишком  много,  но
все-таки  не  катастрофически  много.  Один  человек может есть за двоих, но
никак не за десятерых. Аппетит переходит границу биологической цели,  но  не
чрезмерно.  А  вот если молодой человек даст волю своему половому аппетиту и
если в результате каждого акта будет рождаться ребенок, то в течение  десяти
лет  этот  молодой человек сможет заселить своими потомками небольшой город.
Этот вид  аппетита  несоразмерно  выходит  за  границу  своих  биологических
функций.  Рассмотрим  это  с  другой  стороны. На представление стриптиза вы
можете легко собрать огромную толпу.  Всегда  найдется  достаточно  желающих
посмотреть,  как  раздевается  на  сцене женщина. Предположим, мы приехали в
какую-то страну, где театр  можно  заполнить  зрителями,  собравшимися  ради
довольно  странного  спектакля:  на  сцене стоит блюдо, прикрытое салфеткой,
затем салфетка начинает медленно подниматься,  постепенно  открывая  взгляду
содержимое  блюда; и перед тем как погаснут театральные огни, каждый зритель
может увидеть, что на блюде лежит баранья отбивная или кусок ветчины.  Когда
вы  увидите  все  это,  не придет ли вам в голову, что у жителей этой страны
что-то неладное с аппетитом? Ну а  если  кто-то,  выросший  в  другом  мире,
увидел  бы  сцену  стриптиза,  не  подумал  ли  бы  он,  что с нашим половым
инстинктом что-то не в порядке?
     Один критик заметил, что, если бы он обнаружил страну,  где  пользуется
популярностью  этакий  акт "стриптиза", он решил бы, что народ в этой стране
голодает. Критик хотел  сказать,  что  увлечение  стриптизом  похоже  не  на
половое  извращение,  но  скорее на половое голодание. Я согласен с ним, что
если  в  какой-то  неизвестной  стране  люди  проявляют  живой   интерес   к
упомянутому  "стриптизу" отбивной, то одним из объяснений мог бы быть голод.
Однако сделаем следующий шаг и проверим нашу гипотезу,  выяснив,  много  или
мало  пищи потребляет житель предполагаемой страны. Если наблюдения покажут,
что едят здесь немало, нам придется отказаться от первоначальной гипотезы  и
поискать  другое объяснение. Так и с зависимостью между половым голоданием и
интересом  к  стриптизу:  мы  должны  выяснить,   превосходит   ли   половое
воздержание нашего века половое воздержание других столетий, когда стриптиза
не  было. Такого воздержания мы не находим. Противозачаточные средства резко
снизили риск, связанный с половыми излишествами, и ответственность за них  и
в  пределах  брака,  и  вне  его;  общественное  мнение  стало гораздо более
снисходительным к незаконным связям и даже к  извращениям  по  сравнению  со
всеми  остальными  веками  с  послеязыческих  времен.  К  тому же гипотеза о
"половом голодании" не единственно возможное объяснение. Каждый  знает,  что
половой  аппетит,  как  и  всякий другой, стимулируется излишествами. Вполне
возможно, что голодающий много думает о еде. Но то же самое делает и обжора.
     И еще одно, третье соображение. Немногие желают есть то, что  пищей  не
является,  или  делать с пищей что-либо другое, а не есть ее. Иными словами,
извращенный  аппетит  к  пище  --  вещь  крайне  редкая.  А  вот  извращения
сексуальные  --  многочисленны, пугающи и с трудом поддаются лечению. Мне не
хотелось бы вдаваться во все эти детали, но придется. Делать это  приходится
потому, что в последние двадцать лет нас день за днем кормили отборной ложью
о  сексе.  Нам  повторяли до тошноты, что половое желание в такой же степени
правомерно, как и любое другое естественное желание; нас убеждали, что, если
только мы откажемся от глупой викторианской идеи подавлять это желание,  все
в  нашем человеческом саду станет прекрасно. Это -- неправда. Как только вы,
отвернувшись от пропаганды, переведете взгляд на факты, вы увидите, что  это
ложь.
     Вам  говорят, что половые отношения пришли в беспорядок из-за того, что
их подавляли. Но в последние 20 лет их не подавляют. О них судачат  повсюду,
весь  день  напролет,  а  они  все  еще  не  пришли в норму. Если вся беда в
подавлении секса, в замалчивании, то с наступлением свободы проблема  должна
бы  разрешиться.  Однако  этого не случилось. Я считаю, что все было как раз
наоборот: когда-то, в самом начале, люди начали обходить этот вопрос  именно
из-за  того,  что  он  выходил  из-под  контроля,  превращался  в чудовищную
неразбериху.
     Современные люди говорят: "В половых отношениях нет ничего постыдного".
Под этим они могут подразумевать две вещи. Они могут иметь в виду,  что  нет
ничего   постыдного   как   в   том,  что  человечество  воспроизводит  себя
определенным  способом,  так  и  в  том,  что   способ   этот   сопряжен   с
удовольствием.  Если  так,  то  они  правы.  Христианство  полностью  с этим
согласно.  Беда  не  в  самом  способе  и  не  в  удовольствии.  В   старину
христианские  учителя  говорили:  "Если  бы  человек  не  пал, то получал бы
гораздо больше удовольствия от половых отношений,, чем получает  теперь".  Я
знаю,  что  некоторые туповатые христиане создали впечатление, будто с точки
зрения христианства половые отношения, тело, физические удовольствия --  зло
сами   по  себе.  Эти  люди  совершенно  нс  правы.  Христианство  --  почти
единственная из великих религий,  которая  одобрительно  относится  к  телу,
которая  считает,  что  материя  -- это добро, что Сам Бог однажды облекся в
человеческое тело, что нам будет дано какое-то новое тело даже на небесах  и
это  новое  тело  станет существенной составной частью нашего счастья, нашей
красоты, нашей силы. Христианство возвеличило брак больше, чем любая  другая
религия,  и  почти  все  величайшие поэмы о любви написаны христианами. Если
кто-нибудь говорит, что  половые  отношения  --  зло,  христианство  тут  же
возражает.
     Однако  когда  сегодня  люди  говорят: "В половых отношениях нет ничего
постыдного", они могут подразумевать, что нет ничего предосудительного в том
положении, в котором пребывают эти отношения сегодня. Если они это  имеют  в
виду,  то,  я  думаю,  они  не  правы. Я считаю, что сегодняшнее положение с
сексом -- весьма и весьма постыдное. Нет  ничего  постыдного  в  наслаждении
едой; но было бы крайне позорно для человечества, если бы половина населения
земного шара сделала пишу главным интересом в своей жизни и проводила время,
глядя  на картинки, изображающие съедобное, облизываясь и пуская слюну. Я не
хочу сказать, что мы с вами лично ответственны за сложившуюся  ситуацию.  Мы
страдаем  от  искаженной наследственности, которую передали нам наши предки.
Кроме того, мы выросли под гром пропаганды невоздержания.  Существуют  люди,
которые  ради  прибыли  желают,  чтобы наши половые инстинкты были постоянно
возбуждены, потому что человек, одержимый  навязчивой  идеей  или  страстью,
едва  ли  способен  удержаться от расходов на ее удовлетворение. Бог знает о
нашем положении и, когда  Он  будет  нас  судить,  примет  во  внимание  все
трудности,  которые  нам  приходилось  преодолевать.  Важно только, чтобы мы
искренне и настойчиво желали преодолеть эти трудности.
