Оглавление

Глава 2

м. Макарий. История Русской церкви. Том 4

В то время, когда Западнорусская Церковь доведена была, благодаря особенно самовластию над нею литовско-польских государей, до такого жалкого состояния и нравственного бессилия, пред нею явился новый враг, которого на первых порах она могла и не признать своим врагом, так как он непосредственно устремился против исконного ее врага - латинства. Этим новым врагом для православной Церкви в Литве и Польше, как и для латинской, было протестантство. Оно начало проникать в пределы Литвы и Польши еще в предшествовавший период излагаемой нами истории, но с наступлением настоящего действовало здесь уже со всею силою, так что нам необходимо теперь прежде всего ознакомиться с этим новым врагом Западнорусской Церкви.

По соседству Польши с Германиею, где в 1517 г. Лютер поднял знамя протеста против папских заблуждений и злоупотреблений, протестантские идеи вторгались в Польшу с изумительною быстротою и находили для себя здесь не менее подготовленную почву, как и в Германии. Главными проводниками для них служили сочинения Лютера, Кальвина и других реформаторов и потом воспитание польских юношей в германских университетах, особенно протестантских. В 1520 г. польское духовенство уже сочло нужным собраться в Пиотркове на Собор, на котором под председательством своего примаса, Гнезненского архиепископа Яна Ласского, строжайшим образом запретило для всех поляков чтение лютеранских и вообще еретических сочинений, и это запрещение подтверждало потом на таких же Соборах в Ленчице и Пиотркове, бывших в 1523, 1530 и 1532 гг. А польское правительство в том же 1520 г. сделало с своей стороны на торунском сейме постановление, которым запрещалось полякам "под страхом конфискации всего имения и вечного изгнания из отечества ввозить, продавать и употреблять книги Лютера". Но эти меры оказались недействительными. В самой столице Польши - Кракове, при тамошнем университете публично продавались сочинения Лютеровы, и многие читали их, увлекались ими, даже открыто принимали, проповедовали и защищали лютеранское учение, так что в 1523 г. король Сигизмунд I нашелся вынужденным издать краковскому воеводе Криштофу Шидловецкому универсал, в котором, указывая на все это, строго подтверждал, чтобы "никто не вносил в королевство книг Лютера или кого-либо из его последователей... никто под страхом смертной казни и конфискации всего имущества не осмеливался одобрять, а тем более проповедовать и распространять его зловредное и уже осужденное учение". Еще сильнее лютеранское движение обнаружилось в Данциге, где в 1524 г. пять латинских костелов обращены были в протестантские кирки, а вскоре возмутившимися жителями католичество ниспровергнуто и во всем городе, во всех его костелах и монастырях, и многие даже ксендзы, монахи и монахини отпали от Римской Церкви. В своем универсале 1526 г., направленном против этих беспорядков, Сигизмунд повелевал, чтобы латинская вера непременно была восстановлена во всем Данциге, чтобы отпавшие от нее ксендзы, монахи и монахини выехали из Польши в 24 часа под опасением в противном случае смертной казни и чтобы вообще все, кому не нравится оставаться в римской вере, выехали из отечества в течение двух недель во избежание также смертной казни и конфискации имущества. За Данцигом последовали Сандомир и другие польские города. В универсале 1534 г., данном на имя сандомирского каштеляна Петра Кмиты, король писал: "В королевстве явилось много людей, жадных до новизны, которые не только тайно, но и явно принимают и распространяют осужденные Соборами ереси... посылают своих молодых родственников в Виттенберг, чтобы они, напитавшись с молодости учением Лютера, тем с большим жаром по возвращении в отечество распространяли это учение, а иные по своей воле и по совету друзей нарочно ездят к Лютеру и другим начальникам новых сект, чтобы ближе узнать и усвоить себе их заблуждения". Затем король приказывал карать всякого, кто осмелится что-либо говорить или делать против Римской Церкви; подвергать изгнанию из отечества всех отправляющихся к Лютеру и другим реформаторам для изучения их заблуждений и пр. Наконец, в 1541 г. Сигизмунд издал общее постановление для всей Польши, которым запрещал приглашать в нее учителей из Германии и отпускать юношей в германские университеты, а всех заразившихся какою-либо ересью повелевал лишать дворянского достоинства и наказывать как виновных в оскорблении королевского величества и в измене отечеству. И хотя через два года юношам разрешено было ездить для науки в заграничные академии, но с тем чтобы они по возвращении на родину не привозили сюда запрещенных книг и не смели разглашать здесь новых учений.

В Литву протестантство могло проникнуть не только из Польши, но из самой Германии и особенно из соседних стран, Восточной Пруссии и Ливонии, с которыми Вильна и другие литовские города находились в ближайших торговых сношениях: в Риге Реформация водворилась в 1522 г. и затем в Дерпте, Ревеле и других местах Ливонии, и взволнованный народ, опустошая и разоряя латинские костелы, сжег и находившиеся там русские церкви, а восточные пруссы приняли лютеранское учение в 1525 г. вслед за своим великим магистром Альбертом, который, ревнуя о новой вере, приказал впоследствии перевесть на литовский язык разные лютеранские книги и распространять их между литовцами, особенно на Жмуди. Как бы то ни было, только в 1535 г. Сигизмунд издал в Вильне для всего великого княжества Литовского первый декрет, направленный против последователей лютеранства, совершенно подобный по строгости и угрозам тем декретам, какие прежде изданы были королем для Польши. А около 1539 г. явился в Литве и открытый проповедник лютеранизма Авраам Кульва. Он был родом литвин, получил образование в Германии и, возвратившись в отечество с ученою степенью доктора богословия и с званием ксендза, начал, однако ж, распространять в Вильне не римское, но лютеранское учение не только с церковной кафедры, но и в школе, в которой собиралось до 60 учеников, и увлек многих. По просьбе Виленского бискупа Павла Гольшанского король дал грамоту (1542), чтобы Кульва предстал на духовный суд или был представлен силою, и Кульва счел за лучшее тайно удалиться из Вильны и потом по воле прусского магистра Альберта I занял кафедру богословия в только что основанном Кенигсбергском университете. Между тем Сигизмунд распространил в 1541 г. и на Литву свой декрет, изданный тогда для Польши, которым запрещалось вызывать учителей из Германии, посылать туда юношей для образования и заразившиеся ересию лишались дворянства, а в следующем году подтвердил за всеми литовскими бискупами власть судить еретиков и подвергать их наказаниям согласно с королевскими декретами. Но все эти запрещения и подтверждения не могли ничего сделать, особенно с 1544 г., когда старый король по просьбе литовцев передал власть над великим княжеством Литовским сыну своему Сигизмунду Августу, который тогда же и переселился в Вильну. Воспитанный в такое время, когда протестантские идеи были господствующими во всей Европе, и с детства находясь под влиянием людей, проникнутых этими идеями, каков был, например, духовник матери его королевы Боны Франциск Лисманини, родом с острова Корфу, по языку итальянец, который в домашнем придворном кругу смело проповедовал не только лютеранство и кальвинизм, но и социнианское, или антитринитарское, учение, новый великий князь Литвы не скрывал своей расположенности к церковной реформе. Он окружил себя в Вильне лицами свободного образа мыслей; из его собственной библиотеки раздавались для чтения желающим сочинения Лютера, Кальвина и других реформаторов; его придворные проповедники Козьминчик и Дискордия безбоязненно распространяли в народе новое учение, несмотря на все угрозы и противодействия со стороны латинского духовенства. А когда Сигизмунд Август по смерти своего отца (1548) сделался единственным государем не только литовским, но и польским, тогда хотя вследствие политических соображений должен был несколько изменить свой образ действий по отношению к религии, особенно в Польше, но в Литве он не переставал покровительствовать протестантизму. Нам нет нужды говорить, как распространялось потом протестантство в Польше в его различных видах, какие меры против него принимало польское духовенство, какие строгие указы издавал против него сам король. Но заметим, что оно проникло и в Галицию и там касалось не одних поляков и немцев, а и православных, почему Цареградский патриарх, посылая по приглашению папы на Тридентийский Собор своего легата, архиепископа Галатии, поручил ему заехать к литовско-польскому королю Сигизмунду Августу и просить его, чтобы он не позволял еретикам в Галицкой Руси увлекать православных. Архиепископ этот в пятидесятых годах XVI в. посетил сначала Львов, потом Вильну и оттуда отправился в Тридент. В Литовском великом княжестве при Сигизмунде Августе кроме богемских, или моравских, братьев, последователей гуситизма, существовавших, равно как и в Польше, еще от прежнего времени в небольшом числе, успели распространиться и утвердиться преимущественно три протестантские секты: лютеранство, кальвинизм и антитринитарство, или социнианство.

Лютеранство, насажденное в Вильне еще около 1539 г. Кульвою, имело здесь нового проповедника - Виклефа или, вернее, Яна Винклера. В 1550 г. он прибыл в Вильну из Германии в одежде священника и как знающий немецкий язык получил от Виленского бискупа Павла Гольшанского разрешение проповедовать в костеле святой Анны для немцев, живших в Вильне и ее посещавших. Сначала он проводил в своих поучениях лютеранские мысли робко, стараясь прикрывать их обоюдными фразами. Но когда приобрел у своих слушателей благосклонность и авторитет, то начал уже открыто нападать на Римскую Церковь и особенно за то, что она лишила мирян святой чаши. Бискуп запретил Винклеру проповедовать и приказал не впускать его в костелы, но Винклер нашел себе покровителя в лице весьма богатого купца Морштина и в его доме, находившемся на Немецкой улице, устроил лютеранскую молельню, в которой еще смелее продолжал свою проповедь во множестве стекавшимся туда немцам. Резкие нападки Винклера на Римскую Церковь возбудили было против него виленскую чернь, но он, хотя с большею осторожностию, не прекращал своей пропаганды до самой кончины своего сильного покровителя и только тогда удалился из Вильны. Образовавшаяся здесь лютеранская община вскоре (после 1560 г.) построила для себя кирку на Немецкой улице, существующую доселе. Надобно, однако ж, сказать, что лютеранство нашло себе в Литве немного последователей: его принимали почти одни только немцы, и нет свидетельства, чтобы оно увлекло кого-либо из русских и вообще православных.

Несравненно значительнее были успехи здесь кальвинизма, которому более, кажется, сочувствовал и сам король Сигизмунд Август, судя по переписке его с Кальвином. Но главным насадителем и распространителем этого исповедания в Литве был князь Николай Радзивилл Черный. Он приходился двоюродным братом любимой супруге короля Сигизмунда Августа Варваре, пользовался у него неограниченною силою и могуществом, занимал должности виленского воеводы и литовского канцлера, имел под своею властию многие староства, обладал огромными имениями и богатствами и все эти средства употреблял на утверждение в своем отечестве веры кальвинской, с которою познакомился еще в юности, когда воспитывался в заграничных школах. Приняв кальвинство около 1553 г. вместе с своею женою, детьми и всеми слугами, Радзивилл прежде всего открыл молельню своего исповедания, или збор, в своем загородном доме в предместии Вильны, на Лукишках, а потом выпросил у короля позволение поставить в самой Вильне на площади, близ Рыбного рынка обширную палатку, в которую и собирались кальвинисты для молитвы и слушания проповеди, дотоле пока не был окончен в 1561 г. каменный храм на Бернардинской площади. В то же время устроял Радзивилл храмы своего исповедания и в своих многочисленных владениях: Клецке, Несвиже, Девялтове, Орше, Ивье, Шилянах, Кейданах, Бресте, Биржах и других. В некоторые из этих храмов он вызвал известных своею ученостию пасторов из Польши, и именно: Мартына Чеховича и Вендриховского в Вильну, Симона Будного в Клецк, Лаврентия Крыжковского в Несвиж, Симона Зациуса в Брест и пр. Другие же пасторы стекались в Литву сами собою целыми толпами, рассчитывая на верную добычу и милости всесильного вельможи. Простой народ и мелкую шляхту Радзивилл привлекал к своему исповеданию угощениями, подарками, деньгами и всякого рода пособиями. А знатные паны следовали его примеру одни по родственным и дружеским к нему отношениям, другие из-за желания угодить ему и заискать его благоволение и покровительство, некоторые же и по своим убеждениям, вследствие полученного ими образования. И все эти паны спешили вводить кальвинизм в свои имения и строили там зборы или обращали в них костелы. В 1555 г. путешественники уже встречали в Литве великое множество реформатских храмов. В Несвиже и Бресте Радзивилл открыл собственные типографии, не щадил денег для издания книг кальвинского исповедания и в 1563 г. напечатал в Бресте кальвинскую Библию, переведенную по его поручению на польский язык несколькими учеными пасторами и посвященную им королю Сигизмунду Августу. В Кейданах завел гимназию, и такие же гимназии и школы заведены потом протестантами в Слуцке, Новогродке, Несвиже, Заславе, Мерече, Ковне и Витебске. По смерти Николая Радзивилла Черного (1565) главным поборником Реформации в Литве сделался родной брат королевы Варвары Николай Радзивилл Рыжий, великий гетман литовский и воевода виленский, который во всем старался подражать своему покойному двоюродному брату, и во всех своих имениях ввел кальвинское исповедание, и вместо костелов устроил кирки. Вообще реформатское движение в Литве при Сигизмунде Августе было до того сильно, что почти все католическое дворянство увлеклось им и оставило веру отцов. Многие духовные лица бросали свои костелы, принимали новое учение и вступали в брак. Даже один из епископов, именно Киевский Николай Пац, открыто содержал и проповедовал протестантское учение, оставаясь много лет на своей кафедре, к крайнему огорчению папы, а потом сложил свой сан, женился и сделался мирянином с званием брестского или Мстиславского кастеляна. Другие латинские пастыри если не изменяли своей вере, то оставались почти без паств. Пред появлением Реформации во всем великом княжестве Литовском считалось 700 латинских приходов (парохий); теперь же, именно около 1566 г., по свидетельству иезуита Циховия, может быть не чуждому преувеличения, едва уцелела в Литве одна тысячная часть католиков. А в Жмудской епархии кальвинизм настолько распространился, что в ней оставалось только шесть латинских священников. Но для нас важно особенно то, что Реформация в Литве своим бурным потоком увлекла и многих из православного дворянства, преимущественно молодых людей знатных фамилий: Ходкевичей, Воловичей, Сапег, Горских, Вишневецких и других. В одном Новогродском воеводстве, следовательно преимущественно в епархии православного митрополита, до Реформации считалось свыше 600 шляхетских домов греческого исповедания, теперь же едва осталось шестнадцать, которые уцелели от еретической новокрещенской заразы. Это говорили прямо в глаза православным королевские послы-латиняне на Брестском Соборе (1596), а такого успеха протестантство могло достигнуть преимущественно в настоящее время, при Сигизмунде Августе, до появления в Литве иезуитов, потому что с появления и особенно с усиления их при Стефане Батории и Сигизмунде III протестантам пришлось уже, как увидим, заботиться более об охранении себя, чем о пропаганде. Принимая реформу, и православные паны, подобно латинским, старались распространять ее в своих имениях и вообще между простым православным народом. С этою целию издавались даже на литовско-русском языке кальвинские книги. Бывший пастором в городе Клецке (Минской губернии) Симон Будный, по одним, поляк из Мазовии, по другим, литвин, отступник от православия, учившийся в Краковском университете, напечатал на этом языке в 1562 г. в Несвиже кальвинский Катехизис именно, как сам говорит, "для простых людей языка русского", а также "для деток христианских языка русского". Катехизис издан накладом несвижского наместника Матфея Кавечинского, бывшего прежде православным, самого Будного и несвижского пастора Лаврентия Крышковского. Тот же Будный и в том же году напечатал в Несвиже еще кальвинскую книгу под заглавием: "О оправдании грешного человека пред Богом" иждивением маршалка Евстафия Воловича, бывшего также прежде православным, которому книга и посвящена. Ревнители Реформации при усердном распространении ее разоряли или обращали в свои зборы не одни латинские костелы, но и православные церкви: в одном Новогродском воеводстве они опустошили 650 православных церквей. Отсюда можем заключать, сколько зла причинила Реформация православию в Литве.

Антитринитарии, иначе унитарии, социниане, новые ариане, отвергавшие троичность Лиц в Боге, Божество Христа, таинство Воплощения и все другие христианские таинства и признававшие только единого Бога, появились сперва в Малой Польше около 1555 г., потом и в Литве. В Малой Польше, куда в 1551 г. приезжал из Италии и сам основатель секты Лелий Социн, первым распространителем ее был уже известный нам духовник королевы Боны Лисманини, и последователи ее нашли себе приют сначала в городе Пинчове, затем в местечке Ракове Сандомирской области под покровительством местных владельцев. А в Литву занесли антитринитарское учение Петр из Гонёндза, что в Подляхии, италианец Юрий Бландрат и другой италианец или венгерец Франциск Станкар. Здесь оно встретило сильное сопротивление со стороны кальвинистов и их главного патрона, Николая Радзивилла Черного. В декабре 1558 г. в Вильне был кальвинский Собор, на котором Петр из Гонёндза должен был дать отчет в своем учении, и в своей речи, отвергая троичность Лиц в Боге, отвергал также крещение младенцев, а в следующем году брест-литовский пастор Симон Зациус из Прошовиц, бывший первым суперинтендантом кальвинских общин в Виленском округе, издал "Исповедание веры збору виленского" в ограждение последователей кальвинизма от заразы новым учением. Но вскоре сами даже кальвинские пасторы, и притом наиболее замечательные, начали принимать и распространять это учение, каковы были: виленские пасторы Чехович и Вендрыховский и клецкий Симон Будный. Последний пристал даже к крайней партии антитринитариев - к партии полужидовствующих, которые, отвергая вместе с евреями троичность в Боге, Божество Христа и все христианское и признавая только единого Бога, разделяли и некоторые другие их верования, например, о будущем тысячелетнем земном и чувственном царстве Мессии. Надобно заметить, что антитринитарии в Литве, как и других местах, разделились на множество мелких толков, или партий, которые разногласили между собою в частных мнениях и вели непрестанные споры. Самое же важное для антитринитариев состояло в том, что и для них нашелся в Литве сильный покровитель - Ян Кишка, потомок старинной литовско-русской фамилии в Белоруссии, получивший образование за границей, староста жмудский, который, наследовав по смерти отца своего, воеводы витебского Стефана Кишки (1552), громадное имение, заключавшее в себе до 70 местечек и 400 сел, не щадил никаких издержек для успехов излюбленной им ереси. Он собирал к себе ее учителей, основывал общины своего исповедания, заводил типографии для издания социнианских книг: в Лозках (Ошмянского уезда), в Любче (Новогрудского уезда), Заславле (Минского уезда). После напрасных попыток к соглашению и примирению с кальвинистами - для чего несколько раз составлялись Соборы - антитринитарии вступили с ними в открытую борьбу, увлекали многих из среды их в свою секту, отнимали у них храмы и обращали в свои, например, в Бресте Литовском, Бале, Лоске, Мордах, не ограничиваясь совращением только папистов и православных. Более всего антитринитарии преобладали в воеводствах Новогродском и Брест-Литовском, и если в первом, как мы упоминали, почти до 600 православных шляхетных фамилий заразились тогда ересью, то преимущественно ересью "новокрещенцев", как называли тогда антитринитариев за то, что они, отвергая крещение младенцев, считали нужным креститься вновь. К изумлению, эти еретики встретили в Литве помощников себе, прибывших оттуда, откуда всего менее можно было ожидать их, - из России. То были Феодосий Косой и его товарищи, бежавшие из Москвы после осуждения их Собором 1554 г. Мы уже излагали лжеучение Феодосия в другом месте и знаем, что оно по существу совершенно сходно с лжеучением антитринитариев и хотя образовалось в России, но образовалось частию под влиянием ереси жидовствующих, проникшей к нам из Литвы еще в конце XV в., а частию под влиянием нового религиозного вольномыслия, занесенного к нам оттуда же литовскими выходцами. Прибыв в Литву и не зная другого языка, кроме своего, русского, Феодосий, Вассиан и другие их единомысленники сначала остановились в каком-то месте под названием Усо-Черт и своею проповедию совратили там многих православных, конечно русских, потом перешли в Витебск. Смущенные этою, прежде неслыханною проповедию, православные литовцы обратились с письмом к известному ученому иноку Отенской новгородской пустыни, Зиновию и просили его вразумить их относительно учения Феодосия и его "чади". Зиновий не замедлил прислать им подробный и основательный ответ. И может быть, вследствие этого-то вразумления, полученного православными, а главное - заметив их ненависть к себе, Феодосий и его товарищи должны были уйти из Витебска и направились "в глубь Литвы". Впрочем, после них остались в Белорусском крае две общины их последователей: одна в Полоцке, другая в Витебске. В первой пастором был один из товарищей Феодосия, по имени Фома, которого в 1563 г. царь Иван Васильевич по взятии Полоцка приказал утопить в реке. А во вторую, т. е. витебскую, общину, построившую себе храм в нижнем городе, прислан был в 1563 - 1564 гг. пастор Козма, переименованный в Андрея виленскими антитринитариями, с которыми, значит, успели познакомиться Феодосий и его сообщники, удалившись в глубь Литвы, и начали действовать заодно. Наконец, видим Феодосия и товарища его Игнатия на Волыни, где они нашли себе приют у русских панов, более или менее ополячившихся, и вместе с другими антитринитариями проповедовали с таким успехом, что, по свидетельству Курбского, жившего здесь с 1564 г., язвою этого еретического учения заразилась "мало не вся Волынь". Потому-то отенский инок Зиновий и выразился: "Восток развратил диавол Бахметом, Запад Мартином немчином (Лютером), а Литву Косым". К утешению нашему, мы имеем возможность присовокупить, что если Феодосий, прибывший из России, сделал столько зла в Западнорусской митрополии, то другой инок, которого звали его учителем, также осужденный в Москве за свободомыслие и также бежавший в Литву, именно Артемий, оставил здесь о себе совсем иного рода память. Прибыв сначала в Витебск, где уже находился Феодосий с своею чадью, Артемий не захотел разделять их образа мыслей и действий и удалился в Слуцк к тамошнему православному князю Юрию. Проживая здесь, Артемий имел случаи познакомиться с разными важными лицами, православными и уклонившимися в ереси, и с самими даже ересеучителями, например, с Симоном Будным, приславшим к нему оба своих издания на литовско-русском языке; переписывался с этими лицами, одних обличал, других вразумлял, третьих подкреплял и при своей начитанности своими сочинениями равно как устными беседами, сделал весьма много для пользы православия. И в противоположность отзыву Зиновия о Феодосии Косом мы можем представить следующий отзыв Захарии Копыстенского об Артемии: "Преподобный инок, споспешествующу ему Господу, в Литве от ереси арианской (так звали ересь антитринитариев) и лютеранской многих отвернул, а чрез него Бог исправил, же ся весь народ русский в Литве от ереси тыи не перевернул".

Что же делали во все это время западнорусские иерархи? Какие меры они принимали против новых врагов? Какое противодействие оказывали им? Стали ли внимательнее к своему долгу ввиду угрожавшей опасности? Увы, почти никаких мер против врагов, почти никакого положительного противодействия им, никакой перемены к лучшему мы не замечаем тогда в Литовской митрополии. Все шло по-старому и становилось даже хуже и хуже.

Первый свидетель тому сам тогдашний митрополит Сильвестр Белькевич, или Велькевич. Он был человек богатый, но почти не получивший образования и едва умел читать. Еще при Сигизмунде он служил королевским скарбником и ключником в Вильне и, когда скончался настоятель виленского Троицкого монастыря архимандрит Алексий, выпросил себе у короля этот монастырь в управление, разумеется, чтобы пользоваться его имениями. Продолжая ту же службу виленского скарбника и ключника и при Сигизмунде Августе и называясь настоятелем виленского Троицкого монастыря, пан Стефан Андреевич Велькевич исходатайствовал себе новую грамоту, которою король отдавал ему и Киевскую митрополию по смерти митрополита Макария и обещался не отдавать ее никому другому, а с тем вместе оставлял за Велькевичем до его живота виленский Троицкий монастырь, и это было еще 10 июля 1551 г., следовательно, за пять лет до смерти митрополита Макария. По смерти последнего Велькевич объявлен "нареченным" митрополитом, хотя оставался в светском звании, носил свое мирское имя. Новогродский воевода Иван Горностай 25 марта 1556 г., жертвуя в виленский Пречистенский собор серебряный рукомойник, назначал его для употребления, как сам выражался, "нынешнему митрополиту нареченному Стефану Андреевичу". А через полгода (30 сентября 1556 г.) этот Стефан Андреевич писался уже: "Милостию Божиею мы, Селивестр, нареченный архиепископ, митрополит Киевский и Галицкий и всея Руси", т. е. успел уже принять монашество с новым именем и, не проходя низших степеней церковного служения, занял прямо митрополитскую кафедру. Чего же можно было ожидать от такого митрополита? Может быть, не совсем справедливо отзываются о нем некоторые латинские писатели, будто он был настолько прост и необразован, что едва ли и понимал различие своего исповедания от протестантского и неспособен был отражать коварства иноверцев, но то достоверно, что в его-то особенно епархии, именно в Новогрудском воеводстве, как мы видели, протестанты и произвели наибольшие опустошения среди православных. Передают еще латинские же писатели, будто митрополит Сильвестр вел дружбу с Киевским бискупом Николаем Пацем. Но эта дружба, если она подлинно существовала (а они могли сблизиться еще в то время, когда оба были светскими), не говорит в пользу митрополита. Николай Пац, сын подляшского воеводы Николая, получивший от короля епископскую кафедру за свои гражданские заслуги, хотя был человек образованный, вел жизнь роскошную, любил музыку, потом изменил своей вере, сложил свой сан, женился и сделался протестантом-мирянином. На основании наших домашних документов, правда, немногих, можем заключать, что Сильвестр, если и не отличался книжным образованием, был человек практический. Он умел находить для себя покровителей и заступников при дворе короля, вроде, например, новогродского воеводы Павла Сапеги, который и действительно помогал ему, митрополиту, и обещался помогать до конца жизни. Умел удержать за собою, как мы уже говорили, виленский Троицкий монастырь с его имениями и сделавшись митрополитом, хотя владения митрополитской кафедры были и без того значительны и получали еще новые приращения, например, в 1559 г. от княгини Соломерецкой. Настоятельно требовал от своих наместников и врядников, каков был киевский протопоп Яков Матеребозский, чтобы они собирали и высылали ему дани и доходы с подданных крестьян и куничные пенязи с священников. Не отказывался брать подарки, может быть по укоренившемуся обычаю, за поставление на церковные степени, и киево-михайловский игумен Сильвестр, посылая одного обучавшегося в монастыре дьяка для рукоположения во священника, не стеснялся прямо просить своего первосвятителя, чтобы он взял "за совершение священства малый подарок", так как ставленник был человек бедный. Позволял себе даже явные несправедливости с корыстною целию. В 1561 г. киево-печерский архимандрит Иларион принес королю жалобу, что митрополит Сильвестр причиняет разные обиды печерской братии и, между прочим, самовольно завладел Киево-Николаевским Пустынным монастырем со всеми его имениями и угодьями, тогда как монастырь этот издавна находится под благословенством печерских архимандритов, которые и утверждают для него игуменов. Король своею грамотою (от 24 апреля) приказал митрополиту немедленно возвратить Николаевский монастырь с его имениями и угодьями Киево-Печерской лавре и впредь не вмешиваться в ее дела.

