Оглавление

м. Макарий. История Русской церкви. Том 5. Отдел 1

Прошло уже ровно шесть столетий со времени основания Русской Церкви (988 - 1588). В эти столетия она прожила два главных периода своего существования. Первый период, продолжавшийся два с половиною века (988 - 1240), был периодом ее всецелой зависимости от Константинопольского патриарха, но вместе и периодом ее полного единства, когда на всем своем пространстве она признавала над собою только одного митрополита и составляла одну нераздельную митрополию. Второй период, продолжавшийся три с половиною века (1240 - 1588), был для Русской Церкви периодом ее постепенного перехода к самостоятельности, но вместе и периодом ее постепенного разделения на две митрополии, которые, особенно в последней половине этого периода, были совершенно разделены между собою и не имели никаких взаимных отношений.

С 1589 г. начался для Русской Церкви новый период, продолжающийся доселе, период ее самостоятельности, который можно назвать также и периодом постепенного воссоединения ее разрозненных частей. Правда, в то самое время, как в Москве учреждалось патриаршество, в Литве вводилась уния, и Западнорусская митрополия, мало того что была отделена от Восточнорусской Церкви, подверглась новому, насильственному разделению на две части, из которых одна, православная, по-прежнему осталась в зависимости от Цареградского патриарха, а другая, униатская, подчинилась Римскому владыке. Но еще в XVII в. все православные епархии Западнорусского края признали над собою власть Московского патриарха и соединились с Русскою Церковию, а в XVIII и XIX столетиях мало-помалу воссоединились с нею и все униатские епархии, существовавшие в том крае, так что ныне в пределах России нет более униатов. К сожалению, в этот же период самостоятельности Русской Церкви, когда с нею вновь соединились ее прежние члены, отторгнутые усилиями Рима, в ней самой обнаружился раскол, возникший на ее домашней почве и известный под именем старообрядства, - раскол, который, постепенно усиливаясь и разрастаясь, сделался самым резким и выдающимся явлением настоящего периода, прошел мрачною полосою чрез всю последующую нашу историю и, составляя внутреннюю язву нашей отечественной Церкви, доселе мало поддается ее уврачеваниям. Потому едва ли будет несправедливо, если настоящий ее период мм назовем и периодом в ней раскола, именующего себя старообрядством.

Период самостоятельности Русской Церкви обнимает собою: а) время патриаршества в России и б) время синодального управления.

Еще во 2-й половине XV в., когда Греческая империя окончательно подпала под владычество турок и Русские митрополиты не могли уже беспрепятственно путешествовать в Царьград для святительского поставления и затруднялись даже письменно сноситься с Цареградскою кафедрою, все четыре патриарха Востока дали свое согласие, чтобы впредь первосвятитель Восточнорусской Церкви не ходил в Царьград, но избирался и ставился в самой России и имел власть ставить своих епископов и править своею Церковию по примеру патриархов, а также определили будто бы, чтобы он считался святительскою честию выше всех православных митрополитов и в случае Вселенского Собора занимал первое место после Иерусалимского патриарха. Несмотря, однако ж, на все это, Русская Церковь по-прежнему оставалась только митрополиею, хотя и первою из митрополий, и в зависимости от Константинопольского патриарха, хотя только номинальной. А между тем время шло, и, тогда как патриаршие Церкви, бедствовавшие под игом неверных, более и более сокращались и умалялись, Русская Церковь вместе с Русским государством постоянно расширялась и увеличивалась и по своему объему далеко превосходила каждую из них. Тогда как сами патриархи, совершенно зависевшие от произвола своих мусульманских властителей, более и более теряли свою духовную власть и значение, сохраняя почти одно лишь имя патриархов, Русские митрополиты, хотя вполне зависевшие от своих православных государей, но в них же находившие для себя и самую незыблемую опору, пользовались действительною архипастырскою властию и являлись истинными первосвятителями среди своего духовенства и всей паствы. Тогда как самая православная вера в патриарших и других православных Церквах Востока и Юга, порабощенных магометанами, подвергалась всякого рода притеснениям, уничижениям, поруганиям, в России она была в собственном смысле господствующею, охранялась законами и всеобщим уважением правительства и народа и сияла всем своим блеском. Православная Россия под управлением своих православных могущественных государей сделалась главною представительницею и единственною охранительницею и защитницею православия во всем мире - так понимали ее сами русские, так же смотрели на нее и все православные Востока и Юга, стонавшие под игом иноверцев и искавшие в ней для себя покрова, помощи и утешений. Русские государи уже носили титул царя, т. е. императора, и заняли в православном мире то самое положение, какое занимали прежде императоры Византии; очень естественно было желать, чтобы и при русских государях по примеру византийских во главе церковного управления находились первосвятители самого высшего духовного сана. Русская Церковь видимо для всех выросла до того, чтобы быть ей совершенно самостоятельною и независимою отраслию Церкви Вселенской и стоять по крайней мере наравне с патриаршими православными Церквами, если не впереди всех их. Русский митрополит по власти и значению в своей Церкви вполне равнялся патриархам и даже превосходил их, ему недоставало только патриаршего имени.

В 17-й день июня 1586 г. прибыл в Москву Антиохийский патриарх Иоаким, совершавший свое путешествие через Галицию, где устроил церковное братство, и потом через Смоленск, откуда испросил себе у царя Федора Ивановича разрешение посетить его столицу. Много уже приходило к нам за милостынею с Востока и мирян, и особенно духовных лиц, в том числе архиепископов и митрополитов, со времени падения Царьграда, но из четырех Восточных патриархов еще не приходил никто, Иоаким был первый. Государь приказал сделать патриарху несколько почетных встреч на пути его от Смоленска в Москву: первая была в Можайске, вторая - в селе Мамонове пред Москвой, третья - на Драгомилове при въезде в столицу. Помещение для патриарха отведено было на Никольском крестце в доме Федора Шереметьева. Июня 25-го Иоаким приглашен был в царский дворец и прибыл туда в митрополичьих санях, которые за ним были присланы. На крыльце царских палат встретил патриарха посольский дьяк Андрей Щелкалов и ввел его в подписную Золотую палату, где восседал на троне государь в полном царском одеянии, окруженный боярами и окольничими. Царь поднялся и встретил патриарха за сажень от своего седалища, принял от него благословение и спросил его о здоровье. Патриарх подал царю грамоту Цареградского первосвятителя Феолипта, которая свидетельствовала о личности и нуждах его, патриарха Иоакима, и поднес царю от себя в дар частицы мощей апостола Анании, Игнатия Богоносца, великомученика Георгия и мучеников Киприана и Иустинии. Государь пригласил патриарха к себе обедать, а до обеда велел сходить в соборную церковь к митрополиту Дионисию, собиравшемуся служить литургию.