     Мы не можем исцелиться прежде, чем захотим. Те,  которые  действительно
ищут  помощи,  получают  ее. Но многим современным людям даже пожелать этого
трудно. Легко думать, будто мы хотим чего-то,  когда  на  самом  деле  вовсе
этого не хотим. Давно еще один известный христианин сказал, что когда он был
молодым,  то  постоянно  молился,  чтобы Бог наделил его целомудрием. И лишь
много лет спустя он осознал, что, пока его губы шептали: "О Господи,  сделай
меня  целомудренным",  сердце  втайне  добавляло:  "Только,  пожалуйста,  не
сейчас". То же самое может случиться и с молитвами о других добродетелях.
     Существуют три причины, почему в настоящее время  нам  особенно  трудно
желать целомудрия; я уже не говорю о том, чтобы достичь его.
     Во-первых,  наша  искаженная  природа,  бесы,  искушающие  нас,  и  вся
современная пропаганда похоти,  объединившись,  внушают  нам,  что  желания,
которым  мы противимся, так естественны и разумны и направлены на укрепление
нашего здоровья, что сопротивление им -- своего рода  ненормальность,  почти
извращение.  Афиша  за  афишей, фильм за фильмом, роман за романом связывают
склонность к половым излишествам с  физическим  здоровьем,  естественностью,
молодостью,  открытым и веселым характером. Подобная параллель -- лжива. Как
всякая сильно действующая  ложь,  она  замешана  на  правде,  о  которой  мы
говорили  выше:  половое  влечение  само по себе (за исключением излишеств и
извращений) -- нормальный и здоровый инстинкт. Ложь -- в предположении,  что
любой  половой  акт, которого вы желаете в данный момент, здоров и нормален.
Даже если оставить христианство  в  стороне,  с  точки  зрения  элементарной
логики  это  лишено  смысла.  Ведь очевидно, что уступка всем нашим желаниям
ведет к импотенции, болезням, ревности, лжи  и  всему  тому,  что  никак  не
согласуется  со  здоровьем,  веселым  нравом  и  открытостью.  Чтобы достичь
счастья даже в этом мире, необходимо  быть  как  можно  более  воздержанным.
Поэтому  нет  оснований  считать,  что  любое  сильное желание естественно и
разумно. Каждому здравомыслящему  и  цивилизованному  человеку  должны  быть
присущи  какие-то  принципы,  руководствуясь  которыми  он одни свои желания
осуществляет, другие отвергает. Один человек  руководствуется  христианскими
принципами,  другой  --  гигиеническими,  третий  --  социальными. Настоящий
конфликт  происходит  не  между  христианством   и   "природой",   а   между
христианскими   принципами   и  принципами  контроля  над  "природой".  Ведь
"природу"  (то  есть  естественные  желания)  так   или   иначе   приходится
контролировать,  если  мы  не желаем разрушить свою жизнь. Следует признать,
что христианские принципы  строже  других.  Но  христианство  само  помогает
верующему  в  соблюдении  их,  тогда  как при соблюдении других принципов вы
никакой внешней помощи не получаете.
     Во-вторых, многих людей отпугивает самая мысль  о  том,  чтобы  всерьез
следовать  христианским  принципам  целомудрия, ибо они считают (прежде, чем
попробовали), что это невозможно. Но, испытывая что бы то  ни  было,  нельзя
думать о том, возможно это или нет. Ведь над экзаменационной задачей человек
не  раздумывает,  но  старается  сделать  все,  на  что способен. Даже самый
несовершенный ответ будет как-то оценен; но если он  вообще  не  ответит  на
вопрос,  то и оценки не получит. Не только на экзаменах, но и на войне, либо
занимаясь альпинизмом, или когда учатся кататься  на  коньках,  плавать  или
ездить  на  велосипеде,  даже застегивая тугой воротник замерзшими пальцами,
люди  часто  совершают  то,  что  казалось  невозможным  прежде,   чем   они
попробовали.   Поразительно,   на   что   мы   способны,   когда  заставляет
необходимость.
     Мы можем быть  уверены  в  том,  что  совершенного  целомудрия,  как  и
совершенного  милосердия,  не  достигнуть  одними человеческими усилиями. Вы
должны попросить Божьей помощи. Но даже после того,  как  вы  ее  попросили,
долгое  время  вам  может  казаться,  что  вы  этой  помощи не получаете или
получаете ее недостаточно. Не падайте духом. Всякий раз, когда  оступаетесь,
просите  прощения,  собирайтесь с духом и делайте новую попытку. Очень часто
поначалу Бог дает не самую добродетель, а силы на все новые и новые попытки.
Какой  бы  важной  добродетелью  ни  было  целомудрие  (или  храбрость,  или
правдивость,  или  любое  другое достоинство), самый процесс развивает в нас
такие душевные навыки, которые еще важнее. Этот процесс освобождает  нас  от
иллюзий  об  эффективности  собственных  усилий и учит во всем полагаться на
Бога. Мы учимся, с одной стороны, тому, что не  можем  полагаться  на  самих
себя  даже  в  наши лучшие моменты, а с другой -- тому, что и в случае самых
ужасных неудач нам не  следует  отчаиваться,  потому  что  неудачи  наши  --
прощены.  Единственной  роковой  ошибкой для нас было бы успокоиться на том,
что мы есть, не стремясь к совершенству;
     В-третьих,  люди  часто  превратно  понимают  то,  что   в   психологии
называется   "подавлением".   Психология   учит,  что  "подавляемые  половые
инстинкты" представляют из себя серьезную опасность. Но слово  "подавляемые"
-- технический  термин.  Оно  не  зйачит "пренебрегаемые" или "отвергаемые".
Подавленное желание или мысль отбрасывается в  наше  подсознание  (обычно  в
очень раннем возрасте) и может возникнуть в сознании только в видоизмененной
до неузнаваемости форме. Подавленные половые инстинкты могут проявляться как
нечто,  не  имеющее к сексу никакого отношения. Когда подросток или взрослый
человек сопротивляется какому-то осознанному желанию, он ни в коей  мере  не
создает для себя опасности "подавления". Напротив, те, кто серьезно пытаются
хранить  целомудрие,  лучше осознают половую сторону своей природы и знают о
ней  гораздо  больше,  чем  другие  люди.  Они  познают  свои  желания,  как
Веллингтон   знал   Наполеона  или  как  Шерлок  Холме  знал  Мориарти;  они
разбираются в них, как крысолов  в  крысах,  а  слесарь-водопроводчик  --  в
протекающих трубах. Добродетель -- пусть даже не достигнутая, но желаемая --
приносит свет, излишества лишь затуманивают сознание.
     И  наконец, несмотря на то что мне пришлось так долго говорить о сексе,
я хочу, чтобы вы ясно поняли: центр христианской морали --  не  здесь.  Если
кто-нибудь  полагает,  что отсутствие целомудрия христиане считают наивысшим
злом, то он заблуждается. Грехи  плоти  --  очень  скверная  штука,  но  они
наименее  серьезные  из всех грехов. Самые ужасные, вредоносные удовольствия
чисто духовны: это удовольствие соблазнять других на зло; желание навязывать
другим свою волю, клеветать, ненавидеть, стремиться к  власти.  Ибо  во  мне
живут  два  начала,  соперничающие  с  тем "внутренним человеком", которым я
должен стремиться стать. Это -- животное начало и дьявольское. Последнее  --
наихудшее  из  них.  Вот  почему  холодный  самодовольный  педант, регулярно
посещающий церковь, может быть гораздо ближе  к  аду,  чем  проститутка.  Но
конечно, лучше всего не быть ни тем, ни другой.