Впрочем, известны некоторые действия и распоряжения митрополита Сильвестра, представляющие его и в более выгодном свете. Архимандрит Супрасльского монастыря Сергий Кимбар писал к митрополиту, что в монастырь иногда приходят черные попы с желанием пожить в нем, но "становенья в попы не нашего", т. е. получившие священство не в Литовской митрополии от кого-либо из владык, а вне ее, и просил, чтобы митрополит благословил таким попам служить в монастыре. Митрополит отвечал (25 сентября 1557 г.), что дает благословение священникам, откуда бы они ни пришли, служить в обители, если только каждый из них представит архимандриту свою ставленую грамоту и грамоту отпускную от своего епископа или архиепископа. Равным образом, прибавил митрополит, если придет в обитель священник, имеющий законную жену, и покажет архимандриту свою ставленую грамоту, то и такой да священствует, а если придет священник, не имеющий жены, то и он, "присягу вчинивши пред отцем архимандритом водлуг науки нашое и тое присяги, як мы отцу архимандриту дали", да литургисует. Присягал вдовый священник, вероятно, в том, что он свободен от греха, за который Виленский Собор 1509 г. запретил вдовым попам священнослужение, и ведет жизнь чистую и целомудренную. В 1558 г. митрополит Сильвестр вознамерился созвать в Вильне Собор на первой неделе Великого поста и о своем намерении написал к королю. Король своими листами оповестил всех епископов, архимандритов и предстоятелей православного духовенства, чтобы они съехались в Вильну на Собор к назначенному митрополитом времени. Но затем, узнав о тяжкой болезни и дряхлости супрасльского архимандрита Сергия Кимбара, сам уведомил (2 февраля 1558 г.) митрополита, что Сергий не может явиться на Собор, а пришлет вместо себя уполномоченного, человека духовного, ученого, богобоязненного, и при этом выразил желание, чтобы на Соборе, который составляется "стараньем" митрополита "ку постановенью веры и закону хрестиянского", все окончилось хорошо, согласно с словом и повелением Божиим. Более об этом Соборе сведений не имеем. Может быть, он был созван именно против протестантов и на нем были обсуждаемы и приняты какие-либо меры для противодействия им, а может быть, имел целию исправление внутренних беспорядков в Западнорусской Церкви; во всяком случае созвание Собора должно отнести к чести митрополита Сильвестра, так как он своим собственным "старанием" созвал этот Собор, а не по приказанию короля, как было в 1546 г. при митрополите Макарии. Епархиальные свои права митрополит Сильвестр защищал с ревностию. Он пожаловался королю Сигизмунду Августу на слуцкого князя Юрия Юрьевича, что в его имениях настоятели монастырей и все священники не хотят слушаться своего архипастыря, не ездят к нему для духовной науки, не дают ему куниц соборных и объездных и иных доходов, а врядники князя вступаются в духовные справы, чинят разводы, сами творят духовный суд и берут на себя судебные пени, не допуская во всем этом протопопов и врядников митрополита. И король дал грамоту слуцкому князю (8 мая 1558 г.), чтобы он велел в своих имениях всем духовным лицам быть послушными митрополиту, ездить к нему на Собор для духовной науки, платить ему куницы и всякие положенные доходы, запретил своим врядникам вмешиваться в духовные справы и суды и не возбранял врядникам митрополичьим въезжать в его имение для справ и судов духовных. А когда бурмистр и радцы виленские принесли жалобу митрополиту на своеволие виленских священников, Михайловского, Воскресенского и никольского, отдавших без их ведома свои церковные домы в залог, митрополит отвечал: "Мы в том неповинны пред вами; вы сами избираете попов, а не мы; мы только по вашему желанию благословляем их к той или другой церкви, которую им даете; так сами ж и берегите церковные домы от таких своевольных попов". Впрочем, прибавил, что он уже писал этим священникам выкупить заложенные домы, но без успеха, что не может покарать виновных ничем другим, как только неблагословением, т. е. запрещением священствовать, и одного из них, попа Михайловского, уже не благословил. Наконец, о двух остальных попах просил уведомить, если они и после нового напоминания не выкупят заложенных домов. Что касается до "Поучения новопоставленному священнику" за подписью митрополита Киевского и Галицкого Сильвестра, то оно отнюдь не может служить свидетельством его образования и знаний, потому что составлено по готовой форме, по которой писали и выдавали такие же поучения новопоставленным священникам и все архиереи.

В других епархиях видим безобразную раздачу архиерейских кафедр королем и иногда еще более безобразные действия тех, кому кафедры давались. Пинскою и Туровскою епархиею управлял в 1558 г. епископ Макарий, тот самый, который получил ее (1552) от королевы Боны. Эту епархию еще при жизни его вздумал просить себе другой епископ, бывший викарием при митрополите и также называвшийся Макарием. И король по ходатайству всесильного тогда воеводы виленского Радзивилла и с ним новогродского воеводы Ивана Горностая выдал просителю свою грамоту (22 апреля 1558 г.), которою предоставлял ему занять кафедру Пинской епархии по смерти еще управлявшего ею владыки Макария. Точно так же еще при жизни Полоцкого архиепископа Германа Хрептовича король, как сам говорит, обращая благосклонное внимание на верную службу полоцкого боярина Глеба Ивановича Корсака и по ходатайству за него полоцкого воеводы Станислава Довойны и полоцких бояр, пожаловал Корсаку грамоту (24 марта 1559 г.) на Полоцкое владычество по смерти архиепископа Германа и вместе на монастырь святого Михаила в Городку, находившийся в подаванье королевском. Надобно полагать, что Герман после этого скончался скоро, потому что 29 марта 1559 г. воевода Довойна по приказанию короля писал митрополиту Сильвестру, чтобы он поспешил назначить время для съезда к нему ближайших архиереев и вместе с ними рукоположил в Полоцкого архиепископа Глеба Корсака, который принял при этом монашество с именем Герасима. Но, верно, и Герасим скоро скончался или был лишен кафедры, потому что к 22 октября 1562 г. успел скончаться и преемник его, пан Григорий Маркович Волович, которому король по своей ласке дал было владычество Полоцкое и Витебское до его живота. Так сказано в грамоте самого короля, которою он в означенное время (т. е, 22 октября 1562 г.) предоставлял Полоцкую кафедру по просьбе воеводы, бояр и всех жителей земли Полоцкой иноку Арсению Шишке. Недолго пришлось и Арсению владычествовать в Полоцке: не прошло и четырех месяцев, как Полоцк был взят (15 февраля 1563 г.) царем Иваном Васильевичем и "нареченный владыка" Полоцкий Арсений отведен в плен и сослан в Спасо-Каменный монастырь. В епархии Владимирской на Волыни было еще хуже. Король пожаловал ее по смерти епископа Иосифа в 1565 г. почти разом двум лицам: шляхтичу Ивану Борзобогатому-Красенскому, который, впрочем, имел королевскую грамоту на нее еще с 1563 г. и носил имя "нареченного" владыки Владимирского и Брестского, и Холмскому епископу Феодосию Лозовскому. Первый поспешил прибыть с королевским листом во Владимир и, будучи "увязан" и введен королевским чиновником в управление епархиею и во владение архиерейских домов, оставил здесь заведовать всем своего сына Василия, королевского секретаря, а сам уехал к королю. В это время (3 сентября 1565 г.) явился к Василию королевский дворянин Петр Семенович и, показывая ему новый "увяжчий" королевский лист, спросил Василия: согласен ли он уступить Владимирское владычество Холмскому епископу Феодосию? Василий отвечал, что без воли отца он ничего не может сделать, что лист должен быть предъявлен отцу, который находится в Гродне при короле. Через полторы недели приехал во Владимир сам владыка Холмский Феодосий, имея при себе отряд из двухсот конных и трехсот пеших вооруженных людей, и вновь послал того же королевского дворянина с увяжчим листом спросить пана Василия: согласен ли он по доброй воле уступить владычество Владимирское. Когда Василий повторил свой прежний ответ, то на другой день (14 сентября) Феодосий, увеличив свой отряд до двух с половиною тысяч вооруженных людей и расставив по разным местам девять пушек, приказал стрелять из них по епископскому замку и соборной церкви, шесть раз посылал свое войско на штурм замка и велел подложить под стены его огонь. Это продолжалось целый день; немало людей было убито, многие здания и соборная церковь были повреждены выстрелами. Пан Василий принужден был ночью бежать из замка, и торжествующий Феодосий вступил в управление и архиерейским домом, и всею Владимирскою епархиею. Когда по жалобе Ивана Борзобогатого король послал своего дворянина Ивана

Богухвала звать Феодосия на суд и Богухвал (12 октября) явился с королевскою грамотою к епископу в соборной церкви вдруг по окончании заутрени, сопровождаемый несколькими слугами Борзобогатого, то Феодосий, еще не принимая грамоты, бросился с своим посохом на одного из этих слуг и сильно ударил его, а потом велел своим слугам бить прочих слуг Борзобогатого, топтать их ногами и выгнать из церкви и сказал: "Если бы сам Борзобогатый был здесь, я велел бы и его изрубить в куски и бросить псам". Прочитав затем королевскую грамоту, отвечал Богухвалу: "На суд не поеду, мне незачем ехать, а ты берегись, как бы и тебе не приключилось чего дивного, ведь грамота подложная, на ней нет подписи короля". И Феодосий остался на Владимирской кафедре и украшал ее собою еще много лет, так что нам еще не раз придется встретиться с его не менее достохвальными деяниями. Луцкая епархия была едва ли счастливее Владимирской. После епископа Никифора (упоминается в 1564 г.) король отдал ее какому-то Марку Жаровницкому, который под именем нареченного епископа Луцкого и Острожского и управлял ею, оставаясь в светском звании. Как управлял, можно отчасти догадываться из следующего: урядник его, пан Немецкий, приехал в 1566 г. в Красносельский монастырь и, увидев вышедшего к нему навстречу нареченного игумена монастыря Богдана Шашку, закричал: "Зачем ты, пес, служишь вечерню, когда владыка не благословил тебя служить?" - ударил игумена в лицо, избил его жестоко и, вынув саблю, хотел даже умертвить; к счастию, игумен вырвался и убежал. После Марка Жаровницкого король отдал эту епархию в 1567 г. пану Ивану Борзобогатому, не успевшему возвратить себе Владимирской. Новый владыка так же правил Луцкою епархиею около трех лет, оставаясь светским, прежде нежели принужден был принять духовный сан, и, как увидим, не стеснялся творить такие вещи, что разве немногим уступал своему бывшему сопернику Лозовскому. В Львовской, или Галицкой, епархии продолжал владычествовать уже известный нам Арсений Балабан, который, едва сделавшись викарием митрополита, захотел насильно овладеть двумя местными монастырями, вел с ними постоянную тяжбу и начал было тяжбу с самим своим первосвятителем Макарием. Этот Балабан, имея у себя несколько сыновей, сильно желал, чтобы один из них был его преемником по кафедре. Для осуществления своего желания он в 1566 г., выражая намерение будто бы оставить ее, выпросил у Сигизмунда Августа грамоту на Львовскую епархию сыну своему Григорию. Григорий тотчас и вступил в управление ею, не принимая духовного сана, и управлял под руководством отца более трех лет, до самой его кончины.

Раздавая по своему усмотрению архиерейские кафедры, король продолжал раздавать точно так же и православные монастыри. В 1562 г. он пожаловал своему дворянину Боркулабу Корсаку в пожизненное владение полоцкий Предтеченский монастырь, находившийся в королевском подаванье, со всеми имениями и доходами и с правом держать в своей власти "попов, черниц и чернцов", которые издавна были подчинены настоятелю того монастыря (значит, монастырь был мужеско-женский), и иметь в нем от себя духовную особу, человека ученого, который умел бы вести в монастыре духовную справу по греческому закону. Другой монастырь своего подаванья, виленский Троицкий, находившийся под владением митрополита Сильвестра Белькевича до его живота, король отдал было потом двум разным лицам: сперва пану Федору Яцкевичу Белькевичу, может быть родственнику митрополита Сильвестра, а вскоре по ходатайству виленского воеводы Радзивилла Черного - воложинскому попу Василию Мартиновичу. Происшедшие отсюда недоразумения заставили Радзивилла потребовать к себе королевские грамоты, данные обоим этим лицам, и когда он убедился, что пану Белькевичу грамота дана прежде, то и приказал (около 1567 г.) ввести его во владение Троицким монастырем с его фольварками; король же своею грамотою объявил тогда монахам монастыря, чтобы они принимали Белькевича за архимандрита. Киевский Флоровский монастырь не находился в непосредственном подаванье короля. Этот монастырь со всем, что он имел у себя "издавна", воевода киевский князь Константин Константинович Острожский отдал своею властию киевскому протопопу Якову Гулькевичу в пожизненное владение, а митрополит Сильвестр благословил его и совершать службу в том монастыре. Не довольствуясь этим, Гулькевич просил короля, чтобы он утвердил за ним Флоровский монастырь не только в пожизненное, но и в потомственное владение. И король дал протопопу подтвердительную грамоту (17 мая 1566г.) что монастырь тот имеют держать в своей власти и совершать в нем службы он сам, его дети и потомки, какие будут годны быть священниками.

Все такого рода действия король Сигизмунд Август позволял себе, может быть, и без намерения вредить православной Церкви, хотя они действительно были ей вредны, но единственно по укоренившемуся обычаю. Этот король был чужд латинского фанатизма и отличался веротерпимостию. Покровительствуя самим протестантам, он не отказывал в своем покровительстве и православным. Дозволял им строить или возобновлять церкви: так, в 1560 г. разрешил вновь соорудить в Вильне две церкви, за три года пред тем сгоревшие, Рождественскую и Пятницкую, с переименованием последней в Богоявленскую. Делал пособия православным церквам и монастырям: например, церкви Пречистой Богородицы в Гродне или, точнее, существовавшему при ней госпиталю назначил ежегодное пособие в десять коп грошей из своих собственных королевских имений; Пересопницкому монастырю пожаловал имение Чемерин, которое в 1564 г. дозволил променять на имение Дядковичи; а Киево-Николаевскому Пустынному подтвердил (1566) право на владение островом Трухоновым с дворцом на нем и езом на Чарторыи. Охранял и защищал имущественные и судебные права православного духовенства: в 1558 г. по жалобе священников и всех крилошан города Мстиславля на местного старосту приказал ему выдавать по-прежнему тамошним монастырям и церквам денежную и медовую дань, завещанную им князем Михаилом Ивановичем Мстиславским; в 1563 г. по жалобе Пинского и Туровского владыки Макария на князя Богдана Соломерецкого, незаконно присвоившего себе в своем имении Рычеве населенную землю туровской соборной Успенской церкви, приказал ему возвратить эту землю церкви и Туровскому владыке в 1567 г. по жалобе киево-печерского архимандрита, что и его самого, и его чернецов иногда требуют на суд киевского воеводы, каштеляна и писаря украинских замков, объявил и подтвердил всем, что Печерский монастырь находится в подаванье и в обороне самого короля и что потому архимандрита и чернецов печерских не должны судить ни воевода, ни другие светские власти, но архимандрита может судить только сам король, а чернецов - только архимандрит.

Подобные благодеяния, впрочем, оказывали православному духовенству в Литве и прежние короли. Сигизмунд Август решился наконец сделать для православных то, на что не решались его предместники: в 1563 г. он отменил или, как сам выражается, разъяснил на виленском сейме известный Городельский закон короля Ягайлы и великого князя Витовта, устранявший православных от занятия государственных и общественных должностей. Грамота, данная по этому случаю, заслуживает полного нашего внимания. В ней король говорит: когда мы созвали на генеральный сейм в Вильне наших панов рад, духовных и светских, и других урядников великого княжества Литовского и дозволили по их просьбе внести в новонаписанный Статут их земские привилегии, то все члены сейма, принося нам за это благодарность, доложили, что некоторые артикулы в тех земских привилегиях требуют "ширшего объяснения", и указали на две статьи Городельского постановления. Пo одной из них, привилегиями и преимуществами, данными дворянству в Литовском государстве, могут пользоваться только те паны, которые держатся римской веры и получили польские шляхетские гербы, а по другой - на достоинства и должности, каковы: воеводство, каштелянство и другие, даваемые на всю жизнь, могут быть избираемы только последователи Римского Костела. Указав на обе эти статьи Городельского постановления, которое подтверждено было потом и нашим дедом Казимиром, нашим дядею Александром, нашим отцом Сигизмундом и нами самими, члены сейма единогласно просили нас дать тем статьям достаточное разъяснение. И мы с панами радами нашими, принимая во внимание, что шляхетские роды вполне заслужили своею службою те привилегии, какие дарованы им Городельским постановлением, что не только последователи Римской Церкви, но и Греческой, занимая при наших предках и при нас должности радов (сенаторов) и всякие другие должности, всегда показывали на разных службах свою верность и усердие и что Городельское постановление, направленное к некоторому унижению лиц, содержащих греческую веру и не получивших гербов, составлено так потому, что на городельском сейме были не все, и особенно не были станы русских земель, определяем: отныне всеми привилегиями, дарованными литовскому дворянству, должны пользоваться не только паны и шляхта римской веры, имеющие польские гербы, но равно и все дворяне как литовского, так и русского народа, лишь бы они были веры христианской, а также отныне на всякие достоинства и должности, даже до сенаторской, имеют быть избираемы не одни последователи Римского Костела, но и все вообще дворяне христианской веры, литовцы и русские, каждый по своим заслугам и способностям, и ни один дворянин христианской веры не может быть устраняем от этих привилегий. Таким образом, сам король Сигизмунд Август засвидетельствовал для нас здесь три вещи: а) что Городельское постановление, столько враждебное русским, или православным, было подтверждаемо его дедом, дядею, отцом и им самим; б) что русские, несмотря на Городельское постановление, занимали при всех этих королях всякие, и самые высшие, должности и в) что на городельском сейме, издавшем такое постановление, вовсе не присутствовали представители русских земель, почему, прибавим от себя, не без основания русские считали для себя это постановление необязательным. Обращаясь к определению, или объяснению, Городельского постановления, состоявшемуся теперь на виленском сейме, мы должны сознаться, что оно имело в виду не одних православных, но вообще христиан-некатоликов, следовательно, и протестантов всех сект, существовавших тогда в пределах литовских, и здесь-то надобно искать причину, почему оно состоялось и могло состояться. Прежде на генеральных сеймах в королевской раде преобладающее большинство всегда составляли латиняне, и при таком преобладании нельзя было и думать, чтобы какой-либо сейм согласился отменить или изменить постановление, дававшее столько преимуществ последователям римской веры пред православными. Теперь преобладающее значение в королевской раде имели уже не латиняне, а протестанты, которые очень хорошо понимали, что Городельское постановление, предоставлявшее разные права, в том числе и право занимать высшие государственные должности одним латинянам, лишало этих прав не только православных, но и протестантов, и вот они воспользовались на виленском сейме своею силою в соединении с православными, чтобы изменить это постановление в пользу вообще христиан-некатоликов. На сейме в составе королевской рады находились тогда, судя по подписям под королевскою грамотою, оба могущественных Радзивилла - воевода виленский и воевода троцкий, гетман литовский, Евстафий Волович - подскарбий великого княжества Литовского, Ян Ходкевич - стольник того же княжества и другие, а со стороны православных - воевода киевский князь Константин Константинович Острожский, воевода новогродский Павел Павлович Сапега, гетман дворный Григорий Ходкевич, брат его староста бельский Юрий Ходкевич и другие, хотя были также и латинские бискупы: Виленский - Валериан, Луцкий - Януш Андрушевич и Киевский - Николай Пац. Поэтому на королевскую грамоту, данную на настоящем виленском сейме, следует смотреть не как на свидетельство благоволения короля Сигизмунда Августа собственно к православным, но как на акт его веротерпимости по отношению ко всем исповеданиям христианским - акт, которым желал король уравнять по гражданским правам всех дворян великого княжества Литовского, какого бы исповедания христианского они ни держались: римского, православного или протестантского. Следует присовокупить, что это же самое постановление виленского сейма Сигизмунд Август подтвердил с некоторыми новыми разъяснениями и на гродненском сейме 1 июля 1568 г., объявив, что впредь оно не должно нуждаться в новых подтверждениях, а должно сохранять свою силу навсегда.

Хотя многих из православных панов увлекло тогда протестантство, но все же еще оставались между ними и приверженные к вере отцов, и усердные к православным храмам и обителям. Князь Януш Козмич Жеславский вместе с материю своею княгинею Анастасиею Гольшанскою, исполняя волю покойного родителя, подарил (12 июня 1556 г.) своему "дворецкому" монастырю во имя Пресвятой Троицы три села со всеми землями и угодьями, данями и доходами, монастырь этот упоминается теперь в первый раз. Князь Константин (Василий) Константинович Острожский, воевода киевский, дал (12 января 1560 г.) Киево-Михайловскому Златоверхому монастырю по просьбе игумена и братии островок Обрубный на верхнем конце Чарторыя, два озера, Петриково и Плоское, и сеножати, которыми монастырь будто бы владел и прежде. Князь Иван Федорович Чарторыйский, справца воеводства Киевского, вместе с наместником киевского воеводы Федором Тишею отдали земельные владения находившегося тогда в запустении Кирилловского монастыря пяти попам замковой Николаевской церкви в Киеве, и король утвердил (23 июня 1565 г.) это даяние. В Слуцке упоминаются два новых монастыря, прежде неизвестные: монастырь святого пророка Илии (1556) и монастырь Николаевский Мороцкий (1558), одолженные своим существованием, вероятно, благочестию слуцких православных князей или граждан. Здесь же кстати упомянем и об усердии молдавского православного господаря Александра, с каким он заботился о сооружении и содержании Успенского храма в городе Львове, принадлежавшего львовскому братству. Храм этот уже давно дал трещины и угрожал падением. Братство само не в состоянии было воздвигнуть его вновь. Окружная грамота митрополита Макария (1547), приглашавшая к пожертвованиям на возобновление этого храма, принесла, верно, мало пользы. Тогда братство обратилось за помощию к молдавскому господарю Александру, который и принял братскую церковь под свое покровительство. Он написал (1558) к королю Сигизмунду Августу и ходатайствовал, чтобы львовские радцы или магистрат уступили православным братчикам за деньги некоторые материалы на сооружение церкви. Потом в продолжение нескольких лет (1558 - 1566) вел переписку с самими членами братства, неоднократно присылал им деньги на строение храма, приготовил для него сосуды, образа, царские врата, занавесы, ризницу и всю церковную утварь, купил колокола, покрыл его медью, позолотил на нем кресты, доставлял ему воск для свечей и пр. Но тогда как одни более или менее благодетельствовали православным монастырям, другие, называвшиеся еще их патронами, нередко доводили монастыри до совершенного разорения. Например, некто пан Семен Волович, может быть из числа тех Воловичей, которые приняли тогда протестантство, получив от короля (1560) гродненский Коложский монастырь в свое управление, с самого начала повел дело так, что из монастыря разбежались все монахи. Остался было один, которого за его зазорную жизнь вынужден был прогнать сам Волович, наняв для совершения богослужения в монастыре белого священника за небольшую плату. А все доходы монастыря обращал исключительно в свою пользу, всем его имуществом и владениями распоряжался как своею собственностию, и это продолжалось восемь лет, пока король не отдал Коложского монастыря другому такому же пану.

Кончина митрополита Сильвестра случилась, вероятно, в последнюю четверть 1567 г., потому что в это время виленский Троицкий монастырь, который пожалован был королем митрополиту Сильвестру до его живота, король пожаловал уже другому лицу, пану Федору Яцкевичу Белькевичу. Но на преемство митрополиту Сильвестру еще в 1565 г. испрошена была грамота у короля Сигизмунда Августа одним епископом. Это был не кто другой, как владыка Холмский Феодосий Лозовский, который в том же году с такою храбростию отвоевал себе епархию Владимирскую у пана Ивана Борзобогатого-Красенского. Несмотря, однако ж, на королевскую грамоту, так заблаговременно испрошенную, храброму епископу не суждено было сделаться митрополитом, может быть, вследствие этой самой слишком неумеренной храбрости.

В 1-й половине 1568 г. на кафедру митрополии Киевской и Галицкой возведен был Пинский и Туровский епископ Иона Протасевич-Островский, носивший, впрочем, и в сентябре имя только нареченного митрополита. В том же году (21 сентября) Виленский бискуп Валериан Протасевич-Шушковский, может быть дальний родственник Ионы, судя по фамилии, купил в Вильне за четыре тысячи коп грошей большой каменный дом для иезуитов неподалеку от своего бискупского дома. И если митрополиту Сильвестру при самом вступлении на кафедру суждено было встретить новых врагов православной Церкви в лице протестантов, то преемнику его, Ионе Протасевичу, вскоре по вступлении на кафедру пришлось увидеть пред собою еще более сильных и опасных врагов православия в обществе иезуитов. Протестанты в Литве прежде всего направили свое оружие на латинян и затем уже на православных. Так и иезуиты сначала устремились здесь на протестантов, но вскоре повели борьбу и с православными.

Орден иезуитов, всецело посвятивший себя на служение папству и Римской Церкви против всех ересей, особенно умножившихся в XVI в., утвержден папою Павлом III в 1540 г. А чрез шестнадцать лет иезуиты проникли уже почти во все страны Западной Европы и имели в ней девять своих провинции с провинциалами во главе и, кроме того, три провинции вне Европы: в Бразилии, Ефиопии и Индии. В 1564 г. иезуиты водворились в Польше, именно в Вармии, куда приглашены были местным епископом - кардиналом Станиславом Гозием и где в самое короткое время успели показать себя с самой выгодной стороны в борьбе с протестантами. Этот-то Гозий, который родом был из Вильны, человек весьма умный и просвещенный, отличавшийся величайшею приверженностию к папству, бывший несколько времени председателем на Тридентийском Соборе и пользовавшийся высоким авторитетом во всем католическом мире, дал совет Виленскому бискупу Валериану Протасевичу вызвать в Вильну иезуитов для противодействия усилившимся в ней кальвинистам и другим сектантам. Протасевич с радостию последовал совету и, купив, как мы уже сказали, дом для помещения иезуитов, просил Гозия о присылке их в Вильну. Когда посланные Гозием иезуиты приблизились к Вильне - их было пять: два священника из Ольмюцкой иезуитской коллегии, Вальтазар Гостовин и Андрей Фризий, два при них помощника-лаика и в качестве вождя их вице-провинциал Франциск Суннерий - Протасевич, опасаясь, чтобы на них не сделали здесь нападения еретики, отправил навстречу прибывшим собственный экипаж и отряд вооруженных слуг, под охраною которых достойные ученики Лойолы и въехали в литовскую столицу. Это было в сентябре 1569 г., вскоре после того как окончился пресловутый люблинский сейм (10 января - 12 августа 1569 г.), на котором состоялось окончательное соединение Литвы с Польшею. Таким образом, в один и тот же год совершились два роковые события, имевшие гибельнейшие последствия для всего Западнорусского края и существовавшей в нем православной Церкви. На люблинском сейме утверждена так называемая политическая уния Литвы с Польшею, но то была собственно не уния, не соединение двух государств на равных правах, а подчинение и порабощение одного государства другому, Литовского Польскому, - порабощение, которое повело к постепенному ослаблению и подавлению русской народности и русского языка в Литовском государстве, бывших дотоле здесь господствующими, хотя при заключении Люблинской унии и было постановлено, что литовцы и русские наравне с поляками будут всегда пользоваться всеми своими правами, гражданскими и религиозными, и что для русских все грамоты и указы будут всегда писаться, всякое делопроизводство в судах будет всегда совершаться не иначе как на русском языке. А с прибытием иезуитов в Вильну вновь начались почти уже забытые попытки насадить в Литве так называемую церковную унию, которая наконец и водворилась здесь при содействии иезуитов, и повела к постепенному подавлению православия во всем Западнорусском крае, и сопровождалась непрерывным рядом притеснений и бедствий для православных, не соглашавшихся принять ее, а затем и для самих униатов.