Уже при самой встрече этого патриарха с нашим митрополитом обнаружилось, как понимали русские своего первосвятителя или как понимал он сам себя. В южных дверях Успенского собора встретил патриарха митрополичий боярин Плещеев с митрополичьим дворецким и ключарем, а сам Дионисий стоял тогда в полном облачении посреди церкви на устроенном месте, имея вокруг себя архиепископа Ростовского, епископов, архимандритов, игуменов и прочее духовенство в жемчужных ризах. Когда Иоаким, приложившись к святым иконам, направился к митрополиту, Дионисий сошел с своего места на одну сажень навстречу патриарху и первый благословил его, а после патриарх благословил Дионисия и "поговорил слегка, что пригоже было митрополиту от него благословение принять наперед, да и перестал о том". Дионисий совершил Божественную литургию, а патриарх стоял в продолжение ее в церкви, по правую сторону, у заднего столпа. Такая встреча митрополита с патриархом была, без сомнения, обдуманная, и Дионисий поступил так, вероятно, не по собственной только воле, а по соизволению государя и его советников, судя по тому, что сам же государь и предложил патриарху идти в соборную церковь к митрополиту, да и вообще церемониалы встреч в подобных случаях у нас всегда наперед обсуждались и утверждались самим правительством. Но то, что еще не довольно ясно выразилось в действии нашего митрополита при встрече с патриархом, гораздо яснее выразил вскоре сам царь Федор Иванович на словах. "Помысля", т. е. посоветовавшись с своею благоверною и христолюбивою царицею Ириною, - будем рассказывать по руководству древнего сказания - государь советовал и с боярами и говорил им: "Изначала, от прародителей наших, киевских, владимирских и московских государей царей и великих князей благочестивых, поставлялись наши богомольцы митрополиты Киевские, Владимирские, Московские и всея России от патриархов Царяградских и Вселенских. Потом милостию всемогущего Бога и Пречистой Богородицы, Заступницы нашей, и молитвами великих чудотворцев всего Российского царства, а за прошением и молением наших прародителей, благочестивых царей и великих князей московских, и по совету патриархов Цареградских начали поставляться особо митрополиты в Московском государстве по приговору и по избранию прародителей наших и всего освященного Собора, от архиепископов и епископов Российского царства даже и до нашего царствия. Ныне по великой и неизреченной Своей милости Бог даровал нам видеть пришествие к себе великого патриарха Антиохийского, и мы воссылаем за сие славу Господу. А нам бы испросить еще у Него милости, дабы устроил в нашем государстве Московском Российского патриарха, и посоветовать бы о том с святейшим патриархом Иоакимом, и приказать бы с ним о благословении патриаршества Московского ко всем патриархам". Здесь, очевидно, государь не столько просил совета у бояр, сколько объявлял им свое решение, прежде им принятое вместе с царицею, которое оставалось только исполнить. И действительно, тотчас же приговорил государь ехать к патриарху шурину своему конюшему, и наместнику казанскому Борису Федоровичу Годунову. Годунов отправился к патриарху, дословно передал ему всю речь государя, сказанную им боярам, и просил Иоакима: "Ты бы о том посоветовал с святейшим Вселенским патриархом, а пресвятейший бы патриарх посоветовал о таком великом деле со всеми вами, патриархи... и со архиепископы, и епископы, и со архимандриты, и со игумены, и со всем освященным Собором, да и во Святую бы гору и в Синайскую о том обослалися, чтобы, дал Бог, такое великое дело в нашем Российском государстве устроилося, а, помысля бы о том, нам объявили, как тому делу пригоже состояться". Иоаким отвечал, что все патриархи благодарны благочестивому государю за его милостыни, постоянно молятся о нем, чтобы Господь даровал ему все по желанию его сердца, и что в Российском царстве "пригоже" быть патриарху, только этого великого дела без совещания с Цареградским и другими патриархами учинить невозможно, и обещал, что патриархи начнут теперь совещаться о том вместе со всем Собором и обошлются во Святую и в Синайскую горы. Ответ патриарха Годунов немедленно донес царю Федору Ивановичу.

В первый день июля Иоаким испросил у государя позволение посетить монастыри Чудов и Троице-Сергиев, в каждом из них был принят (4 и 8 июля) с честию и получил подарки от монастырских властей. Июля 17-го был на отпуске у государя и получил царские подарки, а 11 августа выехал из Москвы на Чернигов. В Москве понимали, что нужно теперь особенно задобрить патриархов и расположить к себе. И царь Федор Иванович, хотя еще в два предшествовавшие года отправлял им и всему восточному духовенству весьма щедрую милостыню на помин души своего покойного родителя, признал за лучшее при отъезде из Москвы Иоакима отпустить с ним своего подьячего Михаила Огаркова с новыми богатыми дарами патриархам и с грамотами к Цареградскому Феолипту и Александрийскому Сильвестру, где, вовсе не упоминая о своем желании иметь в Москве патриарха, перечислял только свои прежние и вновь посылаемые им подарки.

Прервем здесь на время рассказ и спросим: кому же принадлежала мысль об учреждении патриаршества в России? Первый высказал ее точно и определенно сам государь Федор Иванович. Но это не значит, что ему первому она и принадлежала, что он сам ее придумал или что ее придумала царица, с которою он совещался. Нет, мысль эта еще прежде существовала в России и была распространена между книжными и образованными людьми, которые ясно видели высокое значение своего отечества, своего государя и своей Церкви среди всего христианского православного мира, ясно сознавали высокое положение своего митрополита в сравнении со всеми патриархами, находившимися в тяжком порабощении и нищете, и иные, хотя не так определенно, высказывали эту мысль еще в первые годы XVI в. Недоставало только случая, чтобы выразить ее прямо и решительно и приступить к ее осуществлению, - случай такой представился с приездом в Москву одного из патриархов. И вот, едва прошло несколько дней с приезда патриарха, как Русский митрополит при первой встрече с ним в церкви показал ему свое не только равенство, но и свое превосходство пред ним. А русский царь, принявший у себя патриарха 25 июня, успел до 1 июля и посовещаться об учреждении в Москве патриаршества с своею царицею, и объявить свое решение боярам, и снестись с патриархом, и получить благоприятный ответ от патриарха. Несомненный знак, что мысль о патриаршестве русским не была новая, и потому для обсуждения ее не потребовалось продолжительных совещаний, хотя дело замышлялось весьма важное и, по тогдашнему выражению, великое. Царь высказал только то, что еще прежде знали и в чем вполне сочувствовали ему все его окружавшие. Все это происходило во дни митрополита Дионисия, когда Иов был только архиепископом Ростовским, следовательно, совершенно произвольно известное мнение, будто собственно Борис Годунов задумал учредить патриаршество в России, чтобы возвесть в этот сан своего любимца митрополита Иова и тем еще более привлечь его к себе для своих честолюбивых целей.

Нельзя сказать, чтобы в Царьграде сочувственно отнеслись к тому важному делу, которого так желали в Москве и о котором взялся хлопотать патриарх Антиохийский Иоаким. Только спустя уже почти год с отъезда из Москвы Иоакима сюда пришло первое известие о положении этого дела. Именно, 28 июня 1587 г. прибыл в Чернигов и оттуда препровожден в Москву какой-то грек Николай и на допросе в Посольском приказе сказал дьяку Андрею Щелкалову, что "отпустили его из Царяграда патриархи Цареградский и Антиохийский, а с ним послали к государю грамоты об нем бить челом государю о милостыне, да наказали с ним словом патриархи Цареградский и Антиохийский: что приказывал им государь, чтоб патриарха учинить на Руси, и они, Цареградский и Антиохийский патриархи, соборовав, послали по Иерусалимского и по Антиохийского патриархов, и велели им быть в Царьград, и о том деле соборовать хотят, что государь приказывал, и с Собора хотят послать патриарха Иерусалимского и с ним о том наказ, как соборовать (на Руси) и учинить патриарха". Вот сколько сделали в Царьграде в продолжение целого года для России, куда только постоянно слали за милостынею и откуда получали непрерывные пособия. Прошел еще год, и новых вестей об этом деле совсем не приходило в Москву. Да и не могло прийти, потому что в Царьграде произошла перемена патриархов. Султан низверг патриарха Феолипта и на место его возвел в третий раз Иеремию II, находившегося в заточении. А Иеремии, когда он возвратился на свою кафедру, было не до того, чтобы рассуждать о Русском патриаршестве. Он увидел, что все патриаршее достояние разграблено, кельи обвалились и самая патриаршая церковь Богородицы Паммакаристы, т. е. Всеблаженной, ограблена и обращена в мечеть. Ему велено было строить себе новую церковь и кельи в другом месте Царьграда, а средств не было никаких. И Иеремия поневоле должен был обратиться за милостынею к православным и решился предпринять путешествие в Россию. Это-то обстоятельство и послужило к тому, что дело о патриархе в Москве, которое могло затянуться в Царьграде на многие годы, если не навсегда, быстро подвинулось к своему исходу.