ХРИСТИАНСКИЙ БРАК

     Последняя   глава  преимущественно  в  отрицательном  свете  трактовала
проявление  сексуальных  импульсов;  я  почти  не   коснулся   положительных
аспектов, а именно христианского брака.
     Обсуждать  вопросы  супружеских  отношений  я  не  хотел  бы по двум, в
частности, причинам. Первая -- в том,  что  христианская  доктрина  о  браке
крайне  непопулярна.  А  вторая  -- в том, что сам я никогда не был женат и,
следовательно, могу говорить только с чужих слов. Но,  несмотря  на  это,  я
полагаю, что, рассуждая о вопросах христианской морали, едва ли можно обойти
ее стороной.
     Христианская  идея брака основывается на словах Христа, что мужа и жену
следует рассматривать как единый организм. Ибо именно это означают Его слова
"одна плоть". И христиане полагают,  что,  когда  Иисус  произносил  их.  Он
констатировал факт, так же как констатацией факта были бы слова, что замок и
ключ составляют единый механизм или что скрипка и смычок -- один музыкальный
инструмент.  Он,  Изобретатель  человеческой  машины, сказал нам, что две ее
половины -- мужская и женская -- созданы для того, чтобы соединиться в пары,
причем не только ради половых отношений; союз этот должен быть всесторонним.
Уродство половых связей вне брака  в  том,  что  те,  кто  вступают  в  них,
пытаются  изолировать  один  аспект этого союза (половой) от всех остальных.
Между тем именно в неразделимости их -- залог полного и совершенного  союза.
Христианство  не считает, что удовольствие, получаемое от половых отношений,
более греховно, чем, скажем, удовольствие от еды. Но оно считает, что нельзя
прибегать  к  ним  лишь  как  к   источнику   удовольствия:   это   так   же
противоестественно,   как,   например,  наслаждаться  вкусом  пищи,  избегая
глотания и пищеварения, то есть жуя пищу и выплевывая.
     И, как следствие этого, христианство учит, что брак -- союз двух  людей
на всю жизнь. Верно, что разные церкви придерживаются на этот счет не совсем
схожих  мнений.  Некоторые не разрешают развода совсем. Другие разрешают его
очень  неохотно,  только  в  особых  случаях.  Очень  печально,  что   между
христианами  нет  согласия в таком важном вопросе. Но справедливость требует
отметить, что между собой различные церкви согласны по вопросу брака все  же
гораздо  больше,  чем  с  окружающим миром. Я имею в виду, что любая церковь
рассматривает развод как  ампутацию  части  живого  тела,  как  своего  рода
хирургическую   операцию.   Одни   церкви  считают  эту  операцию  настолько
неестественной, что вовсе не допускают ее. Другие допускают развод,  но  как
крайнюю меру в исключительно тяжелых случаях.
     Все  они  согласны  с тем, что эта процедура скорее похожа на ампутацию
обеих ног, чем  на  расторжение  делового  товарищества.  Никто  из  них  не
принимает   современной   точки  зрения  на  развод,  утверждающей,  что  он
совершается партнерами как  своего  рода  реорганизация,  необходимая,  если
между  ними  больше  нет любви или если один из них полюбил кого-то другого.
Прежде чем мы перейдем к этой современной точке зрения на развод, в ее связи
с целомудрием, нам следовало бы проследить ее связь с другой добродетелью, а
именно справедливостью.
     Последняя включает в себя, помимо всего  прочего,  верность  обещаниям.
Каждый,  кто  венчался  в  церкви,  давал  торжественное  публичное обещание
хранить верность своему партнеру до смерти. Долг сдержать его не находится в
специфической зависимости от характера половых отношений.  Обещание,  данное
при  заключении  брачного  союза, схоже с любым другим. Если, как утверждают
наши современники, половое влечение ничем  не  отличается  от  других  наших
импульсов,  то  и относиться к нему следует, как к любому из них. Как всякую
тягу к излишествам, его надо контролировать. Если же, как я  думаю,  половой
инстинкт  отличается  от  других  тем, что болезненно воспален, то мы должны
реагировать  на  него  особенно  осторожно,  чтобы  он  не  толкнул  нас  на
бесчестный поступок.
     На  это  кто-нибудь  возразит,  что  считает обещание, данное в церкви,
простой формальностью, которую не имел намерения соблюдать. Кого же тогда он
старался обмануть, давая это  обещание?  Бога?  Это  было  бы  неумно.  Себя
самого?   Тоже   не   умнее.   Невесту,   ее   родственников?  Это  было  бы
предательством. Чаще всего, я думаю, брачная пара (или один из них) надеется
обмануть публику. Они желают респектабельности, связанной с  браком,  но  не
желают платить за это. Такие люди -- обманщики и самозванцы. Если они к тому
же  испытывают  удовлетворение  от обмана, то мне нечего им сказать, ибо кто
станет навязывать высокий и трудный долг целомудрия людям, у которых еще  не
пробудилось  желание  быть  честными? А если они уже образумились и возымели
такое желание, то обещание, данное ими, послужит им  сдерживающей  силой,  и
они  станут  вести  себя, откликаясь на зов справедливости, а не целомудрия.
Если люди не верят в постоянный брак, им, пожалуй,  лучше  жить  вместе,  не
вступая  в  него.  Это  честнее,  чем  давать  клятвы,  которых  не  намерен
исполнять.
     Верно, что совместная жизнь вне брака  делает  их  виновными  (с  точки
зрения  христианства)  в грехе прелюбодеяния. Но нельзя избавиться от одного
порока, добавив к нему другой: распущенность нельзя исправить, добавив к ней
клятвопреступление.
     Очень популярная в наши дни идея, что единственное оправдание брака  --
любовь  между  супругами,  не  оставляет  места  для  брачного контракта или
брачных обетов. Если все держится на влюбленности, обещание теряет  смысл  и
давать  его  не  следует. Любопытно, что сами влюбленные, пока еще влюблены,
знают  это  лучше,  чем  те,  которые  рассуждают  о  любви.  По   замечанию
Честертона,  влюбленным присуща естественная склонность связывать друг друга
обещаниями. Любовные песни во всем  мире  полны  клятв  в  вечной  верности.
Христианский  закон  не  навязывает  влюбленным  чего-то  такого,  что чуждо
природе любви, а лишь требует, чтобы они с полной серьезностью относились  к
тому, на что вдохновляет их страсть.
     И  конечно,  обещание,  данное, когда я был влюблен и потому, что я был
влюблен, обещание хранить верность на всю жизнь, обязывает меня быть  верным
даже в том случае, если любовь прошла. Ведь обещание может относиться только
к  действиям  и  поступкам,  то есть то, что я могу контролировать. Никто не
может обещать, что будет постоянно испытывать одно и то же чувство. С  таким
же  успехом можно обещать никогда не страдать головной болью или всегда быть
голодным. Возникает вопрос: какой смысл держать двух людей вместе, если  они
больше  не  любят  друг  друга?  На  это  есть  несколько  серьезных  причин
социального характера: не лишать детей  семьи;  защитить  женщину  (которая,
возможно,  пожертвовала  своей  карьерой,  выходя замуж) от перспективы быть
брошенной, как только она наскучит мужу. Но существует еще одна  причина,  в
которой я убежден, хотя мне не совсем легко объяснить ее.