Дом, в который ввел бискуп Валериан иезуитов, представлял удобное помещение для тридцати членов этого ордена и был совершенно приспособлен для устройства в нем иезуитского коллегиума. Кроме того, Валериан купил и подарил им еще два дома, находившиеся вблизи, с обширными плацами, назначил на содержание самого коллегиума по две тысячи коп литовских грошей из своих имений, а на содержание при коллегиуме гимназии определил несколько своих деревень с их доходами. Когда все уже было подготовлено для открытия обоих этих заведений, приехал в Вильну (в июле 1570 г.) по приказанию иезуитского генерала Франциска Боргия провинциал австрийских и польских иезуитов Лаврентий Магий. При нем находился Станислав Варшевицкий, сын варшавского кастеляна, получивший отличное образование в Виттембергском университете, не раз исполнявший должность секретаря при короле Сигизмунде Августе и его посланника к разным европейским дворам, а с 1567 г. самый ревностный иезуит, славный своею ученостию и красноречием. Открытие иезуитского коллегиума и гимназии Магий совершил с особенною торжественностию, в присутствии бискупа Валериана, его капитула и многочисленного духовенства, причем как сами иезуиты, так и их ученики говорили речи и стихи на языках латинском, греческом и еврейском. Число братьев иезуитов в новооткрытом коллегиуме простиралось уже до 26. Отъезжая из Вильны, Магий назначил ректором этого коллегиума и гимназии Станислава Варшевицкого.

Школа всегда была в руках иезуитов самым могущественным орудием для их пропаганды. Но открытая в Вильне гимназия их вначале почти не имела учеников. Православные, естественно, смотрели на нее с подозрением, не пускали туда своих детей; у протестантов были свои гимназии и школы в Вильне и других местах; сами католики предпочитали прежние свои училища, особенно находившиеся при виленском кафедральном соборе святого Станислава. Бискуп Валериан написал окружное послание ко всей своей пастве, в котором восхвалял ученость отцов иезуитов и рекомендовал всем основанную ими гимназию. Мало-помалу, когда в Вильне стали привыкать к иезуитам, когда увидели блестящие успехи их учеников, особенно в латинском языке, и узнали, что детей бедных родителей иезуиты обучают у себя бесплатно, их гимназия начала наполняться, и в нее посылали своих детей даже православные. В том же 1570 г. иезуиты успели воспользоваться и другим своим обычным орудием в борьбе с иноверцами: разумеем диспуты. Повод к тому подали сами иноверцы, которых было тогда множество в Вильне. Между ними наиболее славились своею ученостию два кальвинских учителя: Андрей Трицезий и особенно Андрей Волан, с юных лет бывший секретарем при князе Николае Радзивилле Черном и издавший много ученых сочинений. Однажды оба эти лица с большою толпою лютеран и кальвинистов пришли в коллегиум к иезуитам и горделиво вызвали их на прения о вере, предлагая вопросы о таинстве Евхаристии. Иезуиты приняли вызов и прежде всего спросили своих противников: должно ли, по их мнению, верить тому, чему учили святые отцы Церкви? Получив утвердительный ответ, принесли множество книг, начали приводить свидетельства отцов, особенно Августина и Амвросия, касавшиеся избранной темы, завязался жаркий спор, переходили с предмета на предмет, и дело окончилось ничем. Недовольные тем, что это прение было как бы домашнее, происходило в стенах коллегиума, братья иезуиты сочли нужным вызвать своих противников на публичную борьбу, написали на бумаге несколько богословских тезисов для диспута, в том числе и о таинстве Евхаристии, и привесили тезисы на дверях Свято-Иоанновского костела, обращая свой вызов ко всем проходящим. В назначенное для диспута время на площади пред костелом собралось множество жителей Вильны и между ними кальвинистов и других сектантов. Пришли и отцы иезуиты, но из противников никто не выступал для состязания с ними. Тогда находчивые отцы решились произвесть диспут сами между собою, разделившись на разные партии: одни из них отстаивали учение Кальвина, другие - Лютера и Цвингли, третьи - Ария и Социна, а четвертые - учение Римской Церкви, В таком виде публичный диспут продолжался три дня сряду, в присутствии многочисленных слушателей всех исповеданий. Участвовавшие в споре, казалось, защищали каждый свои мнения с искренним убеждением и ревностию, но спор всегда оканчивался торжеством Римской Церкви и посрамлением иноверцев. Подобными диспутами, часто потом возобновлявшимися, иезуиты до крайности унижали в глазах толпы иноверные исповедания и их проповедников и привлекали к себе всеобщее уважение и сочувствие.

Кроме двух указанных средств, школы и диспутов, иезуиты всегда и везде умели искусно действовать для своих целей и другими средствами, собственно религиозными, каковы: богослужение, проповедь и исповедь. Этими средствами воспользовались они и в Вильне. С самого своего прибытия они начали домогаться, чтобы им был отдан архипресвитериальный костел святого Яна (Иоанна), находившийся возле их дома, в центре города. Бискуп Валериан вполне соглашался на их желание, но настоятель костела Петр Роизий, родом испанец, не расположенный к братству Иисуса, не хотел уступать своей церкви и оставался непреклонным, несмотря на все увещания и приказания бискупа. Обратились к королю, и король пожаловал грамоту, которою передавал костел иезуитам. Вскоре, впрочем, последовала и смерть Роизия (1571). Тогда иезуиты, овладев костелом, поспешили его обновить и украсить, устроили в нем новые престолы, выписали для него прекрасные иконы и распятия, завели богатейшую ризницу и всю церковную утварь, отличный орган и хор певчих и начали совершать богослужение с таким великолепием, какого прежде никто не видал в Вильне. Сам престарелый бискуп являлся к ним на служение в большие праздники со всем своим капитулом. Все это производило на народ неотразимое впечатление. Толпы богомольцев наполняли костел не только в праздники, но и в простые дни, так что отцы иезуиты, ежедневно совершая в нем для приходящих по нескольку служб, выбивались из сил. Вместе с тем каждый день, утром и вечером, по распоряжению Варшевицкого раздавались в костеле проповеди то на польском, то на латинском, то на немецком, то на италиянском языках. Сам Варшевицкий, обладавший ораторским талантом, говорил весьма часто, и влияние его проповедей было до того сильно, что иногда весь народ в церкви рыдал. В 1573 г. прибыл в Вильну еще весьма даровитый иезуит, бывший прежде каноником львовским, доктор философии Петр Скарга, превосходивший самого Варшевицкого необыкновенным красноречием. Проповеди нового духовного витии с первого же дня начали привлекать массы слушателей всех исповеданий и имели громадный успех. Под влиянием всех этих проповедей и пышных церемоний, совершавшихся в костеле, не только латиняне, но часто и иноверцы толпами окружали потом конфессионалы иезуитских духовников, и число жаждавших исповедаться было иногда так велико, что иезуиты приглашали себе на помощь других монахов и ксендзов. Все исповедавшиеся у иезуитов принимали от них и причащение, а затем вносились в списки правоверующих и считались уже добрыми католиками.

Скарга, быстро сделавшийся знаменитостию в Вильне, придумал еще средство для успехов своего общества: он учредил (1573) при Свято-Иоанновском костеле братство Тела Господня, или таинства Евхаристии, по идее прямо направленное против протестантов. В это братство, которое не замедлили утвердить и папа, и король, первые вписались бискуп Валериан и кардинал Гозий, а из светских - виленский войт, проконсул, бурмистр и затем многие другие духовные и миряне. В костеле устроена была особая часовня во имя Тела Господня. Скарга выписал для нее из Рима большое распятие прекрасной работы. Варшевицкий, ездивший (1574) по приказанию папы в Швецию для убеждения короля Иоанна принять латинство, привез оттуда для часовни мощи святого Феофила, которые и положены в ней, в серебряной раке. Члены братства делали ежегодные приношения в братскую кружку и принимали участие в церковных церемониях и крестных ходах, с своим особым хором певчих, в своих особых костюмах, с своими особыми знаменем, распятием, фонарями, бубенчиками, и тем увеличивали пышность совершавшихся обрядов и увлекали толпу. Но главная обязанность братчиков состояла в том, чтобы всеми мерами содействовать достижению целей иезуитской пропаганды. Нельзя не упомянуть здесь и об одном обстоятельстве, по-видимому случайном, которое, однако ж, весьма много послужило в пользу иезуитов. В 1571 г. в Вильне свирепствовало страшное поветрие, так что все, кто мог, бежали из города. Уехал и бискуп с своим капитулом, разъехались и все почти ксендзы. Но Варшевицкий с несколькими товарищами не покидал своего коллегиума. Они продолжали совершать церковные службы и проповедать, посещали и утешали больных, помогали бедным, ухаживали за умирающими, исповедовали их и приобщали. Более двадцати других братий обходили с тою же целию окрестные села и деревни и везде являлись с своею помощию, вещественною и духовною. Некоторые из них сами при этом заразились у одра больных и умиравших и поплатились жизнию. Такие подвиги самоотвержения и христианской любви не могли не подействовать глубоко на местное народонаселение и не возбудить в нем горячей признательности и расположенности к отцам иезуитам. Приобретши расположенность виленских граждан, иезуиты начали мало-помалу входить в их домы, проникать в их семейную жизнь, а такие иезуиты, как Варшевицкий и Скарга, по самому своему образованию и общественному положению, легко пролагали себе путь в домы богатых людей и магнатов. Везде, куда ни являлись отцы, они старались заводить речь о предметах веры и своею ученостию, красноречием, иногда ловкими и победоносными состязаниями с иноверцами действовали на совесть слушателей и увлекали их сердца. Жил в Вильне родной брат знаменитого кардинала Гозия по имени Ульрих, человек весьма богатый, но упорный кальвинист. Все усилия кардинала обратить его к римской вере оставались тщетными. Но Варшевицкий своими беседами успел поколебать этого кальвиниста, и он сделался католиком. Еще важнее было обращение Яна Иеронимовича Ходкевича, маршалка литовского, державцы жмудского. Он был внук основателя Супрасльского православного монастыря и сам много лет оставался в православии, а совратившись в кальвинство, считался одним из главных его опор и покровителей. Варшевицкий близко познакомился с этим Ходкевичем еще в Виттембергском университете, где они вместе воспитывались, и, поселившись в Вильне, начал часто посещать дом своего бывшего товарища. Все усилия хитрого иезуита были направлены к тому, чтобы привлечь на свою сторону такого знатного вельможу, но последний не поддавался и, желая осязательнее убедиться, какая вера истинная, пригласил к себе лучших протестантских богословов и предложил им вступить в прение с Варшевицким и другими иезуитами о таинстве Евхаристии. Этот домашний диспут возобновлялся несколько раз и иногда продолжался сряду до пяти часов. Наконец, Ходкевич признал протестантов побежденными, попросил себе латинского Катехизиса и чрез несколько дней принес в руки папского нунция кардинала Коммендония свое исповедание веры, совершенно латинское, торжественно принял (1572) католицизм и акт своего обращения велел напечатать и распространить по всему краю. Вскоре иезуиты торжествовали новую и приятнейшую для них победу. Главный враг католицизма в Литве и главный насадитель здесь кальвинизма князь Николай Радзивилл Черный (1565) оставил четырех сыновей, из которых Николаю - Христофору было 16 лет, Юрию - 9, Альберту - 7 и Станиславу - 6. Все они были реформатского исповедания и воспитывались сначала в виленской школе, а потом в Лейпцигской академии. За старшим из них, Николаем, прозванным Сироткою, иезуиты начали следить еще со смерти его отца и незаметно окружали неопытного юношу повсюду во время его путешествий по Франции и Италии, стараясь колебать его веру. По возвращении на родину он подпал здесь под влияние знаменитого Скарги, который своими проповедями и увещаниями окончательно увлек его и заставил принять латинство (1574). Второй брат, Юрий, по возвращении из Лейпцигской академии нашел в отцовском доме большие перемены: здесь вместо кальвинской молельни существовала уже великолепная католическая часовня и главное общество составляли отцы иезуиты. Юноша не раз вступал с ними в споры, но чувствовал себя всегда побежденным и скоро последовал примеру брата.

Юрий отправился в Рим, а престарелый бискуп Виленский Протасевич по совету иезуитов объявил (17 мая 1574 г.) в своем капитуле, что желает назначить князя Юрия Радзивилла, намеревающегося вступить в духовное звание, своим коадъютором, и чрез год (4 июля 1575 г.) папа Григорий XIII действительно определил этого юношу, едва имевшего девятнадцать лет, Виленским епископом-коадъютором. В этом году приняли католичество и два младшие брата, Альберт и Станислав. Обращение к латинству четырех братьев Радзивиллов имело особенную важность уже потому, что они принадлежали к знаменитейшему тогда роду литовских вельмож и своим примером могли увлечь многих, а еще более потому, что, владея многочисленными имениями, в которых отец их старался утвердить кальвинство, они немедленно изгнали из этих имений реформатских пасторов и их церкви передали ксендзам. Совершались тогда под влиянием иезуитов обращения к латинству и других, менее знатных, лиц. Один Варшевицкий обратил в разное время более ста человек. Про Скаргу же рассказывают следующий случай: однажды, когда Скарга проходил по улице, на него напал некто Войцех Слеповронский, ярый кальвинист, из придворных виленского воеводы Николая Радзивилла Рыжего, и, не довольствуясь ругательствами, которыми осыпал иезуита, прижал его своею лошадью к стене и даже будто бы ударил по голове саблею. Скарга ничего не отвечал, а только поклонился и пошел своею дорогою. Свидетелей было немного, но они тотчас разгласили об этом по всему городу. Бискуп Валериан хотел предать виновного суду, Скарга упросил вовсе не начинать дела. На другой день Слеповронский по приказанию воеводы Радзивилла явился к Скарге просить прощения; Скарга принял своего оскорбителя ласково, побеседовал с ним с кротостию и простил его совершенно. Все это происшествие произвело в Вильне на всех глубокое впечатление, и тогда же (1575) 67 разноверцев, между ними и один пастор, уже двенадцать лет бывший в духовном сане, обратились к римской вере.

С самого прибытия иезуитов в Вильну здешние протестанты очень хорошо понимали, какая опасность угрожала им, и старались принимать свои меры. Прежде всего пытались они соединиться между собою, чувствуя, что главная причина их слабости заключается в их разделении на секты и постоянной внутренней борьбе. С этою целию в марте 1570 г. кальвинисты и лютеране составили в Вильне Собор, на котором после долгих споров, уступая давлению своего главного покровителя Николая Радзивилла Рыжего, утвердили между собою соглашение, но это соглашение было только наружное. А в апреле того же года некоторые представители литовских протестантов отправлялись на Собор, бывший в Сандомире, и вместе с польскими кальвинистами, лютеранами и моравскими братьями заключили союз против католиков, который, однако ж, вскоре был нарушен лютеранскими пасторами. Пытались ученые протестанты в Вильне, как мы упоминали, делать открытое нападение на иезуитов и вызывали их на диспут, но должны были уступить. Тем менее могли они успешно состязаться с своими противниками другим каким-либо оружием. Имели у себя протестанты ученых и красноречивых проповедников, но не имели таких, какими были у иезуитов Скарга и Варшевицкий, увлекавшие толпы. Равно не имели ни такого, как у иезуитов, пышного и торжественного богослужения и церемоний, еще более увлекавших народные массы, ни такого могущественного средства действовать на совесть верующих, каким служил для иезуитов конфессионал. В прежнее время, особенно при Радзивилле Черном, протестанты много могли рассчитывать на короля Сигизмунда Августа, столько покровительствовавшего им, но в последние годы своей жизни под влиянием сестры своей Анны, ревностной католички, и ее любимца Варшевицкого король видимо склонился на сторону латинян и стал более благоприятствовать иезуитам. По всему этому, не помышляя уже о каких-либо наступательных действиях на своих врагов, протестанты заботились только, как бы охранить себя от них. По смерти Сигизмунда Августа (1572), когда в Варшаве собрался конвокационный сейм для распоряжений об избрании нового короля (в генваре 1573 г.), протестанты употребили все усилия, чтобы на сейме утверждена была конституция о веротерпимости во всем Литовско-Польском государстве, о равенстве пред законом всех христианских исповеданий, и эта Варшавская конституция, хотя утвержденная только большинством сейма, служила потом для диссидентов главною опорою при защищении ими своих прав. По избрании на литовско-польский престол Генриха, герцога Анжуйского, протестанты, несмотря на все противодействия католиков, своею стойкостию вынудили нового короля при самой коронации (21 февраля 1574 г.) утвердить клятвенно Варшавскую конституцию и тем оградить свободу их вероисповедания и права. Когда Генрих бежал во Францию и на место его избран был Стефан Баторий, герцог Семиградский, протестанты могли радоваться, зная, что дотоле он покровительствовал их единоверцам, но Баторий по политическим видам еще пред коронованием своим (1 мая 1577 г.) открыто объявил себя католиком и хотя потом, не колеблясь, подписал условия веротерпимости, предложенные ему диссидентами, и утвердил своею присягою, но всегда оказывал предпочтение католикам и особенно иезуитам. В 1577 г. бискуп Валериан Протасевич донес королю, что в Вильне покупаются или уже куплены дома или дворцы с тою целию, чтобы открывать в них училища, устроять храмы (delubra), учреждать отдельные собрания, вопреки юрисдикции Виленского епископа, которому принадлежит попечительство о храмах и школах, и без соизволения короля. Поэтому Стефан Баторий дал приказ (27 марта) канцлеру великого княжества Литовского, воеводе виленскому Радзивиллу Рыжему, чтобы никто, какого бы он ни был достоинства и звания, не строил и не старался строить публично и приватно никакого нового храма, дома или двора для открытия школ и собраний в городе Вильне, а в построенных домах не заводил школ или каких-либо необычных собраний под страхом утраты этих домов и уплаты в казну десяти тысяч коп грошей и чтобы канцлер вписал этот приказ в городские акты и опубликовал для всеобщего сведения, "сохраняя мир между диссидентами в вере и тем не менее не дозволяя им воздвигать и учреждать никакой новой школы, храма или дома для упомянутых собраний". Такой приказ королевский тем более должен был поразить Радзивилла и всех виленских протестантов, что, кажется, был направлен прямо против самого Радзивилла, который только за месяц пред тем (15 февраля) продал своим единоверцам за восемь тысяч коп грошей свой Горностаевский двор и плац в Вильне, находившийся подле Покровской православной церкви, с тем чтобы они соорудили там для себя дом и храм, или збор, на вечные времена. Правда, спустя два с половиною года король, уступая просьбе Радзивилла, утвердил (20 октября 1579 г.) и продажу его Горностаевского двора и плаца кальвинистам, и постройку их храма, но для католиков и иезуитов сделал тогда гораздо более. По ходатайству бискупа Валериана, маршалка Яна Ходкевича и самих иезуитов Баторий еще в 1578 г. (7 июля) дал их коллегии диплом, составленный Яном Димитрием Соликовским, впоследствии архиепископом Львовским, на звание академии с правом производить бакалавров, магистров, лиценциатов и докторов свободных наук, философии и богословия. Вожди кальвинизма в Вильне очень встревожились, когда услышали, что король подписал грамоту об академии; они явились к нему и упрашивали его не издавать этой грамоты, называя ее стеснением для своих прав и вероисповедания, но все было напрасно. Канцлер Радзивилл не согласился приложить к грамоте печать, и вице-канцлер Евстафий Волович колебался приложить, но когда король пригрозил ему удалением от должности, печать немедленно была приложена. А в 1579 г., апреля 1, Баторий не только подтвердил Виленской академии все прежние ее права, но и сравнял ее с Краковскою академиею и испросил для первой чрез посла своего Димитрия Соликовского утвердительную грамоту (29 ноября 1579 г.) папы Григория XIII. Так завершилось первое десятилетие пребывания иезуитов в Литве. Вызвавший их бискуп Валериан скончался в конце того же 1579 г., и Скарга, обращаясь впоследствии к памяти его, не без самодовольства спрашивал: "Поведай нам, Валериане, какова была Вильна в то время, когда католическому священнику едва можно было показаться на улице и когда католик был такою редкостию во всем великом княжестве Литовском, особенно между панами". В это десятилетие иезуиты прочно утвердились в Вильне, одержали несколько побед над протестантами и обеспечили себе дальнейшие победы над ними.

В это же десятилетие начались и первые успехи иезуитов между православными, хотя пока еще мало заметные. В иезуитскую коллегию, или гимназию, так скоро прославившуюся, охотно отдавали своих детей и православные родители. Один из них, кастелян брацлавский Василий Загоровский, в 1577 г. написал в своем завещании, чтобы его малолетних сыновей прежде всего обучали русской грамоте и письму у какого-либо ученого дьяка, потом пригласили в дом степенного бакалавра, который бы научил их латинскому языку, а наконец отдали их "до Вильни к езуитом, бо там фалят детям добрую науку" Княгиня Чарторыйская уведомляла князя Курбского, что сын ее в страхе Божием и в правоверии праотеческом утвержден, имеет охоту к священным писаниям и что она думает послать его для дальнейшего образования в Вильну к отцам иезуитам. Курбский отвечал: "Намерение твое похвально, но не хочу от тебя утаить, что многие родители как княжеских родов, так и шляхетских и честных граждан отдали было туда своих детей для обучения свободным наукам, а иезуиты, еще не науча их, едва не всех, в их неразумном возрасте, своими хитрыми внушениями отлучили от правоверия и перекрестили в свое полуверие, например, сыновей князя Крошинского и других. Потому многие отцы опять отобрали от них своих детей, ибо они (иезуиты) ненавистники и великие противники нашему правоверию и называют четырех патриархов Восточной Церкви схизматиками, т. е. раскольниками, между тем как сами-то и суть истинные схизматики с их папою и со всеми кардиналами". Совращая православных детей, иезуиты старались совращать и взрослых. Едва прошло три-четыре года со времени прибытия Скарги в Вильну, как он издал здесь, в типографии обращенного им к латинству князя Николая Христофора Радзивилла на польском языке сочинение под заглавием: "О единстве Церкви Божией под единым пастырем и о греческом отступлении от этого единства, с предостережением и увещанием русским народам, держащимся греков" (1577). В предисловии к сочинению он, между прочим, говорит: "Когда я, по обязанности и ради святого послушания, произносил здесь, в Вильне, несколько проповедей об этом предмете и многие из лиц греческого закона прислушивались к ним, то некоторые сочли нужным, чтобы я изложил все это на бумаге для печати". Следовательно, уже в то время иезуиты громили в своих проповедях не одни протестантские секты, но и православие и многие из православных не отказывались слушать эти проповеди. Для того чтобы сочинение могло иметь более успеха между русскими, Скарга посвятил его знаменитейшему из них, князю Константину Константиновичу Острожскому, которому сделался известным еще в бытность свою львовским каноником. В своем обращении к князю Скарга просил его окончить дело единения (унии) русских народов с Римскою Церковию и что он как "первый в греческом законе" и энатностию рода, и усердием к вещам Божественным, и славою добродетелей, и великим могуществом употребит на то все свои силы, так как, прибавлял хитрый иезуит, "Господь благоволил и старшего сына вашего Януша привести к единству св. Церкви". А Януш действительно незадолго пред тем, к крайнему огорчению отца, увлечен был в латинство иезуитами, находясь при дворе немецкого императора Максимилиана II для изучения ратного искусства.

В самом сочинении, в первой части Скарга старался доказать, что единая истинная Церковь Христова, вне которой невозможно спастись, есть Церковь Римская, что Христос поставил в Церкви своей единого верховного пастыря и главу - апостола Петра, что Римский папа есть преемник этого апостола и глава Церкви, что он всегда имел верховную власть над всею Церковию, созывал Вселенские Соборы, ставил и низлагал патриархов и пр. Во второй - рассматривал ряд мнимых отступлений Греческой Церкви от Римской в продолжение веков, начиная со Второго Вселенского Собора, и вместе ряд попыток к воссоединению с нею до самой последней Флорентийской унии - эта вторая, историческая, часть самая обширная. Наконец, в третьей части излагал убеждения и указывал меры к соединению русских с Римскою Церковию. Под этим соединением Скарга разумел не какую-нибудь новую унию, с новыми условиями, но именно унию Флорентийскую: он прямо говорил русским, что для унии с Римом им нужно только признать главенство папы и покориться ему и принять все члены римской веры, а греческие или, русские обряды, и церемонии, не противные вере, останутся неприкосновенными (ч. 3. Раздел 6). Рассуждая о мерах к воссоединению русских с Римскою Церковию, Скарга писал: "Много бы нам помогли совещания, доброе обхождение и товарищество с русскими владыками и объяснения с панами греческого закона. Если бы мы были внимательны, давно бы имели у себя русские школы, пересмотрели бы все русские книги и имели бы своих единоверцев, опытных в славянском языке. Следовало бы переводить для русских на польский или русский язык сочинения, сюда относящиеся, чтобы они яснее могли видеть правду. Хорошо бы посылать к главнейшим панам русским наших ученых, которые показывали бы им заблуждения их веры... Весьма важно было бы, если бы и паны закона русского, а особенно митрополит с владыками, о том вместе потолковали... и составили свой сеймик, пригласив на него и ученых католиков, которые могли бы в глаза им сказать потребные речи" (ч. 3. Гл. 8). Таким образом, еще в 1577 г., в первом своем сочинении об унии Скарга уже довольно ясно начертал ту программу, которой следовали впоследствии иезуиты при действительном введении унии. Это сочинение Скарги, послужившее прототипом для всех других таких же сочинений, написанных потом иезуитами и униатами, и отличавшееся, по крайней мере кажущеюся, историческою ученостию и красноречием, могло производить глубокое впечатление на русских, почти вовсе не знакомых с церковною историею. И автор не без основания рассчитывал на успех своей книги, посвящая и рекомендуя ее князю Константину Острожскому. Но надежды Скарги не исполнились. Князь Константин не совратился его книгою сам и не захотел способствовать чрез нее совращению других, а пожелал, чтобы на нее было написано опровержение. К сожалению, не находя, вероятно, между православными ученого человека, он поручил это дело какому-то антитринитарию Мотовиле. Мотовило не упустил случая поместить в своем опровержении и свои еретические мысли. Курбский, которому князь Константин прислал и книгу Скарги, и книгу Мотовилы, будучи крайне недоволен последнею, отослал ее назад и старался сам, насколько мог, писать небольшие сочинения против иезуитов и распространять между православными. Так, к княгине Чарторыйской он писал: "Посылаю тебе вместо малого подарка лист, нами написанный, которым мы отчасти отвечали против дерзновения иезуитов, обороняя наше правоверие... давай тот лист читать и списывать правоверным, ибо в том нужда". Да и самая "История Флорентийского Собора", весьма краткая, но изложенная с православной точки зрения, написана Курбским, может быть, против такой же истории, помещенной в книге Скарги, но изложенной с римской точки зрения. Нашлись между русскими и такие, которые скупали экземпляры книги Скарги и жгли их, по крайней мере, в этом уверял сам Скарга при втором издании своего сочинения в 1590 г. Но с другой стороны, он удостоверял тогда, что книга его многим русским принесла пользу, раскрыла им глаза и что многие из них не переставали спрашивать об ней. И еще за десять лет прежде другой знаменитый иезуит, Антоний Поссевин, посетивший Вильну, свидетельствовал папе, что "некоторые русские князья обращены к католической вере".

По отношению к протестантским сектам, несмотря на всю враждебность их православию, русские вследствие сложившихся обстоятельств начали уже теперь принимать совсем другое положение, нежели по отношению к новым своим врагам - иезуитам. Русские знали, что преимущественно протестанты отстояли их гражданские права, как и свои собственные, на сеймах виленском (1563) и гродненском (1568) вопреки латинянам; знали, что протестанты отстояли и религиозные их права вместе с своими на варшавском сейме (1573) вопреки латинянам; русские видели и чувствовали, что у них теперь с протестантами один грозный и сильнейший враг - иезуиты и что для борьбы с этим врагом, для отражения его нападений между ними, русскими, нет ученых людей, тогда как между протестантами таких людей немало, - все это вызывало православных к некоторому сближению с протестантами. И вот мы видим, что главный вождь русских, князь Острожский, - а его пример не мог оставаться без подражания - держал при своем дворе и ласкал протестантских книжников и что одному из них, Мотовиле, он поручил написать опровержение на книгу Скарги, а другому, неизвестному по имени, "преложити на польщизну, лепшаго ради вырозумения", Беседу святого Иоанна Златоуста о вере, надежде и любви, переведенную на славянский язык Курбским (значит, польская речь казалась уже тогда понятнее для русских магнатов в Литве, чем славянская). Правда, такое сближение с протестантами некоторым православным крайне не нравилось и Курбский резко порицал князя Острожского в своих письмах к нему, что он дружится и сообщается с еретиками и призывает их на помощь, что он поручил писать против иезуитов в защиту православия отъявленному арианину Мотовиле и перевесть на польский язык Беседу Златоуста человеку, не только неискусному в науках, но и нечисто толкующему Священное Писание. С другой стороны, и некоторые из протестантов, даже находившиеся в добрых отношениях с русскими, дерзко нападали иногда на их исповедание и с жаром отстаивали свои мнения, как поступил, например, в 1575 г. пан Кадиан Чаплий (у которого еще проживали Феодосий Косой и его товарищ Игнатий) с тем же князем Курбским во время беседы их в доме воеводы волынского князя Богуша Корецкого и потом в письме к Курбскому. Очень возможно, что и теперь бывали случаи совращения русских протестантами, хотя положительных свидетельств об этом нет, но зато известны случаи, когда сами русские пытались обращать протестантов и когда отпадшие в какую-либо протестантскую секту снова делались православными. Так, князь Курбский убеждал одного из вождей кальвинизма, вице-канцлера Евстафия Воловича, возвратиться к правоверию своих отцов, часто посылал ему Беседы Златоуста для утверждения в церковных догматах и указывал старцу на его седины и на бедствия отечества во время бывшего тогда междуцарствия (1575 - 1576), призывавшие к покаянию, хотя и не имел успеха. А один из молодых волынцев, некто пан Федор Бокей, увлекшийся было в протестантство, снова принял родное исповедание, к общей радости православных, и Курбский писал ему наставления, как беречься на будущее время от сетей ереси. Гваньини, служивший около того времени воинским начальником в Витебске, свидетельствует: "Хотя некоторые вельможи России, подвластной польскому королю, следуют лютеранскому и Цвинглиеву учению, но весь народ и большая часть магнатов и благородных твердо содержат веру, издревле принятую по обряду греческому".

Обратимся теперь к другим делам православной Литовской митрополии, совершавшимся в рассматриваемое нами десятилетие.

Митрополит Иона III Протасевич едва вступил на первосвятительскую кафедру, как показал себя пастырем весьма ревностным и попечительным. Он послал к королю Сигизмунду Августу, находившемуся на гродненском сейме, грамоту, в которой изложил целый ряд просьб о нуждах своей Церкви и духовенства, и тогда же получил от короля ответы, составленные на сейме (25 июня 1568 г.). Замечательны особенно две просьбы митрополита, каких прежде мы никогда не встречали. Он желал искоренить одно из самых главных зол, от которых страдала Западнорусская Церковь, и просил короля, чтобы ни в великом княжестве Литовском, ни в русских княжествах, принадлежащих к Короне, духовные достоинства не были даваемы людям светским и чтобы, если кто из светских получит духовное достоинство и в течение трех месяцев не примет духовного сана, епископы в своих епископиях, а архиепископ в своей архиепископии могли отбирать у таковых достоинства и хлебы духовные и отдавать людям духовным. Король изъявил свое согласие на эту просьбу, признавая ее справедливою, но прибавил, что у тех, кто не захочет принять на себя духовного сана, не сами владыки и митрополит имеют отбирать духовные достоинства и отдавать другим, а должны немедленно извещать о том короля, и он, отбирая у таковых достоинства, будет отдавать иным, по своей господарской воле, кому захочет. Вторая просьба митрополита, вероятно, возбуждена была современными обстоятельствами. Еще в 1563 г., на виленском сейме, Сигизмунд Август вопреки Городельскому постановлению совершенно уравнял православных дворян в своем государстве по гражданским правам с дворянами римской веры и предоставил тем и другим одинаковую возможность занимать всякие должности, даже сенаторские, и это же самое подтвердил теперь вновь на гродненском сейме. Естественно было ожидать, что король не откажется уравнять точно так же и православных архиереев по гражданским правам с архиереями латинскими.

И вот, митрополит Иона осмелился просить, чтобы по тому примеру и обычаю, как бискупы римского закона имеют место и голос в королевской лавице (сенате), и владыки греческого закона могли иметь место и голос в той же королевской раде, как имели предшественники его, митрополита, православные архиепископы. Трудно предположить, чтобы Иона позволил себе высказать здесь пред королем совершенную ложь, ссылаясь на своих предшественников, если бы по крайней мере некоторые из них (например, Григорий Болгарин, Мисаил, Иосиф Болгаринович, угодные латинянам) не заседали иногда в королевской раде, хотя прямых свидетельств о том неизвестно. Сам ли Сигизмунд Август не хотел дать православным владыкам столь важное преимущество или он не встретил согласия на то со стороны сейма, только на эту просьбу последовал ответ: "Его королевская милость отлагает то до иного времени".

Другие просьбы митрополита Ионы, довольно обычные, касались судебных и имущественных прав православных архиереев и всего духовенства. Митрополит просил: а) чтобы король выдал грамоты ко всем обывателям в его государстве с строгим запрещением светским особам вступаться в справы и суды, принадлежащие духовным особам; б) чтобы владык и прочее духовенство по церковным имениям не позывали до вряду (суда) замкового и земского, а судил их сам король, опеке и обороне которого подлежат церковные наданья (пожалованные имения); в) чтобы все стародавние церковные наданья, которые несправедливо, силою забраны многими лицами у церквей Божиих, были возвращены им, каждой по принадлежности, властию короля и г) чтобы все имения архиереев и прочего духовенства по королевским грамотам, чрез верных особ были описаны, обмежеваны и ограждены. На первую просьбу последовал ответ: грамоты о том из королевской канцелярии выданы будут. На вторую: когда дело будет касаться имений, пожалованных самим королем, тогда духовные будут вызываться на суд к королю, а в делах по всем другим имениям будут вызываться в тот суд, в какой следует по Статуту. На третью просьбу: митрополит и владыки имеют указать королю таких лиц, равно и то, когда и что ими взято. На четвертую: король отлагает это до полного сейма, имеющего быть для обывателей великого княжества Литовского с обывателями Польской Короны.

В остальных своих просьбах митрополит касался самого себя и своей епархии. Он просил, чтобы архиепископство Галицкое, по старовечному обычаю, отдано было в его руки и справу: видно, викарий, епископ Львовский, совсем отбился от рук своего архипастыря. Король отложил это, как и дело об обмежевании церковных земель, до полного сейма. Митрополит жаловался королю на виленских граждан, что они забрали к себе грамоты, принадлежащие архиепископии, на пожалованные ей земли и фундуши, и просил, чтобы те грамоты по приказанию короля были у них отобраны. Король предложил митрополиту требовать от мещан те грамоты судебным порядком. Митрополит доносил, что в Новогрудке (его постоянной резиденции) пред тем было десять церквей, имевших стародавние наданья и фундуши, но при производившемся уволочном измерении земель все люди, и земли, и пожитки от тех церквей отобраны и взамен им ничего не дано, так что некоторые церкви опустели, а потому бил челом господарю, чтобы он велел из своих собственных, господарских земель новогрудских отвести для церквей двадцать уволок и в каждой уволоке по два морга сеножати да по два морга леса, а в городе дать попам и церковным служителям свободные домы и огороды. Король отвечал, чтобы ему представлена была точная ведомость, где и что взято и кто и когда взял, а потом он поступит по своему усмотрению.

Какие были последствия изложенных просьб митрополита, по крайней мере некоторых, и ответов короля - это начало обнаруживаться скоро. Король дал обещание митрополиту разослать грамоты о неприкосновенности духовных справ и судов и действительно исполнил. Одна из таких грамот сохранилась, именно данная луцкому и браславскому старосте князю Богушу Корецкому (23 декабря 1568 г.). Из нее прежде всего узнаем, по какому поводу митрополит просил об этом. Он написал к королю на гродненский сейм, что считает весьма нужным, по долгу своего пастырства объехать и обозреть все монастыри и церкви в своей архиепископии, увидеть, как служители Церкви исполняют каждый свои обязанности, устроить, где окажется нужным, чин и порядок в духовных справах и судах, а как сам он при множестве церковных дел не может быть везде, то намерен послать для того в разные места своих посланцев, для беспрепятственной деятельности которых и необходимы королевские грамоты. Изложив все это в грамоте к князю Корецкому, король приказывал ему, чтобы он во всем повете Браславском и Винницком ни сам не вступался ничем в справы и суды духовные и никого не допускал вступаться, чтобы всем архимандритам, игуменам, протопопам, десятинникам, попам и вообще всему духовенству и мирянам велел оказывать по духовным делам всякое послушание посланцам митрополита, и не только посланцам, но и его наместникам, и протопопам, и всем, кого они на то поставят, и чтобы оказывал всем этим лицам с своей стороны всякую помощь, когда они потребуют, и карал непослушных им и непокорных.

Король обещал митрополиту не давать духовных достоинств светским людям и отбирать у них эти достоинства через три месяца, если не согласятся принять духовного сана. Этого обещания король почти вовсе не исполнял. Знаем только, что он отнял виленский Троицкий монастырь у пана Федора Белькевича именно за его несогласие принять духовный сан и пожаловал (15 февраля 1569 г.) самому митрополиту Ионе во внимание к его вполне ревностному пастырскому служению. Но с другой стороны, знаем, что еще в 1568 г. король дал Пинскую и Туровскую епархию пану Андрею Русину-Берестецкому, который и правил ею до самой своей кончины, около половины 1572 г., оставаясь светским паном и нося имя нареченного владыки Пинского и Туровского. Знаем также, что у пана Ивана Борзобогатого-Красенского, который еще с 1567 г. занимал кафедру Луцкую и Острожскую, король не только не отнимал епархии, но, кроме того, пожаловал ему (26 декабря 1569 г.) в пожизненное владение ради его верных заслуг господарю и Речи Посполитой с молодых лет Жидичинский монастырь со всеми селами, фольварками, дворами и доходами. Митрополиту оставалось действовать против этого пана только своими духовными мерами. Несколько раз первосвятитель напоминал ему и убеждал его принять епископский сан, но Красенский не обращал на то никакого внимания. Наконец в октябре 1570 г. митрополит послал пану свою "неблагословенную грамоту", изобразив в ней подробно его непослушание Церкви и высшей церковной власти, и вместе с тем объявил своим окружным посланием всем князьям, боярам и обывателям земли Волынской и всему духовенству Луцкой и Острожской епархий, что нареченного владыку Луцкого и Острожского, пана Ивана Борзобогатого, он, митрополит, "не благословил". После этого только Красенский увидел необходимость согласиться на принятие духовного сана и был посвящен (1571) во епископа, под именем Ионы.

Король указал митрополиту требовать судебным порядком от виленских граждан взятые ими документы на имения митрополии. Но видно, этим путем митрополит ничего не мог добиться и потому продолжал утруждать короля своими просьбами, объясняя, что сами городские власти Вильны, войт, бурмистры и все радцы, забрали те документы еще при покойном митрополите Сильвестре своевольно и без всякого права и с тех пор распоряжаются ими как хотят, требуют митрополитских людей, живущих в Вильне на церковной земле, в свою ратушу, судят их, берут с них оброки и, несмотря на многократные напоминания, не соглашаются возвратить митрополии ее документы. Король послал наконец к названным виленским властям свой лист и своего дворянина Богуша Овсяного, который и отобрал у них документы, принадлежащие митрополии, и передал митрополиту, но многих документов не оказалось, о чем тогда же заявлено было королю и по его приказанию записано в королевские книги (10 февраля 1569 г.). А чрез несколько месяцев по новой жалобе митрополита король подтвердил (1 августа) виленскому войту и всей раде, чтобы они отнюдь не касались людей митрополичьих, живущих на церковной земле в Вильне, не подчиняли их своей власти и суду, а оставили их, как было всегда, под властию митрополичьего наместника.

Король указал митрополиту представить ведомость, где и что взято у новогрудских церквей и духовенства при уволочном размежевании земель, и обещался поступить по своему усмотрению. Когда требуемая ведомость была представлена митрополитом, король в точности исполнил его просьбу по этому предмету, изложенную нами прежде, именно: приказал (грамотою от 15 февраля 1569 г.) новогрудскому воеводе Павлу Ивановичу Сапеге взамен земель, отобранных при межевании у новогрудских церквей на королевский замок в Новогрудке, выделить из королевских земель замка 20 уволок пашни да к каждой уволоке по два морга сеножати и по два морга леса, всего 80 моргов, а в городе отвести домы и огороды для духовенства тех церквей. Митрополиту же предоставил, чтобы он сам распределил все эти земли, домы и огороды между новогрудскими церквами и духовенством.

Заботился митрополит Иона о виленских церквах, и в частности о своем кафедральном Пречистенском соборе, а также о своем Троицком монастыре и других своих владениях. Некоторые из виленских бурмистров, радцев, лавников и мещан русской веры еще при митрополите Сильвестре, неизвестно по какому праву, забрали в свои руки имущества виленских церквей, Пречистенской, Спасской и других, как-то: золото, серебро, драгоценные камни, перлы, а особенно церковные деньги; также места и домы в Вильне и капиталы, пожертвованные разными лицами на поддержание виленских церквей и при них госпиталей; наконец, даже те деньги, которые бросались в кружки и столпы при церквах, госпиталях и других местах города для пособия бедным. Забрали будто бы с тою целию, чтобы все хранить в целости, а иное употреблять на церкви и госпитали и на дела благотворительности; между тем употребляли только на самих себя, на свои пожитки и обороты. Иные из этих лиц уже умерли, не передав никому забранных церковных вещей и не оставив никакого отчета. Митрополит Иона донес о всем этом королю, и когда король поручил ему же самому расследовать дело во всех подробностях, то митрополит объяснил, почему не может принять на одного себя такого поручения. Тогда король назначил двух комиссаров - брестского воеводу Юрия Тышкевича и смоленского каштеляна Григория Тризну, чтобы они, съехавшись в назначенное время в Вильну к митрополиту, потребовали к себе всех виновных, произвели самое тщательное дознание о забранных ими церковных и госпитальных имуществах, определили, сколько убытку причинили они церквам и госпиталям, отобрали у них все, что еще сохранилось из забранного, и передали по принадлежности. В числе разных даней, какие шли на виленский Пречистенский собор по завещаниям благотворителей, находилась денежная и медовая даь с села или деревни Турец, пожалованная еще в 1486 г. княгинями Зубревицкою и Трабскою. Эта дань за 1567 г. не была внесена жителями. Митрополит Иона отнесся об этом к владельцу села, великому гетману литовскому Григорию Александровичу Ходкевичу, и Ходкевич приказал (19 сентября 1568 г.) своим подданным, чтобы они по стародавнему обычаю сполна заплатили дань посланцу митрополита и за прошлый год, и за истекавший. У виленского Свято-Троицкого монастыря было только два имения, пожертвованные ему (1536 - 1539) князем Матвеем Головчинским. Лучшее из них - Свинтыники постоянно усиливались отнять у монастыря потомки жертвователя, Ярослав и Щастный Головчинские, и держали в своем владении. Митрополит Иона, управлявший теперь Свято-Троицким монастырем, обратился с просьбою к литовскому маршалку Яну Ходкевичу, которому оба названные лица приходились шурьями, чтобы он подействовал на них в пользу обители. И Ходкевич, хотя был уже не православным, а латинянином, написал (4 декабря 1572 г.) письмо к своим родственникам и убеждал их возвратить монастырю отнятое ими имение, говоря, что и сам он недавно был лютеранином и поступал так же, как они, но никогда не видел, чтобы кому-либо принесло пользу отнятое у Церкви. На одно из киевских имений митрополита, на село Толокну, сделал нападение какой-то пан властный Горностай, завладел этим селом и не хотел его возвратить митрополиту, несмотря на грамоты короля; митрополит Иона чрез своего киево-софийского наместника Богуша Гулькевича-Глебовского принес жалобу киевскому воеводе князю К. К. Острожскому. И Острожский два раза писал (8 января 1576 г. и 30 января 1577 г.) князьям, земским врядникам и всей шляхте земли Киевской, жившим около Овруча, чтобы они съехались вместе, отобрали село Толокну у пана Горностая и передали киевскому наместнику митрополита, а два имения Горностая за его вину "привернули" к киевскому королевскому замку.

В 1576 г. митрополит Иона, глубокий старец, почувствовал, что уже не в силах как должно нести всех лежащих на нем высоких обязанностей. И потому решился уступить свое архиепископское достоинство дворянину Илье Иоакимовичу Куче, которого признавал для того годным, удерживая, однако ж, за собою старейшинство в делах духовных до своей кончины, и в этом смысле выдал Илье Куче грамоту за своею печатью и подписью. Куча данную митрополитом грамоту представил королю Стефану Баторию и просил, чтобы он изъявил свое согласие и пожаловал ему митрополию Киевскую и Галицкую, о чем тогда же ходатайствовали и некоторые паны рады. Король, имея в виду, что Иона сам добровольно уступил свое достоинство, и снисходя на ходатайство своих панов рад, дал Илье Куче королевскую грамоту (23 сентября 1576 г.) на митрополию Киевскую и Галицкую, с тем чтобы он, пока жив Иона, правил ею, как они условились между собою, а по смерти Ионы принял ее в свое полное управление, по примеру всех прежних митрополитов. Илия немедленно был произведен в сан епископа митрополитом Ионою и начал свое служение, но едва прошло полгода, как Иона скончался. Тогда король отправил грамоту (апрель 1577 г.) к Цареградскому патриарху Иеремии II, в которой, извещая о кончине митрополита Киевского и Галицкого и о том, что на это достоинство уже назначен им, королем, "смиренный владыка Илия Куча", просил первосвятителя благословить Илию на митрополию Киевскую, и Галицкую, и всея Руси и прибавил: "За что обычную благодарность от нас, как и от предков наших, вы получите", - знак, что за благословление и утверждение Западнорусских митрополитов патриархам всегда посылались деньги или подарки. Время архипастырской деятельности нового митрополита было весьма непродолжительно. Единственным памятником ее остается грамота, которую дал Илия (6 июля 1577 г.) своему киево-софийскому наместнику Богушу Гулькевичу-Глебовскому, уполномочивая его выкупить два принадлежавшие митрополии селища, Филимоновщину и Багринов, на собственные деньги и за то пользоваться доходами с этих имений; в заслугу Гулькевичу митрополит поставил то, что он немало пособил своими деньгами при исправлении великой Софийской церкви в Киеве, и покрыл ее, и обил, вероятно, свинцовыми досками. В следующем году тот же самый софийский наместник Богуш Гулькевич-Глебовский принес от имени митрополита Илии жалобу киевскому воеводе князю К. К. Острожскому на земянина и возного земли Киевской Ермолая Опалиха за то, что люди его по его приказанию напали на проезжавшего атамана или старосту одного имения митрополичьего, Деомида Степановича, избили его почти до смерти, ограбили все, что при нем было, и тем причинили немалый ущерб митрополиту. И князь Острожский послал позывной лист (от 25 октября 1578 г.) к возному Ермолаю Опалиху, чтобы он явился в гродский киевский суд вместе с своими людьми, произведшими разбой и грабеж, и дал ответ в присутствии митрополичьего наместника Богуша Гулькевича-Глебовского. В последний раз упоминается об Илии как митрополите Киевском, и Галицком, и всея Руси в феврале 1579 г.

Из прочих Западнорусских владык того времени известный уже нам епископ Владимирский Феодосий Лозовский по-прежнему воинствовал и своевольничал. В апреле 1569 г. он со множеством своих слуг напал под вечер "разбойным и райтарским обычаем" на проезжавших по большой дороге Петра Лысовского, Федора и Семена Ставецких и первого из них ранил в голову собственною рукою, затем велел всех их бить, ограбить, связать и отвезти в епископский замок под стражу. В июне 1573 г. лично сделал наезд с толпою вооруженных людей на имение Гулевичей, которые тогда же принуждены были принести об этом жалобу. Имения своей кафедры раздавал в управление своим детям и приятелям, а одно из них, по имени Федоровец, даже подарил "на вечность" боярину своему Тимофею. И король хотя заметил, что владыка не имел права дарить так церковное имение, но по просьбе Тимофея утвердил (июль 1572 г.) за ним этот дар, чрез что кафедра навсегда лишилась означенного имения. Заметим еще, что епископ Феодосий носил на руке своей кольцо по примеру латинских бискупов. Другой известный нам владыка, Луцкий и Острожский, Иона Борзобогатый, также своевольно распоряжался своими церковными имениями. Имение Луцкой кафедры Жабче с укрепленным замком он отдал зятю своему Александру Жоравницкому, старосте луцкому, в приданое за своею дочерью. Еще два села - Ставок, принадлежавшее Луцкой кафедре, и Невжин, принадлежавшее Жидичинскому монастырю, - отдал зятю же своему, дворянину Филиппу Водичке "до его живота" - и Сигизмунд Август, всегда благоволивший к Борзобогатому, утвердил (30 мая 1572 г.) такое его распоряжение, с тем чтобы и преемники его не отбирали у Водички данных ему сел до самой его кончины. Замок Хорлуп с относящимися к нему селениями, пожалованный Луцкой епископии еще великим князем Свидригайлом, Иона променял (в 1574 г.) чрез сына своего Василия, королевского секретаря, князьям Радзивиллам, детям Николая Черного, на имение Фалимич, получив от них полторы тысячи золотых придачи в пользу сына Василия, между тем как село Фалимич и вполовину не стоило хорлупского имения, а для благовидности исходатайствовал (5 сентября 1574 г.) на эту мену разрешение короля Генриха. В Львовской епархии по смерти епископа Арсения Балабана (в начале 1569 г.) тотчас началась борьба из-за архиерейской кафедры. Сын покойного, Григорий, считал ее своею в силу еще прежде полученной королевской грамоты. Но арцибискуп Львовский Станислав Шломовский, вспомнив свое давнее право назначать наместников Киевского митрополита в Галиции, представил королю своего кандидата для занятия этой кафедры, какого-то Ивана Лопатку-Осталовского, имевшего уже пресвитерский сан. И король послал старостам львовскому и галицкому свою грамоту (16 июня 1569 г.), в которой объяснял, что хотя прежде он обещал покойному владыке Арсению Балабану предоставить занимаемое им владычество его сыну Григорию, но обещал по неведению права, заявленного теперь Львовским арцибискупом, и потому приказывал теперь ввести Ивана Лопатку, как во Львове, так и в Галиче, в управление Львовскою епархиею и отнять ее у Григория Балабана. Во Львове Лопатка действительно был введен, и ему переданы были как кафедральная церковь святого Георгия, так и епископские имения. Но лишь только приступили к тому же в Галиче, Григорий Балабан оказал сопротивление, и львовский староста остановил дело. Король строго подтвердил старосте (1 августа), чтобы он непременно исполнил возложенное на него поручение. Но в то время как староста с несколькими свидетелями и Иваном Лопаткою вновь прибыл в галицкий кафедральный монастырь Крылос, и убеждал здесь монахов повиноваться Лопатке как своему законному архипастырю, и требовал от них монастырские ключи для передачи ему, внезапно явился Григорий Балабан и, протестуя, говорил, что он, по воле короля, законный пастырь Львовской епархии, что управляет ею уже более трех лет, представил на то подлинную королевскую грамоту, прежде полученную, и заявил, что на днях, именно 6 августа, он исходатайствовал себе от короля еще новую, подтвердительную грамоту на Львовское владычество. Староста и вся комиссия опять остановили дело ввиду заявленных королевских грамот. Не довольствуясь этим, Григорий Балабан отправился во Львов и с своими сообщниками выгнал Ивана Лопатку из архиерейских палат и владений. А когда по приказанию короля местный староста начал вновь вводить в львовской кафедральной церкви Ивана Лопатку в управление епархиею в присутствии многих свидетелей и самого арцибискупа, тогда Григорий Балабан, находившийся тут же, с бранью бросился на Лопатку и не дал старосте ключей от церкви. Чтобы положить конец столько прискорбной борьбе, которой сам же был виною, король велел митрополиту Виленскому Ионе рукоположить Ивана Лопатку в сан епископа Львовского и по рукоположении, объявляя об этом (15 августа 1570 г.) всем жителям Галицкой Руси, приказывал им признавать Лопатку за действительного владыку, поставленного митрополитом, а львовскому старосте подтверждал защищать и охранять новопоставленного владыку от обид и притеснений со стороны Григория Балабана. Но последний не унимался и продолжал вести тяжбу с Лопаткою из-за Львовской кафедры еще более пяти лет до самой его кончины. После того львовский староста сам, своею властию ввел Григория Балабана (1576) в управление Львовскою епархиею как законного архипастыря на основании прежней грамоты, данной ему покойным королем Сигизмундом Августом. Принял ли теперь Григорий Балабан епископский сан с именем Гедеона или еще несколько времени оставался светским владыкою, неизвестно. На кафедру Пинской епархии по смерти нареченного владыки Андрея Русина избран был протопоп замкового Дмитриевского собора в Пинске Кирилл Семенович Терлецкий, и избран не королем, как бывало прежде, а панами радами - это случилось, вероятно, в междуцарствие после бегства из Польши короля Генриха. Сами паны рады дали Кириллу и грамоту на Пинскую епископию и на все принадлежащие ей имения, сами и отправили его с своею грамотою к митрополиту Ионе, который и рукоположил его во епископа. А когда на престол польский взошел Стефан Баторий, епископ Кирилл испросил себе (8 июля 1576 г.) подтвердительную королевскую грамоту на данное ему панами радами владычество Пинское и Туровское. В 1578 г. он жаловался королю, что владельцы населенных имений в Пинской епархии отнимают у него из-под власти и суда всех попов и людей православной веры и не позволяют ни ему, ни его протопопам и слугам въезжать в эти имения для духовных дел, а сами вступаются в духовные справы и суды, несмотря на данную еще прежде королевскую грамоту, запрещавшую им такое своеволие. Король дал подтвердительный универсал к землевладельцам Пинской епархии, чтобы они не вмешивались в духовные справы и суды и не стесняли законных прав Пинского владыки. Полоцкая епархия после взятия Полоцка русским войском (1563) не упразднилась, и хотя с того времени в Полоцк присылались архиепископы из Москвы, называвшиеся Полоцкими и Великолуцкими, но и в Литве после некоторого перерыва существовали свои архиепископы Полоцкие, Витебские и Мстиславские, вероятно жившие в Мстиславле или Могилеве. Таковы были: Варсонофий Валах, неизвестно когда рукоположенный, и преемник его Феофан - Богдан Рпинский или Рыпинский. Последний, из земян Ошмянского повета, был прежде протопопом в Маркове и получил грамоту на Полоцкое владычество и на все его имения от панов рад, вероятно, в период междуцарствия и по их ходатайству возведен в архиерейский сан митрополитом Ионою, а с воцарением Стефана Батория испросил себе у него подтвердительную грамоту (15 декабря 1576 г.). Этот владыка был, видно, большой охотник до управления монастырями: он выпросил их себе почти разом три. Один из них, могилевский Спасский, держал прежде по грамоте Сигизмунда Августа протопоп могилевский Иван, а когда он скончался, то владыка Феофан, получив этот монастырь со всеми его имениями и доходами в свое управление от маршалка земского великого княжества Литовского Яна Ходкевича, поспешил испросить на то утверждение со стороны короля (19 февраля 1578 г.). Два другие монастыря находились в Мстиславле: Николаевский Нагорный и Пустынский. Первый держал по грамоте Сигизмунда Августа Мстиславский поп Евпатий, последний - сын его Матфей.

А как они не хотели принять монашества, то владыка Феофан донес об этом королю и просил отобрать у них оба монастыря и пожаловать ему. Король, ссылаясь на ходатайство подканцлера Воловича, отозвавшегося о Феофане с большою похвалою, действительно предоставил ему (24 июня 1578 г.) тот и другой монастыри со всеми их имениями в пожизненное управление. Нельзя сказать, чтобы владыка Феофан нуждался в имениях монастырей для своего содержания, потому что по его просьбе еще в 1577 г. король Стефан Баторий приказал возвратить ему все владения Полоцкой кафедры, присвоенные разными лицами после взятия Полоцка, в тот промежуток времени, пока кафедра оставалась вакантною.

Раздача православных монастырей светским лицам никогда еще, кажется, не совершалась так часто, как теперь. Шесть из них были розданы Сигизмундом Августом в последние годы его жизни. Гродненский Коложский монастырь, и без того разоренный, он отдал гродненскому подкоморию пану Павлу Котовичу (12 августа 1568 г.), который и распоряжался им двенадцать лет; Заручайский Успенский в овручском замке - писарю земли Киевской шляхтичу Богухвалу Павше (17 июня 1570 г.) в пожизненное владение, с тем чтобы он держал от себя в монастыре духовное лицо в качестве игумена; минский Вознесенский - дворянину Ивану Ивановичу Баке. Но этот Бака держал монастырь так небрежно, что в нем не осталось ни чернеца, ни священника и богослужение совсем прекратилось, а принадлежащее монастырю село Тростенец уступил князю Петру Горскому, и потому брестский воевода Гавриил Горностай признал нужным отобрать (1576) монастырь у Баки. Киевский Межигорский монастырь король сперва (1571) пожаловал было своему писарю Евтихию Высоцкому только в пожизненное владение, а потом (1572) по его просьбе и "на вечность", в потомственное владение. Еще два монастыря, Дерманский и Чернчицкий Спасский, отданы были (1571): первый - королевскому земянину Михаилу Игнатовичу Дчусе, а последний - вельможному пану стольнику Дорогостайскому, но оба эти монастыря по смерти Сигизмунда Августа отобраны были (1574 - 1575) киевским воеводою князем Константином Константиновичем Острожским у названных панов, конечно, за нерадивое или разорительное управление. Король Стефан Баторий отдал монастыри: кобринский Спасский, который держал дотоле какой-то Василий Григорьевич, - дворянину Николаю Кирдеевичу в пожизненное управление (1576); минский Троицкий, бывший пред тем в держанье какого-то Артемия Червяцкого, - дворянину Богушу Невельскому в пожизненное же управление (1576); Черейский Троицкий, основанный еще около половины XV в. Смоленским епископом - митрополитом Мисаилом, - одному из потомков его, подляшскому зоеводичу Ивану Сапеге (1578), который предъявил грамоты, что монастырем этим всегда владели его отец и дед. А минский Вознесенский монастырь, отобранный (1576) у дворянина Баки, переходил затем в самое короткое время три раза из одних рук в другие. Сначала Баторий отдал его дворянину Богушу Невельскому и вскоре потом по просьбе Невельского, пожелавшего уступить монастырь земянину Минского повета Стефану Достоевскому, утвердил (7 сентября 1577 г.) за этим последним. Когда же митрополит Киевский Илия Куча, каштелян минский Ян Глебович и некоторые минские шляхтичи донесли королю, что Стефан Достоевский даже не греческого закона, держит монастырь только для своего пожитку и в монастыре служба Божия никогда не совершается, и просили, чтобы монастырь был отнят у Достоевского и отдан земянину Минского же повета Михаилу Рагозе, человеку богобоязненному и в Письме Святом умелому, изъявившему притом желание принять монашество, тогда Баторий, ссылаясь на известное постановление гродненского сейма, объявленное митрополиту Ионе, чтобы светские люди, получившие от короля духовный хлеб, но в течение трех месяцев не захотевшие принять духовный сан, были лишаемы этого хлеба, приказал (17 февраля 1579 г.) взять у Достоевского минский Вознесенский монастырь и отдать Михаилу Рагозе, с тем чтобы он, сделавшись монахом и архимандритом, правил монастырем до своего живота. При передаче этого монастыря Михаилу Рагозе, уже архимандриту (17 ноября), оказалось, до какого жалкого состояния монастырь был доведен. В нем церковь Вознесения Господня, деревянная, была опалая и гнилая; икон в ней находилось одиннадцать старых и слинялых; в алтаре престол, покрытый выбойкою, Евангелие старое, немного обитое медью, потир и дискос оловянные, кадило старое медное; книг - двенадцать месячных Миней, Евангелие учительное, Устав, три Октоиха, Пролог, две Триоди, Требник, Апостол и Псалтирь; две ризы, один епитрахиль; в приделе Благовещения престол ободранный; на колокольне три колокола; все избы и прочие строения в монастыре деревянные, старые, иные без кровли; ограда вокруг монастыря и монастырского сада вся разобрана.

Рядом с раздачею монастырей светским людям, ведшею почти всегда к разорению обителей, совершались иногда и благотворения монастырям, проявлялась и заботливость об устроении их, но только гораздо реже, чем прежде. Княгиня Анна Нелединская записала (10 октября 1568 г.) на трокский Рождественский монастырь два поля в пустоши Янкишки с находившимся там двором, постройками и домашним скотом. Король Сигизмунд Август дал киевским монастырям несколько жалованных грамот, хотя лишь подтвердительных, на прежние их имения и привилегии. Такие грамоты выданы: Киево-Выдубицкому монастырю на владение землею Зверинцем, вновь обмежеванною киевским воеводою Константином Константиновичем Острожским (1568); Киево-Михайловскому на все прежние его имения (1570); Киево-Николаевскому также на все прежние имения (1570) и на право избрания себе архимандрита с благословения и утверждения не киево-печерского архимандрита, как было доселе, а Киевского митрополита (1572); Киево-Печерскому на право держать общину в монастыре и избирать себе архимандрита (1570), на право посылать старцев своих и слуг в московские северские города для сбора дани (1571) и на владение селом Вишенки в Киевском повете (1571). К сожалению, в Печерском монастыре вновь появлялись искатели настоятельского места, и между ними происходила борьба, конечно, не к благу обители. В 1571 г. сильно домогался этого места шляхтич Богдан Шашкович Конюский, ссылаясь на то, что архимандрит Печерского монастыря Иларион Песочинский и братия будто бы добровольно, с согласия киевской шляхты уступили ему перед врядом киевского замка и королевскими ревизорами архимандритство печерское, отдали ему монастырь, и все владения его, и документы на владения и засвидетельствовали это грамотою за своими подписями. Между тем, когда король поручил воеводе русскому, Юрию Язловецкому, сделать на месте дознание, архимандрит Иларион объявил, что своего архимандритства и права на монастырь никогда добровольно не уступал, а что королевские ревизоры отняли у него монастырские документы и грамоты и отдали Конюскому, почему воевода тотчас же и возвратил Илариону настоятельство. Король и рада утвердили распоряжение воеводы особенно потому, что никто и не имел права уступать и передавать Печерский монастырь без ведома и соизволения короля. В 1573 г. по смерти Илариона Песочинского называл себя печерским архимандритом какой-то Иона Деспотович, который и распоряжался монастырским имуществом, но в следующем году печерская братия избрала себе в настоятеля шляхтича Мелетия Хрептовича и просила короля Генриха утвердить избранного, говоря, что настоятельство это по смерти Илариона Песочинского уже немалое время "ваковало", т. е. было не занято. Между тем, пока Мелетий, утвержденный королем (15 марта 1574 г.), еще не успел сделаться действительным архимандритом, в Киеве уже существовал другой нареченный печерский архимандрит, Сильвестр Иерусалимец, которого признавали и братия, и шляхта, и сам воевода князь К. К. Острожский. Когда этот Сильвестр приехал в Минск к митрополиту, вероятно, для посвящения в сан архимандрита, то Мелетий, находившийся там же, может быть, с тою же целию, сделал со множеством слуг нападение на Сильвестра, отнял у него все церковное золото и серебро, и слуг, и коней, и возы, и все, что он имел. Напрасно киевский воевода князь Острожский ходатайствовал (14 марта 1575 г.) за Сильвестра пред могущественным Яном Ходкевичем и просил оказать справедливость; Мелетий, нося уже имя печерского архимандрита, успел выпросить себе подтвердительную грамоту на настоятельство (10 ноября 1576 г.) у нового короля, Стефана Батория, который вслед за тем (13 ноября) издал свой лист ко всем сановникам, шляхте и обителям в государстве, чтобы признавали Мелетия Хрептовича Богуринского законным архимандритом Киево-Печерского монастыря. В том же 1576 г. Баторий пожаловал грамоту запорожским казакам, по которой они имели на Днепре (в 80 верстах ниже Киева) свой город Терехтемиров и свой Терехтемировский монастырь и назывались его "фундаторами и подавцами".

Два сына основателя Супрасльского монастыря, называвшие себя его ктиторами, Григорий Александрович Ходкевич, пан виленский, гетман литовский, и Юрий Александрович Ходкевич, пан трокский, староста пинский, замечая, что в последнее время начали в монастыре происходить нестроения и устав, данный их отцом и митрополитом Иосифом Солтаном, не вполне соблюдался, съехались в монастырь и здесь вместе с архимандритом его Тихоном и всею братиею составили и изложили (2 октября 1568 г.) несколько пояснительных и дополнительных правил, которые назвали своим заветом. В завете, между прочим, было постановлено: а) церковные службы совершать в монастыре по церковному уставу без малейшего от него отступления; б) первоначальный устав монастыря написать на доске и повесить в трапезе, чтобы всем был ведом для руководства; в) деньги и прочие доходы, церковные и монастырские, архимандрит не должен брать к себе и один распоряжаться ими, как велось в последнее время, но все эти деньги и доходы должна принимать в трапезе вся братия вместе с архимандритом, потом вносить в казнохранилище за церковною печатью; точно так же с ведома всей братии должны совершаться и расходы; г) для большего порядка в помощь архимандриту избираются из среды братии шесть человек, с которыми он и правит монастырем, и распоряжается в монастырских имениях; д) в монастыре мясного не есть, хмельного не держать; е) архимандрит не должен иметь стола особо, а есть вместе с братиею в трапезе; ж) в церковь должен приходить к началу всякой службы; з) не должен сам ездить по фольваркам для подбирания пчел и может посещать фольварки только однажды в год; и) монахов, приходящих из чужих монастырей, не избирать ни в келари, ни в экономы и ни на какую монастырскую службу; и) в настоятели монастыря избирать только из своих постриженцев и пр.

Но в то время, когда православные монастыри в Литве, постоянно раздаваемые в управление светским людям, более и более приходили в упадок, когда благотворения монастырям становились реже и реже и лишь немногие, вроде братьев Ходкевичей, показывали иногда некоторую заботливость об устроении их, нашелся человек, который один основал в своих владениях три монастыря. Это был князь Богуш Федорович Корецкий, воевода земли Волынской, староста луцкии, браславский и винницкий. Монастыри, им основанные, были: Корецкий, Маренинский и Городинский. Каждый из них он наделил и обеспечил фундушами, которые и завещал (21 июня 1576 г.) своему сыну и потомкам никогда не отнимать. К сожалению, главный опекун, избранный князем Богушем, над его оставшимися имениями, знатный магнат Ян Ходкевич скоро отдал (29 марта 1577 г.) один из этих монастырей, Маренинский, в пожизненное управление какому-то "пану филозофу" Сисину Калечицкому со всеми отчинами и доходами, хотя, быть может, этот Сисиний, человек "доброй науки в вере закону греческаго", сделался потом и архимандритом обители по примеру двух первых ее архимандритов, упоминаемых в той же грамоте Ходкевича. Встречались тогда между православными и такие, которые если и не основывали монастырей, то устрояли церкви и при них гошпитали и школы. Каштелян брацлавский Василий Загоровский завещал (11 июля 1577 г.) устроить в городе Владимире, при своей фамильной Ильинской церкви гошпиталь на двенадцать человек нищих и недужных и школу, в которой бы местный церковный дьяк обучал детей грамоте и списывал книги для употребления в церкви, а в своем имении Суходолах - построить новую церковь Вознесения Господня и при ней гошпиталь также на двенадцать человек. И на все это, равно как и на содержание приходского духовенства, назначил достаточные средства. О существовании гошпиталей в Луцке упоминает в своем завещании (13 декабря 1569 г.) архимандрит Жидичинского монастыря Иона, который назначил на русский гошпиталь в Луцке пять коп грошей и на лядский три копы грошей.

Хотя при заключении Люблинской унии между Литвою и Польшею было постановлено, что русские и литовцы будут пользоваться всеми правами наравне с поляками и русским будут издаваться указы и грамоты только на русском языке, но скоро начались отступления от этого закона. В 1576 г. все дворяне воеводства Брацлавского писали к королю Стефану Баторию, что к некоторым из них недавно присланы из королевской канцелярии грамоты не на русском, а на польском языке вопреки Люблинской унии и просили, чтобы король приказал впредь выдавать или присылать к ним грамоты из королевской канцелярии не на ином как на русском языке. Опираясь на то же постановление люблинского сейма, русские в Галиции старались и себе исходатайствовать равенство прав с поляками, не жалея для того никаких издержек. И король Сигизмунд Август издал на варшавском сейме, 20 мая 1572 г., грамоту, которою объявлял, что русские в Галиции наравне с прочими жителями имеют право на общественные должности, могут владеть движимым и недвижимым имуществом и вести торговлю, и запретил под страхом пени в 2000 угорских золотых притеснять или преследовать как самих русинов, так и их православное духовенство. Но эта грамота, особенно в городе Львове, не исполнялась поляками. Подтверждали ее потом по просьбе русских король Генрих Валуа (15 апреля 1574 г.) и король Стефан Баторий (26 марта 1577 г.), но без всякой пользы: притеснения русских, несмотря на все их протесты, не прекращались, тем более что сам же Баторий в 1578 г. ограничил права русских, предоставленные означенною грамотою. Все это, впрочем, для многострадальной Галиции было явлением обыкновенным. Но скоро начались притеснения православным не в одной Галиции, но и в великом княжестве Литовском.

В июне 1579 г. кафедру Литовской митрополии занимал уже новый нареченный митрополит, Онисифор Петрович Девоча, или Девочка. Родом он был, как можно догадываться, из галицких дворян и до поступления на митрополию имел в своем управлении, еще по грамоте короля Сигизмунда Августа, Лаврашевский монастырь, который потом удерживал за собою и в продолжение своего митрополитствования. На высшую церковную должность назначен был, вероятно, прямо из светских людей, нимало не подготовленный к ней предшествовавшим служением Церкви, как прежде назначены были Сильвестр Белькевич и Илия Куча: по крайней мере, ни в числе архиереев, ни в числе настоятелей и других духовных лиц того времени имя Онисифора Девочки не встречается. Еще прискорбнее было то, что он возведен был в сан архиерея-митрополита вопреки канонов из двоеженцев, к общему соблазну верующих. А между тем Западнорусская Церковь нуждалась тогда, более чем когда-либо прежде, в пастырях и архипастырях достойнейших как по умственным качествам, так и по нравственным. Враги ее - латиняне, особенно иезуиты, с каждым днем усиливались и усиливали на нее свои нападения. Завязывалась борьба открытая, в которой православные хотя старались принимать все меры для своей обороны, но, достаточно не приготовленные и не имея искусных вождей, поневоле во многом должны были уступать своим противникам.

Доселе деятельность литовских иезуитов сосредоточивалась в Вильне и направлена была преимущественно на подавление протестантства. Теперь они успели утвердиться и в других местах Западнорусского края, и в некоторых почти исключительно для совращения православных. В августе 1579 г. Стефан Баторий осадил Полоцк. При короле и войске постоянно находились иезуиты. Сначала осада шла неудачно от постоянных проливных дождей. По совету иезуитов король приказал служить в лагере молебствия, а сам дал обет основать в Полоцке, как только он будет взят, иезуитскую коллегию. По взятии города (27 сентября) Баторий в благодарность Богу за одержанную победу действительно тотчас же основал там коллегию и костел для иезуитов, отдал им во владение все русские церкви и монастыри в Полоцке, именно восемь церквей и семь монастырей, большею частию разоренных, а вместе и все принадлежавшие им имения. Некоторые из этих имений были расхищены в предшествовавшее смутное время, а три находились в пожизненном владении смоленского каштеляна Зеновича, но король велел назначить комиссию, которая расследовала дело и возвратила иезуитам одиннадцать сел, а в 1583 г. к ним присоединены королевскою грамотою и три села, бывшие во власти Зеновича. Новою своею грамотою (11 апреля 1584 г.) король уступил иезуитам и разные дани, которые прежде шли с пожалованных им крестьян в королевскую казну и на земские повинности. Варшавский сейм 1585 г. утвердил за полоцкими иезуитами все подаренные им православные церкви, монастыри и их имения. Такое действие Стефана Батория было вопиющею несправедливостию. Жители Полоцка почти все были православные, и он оставил им только одну церковь, кафедральную Софийскую, и за одним только владыкою-архиепископом утвердил все прежние его имения, а все прочие церкви и монастыри с их имениями насильно отнял у православных и отдал иезуитам. И для чего отдал? Для того, как сам говорит в грамоте (20 генваря 1582 г.), чтобы они основали семинарию для воспитания юношества, распространяли в схизматических странах католическую веру, устрояли латинские приходы и, следовательно, искореняли православие. Очень естественно, если православные жители Полоцка относились вначале к иезуитам враждебно и противодействовали им, как только могли. Открытая иезуитами семинария, или школа, едва имела до пяти учеников, но вскоре в ней находились уже многие ученики, и в числе их даже дети местного православного владык. В 1582 г., получив под свою власть Ливонию, Баторий лично посетил город Ригу, сопровождаемый иезуитами и принимая меры к восстановлению между жителями страны католицизма, основал и в Риге иезуитскую коллегию при церкви святого Иакова. Эта коллегия, при которой скоро открыта была и школа, назначалась прежде всего для привлечения к латинству местных протестантов, но могла оказывать влияние и на православных, которые имели в самой Риге свою церковь святого Николая, находившуюся в ведомстве Полоцкого архиепископа. Третью коллегию иезуитов и при ней школу основал (1585) в своем имении Несвиже князь Николай Христофор Радзивилл и наделил ее богатыми имениями. Из Несвижа, который находился в Новогрудском воеводстве, иезуиты часто предпринимали путешествия по соседним городам, и особенно в Новогрудок, и в нем одном обратили в латинство до тридцати человек православных. Следует упомянуть и о четвертой коллегии иезуитской, которую основала еще в 1571 г. по совету Скарги, тогда пока львовского каноника, одна польская магнатка, София Одровонж, в своем городе Ярославле, потому что город этот, находившийся в Галиции, в Перемышльской епархии (ныне местечко Люблинской губернии), был окружен сплошным православным народонаселением. Ярославская коллегия имела свои миссии, при латинских бискупах, в городах Львове и Луцке, где также много обитало православных, а ярославская школа, существовавшая при коллегии, по своему устройству принадлежала к числу высших. Но главным местом иезуитской деятельности оставалась Вильна. Здесь кроме академии, которая быстро возрастала и в 1586 г. имела уже 54 иезуита и 700 воспитанников, в руки иезуитов отданы были еще два новые училища, две семинарии. Одна из них, епархиальная семинария, устроена была (1582-1584) Виленским бискупом - кардиналом Юрием Радзивиллом, который на содержание ее пожертвовал несколько своих имений. Другая получила начало по мысли Антония Поссевина. Совершив путешествие в Москву без всякого успеха для католицизма, Антоний пришел к убеждению, что для обращения русских Московского государства к римской вере надобно прежде обратить к ней их единоверцев, живущих в Литве и Польше под властию короля-латинянина, что при этом обращении можно на время дозволить им богослужение на славянском или греческом языке, чтобы они мало-помалу от своих несовершенных обрядов переходили к древним греческим и наконец перешли к обряду латинскому, лишь бы только приняли догматы Флорентийского Собора, и указывал папе Григорию XIII как на первое средство к обращению русских на учреждение двух семинарий: в Риме и в Вильне. В Риме семинария, или коллегия, была учреждена в 1581 г. для молодых людей из греков и других восточных христиан, в том числе и русских, и из нее вышло немало ученых мужей, особенно греков, бывших усердными пропагандистами католицизма и унии между своими прежними единоверцами. В Вильне семинария основана в 1582 г. папою Григорием XIII, обещавшим отпускать на нее ежегодно по 1200 коропатов из собственной казны, и основана собственно для воспитания русских юношей с целию пропаганды между православными обитателями края. Впрочем, эта последняя семинария существовала недолго, потому что, как объясняет сам Поссевин, преемники папы Григория XIII (1585) перестали высылать на содержание ее ту сумму денег, которую назначил и высылал Григорий XIII. Кроме коллегий и других учебных заведений иезуиты старались учреждать церковные братства. Старшее из них, братство Тела Господня, или Евхаристии, основанное по мысли Скарги, как мы видели, еще в 1573 г. при костеле святого Яна, ежегодно совершало в Вильне свою церковную процессию, при особом участии всех отцов иезуитов и их многочисленных питомцев, и всегда привлекало ею толпы народа всех исповеданий. Но никогда эта процессия не отличалась такою торжественностию, пышностию и обстановкою, как в 1586 г., когда она привлекла к себе несметное множество разноверцев даже из окрестных мест Вильны и произвела на них такое впечатление, что многие родители побрали своих детей из протестантской школы и отдали в иезуитскую, а из взрослых вскоре за тем более трехсот человек приняли латинскую веру. Самым важным для себя приобретением в это время считали иезуиты обращение знаменитого впоследствии канцлера Льва Сапеги, который еще в юности, когда воспитывался в Саксонии, изменил православию и принял кальвинство, а теперь, под влиянием Скарги, сделался католиком. В том же 1586 г. учреждено при иезуитском Свято-Яновском костеле братство Марии (sodalitas Mariana), вскоре распространившееся по всей стране. А в 1588 - 1589 гг., когда в Вильне свирепствовало поветрие, образовалось при том же костеле братство милосердия Господня, и члены братства, преимущественно иезуиты, с великим усердием посещали больных, без различия вероисповедания, в домах и гошпиталях, кормили бедных и убогих у своего кляштора, утешали и напутствовали умирающих и не упускали случаев обращать облагодетельствованных ими иноверцев к своему исповеданию, в это время одних православных они обратили пятьдесят три человека. Таким образом, иезуитские братства имели главною своею целию латинскую пропаганду.

Православные ничего не могли противопоставить с своей стороны всем этим коллегиям и семинариям, которые заводили иезуиты в разных местах Литвы и Польши, и, чувствуя потребность в образовании, волею или неволею принуждены были отдавать своих детей в те же училища. Антоний Поссевин сам видел русских детей и студентов из бедного сословия и из богатого в Виленской коллегии-академии и свидетельствовал, что русские обучались также в Ярославской коллегии и Ольмюцкой семинарии. Но, зная по опыту, как видно из отзыва Курбского княгине Чарторыйской о Виленской коллегии, что в иезуитских училищах дети могут потерять веру отцов и затем сделаться проводниками латинства в родную среду, православные начали заботиться об учреждении своих собственных училищ. Доселе мы не встречали никаких следов даже первоначальных школ в Литовской митрополии и ни одного об них свидетельства; теперь находим указания на существование (1572) церковной школы в Турове и на учреждение (1577) такой же школы во Владимире Волынском. А один протестантский писатель (Павел Одерборн), бывший пастором в Ковне, входивший в собеседования с русскими священниками, посещавший Вильну и в Пречистенском соборе видевший богослужение самого митрополита Онисифора, в своем сочинении, писанном в 1581 г., свидетельствует следующее: "Русские всегда имеют при церквах школы; здесь тридцатилетний юноша обучает детей первым начаткам грамоты; алхвавит их весьма похож на древний греческий. Катехизиса не преподают никакого, а предлагают детям только молитвы к Пресв. Деве и св. Николаю, написанные в книгах; впрочем, изучают апостольский Символ, несколько измененный. Затем следуют псалмы Давида, которые они употребляют и днем и ночью". Без сомнения, такие школы мало могли оказывать помощи для противодействия латинской пропаганде: они давали только своим питомцам возможность развиваться и обогащаться познаниями впоследствии чрез чтение книг. Но "князья острожский и слуцкий, - как писал Антоний Поссевин в 1581 г., - имели типографии и школы, которыми далеко и широко поддерживалась схизма", следовательно, школы, уже не первоначальные. О Слуцкой школе дальнейших известий не сохранилось, но Острожская школа, основанная князем Константином Константиновичем около 1580 г., по сношению с Цареградским патриархом и с благословения его, продолжала существовать и действительно была не из первоначальных. В ней обучали не только славянскому языку, но и наукам греческим и латинским. Первым ректором этой гимназии князь определил ученого мужа Герасима Смотрицкого, бывшего дотоле подстаростою каменецким, уважаемого русскими, назначив ему достаточное жалованье и подарив два села, Баклаевку и Борисовку, в Острожском княжестве. Учителем школы был приглашенный князем из Греции известный Кирилл Лукарис, сделавшийся впоследствии Цареградским патриархом. В гимназии воспитывались многие русские юноши как благородного, так и простого звания, и в числе их два сына Герасима Смотрицкого. Острожская школа, при которой тогда же открыта была и типография, называлась не только гимназиею, но иногда даже академиею, как назвал ее в своем сочинении сам Герасим Смотрицкий, и принесла немало пользы православной Церкви в ее борьбе с латинянами - это увидим впоследствии. Не менее принесла пользы православной Церкви в том же отношении и другая школа - львовская. К началу 1586 г. прибыл в город Львов патриарх Антиохийский Иоаким, путешествовавший в Москву за милостынею. Увидев во Львове "нерадение о исправлении в росском роде", первосвятитель дал совет православным жителям завести братство, школу и типографию и известил о том Вселенского патриарха Иеремию. Братство во Львове существовало издавна при городской церкви Успения Пресвятой Богородицы, но оно, видно, не имело определенного устава и прочного внутреннего устройства. Теперь братство испросило себе устав у Антиохийского патриарха и как бы образовалось вновь. Этот устав гласил: 1) всякий желающий вступить в братство, мещанин, шляхтич или кто другой, из жителей города или из сторонних, должен дать вступного в братскую кружку шесть грошей. Живущие в городе братья должны сходиться в братский дом однажды в четыре недели или как случится надобность и давать в четыре недели по полгроша в братскую кружку. А братья, живущие далеко от братства, дают по шести грошей в год. 2) Каждый год братья избирают из среды себя четырех старшин, которые по окончании года и дают отчет пред всеми. Кружка братская должна находиться у старшего из них, а ключ от нее - у младшего. 3) В своих заседаниях, окончив все дела, братья должны читать священные книги и скромно друг с другом разговаривать. 4) Если брат заболеет, не имеющий достатка, братья помогают ему братскими деньгами; если впадет в беду и напасть, ему дают деньги в долг без лихвы; если умрет, все провожают его в церковь и потом до могилы с братскими свечами. 5) Все братья записывают своих родственников в поминник братской Успенской церкви, по которому они и поминаются братским священником, а дважды в год должны совершаться литургии за все братство: заздравная и заупокойная, и при этом раздастся посильная милостыня бедным. Кроме того, в уставе говорилось о самоуправлении и самосуде братства и определялись наказания виновным: виновный осуждался или сидеть на колокольне, или давать братству определенное количество воску, или на то и другое. А "если кто из братий, - присовокуплялось в уставе, - пренебрежет с гордостию церковным братским судом, тот да судится как преступник Церкви, и если в четыре недели не покается, то как поганец и явный грешник отлучается: священник имеет обличить его пред всеми в церкви и отлучить от Церкви. И когда какой-либо брат будет отлучен братством от Церкви чрез братского священника, тогда ни протопоп, ни епископ не вправе благословить отлученного, пока он не покорится братству..."

Далее братству этому предоставлялась власть и по отношению к лицам сторонним, не входившим в состав его: а) если братия увидят или услышат, что при какой-либо церкви или в ином каком-либо братстве живут не по закону миряне или духовные, то должны напомнить таковым словесно или письменно, а в случае их неисправления, донесть о них епископу; б) если и епископ пойдет против закона истины и станет править Церковию не по правилам святых апостолов и святых отцов, то такому епископу да противятся все как врагу истины; в) этому львовскому братству дается первенство и старейшинство между всеми братствами, как прежде основанными, так и имеющими возникнуть, - все они должны сообразоваться с его правилами и ему подчиняться... и пр.

В заключение устава патриарх написал: "Этому праву, данному нами в вечные роды, не должны противиться ни епископ, ни мирские власти и никто другой, а иначе будут под клятвою св. богоносных отцов седми Вселенских Соборов". Дав братству устав, патриарх Иоаким написал от 1 генваря 1586 г. окружное послание ко всему духовенству и мирянам Западнорусской Церкви, в котором, объявляя, что граждане львовские желают открыть у себя школу и при ней печатню греческого и русского письма и построить новую каменную церковь и домы для школы, печатни и гошпиталя, приглашал всех православных делать вспоможение на такие богоугодные дела. Подобные же воззвания от 1 и 20 мая делал по своей епархии и Львовский епископ Гедеон Балабан. В июне того же года прибыл от Вселенского патриарха в качестве экзарха его Елассонский митрополит Арсений и сам начал обучение в школе, которое и продолжал два года. Тогда же начертан был и порядок, или устав, этой школы, устроенной, как сказано в начале его, "при храме Успения Пречистыя Божия Матери накладом всего братства львовскаго и всего посполитаго народа российскаго". В уставе довольно подробно определены обязанности учителя (дидаскала) и учеников и отношения к школе членов братства и родителей учеников и сказано, что учитель должен обучать не только чтению и письму, но и грамматике, риторике, диалектике, музыке, святому Евангелию и книгам апостольским и по всем этим наукам выдавать записки ученикам, а после обеда обучать пасхалии, арифметике, церковному пению; в субботы после вечерни учить детей страху Божию и обязанностям их к родителям и другим людям; в праздники и воскресные дни объяснять ученикам значение праздников и положенные на те дни чтения, евангельские и апостольские. Из устава не видно, чтобы в Львовской школе преподавался латинский язык, и она называлась только школою греческого и славянского письма. Во всяком случае по составу наук это была школа если не из высших, то из средних. К концу 1586 г. Львовский епископ Гедеон письмом к львовскому братству (16 декабря) совершенно одобрил порядок, заведенный в братской школе и типографии. А к концу следующего года пожаловал братству свою грамоту (от 1 декабря) и Цареградский патриарх Иеремия, которою благословил и утвердил и братство, и его училище и типографию и в заключение которой сказал: "Если же кто явится растлителем всего этого, тот, как враг Божий, и убийца, и ненавистник добра, да будет отлучен от Св. Живоначальной, Единосущной и Нераздельной Троицы, и проклят, и не прощен по смерти".

Кроме львовского православные имели у себя и другие братства, получившие устройство гораздо прежде, нежели появились в Литве братства иезуитские. Таковы были православные братства в Вильне, панское, купецкое и кушнерское, нам уже известные, и в Мстиславле - мещанское. Три первые испросили себе теперь подтвердительные грамоты от короля Стефана Батория в 1582 и 1584 гг., а последнее, мстиславское, - в 1579 г. К ним начали присоединяться и новые братства: например, в 1582 г. образовалось братство росское в предместии города Вильны - Росе, при церкви Пречистой Богородицы, называвшееся братством Шапошников, сермяжников и ноговичников, которые, впрочем, составили собою не только церковное братство, но и цех и потому имели в уставе своем правила двоякого рода, а в 1589 г. образовалось братство кушнерское, или скорнячное, в городе Могилеве. Все эти братства, совершенно сходные между собою по устройству, с которым мы имели случай познакомиться прежде, приносили свою долю пользы уже тем, что, заботясь "о потребах церквей Божиих и гошпиталей", доставляли им вещественные средства для содержания, а еще более тем, что, соединяя православных в церковные союзы во имя православной веры, поддерживали и возбуждали в своих членах любовь к ней и привязанность и тем предохраняли их от увлечения в другие исповедания. Но по обстоятельствам времени для православных нужны были теперь еще братства другого рода, с более широкою задачею, - братства, которые заботились бы не о вещественных только потребностях своих храмов, при которых они существовали, и своих гошпиталей, но и о духовных потребностях самой Церкви православной, об ограждении и защищении ее от врагов - иезуитов при помощи школы, науки, просвещения. Одно из таких братств, львовское, мы уже видели, другое подобное братство образовалось в Вильне при Свято-Троицком монастыре под названием "братство церковное Троицкое". В уставе нового братства нет и помину ни о покупке меда, ни о братских пиршествах в известные праздники года, продолжавшихся по три дня, и хотя оно не отказывалось от преследования тех же целей, к каким стремились и прежние братства, т. е. от вспомоществования церквам и гошпиталям и вообще бедным и несчастным, но главнейшим своим делом считало содержание училища и типографии, воспитание юношества в духе православия и издание книг, потребных Церкви. В частности, в уставе говорилось: 1) всяк желающий вписаться в духовное братство, должен внести в братскую кружку (скрынку) вписного, сколько хочет и может. Потом каждый вписавшийся брат обязан в каждое воскресенье, после ранней обедни зайти в церковное братство и по своей воле и возможности дать в братскую кружку на милостыню. Каждый год однажды, в четвертую неделю по Рождестве Христово, имеет быть общая складчина братчиков по воле и силе каждого из них на поддержание братства. Наконец, в братскую кружку поступает и то, что кто-либо при кончине своей сам добровольно даст и запишет на церковное братство. 2) На эти доходы имеет быть совершаема ранняя Божия служба братским попом и диаконом у братского алтаря в Троицком монастыре четыре раза в неделю: в воскресенье, среду, пятницу и субботу, а в каждую пятницу, после ранней обедни должно совершаться еще всем Троицким собором молебствие за братчиков, за господаря и за все христианство, за то попам, и диакону, и слугам церковным будет идти плата из братской кружки. Из нее же братство будет посылать и в каждую церковь, где случится храмовый праздник, по шести грошей на богомолье, а чернецам и черницам будет давать на содержание каждую неделю по мере возможности. 3) По гошпиталям, тюрьмам и убогим по улицам братство будет раздавать милостыню два раза в год: на Рождество Христово и на Пасху. Равным образом, если кто-либо из братчиков, по допущению Божию, обеднеет, он будет получать пособие из братской кружки; если убогий братчик подвергнется болезни, и ему будет даваться вспоможение и все нужное от братства; если братчик скончается и не на что будет погребсти его, братство погребет его на свои средства. 4) Братство содержит школу, и в братской школе будут даром обучаться дети членов братства и убогие сироты языкам русскому, греческому, латинскому и польскому. Братство имеет содержать в своем распоряжении людей ученых, духовных и светских, для науки школьной, для поучения народа в церкви и для церковного пения. Братство открывает собственную типографию, в которой будут печататься книги, потребные для школы и для церкви, на языках греческом, славянском, русском и польском. Подробный свой устав виленское Троицкое братство напечатало с благословения митрополита Онисифора еще в 1588 г. и тогда же вошло в сношения с братством львовским. Львовское братство, основавшее у себя школу за два года пред тем, начав печатание "Еллино-словенской граматики", собранной спудеями (студентами) его школы из разных грамматик, поспешило послать первые печатные листы книги братству виленскому. Это последнее в своем ответном письме к львовскому братству, выразив благожелание, чтобы Бог помог ему окончить печатание грамматики, просило выслать сто или двести экземпляров книги по отпечатании ее в Вильну с обозначением цены, а также прислать одного или двух дьяков, которые, сами зная науку, могли бы обучать и других, обещая им щедрое вознаграждение. При письме виленское братство отправило к львовскому тридцать экземпляров своего печатного устава и еще книгу Маргарит (не видно, печатную или рукописную) с статьею "На арменьскую ересь", последователей которой немало было во Львове. В заключение письма виленские братчики просили львовских, чтобы они выслали копию с грамоты, данной их братству Вселенским патриархом Иеремиею.

Иезуиты не ограничивались заведением в разных местах своих коллегий и школ, устроением братств, но действовали на иноверцев, и в частности на православных, еще словом устным и печатным. Проповедовали не только в церквах, но и на площадях, на торжищах и на других общественных сборищах; всегда и везде искали случаев вызывать православных на открытые состязания о предметах веры; издавали и распространяли между православными сочинения для совращения их в латинство. В последнем отношении более всех показал ревности Антоний Поссевин. Во время своего непродолжительного пребывания в Вильне он издал на русском языке несколько сот латинских Катехизисов, хотя, как сам сознавался впоследствии, русские типографщики - "схизматики" посмеялись над ним и при печатании книг "внесли в них различные заблуждения", т. е. исправили Катехизисы по-своему. А чего нс успел сделать сам, то советовал сделать другим. Он советовал прежде всего издать на латинском языке два извлечения из Истории, или Апологии, Флорентийского Собора, которую приписывали тогда латиняне уважаемому православными Цареградскому патриарху Геннадию Схоларию, - извлечение в вопросах и ответах о происхождении Святого Духа и извлечение о главенстве папы - и потом раздать эти книги в виде подарка всем русским студентам в Виленской академии, ярославской коллегии и Ольмюцкой семинарии, чтобы они распространяли книги между своими родными, друзьями и знакомыми, а также издать для тех же студентов сочинение Фомы Аквината против заблуждений греков. Советовал затем напечатать на русском языке Катехизис Петра Канизия и так называемый Римский катехизис, сократить и издать на русском языке сочинение Скарги О единстве Церкви и некоторые из житий святых, составленных Скаргою, и последние даром раздавать русским попам для чтения в церквах; пересмотреть и исправить, разумеется в латинском духе, русские Евангелия, псалмы, молитвы, Минеи и другие богослужебные книги, и для подобных изданий оставил в Вильне иезуитам денег. Не знаем, все ли эти советы Поссевина исполнились, но некоторые действительно исполнились. В 1581 г. издано в Вильне, в Радзивилловской типографии, первое извлечение из подложного сочинения Геннадия Схолария - Апологии Флорентийского Собора о происхождении Святого Духа, расположенное в вопросах и ответах. Извлечение это сделал иезуит Василий Амасский, или Замасский, родом русский, находившийся с Поссевином в Москве, и назначил свою книгу именно для русских студентов. В 1582 г. издан в Риме на русском языке катехизис, или Богословие, Петра Канизия, а в 1585 г. напечатан в Вильне на том же языке переведенный с латинского "Катехизис, или наука всем православным христианам". Скарга хотя не сделал сокращения своей книги О единстве Церкви, но издал в 1582 г. небольшое дополнение к ней на латинском и на польском языках "О заблуждениях русских и причинах, по которым Греция отделилась от Римской Церкви". Иезуит Гербест, бывший ректором ярославской коллегии, издал в 1586 г. на польском языке сочинение под заглавием: "Выводы веры Костела Римского и история греческой неволи до унии - из более обширной церковной истории, написанной для обращения Руси, выписал каплан Гербест". Наконец, один из четырех братьев Радзивиллов - детей Николая Черного, самый младший, Станислав, перевел с греческого и издал в том же 1586 г. на латинском и польском языках все подложное сочинение патриарха Геннадия Схолария - Апологию Флорентийского Собора.

Православные очень хорошо понимали, что для многих из них, особенно слабых и неискусных в вере, иезуитские проповеди и диспутй могут быть очень опасными, и потому признавали за лучшее по возможности уклоняться от тех и других или ходить к иезуитам на диспуты только с своими учеными. "Советуйте нашим, - писал князь Курбскийодному из бурмистров Вильны, Кузьме Мамоничу, известному содержателю славянской типографии, - чтобы без ученых нашей страны они не сражались с иезуитами и не ходили к ним на их поучения", и далее: "Снова прошу, чтобы наши не ходили к ним часто на их поучения без искусных наших". Вместе с тем православные знали, что лучшая защита для православия против всех нападений иезуитов заключается в писаниях древних святых отцов Церкви и что все новоизмышленные догматы и заблуждения латинства, проповедуемые иезуитами, уже достаточно опровергнуты в писаниях некоторых позднейших греков, и потому старались добыть себе те и другие писания. Курбский (1583) приобрел себе все творения Златоуста, Григория Богослова, Василия Великого, Кирилла Александрийского, Иоанна Дамаскина и Церковную историю Никифора Каллиста с латинским переводом и сам на старости лет выучился по-латыни, изучив также грамматику, диалектику и другие науки; упросил своего родственника молодого князя Михаила Оболенского, который был уже женат, оставить жену и детей и провести три года в Кракове и два года в Италии для изучения высших наук на латинском языке, а по возвращении князя вместе с ним и при содействии какого-то юноши Амвросия, "в писании искуснаго и верха философии внешней достигшаго", принялся переводить с латинского писания святых отцов. Он переводил не целиком, а отдельные Беседы и отрывки, которые считал наиболее нужными для обличения иезуитов, например те, где говорилось об исхождении Святого Духа, против чистилища и подобные, и эти Беседы рассылал для чтения и поучения своим знакомым. Целиком же перевел только две книги святого Иоанна Дамаскина: Богословие или, точнее, Изложение православной веры и Диалектику - книги, самые необходимые для приготовления православных к борьбе с иезуитами. Небольшой сборник переводов Курбского, содержавший всего три статьи: одну патриарха Геннадия Схолария, другую Дамаскина, третью Златоуста, напечатали в 1585 г. в Вильне братья Мамоничи, посвятив книгу пану Воловичу. В то же время князь Константин Константинович Острожский успел приобресть с Афона в славянском переводе два лучшие, хотя и не обширные, сочинения позднейших греков, направленные против латинян, именно Григория и Нила, митрополитов Солунских, и дал прежде всего списать приобретенную книгу пану Гарабурде, типографщику в Вильне, и князю Курбскому. Последний, прочитав книгу, был в восхищении и писал к виленскому бурмистру Козьме Мамоничу: "Не ужасайтесь софизматов иезуитских, но стойте твердо в православной вере и будьте бодры и трезвенны... Пусть они выдали книжки против нашей Церкви, прикрашенные языческими силлогизмами и превращающие апостольскую теологию. Вот, по милости Божией, нам подана в помощь книга от Св. горы и принесена как бы рукою Божиею... В этой книге не только теперешние иезуитские дудки, но все силлогизмы, измышленные их папою, кардиналами и выше небес превознесенным их богословом Фомою (Аквинатом) и ядовито изрыгнутые на Восточную Церковь, опровергнуты ясно и полно... Советую вам прочитать это мое письмо всему Собору виленскому, мужам, в правоверных догматах стоящим, да возревнуют ревностию Божиею по праотеческом родном своем правоверии. Наймите доброго писаря, возьмите ту книгу у пана Гарабурды или у меня и, списав ее, читайте прилежно..." Эту же самую книгу, принесенную князю Острожскому с Афона, Курбский посылал и к какому-то латинянину, а с нею еще известное нам послание Максима Грека к боярину Федору Карпову против Николая Немчина и советовал, чтобы латинянин не только сам прочитал посылаемые рукописи, но и дал прочитать их своим иезуитам, говоря, что там найдут они готовые ответы на все свои силлогизмы. Позаботились православные, в частности, дать ответ и на те сочинения, которые изданы были тогда для совращения их иезуитами. Против книги Гербеста "Выводы веры Римского Костела" издано было в 1587 г., вероятно в Остроге, сочинение "Ключ Царства Небесного", посвященное сыну князя Острожского Александру Константиновичу Против небольшой книги Василия Амасского об исхождении Святого Духа напечатано в Остроге "Исповедание об исхождении Св. Духа" (1588). Против сочинения Скарги О единстве Церкви, равно как и против названной книги Амасского, написано клириком острожским Василием в том же 1588 г. и тогда же или вскоре за тем напечатано в Остроге большое сочинение - Сборник (в 339 листов, т. е. 678 страниц), заключавший в себе шесть отделений: а) О единой истинной православной вере и о святой соборной апостольской Церкви (этим заглавием первого отдела обыкновенно называется и весь Сборник, не имеющий общего заглавия); б) Об исхождении Святого Духа от единого Отца; в) О первенстве Римского епископа; г) Об опресноках, о субботнем посте, о литургии Великого поста, о безженстве священников, о чистилище; д) Об изменении дней праздников и самого дня Пасхи вследствие нового календаря; е) О святых храмах и почитании святых икон. Это последнее сочинение, по тому времени весьма основательное и направленное не только против латинян-иезуитов, но отчасти и против протестантов, могло приносить существенную пользу православным. Наконец, против подложной Истории, или Апологии, Флорентийского Собора, переведенной Станиславом Радзивиллом, явилась тогда "История о листрийском, т. е. разбойническом Феррарском, или Флорентийском, Соборе, вкратце, но справедливо написанная", как догадываются, тем же острожским клириком Василием. Можно по справедливости сказать, что если православные, едва начинавшие знакомиться со школою и наукою, еще не в состоянии были успешно бороться с иезуитами на диспутах, то нимало не уступали своим противникам по сочинениям, которые сумели отыскать в защиту себя, а отчасти и сами составляли и издавали в свет. Слова Скарги, будто книгу его О единстве Церкви русские скупили и сожгли, не подтверждаются более никем, а о самих иезуитах достоверно известно, что они жгли книги иноверцев. Главный патрон виленских иезуитов бискуп Юрий Радзивилл, как только прибыл из Рима на свою епархию (1581), приказал силою забрать из всех книжных магазинов Вильны иноверческие книги и сжечь; равно и старший брат его, воевода виленский Николай Сиротка, не только отбирал, но и скупал подобные книги и предавал огню и, в частности, пожертвовал 5000 дукатов, чтобы скупить, по возможности, экземпляры кальвинской Библии, изданной некогда его отцом, и также сжечь. Сожжение этих книг совершилось торжественно пред иезуитским костелом святого Иоанна.

В 1582 г. папа Григорий XIII обнародовал буллу (от 13 февраля) о введении нового календаря, известного теперь под именем григорианского. Король Стефан Баторий вскоре за тем издал указ, чтобы новый календарь был принят в Польше и Литве всеми его подданными, не только католиками, но и иноверцами, и в том числе православными. Иезуиты и вообще ревнители латинства не могли не воспользоваться таким благоприятным случаем для своих целей. Они рассчитывали, что если православные примут новый календарь и, следовательно, начнут праздновать свою Пасху и другие подвижные праздники вместе с католиками, то это послужит первым шагом к дальнейшему религиозному сближению и соединению тех и других. Но православные никак не соглашались подчиниться новому календарю и отказаться от прежнего, очень хорошо понимая, что тут вопрос касается их церковного обряда и веры и потому не может быть решен властию короля, а подлежит решению Вселенского патриарха. Между ними начались волнения, как и между армянами и другими иноверцами, равно не хотевшими принимать нового календаря. Князь К. К. Острожский поспешил написать к Цареградскому патриарху Иеремии и просил его наставлений. Иеремия вместе с Александрийским патриархом Сильвестром прислал князю еще в конце того же 1582 г. послание, в котором объяснял, что новый календарь нарушает постановление Первого Вселенского Собора о времени празднования Пасхи, огражденное анафемою, что этот календарь есть новая схизма папы и отступление от Вселенской Церкви, что самые астрономические вычисления, положенные в основу нового календаря, далеко не точны, и потому убеждал князя и всех православных не отступать от древнего календаря и не принимать нового. В самом начале следующего года (11 января) патриарх написал по тому же случаю грамоту к Киевскому митрополиту Онисифору и всем подчиненным ему епископам, извещая их, что посылает к ним двух своих экзархов, Никифора протосинкелла и Дионисия архимандрита, чтобы они подробнее разузнали дело на месте, а с ними в качестве переводчика и спудея Феодора, родом из Западнорусского края. С этим же Феодором послал патриарх по тому же случаю краткую грамоту православным жителям города Вильны и более подробную ко всем православным Киевской митрополии, извещая, что еще прежде писал об этом предмете князю Острожскому. Оба патриаршие экзарха, по случившимся татарским набегам на Южную Россию, не могли туда проникнуть, а послали только спудея Феодора для доставления патриарших грамот кому следовало, от себя же написали (28 апреля 1583 г.) к Пинскому епископу Кириллу Терлецкому, чтобы он, равно как митрополит и все епископы, порассказали о происходящих у них притеснениях православным от латинян спудею Феодору для передачи патриарху. Достойно замечания, что как патриарх в своих грамотах митрополиту и жителям Вильны, так и оба экзарха в письме к Пинскому епископу усильно просили оказать спудею Феодору денежное пособие для его учения и для покупки книг "внешних любомудрецов и ученых феологов", а патриарх давал обещание вскоре отпустить Феодора на родину, "да и тамо им процветут учения", и послать с ним еще другого "мужа упремудрена" с тою же целию. В ноябре (20-го числа) 1583 г. патриарх Иеремия издал еще грамоту о новом календаре по просьбе обратившихся к нему армян, которых также принуждали к принятию этого календаря. В этой окружной грамоте ко всему и православному и армянскому духовенству в Литве патриарх снова убеждал не следовать новому календарю, но праздновать Пасху и прочие праздники по пасхалии, установленной на Первом Вселенском Соборе.

Несмотря, однако ж, на все эти грамоты патриарха, на которые, без сомнения, ссылались православные, их хотели силою принудить к принятию нового календаря. Это особенно обнаружилось во Львове. В 24 день декабря 1583 г., когда православные готовились праздновать Рождество Христово по старому календарю, известный поборник иезуитизма Львовский арцибискуп Ян - Димитрий Суликовский велел своему брату Войцеху запечатать все православные церкви в городе. Войцех, взяв с собою каноников из капитулы и отряд вооруженных и сопровождаемый толпою латинской черни, обошел все русские церкви, выгнал из них богомольцев и священников, не дав иным окончить литургии, потом запер церкви и запечатал печатью арцибискупа, а ключи от церквей взял с собою. Православные сильно волновались и негодовали, а Львовский епископ Гедеон внес протест в городские книги. Когда весть об этом дошла до короля, он написал (9 января 1584 г.) бурмистру и радцам львовским: "Мы узнали, что армяне и люди греческого обряда упорно держатся старого календаря, невзирая на данные нами доселе по этому предмету запрещения (значит, король действительно издавал такие запрещения). Посему повелеваем, чтобы все люди того обряда, соблюдая свою веру и держась старого календаря (король, очевидно, делает уступку), не дерзали нарушать святость и католических праздников, случающихся по новому календарю. А если кто из них будет в эти праздники заниматься работами или производить торговлю, того, без всякого извинения, наказывать лишением сработанных вещей и полученных за торговлю денег". Но, верно, не в одном Львове, а и в других местах, и особенно в Вильне, православные подвергались таким же притеснениям от латинян, потому что через двенадцать дней король принужден был издать другую, более решительную, грамоту ко всем властям в государстве, и особенно в Вильне. "Принимая новоисправленный календарь, - говорил король, - мы и в мыслях не имели запрещать обряды и праздники греческие, а учинили то для порядка дел гражданских... Всяк волен теперь и впредь содержать свою веру и богослужение и отправлять свои праздники, и никто не должен за то терпеть никакого затруднения, укоризны, убытка и грабежей; и люди греческого закона без соизволения своего старшего патриарха не должны быть насильно принуждаемы к новому календарю. Мы желаем и повелеваем, чтобы вы не возбраняли им совершать и праздновать свои праздники и не делали им за то укоризны, грабежей и никакого бесчестия, но более старались о сохранении мира и согласия между разноверцами. Мы обязаны, по силе законов и присяги нашей, одинаково охранять спокойствие всех наших подданных". Между тем епископ Львовский Гедеон, не ограничиваясь одним протестом, решился позвать арцибискупа Суликовского на собиравшемся тогда в Варшаве сейме к ответу за оскорбление святыни и нарушение общественной тишины. Вместе с Гедеоном прибыли на сейм многие галицко-русские дворяне; обещался приехать и митрополит Онисифор, чтобы вместе отстаивать право православной Церкви, но не приехал. Тогда огорченные дворяне написали к митрополиту послание, в котором говорили, что считают за великое несчастие находиться под его пастырством, что он нисколько не радит ни о святой вере, ни о защите своих словесных овец от волков, что при нем православные терпят такие беды, каких не бывало никогда, каковы поругание святыни, запирание и запечатание церквей и пр. А Гедеон, уступая посредничеству сильных лиц, канцлера Евстафия Воловича, воеводы киевского князя Острожского и других, согласился прекратить дело и заключить мировую с своим противником. В мировой записи (15 февраля 1585 г.) оба иерарха, забывая все прежние взаимные оскорбления и протесты, условились, чтобы обе стороны, католики и православные, не делали одна другой никаких препятствий в праздновании праздников и в отправлении обрядов богослужения впредь до будущего соглашения относительно календаря между Греческими патриархами и Римским папою. Король же вслед за тем издал новую грамоту (18 мая 1585 г.), в которой, повторяя, что принял в своих владениях новый календарь только для лучшего порядка дел, а вовсе не для того, чтобы делать людям греческой веры какое-либо насилие в богослужении и обрядах, правах и вольностях, и упоминая о состоявшемся на варшавском сейме соглашении между Львовскими арцибискупом и епископом, говорил: "Посему, чтобы на будущее время тверже и надежнее мог быть сохраняем мир между разноверцами, мы вознамерились дать, позволить и утвердить людям греческой веры, обитающим в великом княжестве Литовском, полную власть и свободу - спокойно содержать все уставы и обряды греческого богослужения по порядку и расписанию старого календаря, также строить церкви своего благочестия, госпитали и школы, каменные и деревянные, снабжать их доходами и содержать по принятым у них добрым обычаям, которые дозволены и утверждены привилегиями от наших предков... И пока между Римским папою и Греческими патриархами не будет окончательно решен спор об употреблении календаря, ни мы, ни наши урядники не будем принуждать сохраняющих греческие обряды к принятию нового календаря". Но и после этого волнения из-за календаря не прекращались. К изумлению, сами православные в Полоцке, составлявшие большинство народонаселения, вздумали принуждать латинян, которых было там вместе с иезуитами весьма мало, к празднованию праздников по старому календарю и в латинские праздники по новому календарю занимались работами, ремеслами, торговлею. Потому король дал приказ (18 июля 1586 г.) полоцким властям, чтобы никто из местных обитателей не принуждал католиков совершать праздники по старому календарю и никто не работал в католические праздники по новому календарю. Но в Вильне и других местах по-прежнему латиняне принуждали православных праздновать праздники по новому календарю, так что сам митрополит Онисифор, а с ним бурмистры, радцы и некоторые из посольства города Вильны, греческого закона, приезжали к королю в Гродно с жалобою за все эти принуждения на латинян и просили себе свободы вероисповедания, как говорит король в своей грамоте (8 сентября 1586 г.), "на основании вольностей, дарованных им от предков наших, на основании конфедерации (Варшавской), данной диссидентам во владениях наших, которая принята и утверждена была нами при нашем короновании, и на основании наших грамот, данных по этому предмету". Перечислив затем все эти грамоты, нами только что рассмотренные, король продолжал: "Посему приказываем вам, уряду городскому виленскому и всем вообще обывателям, а особенно начальствующим в государстве нашем, великом княжестве Литовском, не делать людям греческой веры в Вильне и во всех других городах никаких затруднений и препятствий в праздновании по древнему закону и обычаю их праздников... и не позывать и не отдавать их в эти дни в ратушу к суду воитскому, радецкому, лавничему..." и пр. Эта грамота дана Стефаном Баторием незадолго до его кончины (12 декабря 1586 г.), и других королевских грамот по вопросу о новом календаре уже не было, но споры и столкновения из-за него между латинянами и православными не прекращались. Завязалась даже литературная полемика: иезуиты отстаивали новый календарь, православные писали против него и защищали старый календарь, и это продолжалось еще очень долго.