К концу июня 1588 г. царь Федор Иванович внезапно получил известие из Смоленска от воевод, что туда приехал 24 июня Цареградский патриарх Иеремия II, и вместе грамоту от самого патриарха, которою он испрашивал позволения прибыть в Москву, где еще вовсе не знали о происшедшей в Царь-граде перемене патриархов. Федор Иванович немедленно отправил почетного пристава Семена Пушечникова навстречу патриарху с ответною грамотою, которою приглашал его пожаловать в свою столицу, и с указом к воеводам, чтобы они с честию отпустили святейшего и пришедших с ним к Москве и дали им все необходимое в дороге и детей боярских из смолян для провожания, а Смоленскому епископу Сильвестру писал: "Если патриарх станет проситься у воевод в церковь Пречистой Богородицы помолиться, то мы ему в церковь идти позволили, и у тебя в церкви было бы тогда устроено чинно и людно, архимандритов, игуменов и попов было бы много, встречал бы ты патриарха и чтил его честно, точно так же, как митрополита нашего чтите". Между тем приставу, отправленному для встречи патриарха, дана была такая память: "Разведать, каким обычаем патриарх к государю поехал и ныне патриаршество Цареградское держит ли и нет ли кого другого на этом месте, где Феолипт, бывший прежде патриархом, кто из них двух по возвращении Иеремии будет патриаршествовать, и кроме его нужды, что едет за милостынею, есть ли с ним от всех патриархов с соборного приговора к государю приказ (знак, чего ожидали в Москве от патриарха); честь же к патриарху держать великую, такую же, как к нашему митрополиту". В Смоленске действительно честили патриарха весьма много и с великим усердием, особенно воеводы и епископ. На праздник святых апостолов Петра и Павла (29 июня) первосвятитель вместе с своею свитою посетил Смоленский собор и отстоял в нем Божественную литургию, а вскоре затем отправился в Москву, куда после десятидневного путешествия и прибыл 13 июля. Здесь встретили его многие бояре и бесчисленное множество народа, а от лица государя у самой столицы приветствовал почетный пристав Григорий Нащокин, который и проводил дорогого гостя со всею его свитою на рязанское подворье. В свите патриарха находились: митрополит Монемвасийский (Мальвазийский) Иерофей, друг патриарха, архиепископ Елассонский Арсений и архимандрит Христофор. Кроме того, собственно при патриархе состояли: архидиакон, два священника, чернец-старец, казначей, келарь, толмач, диакон да девять слуг; при митрополите Иерофее: священник и четыре прислужника; при архиепископе Арсении: старец и прислужник. На подворье велено было поместить и устроить патриарха и его свиту с возможною почестию и без ведома приставов никого к нему и его свите, особенно из иноземных, не допускать, кроме посылаемых от властей духовных и от бояр с почетными кормами, да наказано было: о чем и о каких делах патриарх с приставами поговорит, о том им сказывать боярам и дьяку Андрею Щелкалову. Явный знак, что Иеремии не доверяли. Он не привез с собою грамоты от патриархов об учреждении патриаршества в России, чего именно здесь и ожидали, и здесь, естественно, спрашивали, да патриарх ли он. Грамота эта была бы лучшим свидетельством о патриаршестве Иеремии, и его приняли бы без подозрений. С Иеремиею поступили так же, как обыкновенно поступали у нас с иноземными послами, которым не доверяли; к дому посла ставились приставы с почетною стражею, которые не дозволяли никому сноситься с ним и с самою его прислугою, следили за его действиями и словами, выведывали его мысли и о всем доносили боярам и только тогда, когда правительство убеждалось в пользе предложений, привезенных послом, к нему становились доверчивее, с ним начинали переговоры.

В 21-й день июля государь велел патриарху быть у себя. Шествие патриарха в царский дворец было весьма торжественное: впереди шли дети боярские и приказные люди в пышных одеждах, потом множество иноков; сам патриарх ехал на осляти и благословлял народные толпы, а за ним ехали на конях митрополит Монемвасийский и Елассонский архиепископ. С большими почестями ввели патриарха и его спутников в Золотую палату, где на драгоценном троне сидел государь в полном царском облачении, окруженный боярами, окольничими и дворянами. При входе Иеремии Федор Иванович встал и переступил с полсажени навстречу ему. Иеремия благословил царя, выразил ему свои благожелания и поднес дары: золотую панагию, в которой находились часть Животворящего Древа, часть Крови Христовой, часть ризы Христовой и пр.; серебряный киот с ручною костию святого царя Константина и левою рукою по локоть святого Иакова Севастийского и пр., а царице Ирине - золотую панагию с камнем, на котором было изображение святой Марины, содержавшую в себе малый перст от руки святого Иоанна Златоустого и части других мощей. Приняв благосклонно священные дары, царь сел на трон, указал патриарху сесть на скамье подле себя с правой стороны и явил ему чрез казначея Траханиотова свое царское жалованье: серебряный кубок двойчатый, два портища рытого бархату, по портищу атласу и камки, два сорока соболей, один в 60 рублей, другой в 30, и 300 рублей деньгами. Были пожалованы царские дары и митрополиту Иерофею. Затем посольский дьяк Андрей Щелкалов объявил, что государь вследствие просьбы патриарха предоставляет ему переговорить с шурином государевым Борисом Федоровичем Годуновым, и святейший, еще раз благословив царя, вышел с своими спутниками и приставами в малую ответную палату, куда послал государь также Годунова и дьяков Андрея Щелкалова и Дружину Петелина. Годунов велел выйти из палаты в другую всем спутникам и приставам Иеремии и предложил ему рассказать, о чем ныне приехал к государю, кто ныне ведает патриаршеством, где Феолипт и вообще о всем, о чем желает возвестить государю. Иеремия отвечал: "Был я на патриаршестве в Царьграде много лет, и по грехам моим и всего христианства греческого возмутился султан турский на Церковь Божию. Да был у меня под началом грек, да от меня бежал, обасурманился, и сделался капуджи у султана, и начал доносить ему многие ложные слова на меня, приписывать мне великие богатства и сокровища и рассказывать о драгоценностях и украшениях той церкви, где прежде меня жили патриархи. К тому ж стал и Феолипт подкупать пашей, чтобы учинили его патриархом в Царьграде, обещаясь давать султану сверх прежней дани по две тысячи золотых... И султан... велел быть Феолипту патриархом... а на меня опалу возложил и послал на остров Родос, и там сидел я в опале четыре года. А на пятый год султан Феолипта отставил от патриаршества, и церковь Божию и все церковное строение разграбил, и учинил в ней мечеть. А за мною прислал и велел мне быть патриархом. Я приехал в Царьград, вижу - церковь Божия разорена и строят в ней мечеть, все церковное достояние разграблено, кельи обвалились. Тогда стал присылать ко мне султан, чтоб мне устроить патриаршую церковь и кельи в ином месте в Царьграде, а мне строить нечем: что было казны и драгоценностей в патриаршей церкви, все забрал султан. И я бил челом султану, чтобы мне позволил идти ради милостыни на церковное строение в христианские государства, - и султан меня отпустил. А я, слышав про такого благочестивого и христолюбивого государя вашего, пришел сюда видеть его царские очи и православную веру и ради милостыни, чтоб государь пожаловал помог нам в наших скорбях и утеснении своею милостынею. А в Царьграде ныне патриарха нет". Далее патриарх рассказал Годунову о своем путешествии чрез литовские земли и о том, что слышал от канцлера Яна Замойского, у которого гостил, и, наконец, прибавил, что "есть у него некоторые речи тайные. И Борис Федорович выслушал их вкратце". О чем были эти тайные речи? Не о патриаршестве ли Русском? Но речи о Русском патриаршестве, которых всего более ждали тогда от Иеремии, Годунов не стал бы выслушивать только "вкратце". Да Иеремии и нечего было говорить о патриаршестве, о котором он, как скоро увидим, не привез из Царьграда и сам не имел никакого решения и определенной мысли. Скорее, то могли быть речи о политических делах в Турции и других странах, чрез которые проходил он. О чем бы, впрочем, ни были тайные речи Иеремии, необходимо допустить, что его речами и объяснениями остались у нас недовольны.

Здесь все русские сказания об Иеремии внезапно прерываются на несколько месяцев: что было с ним, происходили ли с ним какие-либо сношения, совершенно умалчивают. Один из спутников Иеремии, Арсений Елассонский, говорит только весьма кратко, что после аудиенции у государя они возвратились с большою честию на свое подворье и здесь пребывали и обращались со многими благородными людьми, царскими приставниками, что так проходили дни за днями, недели за неделями, пока патриарх не заявил, что он хочет уезжать из России и возвратиться на свою Константинопольскую кафедру, тогда только Годунов начал с ним переговоры от имени государя о Русском патриаршестве. Но Арсений остался жить в России, и потому неудивительно, если не сказал в своем сочинении всего, что знал. Зато другой спутник Иеремии, Иерофей Монемвасийский, возвратившийся с ним в Грецию, рассказал о происходившем тогда хотя и весьма кратко, но с полною откровенностию. Он, во-первых, подтверждает известие нашего Статейного списка, что Иеремия с своею свитою на подворье в Москве находился как бы в заключении, что "никому из местных жителей не дозволяли ходить к нему и видеть его, ни ему выходить вон с подворья, и когда даже монахи патриаршие ходили на базар, то их сопровождали царские люди и стерегли их, пока те не возвращались домой", и что приставы, находившиеся при патриархе, были "люди недобрые и нечестные и все, что слышали, передавали драгоманам, а те доносили самому царю". Вместе с тем Иерофей передает, как эти русские, окружавшие Иеремию, исподволь выпытывали его мысли относительно патриаршества в России и как он менял свои решения. "Говорили патриарху Иеремии, - повествует Иерофей, - как бы он поставил им патриарха. И Иеремия сначала сказал: "Этому нельзя быть, поставим вам, пожалуй, архиепископа, какой в Ахриде", т. е. автокефального. Таково было первое решение Иеремии. Русским, разумеется, оно не могло понравиться, не понравилось оно и другу Иеремии Иерофею Монемвасийскому, и он, оставшись наедине с патриархом, говорил ему: "Владыко мой, того сделать невозможно; Константин Великий учредил патриаршества со Вселенским Собором, и Великий Юстиниан учредил Ахридскую архиепископию с Пятым Вселенским Собором... нас же здесь только трое (архиереев), да притом, владыко, мы пришли (собственно) за милостыней к царю и ради долгов, которые наделаны в наши дни". Иеремия тотчас согласился с своим другом и отвечал: "И я не хочу (т. е. дать русским автокефального архиепископа), но если хотят, то я останусь здесь патриархом". Следовательно, самому Иеремии принадлежала первая мысль остаться в России на патриаршестве, а не русским. Таково было второе его решение, которое, однако ж, как и первое, не нашло сочувствия в Иерофее, и он говорил: "Владыко святой, это невозможно, потому что ты иноязычный и не знаешь обычаев страны, а они (русские) имеют другие порядки и другие нравы, да и не хотят тебя, смотри, чтоб тебе не осрамиться". Но Иеремия остался непреклонен и ничего не хотел слушать. И вот, "русские, - продолжает Иерофей, - придумали хитрую уловку и говорят: "Владыко, если бы ты захотел и остался здесь, мы имели бы тебя патриархом". И эти слова не царь сказал им (патриарху и его спутникам) и не кто-либо из бояр, а только те, которые стерегли их. И Иеремия неосмотрительно, и неблагоразумно, и ни с кем не посоветовавшись отвечал: "Остаюсь". Такой имел нрав, что никогда не слушал ни от кого совета, даже от преданных ему людей, вследствие чего и сам терпел много, и Церковь в его дни". Ответ Иеремии "остаюсь" царские приставы немедленно передали через бояр самому царю, и тогда-то открылись те официальные переговоры с патриархом, которые записаны и в наших русских сказаниях.