     И  вот  почему:  слишком  многие люди просто не в состоянии понять, что
если Б лучше, чем В, то А может быть еще  лучше,  чем  Б.  Они  предпочитают
понятия  "хороший" и "плохой", а не "хороший", "лучший" и "самый лучший" или
"плохой", "худший" и  "самый  худший".  Они  хотят  знать,  считаете  ли  вы
патриотизм  хорошим  качеством.  Вы  отвечаете,  что, конечно, патриотизм --
хорошее качество, гораздо лучшее, чем эгоизм,  присущий  индивидуалисту,  но
что  всеобщая  братская  любовь  --  выше патриотизма, и если они вступают в
конфликт  между  собой,  то  предпочтение  следует  отдать  братской  любви.
Казалось  бы,  вы  даете  полный  ответ,  но ваши оппоненты видят в нем лишь
желание увильнуть от ответа. Они спрашивают, что  вы  думаете  о  дуэли.  Вы
отвечаете,  что простить человеку оскорбление гораздо лучше, чем сражаться с
ним на дуэли. Однако даже дуэль может  быть  лучше,  чем  ненависть  на  всю
жизнь,  которая  проявляется  в  тайных  попытках унизить человека, всячески
повредить ему. Если вы дадите им такой ответ, они отойдут от  вас,  жалуясь,
что  вы не хотите ответить прямо. Я очень надеюсь, что никто из читателей не
сделает подобной ошибки в отношении того, о чем я собираюсь сейчас говорить.
     Влюбленность -- восхитительное  состояние,  во  многих  отношениях  оно
полезно  для  нас.  Любовь  помогает нам быть великодушными и мужественными,
раскрывает перед нами не только красоту любимого  существа,  но  и  красоту,
разлитую  во всем, и, наконец, контролирует (особенно вначале) наши животные
половые инстинкты. В этом смысле любовь -- великая победа над похотью. Никто
в  здравом  уме  не  станет  отрицать,  что   влюбленность   лучше   обычной
чувственности  или  холодной  самовлюбленности.  Но,  как  я  сказал прежде,
опаснее всего следовать какому-то из импульсов нашей природы любой ценой, ни
перед чем не останавливаясь. Быть влюбленным -- вещь хорошая, но не лучшая.
     Есть много вещей, которые меркнут перед влюбленностью; но есть и такие,
которые выше ее. Вы не можете класть это  чувство  в  основание  всей  своей
жизни. Да, оно благородно, но оно всего лишь чувство, и нельзя рассчитывать,
что  оно  с  одинаковой  интенсивностью  будет  длиться  всю  жизнь. Знание,
принципы, привычки могут быть долговечны: чувство приходит  и  уходит.  И  в
самом  деле, что бы люди ни говорили, состояние влюбленности преходяще. Да и
то сказать: если бы люди пятьдесят лет испытывали друг к другу точно то  же,
что  в  день  перед  свадьбой, их положение было бы не слишком завидным. Кто
смог бы вынести постоянное возбуждение и пять лет? Что сталось  бы  с  нашей
работой,   аппетитом,   сном,   с   нашими   дружескими  связями?  Но  конец
влюбленности, конечно -- не конец  любви.  А  любовь  --  именно  любовь,  в
отличие   от   влюбленности,  --  не  просто  чувство.  Это  глубокий  союз,
поддерживаемый волевыми усилиями, укрепляемый привычкой. Любовь  укрепляется
(в  христианском браке) и благодатью, о которой просят и которую получают от
Бога оба партнера. Поэтому они могут любить друг  друга  даже  тогда,  когда
друг  другом  недовольны.  (Ведь любите же вы себя, когда недовольны собой.)
Они в состоянии сохранить эту любовь и тогда, когда каждый  из  них  мог  бы
влюбиться  в  кого-нибудь  еще,  если бы позволил себе. Влюбленность в самом
начале  побудила  их  дать  обещание  верности  друг  другу.  Вторая,  более
спокойная  любовь  дает  им силы хранить это обещание. Именно на такой любви
работает мотор брака. Влюбленность была только вспышкой для запуска. Если вы
со мной не согласны, то, конечно, скажете: "Он  ничего  об  этом  не  знает,
потому что сам не женат". Очень возможно, что вы правы. Но прежде чем вы это
скажете, убедитесь, пожалуйста, в том, что судите на основании личного опыта
или  на  основании наблюдений за жизнью своих друзей. Не судите на основании
идей, почерпнутых из романов и фильмов. И требуется много терпения и умения,
чтобы выделить те уроки, которые нам действительно преподаны жизнью.
     Из книг люди нередко получают представление, будто  влюбленность  может
длиться  всю жизнь, если вы не ошиблись при выборе. Отсюда вывод: если этого
нет, значит, допущена ошибка. Остается лишь сменить партнера.  Думающие  так
не осознают, что и восторг новой любви постепенно угаснет точно так же. Ведь
и в этой форме жизни, как и в любой другой, возбуждение приходит вначале, но
не  остается  навсегда.  То  возбуждение,  которое  испытывает мальчишка при
первой мысли о полете, уляжется, когда он придет в  авиацию  и  приступит  к
учебным  полетам.  И  восторг,  который  теснит  вам  душу, когда вы впервые
попадаете в какое-то  прекрасное  место,  постепенно  гаснет,  если  вы  там
поселитесь.  Значит  ли  это,  что  лучше  вообще  не  учиться  летать  и не
переселяться в красивейшие места? Отнюдь нет. В обоих случаях, пройдя  через
первую фазу, вы почувствуете, как первоначальное возбуждение сменяется более
спокойным и постоянным интересом. Более того (я едва могу найти слова, чтобы
выразить,  какое  большое  значение  придаю  этому), только те люди, которые
готовы примириться с потерей трепета и довольствоваться  трезвым  интересом,
способны  обрести  новые  восторги.  Человек, который научился летать и стал
хорошим пилотом, внезапно слышит музыку сфер. Человек, который  поселился  в
прекрасном  месте,  открывает  для  себя  радость  еще  больше украшать его,
насаждая в нем сад.
     В какой-то мере, я думаю, Христос имел в виду и это, когда сказал,  что
ничто  не  может  жить, пока не умрет. Не пытайтесь удерживать удовольствие,
питаемое возбуждением. Это было бы самой опасной ошибкой. Дайте  возбуждению
пройти,  дайте  ему умереть, переживите это умирание и перейдите в следующий
за ним период спокойной заинтересованности и счастья.  Сделайте  это,  и  вы
увидите, что вы все время живете в мире новых восторгов и нового трепета. Но
если  вы  попытаетесь  искусственно  включить  восторженное состояние в свое
повседневное "меню", то обнаружите, как оно постепенно слабеет  и  все  реже
вас  посещает,  и  вот  уж  вы  доживаете свою жизнь преждевременно состарив
шимся, утратившим иллюзии человеком, которому все  наскучило.  Именно  из-за
того,  что  очень немногие люди это понимают, вы встречаете вокруг так много
людей среднего возраста, ворчащих, что юность прошла  попусту.  Нередко  они
сетуют  на  прошедшую  юность  в таком возрасте, когда перед ними еще должны
откры  ваться  новые  горизонты   со   всех   сторон.   Гораздо   интереснее
по-настоящему  научиться  плавать,  чем  бесконечно (и безнадежно) стараться
вернуть то чувство, которое вы испытали, когда впервые ребенком надели ласты
и поплыли.