Для характеристики тогдашних отношений между православными и латинянами можно указать еще на два случая. В 1579 г., декабря 15, король писал к двум владыкам, Луцкому и Владимирскому, что, по дошедшим до него сведениям, попы греческой веры вмешиваются в справы Луцкого бискупства и по обрядам своего закона крестят детей католиков, совершают им браки, дают разводы, напутствуют Святыми Тайнами умирающих латинян, а умерших погребают, отчего происходит великое смущение в народе. И потому приказывал, чтобы впредь в епархиях Луцкой и Владимирской православные священники не совершали ничего подобного для исповедников римской веры, а за нарушение этого приказа угрожал тому и другому владыке штрафом в десять тысяч коп грошей литовских. В 1584 г. ксендзы викарии главного костела луцкого заявили жалобу в городской ратуше, что четвертого генваря, когда они начали служить в своем костеле Божию мшу, явились пред дверьми костела бурмистры, радцы и лавники города Луцка (которые в жалобе поименованы), их помощники и весьма многие другие их соумышленники, с великим шумом и криком, начали поносить срамными словами духовных особ и всех слуг костельных, грозили всех их схватить и избить, а самый храм разрушить и что, не довольствуясь этим, похваляются еще и на будущее время делать такие же нападения на костел и на ксендзов. Важно здесь то, что подобные действия против латинян совершала не простая чернь, а позволяли себе некоторые даже из представителей городской власти, бурмистры, радцы и лавники, конечно, не римской веры.

Вообще, во дни митрополита Онисифора борьба между латинянами и православными обнаружилась в таком виде, в каком не обнаруживалась доселе. Православные начали противодействовать латинянам не одним терпением, не одними протестами пред властями и жалобами королю, но и теми же оружиями, какие употреблялись самими латинянами: их школам противопоставляли свои школы, их братствам - свои братства, их сочинениям - свои сочинения, их посягательствам и притеснениям в спорах о календаре - свои посягательства и притеснения, где могли. К изумлению, во всей этой борьбе, касавшейся непосредственно веры и Церкви, не принимали почти никакого участия Западнорусские архипастыри. Пусть будет справедливо, что сами они по своей малообразованности, не способны были охранять и защищать свое духовное стадо мечом слова Божия, но они имели немало материальных средств, чтобы заводить школы для приготовления образованных пастырей Церкви, приглашать и содержать ученых мужей, издавать готовые сочинения, направленные против латинства. Правда, и архипастыри наши, начиная с митрополита, не всегда были недеятельными, и они имели свои заботы и нередко даже вели своего рода борьбу, но из-за чего? Из-за своих личных интересов, а не интересов Церкви, из-за своих прав имущественных и судебных.

Митрополиту Онисифору еще в 1579 г. король пожаловал виленский Троицкий монастырь в пожизненное владение. Митрополит для непосредственного заведования монастырем назначил от себя игумена Сильвестра, которому при королевском дворянине и передали все монастырское имущество виленские бурмистры, радцы, лавники и мещане православной веры. Эти лица издавна пользовались правом, по укоренившемуся обычаю, ежегодно поверять и переписывать имущества всех виленских церквей и Троицкого монастыря. Но игумен Сильвестр не стал допускать их к такой поверке в своем монастыре. Бурмистры и радцы не раз жаловались митрополиту; митрополит не хотел уважить их жалобы и просьбы. Тогда они, замечая в монастыре "шкоды немалые" и опасаясь, чтобы не произошло еще больших шкод, обратились с своими жалобами к самому королю, и король приказал (7 июля 1582 г.) митрополиту допускать виленских бурмистров и радцев к ежегодной поверке имущества в Троицком монастыре. Через два года те же православные бурмистры и радцы доносили королю, что Троицкий монастырь, "для нечастаго быванья до Вильны и отлеглости митрополитовы", пришел в великое обнищание, здания в нем исказились и по другим делам нет никакого порядка, и потому просили, чтобы король, хотя по смерти митрополита, отдал им тот монастырь в заведование. И король своею грамотою (27 мая 1584 г.) предоставил виленским бурмистрам и радцам Троицкий монастырь, с тем чтобы они приняли его в свою власть и подаванье уже по смерти митрополита Онисифора и, собирая всякие доходы и пожитки с того монастыря, с его дворцов, людей и земельных владений, употребляли эти доходы, как сами выразили желание в своей просьбе, на церковные потребности монастыря, на поправку монастырских зданий, на содержание архимандрита, попов, чернецов и убогих черниц (о существовании женского монастыря в Вильне при мужеском Троицком не упоминалось уже более полстолетия), а также на построение школ и на содержание людей, в грамоте умелых, для обучения детей греческого закона (вот когда еще православные жители Вильны помышляли о заведении у себя школ, между тем как митрополиту и на мысль не приходило употребить на это доходы с своего Троицкого монастыря!). В следующем году митрополит принес жалобу королю, что некоторые власти, особенно урядники и наместники в городах и селах господарских, вступались в духовные справы, принадлежащие ему, митрополиту, и его духовенству, и разводили жен от мужей, получая себе от того прибыток, к ущербу епархиального архиерея. И король издал окружную грамоту (25 февраля 1585 г.), чтобы никто из обитателей великого княжества Литовского, ни светские, ни духовные лица как римского, так и греческого закона, по силе дарованных митрополиту привилегий, не вмешивались в принадлежащие ему и его духовенству церковные доходы и во все духовные справы и суды и не расторгали браков, к нарушению его прав.

В то же самое время митрополит, а с ним и прочие русские владыки представили королю грамоту, данную им еще в 1511 г. королем Сигизмундом I на все вообще церковные права их по грамотам великого князя Витовта и королей Казимира и Александра, и просили Стефана Батория, чтобы он подтвердил представленную ему грамоту. И Баторий приказал вписать эту грамоту в книги своей королевской канцелярии, подтвердил на вечные времена своею грамотою от 25 февраля 1585 г. и в заключение последней сказал, что Русский митрополит и подчиненные ему епископы имеют беспрепятственно отправлять все свои духовные дела и суды а все князья, и паны, и люди всякого звания римской веры и греческой никогда не должны вступаться в их церковные дела, суды и доходы. В 1589 г. митрополит, а с ним и все епископы, архимандриты, игумены и все православное духовенство писали к королю Сигизмунду III, находившемуся на варшавском сейме, что пожалованные им в разные времена польскими королями и великими князьями литовскими, также шляхтою и другими благочестивыми людьми церковные имения более и более приходят в опустошение, обнищание и уменьшение, потому что когда умирает митрополит или кто-либо из владык, архимандритов и других духовных владельцев, тотчас его бывшие имения берут в свою власть местные воевода, или староста, или державца, и сами пользуются ими до тех пор, пока на место умершего не будет назначен королем другой законный владелец. В этот промежуток времени светские чины не только опустошают церковные имения и своими вымогательствами разгоняют церковных крестьян, но и утрачивают или истребляют королевские грамоты и другие документы, данные владыкам, монастырям и церквам на их имения. Почему и просили короля, чтобы впредь по смерти митрополита, владык и других духовных особ принадлежавшие им церковные имения поступали в ведение не светских властей, а епархиального крылоса и чтобы крылошане каждой соборной церкви, т. е. протопоп и старшие с ним пресвитеры, принимали в свои руки эти имения по описи, собирали с них доходы и потом все в целости передавали тем законным владельцам, которые будут назначены вновь. Просьбу православного митрополита и духовенства на сейме поддержали все паны рады и все прочие члены сейма. И Сигизмунд III пожаловал митрополиту Онисифору и подведомым ему владыкам грамоту (22 марта 1589 г.) в том самом смысле, как они просили, выражаясь в ней, что считает своим долгом сохранять неприкосновенными все права и русского духовенства, как духовенства римского, католического, а ко всем светским сановникам в государстве издал окружную грамоту, чтобы они по смерти тех или других духовных сановников не присваивали себе управы в принадлежавших им церковных местностях.

В Полоцкой епархии продолжал владычествовать архиепископ Феофан - Богдан Рыпинский. Он уже имел в своем владении, как мы видели, три монастыря: один в Могилеве - Спасский и два в Мстиславле - Нагорный и Пустынский. В 1581 г., когда скончался мстиславский хорунжий Богдан Селицкий, державший по грамоте еще Сигизмунда Августа монастырь Онуфриевский, самый богатый из мстиславских монастырей, владыка Феофан выпросил себе у короля Стефана Батория в пожизненное управление и этот монастырь, четвертый, со всеми людьми и землями, со всеми данями, доходами и пожитками. Как управлял Феофан своими монастырями, можно заключать из жалобы могилевских бурмистров, радцев и всех жителей королю, в которой они говорили, что Спасская церковь в монастыре, сооруженная их собственным накладом и всегда находившаяся в их власти и подаванье, теперь, когда по воле короля стал держать монастырь владыка Феофан, "вельми опала", потому что сам он в Могилеве никогда не бывает, а отдал монастырь арендатору, который заботится только о своих прибытках, но церкви не поправляет и о богослужении в ней не старается, так что чернецам и черницам в монастыре нечем содержаться. Вследствие чего Стефан Баторий и приказал (5 марта 1585 г.) архиепископу уступить ту церковь с монастырем жителям города, чтобы они ее оправили и имели в своей власти и подаванье и чтобы монастырские доходы употребляли на нужды церкви и на содержание монастырских попов, чернецов и черниц, как подтвердил (14 июня 1588 г.) и король Сигизмунд III. По кончине Феофана король Сигизмунд III назначил (22 сентября 1588 г.) на Полоцкую епархию архимандрита пинского Лещинского монастыря Афанасия Терлецкого, "человека учтиваго, побожнаго и в Письме Святом закону греческаго добре ученаго", как рекомендовали его некоторые паны рады, и пожаловал ему в держанье те же три монастыря, которые держал вначале Феофан: могилевский Спасский (значит, опять отнятый у горожан) и мстиславские - Нагорный Николаевский и Пустынский. Но об этом Полоцком владыке, который приходился родным дядею известному епископу Пинскому, потом Луцкому Кириллу Терлецкому, наша речь впереди.

Владимирской епархии пришлось еще увидеть и испытать немало прискорбного во дни своего пресловутого епископа Феодосия Лозовского. Ссылаясь на свою глубокую старость и неспособность править делами епархии и охранять свои церковные имения от сторонних нападений, Феодосий просил у короля дозволения "спустить", т. е. уступить свою епархию киево-печерскому архимандриту Мелетию Хрептовичу Богуринскому. Король изъявил на то свое согласие и по ходатайству панов рад дал Мелетию грамоту (23 декабря 1579 г.), чтобы он принял от Феодосия Владимирскую епархию со всеми церковными скарбами, привилегиями, фундушами, со всеми имениями, пожитками, доходами, со всеми слугами и боярами церковными и чтобы вместе с владычеством Владимирским продолжал держать и киево-печерское архимандритство со всеми его правами до конца своей жизни. Вслед за тем Феодосий дал Мелетию запись (15 генваря 1580 г.), что спустил ему, по своей доброй воле, с дозволения короля, Владимирскую епархию со всеми ее имениями, а королевский дворянин Черниковский действительно ввел Мелетия как нареченного епископа Владимирского в управление епархиею (20 апреля) и передал ему все имения, которые прежде держал бывший епископ Феодосий. И что же? Спустя четыре дня Мелетий заявил во владимирской ратуше и просил записать его заявление в городские книги, что он, по весьма важным причинам, арендовал свою Владимирскую епископию со всеми ее имениями бывшему ее епископу Феодосию до его живота, что сам будет постоянно пребывать в Киеве, на настоятельском месте в Печерском монастыре и что управлять всеми делами Владимирской епархии доверил и поручил брату своему Семену Хрептовичу Богуринскому и зятю епископа Феодосия Михаилу Дубницкому, владимирскому войту. А на следующий день (25 апреля) представил в ту же ратушу для внесения в городские книги свою расписку, в которой говорил, что арендовал все свои епископские имения бывшему Владимирскому епископу Феодосию за тысячу польских злотых ежегодно и что Феодосий уже заплатил ему, Мелетию, по его просьбе, разом сполна всю арендную сумму за все годы до своего живота, как будто время кончины Феодосия наперед было известно. Сделка очевидная и самая недостойная! Феодосию хотелось сложить с себя бремя епархиального управления, но не хотелось расстаться с архиерейскими имениями, и он достиг своей цели. Мелетий желал приобресть себе право на богатую Владимирскую епархию без всякой за нее платы и издержек, и он приобрел: вместо платы Феодосию собственных денег он только оставил за ним его прежние доходы с архиерейских имений до его кончины. А кроме того, доходы с епархии по делам управления и суда предоставил своему брату и зятю Феодосия. Правда, нашелся у Мелетия совместник, пан Станислав Жолковский, судя по имени латинянин, суррогатор белзский, которому еще прежде король пожаловал грамоту на владычество Владимирское, но Мелетий "досыть учинил", т. е. удовлетворил Жолковскому, и он навсегда отказался от своего права на эту епархию за себя и за своих детей. Мелетий, вероятно, рассчитывал, что глубокий старец Феодосий скончается скоро, а между тем он жил еще почти десять лет. И во все это время несчастная епархия находилась под игом войта Михаила Дубницкого, который забирал себе церковную казну, разорял епископские имения, истреблял жалованные на них грамоты, выскабливал даже в напрестольном Евангелии фундушевые записи. Соборный крылос, или капитула, как начал он тогда называться во Владимире по примеру латинской капитулы, решился было заявить на Дубницкого жалобу в городском уряде, или ратуше, но Феодосий строго возбранил это священникам-крылошанам и некоторых из них избил своим посохом. Заслуживает внимания и то, что бывший владыка Феодосии, хотя арендовал только епископские имения, вмешивался, однако ж, и в дела епархиальные, обещавшие ему выгоду. В 1583 г. он разбирал судное дело брацлавского каштеляна Василия Загоровского, вступившего во второй брак с княгинею Чарторыйскою при жизни первой жены, не получившей развода, и признал Чарторыйскую законною женою Загоровского вопреки всякому праву, конечно, из корыстных побуждений. В продолжение своего многолетнего управления епархиею Феодосий, заботясь только о своих личных выгодах, не обращал внимания ни на свой кафедральный собор, ни на свой епископский замок: тот и другой пришли в крайнюю ветхость и требовали существенных исправлений; в соборе недоставало сосудов и украшений, не было достаточно духовенства и певчих. Князь Константин Константинович "напомнил" владыке Феодосию, что надобно все это исправить и восполнить. И вот Феодосий вместе с крылошанами соборной церкви составил письменный акт (25 июля 1588 г.), в котором назначал: семь своих епископских сел с их доходами на исправление соборной церкви и епископского замка и на другие их потребности; два села - на то, чтобы иметь еще при соборе двух дьяконов, двух или трех дьяков и нескольких певчих, больших и малых; два села - чтобы содержать при соборе двух "казнодеев", или проповедников, для поучения народа в церкви; всех епископских людей, живших в городе Владимире, - на заведение школы при епископском замке и на содержание двух бакалавров, которые бы обучали детей по-гречески и по-славянски, и одно село - на устройство и содержание при соборной церкви гошпиталя. Для того чтобы собирать доходы с этих сел и употреблять по назначению, составлена была комиссия из двух духовных лиц - протоиерея и священника и двух владимирских мещан, а для наблюдения за ними определены были владимирский подстароста Андрей Романовский и войт Михаил Дубницкий. Комиссия должна была собирать и употреблять доходы с означенных сел только в продолжение трех лет, а потом передать все те имения опять Владимирскому епископу в его полное владение. Дело, без сомнения, весьма доброе, но сомнительно, чтобы Феодосий мог действительно принесть от себя такую большую жертву, а не ограничился только составлением письменного акта. Еще сомнительнее, чтобы дело это доведено было до конца, если бы оно и началось, потому что Феодосий скоро скончался (прежде 30 апреля 1589 г.), и ниоткуда не видно, чтобы преемник его Мелетий Хрептович, все еще называвшийся лишь нареченным епископом, согласился исполнить волю своего предместника.

Имя Феодосия Лозовского невольно напоминает имя другого, подобного ему, епископа, бывшего некогда ему совместником по Владимирской епархии, Ионы Борзобогатого-Красенского, правившего теперь Луцкою епархиею. Иона также жил исключительно для своих личных интересов, и, не довольствуясь доходами с своих церковных имений и обыкновенными пошлинами, какие шли ему со всего епархиального духовенства, он налагал на священников еще новые подати по своему произволу, делал вымогательства и, если священники не уступали, запечатывал их церкви, как запечатал в 1583 г. все семь приходских церквей в самом Луцке, предоставляя священникам служить только в соборе. А сын Борзобогатого, Василий, и его дети, Константин и Василий, грабили архиерейские имения и церкви. Из замка Жабче взяли пять пушек и множество другого оружия и частию раздарили, а более - перевезли в свое имение. В селе Рожищах совершенно опустошили церковь, забравши из нее и книги, и образа, и колокол, и все прочие вещи. В монастыре Дубищеком разогнали монахов, взяли из церкви несколько книг и два больших колокола, разобрали деревянные кельи, перевезли дерево в свое имение и там пожгли на уголья, а из монастырского железного клепала велели наковать топоров. Всего же более Иона показал себя в своих действиях и сопротивлениях самому королю Стефану Баторию как архимандрит Жидичинского монастыря. Получив этот монастырь еще от Сигизмунда Августа в пожизненное управление, Иона расточал его казну, разорял имения и отчуждал их то меною, то другими способами и довел монастырь до великого обнищания. Стефан Баторий приказал князю К. Острожскому отобрать Жидичинский монастырь от Ионы Борзобогатого и отдать в управление греку Феофану, епископу Меглинскому (28 мая 1580 г.). И так как Иона не хотел повиноваться, ссылаясь на грамоту Сигизмунда Августа, то князь Острожский с толпою слуг и татар насильно овладел монастырем и его имениями и выгнал из монастыря Иону (30 июня). Последний принес на князя жалобу в луцкий городский суд за насилие, но суд, имея в виду, что князь исполнял только волю короля, признал дело подлежащим суду самого короля (августа 1). Тогда Иона и сын его Василий Красенский начали делать всякие неправды и притеснения епископу Меглинскому Феофану, стараясь вытеснить его из монастыря. Феофан пожаловался королю, и король поручил Жидичинский монастырь в опеку и оборону князю К. К. Острожскому, чтобы он всячески оберегал монастырь от притязаний и нападений епископа Ионы (5 декабря). Иона, однако ж, не унимался и продолжал свои происки. Король счел нужным выдать Феофану Меглинскому новую подтвердительную свою грамоту на Жидичинский монастырь (23 ноября 1582 г.), а Ионе приказал дать отчет в управлении этим монастырем каштеляну земли Волынской Михаилу Мышке и старосте луцкому Александру Пронскому, назначенному теперь опекуном Жидичинского монастыря (18 февраля 1583 г.). Несмотря на все это, Иона напал на монастырь с отрядом вооруженных людей, произвел в нем кровопролитие, выгнал из монастыря Феофана и сам поселился там с своими близкими родными. Князь Пронский послал на монастырь своих вооруженных людей, чтобы выгнать из него Иону, но на первый раз не имел успеха (26 августа 1583 г.). Иона проживал в монастыре и владел им еще почти год. Князь Пронский вновь послал (10 мая 1584 г.) на монастырь до трехсот человек, пеших и конных, с пушками и другим огнестрельным орудием, овладел монастырем, выгнал оттуда Иону с его семейством, велел выкопать кости его невестки и сына и выбросить за монастырские стены, а чтобы Красенские вновь не завладели монастырем, окопал его рвом, укрепил и оставил в нем сотню воинов. Между тем Иона вместе с сыном своим Василием и внуком Михаилом Гулевичем, по жалобе Феофана Меглинского, за насильственное изгнание последнего из Жидичинского монастыря, за окровавление монастыря и за раны, нанесенные слугам и приятелям Феофана, присужден был к банниции, т. е. к лишению всех гражданских прав и изгнанию из отечества, и король, по просьбе обвиненных, только на шесть месяцев отсрочил (15 февраля 1585 г.) исполнение этого приговора, чтобы дать им время перенесть дело на рассмотрение высшего суда. Но еще до истечения шести месяцев Иона скончался.

Преемником Ионы назначен был (29 мая 1585 г.) епископ Кирилл Терлецкий, доселе занимавший кафедру в Пинске. И этот владыка как в Пинской епархии, так и в Луцкой ознаменовал свое управление преимущественно заботами о своих архиерейских правах, имущественных и судебных. В 1582 г. он вел тяжбу с пинским земянином Тенюкою об одной своей отчине и имел успех; в 1584 г. подал разом шесть жалоб на замковский уряд в Пинске о невыдаванье доходов с пинского староства на соборную владычную церковь и на другие, о вмешательстве уряда в справы и суды духовные и пр.; в 1585 г., февраля 15, исходатайствовал у короля своим церковным людям освобождение от дачи подвод послам и гонцам господарским и другим лицам и право производить местную торговлю без платежа пошлин. Еще более подобных хлопот предстояло Кириллу в Луцкой епархии. Когда королевский коморник начал (9 сентября 1585 г.) вводить Кирилла в управление епархиею и передавать ему соборную церковь святого Иоанна Богослова, то оказалось, что невестка покойного владыки Феодосия, находившаяся при его кончине вместе с двумя своими сыновьями, Константином и Василием Красенскими, забрала из собора всю ризницу с церковным серебром и епископскими облачениями, сундук с привилегиями и грамотами на архиерейские имения; большой золотой крест с дорогим камнем, стоивший тысячу золотых; дорогое, серебром окованное Евангелие, писанное на пергамене и называвшееся Екатерининским, и некоторые другие книги и вынула из иконы Богородицы большой драгоценный камень в шестьсот талеров и отослала в Данциг для продажи. А при передаче королевским коморником новому владыке архиерейских имений обнаружилось, что некоторые из них разорены и ограблены бывшим епископом Феодосием и его детьми, другие обменены, третьи подарены им его родным. Кирилл предал суду всех своих крылошан, или "капитулу епископии Луцкой", обвиняя их в том, что они вместе с покойным владыкою раздавали церковные имения светским лицам, отдавали в аренду, меняли и закладывали ко вреду Церкви. Но крылошане и пред судом земским в Луцке, и пред митрополитом объяснили (в мае 1586 г.), что они никогда не были приглашаемы покойным владыкою для совещаний об его имениях и ни в каких его сделках об имениях не участвовали, ни к каким записям и листам касательно их не прикладали своих печатей и не подписывались. Для возвращения же себе своих архиерейских имений Кирилл решался на самые крайние меры. Одно из таких имений - замок Жабче, как мы упоминали, Феодосий отдал в приданое за своею дочерью зятю своему, старосте луцкому Александру Жаровницкому. Чтобы отнять у Жаровницких этот замок, Кирилл еще в ноябре 1585 г. поручил родному своему брату Ярошу Терлецкому с несколькими десятками вооруженных слуг, бояр, гайдуков, конных и пеших, сделать нападение сперва на самый замок, потом на два принадлежавшие к нему приселка - Колодязи и Губин, но слуги Жаровницкого там и здесь отбили это нападение. Спустя почти год Кирилл послал (25 октября 1586 г.) на замок более сильный отряд, из тысячи человек с лишком, в котором находились татары, угры, сербы, волохи, гайдуки, с пушками и другим оружием. Эти воины обложили Жабче со всех сторон, пошли на штурм и, вломившись в замок, многих убили, других ранили и избили, а имущество разграбили и поделили между собою; так же поступили потом с обоими приселками замка, прогнали Жаровницких и возвратили Луцкому епископу одно из принадлежащих ему имений. Жаровницкие заявили пред судом протесты на действия епископа Кирилла и записывали в актовые книги, но потом примирились с ним, уступили ему имение Жабче, и король велел записи их в актовых книгах уничтожить. Кирилл, очевидно, принадлежал к тому же разряду западнорусских архиереев, к какому принадлежали Феодосий Лозовский и Иона Борзобогатый, и хотя был избран на святительство из протоиереев, но, происходя из знатного дворянского рода, жил не как духовное лицо, а по обычаю тогдашних магнатов, держал в епископском замке многочисленную толпу слуг, имел собственные пушки и отряд вооруженных гайдуков, всегда готовых на борьбу с неприятелями своего владыки.

Едва прошел год со времени удаления Ионы Борзобогатого из Жидичинского монастыря, как на этот монастырь сделал нападение другой епископ - Львовский и Галицкий Гедеон Балабан. Он послал родного брата своего пана Григория Балабана с несколькими десятками жолнеров, которые, внезапно вторгнувшись в стены монастыря, овладели им, "выбили" из него настоятеля епископа Меглинского Феофана и объявили монастырь принадлежащим епископу Гедеону Балабану (8 августа 1585 г.). Напрасно Феофан протестовал и жаловался: Гедеон не хотел отдать ему монастыря. Прибывший в конце года во Львов Антиохийский патриарх Иоаким старался склонить Гедеона к уступчивости, и Гедеон действительно примирился было с Феофаном и дал даже письменное обязательство возвратить ему отнятый монастырь, но потом отказался от своего обязательства и сумел повести дело так, что сам король Стефан Баторий, доселе защищавший Феофана, пожаловал Жидичинский монастырь Гедеону (6 сентября 1586 г.) ив своей грамоте даже не упомянул, что монастырь находился в управлении Феофана, а выразился, что жидичинское архимандритство передается Гедеону как вакантное после Луцкого владыки Ионы Борзобогатого. В то же время Гедеон показал и другой пример своеволия. Когда Антиохийский патриарх Иоаким находился во Львове и узнал, что русские имеют обычай приносить в церковь на второй день праздника Рождества Христова и на святую Пасху пироги и мяса для освящения, то издал от имени Цареградского патриарха окружное послание по Львовской епархии, чтобы русские оставили этот обычай как не существующий на Востоке. Братство львовское охотно покорилось распоряжению патриарха, но Гедеон не хотел покориться и того же требовал от братства. А как члены братства предпочитали повиноваться более патриарху, то Гедеон двукратно (22 марта и 30 апреля 1586 г.) предал их анафеме как непокорных своему епархиальному владыке. И хотя вскоре он примирился было с братством и показывал свое сочувствие заведенному им училищу, но так же скоро снова прогневался на братство и начал делать ему всякие притеснения. Узнав об этом, Цареградский патриарх Иеремия писал (в ноябре 1587 г.) Гедеону: "Мы слышали, что ты сопротивляешься, и возбраняешь, и вредишь делающим доброе... Испытав все истинно, мы обрели в тебе убийцу и ненавистника добра; ты поступаешь не как архиерей, а как враг Божий. Завещаваем тебе, чтобы ты нимало не противоречил существующему во Львове братству в заботах его о делах, потребных роду благочестивых. Если же еще услышу, что ты возбраняешь благое, то сначала как обидчик будешь отлучен, а потом подвергнешься и более тяжкому церковному наказанию". Но на Гедеона не действовали патриаршие угрозы и не прекратили его враждебных отношений к братству. В 1588 г., генваря 7, он запретил священникам отправлять богослужение в братской церкви и совершать христианские требы для львовских мещан за то будто бы, что они присвояли себе власть в делах церковных; на Светлый Праздник приказал своему наместнику святить пасхи в церкви только для верных, а не для тех, которые дерзновенно отлучаются от Церкви, разумея членов братства; наконец, в августе требовал старших братчиков в Вильну на суд Собора за то, что они, находясь под анафемою от своего епископа, осмелились войти в церковь и сбросили с кафедры присланного им священника. Кроме того, Гедеон старался вооружить против братства и братской школы местную шляхту и обитателей соседних городов и запрещал учить в этой школе.

На Пинскую архиерейскую кафедру после Кирилла Терлецкого перемещен был епископ Леонтий Зиновьевич Пельчицкий, управлявший дотоле епархиею Холмскою и Белзскою, где упоминается еще в 1583 г. По поводу этого перемещения Стефан Баторий издал (8 июля 1585 г.) разом три грамоты, объясняющие весь ход назначения и вступления тогдашних архиереев на епархии. В первой грамоте объяснял всем, что Леонтий Зиновьевич Пельчицкий с молодых лет оказал "добрые, верные и цнотливые (добродетельные (польск.)) заслуги" своим государям и что, желая вознаградить его за это, он - король - по ходатайству некоторых панов рад дал Леонтию епископию Пинскую и Туровскую с церковию соборною Успения Пресвятой Богородицы, и со всеми другими церквами и монастырями епархии, и со всем духовенством, и со всеми имениями и подданными, издавна принадлежащими той епископии. Другою грамотою приказывал дворянину своему Сарницкому, чтобы он отправился в Пинск и "увязал" вновь назначенного епископа, передал ему церковь соборную и все другие церкви епархии, а равно передал по инвентарю и все "добра", или имения, архиерейской кафедры. Третьею грамотою король уведомлял всех духовных и светских людей Пинской епархии о назначении им нового владыки - Леонтия Зиновьевича Пельчицкого и приказывал им признавать его за истинного своего владыку и оказывать ему надлежащую честь и послушание. В 1588 г. архимандрит пинского Лещинского монастыря Афанасий Терлецкий, будучи назначен на Полоцкую архиепископию, уступил свои права на этот монастырь местному епископу Леонтию, и король Сигизмунд III по просьбе Леонтия утвердил за ним этот монастырь в пожизненное управление.

Сохранились немногие известия еще об одном епископе того времени - Перемышльском и Самборском. В 1585 г. галицко-русские православные дворяне писали митрополиту Онисифору, между прочим, следующее: "Перемышльская епископия отдана некоему тиуну Стефану Брылинскому, подданному пана старосты перемышльского. Пан староста, взяв в свою власть это епископство и привилегию на монастырь Святого Спаса в горах, распоряжается церковными имениями, как ему угодно, а тот негодный нареченный епископ не смеет против него ничего сказать, ни сделать как подданный... А что тот тиун не годен к епископскому служению как человек неученый в слове Божием и по другим причинам, об этом мы все знаем и даем свидетельство, посему и просим усердно, чтобы твоя милость не производил его в епископский сан до другого сейма, на котором шляхта и обыватели земли Перемышльской и Самборской покажут пред королем и панами радами о негодности того тиуна. Если бы даже твоя милость имел о том негодном нареченном епископе листы от короля и панов рад, не спеши производить его во епископа..." Несмотря, однако ж, на все это, Брылинский был произведен во епископа: в 1591 г., по актам, упоминается, что епископ Перемышльский Арсений (вероятно, монашеское имя Стефана) Брылинский скончался и оставил свою епархию в самом расстроенном состоянии.

Пособия и благотворения православным монастырям и церквам становились все реже и незначительнее. Король Стефан Баторий дал подтвердительные грамоты: Киево-Печерскому монастырю на два села, Хомичи и Озеряне, двум гомельским священникам на прежние церковные угодья и доходы и одному пинскому священнику на небольшой участок поля, а кроме того, дозволил Киево-Печерскому монастырю возобновить город Василев и даровал жителям его магдебургское право и другие привилегии (1579 - 1586). Слуцкий князь Юрий Юрьевич подтвердил грамоту своего отца о денежной, хлебной и медовой дани причту Успенского собора в Слуцке (1583). Пан Иван Хрептович записал пять уволок земли на церковь Пречистой Богородицы в Липске (1585). Староста остринский Ярослав Солтан, построив в селе Волчинцах церковь во имя святого Николая и святого Георгия, назначил на содержание священника три уволоки земли под тем условием, чтобы он и преемники его совершали богослужение на славянском языке по греческому обряду, - замечательная черта времени (1586). Княгиня Анна Свирская завещала на виленский Пречистенский собор свой дом в Вильне, на Троицкий монастырь в том же городе десять коп грошей и столько же на прочие виленские церкви (1588).

Между тем раздача православных монастырей людям светским и иногда духовным продолжалась по-прежнему, если даже не усиливалась. Король Стефан Баторий раздал монастыри: а) Спасский во Владимире - земянину своему Михаилу Оранскому и его детям без обязательства вступать в духовный сан (1578 и 1580) ; б) Варваринский женский в Пинске, находившийся дотоле в пожизненном управлении земянки Софии Воловичевой-Кирдеевой, другой земянке. Раине Воиновой (1580); в) Уневский в городе Львове - дворянину Василию Балабану (1581); г) Брацлавский на озере Неспеши, который держал дотоле Семен Волович, дворянину Ждану Левоновичу с условием, чтобы он принял духовный сан (1581); д) Пречистенский женский в Луцке, на Святой горе, - Феодоре Боговитиновне-Загоровской (1583); е) мстиславский Пустынский - поповскому сыну Матфею Евпатьевичу, с согласия Полоцкого архиепископа Феофана - Богдана, которому монастырь этот прежде был пожалован (1585); ж) кобринский Спасский - дворянину Ивану Гоголю под условием, чтобы он принял духовный сан (1586). Король Сигизмунд III пожаловал мстиславский Онуфриевский монастырь князю Богдану Озерецкому-Друцкому, изъявившему желание принять духовный сан (1588), а мстиславский Нагорный - местному протоиерею Ивану Ипатьевичу в пожизненное управление (1589). Следует присовокупить, что не одни архиереи имели в своем управлении по нескольку монастырей, а иногда и архимандриты. Так, архимандрит Михаил Рагоза, управлявший с 1579 г. минским Вознесенским монастырем, получил еще от слуцких князей в пожизненное управление слуцкий Троицкий монастырь в 1582 г. и слуцкий Мороцкий в 1589 г., мая 20.

Вести о нестроениях в Западнорусской Церкви, без сомнения, не раз доходили до ее верховного пастыря, Вселенского патриарха, - наконец, он увидел их и собственными очами. До 1588 г. ни один из Цареградских патриархов не посетил Русской Церкви, хотя под властию их она находилась уже ровно шесть столетий. Патриарх Иеремия II первый решился отправиться в Москву и избрал путь чрез Польшу и Литву. В начале мая 1588 г. он прибыл на границы Польши и послал письмо к польскому канцлеру Яну Замойскому, прося у него дозволения остановиться в его имении Замостье. Канцлер, хотя был латинской веры, принял у себя первосвятителя Востока и всю его свиту с полною предупредительностию и любовию. В свите патриарха находился митрополит Монемвасийский Иерофей, а в Замостье к ним присоединился еще, около 20 мая, архиепископ Елассонский Арсений, бывший дотоле учителем в львовской братской школе, который и описал это путешествие патриарха. Замойский исходатайствовал своему высокому гостю королевскую грамоту на свободный проезд в пределах Польши и Литвы и распорядился, чтобы на всем пути ему оказываемы были надлежащее внимание и почесть. Быстро проехал Иеремия через Брест и к 3 июня прибыл в Вильну. Здесь на встречу его вышли все (православные) жители города, большие и малые, и потом принимали его с величайшими почестями. Члены недавно образовавшегося Свято-Троицкого виленского братства представили первосвятителю свой печатный устав. Иеремия одобрил устав и укрепил своей печатью. Дал братству благословенную грамоту (от 5 июня) и дозволил ему иметь братскую школу греческого, латинского и русского языка (о польском не упомянул), равно и друкарню для печатания книг. Предоставил митрополиту с его наместником и со всем духовенством по просьбе всего братства отлучать от братства всенародно в церкви тех братчиков, которые будут не покоряться истине и подавать соблазн другим, а сам наперед изрек свое неблагословение на всякого, кто дерзнет разорять братство, или клеветать на него, или вносить в него несогласие и раздор, будет ли то архиепископ, или епископ, или кто-либо иной из духовенства, или кто из мирян всякого чина, возраста и сана. В заключение же грамоты, которую приказал прочитать по всем церквам, убеждал православных не отступать от того "праведного пути", на котором они находятся, и пребывать верными во всем церковным постановлениям, какие приняли они изначала. В Вильне также предстал пред патриархом епископ Меглинский Феофан и жаловался на Львовского епископа Гедеона за то, что последний насильно отнял у него Жидичинский монастырь и не возвращает, хотя дал письменное обязательство пред Антиохийским патриархом Иоакимом возвратить отнятый монастырь Феофану. Иеремия, рассмотрев эту жалобу вместе с находившимися при нем двумя греческими иерархами, послал свою окружную грамоту во Львов, Каменец и Галич к местным священникам и градоначальникам и извещал в ней, что епископ Гедеон, как отвергшийся всего, в чем обещался пред Антиохийским патриархом, и преступивший свое письменное обязательство, лишается сана и власти, если не исполнит данного обещания, не примирится с Феофаном и не возвратит ему Жидичинского монастыря. В Вильне оставался Иеремия только двенадцать дней и затем через Оршу отправился в Россию, везде сопутствуемый вниманием и почестями.

Ровно через год, на возвратном своем пути из Москвы, патриарх Иеремия испросил себе 7 июля у польского короля Сигизмунда III дозволение обозреть находящуюся в его владениях православную митрополию и совершать в ней духовною властию все, что окажется нужным. Через восемь дней, когда Иеремия уже прибыл в Вильну, король написал универсал ко всем властям и жителям королевства, чтобы никто не препятствовал патриарху совершать свое дело и судить, рядить и чинить расправу над всеми духовными лицами греческого закона, от самых высших до низших. А 21 июля патриарх уже издал окружную грамоту ко всем литовским епископам, в которой говорил: "Мы слышали от многих благоверных князей, панов и всего христианства и сами своими очами видели, что у вас двоеженцы и троеженцы литургисают..." - и повелевал низложить всех таких священников, епископу же Пинскому Леонтию угрожал отлучением за то, что он утаил таких священников, бывших в его епархии. В этой грамоте Иеремия ни слова не сказал о самом митрополите Онисифоре, но как и он оказался двоеженцем, то патриарх теперь же низложил и его своим патриаршим декретом, под которым подписались и Западнорусские владыки. Надобно заметить, что к приезду Иеремии в Вильну здесь собраны были митрополит, епископы, архимандриты, игумены, протоиереи и священники, т. е. целый Собор; что недостатки литовского духовенства патриарх мог видеть и слышать об них еще в то время, когда путешествовал через Литву в Москву; что необходимые для патриарха сведения могли быть уже подготовлены по его предварительному распоряжению и что потому-то он и в состоянии был так скоро, в присутствии Собора или вместе с Собором, издать постановление о низложении священников двоеженцев и троеженцев и составить декрет о низложении митрополита, подписанный самими литовскими епископами, хотя потом и говорилось, даже в официальных бумагах, будто Онисифор оставил митрополию "по своей доброй воле в облегчение своей старости и болезни". Таковы были первые действия патриарха Иеремии в Литве на возвратном пути его из России.

Непрерывная борьба, которую уже около тридцати трех лет выдерживала православная Церковь в Западнорусском крае, против протестантства и иезуитизма была для нее крайне тяжела и гибельна по своим последствиям. В этой борьбе нападающими являлись всегда враги Западнорусской Церкви, а она представляла собою сторону более страдательную, чем деятельную. И борьба лишила ее многих, весьма многих сынов, потеря которых тем была для нее чувствительнее, что они принадлежали преимущественно к более образованному классу. Но, что еще важнее, эта борьба обнаружила во всем свете, пред взорами самих последователей Западнорусской Церкви ее жалкое состояние, ее внутреннее расстройство и бессилие и породила в них желание искать какого-либо выхода из такого состояния, какой-либо перемены к лучшему.

Оба короля, Сигизмунд Август и Стефан Баторий, в царствование которых происходила эта борьба, более благоприятствовали врагам Западнорусской Церкви, нежели ей. Сигизмунд Август, хотя принадлежал к Римской Церкви, был постоянно явным покровителем протестантов, по крайней мере в Литве, а под конец жизни склонился на сторону иезуитов. Веротерпимость, которою он отличался, простиралась и на православных. Он не притеснял их, старался даже ограждать их, как в Галиции, от притеснений со стороны латинян. Он не отказывал в просьбах и православным иерархам, церквам, монастырям, но некоторые просьбы, более важные, каковы, например, были заявленные на гродненском сейме от лица митрополита Ионы, отклонял и отлагал до будущего времени, а другие если и удовлетворял, то сам же иногда и нарушал данные по ним распоряжения. Самое важное для православных дело его царствования состояло в том, что он отменил несправедливое Городельское постановление, устранявшее православных дворян от высших общественных и государственных должностей, но и это он сделал не столько ради православных, сколько ради своих возлюбленных протестантов. А два другие важнейшие деяния его царствования - соединение Литвы с Польшею и допущение в Литву иезуитов направлены были решительно ко вреду православных, или русских, к постепенному подавлению их народности и веры. Стефан Баторий, при самом вступлении на престол сделавшийся из протестанта католиком, до конца жизни остался покровителем иезуитов. Он окружил себя ими, умножал их коллегии, наделял их имениями, возвел их Виленскую коллегию на степень академии, предоставив ей одной высшее образование во всем Литовском княжестве. При своей коронации он дал клятву соблюдать веротерпимость в государстве, установленную Варшавскою конфедерациею 1573 г., но не всегда исполнял эту клятву по отношению даже к протестантам, которым запретил, например, открывать в Вильне кирхи и школы, а тем более по отношению к православным. Он подтвердил всему православному духовенству его древние права, подтверждал и отдельным иерархам, церквам и монастырям их имущественные права, но он отнял у православных в Полоцке все их церкви, кроме одной, соборной, со всеми церковными имениями и отдал иезуитам, чтобы они устроили там свою коллегию и совращали православных в латинство. Отнял некоторые права у православных в Галиче, которые сам же прежде подтвердил было за ними для уравнения их с латинскими обитателями города. Он издал указ о принятии нового календаря и всеми православными в государстве, хотя вскоре принужден был отменить этот указ, увидев его последствия.

Все четыре православных митрополита, при которых происходила эта борьба, нимало не соответствовали потребностям времени. Сильвестр Белькевич, прямо из мирянина митрополит, человек едва грамотный, даже не в состоянии был, если бы и хотел, действовать словом истины, наставлять и вразумлять вверенных его пастырскому водительству, охранять и защищать их от нападений врагов. Иона Протасевич показал себя пастырем ревностным и попечительным, но и его заботы не простирались далее материальных нужд Церкви и охранения ее прав, имущественных и судебных. Илья Куча, также из мирян прямо митрополит, появился на своей кафедре на самое короткое время и потом навсегда сокрылся, не оставив по себе никакого следа. Последний митрополит, Онисифор Девочка, был ниже даже этих своих предместников и своею невнимательностию к долгу и допускаемыми злоупотреблениями возбуждал ропот и жалобы в самих своих пасомых. Из числа прочих тогдашних архиереев в западнорусских епархиях мы не можем указать ни одного, который бы засвидетельствовал о себе своею ревностию о вере и вообще о высших интересах православной Церкви. Напротив, в этот именно несчастный для Литовской митрополии период и процветали в ней целые десятки лет такие иерархи, как Феодосий Лозовский и Иван, или Иона, Борзобогатый-Красенский, - иерархи, какие возможны были только в Западнорусском крае под владычеством Польши и каких даже там в прежние времена не бывало. В этот же период начали свою деятельность и довольно проявили себя и два другие владыки, разве немного уступавшие только что названным, Кирилл Терлецкий и Гедеон Балабан, хотя во всем свете они показали себя уже впоследствии. Первою заботою всех тогдашних владык была забота о собственных выгодах, из-за которых единственно они и домогались архиерейских кафедр, наделенных церковными имениями, и за которыми гонялись потом всю жизнь, добывая себе новые и новые имения, выпрашивая у короля в свое управление новые монастыри и доводя эти монастыри до крайнего разорения, хотя имения владык, особенно Владимирского, Луцкого и Полоцкого, были и без того очень не скудны. Самое коренное зло для высшей западнорусской иерархии и всей Церкви состояло в том, что короли-латиняне раздавали в ней архиерейские кафедры по своему произволу и часто одну и ту же кафедру отдавали двум-трем лицам, вследствие чего возникали между последними препирательства, тяжбы, взаимные насилия, нередко кровопролития к соблазну для православных, к глумлению для иноверцев. Но никогда это зло не достигало до такой высокой степени, до какой достигло при Сигизмунде Августе и Стефане Батории.

То же самое зло простиралось и на православные церкви и монастыри. Особенно монастыри раздавались теперь светским людям так часто и так неразборчиво, как никогда прежде; иногда раздавались даже иноверцам, иногда один монастырь отдавался двум лицам разом. Последствия известны: имения монастырей постепенно разорялись и истощались; самые монастыри с их церквами оставлялись в совершенном пренебрежении, ветшали и обрушались, все ценное из них уносилось или увозилось; монашеская жизнь падала ниже и ниже. Ввиду всего этого и усердие православных к святым обителям ослабевало, пожертвования на монастыри становились реже и реже, новых монастырей почти не возникало. Во весь период встречаем только три новых монастыря: Корецкий, Марецкий и Городинский, основанные, впрочем, одним только лицом, князем Корецким, в его имениях, да еще три-четыре монастыря, упоминаемые в первый раз: Дворецкий Богородичный в имении князя Жеславского, Ильинский и Николаевский Мороцкий в Слуцке, Чернчицкий на Волыни и монастырь Честного Креста в имении князя Чарторыйского, хотя все они могли быть основаны прежде. Число православных церквей даже в главных городах, где находились кафедры владык, не возрастало, а в некоторых и уменьшалось. В Вильне, по свидетельству Одерборна, бывшего около 1580 г. протестантским пастором в Ковне, русские будто бы "имели тридцать церквей, и почти все каменные". Но это свидетельство сомнительно. Другой иностранец, Гваньини, живший в то же самое время воинским начальником в витебской крепости, говорит только, что в Вильне "всех церквей римского и русского исповедания, каменных и деревянных, находится около сорока" и что "русских церквей виднеется в ней более, нежели римских". По нашим же домашним документам, кроме тех 18 или 20 церквей, которые мы видели в Вильне еще в 1-й половине XVI в., можем указать разве только на одну новую церковь - Пречистенскую на Росе (упоминается около 1582 г.), если и она не появилась в предшествовавшее время; кроме того, вновь сооружены (1560) две погоревшие церкви из прежних: Рождественская и Пятницкая. В Луцке и Владимире было по осми церквей, но нет основания думать, чтобы какая-либо из них была основана и построена в настоящий период. В Новогродке существовало прежде десять церквей, а теперь, по свидетельству митрополита Ионы, некоторые из них опустели, хотя, с возвращением им церковных имений, быть может, открылись вновь. В Полоцке число православных церквей, приходских и монастырских, восходило в прежние времена до пятнадцати; когда же Стефан Баторий отдал (1579) все эти церкви, кроме соборной, вместе с их имениями иезуитам, православные едва в состоянии были в течение десяти следующих лет соорудить себе или только обновить три церкви: Спасскую, Христо-Рождественскую и Козмодамианскую. Нужно при этом сказать, что православные церкви и монастыри, несмотря на их бедность и разорения, каким подвергались от своих светских, да и от духовных, владельцев, должны были еще по назначению от правительства отбывать земские подати и другие повинности, от которых не освобождались и владыки, равно как и латинские бискупы с своим духовенством.

Не осталась, впрочем, борьба православия с протестантством и особенно с иезуитами в Западнорусском крае и без добрых последствий для православных. Она пробудила их от духовного усыпления и застоя, возбудила в них энергию и вызвала их на такую деятельность, какой прежде они не знали. И прежде уже существовали между ними, хотя немногие, братства, так называемые медовые, с религиозною целию, но вся эта цель ограничивалась попечением лишь о материальных нуждах некоторых церквей и богаделен. Теперь начали возникать в Западной России такие братства, которые желали служить не своим только церквам, а всей Церкви православной для удовлетворения не столько вещественных, сколько духовных ее потребностей, способствовать распространению просвещения в русском народе, приготовлять ему учителей веры и благочестия, защитников православия от иноверцев. Такие братства и возникли теперь в Львове и Вильне. Сам патриарх Вселенский благословил их и принял под свое особое покровительство, надеясь со временем увидеть в них надежный оплот против подготовлявшейся уже в крае церковной унии с Римом. Одновременно с братствами возникли в крае и православные училища, о каких прежде русские и понятия не имели: училища Острожское, Львовское, наконец Виленское. В них начали обучать не одной славянской грамоте, но и языкам: греческому, латинскому, польскому - и наукам: грамматике, риторике, диалектике и другим. И таким образом для русских в первый раз открылась возможность получать научное образование в своих собственных школах и в духе своей веры, без опасения увлечься при воспитании в какое-либо иноверие. За училищами и из училищ начала возникать и русская духовная литература на пользу родной Церкви, и вскоре появились даже такие удачные литературные опыты, каковы Книга печатной Библии, неизвестно, может быть, к числу их принадлежали первый ректор Острожского училища Герасим Данилович Смотрицкий, написавший одно из предисловий к этой Библии вместе с стихами, и первый дидаскал того же училища Кирилл Лукарис, как знаток греческого языка. Но труд их, как первый в своем роде опыт, был очень несовершенен: в тексте Острожской Библии много неточностей, неправильностей и иногда весьма важных ошибок. При всем том издание Острожской Библии было в свое время величайшим благодеянием для всех сынов Русской Церкви, не только Западной, но и Восточной, не имевших дотоле в печати своей славянской Библии, и остается доныне драгоценным памятником, свидетелем как о благочестии знаменитого князя и существовавшем тогда общении между обеими половинами Русской Церкви - ибо Библия была напечатана преимущественно по списку, присланному из Москвы, и московским типографщиком, - так и об этом самом типографщике, весьма искусном и всею душою преданном своему делу, положившем начало печатанию славянских книг для православной Церкви не в одной Московской, но и в Западной России, где вскоре по отпечатании Острожской Библии он и нашел себе могилу.

В остальные годы настоящего периода печатание таких же книг на Западе России продолжалось в Остроге и Вильне. В Острожской типографии изданы Послания Константинопольского патриарха Иеремии к князю острожскому и другим по случаю нового календаря (1584); "Календарь римскы новы" Герасима Даниловича Смотрицкого (1587) и Сборник, или Книга, о вере - клирика Василия (1588). В Вильне, в типографии Мамоничей, напечатаны: Псалтирь (1581), Октоих - Василием Михайловичем Гарабурдою (1582), Служебник (1583), Сборник, содержащий диалог патриарха Геннадия и пр. (1585), и следованная Псалтирь (1586). В последней типографии издана в 1588 г. и не церковная книга - "Статут великого княжества Литовского", но служившая руководством и для церковных судов в порядке и формах судопроизводства.

Нельзя умолчать здесь и о бывших тогда попытках к переводу священных книг на язык общенародный. Гетман Ходкевич в предисловии к изданному им (1568) Учительному Евангелию сознается, что он имел намерение переложить эту книгу, "выразумения ради простых людей", на "простую мову", но не решился только из опасения ошибок. Другие были смелее и решительнее. Пересопницкий архимандрит Григорий перевел полное Четвероевангелие "на мову рускую из языка блъгарскаго", т. е. с церковнославянского языка на ту южнорусскую или малорусскую речь, с множеством польских слов, какою говорили тогда в Западной России. Переводчик трудился целые пять лет, с 15 августа 1556 по 29 августа 1561 г., в монастыре Жеславском при церкви Святой и Живоначальной Троиой, а все необходимые при труде издержки доставляла благоверная княгиня Анастасия Юрьевна Гольшанская, дочь князя Козмы Ивановича Жеславского. Южнорусское Евангелие предназначалось и для употребления церковного и, может быть, действительно употреблялось в церкви местного монастыря, потому что снабжено указателями, какие обыкновенно делались в Евангелиях такого рода, да и переводчик ясно сказал в одной из своих приписок, что перевел Евангелие "для читания церквей Божиих, для науки люду христианскаго". Единственный список этого Евангелия, самый подлинник переводчика, писанный прекрасным уставом на тонко выделанном пергамене, доселе цел и хранится в библиотеке Полтавской духовной семинарии. А спустя лет двадцать, около 1580 г., какое-то малороссийское Евангелие даже напечатано было вместе с славянским текстом, в два столбца в типографии Василия Тяпинского. Был ли то новый перевод Евангелия на малорусское наречие или перевод пересопницкого архимандрита Григория, сказать не можем.

Существовали, без сомнения, и тогда в Западнорусской Церкви люди благочестивые, искренне ей преданные, желавшие ей добра и трудившиеся для нее. Но все усилия их оказывались слишком недостаточными, чтобы извлечь ее из того плачевного состояния, до которого она была доведена не одними своими врагами, постоянно ратовавшими против нее, но и самыми своими первосвятителями. Весьма краткое, но яркое изображение этого состояния находим в послании галицко-русских дворян к последнему митрополиту Онисифору (от 14 февраля 1585 г.). Упомянув здесь прежде всего о грубом насилии, совершенном тогда латинянами православным во Львове, по поводу нового календаря и о запечатании церквей их, дворяне продолжали: "А что сказать о порубании св. крестов, об отобрании колоколов в замок и отдаче их жидам? И ты еще сам даешь открытые листы на помощь жидам против церкви Божией, к потехе их, а к большему поруганию нашего св. закона и к нашему сожалению. Какие при том совершаются опустошения церквей! Из церквей делаются иезуитские костелы, и имения, что бывали наданы на церкви Божии, привернуты к костелам. В честных монастырях вместо игуменов и братии живут игумены с женами и детьми, и владеют, и правят церквами Божиими; из больших крестов делают малые, и из того, что подано в честь и хвалу Богу, совершают святокрадство, и устрояют себе пояса, ложки, злочестивые сосуды для своих похотей; из риз делают саяны, из епитрахилей брамы. Но что еще прискорбнее, Ваша милость, сам один поставляешь епископов, без свидетелей и без нас, братии своей, чего и правила Вам не дозволяют. И при таком незаконном поставлении возводятся в великий епископский сан люди негодные, которые, к поруганию святого закона, на епископском седалище живут без всякого стыда с женами и рождают детей. И множество иных и иных великих бед и нестроений, о чем мы, к сожалению, теперь писать не можем. Епископов наставилось много, по два на каждую кафедру, оттого и порядок сгиб. Мы, по своему долгу, предостерегаем Вашу милость, и молим, и просим: Бога ради, осмотрись, вспомни святых твоих предместников, митрополитов Киевских, и возревнуй их благочестию. Не прогневайся на нас: нам жаль души твоей; ты за все должен дать ответ Господу Богу. Особенно же даем знать твоей милости, что архиепископия Киевская (т. е. Киево-Софийский собор), находящаяся ныне под твоею властию, отдана некоему еретику жолнеру, а архимандрития уневская обещана такому же..." и пр.

Оглавление

Глава 4