"И великий государь, благочестивый и христолюбивый царь Федор Иванович, - так начинает вновь свой на время прерванный рассказ наш Статейный список, - помысля с своею благоверною и христолюбивою царицею Ириною, говорил с бояры: "Изначала, от прародителей наших (здесь государь дословно повторил то самое, что говорил боярам, когда приступал к таким же переговорам с патриархом Иоакимом)... наши митрополиты ставились от Цареградских патриархов, а потом начали поставляться в России от своих архиепископов и епископов. А ныне по Своей великой милости Господь даровал нам видеть пришествие к себе Цареградского патриарха Иеремии, и мы о том, прося у Бога милости, помыслили, чтобы в нашем государстве учинити патриарха, кого Господь Бог благоволит: будет похочет быти в нашем государстве Цареградский патриарх Иеремия, и ему быти патриархом в начальном месте Владимире, а на Москве митрополиту по-прежнему, а не похочет Цареградский патриарх быти во Владимире, ино бы на Москве учинити патриарха из Московского Собору, кого Господь Бог благоволит. А прежде сего, когда приходил к нам... Антиохийский патриарх Иоаким милостыни ради, и тогда мы, великий государь, помысля о том о патриаршеском поставленье в Российском царствии, объявили тайно шурином нашим... И святейший Иоаким рекся о том советовати со всеми патриархи, и со архиепископы, и епископы, и со всем освященным Собором". И приговорил государь с боярами ехать к патриарху на подворье Борису Годунову, и велел переговорить и посоветоваться с патриархом: "Возможно ли тому статися, чтобы ему быти в его государстве, Российском царстве, в стольном нашем граде Володимере?"

Годунов отправился на подворье и говорил Иеремии от имени государя тайно: приходил к нашему царскому величеству Антиохийский патриарх Иоаким, и мы наказали с ним тебе и другим патриархам, чтобы вы посоветовались между собою и со всем освященным Собором, как бы устроить в нашем государстве патриарха. А вот ныне ты сам пришел и сказывал, что султан учинил на Церковь и на тебя гонение и патриаршество разграбил. И "мы помыслили о том, чтобы тебе, святейшему патриарху Иеремии Вселенскому, быти на патриаршестве в нашем государстве на престоле Владимирском и всея Великия России". Иеремия отвечал: "Антиохийский патриарх Иоаким возвестил нам желание государя о патриаршестве в России, и мы о том все вкупе со Александрийским патриархом Селивестром, и Иерусалимским патриархом Нифонтом, и Антиохийским патриархом Иоакимом, и со архиепископы, и епископы, и со всем освященным Собором советовали и, советовав, приговорили, что пригоже в Российском царстве патриаршеству быти и патриарха учинити. И ныне, будет на то воля благочестивого государя, чтобы мне быти в его государстве, и аз не отмсщуся. Только мне во Владимире быть невозможно, потому что патриарх при государе всегда. А то что за патриаршество, если жить не при государе? Тому статься никак невозможно". Первые слова в этом ответе Иеремии невольно возбуждают сомнение. Он не мог произнесть их, потому что совещания патриархов или по крайней мере решения, приговора их об учреждении патриаршества в России вовсе не было, как прямо утверждает друг Иеремии Иерофей Монемвасийский. А если б был такой приговор, Иеремии не для чего было таить его доселе и столько терпеть в своем заключении на подворье. Напротив, на подворье он ясно заявил, что поставить русским патриарха невозможно, и отказался даже от своего намерения дать им автокефального архиепископа. К тому ж Иеремия не мог сказать, будто он совещался с Иерусалимским патриархом Нифонтом, не мог не знать, что патриархом Иерусалимским был тогда Софроний (с 1579 по 1608 г.). Итак, не прибавлены ли эти слова, столько важные для русских при дальнейших переговорах с Иеремиею, самими русскими, когда они заносили ответ его в свой Статейный список? Если же допустить, что Иеремия действительно произнес эти слова, то такую неправду можно объяснить только сильным желанием Иеремии остаться патриархом в России и для того уверить русских, что учреждение патриаршества в России решено приговором всех патриархов и Собора.

Когда Годунов известил государя об ответе Иеремии, то государь будто бы посылал того же Годунова еще "многажды говорити и советовати о том, чтобы святейший Иеремия произволил быти на Владимирском и всея России патриаршестве, и Иеремия о том много советовал с боярином Борисом Феодоровичем во многие приезды да на то не произволил", а говорил: "Если государь повелит мне быть в царствующем граде Москве при себе, где ныне митрополит, тогда митрополита можно устроить в другом городе". После этого, по словам же Статейного списка еще после первого ответа Иеремии, царь Федор Иванович созвал бояр и говорил им: "Мы помыслили было, чтобы святейшему Иеремии быть в нашем государстве на патриаршестве Владимирском и всея России, а в царствующем граде Москве быть по-прежнему отцу нашему и богомольцу митрополиту Иову. Но святейший Иеремия на Владимирском патриаршестве быть не хочет, а соглашается исполнить нашу волю, если позволим ему быть на патриаршестве в Москве, где ныне отец наш митрополит Иов. И мы помыслили, что то дело нестаточное: как нам такого сопрестольника великих чудотворцев Петра, Алексия и Ионы и мужа достохвального жития, святого и преподобного отца нашего и богомольца митрополита Иова изгнать от (церкви) Пречистой Богородицы и от великих чудотворцев и учинить греческого закона патриарха? А он здешнего обычая и русского языка не знает, и ни о каких делах духовных нам нельзя будет советоваться без толмача. И ныне еще бы посоветоваться с патриархом о том, чтобы он благословил и поставил на патриаршество Владимирское и Московское из Российского Собора отца нашего и богомольца Иова митрополита по тому чину, как поставляет патриархов Александрийского, Антиохийского и Иерусалимского, и чин поставления патриаршеского у него, Иеремии, взять бы, чтобы впредь поставляться патриархам в Российском царстве от митрополитов, архиепископов и епископов, а митрополиты бы, и архиепископы, и епископы поставлялись от патриарха в Российском царстве, а для того бы учинить митрополитов и прибавить архиепископов и епископов, в каких городах пригоже".

По повелению государя в 13-й день генваря 1589 г., следовательно спустя ровно полгода со времени приезда патриарха Иеремии в Москву, Годунов и дьяк Андрей Щелкалов ездили на подворье к патриарху и говорили ему: "Посылал к тебе государь наш, чтобы ты остался на патриаршестве Владимирском и всея России, но ты на то не произволил. И помыслил государь с своею благоверною царицею, поговорил с нашими боярами и велел посоветоваться с тобою о том, чтобы тебе благословить и поставить патриарха на Владимирское и Московское патриаршество из Российского Собора, кого Господь Бог, и Пречистая Богородица, и великие чудотворцы Московские изберут". Святейший Иеремия, советовав о том много с Годуновым, приговорил, что он на патриаршество Владимирское и Московское и всея России благословит и поставит из Российского Собора, кого благочестивый государь произволит, и благословение свое даст, чтобы впредь патриархам поставляться в Российском царстве от митрополитов, и архиепископов, и епископов по чину патриаршескому, а его бы государь пожаловал отпустил в Царьгород.