     Очень часто в романах и пьесах вы находите мысль, будто влюбленность --
такое чувство, которому невозможно противиться. Будто это что-то такое,  что
просто  поражает  вас,  как, к примеру, корь. Некоторые люди в это верят, и,
будучи  женаты,  срывают  предохранитель  со  своих  чувств  при  встрече  с
привлекательной  знакомой.  Однако  я  склонен  думать,  что  в  жизни такие
непреодолимые страсти посещают нас гораздо реже, чем  в  книгах  (во  всяком
случае,  взрослых  людей).  Когда  мы  встречаем человека красивого, умного,
привлекательного, мы, в каком-то смысле, должны полюбить эти его  прекрасные
качества,  должны  восхищаться  ими.  Но  не  от  нас ли в основном зависит,
перерастет ли это восхищение в то, что мы зовем влюбленностью? Нет сомнений,
что если мы напичканы романтическими сюжетами и любовными песнями, да к тому
же пребываем под действием алкоголя, то способны превратить любое восхищение
в любовь такого рода. Точно так же, если вдоль тропинки вырыта  канава,  вся
дождевая  вода  будет  собираться  в нее; или, если мы носим синие очки, все
вокруг кажется нам синим. Но это -- наша собственная вина.
     Прежде чем мы оставим вопрос о разводе, я  бы  хотел  разграничить  две
вещи,  которые  часто  смешивают.  Христианский  принцип  брака  -- это один
вопрос. Совсем другой вопрос: как далеко  могут  идти  христиане,  если  они
избиратели  или  члены  парламента,  в  старании привить свой взгляд на брак
остальным  членам  общества?  Очень  многие  люди  считают,  что   если   вы
христианин,  то  должны  затруднить  развод  для всех остальных. Я с этим не
согласен.  Я,  например,  знаю,  что  возмутился  бы,  если  бы   мусульмане
постарались  запретить всем нам, остальным, вино. Я придерживаюсь следующего
мнения: церковь должна откровенно признать, что  граждане  Великобритании  в
большинстве  своем  не  христиане  и,  следовательно, от них нельзя ожидать,
чтобы они вели христианский образ жизни. Необходимо иметь два  рода  браков:
один  --  регулируемый  государством  на основании законов, обязательных для
всех граждан; другой -- регулируемый  церковью  на  основании  тех  законов,
которые  обязательны  для всех ее членов. Различие должно быть очень четким,
чтобы людям было ясно, какая пара вступает в брак по-христиански, а какая --
нет.
     Я  думаю,  я  сказал   достаточно   о   постоянстве   и   неразрывности
христианского   брака.   Нам   остается   разобраться  в  одном,  еще  более
непопулярном вопросе. Христианские жены  дают  обещание  повиноваться  своим
мужьям.  В  христианском  браке  глава  семьи  --  мужчина.  В  связи с этим
возникают два вопроса: 1. Почему в  семье  обязательно  должен  быть  глава,
почему нельзя допустить равенства? 2. Почему главой должен быть мужчина?
     1. Необходимость иметь главу в семье вытекает из идеи, что брак -- союз
постоянный.  Конечно, когда муж и жена живут в согласии, вопрос о главенстве
не возникает. И мы должны  надеяться,  что  именно  это  является  нормой  в
христианском браке. Но если возникает разногласие, что тогда? Тогда супругам
не  избежать серьезного разговора. Допустим, они уже пытались говорить и тем
не менее к согласию не пришли. Что им делать дальше?  Они  не  могут  решить
вопроса  с  помощью  голосования,  потому  что  при наличии лишь двух сторон
голосование невозможно. В таком случае остаются две вещи: либо  им  придется
разойтись в разные стороны, либо один из них должен получить право решающего
голоса.  При  постоянном  браке одна из сторон должна в предвидении крайнего
случая иметь власть и решать вопросы семейного союза. Ибо никакой постоянный
союз невозможен без конституции.
     2. Если в семье должен быть глава, то почему именно мужчина? Ну что  ж,
во-первых,  есть  ли  у  кого  серьезное желание, чтобы главную роль в семье
играла женщина? Как я уже сказал, я сам не женат. Однако я вижу, что даже те
женщины, которые хотят быть главою  в  своем  доме,  обычно  не  приходят  в
восторг,  наблюдая  такую  же  ситуацию у соседей. Скорее всего, они скажут:
"Бедный мистер Икс! (имея в виду соседа). Почему он позволяет  этой  ужасной
женщине  верховодить? Я просто не могу его понять!" Я даже не думаю, что эта
женщина будет польщена, если кто-нибудь заметит, что она сама "верховодит" в
своей  семье.  Должно  быть,  есть  что-то  противоестественное  в   женском
руководстве мужьями, потому что сами жены несколько смущены этим и презирают
таких мужей.
     Но  есть  еще  одна  причина;  и  здесь, скажу откровенно, я говорю как
холостяк, потому что причину эту лучше  видно  со  стороны,  чем  с  позиции
женатого  человека.  Отношения семьи с внешним миром -- так сказать, внешняя
политика семьи -- должны находиться, в конечном счете, под  контролем  мужа.
Почему?  Потому  что  он  всегда  должен быть (и, как правило, бывает) более
справедлив к посторонним. Женщина сражается в первую очередь за своих  детей
и своего мужа, против всего остального мира. Для нее, вполне естественно, их
требования, их интересы перевешивают все соображения. Она -- их чрезвычайный
поверенный.   Задача   мужа  --  следить  за  тем,  чтобы  это  естественное
предпочтение не ставилось постоянно во  главу  угла  в  отношениях  семьи  с
окружающими.  За  ним  должно  оставаться  последнее  слово, чтобы он мог, в
случае необходимости, защитить других от семейного патриотизма  своей  жены.
Если  кто-нибудь из вас сомневается в этом, позвольте мне задать вам вопрос.
Если ваша собака укусила соседского ребенка или ваш ребенок ударил соседскую
собаку, с кем вы предпочли бы иметь дело -- с хозяином или с  хозяйкой?  Или
если  вы  замужняя женщина, позвольте мне спросить вас: как бы вы ни обожали
мужа, не признаетесь ли вы, что  его  главный  недостаток  --  неспособность
постоять за свои и ваши права при столкновении с соседями?

ПРОЩЕНИЕ

     Я сказал в одной из предыдущих глав, что целомудрие -- едва ли не самая
непопулярная  из  христианских  добродетелей.  Но я не уверен, что был прав.
Пожалуй,  есть  добродетель  еще  менее  популярная,  чем  целомудрие.   Она
выражается  в  христианском  правиле:  "Возлюби  ближнего своего, как самого
себя". Непопулярна она потому, что христианская мораль  включает  в  понятие
"твоего  ближнего"  и  "твоего  врага"... Итак, мы подходим к ужасно тяжелой
обязанности прощать своих врагов.
     Каждый человек соглашается, что прощение --  прекрасная  вещь,  до  тех
пор,  пока сам не окажется перед альтернативой прощать или не прощать, когда
прощение должно исходить именно от него. Мы помним, как  оказались  в  такой
ситуации  в  годы  войны. Обычно само упоминание об этом вызывает бурю, и не
потому, что люди считают эту добродетель слишком  высокой  и  трудной.  Нет,
просто  прощение  такого  рода  кажется им недопустимым, им ненавистна самая
мысль о нем. "Нас тошнит от подобных разговоров",-- заявляют они. И половина
из вас уже готова меня спросить: "А как бы вы относились к гестапо, если  бы
были поляком или евреем?"