В 17-й день генваря собрались в царствующем граде Москве на Собор государь царь Федор Иванович, митрополит Иов, архиепископы: Новгородский Александр, Казанский Иеремия, Ростовский Варлаам, епископы: Суздальский Иов, Рязанский Митрофан, Смоленский Сильвестр, Тверской Захария, Коломенский Иосиф, Сарский Геласий, многие архимандриты, игумены и соборные старцы. Государь произнес на Соборе речь, в которой подробно изложил, как изначала поставлялись Русские митрополиты от Цареградских патриархов, а потом начали поставляться от своих архиепископов и епископов, как сносился он с Антиохийским патриархом Иоакимом об учреждении патриаршества в России и затем с патриархом Цареградским Иеремиею и как последний согласился наконец исполнить волю государя - поставить для России патриарха. По окончании речи государь предложил митрополиту Иову посовещаться со всеми отцами Собора, как бы, Бог дал, такое великое и преславное дело в России устроилось. Отцы Собора, посоветовавшись между собою, отвечали, что полагаются на волю его, благочестивого государя. Тогда приговорил государь с митрополитом и со всем Собором ехать к святейшему Иеремии дьяку Андрею Щелкалову, чтобы расспросить патриарха о патриаршеском поставлении и взять у него письменное сказание, как бывает это поставление. Иеремия отвечал Щелкалову, что поставление патриархов бывает так же, как и митрополитов, архиепископов и епископов, и дал ему вкратце изложенный на греческом языке рукописный чин патриаршеского поставления в великой цареградской церкви. Получив этот чин, государь послал еще дьяка Андрея Щелкалова на митрополичий двор сделать выписку, как бывает поставление митрополичье, и Щелкалов выписал и представил государю весь чин, по которому совершилось в 1581 г. поставление нашего митрополита Дионисия.

В 19-й день генваря царь Федор Иванович приговорил с митрополитом Иовом, с архиепископами, епископами, и всем Собором, и с боярами послать к святейшему Иеремии Ростовского архиепископа Варлаама и Смоленского епископа Сильвестра в сопровождении нескольких архимандритов, игуменов и старцев и дьяка Андрея Щелкалова, чтобы посоветоваться, как тому великому делу быть, когда быть избранию и наречению Московского патриарха и когда самому посвящению. Иеремия после совещания с прибывшими к нему приговорил: возвести на Московское патриаршество того, кого изберет Бог, и Пречистая Богородица, и великие чудотворцы Московские Петр, Алексий и Иона, и избранию быть в четверг 23 генваря, а поставлению - в следующий воскресный день, 26 генваря. Затем Иеремия стал расспрашивать, как происходит в Москве поставление митрополитов. Щелкалов отвечал: "Чин поставления у нас митрополита тот же, что и чин патриаршего поставленья, который ты написал и прислал государю, только твой чин изложен кратко, а в нашем чине написано сполна обо всем". Иеремии рассказали в общих чертах весь ход приближавшейся церковной церемонии и представили на бумаге самый "приговор государя царя о наречении патриарха Московского и всея России". Здесь во всей подробности начертан был план, по которому имело совершиться избрание и наречение Московского первосвятителя, и - что особенно замечательно - наперед были указаны самые лица, которых должно было избрать в кандидаты как на патриаршество, так и на вновь открывавшиеся митрополии, Новгородскую и Ростовскую.

Согласно с этим приговором, 23 генваря собрались в Успенский собор все русские архиереи, кроме митрополита Иова, оставшегося в своем доме, и отправили из среды своей двух епископов с несколькими настоятелями монастырей и старцами пригласить туда же Вселенского первосвятителя. Встреченный у собора с величайшею торжественностию, Иеремия в сопутствии двух своих греческих иерархов вошел в церковь и, приложившись к святым иконам и мощам святителей, стал на месте против чудотворной Владимирской иконы Пресвятой Богородицы и советовался тайно с архиереями об избрании патриарха. Тогда митрополит греческий Иерофей, архиепископ Казанский Тихон, Елассонский Арсений и епископы - Суздальский Иов, Смоленский Сильвестр, Рязанский Митрофан, Тверской Захария, Коломенский Иосиф и Крутицкий Геласий - удалились в придел Похвалы Пресвятой Богородицы и, заняв приготовленные для них места, избрали на патриаршество трех кандидатов, предуказанных в приговоре: Иова, митрополита Московского, Александра, архиепископа Новгородского, и Варлаама, архиепископа Ростовского, составили акт, или грамоту, избрания и собственноручно подписали его. Затем точно так же избрали трех предуказанных в приговоре кандидатов на митрополию Новгородскую: архиепископа Новгородского Александра, архимандрита троицкого Киприана и архимандрита рождественского во Владимире Иону - и трех также прежде указанных кандидатов на митрополию Ростовскую: Ростовского архиепископа Варлаама и архимандритов - новоспасского Сергия и чудовского Феодосия - и составили акты их избрания. Эти акты избиратели представили патриарху, который вместе с ними и отправился к государю. Федор Иванович, окруженный боярами, встретил патриарха и всех архиереев у дверей своей Золотой палаты и, приняв от патриарха благословение, пригласил их сесть. Чрез несколько минут Иеремия встал, возвестил царю о совершившемся избрании и поднес ему самую грамоту избрания кандидатов на патриаршество. Государь приказал дьяку Щелкалову прочитать эту грамоту вслух и из числа названных в ней избрал на патриаршество митрополита Иова, а вслед за тем послал трех архиереев и двух бояр звать его к себе. Когда Иов явился, государь встретил его в дверях своей палаты вместе с патриархом Иеремиею и со всем Собором и принял благословение от Иова. Последний принял благословение от Иеремии и поцеловался с ним в уста по обычаю патриархов. Государь сказал Иову речь, в которой объявил ему об его избрании в патриархи и просил его молитв. А Иеремия благословил Иова как "нареченного" в патриарха Московского и всея России. После того Иеремия поднес государю два остальные акта избрания кандидатов на митрополии Новгородскую и Ростовскую. Акты были прочитаны тем же дьяком Щелкаловым, и государь избрал и утвердил на первую митрополию Новгородского архиепископа Александра, а на вторую - Ростовского архиепископа Варлаама; Иеремия благословил того и другого в митрополиты и посвящение их предоставил будущему Московскому патриарху Иову. Так совершилось наречение первого нашего патриарха, в палатах государя, а не по тому чину, который дан был Иеремиею и по которому оно должно было совершиться в церкви. И хотя из царских палат оба патриарха пошли в Успенский собор, но там уже не происходило никакого наречения, а только после краткого молитвословия приложились они к святым иконам, сотворили между собою братское о Христе целование и расстались. Иеремия тотчас отправился на свое подворье, сопутствуемый несколькими архиереями и архимандритами. А Иов выслушал в соборе литургию и уже тогда пошел в свой двор также в сопровождении архиереев и архимандритов, которые и многолетствовали ему там на патриаршество Московское.