     Я  сам  хотел  бы  это  знать. Точно так же как хотел бы знать, что мне
делать, если передо мной встанет выбор:  умереть  мученической  смертью  или
отказаться  от  веры.  Ведь  христианство  прямо  говорит  мне,  чтобы  я не
отказывался от веры ни при каких обстоятельствах. В этой книге я не  пытаюсь
сказать  вам, что я мог бы сделать, -- я могу сделать крайне мало. Я пытаюсь
показать вам, что представляет из себя христианство. Не я его придумал. И  в
самой  сердцевине  его  я нахожу эти слова: "Прости нам долги наши, как и мы
прощаем должникам нашим". Здесь нет ни малейшего намека на то, что  прощение
дается   нам   на  каких-то  других  условиях.  Слова  эти  совершенно  ясно
показывают, что если мы не прощаем, то не простят и нас.  Двух  путей  здесь
нет. Так что же нам делать?
     Что  бы  мы ни пробовали делать, все будет трудно. Но я думаю, две вещи
мы можем сделать, и они  облегчат  нам  нашу  трудную  задачу.  Приступая  к
изучению  математики,  вы  начинаете  не с дифференциального исчисления, а с
простого сложения. Точно так же, если мы действительно хотим (а все  зависит
именно от нашего желания) научиться прощать, нам, наверное, следует начать с
чего-то  полегче,  чем  гестапо.  Например, с того, чтобы простить мужа, или
жену, или родителей, или детей, или ближайших соседей  за  что-то,  что  они
сказали  или  сделали  на  прошлой  неделе.  Это,  возможно,  захватит  наше
внимание. Затем нам надо понять, что значит  "любить  ближнего,  как  самого
себя". А как я люблю себя?
     Вот  сейчас,  когда  я  подумал об этом, я понял, что у меня нет особой
нежности и любви к себе самому. Я даже  не  всегда  люблю  свое  собственное
общество.  Значит,  слова  "возлюби  ближнего своего", очевидно, не означают
"испытывай к нему нежность" или "находи его привлекательным". Впрочем, так и
должно быть, потому что, конечно же, как бы вы ни старались, вы не заставите
себя почувствовать нежность к кому бы то ни было. Хорошо  ли  я  отношусь  к
самому себе? Считаю ли я себя приятным человеком? Что ж, боюсь, что минутами
-- да (и это, несомненно, худшие мои минуты). Но люблю я себя не поэтому; не
потому,  что  считаю  себя  славным  парнем. На деле все наоборот, а именно:
любовь к себе заставляет меня думать, что я,  в  сущности,  славный  парень.
Следовательно,  и  врагов  своих  мы  можем  любить,  не считая их приятными
людьми. Это великое облегчение. Потому что очень многие думают, что простить
своих врагов значит признать, что они, в конце концов, не такие  уж  плохие,
тогда как на самом деле всем ясно, что они действительно плохи.
     Давайте  продвинемся  еще  на  шаг  вперед. В моменты просветления я не
только не считаю себя приятным человеком, но, напротив, нахожу  себя  просто
отвратительным.  Я  с  ужасом  думаю  о некоторых вещах, которые я совершил.
Значит, мне, по всей видимости, дозволяется ненавидеть и некоторые  поступки
моих   врагов.  И  вот  уже  мне  вспоминаются  слова,  давно  произнесенные
христианскими учителями: "Ты должен ненавидеть зло, а не того, кто совершает
его". Или иначе: "Ненавидеть грех, но не грешника". Долгое  время  я  считал
это  различие  глупым  и  надуманным;  как  можно  ненавидеть то, что делает
человек, и при этом не ненавидеть его самого? Но позднее я понял, что годами
именно так и относился к одному человеку, а именно к самому себе. Как  бы  я
ни  ненавидел  свою  трусость  или  лживость,  или  жадность, я тем не менее
продолжал любить себя, и  мне  это  было  совсем  не  трудно.  Фактически  я
ненавидел  свои  дурные  качества потому, что любил себя. Именно поэтому так
огорчало меня то, что я делал, каким я был. Следовательно,  христианство  не
побуждает  нас  ни  на  гран  смягчить ту ненависть, которую мы испытываем к
жестокости или предательству. Мы должны  их  ненавидеть.  Ни  одного  слова,
которые  мы  сказали о них, не следует брать обратно. Но христианство хочет,
чтобы мы ненавидели их так же, как ненавидим  собственные  пороки,  то  есть
чтобы   мы  сожалели,  что  кто-то  мог  поступить  так,  и  надеялись,  что
когда-нибудь, где-нибудь он сможет исправиться и снова стать человеком.
     Проверить себя можно  следующим  образом.  Предположим,  вы  читаете  в
газете историю о гнусных и грязных жестокостях. На следующий день появляется
сообщение,  где  говорится,  что  опубликованная вчера история, возможно, не
совсем соответствует истине  и  все  не  так  страшно.  Почувствуете  ли  вы
облегчение:  "Слава  Богу,  они  не  такие негодяи, как я думал". Или будете
разочарованы и даже попытаетесь держаться первоначальной версии просто  ради
удовольствия  думать,  что те, о ком вы читали,-- законченные мерзавцы? Если
человек охвачен вторым чувством, тогда, боюсь, он вступил на  путь,  который
-- пройди  он его до конца -- заведет его в сети дьявола. В самом деле, ведь
он хочет, чтобы черное было еще чернее.
     Стоит дать волю этому чувству, и через какое-то время захочется,  чтобы
серое,  а  потом  и белое тоже стало черным. В конце концов появится желание
все, буквально все -- Бога, и наших друзей, и себя самих -- видеть в  черном
свете. Подавить его уже не удастся. Атмосфера безудержной ненависти поглотит
такую душу навеки.
     Попытаемся  продвинуться  еще на шаг вперед. Означает ли "Возлюби врага
своего", что мы не должны его наказывать? Нет: ведь и то, что я люблю самого
себя, не  значит,  что  я  всячески  должен  спасать  себя  от  заслуженного
наказания,  вплоть  до  смертной  казни.  Если  вы совершили убийство, то по
христианскому принципу надо сдаться в руки властям и  испить  чашу  даже  до
смерти.  Только  такое  поведение  было  бы  правильным с христианской точки
зрения. Поэтому я полагаю, что судья-христианин абсолютно прав, приговаривая
преступника к смерти, прав и солдат-христианин, когда убивает врага на  поле
сражения.  Я  всегда  придерживался  этого  мнения  с  тех пор, как сам стал
христианином, задолго до войны, и сегодня держусь его. Известное  "Не  убий"
приводится  в  неточном переводе. Дело в том, что в греческом языке есть два
слова, которые переводятся как глагол  "убивать".  Но  одно  из  них  значит
действительно просто "убить", тогда как другое -- "совершить убийство". И во
всех  трех  Евангелиях  --  от  Матфея,  Марка  и Луки,-- где цитируется эта
заповедь  Христа,  употребляется  именно  то  слово,  которое  означает  "не
совершай  убийства".  Мне  сказали,  что  такое  же  различие существует и в
древнееврейском языке. "Убивать" -- далеко  не  всегда  означает  "совершать
убийство",  так  же  как половой акт не всегда означает прелюбодеяния. Когда
воины спросили у Иоанна Крестителя, как им поступать, он и намека не  сделал
на то, что им следует оставить армию. Ничего такого не требовал и Сам Иисус,
когда,  например,  встретился  с римским сотником. Образ рыцаря-христианина,
готового во всеоружии защищать доброе  дело,  --  один  из  великих  образов
христианства. Война -- вещь отвратительная, и я уважаю искреннего пацифиста,
хотя  считаю,  что он полностью заблуждается. Кого я не могу понять, так это
полупацифистов, встречающихся в наши дни, которые пробуют внушить людям, что
если уж они вынуждены сражаться, то пусть  сражаются,  как  бы  стыдясь,  не
скрывая,  что  делают  это  по  принуждению.  Подобный  стыд  нередко лишает
прекрасных молодых военных из христиан того, что принадлежит им по  праву  и
яв  ляется  естественным спутником мужества, а именно -- бодрости, радости и
сердечности.