Чрез три дня, 26 генваря, совершилось в Успенском соборе и поставление Иова в патриарха, для чего также предварительно составлен был подробный "чин и устав". Посреди собора устроено было возвышенное место; на нем поставлены были три седалища: для царя - покрытое красным бархатом с золотом и для двух патриархов - покрытые черным бархатом, а по обе стороны к алтарю от этого места поставлены были длинные скамьи для прочих архиереев и настоятелей монастырей. Пред этими седалищами на церковном помосте написан был единоглавый орел с распростертыми крыльями, вокруг которого поставлены были двенадцать огневиков, чтобы никто не мог ступать на него. Когда прибыли в собор сперва Иов, удалившийся для облачения в придел Похвалы Пресвятой Богородицы, потом Иеремия, облачившийся торжественно посреди церкви, и, наконец, царь и когда царь и патриарх, а за ними и прочие архиереи и духовные власти заняли свои места, тогда царь и патриарх послали соборного протопопа Евфимия и патриаршего архидиакона Леонтия за новонареченным патриархом Иовом. Иов, приведенный ими, стал пред орлом, слегка поклонился царю и патриарху и прочел вслух свое исповедание православной веры, или присягу, совершенно сходную с тою, какую читали при поставлении своем наши митрополиты, с немногими только изменениями в словах и приспособлениями к патриаршему сану. Как только чтение окончилось, протопоп снял с Иова митру и возгласил: "Вонмем". А Иеремия, встав и издали благословляя Иова, произнес: "Благодать Пресвятого Духа нашим смирением имеет тя патриархом в богоспасаемом царствующем граде Москве и всего Российского царствия". Тогда Иов подведен был протопопом и архидиаконом к патриарху и принял от него благословение, поцеловал в уста всех архиепископов и епископов и, став пред царем и патриархом, мало поклонился им. А Иеремия, поднявшись снова и издали благословляя Иова, сказал: "Благодать Пресвятого Духа да будет с тобою". Иов тотчас взошел на уготованное ему место на возвышении, и оба патриарха здравствовали государю, а государь здравствовал им, и все архиереи и освященный Собор здравствовали царю и патриархам. Иов, поклонившись до земли, отошел в придел Похвалы Пресвятой Богородицы, а государь, приняв благословение у Иеремии, перешел с возвышения на свое царское место. Иеремия начал литургию, и, в то время как он после малого выхода вошел в главный алтарь, протопоп и архидиакон привели Иова из придела Похвалы Богородицы и поставили пред царскими дверьми этого алтаря. По окончании Трисвятой песни Иов был введен в самый алтарь чрез царские врата двумя старшими архиереями. И Иеремия совершил над ним вместе с другими святителями полное архиерейское рукоположение с произнесением молитвы: "Божественная благодать, всегда немощная исцеляющая" и пр., равно как и других молитв. Потом оба патриарха продолжали литургию вместе. По окончании ее святители вывели новопоставленного патриарха из алтаря на возвышение посреди церкви и три раза сажали его на кафедру при пении ему многолетия. Здесь Вселенский патриарх вручил Иову посох святого Петра митрополита, а царь, взошедши на то же возвышение, пожаловал новому патриарху золотую панагию с драгоценными камнями, мантию и белый клобук с украшениями и, вручая ему другой посох, произнес ту самую речь, с некоторыми приспособлениями к случаю, которую прежде говаривали наши государи митрополитам при вручении им жезла, на что Иов также отвечал обычною речью государю. Потом оба патриарха благословляли народ на все четыре стороны, а все духовенство, и бояре, и певчие дьяки многолетствовали государю и патриархам.

В тот же день был у государя стол для обоих патриархов, знатного духовенства и бояр, и, когда подано было третье кушанье, святейший Иов поднялся из-за стола и отправился с воздвизальным крестом в руках на осляти вокруг "города старого". Осля вел государев окольничий князь Лобанов-Ростовский да патриархов боярин Плещеев. Пред патриархом шли певчие дьяки и пели избранные стихиры; за патриархом - государевы дворяне, да его дьяки, и дети боярские, и множество народа. На Флоровском мосту патриарх сошел с осляти на приготовленное место, прочел молитву о благоденствии города, царя и царства, потом осенил святым крестом и окропил святою водою на все четыре стороны, сел на осля и отправился ко дворцу, а по возвращении в царские палаты снова занял свое место за столом. По окончании трапезы явлены были богатейшие дары, сперва от царя, потом от царицы, обоим патриархам, греческим митрополиту и архиепископу и всем другим лицам, находившимся в свите Иеремии.

На другой день, 27 генваря, в понедельник, Иов отслужил обедню на своем дворе у Соловецких чудотворцев и давал обед для патриарха Иеремии, всего высшего духовенства, русского и греческого, и нескольких бояр и дворян по назначению самого государя. Замечательна встреча обоих патриархов в патриарших палатах. Иеремия захотел первый просить себе благословения у новопоставленного Московского патриарха. Но Иов сказал: "Ты мне великий господин, и старейшина, и отец; от тебя принял я благословение и поставление на патриаршество, и ныне тебе же подобает нас благословить". На это Иеремия отвечал: "Во всей подсолнечной один благочестивый царь, а впредь что Бог изволит; здесь подобает быть Вселенскому патриарху, а в старом Цареграде за наше согрешение вера христианская изгоняется от неверных турок". И затем сначала Иеремия благословил Иова, потом Иов Иеремию, оба облобызались. Вскоре, еще до начала трапезы, оба патриарха и прочие архиереи приглашены были в царский дворец, где Иов в Золотой палате поднес государю свое "благословение", или "поминки"; оттуда перешли в покои царицы Ирины, где благословили ее и боярских жен, ей служивших, причем Иов поднес и царице свои поминки, а она снова пожаловала обоих патриархов своими дарами, и Цареградскому, между прочим, сама вручила драгоценный золотой потир, усыпанный шестью тысячами жемчужин кроме других камней. Возвратившись из дворца, патриархи и их спутники сели за трапезу, по окончании которой Иов явил свои подарки Вселенскому патриарху и прибывшим с ним двум святителям и прочим лицам. Во вторник, 28 января, утром приходили к Иову знатные бояре, дворяне, приказные, гости и торговые люди и, поздравляя его с посвящением в патриархи, подносили ему хлеб-соль и разные многоценные подарки. Потом Иов совершил литургию в Успенском соборе и давал обед собственно для своего русского духовенства, бояр, боярских детей, приказных и гостей. На третьей ястве патриарх вышел из-за стола, и, как прежде, сел на осля, и объехал вокруг "города большаго каменнаго". При этом осля под патриархом вел сначала Борис Федорович Годунов с патриаршим боярином Плещеевым, а потом князь Лобанов-Ростовский. По возвращении в свои палаты Иов докончил начатую трапезу с своими гостями и с благословением отпустил их восвояси. В четверг, 30 января, Иов рукоположил на митрополию Новгородскую архиепископа Александра, а в один из ближайших дней и на митрополию Ростовскую архиепископа Варлаама. В первых числах февраля (4 - 11) с дозволения государя Вселенский патриарх ездил в Свято-Троицкую Сергиеву лавру и провел там пять дней. Монастырские власти поднесли ему и всем прибывшим с ним различные поминки по предварительному указанию самого государя. Пред наступлением Великого поста Иеремия начал было снова проситься на родину. Но Борис Годунов прибыл к нему на подворье и, указывая на трудности путешествия в такое время, умолил святейшего именем своего государя продолжить еще свое пребывание в Москве.

В мае месяце, незадолго до отъезда Иеремии из Москвы, царь Федор Иванович приказал написать на пергамене золотом и червленою краскою "для утверждения от рода в род и навеки" уложенную грамоту о Русском патриаршестве, в которой можно различать две главные части. В первой части говорится о пришествии святейшего Иеремии в Москву и о том, как совещался с ним государь, желая "почтить и украсить св. соборную церковь Пресв. Богородицы превысоким престолом патриаршества и тем великим делом царствующий град Москву и все свое великое Российское царство наипаче прославить и возвеличить во всю вселенную", и как действительно учреждено патриаршество в России и поставлен первый Русский патриарх Иов. Достойны замечания слова, которые, по свидетельству грамоты, произнес Иеремия царю, когда услышал мысль его о Русском патриаршестве. "Поистине, - сказал будто бы Иеремия, - в тебе, благочестивом царе, пребывает Дух Святой, и от Бога такая мысль тобою будет приведена в дело... Ибо древний Рим пал Аполлинариевою ересью, а второй Рим - Константинополь - находится в обладании внуков агарянских, безбожных турок; твое же великое Российское царство, третий Рим, превзошло всех благочестием, и все благочестивые царства собрались в твое единое, и ты один под небесами именуешься христианским царем во всей вселенной, у всех христиан, и по Божию промыслу, по милости Пречистой и по молитвам новых чудотворцев Российского царства Петра, Алексия и Ионы и по твоему царскому прошению у Бога, твоим царским советом сие превеликое дело исполнится". Во второй части грамоты повествуется, что потом, т. е. после возведения Иова на патриаршество, но какого месяца и числа, неизвестно, по произволению царя и великого князя Федора Ивановича "на утверждение православныя веры и в почесть превеликаго престола патриаршаго царствующаго града Москвы" оба патриарха - Иеремия и Иов - со всеми прочими святителями, русскими и греческими, и со всем освященным Собором советовали и соборне уложили - быть в великом царстве Русском четырем митрополитам: в Новгороде, Казани, Ростове и на Крутицах; шести архиепископам: в Вологде, Суздале, Нижнем Новгороде, Смоленске, Рязани и Твери, где прежде были епископы, и восьми епископам: в Пскове, Ржеве, Устюге, Белозерске, Коломне, Брянске, Дмитрове и еще в каком-то городе, не названном в грамоте. Все эти епископии, кроме Коломенской, существовавшей прежде, предположено было открыть вновь. Вместе с тем соборне уложили: впредь Русским патриархам поставляться в царствующем граде Москве от своих митрополитов, архиепископов и епископов по избранию Собора, с утверждения своего государя, и новопоставленному Московскому патриарху извещать о своем поставлении Вселенского патриарха, который также будет отписывать ему о своем поставлении; всех же митрополитов, архиепископов и епископов русских по избранию Собора и соизволению государя поставлять Московскому патриарху. Эту уложенную грамоту скрепили: сам царь своею печатью, оба патриарха печатями и подписями, три русских митрополита и греческий печатями и подписями, пять русских архиепископов и греческий подписями, а два из них и печатями, один епископ печатью и подписью и затем многие архимандриты, игумены и старцы - только подписями. В последний раз пред отъездом Иеремии государь принимал его у себя еще с большею торжественностию, чем в первый; вновь одарил его, и его родственников, и всех прибывших с ним весьма щедро и, между прочим, собственноручно передал ему драгоценную митру, осыпанную жемчугом и каменьями, с распятием наверху и с жемчужною надписью вокруг: "От царя патриарху". А когда Иеремия, отправившийся в Литву и провожаемый на всем пути по России со всеми почестями, переехал русскую границу, его настиг в Орше посланец царский и вручил ему от имени царя тысячу рублей на сооружение патриархии в Царьграде и вместе с грамотами от царя и от Годунова к самому Иеремии грамоту к турецкому султану Мурату, в которой Федор Иванович просил Мурата, чтобы он велел своим пашам "держать патриарха Иеремию в бережении по старине во всем".