     Я часто думаю про себя, что бы случилось, если бы,  когда  я  служил  в
армии  во  время  первой  мировой  войны,  я  и  какой-нибудь  молодой немец
одновременно убили друг друга  и  сразу  же  встретились  после  смерти.  И,
знаете,  я  не могу себе представить, чтобы кто-то из нас двоих почувствовал
обиду, негодование или хотя бы смущение. Думаю, мы просто рассмеялись бы над
тем, что произошло.
     Я  могу  себе  представить,  что  кто-нибудь  скажет:  "Если   человеку
дозволено  осуждать поступки врага и наказывать и даже убивать его, то в чем
же разница между христианской моралью и обычной человеческой точкой зрения?"
Разница есть, и колоссальная. Помните: мы,  христиане,  верим,  что  человек
живет  вечно.  Поэтому  значение имеют только те маленькие отметины на нашем
внутреннем "я", которые в конечном счете обращают душу человеческую  либо  в
небесное,  либо в адское существо. Мы можем убивать, если это необходимо, но
не должны ненавидеть и упиваться ненавистью. Мы можем наказывать, если надо,
но не должны испытывать при этом  удовольствия.  Иными  словами,  мы  должны
убить глубоко гнездящуюся в нас враждебность, стремление отомстить за обиды.
Я  не  хочу  сказать, что любой человек может прямо сейчас покончить с этими
чувствами. Так не бывает.
     Я имею в виду следующее: всякий раз,  когда  это  чувство  шевелится  в
глубине  нашей  души,  заявляя  о  себе,  день  за  днем,  год  за годом, на
протяжении всей нашей жизни, мы должны давать ему отпор. Это тяжелая работа,
но не безнадежная. Даже когда мы  убиваем  или  наказываем,  мы  должны  так
относиться  к  врагу,  как относились бы к себе, то есть желать, чтобы он не
был таким скверным, надеяться, что он сумеет исправиться. Короче, мы  должны
желать  ему  добра.  Вот  что  имеет  в виду Библия, когда говорит, чтобы мы
возлюбили своих врагов: мы должны желать им добра, не  питая  к  ним  особой
нежности и не говоря, что они -- славные ребята, если они не таковы.
     Да,  это  значит  любить и таких людей, в которыхнет ничего вызывающего
любовь. Но, с другой стороны, есть ли в каждом  из  нас  что-нибудь  так  уж
достойное  любви  и  обожания?  Нет, мы любим себя только потому, что это мы
сами. Бог же предназначил нам любить внутреннее "я" каждого  человека  точно
так  же  и  по  той  же  причине,  по  которой  мы  любим  свое "я". В нашем
собственном  случае  Он  дал  нам  готовый  образец  (которому   мы   должны
следовать),  чтобы  показать,  как  эта любовь работает. И, воспользовавшись
собственным примером, мы должны перенести правило любви  на  внутреннее  "я"
других  людей.  Возможно, нам легче будет его усвоить, если мы вспомним, что
именно  так  любит  нас  Бог:  не  за  приятные,  привлекательные  качества,
которыми,  по  нашему мнению, мы обладаем, но просто потому, что мы -- люди.
Помимо этого нас, право же, не за что любить. Ибо мы способны так  упиваться
ненавистью, что отказаться от нее нам не легче, чем бросить пить или курить.

ВЕЛИЧАЙШИЙ ГРЕХ

     Я  перехожу  сейчас  к  той  части  христианской  морали, в которой она
особенно резко отличается от всех  других  норм  нравственности.  Существует
порок,  от  которого не свободен ни один человек в мире. Но каждый ненавидит
его в ком-то другом, и едва ли кто-нибудь, кроме христиан,  замечает  его  в
себе.  Я  слышал, как люди признаются, что у них плохой характер, либо в том
даже,  что  они  трусы.  Но  я  не  припомню,  чтобы  когда-либо  слышал  от
нехристианина  признание в этом пороке. И я очень редко встречал неверующих,
которые были бы хоть немного снисходительны  к  проявлению  этого  порока  в
других. Нет такого порока, который делает человека более непопулярным, и нет
такого  порока,  который  мы  менее замечаем в себе. Чем больше этот порок у
нас, тем больше мы ненавидим его в других.
     Я говорю о гордыне или самодовольстве, противоположную  ей  добродетель
христиане называют смирением. Вы, быть может, помните, что когда я говорил о
морали   в  вопросах  пола,  то  предупредил  вас,  что  центр  христианской
нравственности лежит не там.  И  вот  сейчас  мы  подошли  к  этому  центру.
Согласно  христианскому  учению,  самый главный порок, самое страшное зло --
гордость.  Распущенность,  раздражительность,  пьянство,  жадность  и   тому
подобное  --  все  это  мелочь  по  сравнению с ней. Именно гордость сделала
дьявола тем, чем он  стал.  Гордость  ведет  ко  всем  другим  порокам:  это
абсолютно враждебное Богу состояние духа.
     Возможно,  вы  думаете,  я преувеличиваю. В таком случае вдумайтесь еще
раз в мои слова. Несколько мгновений назад я сказал, что чем больше гордости
в человеке, тем сильнее он ненавидит это качество в других. Если  вы  хотите
выяснить  меру  собственной  гордыни,  проще  всего  это сделать, задав себе
вопрос: "Насколько глубоко я возмущаюсь,  когда  другие  унижают  меня,  или
отказываются меня замечать, или вмешиваются в мои дела, или относятся ко мне
покровительственно,  или  красуются  и  хвастают в моем присутствии?" Дело в
том, что гордость каждого человека соперничает с гордостью всякого  другого.
Именно  потому,  что  я  хотел  быть  самым  заметным на вечеринке, меня так
раздражает, что кто-то другой привлекает к себе всеобщее внимание.
     Нам  следует  ясно  понять,  что  гордости   органически   присущ   дух
соперничества,   в   этом   сама   ее  природа.  Другие  пороки  вступают  в
соперничество, так сказать, случайно. Гордость не  довольствуется  частичным
обладанием. Она удовлетворяется только тогда, когда больше, чем у соседа. Мы
говорим,  что  люди  гордятся  богатством, или умом, или красотой. Но это нс
совсем так. Они гордятся тем, что они богаче,  умнее  или  красивее  других.