Отпуская Вселенского патриарха из Москвы, государь выразил ему желание, чтобы учредившееся в России патриаршество было еще утверждено Собором Восточных иерархов и вместе было определено отношение Русского патриарха к прочим. Иеремия, немало замедливший на пути в Западной России и Молдавии и возвратившийся в Константинополь только весною 1590 г., в точности исполнил желание Федора Ивановича. В мае 1591 г. прибыл в Москву от святейших патриархов Тырновский митрополит Дионисий, происходивший из рода бывших греческих императоров Кантакузенов и Палеологов, и 20 июня представил государю соборную грамоту о Русском патриаршестве. В ней говорилось, что Иеремия, как только возвратился в Царьград, созвал великий Собор, рассказал собравшимся отцам о своем пребывании в Москве, о благочестии московского государя, обширности и величии его царства, о просьбе царя, чтобы в России учреждено было особое патриаршество, и объявил, что он, Иеремия, склонился на просьбу царя, поставил в Москве патриарха Иова и дал ему патриаршую хрисовулу, да почитается достоинством и честию с иными патриархами вовеки. Дело это показалось присутствовавшим патриархам "любо и благословенно", и они со всем великим Собором постановили: "Во-первых, признаем и утверждаем поставление в царствующем граде Москве патриарха Иова, да почитается и именуется он и впредь с нами, патриархами, и будет чин ему в молитвах после Иерусалимского, а во главе и начале держать ему апостольский престол Константинаграда, как и другие патриархи держат; во-вторых, патриаршее имя и честь дано и утверждено ныне не одному только господину Иову, но произволяем, чтобы и по нем поставлялись Московским Собором патриархи в России по правилам, как началось от сего сослужбника нашего смирения и о Св. Духе возлюбленного брата нашего Иова. Для того и утверждена сия уложенная грамота на память вовеки лета 1590, месяца мая". Грамоту подписали патриархи: Константинопольский Иеремия, Антиохийский Иоаким, Иерусалимский Софроний (Александрийская кафедра была тогда праздною) и бывшие на Соборе 42 митрополита, 19 архиепископов и 20 епископов. Другую соборную грамоту митрополит Дионисий представил патриарху Иову. Здесь Восточные патриархи с Собором писали: "Имеем тебя всегда нашим братом и сослужбником, пятым патриархом, под Иерусалимским, и в священных молитвах поминаем тебя, как мы промеж себя поминаемся; поминай и ты нас всегда в молитвах, вначале же святейшего Иеремию, архиепископа Константинопольского, как и мы его начальным имеем и большим братом именуем; повели также и всем архиереям во всей своей области, да поминают нас в молитвах". Третья соборная грамота была боярину Борису Федоровичу Годунову: ему прежде всего выражали иерархи свою благодарность за его любовь к ним и милости и свою великую радость, что по его желанию, как и по изволению святого царя, совершилось в Москве поставление патриарха, которое теперь утверждено Собором. Кроме соборных грамот митрополит Дионисий привез частные грамоты патриарха Иеремии царю, царице, патриарху Иову и Годунову. Во всех этих грамотах излагались просьбы о пособии и милостыне. Иова, например, Иеремия просил походатайствовать пред царем, "да сотворит пригожую помощь, какую обещал в своей палате при поставлении его, Иова, на патриаршество", а Годунова просил попечаловаться, чтобы государь выслал на сооружение Цареградской патриархии шесть тысяч золотых. Федор Иванович остался вполне доволен тем, что Русское патриаршество утверждено было соборною грамотою Восточных иерархов. И потому, щедро наделив самого митрополита Дионисия, отправил чрез него (в феврале 1592 г.) патриархам: Цареградскому Иеремии омофор, осыпанный жемчугом, золотую чару для святой воды и убрусец с дробным жемчугом, а на сооружение патриаршей церкви и дома сорок сороков соболей, тридцать сороков куниц, десять горностайных мехов и пятнадцать пудов рыбьего зуба; Александрийскому Мелетию Пигасу, недавно вступившему на эту кафедру, святительскую митру, золотую чару для святой воды, убрусец с дробным жемчугом и четыре сорока соболей и точно такие же подарки Антиохийскому Иоакиму и Иерусалимскому Софронию. Но недоволен был государь тем, что Русскому патриарху назначили в ряду патриархов пятое место, после Иерусалимского, и что, хотя по случайному обстоятельству, соборная грамота о Русском патриаршестве не была подписана и утверждена Александрийским патриархом. Последнее обстоятельство могло наиболее озабочивать государя, потому что Мелетий, занявший теперь Александрийскую кафедру, как известно, открыто порицал Иеремию за то, что он единолично, без согласия прочих патриархов учредил Русское патриаршество. Вследствие этого в своем ответном послании Иеремии царь, выражая ему свою благодарность за соборную грамоту и упоминая о своем великом жалованье, писал: "А мы, великий государь, с первопрестольником нашим Иовом патриархом, и с митрополитами, архиепископами, и епископами, и со всем освященным Собором нашего великого царства, советовав, уложили и утвердили навеки - поминать в Москве и во всех странах нашего царства на Божественной литургии благочестивых патриархов, во-первых, Константинопольского Вселенского, потом Александрийского, потом нашего Российского, потом Антиохийского, наконец, Иерусалимского, какие патриархи на тех престолах будут". И вслед за тем просил, чтобы о переменах на патриарших престолах присылались письменные известия в Россию для возношения имен новых патриархов в молитвах, как и из России будут присылаться такие же известия на Восток, и чтобы имя Русского патриарха всегда поминалось в церковных молитвах по всему православному Востоку, как имена Восточных патриархов будут поминаться по всей России. А в послании к Александрийскому патриарху Мелетию, которое, равно как и послания к двум остальным патриархам, довольно сходно с посланием к Иеремии, царь, в частности, просил, чтобы Мелетий известил его своим писаньем "о утверждении" патриарха Иова. Сам Иов в послании к Иеремии также извещал его, что освященным Собором в Москве с соизволения государя определено поминать в молитвах Русского патриарха на третьем месте, вслед за Александрийским, и также просил сообщать известия в Россию о будущих переменах на Восточных патриарших престолах, обещаясь, что и Русские патриархи со своей стороны будут сообщать на Восток такие известия.

Когда патриарх Александрийский Мелетий получил послание царя Федора Ивановича, то поспешил в Царьград, и здесь составился в присутствии московского посла Григория Афанасьева 12 февраля 1593 г. новый Собор Восточных иерархов, во главе которых находились патриархи: Цареградский Иеремия, Александрийский Мелетий, имевший голос и Антиохийского Иоакима, недавно скончавшегося, и Иерусалимский Софроний. Речь на Соборе вел теперь Мелетий Александрийский, не присутствовавший на прежнем Соборе, рассуждавшем о Русском патриаршестве. Ссылаясь на 28-е правило Халкидонского Собора, утвердившего преимущества Константинопольского патриарха, ради царствующего града нового Рима, равные тем, какие прежде даны были отцами престолу древнего Рима, Мелетий говорил, что признает вполне законным учреждение патриаршества и в царствующем граде Москве и считает Московского патриарха равным по чести и достоинству всем прочим православным патриархам. Но, с другой стороны, указывая на правила Соборов (6-е - Никейского и 36-е - Трульского), определяющие иерархическую последовательность патриарших престолов, заявил, что не находит возможным дать Московскому патриарху третье место в ряду патриархов, а признает его пятым, после Иерусалимского. Прочие патриархи вполне согласились с мнением Мелетия, а Иеремия прибавил: "Так мы и прежде учинили и письменно изложили благочестивейшему царю". Вслед за тем Собор постановил: "Присуждаем, чтобы благочестивейший царь московский и самодержец всея России и северных стран, как поныне воспоминается в священных службах Восточной Церкви, в священных диптихах и на св. проскомидиях, так был бы возглашаем и в начале шестопсалмия по окончании двух псалмов о царе, т. е. по имени, как православнейший царь". Это деяние Собора, которое изложил в письмени сам Мелетий, за подписями присутствовавших на Соборе было вручено московскому послу Григорию Афанасьеву и отправлено к царю Федору Ивановичу и патриарху Иову. Патриархи, без сомнения, не могли не понимать, что их новое соборное решение не удовлетворит вполне русского правительства, потому что и теперь, утвердив Московское патриаршество, они не согласились дать Московскому патриарху третьего места в среде своей, чего так настойчиво желали в Москве. Наиболее же должен был чувствовать это Александрийский патриарх Мелетий, которого царь особо просил относительно Русского патриаршества и которому на последнем Соборе в Царьграде пришлось иметь преимущественный голос. Потому-то одновременно с тем, как отправлено было в Москву деяние этого Цареградского Собора, Мелетий послал туда же от себя чрез своего архимандрита Неофита письма к царю, царице, патриарху Иову, Годунову и Щелкалову. Каждое из названных лиц он извещал о соборном решении, утвердившем Русское патриаршество и отправленном в Москву, и каждому выражал свои благожелания. Но особенно старался угодить патриарху и царю. Первому он говорил: "Справедливо поступил руководимый свыше благочестивейший царь Федор Иванович с святейшим братом и сослужбником нашим кир Иеремиею, архиепископом Константинопольским и Вселенским патриархом, когда, созвавши Собор, начали прекрасное и богоугодное учреждение патриаршего престола. Священными грамотами благочестивейшего царя призваны были и мы признать этот престол на полном Соборе. Почему, пришедши в Константинополь, в нынешней патриархии Пресв. Богородицы-Целительницы, мы утвердили то учреждение, считая достойным, чтобы царствующий и православнейший город Москва был возвеличен и в делах церковных с предоставлением ему чести, подобающей патриаршему престолу. Это вы и найдете в томе соборного деяния, скрепленном нашими собственноручными подписями, с печатьми некоторых митрополитов, архиепископов и епископов". Вместе с письмом Мелетий послал от себя к Иову и посох и говорил: "Да имеет твой высочайший патриарший престол в дар от нас этот посох, который имел доселе у нас великую цену, впрочем, не дороговизною вещества своего, а почтенною древностию... Этот посох преблаженного кир Иоакима Александрийского, который патриаршествовал 79 лет, живши сто лет, и который, испив яд, остался по благодати Христовой невредим". В послании к царю Федору Ивановичу Мелетий превозносил его благочестие, восхвалял самую мысль его об учреждении патриаршества в России и писал: "Имея всегдашнюю заботливость и любовь к апостольским престолам патриаршего достоинства и придерживаясь их, как вечно текущих и неиссякающих источников спасительнаго проповедания, ты не только простираешь руку помощи им, хотя они и далеко отстоят от тебя, но и находящийся в твоем царстве церковный престол ты возревновал возвесть в патриаршее достоинство, чтобы Христос Бог, умножающий твое царство, видел и Свое царство умножаемым тобою". Сказав затем об утверждении Русского патриаршества Константинопольским Собором и о соборном деянии, отправленном в Россию, Мелетий продолжал: "Тебе за твои подвиги следует быть увенчанным двойною диадемою: одну имеешь ты от предков, свыше... другую же представляем тебе мы. Эта диадема (головной убор) дана святым Ефесским Собором, бывшим при достославном самодержце Иустиниане, апостольскому престолу Александрийскому, и ею по примеру святейшего папы старейшего Рима одни только предстоятели Александрийской Церкви имели обычай украшаться". В заключение своего письма к царю Мелетий давал ему совет: "Заведи у себя, царь, училище греческих наук, живой огонь священной мудрости, ибо у нас источник мудрости грозит иссякнуть совершенно". Все письма и подарки Александрийского патриарха не в состоянии были подавить в русских чувство недовольства решением Константинопольского Собора, но против этого решения они ничего не могли сделать и поневоле должны были ему покориться.

Таким образом, для учреждения патриаршества в России потребовалось около семи лет. Первая мысль об этом учреждении принадлежала царю Федору Ивановичу, или, точнее, он первый высказал ее и сам усвоял ее себе. "Мысли свои о таком превеликом деле, - писал он к патриарху Иеремии в грамоте, посланной чрез Тырновского митрополита Дионисия, - объявляли есмя слуге нашему и конюшему боярину Борису Федоровичу Годунову, а велели ему нашего царского величества и нашие благоверные царицы и великие княгини о том мысль свою тебе, святейшему патриарху Иеремии, сказати". Основанием ее послужило сознание, которое вместе с царем разделяли и его подданные, что ветхий Рим с подчиненными ему на Западе церквами, как выражались тогда, пал от ереси Аполлинариевой, новый Рим, Константинополь, и все патриаршие Церкви на Востоке находились во власти безбожных турок, а великое царство Русское расширялось, процветало и благоденствовало, и православная вера в нем сияла для всех, как солнце. И потому царь находил справедливым почтить Церковь Русскую учреждением в ней патриаршества, и патриаршим престолом украсить свой царствующий град Москву, и возвеличить все свое царство, и для того воспользовался прибытием в Москву патриарха Иеремии. Что же привнесло в Россию патриаршество? Оно не возвысило и не увеличило власти Русского первосвятителя: и сделавшись патриархом, он остался с тою же самою властию по отношению к подведомой ему Церкви, какую имел, когда был митрополитом. Да и не могло возвысить, потому что власть и прочих патриархов по отношению к подчиненным им Церквам, сообразно с священными канонами, отнюдь не больше той, какою пользовался Русский митрополит в своей церковной области; власть эта всегда ограничивалась властию соборною. Но патриаршество возвысило самого Русского первосвятителя и Русскую Церковь пред лицом всего христианства. Он взошел на такую степень, выше которой нет в православной церковной иерархии, и из подчиненного Цареградскому патриарху сделался совершенно равным ему и прочим патриархам по достоинству. А Русская Церковь, считавшаяся доселе только одною из митрополий Константинопольского патриархата, сделалась сама независимым патриархатом и самостоятельною отраслию Церкви Вселенской. Это возвышение Русского первосвятителя видимо для всех выражалось тем, что прежде, когда он был митрополитом, ему подчинены были только архиепископы и епископы, а теперь под властию его находились митрополиты с архиепископами, епископами и прочим духовенством. Выражалось еще и некоторыми внешними преимуществами при богослужении, о которых, впрочем, известия относятся уже к последующему времени, например, митру он носил с крестом наверху, мантию бархатную зеленую или багряную, саккос с наперстником; амвон, на котором облачался в церкви, был возвышен на двенадцать ступеней, тогда как у митрополичьего амвона их было только восемь, и пр. Вследствие всего этого Русский первосвятитель возвысился и в понятиях всех сынов подведомой ему Церкви, и к нему они начали относиться с еще большим уважением, чем относились прежде, когда видели в нем только митрополита.

Период патриаршества в России подразделяется на две почти совершенно равные части, или отдела. В первые 65 лет (1589 - 1654) власть Русского патриарха простиралась не на всю Русскую Церковь, но лишь на ту, впрочем значительнейшую, часть ее, которая находилась в Московском государстве и прежде составляла Московскую, или Восточнорусскую, митрополию; а вся Западнорусская, иначе Литовская, митрополия, находившаяся во владениях литовско-польского короля, оставалась по-прежнему под властию Цареградского патриарха. В последние 66 лет (1654 - 1720) власть Русского патриарха постепенно распространялась на всю Русскую Церковь, потому что с присоединением Малороссии к Великой России и Западнорусская митрополия начала мало-помалу подчиняться Московскому патриарху и, наконец, подчинилась вполне с согласия самого Цареградского патриарха. В первую половину периода было только патриаршество Московское и всея Великия России и совершенно отдельно от него существовала Западнорусская митрополия. Во вторую половину Московское и всея Великия России патриаршество стало исподволь превращаться и действительно превратилось в патриаршество всея России, принявши в состав свой и Западнорусскую митрополию.

Оглавление

Глава 1