Если бы все стали одинаково богатыми, или умными, или красивыми, людям нечем
было бы гордиться. Только сравнение возбуждает в нас гордость: сознание, что
мы   выше  остальных,  приносит  нам  удовлетворение.  Там,  где  не  с  чем
соперничать, гордости нет места. Вот  почему  я  сказал,  что  гордости  дух
соперничества  присущ  органически,  тогда  как  о  других  пороках этого не
скажешь. Половое влечение может  пробудить  дух  соперничества  между  двумя
мужчинами,  если  они желают обладать одной и той же женщиной. Но это только
случайность. Ведь они могли бы увлечься двумя разными девушками.  Между  тем
гордый  человек уведет вашу девушку не потому, что он ее любит, а только для
того, чтобы доказать самому себе, что как мужчина он лучше, чем вы. Жадность
может толкнуть людей на соперничество, если они испытывают недостаток в  тех
или  иных  вещах. Но гордый человек, даже если у него этих вещей больше, чем
ему хотелось бы, будет стараться приобрести их еще больше просто  для  того,
чтобы  утвердиться  в  силе  и  власти.  Почти  все зло в мире, которое люди
приписывают жадности и эгоизму, на самом деле -- результат гордости.
     Возьмите, к примеру, деньги.  Желание  лучше  проводить  отпуск,  иметь
лучший дом, лучшую пищу и лучшие напитки делает человека жадным до денег: он
хочет  иметь  их  как  можно  больше.  Но  это до определенного предела. Что
заставляет человека, получающего 40 000 долларов в год, стремиться к 80 000?
Теперь уже не просто жадность к удовольствиям.  Ведь  при  40  000  долларов
роскошная  жизнь  для  него  вполне  доступна.  Это  гордость вызывает в нем
желание стать богаче других и желание еще более сильное --  обрести  власть,
ибо  именно  власть  доставляет  гордости особое удовольствие. Ничто не дает
человеку такого чувства превосходства, как возможность играть другими людьми
будто оловянными солдатиками. Что заставляет молодую девушку сеять несчастье
повсюду, где она появляется, собирая вокруг себя  поклонников?  Конечно,  не
половой инстинкт. Девушки подобного рода очень часто бесстрастны. Ее толкает
на  это  гордость.  Что  заставляет  политического  лидера  или  целую нацию
постоянно  стремиться  к  новым  успехам  и  достижениям,  не  довольствуясь
прежними? Опять-таки гордость. Гордости присущ дух соперничества. Вот почему
ее  невозможно  удовлетворить.  Если я страдаю гордостью, то пока хоть одиин
человек обладает большей властью, богатством или умом, чем я, он  будет  мне
соперником и врагом.
     Христианство  право:  именно  гордость  порождала  главные  несчастья в
каждом народе и в каждой семье с начала мира.  Другие  пороки  могут  иногда
сплачивать  людей; так, среди тех, кто охоч до выпивки и чужд целомудрия, вы
можете обрести веселых приятелей. Но гордость всегда  означает  враждебность
-- она  и  есть  сама  враждебность.  И  не  только  враждебность человека к
человеку, но и человека к Богу.
     В лице Бога вы встречаетесь с чем-то  таким,  что  во  всех  отношениях
неизмеримо  превосходит  вас.  Пока вы не осознали этого, а следовательно, и
того, что в сравнении с Ним вы -- ничто, вы вообще не  в  состоянии  познать
Бога.  Вы  не  можете  познать  Его,  не отрешившись от своей гордости. Ведь
гордый человек всегда смотрит свысока на все и на всех, то есть сверху вниз:
как же увидеть ему то, что над ним!
     Возникает ужасный вопрос. Как возможно, что люди, пожираемые гордостью,
говорят, будто они верят в Бога, и считают самих себя оцень религиозными?  Я
боюсь,  что  эти  люди  поклоняются  воображаемому  Богу.  Теоретически  они
признают, что перед лицом  этого  призрачного  Бога  они  --  ничто.  Но  им
постоянно  представляется,  будто  этот  Бог  одобряет их и считает их лучше
других; они платят Ему воображаемым, грошовым смирением, переполняясь  в  то
же  время  горделивым  высокомерием  по  отношению  к окружающим. Я полагаю,
Христос  думал  и  о  таких  людях,  когда  говорил,  что  некоторые   будут
проповедовать  Его и именем Его изгонять бесов, но при конце мира услышат от
Него, что Он никогда их не знал. Любой из нас в любой момент может попасть в
эту ловушку. К счастью, у нас есть возможность испытать  себя.  Всякий  раз,
когда  возникает  ощущение,  что  наша  религиозная  жизнь  делает нас лучше
других, мы можем быть уверены, что ощущение это не от Бога, а от дьявола. Вы
можете быть уверены, что Бог действительно присутствует в вашей жизни только
тогда, когда либо совсем забываете о себе, либо видите себя незначительным и
нечистым. Лучше совсем забыть о себе. Это ужасно, что самый страшный из всех
пороков способен проникнуть в самую сердцевину нашей религиозной  жизни.  Но
это  и  вполне понятно. Другие, менее вредоносные пороки исходят от дьявола,
воздействующего на нас через нашу животную природу. А этот порок проникает в
нас иным путем: он приходит непосредственно из  ада.  Ведь  природа  его  --
чисто  духовная,  а  следовательно, и действие его гораздо более утонченно и
смертоносно. По этой причине гордость часто может  служить  для  исправления
других  пороков. Учителя, к примеру, нередко взывают к гордости учеников или
к их самоуважению, как они это  называют,  чтобы  заставить  их  вести  себя
прилично.  Многим людям удается преодолеть трусость, приверженность к дурным
страстям или исправить скверный характер, убеждая себя, что пороки эти  ниже
их  достоинства; они достигают победы, разжигая в себе гордость. И, глядя на
это,  дьявол  смеется.   Его   вполне   устраивает,   что   вы   становитесь
целомудренными,  храбрыми,  владеющими  собой,  если  при  этом  ему удается
подчинить вашу душу диктату гордости, -- точно так же  он  бы  не  возражал,
чтобы  вы  излечились от озноба, если взамен ему позволено передать вам рак.
Ведь гордость -- это духовный рак: она  пожирает  самую  возможность  любви,
удовлетворенияи даже здравого смысла.
     Прежде  чем  мы покончим с этой темой, я должен предостеречь вас против
таких ошибок:

     1.  Если  вы  испытываете  удовольствие,  когда  вас  хвалят,  это   не
свидетельствует  о  гордости. Ребенок, которого похлопали по плечу за хорошо
выученный урок, женщина, чьей красотой восхищается  возлюбленный,  спасенная
душа,  которой  Христос  говорит:  "Хорошо, верный раб",-- все они чувствуют
себя польщенными, и это  вполне  закономерно.  Ведь  здесь  --  удовольствие
вызывает  не то, какой вы, а сознание, что вы сделали приятное кому-то, кого
хотели (и правильно!) порадовать. Беда начинается тогда, когда вы от  мысли:
"Я  доставил  ему  удовольствие;  как хорошо!"-- переходите к мысли: "Должно
быть, я очень хороший человек, раз сделал это". Чем больше вы нравитесь себе
и чем меньше удовольствия испытываете от похвалы, тем хуже  вы  становитесь.
Если   похвала  вообще  перестает  занимать  вас  и  любование  самим  собою
становится единственным источником вашего удовольствия, значит, вы  достигли
дна. Вот почему тщеславие -- тот сорт гордости, который проявляется, главным
образом, на поверхности,-- пожалуй, наименее опасно и наиболее простительно.
Семинарская и святоотеческая библиотеки

Предыдущая || Вернуться на главную
Полезная информация: