Семинарская и святоотеческая библиотеки

Семинарская и святоотеческая библиотеки
Семинарская и святоотеческая библиотеки
Отметим две особенности веры иранцев, ибо впоследствии им суждено будет сыграть важную роль.
Первая черта — огнепоклонство. Его следы археологи находят уже в древнейших поселениях Хорезма, одного из очагов иранской культуры. Неугасимый огонь был у обитателей Ирана и сопредельных областей старым священным символом. Чистое пламя заменяло сакральные изображения и знаменовало вечный свет Божественного. Огонь почитался космической стихией, подобно тому, как у других народов — вода. Древние германцы, родичи арьев, верили в то, что мир некогда сгорит в огне, чтобы возродиться к новой жизни. Этот миф, запечатленный в германской Эдде, у индийцев принял форму веры в «кальпы», огромные периоды, между которыми мир поглощается Божеством.
Вторая черта — сохранение наряду с пантеоном культа верховного Бога. У индо-арьев Его называли Асура-Дьяушпитар. Впоследствии отождествленный с богом неба Варуной (Ураном, Перуном), он стал именоваться «Асура Вишваведа», Господь Всеведущий.
В Иране его чтили под именем Мазды Агуры (Агурамазды), что также означает Всеведущий, или Всемудрый, Господь. Но, как и в Ведах, образ Господа Всеведущего у иранцев был заслонен сонмом богов, а богини земли и водных пространств считались его супругами.
Таков был фон, на котором в Иране возникло мощное религиозное движение, превратившее старые, не слишком оригинальные верования в новую религию спасения. Впоследствии, претерпевая разные изменения и перерождения, она стала государственным культом персов, оказала влияние на поздний иудаизм и проникла в религию римлян. Ей в конечном счете обязаны своим возникновением альбигойство, богомильство, павликианство2 и религия русских «волхвов». Отголоски ее можно встретить в новейших оккультных и философских системах.
О происхождении этой религии говорят Гаты — гимны. Форма и язык Гат указывают на их древнее происхождение. Эти псалмы, родственные ведическим и библейским, отмечены чертами личного поэтического творчества.
Гаты говорят нам о пророке, который властно стучится в двери языческого храма, чтобы изгнать оттуда богов. Он называет себя Заратустрой.
Верховный жрец парсов именовался Зарату-стрема, то есть Высочайший Заратустра, и, следовательно, слово это — не личное имя, а скорее, титул, или почетное наименование, как Будда или Христос. Поэтому, если какой-либо человек называл себя Заратустрой, это вовсе не означает, что он — лицо вымышленное.
Авеста знает и личное имя своего пророка. Она называет его Спитамой.
Кем же был Спитама? Сам он нигде не называет себя жрецом, магом, ибо эти звания передавались только по наследству, и маги, подобно израильским левитам, составляли замкнутый клан. Не принадлежа к магам по рождению, Спитама говорил о себе как о «мантраме», псалмопевце, и лишь в одном месте (и то это спорно) он называет себя «избранником».
Согласно легенде, Спитама двадцати лет от роду ушел из дома и поселился в уединении на территории нынешнего Азербайджана.
В отличие от брахманов и греческих философов, его волновали не столько отвлеченные вопросы, сколько мечта об установлении на земле истины, мира и справедливости. Эта черта роднит его с пророками Израиля.
Окраины Ирана в годы молодости Спитамы были постоянно охвачены смутами и войнами. В одной из частей Гат мы слышим голос «Души Быка» (существа, символизирующего мирных крестьян), которая жалуется Мазде на беды, причиняемые набегами врагов. «Душа Быка» ждет, что Мазда пошлет в мир человека, который принесет людям справедливый порядок.
Для Спитамы губители-номады3 и древние боги, которым они поклонялись, составили одну сатанинскую рать. Он называет этих богов старым арийским термином «дэвы» (боги), но в его устах это уже не боги, а демонические силы.
После десятилетних молитв, размышлений и вопрошаний Заратустра открыл для себя в лице древнего Мазды Агуры Бога, Творца Вселенной и Правды.
Итак — единый Бог? Значит, мы можем признать в Заратустре брата и единомышленника израильских пророков, языческого предтечу Христа на иранской земле? По существу это вполне допустимо.
Тем не менее, мы ошиблись бы, поставив знак равенства между Гатами и Ветхим Заветом. При всем поразительном сходстве они существенно отличались в ряде основополагающих пунктов.
Хотя пророки Библии и признавали необходимость нравственной активности человека, однако они утверждали, что истинного спасения можно ожидать только от Бога. Поэтому они так настаивали на бесплодности политической деятельности и считали, что нельзя возлагать надежды на «коней и колесницы» (ср. Пс 19:8).
Спитама искал могущественного покровителя, который стал бы его последователем. Он был уверен, что без такой поддержки не добьется успеха:

«Я знаю, о Мазда, почему я бессилен!
Это потому, что у меня мало стад и мало людей.
Я обращаю к Тебе мою жалобу, выслушай ее, Агура:
Окажи мне помощь, которую дал бы друг своему другу,
Научи меня Правде и обладанию Благой Мыслью».
(Ясна 46:2)4

Наконец неожиданно пришел большой успех. Сам властитель Бактры Виштаспа, которому подчинялись Хорезм, Согдиана и другие соседние земли, уверовал в миссию Заратустры и принял его при своем дворе.
Теперь Спитама мог свободно возвещать свое учение. Но одной проповеди ему казалось мало. По его мнению, с поклонниками дэвов нужно вести войну с оружием в руках. Поклонник дэвов — это ничтожный «неарий», «двуногое», «человек-насекомое».
«Тот, кто отнимет у него власть или жизнь, о Мазда,
Преуспеет на пути благого учения».
(Ясна 46:4)

Впоследствии ненависть к многобожникам и дэвам была провозглашена первым пунктом символа веры заратустризма:
«Проклинаю дэвов, исповедую себя поклонником Мазды, заратустрийцем, врагом дэвов, последователем Агуры».
«Людей-насекомых» следует беспощадно истреблять, но между единоверцами должно царить полное согласие. «Клятвенно обязуюсь быть верным маздеистской вере, прекратить военные набеги, сложить оружие, заключать браки между своими, быть верным праведной вере, которая из всех существующих и будущих — величайшая, лучшая и светлейшая, которая — от Агуры и Заратустры» (Ясна 12:2,9).
Библейские пророки говорили о моральной ответственности язычников перед Богом, допуская тем самым некоторый элемент уважения к их религиозному сознанию. Заратустра же, напротив, абсолютно непримирим.
В результате проповеди Заратустры вели к религиозным войнам.
Таково первое отличие иранского пророка от пророков Библии. Второе связано с пониманием Заратустрой проблемы зла.
В знаменитой «Гате добра и зла» торжественно звучат слова учителя, который открывает единоверцам начальные принципы бытия:

«Изначала, как близнецы, явили себя два Духа,
Один — добрый, другой — злой, в мысли, слове и деле;
И между ними обоими правильно избирают
Мудрые, но не глупцы.
И когда эти два Духа встретились,
То установили вначале жизнь и не-жизнь
И то, что в конце концов худшее бытие назначается злым,
А следующему Правде — Благая Мысль».
(Ясна 30:2-4)

Таким образом Заратустра, этот страстный борец против зла, как бы отдает ему невольную дань, объявляя его изначальным.
Из этих слов явствует, что в одном из близнецов, по-видимому, следует видеть самого Мазду, ибо именно ему принадлежит титул «облеченный в небесную твердь» и наименование «Святейший Дух». Его извечный противник именуется Насилием, Ложью. Впоследствии Насилие и Ложь будут объявлены в заратустризме ипостасями злого духа, которого назовут Ангра или Ангра-Майнью (греч. «Ариман»), что означает «Дух-Противник».
Слово это родственно «сатане» (противнику) в Библии. Но если сатана — это существо, отпавшее от Бога во имя самоутверждения, то Ангра-Майнью — вечный соперник Бога, нечто вроде второго, «злого», Творца. В одной из более поздних глав «иранской библии» говорится, что Мазда создал все прекрасные земли для обитания людей, а Ангра-Майнью в противовес ему сотворил воинственные племена, колдунов, суеверия, зимнюю стужу и другие бедствия.
Но как же согласовать это с монотеизмом Спитамы? Почему, будучи поклонником единого Бога, он усмотрел в злом начале некий самодовлеющий, самосущий принцип?
Дуализм (двоебожие) не был созданием самого Спитамы. Скорее всего, он явился у пророка уступкой древней традиции.
Картина Вселенной как арены борьбы, в которой созидается мировая структура, была великим открытием человеческого духа, подлинным проникновением в суть сотворенных вещей. Но ахиллесовой пятой всех этих учений являлось обожествление хаотического начала, неизбывный страх перед ним. Поэтому космическая битва представлялась нескончаемой.
Во всем внебиблейском мире один Заратустра хотя и принял эту теорию, но все же отверг ее пессимизм. Его живая вера в Бога открыла ему грядущую победу Добра. Здесь он снова приближается к Библии.
Если греки достигли высочайшей вершины в философском осмыслении идеи Бога, если индийцы пришли к высочайшему пределу «естественной мистики», то, исключая библейское Откровение, в религии Заратустры мы видим наибольшее приближение к Богу Живому. И все же это было «человеческое, слишком человеческое» приближение. Идея священной войны омрачала его чистоту, а уступка традиционному дуализму оставляла уязвимое место, обрекавшее заратустризм на поражение.
Наиболее благотворным и долговечным оказалось учение Заратустры о нравственной свободе. Не слепое, уныло-покорное исполнение предписаний, но сознательный и ответственный выбор доброго начала должен побудить человека встать в ряды воинов Мазды.
Но мечтам пророка о грядущем торжестве его учения не суждено было сбыться. При его жизни маздеизм не распространился дальше Бактрии, а религиозные войны кончились вторжением врагов в Бактру и гибелью престарелого Заратустры.
Около 546 г. до Р.Х. Бактрия вошла в состав персидской державы Кира. Присоединение ее, по свидетельствам Геродота и Ктесия, произошло мирным путем.
Кир всюду проводил гуманную политику: с уважением относился к местным обычаям и верованиям, не допускал массовых убийств и пыток пленных, в городах сохранялось самоуправление, подати устанавливались умеренные.
Слухи об этих событиях не могли не дойти до иудейских пленников в Вавилоне. Второисайя пристально следил за успехами нового повелителя Востока. После ассирийских и халдейских зверств Кир казался посланником всеобщего мира. Если он придет в Халдею, плен Израиля, несомненно, кончится.
Понимая, вероятно, что схватка Кира с Вавилоном неизбежна, Исайя Второй решает обратиться прямо к персидскому царю. В то время пророчествам, исходившим даже от иноземных провидцев, придавали большое значение. Поэтому слово иудейского мудреца должно было быть небезразлично Киру.
Купцы из Ирана часто приходили в Вавилон, и эхо религиозного брожения, возникшего вокруг учения Спитамы после присоединения Бактрии, могло дойти до Второисайи.
Ни один из библейских пророков не возвращается с такой настойчивостью к теме миротворения, как Исайя Второй. Создается впечатление, что это не случайно, что пророк уже знаком с иранским учением о двух духах и хотел как можно яснее утвердить единобожие. Кажется, что он с кем-то спорит, когда с неистовым жаром и страстью говорит о том, что у Бога нет «двойника».
Но в таком случае пророк делает Бога ответственным и за мировое зло. Не звучит ли это кощунством?
Бог для пророка — источник жизни и блага, зло же проистекает от измены Ему.
Второисайя знает о том, что Богу противостоят злые силы. Единственный из всех авторов Библии он прямо говорит о космической битве Творца с чудовищем Хаоса (Ис 27:1; 51:9).
Но борьба Хаоса с Богом и победа Творца — это не схватка «близнецов», как у Заратустры, а торжество Царства Божия над злой волей твари, над силами, которым была дарована свобода, но они извратили пути Создателя.
И все же для людей того времени, да и для многих в наши дни, ответ Заратустры казался более убедительным. Однако не все то, что просто и ясно для интеллекта, соответствует глубинной тайне. Изобразить ее в виде логической модели вряд ли возможно. Второисайя определяет границу для разума, пытающегося охватить тайну Божиих судеб, он говорит о неисповедимой безмерности Творца, о непостижимости Высшего. Восхищенное смирение, рожденное панорамой мироздания, — вот один из верных путей к Богу. Это изумление лучше самой остроумной метафизики приводит к подлинному соприкосновению с верховной Реальностью Сущего.
Таким образом, мы видим, что если восстание против бога в Иране могло вызвать радость и сочувствие у израильского пророка, то искушению поставить рядом с Богом некоего «близнеца» он противился всеми силами души.
__________________________________________________________________
' Родство древних индийской и иранской культур доказывается близостью языков; так называемые индоиранские языки выказывают значительную близость в рамках индоевропейской семьи языков.
2 Альбигойство, богомильство, павликианство — течения, возникавшие в христианстве и определенные Церковью как ереси, т. е. взгляды, противоречащие учению Христа и Его Церкви.
3 Номады — пастушеские племена.
4 Ясна — наиболее древняя часть Авесты, содержащая гимны, из которых самыми ранними признаны 28— 34,43—51,53, именуемые Гатами.

Конец неволи
Вавилон, 546-538 гг. до Р.Х.
Неизвестно, дошли ли до Кира пророчества Второисайи, и если дошли, то как он к ним отнесся. Но вот пришло время, когда пророк мог проверить, насколько его надежды основательны. После присоединения Бактрии армия Кира двинулась на Вавилон. Персидский царь к тому времени уже знал, что и Вавилон не окажет сопротивления.
12 октября 539 г. до Р.Х. персы вступили в Вавилон, сдавшийся на милость победителей. Порядок в оккупированной столице был образцовый: Кир приказал строго следить за тем, чтобы не было грабежей; храмовые здания оцепили войска, охраняя их от посягательств. Персидский царь даровал городу неприкосновенность и в своем манифесте объявил себя почитателем бога Мардука, чем окончательно покорил жрецов.
Иудейский пророк мог торжествовать: люди теперь воочию убедились, что «муж правды», чей приход он приветствовал, действительно был освободителем, а не тираном. Но с другой стороны, манифест Кира недвусмысленно показал, что никакой надежды на его обращение к Богу нет. Человек, который принес жертвы Мардуку, вернул городам их идолов и сблизился с жрецами, вряд ли собирался отказываться от язычества. Это было большим разочарованием для пророка, крушением затаенных его надежд.
Впрочем, было бы несправедливым по отношению к Киру сказать, что он забыл о пленниках, которые так ждали его. Вскоре же после своей победы он принимает иудейскую делегацию, а весной 538 г. до Р.Х. издает эдикт, касающийся евреев. В указе объясняется, что все иудеи, если они того пожелают, могут вернуться на родину предков.
Итак, после полувека, прошедшего со времени крушения Сиона, ворота неволи распахнулись.
Пока «исход» был невозможен, евреи о нем часто говорили и платонически мечтали о свободе. Но вот он стал реальностью, и страх перед неизвестностью, колебания, сомнения завладели многими: как уходить из богатой цивилизованной страны, где теперь под эгидой Кира жизнь должна течь мирно и спокойно? Как решиться идти в эту пустую заброшенную Иудею, где нет ничего, кроме развалин? Здесь, в Вавилоне, к услугам каждого все плоды высокоразвитой культуры, там — глухая провинция, одичавшая за десятки лет запустения. Если для тех, кто в ней родился, воспоминания еще что-то говорили, то для «детей изгнания» земля отцов — лишь миф.
На субботних собраниях Второисайя выступал с речами, которые мы теперь назвали бы сионистскими. В центре его проповеди стояло не просто национальное возрождение; для него «исход» был религиозным подвигом общечеловеческого масштаба. Его убеждения можно было бы кратко выразить так: единый Бог всего человечества предназначил израильтянам роль Его благовестников в мире.
Состоятельные люди не хотели и слышать о том, чтобы покинуть Вавилон. Для них это означало разорение. Самые патриотически настроенные из них ограничивались тем, что вносили пожертвования на оснащение каравана.
Что мог возразить пророк на логичные доводы рассудительных людей, считавших «исход» безумной затеей? Он мог лишь ссылаться на то, что дело Божие не может оказаться тщетным. Все преграды рассеются, как дым, перед силой Господней. У Ягве — Свои замыслы, и Он знает, каким способом их осуществить:

«Мои мысли — не ваши мысли,
и пути ваши не таковы, как пути Мои;
Но как небо выше земли,
так и пути Мои выше путей ваших».
(Ис 55:8-9)

В эти лихорадочные дни мыслями Второисайи целиком завладевает древнее сказание об Исходе; он живет им, в его глазах оба события — старое и новое — как бы сливаются воедино. Времена Моисея проецируются на эпоху Кира. Пророк изображает странствие Израиля в Землю Обетованную в чудесном виде: пустыня расцветает, как сад, превращаясь в Эдем.
Зачарованный этим неземным видением, пророк сумел заразить своими чувствами равнодушных, убедить сомневающихся, укрепить слабых. К весне караван был готов выступить в путь.

Возвращение. Первые трудности
Иерусалим, 538—530 гг. до Р.Х.
И вот Дамаск уже позади, караван шел теперь прямо на юг, продвигаясь по краю пустыни.
При вступлении в Иерусалим всех охватили радость возвращения и печаль при виде унылых равнин на месте бывшего Храма и царского дворца. Город мечты предстал перед ними в виде голого холма, на котором среди обломков и щебня рос колючий кустарник.
Весной следующего 537 г. до Р.Х. явилась наконец возможность приступить к строительству Храма. В основу плана положили описание Иезекииля. Закладку Храма превратили в праздник.
Между тем жители Самарии проведали о том, что творится в Иудее, и прислали людей, предлагая помощь в благочестивом деле. Посланцы говорили, что самаряне давно уже приняли религию израильтян и их приверженность к культуре Ягве насчитывает полтора века.

Рис. 118
Иона проповедует ниневитянам. Г. Доре. Гравюра

Знаменательный час! Не начинается ли сбываться пророчество о народах, которые придут на Сион воздать честь единому Богу?
Но именно в этот исторический момент черная трещина разверзлась между иудейской общиной и миром...
Самарян встретили с откровенным недружелюбием и подозрительностью, принять их помощь решительно отказались.
В чем же крылась причина этого неожиданного отказа? Почему были преданы идеалы пророков?
Вожди общины сомневались в чистоте веры всех тех, кто избежал плена, сыграла роль и исконная вражда между Севером и Югом. И наконец, восточные колонисты в Самарии наряду с Ягве чтили и богов своей родины. Вожди общины стремились во что бы то ни стало соблюсти чистоту веры.
Вне всякого сомнения, Второисайя был удручен исходом переговоров. Он ждал миссионерского подвига, который примет на себя Израиль как Слуга Божий, но сам народ не созрел для этого.
Пророк вступил в борьбу с духом исключительности и изоляционизма.
Люди Ветхого Завета не были какими-то особенными существами, сделанными из иного материала, чем прочие. Писание не случайно изображает их во всей их человеческой немощи и противоречивости. Им так же, как и нам, были свойственны духовные взлеты и духовное бессилие. Воздвигая свой Храм, они соперничали, ссорились, ревновали, искали выгод, уклонялись от трудностей. Но именно потому, что они были такими же, как мы, история их осталась столь жизненной и важной для нас. Слабые и земные, они проходили путь нелегкого восхождения, порой сбиваясь и падая.
Сколько раз Исайя Второй вынужден был признавать, что надежды его напрасны! Но видение золотого Града горело перед ним и в конце его земного странствия. Не этот нищий город, лежащий в развалинах, но Новый Иерусалим остался нерушимым оплотом его веры, предметом его любви.
Здесь мы должны расстаться с Второисайей — таинственным безымянным гигантом Библии. Выше него ветхозаветное сознание уже редко сможет подняться.

Второй Храм
Иерусалим, 530—428 гг. до Р.Х.
После многолетнего бездействия в Иерусалиме вновь приступили к прерванным работам на горе Божией. 12 марта 515 г. до Р.Х. состоялось торжественное освящение Второго Храма, приуроченное к празднику Пасхи. О периоде между 515 и 445 гг. до Р.Х. Библия молчит. За это время под новыми ударами судьбы волна начавшегося было в Иерусалиме мессианского брожения спала.
Но это имело и свои положительные последствия, неудача заставила задуматься лучших людей Израиля о его судьбе. Об этом свидетельствует одна из самых удивительных книг Ветхого Завета — Книга пророка Ионы.
Нас не должно вводить в заблуждение то, что ее обычно помещают среди пророческих писаний; это произведение относится к совсем иному жанру, к разряду «агад» — так именовались еврейские назидательные сказания и притчи.
Главной целью агады являлось поучение. Исторические книги1 Ветхого Завета тоже преследовали эту цель, но они заключали в себе подлинные факты, взятые из летописей. Агада же, по существу, равнодушна к исторической достоверности своего рассказа. В ней идея целиком заслоняет историю.
Агадическая форма библейского учительства прежде мало принималась в расчет толкователями Книги Ионы, они хотели видеть в ней описание подлинных событий. Такой подход неизбежно отвлекал от главного: скептики превращали историю незадачливого пророка в мишень для насмешек, а его защитники изыскивали способы доказать, что человек может пробыть невредимым три дня в желудке «большой рыбы». И рыба, и фантастическое растение, вырастающее за одну ночь до размеров дерева, говорят о том, что перед нами аллегория, назидательная легенда; и если с их позиции рассматривать книгу, то насмешки над ней окажутся бессмысленными. Она заключает в себе идею, которая ставит этот шедевр на одно из первых мест в Ветхом Завете.
Что побудило автора написать Книгу Ионы, догадаться нетрудно. Наиболее пламенные мес-сианисты Иудеи ожидали, вероятно, что языческие крепости падут, поверженные космической бурей. Но все осталось на прежних местах. Многие усмотрели в этом отказ Ягве от Своего слова и открыто роптали. Как мог Он пощадить язычников?
И вот, отвечая этим заносчивым и угрюмым людям, тщетно ожидавшим гибели чужеземных монархий, израильский учитель пишет Книгу Ионы.
В ней рассказывается о пророке, которого Бог послал проповедовать в самое языческое пекло: в Ниневию. Ниневия названа не случайно, ибо она осталась в памяти Израиля как чудовище, хуже которого невозможно и придумать.
Получив небесное повеление, Иона отнюдь не намеревался заботиться о спасении ниневи-тян. Человек пылкий и темпераментный, он и не скрывал причин своего непослушания: ему слишком хорошо известно, что Ягве — Бог «благой, долготерпеливый, многомилостивый и отменяющий бедствия», поэтому можно рассчитывать на то, что Он пощадит грешников, если они раскаются.
Рассудив так, Иона без лишних слов садится на купеческий корабль и решает «бежать от лица Ягве» в далекий Тарсис, в Испанию. Но его наивная уловка напрасна: Бог посылает бурю, и Иона догадывается, что корабль может пойти ко дну из-за него. Он просит купцов бросить его в воду, и едва они выполняют его просьбу, море утихает.
Строптивый пророк не утонул: Ягве послал гигантскую рыбу, которая проглотила Иону и через три дня выплюнула на берег. И здесь Бог снова приказывает Ионе идти в Ниневию.
Понимая бесполезность противления, Иона отправляется в путь. В Ниневии он в точности выполняет поручение Ягве, объявив, что если город не отвратится от своего нечестия, то через сорок дней его постигнет гибель.
«И поверили ниневитяне Богу, — повествует рассказчик, — и объявили пост, и оделись во власяницы, от великого до малого» (Иона 3:5). Сам грозный царь ассирийский встал с трона и, сняв мантию, сел в рубище на пепле. Во всеобщем посте приняли участие не только люди, но даже и скот.
Такое искреннее сокрушение, разумеется, отвело от нечестивцев гнев Господень. Но Иону такой результат его же проповеди глубоко возмутил. В запальчивости он стал пенять Богу: «Не это ли говорил я, еще когда был в земле своей?» Он предвидел, что Ягве помилует ниневитян.
«Неужели это тебя столь огорчило?» — спросил Господь. Иона молчал, но его молчание было весьма красноречиво. Надеясь втайне, что небесный гром все же поразит Ниневию, пророк разбил палатку у ее стен и стал наблюдать, что будет дальше.
Тогда Господь преподал урок упрямцу: в одну ночь Он вырастил тенистое растение, которое спасло Иону от немилосердного полуденного зноя. Эта неожиданная прохладная тень очень обрадовала Иону. Но наутро следующего дня червь подточил растение, и оно завяло. Автор сказания продолжает:

Рис. 119
Избавление Ионы. Г. Доре. Гравюра

 «Когда же засияло солнце, навел Бог палящий ветер с востока, и солнце начало жечь голову Ионы так, что он стал просить себе смерти и сказал: лучше мне умереть, нежели жить! И сказал Бог Ионе: неужели ты так огорчился из-за растения? Отвечал он: очень, даже до смерти! Тогда сказал Ягве: ты жалеешь растение, над которым не трудился и которого не выращивал, которое в одну ночь выросло и в одну же ночь засохло. Мне ли не пожалеть Ниневии, города великого, в котором более ста двадцати тысяч человек, не умеющих отличать правой руки от левой, и множество скота?» (Иона 4:8— 11).
Таков конец книги, и ответ на вопрос Бога напрашивается сам собой: Создателю дороги все народы, и даже такой грешный, как ниневитяне, а спасение язычников для Него не менее важно, чем спасение иудеев.
В этой книге впервые преемники пророков, книжники, заявили о себе как о новой духовной силе. Однако взглядам, высказанным в Книге пророка Ионы, будет постоянно противиться дух нетерпимости, привнесенный в иудейство книжником из Вавилона Эзрой, провозглашенным в 428 г. до Р.Х. религиозным главой иудеев.
Эзра трактовал Закон как договор: Бог дал людям предписания относительно всей их жизни, но они пренебрегали условиями Завета. Выполнив от слова до слова все, что требует Закон, Израиль станет достойным своего избранничества и будет снова в милости у Бога.
Следует отметить, что законничество породит узость сухого буквализма, фарисейское самодовольство и высокомерие. Увлечение внешними правилами и обрядами будет порой принимать гротескные формы. Эзра требовал от иудеев безусловной изоляции, полного отделения членов общины от иноплеменников, считая обособление от языческого мира основным условием спасения Израиля. Он окончательно превратил Израиль из нации в своего рода религиозный орден.
Говоря о борьбе двух течений в иудействе — пророческого универсализма и законнической обособленности, проще всего счесть Эзру лишь злым гением Израиля, погубившим дело пророков. Но после возвращения из плена иудеям необходимо было на некоторое время уйти в себя, погрузиться в размышления. Плодами реформы Эзры воспользуются мудрецы, книжники и раввины, которые в течение столетий станут трудиться над духовным воспитанием народа. Реформа Эзры позволит им не тратить сил на борьбу с языческими влияниями.
_____________________________________________________________________
1 Историческими книгами традиционно называют Книги Иисуса Навина, Судей и Царств.



VI. НА ПОРОГЕ НОВОГО ЗАВЕТА
От эпохи Александра Македонского до проповеди Иоанна Крестителя

БУДДИЗМ, ЙОГА И ИНДУИЗМ

Ашока Индия, 272-232 гг. до Р.Х.
Определенные моменты истории можно обозначить словами: торжество духа. Таким временем, бесспорно, был расцвет буддизма в Индии при царе Ашоке (272-232 гг. до Р.Х.).
В начале царствования он проявил себя как человек суровый и даже жестокий. Согласно легенде, добиваясь трона, царь умертвил своих сводных братьев и без колебаний казнил неугодных людей. Во время войны с восточным княжеством Калингой Ашока перебил более ста тысяч человек и угнал в плен сто пятьдесят тысяч. Рассказывали, что пленных он подвергал страшным пыткам и посылал на каторжные работы.
Но наконец все эти зверства стали тяготить самого Ашоку. По преданию, мужество некоего монаха-буддиста, попавшего в царские застенки, пробудило в царе угрызения совести и способствовало коренной перемене как характера, так и политики Ашоки.

Рис. 120
Сурья, бог Солнца. XII в.

Около 264 г. до Р.Х. царь принял буддизм, и последующие годы его правления не перестают вызывать удивление.
Обратившись к Будде, дхамме и сангхе1, Ашока торжественно объявил, что потрясен горем людей, пострадавших от войны, и что расправы, подобные последней войне, никогда больше не повторятся. Он требовал, чтобы ему сообщали о делах в любое время, не боясь оторвать от работы и отдыха. Заботился Ашока и о здоровье подданных, сажал рощи, строил лазареты, по его приказу было вырыто много новых колодцев. Главной своей задачей Ашока считал «обеспечение счастья в этом и том мире».
Правление царя-буддиста — явление почти неправдоподобное, исключительное во всей мировой истории. Оно показало, какой силой могут стать религиозно-нравственные принципы, реализованные в жизни общества.

Рис. 121
Рождение Ситы. XV в.

Заслуги царя-буддиста несравненны, и не на нем лежала вина за противоречия, обнаружившиеся в доктрине Будды, когда она вошла в соприкосновение с миром.
________________________________________________________________
1 Дхамма (пали, священный язык древне-индийских культов) то же, что дхарма, мировой порядок, закон, также учение Будды; сангха — буддистская община. Будда, дхарма и сангха — так называемые «три сокровища» буддизма.

Рис. 122
Хари Хара.
Божество с атрибутами Шивы и Вишну. 1730 г.

«Царственная йога» Патанджали
Индия, ок. 180 г. до Р.Х.
Одних йога интригует своей экзотикой и небывалыми феноменами, других в ней привлекают способы сохранить и укрепить здоровье. Но, хотя во всем этом немало от профанирующей* моды, сам по себе интерес к йоге вполне оправдан. Если буддистская мораль представляет собой одну из вершин дохристианской этики, то йога сконцентрировала в себе тысячелетний опыт самоуглубления и психотехники, не имеющий себе равных в древности. Став школой духовной собранности, аскезы и созерцания, она неоспоримо заняла свое место в ряду великих достижений человечества.
Еще в III тысячелетии до Р.Х. на индийских печатях изображались фигуры, сидящие в йогической «позе лотоса». Это доказывает, что йога зародилась в доарийские времена среди аборигенов страны.
Важнейшие принципы йоги сформулировал гуру Патанджали, автор «Иога-сутры».
Размышляя о Божестве, человек не мог не задавать себе вопрос: почему Оно недоступно людям с такой же очевидностью, как явления видимого мира или достижения мира внутреннего? На это брахманизм отвечал: Священное близко, Оно рядом, Оно во всем, Оно в тебе; но ты не в состоянии созерцать Его, ибо весь погружен в ложное и бренное. Поэтому ты можешь узнать о Нем лишь из писаний или собственных умозаключений. Непосредственное же восприятие Бога должно предваряться подготовкой, которая сделала бы тебя способным к постижению тайны Единого и Вечного. Этой-то цели и служит йога.

Рис. 123
Воплощение Вишну в виде вепря. Х—Х/ вв

В процессе медитаций и упражнений не Бог открывается людям, но — человек обретает самого себя. К Небу нельзя подняться одними человеческими усилиями. И если природу (в том числе и собственную) мы исследуем сами, то Богопознание есть встреча и взаимодействие двух начал, двух воль. В «Иога-сутре» же все начинается и кончается человеком.
_________________________________________________________________________________
1 Профанация в узком смысле слова — исполнение священнических функций лицами, не имеющими соответствующего статуса, т.е. непосвященными; в широком — распространение в упрощенном и искаженном виде сложных специальных воззрений.

Индуизм
Индия между II в. до Р.Х. и сменой эпох
Выход индуизма на авансцену истории совершился почти без борьбы, как бы незаметно. Этому способствовала, во-первых, склонность индийцев сближать различных богов, что создавало терпимость между их почитателями. Вторая особенность индуизма тоже связана с пантеистическим мирочувствием. Любая вера стремится найти средства для одоления дистанции между человеком и Высшим. Пантеизм же просто игнорировал эту дистанцию. Убеждение, что все миры пронизаны Божеством и тесно спаяны между собой, создавало чувство близости Священного; поэтому религии, населявшие Вселенную сонмами духовных сил, всегда имели особую притягательность.
Вместе с архаическими богами вернулись и многие доарийские обычаи. Первобытный тотемизм обрел второе дыхание, хотя истолковывали его уже по-новому: поскольку Бог может проявляться во всем, то горы, растения, животные должны восприниматься как Его воплощения. Нигде, кроме, пожалуй, Египта, культ животных не держался так стойко, как в Индии. Почитание коров, обезьян, змей и по сей день остается неотъемлемой чертой индуизма.

Рис. 124
Вишну, спускающийся с небес (Избавление слона) VI-VII вв.

Впитав в себя разнородные обряды, верования и суеверия, индуизм стал сам походить на фантастическое переплетение форм, украшающих фасады индийских храмов, где боги и демоны, люди и звери образуют единый узор — картину многоликого бытия.
Мифы об аватарах1, чарующие легенды о Раме и Сите, о любовных похождениях пастуха Кришны были лучшими проводниками индуизма, который отдавал должное всем сословиям, занятиям и возрастам. Эта емкая религия привлекала всех: отшельников и воинов, земледельцев и горожан. Она открывала двери вековым церемониям, признакам и обычаям. Индуизм стал верой народа, он неразрывно сросся с его богатой культурой и питал ее. Все это обеспечило индуизму победу над последователями Будды.
Такова была духовная ситуация на берегах Ганга, когда там появились первые проповедники Евангелия. Но если эллинистический мир был их миром, то Индия осталась для апостолов чуждой и малопонятной. Поэтому успех миссии был там весьма ограниченным. Лишь много веков спустя христиане научатся ценить духовную мудрость Востока и смогут говорить с ним на его собственном языке.
________________________________________________________________________
1 Аватар, или аватара, автара (санскр.) — в индуистской мифологии бог, пришедший к людям в облике смертного существа.


ГРЕЧЕСКАЯ МЫСЛЬ
Человек в меняющемся мире
Запад и Восток, IV—III вв. до Р.Х.
Из всех периодов древности прообразом XIX и XX вв. в наибольшей степени может служить цивилизация эллинизма.
Первым потрясением для греков стало «открытие мира». В походах Александра Македонского они столкнулись с многими народами древней утонченной культуры. Воины и пришедшие вслед за ними торговцы и колонисты на каждом шагу сталкивались с удивительными для них явлениями. Миновав пустыни и заснеженные хребты Азии, они попадали в города со странной, на их взгляд, архитектурой; их поражали звуки неведомых языков, чужеземные верования и обычаи. Диковинные идолы, алтари огнепоклонников, индийские аскеты, человеческие жертвы, с одной стороны, и запрет приносить в жертву даже животных — с другой, непонятные законы и обряды — словом, было от чего прийти в замешательство.
Еще раньше философы подточили веру в незыблемость устоев государства. Разрушительные идеи софистов, проекты Платона, исследования Аристотеля привели греков к убеждению, что гражданский порядок — нечто условное, целиком зависящее от воли людей. Политическая жизнь полиса лишается традиционных точек опоры, народу становится все труднее нести бремя свободы.

Рис. 125
Триера. VI-V вв. до Р.Х.

Рис. 126
Александр Македонский. Мозаичная картина в Помпеях. Фрагмент. II в.

Этим пользуются диадохи — полководцы, преемники Александра. Македонец показал им заразительный пример. Образ юноши, покорившего полмира и объявившего себя богом, стоит перед ними как предел честолюбивых мечтаний.
Навсегда прошли времена маленьких царств или республик, где для решения дел на площади могли собраться все полноправные жители. Не удался и опыт федерации, свободного союза стран. Многонациональная империя — эта гробница свободы — по самой своей природе требует сильной власти. Непрочность связи ее частей, спаянных лишь силой оружия, постоянно дает о себе знать. Поэтому правительству приходится держать наготове машину подавления и увеличивать аппарат чиновников.
Дерзкая мечта Александра перемешать все население державы, превратив его в один народ, управляемый царем-богом, не осуществилась. Однако и эллины, и «варвары» отныне оказываются в одной упряжке как царские подданные. Это положение, ранившее самолюбие греков, компенсируется для них тем, что эллинистическая культура становится ведущей в Азии и Северной Африке. Ее каноны прочно выкристаллизовались за века: от крито-микенского периода до времени Перикла и Аристотеля. Она покоряет своей удивительной цельностью и завершенностью.
Двинувшийся при Александре на восток поток греков-переселенцев не иссякает в течение столетия после его смерти. Покровительствуемые царями колонисты из Афин, с Архипелага, из Ионии проникают все дальше в глубь Азии и Африки. Простонародный язык греков (койне1) начинает играть роль универсального. Он позволяет грекам хотя бы отчасти ощущать себя дома всюду: и у берегов Аму-Дарьи, и у границ Индии.
Мир постепенно становится эллинским; в то же время меняется и само эллинство: стремление к комфорту, чувственность, изнеженность и любовь к роскоши сменили простоту и строгость, которые ценились прежними поколениями. В литературе и искусстве также намечается тяга к изысканному, возбуждающему нервы, эротическому. Многие писатели того времени указывают на признаки повсеместного нравственного упадка.
В развитом обществе отход от религии всегда сопровождается разгулом суеверий. Заклинатели, знахари, толкователи снов и маги прочно и надолго обосновываются в городах. Мыслящие люди ищут ответа у философов, влияние которых возрастает как никогда раньше. Философия впервые становится популярной во всех слоях общества. Философы заняты не судьбой Вселенной и человечества, а участью индивида. Среди эллинистических мыслителей мы прежде всего видим моралистов и учителей жизни. В этом они сближаются с мудрецами Индии и Китая, которые проповедовали в ту же эпоху.
Греческая философия выступает теперь не столько как наука для любознательных, сколько как панацея, сулящая человеку спасение и внутренний мир. Четыре школы времен эллинизма: скептическая, эпикурейская, киническая и стоическая — получают широкое распространение в массах.
________________________________________________________________________
' Койне — разговорный язык, на котором общались между собой носители разных греческих диалектов. В койне диалектные особенности были стерты, что способствовало взаимопониманию.

Эпикур и скептики Афины и Элида, III в. до Р.Х.
Сын бедного афинского переселенца Эпикур (341—271 гг. до Р.Х.) провел детство на острове Самое, родине Пифагора. Мать его была заклинательницей злых духов и зарабатывала на хлеб своим искусством. Эпикур еще ребенком вынужден был сопровождать ее, когда она ходила по домам, воюя с демонами, и ужас от постоянной близости чего-то зловещего повлиял на мальчика: отечественная религия предстала перед Эпикуром в отталкивающем виде, отождествляясь с ремеслом матери.
Высылка эмигрантов из Афин заставила Эпикура в 322 г. уехать в Малую Азию. Там он скитался несколько лет, изучая философию, читая лекции и терпя порой крайнюю нужду. Постепенно у него сложилась собственная система взглядов. Стержнем эпикурейства стала не космология, а новое отношение к жизни.
В тридцать два года Эпикур начинает проповедовать свою доктрину и излагать ее письменно. Летом 306 г. он возвращается в Афины, где быстро находит учеников, ставших его преданными и любящими друзьями. Неизменно спокойный и просветленный, он делает их как бы членами одной семьи. По примеру слушателей Платона и Аристотеля они приобретают для Эпикура участок земли близ Дипилонских ворот. Туда, в тенистый сад, сходятся все желающие принять участие в беседах мудреца. Философ угощает их хлебом и родниковой водой и учит находить радость в самом простом и необходимом.

Рис. 127
Эпикур. IV-V вв. до Р.Х.

О чем же велись беседы среди мирт и цветов Эпикурова сада?
Начать с того, что философ, считая Вселенную скоплением атомов, тем не менее всегда отклонял обвинения в нечестии или атеизме. «Боги существуют, — заявлял он. — Познание их — факт очевидный. Но они не таковы, какими представляет их толпа».
Эпикур не признавал ничего чисто духовного и даже природу богов рассматривал как материальную.
Их бытие рисовалось ему вершиной мирового совершенства, и потому он считал их свободными от такой тяжкой обязанности, как руководство миром. Мир людей и мир богов, согласно Эпикуру, — две почти ничем не связанные сферы. Следовательно, это должно устранить всякий страх перед божественным. Столь же бессмыслен и страх перед Судьбой.
Человек должен выкинуть из головы и мысль о смерти. «Смерть, — доказывал Эпикур, — не имеет никакого отношения к нам: ибо то, что разложилось, не чувствует, а то, что не чувствует, не имеет никакого отношения к нам». Смерть не касается ни живых, ни мертвых, «так как для одних она не существует, а другие — уже не существуют».
Покончив, таким образом, с «самым страшным из зол», Эпикур пребывает в уверенности, что нашел секрет счастливой жизни. Тщеславие, властолюбие, алчность, распутство — все это, по мнению философа, болезни, которые изнуряют человека, лишая его внутреннего равновесия. «Благополучие и счастье не в обилии денег, не в высоком положении, не в должностях каких-либо или силе, но в свободе от печали, в умеренности чувств и расположении души, полагающих (всему) пределы, назначенные природой».
Проповедуя воздержание, Эпикур полагает, что нравственное поведение естественно для человека, что сама природа его направлена к добродетели. Он проходит мимо трагических конфликтов личности, которые с такой силой изображали Софокл и Еврипид.
Эпикур не признает ничего, что стояло бы над людьми, требуя от них борьбы с миром и с собой. Библейский Иов восставал против зла, требовал справедливости, ибо знал, что мир и человек имеют высшее предназначение. Эпикур же не верит ни в осмысленность мира, ни в конечную Правду и кротко приемлет жизнь такой, какова она есть.
Так же, как эпикурейство, кратчайший путь к нерушимому внутреннему миру предлагал и скептицизм.
Патриархом скептиков считается Пиррон (365—275 гг. до Р.Х.) из пелопоннесского города Элиды. Подобно Эпикуру, он искал секрет счастья, понимая его как свободу от оков мира.
Признав, что чувства не дают подлинной картины бытия, а разум не способен давать неоспоримые доказательства, скептики возвели сомнение в принципы, полностью отрицая объективную ценность любого теоретического утверждения. Они считали, что мы обречены жить одними «мнениями», что нет рационального критерия, который был бы достаточно прочным фундаментом мировоззрения. В этом бесспорная заслуга пирронистов в истории мысли.
Практический же смысл философского скепсиса виделся в воздержании от суждений, в невозмутимости, бесстрастии. В этом пункте Пиррон сомкнулся в Эпикуром, и греческая мысль еще раз пересеклась с буддийской. Путь Пиррона вел к тупику, между тем как человек искал выхода, искал решения коренных жизненных проблем.

«Жить согласно природе!»
Афины и Коринф, V—III вв. до Р.Х.
Принято думать, что толпы оборванных молодых людей, которые слоняются по дорогам и улицам больших городов, появились только в нашу эпоху, пресыщенную цивилизацией. Между тем античный мир тоже знал своих «хиппи»; они во многом были похожи на нынешних, хотя, в отличие от них, исповедовали ясную и законченную философию опрощения.
Подобные взрывы отвращения к цивилизации сопровождали ее многие века, от Лао-цзы до Руссо и Толстого. Это явление неслучайное; оно тесно связано с противоречиями, изначально присущими цивилизации.
Самая серьезная попытка «вернуться к природе» исходила из мысли, что человек должен искать руководства и чем-то, стоящем над ним. В качестве такой основы часто называли «естественный Порядок», отражающий Божественное бытие. «Все выходит хорошим из рук Мироздателя, все вырождается в руках человека», — говорил Руссо, выступая против условностей и искусственности цивилизованной жизни. В Греции выразителями этого протеста стали киники. Теоретические основы их учения довольно слабы; кинизм не столько теория, сколько способ существования. А в эпоху, когда люди теряли почву под ногами, этот вызывающий и в то же время равно доступный и беднякам, и пресыщенным образ жизни помогал самоутверждению личности.

Рис. 128
Диоген и Александр Македонский. Рельеф. Копия картины. IV в. до Р.Х.

Среди киников наибольшую, правда, несколько скандальную известность получил Диоген Синопский (400—323 гг. до Р.Х.). Желание опроститься приняло у него гротескные формы. Человек образованный, писатель и моралист, он стал ходить по улицам полуголым, ночевать в большом кувшине из-под зерна («Диогенова бочка»), лакать воду, как собака, отправлять естественные нужды при всех, заявляя: «Что естественно, то не постыдно». Он даже пытался есть сырое мясо.
Одно огорчало его: мало было людей, желающих следовать его примеру. Он ходил по улицам с фонарем среди бела дня, заявляя, что тщетно ищет хотя бы одного настоящего человека.
В III в. до Р.Х. кинизм стал очень популярен. Но именно тогда это учение начинает деградировать. Киники незаметно превращаются в «циников» в современном смысле слова. Они проповедуют животный эгоизм, учат равнодушно переносить смерть близких. Уроки трудолюбия сменяются оправданием паразитизма, аскетизм — умением жить за чужой счет.
Цивилизация несет в себе много темного — но не такова ли участь всего созданного человеком? Пороки цивилизации — его пороки. В то же время нельзя не признать, что и в цивилизации человек реализует заложенные в нем творческие возможности. Киники, как говорится, вместе с водой выплескивали и ребенка. Негативное отношение к городской жизни они переносили на культуру вообще, отдавая предпочтение полуживотному образу жизни, а это было уже настоящим посягательством на дух и культуру.
Тем не менее, кинизм не прошел бесследно в истории мысли. Очистив его от юродства и крайностей, стоики положили некоторые его принципы в основу своего мировоззрения, ставшего самым влиятельным в эпоху эллинизма.

Первые стоики
Афины, 315-200 гг. до Р.Х.
Нравственная дилемма для стоиков удивительно проста. Им непонятна драма воли, которая в своих метаниях парализует разум. Для них бессмыслицей звучали бы слова апостола Павла: «То, что ненавижу, то люблю», ибо они считали, что разум желает только добра. В силу же разума они верили беспредельно.
Стоицизм стал своеобразной формой бегства от мира. До конца последовательный стоик свободен от привязанностей, как йог или буддистский монах. У него нет семьи, нет желания славы, нет жажды наслаждений. Удовольствие в его глазах — глупость. Он суров, трезв, ничему не удивляется, ничего не страшится. Он равнодушен к любым превратностям жизни. «Ваше счастье — не нуждаться в счастье», — обращается он к людям.
Создать новый тип религии стоицизм был не в состоянии, да, в сущности, и не претендовал на это. Для большинства своих сторонников он оставался только «идеологией», а религия — это жизнь.

МУДРЕЦЫ ВЕТХОГО ЗАВЕТА
Человеческая мудрость
и Премудрость Божия
Иерусалим, 420-400 гг. до Р.Х.
Книги Библии, написанные между 400 и 200 гг. до Р.Х., говорят о напряженной духовной жизни: о спорах, исканиях и новых поворотах религиозной мысли. Притчи, Иов, апокалиптические писания, Экклезиаст подобны пикам подводного хребта, подножие которого скрыто в глубинах вод. По ним мы можем хотя бы отчасти судить о том, чем жил тогда Израиль.

Рис. 129
Улица в Иерусалиме
Мудрецы спокойно делали свое дело: собирали древние притчи, слагали псалмы и поэмы, составляли антологии. Для них важнее всего было не опровергать кого-то, а делиться своими думами о человеческой жизни и ее путях. Так возникла Книга Притчей Соломоновых.
Один современный писатель заметил: когда переходишь от чтения Пророков к Притчам, кажется, будто спускаешься с неба на землю. И в самом деле, эта книга содержит главным образом мысли о семейной жизни и воспитании детей, о занятиях горожан и земледельцев, о дружбе и честности, бедности и богатстве, трудолюбии и праздности.
За житейскими сентенциями книги стоит нечто гораздо большее, чем кажется на первый взгляд. На примере Притчей мы видим, как Откровение, не ломая естественного хода человеческой мысли, медленно проникает в ее недра и в конце концов приводит к познанию воли Творца.
У греков мудрость подчас сама по себе считалась добродетелью. В Книге Притчей, наоборот, именно добродетель почитается истинной мудростью, ибо мудр не тот, кто имеет много знаний о мире (что это в сравнении с самим миром?), а тот, чья жизнь согласуется в велениями Божиими. Нарушение Его воли есть безумие или род самоубийства.
При этом мудрец вовсе не склонен считать добро «естественным» и легким. Он слишком хорошо знает предрасположенность человеческой натуры ко злу. Людям отнюдь не свойственно повиноваться голосу совести и разума.
Этот библейский реализм не позволяет мудрецу искать источник нравственности в самом человеке. Опорная точка этики должна находиться выше, в сверхприродном мире. Выбирая между добром и злом, которые человек обнаруживает в себе, он должен следовать добру как закону, установленному Творцом. Подлинная мудрость неотделима от веры, от стремления выполнять заповеди. Мудрость как исполнение велений Сущего противостоит греху и немощи в человеческом бытии.
Уже не первый раз в дни скорбей и сомнений обращался Израиль к Сущему. И вот снова он возвышает голос, чтобы говорить со своим Господом. Этот поразительный диалог мы находим в самой трагичной и героической книге Библии, книге, носящей имя Иова.

Иов
Иудея, ок. 400 г. до Р.Х.
Книга Иова, поражающая глубиной мысли и поэтической красотой, издавна привлекала богословов и философов, художников и поэтов. Ее перелагал Ломоносов, Гёте использовал ее сюжет в прологе своего «Фауста», Пушкин говорил, что в этой книге заключена «вся человеческая жизнь»; он специально изучал еврейский язык, чтобы переводить «Иова».

Рис. 130
Несчастия Иова. Г. Доре. Гравюра

Рис. 131
Иов на гноище. Г. Доре. Гравюра

Почему страдает невинный?
Великие греческие трагики — современники автора Книги Иова — чаще всего искали ответа на этот вопрос в идее родового возмездия или в тайном, пусть даже неосознанном, грехе (как то было с Эдипом). Индийцы ссылались на перевоплощение и Карму1. Ничего подобного нет в Книге Иова. Она отрицает наследственную вину, а в прологе Сам Ягве признает героя «непорочным, справедливым, богобоязненным и далеким от зла» (Иов 1:8). Бог как бы гордится его верностью и, указывая на Иова Сатане, называет его Своим «служителем». Тем самым вопрос о трагической судьбе праведника поставлен в предельно ясной, безоговорочной форме.
Иов — не помазанник, не пророк, не мученик, взявший на себя грехи людей; он просто человек, один из многих. Поэтому все попытки видеть в нем прообраз Христа лишены основания. Единственное, что выделяет Иова, — праведность. И не она ли должна была, согласно общепринятым взглядам, оградить его от всякого зла? Между тем он — безупречный и чистый — подвергается самым жестоким испытаниям. Значит ли это, что человек не может больше рассчитывать на справедливость? Кто же в таком случае Он, Вершащий пути мира, и какое место Он предназначил на земле человеку? Иов как бы говорит от лица Авеля и всех идущих за ним жертв.
Трудно почувствовать всю глубину отчаяния Иова, если не знать иудейских представлений той эпохи о человеке. Для Библии человек — не «пленный дух», но целостное живое существо, единство духа и плоти.
Когда разрушается связь духа и плоти, человек, по мнению иудеев, фактически исчезает. Египетские жрецы, греческие философы и последователи индуизма уже давно прониклись верой в то, что бытие личности не кончается с последним вздохом. Пусть они понимали посмертие по-разному, но это было обширное духовное пространство, которое развертывалось перед человеком, сознававшим себя бессмертным.
Ветхий Завет этой перспективы был долго лишен. Свет веры озарял для иудея только земной мир. Подлинной жизнью в его глазах обладал один Сущий. Все остальное получило от Него лишь временное бытие. Смерть возвращала плоть земле, а душу увлекала в царство теней, куда не проникал свет Божий.
Отсутствие веры в бессмертие приводило к осознанию ценности жизни и земных дел. Если человек хотел познать полноту бытия в отпущенный ему срок, он должен был творить добро и удаляться от зла. Здесь, пока он жив, он и пожинал плоды им совершенного. Эти жесткие рамки явились одним из величайших духовных испытаний Израиля, но в то же время они предохраняли его от мечтательного спиритуализма. Так садовник иногда ограждает со всем сторон растение, чтобы укрепить его.
Кто знает, не имеет ли ослабление чувства бессмертия в наши дни такого же провиденциального2 смысла? Ведь верой в иной мир слишком часто злоупотребляли в ущерб нравственным требованиям религии. Характерно, что Евангелие мало говорит о посмертии, хотя оно постоянно подразумевается. Это значит, что мысль о вечности не должна вытеснять у людей мысли о нравственных задачах временной жизни.
Иов — человек, который ничего не знает о Священной истории и не хочет слышать о грядущих поколениях. Он вопрошает Бога о себе. Раздавленный горем и лежащий в пыли, на самом деле он стоит во весь рост. Иову было бы легче, если б он знал, что виновен. Но он сознает свою правоту, и это самое ужасное. Ведь он считал, что Бог не мог так поступить с ним. А раз это случилось — то рушится все... Он один, абсолютно один — во власти снедающей его боли.
В Книге Иова уже содержится весь «карамазовский» бунт против Бога и мира, в ней дан и полный набор экзистенциальных3 характеристик человека. Он хрупок, ничтожен, задавлен страхом и неуверенностью. Мир для него полон ужаса; это кошмар, от которого невозможно пробудиться.
В своих жалобах и обвинениях Иов доходит до самого края пропасти; кажется, что вот-вот он сорвется, и тогда ничего не останется, кроме бунта.
Самое непостижимое, что этот человек, призывавший Бога на суд, оставался все же человеком веры.
Со дна бездны Иов обвиняет Бога в жестокости, втайне надеясь, что ошибается.
Доверие Иова составляет самую суть его отношения к Богу. Хотя и разум, и чувства говорят ему, что все вопли напрасны, он не перестает взывать. Молчание Неба не может поколебать праведника.
И вот внезапно из налетевшей бури раздается глас Господень.
Явившись Иову, Бог не снимает покрова с тайны. Значит ли это, что ответов вообще не существует? Нет, но в данном случае все объяснения были бы неуместны.
Иов мог бы услышать о бессмертии человека, о воздаяниях в вечности, о воскресении, но ведь его мучило и иное: почему Бог допускает зло в мире?
В речах Ягве мы находим лишь едва уловимый намек на ответ. Он говорит только о том, что автор знает. А знает он пока одно: мысль человека не в силах вместить всех замыслов Провидения.
Все пути Творца направлены на конечное благо мира, сколь бы загадочными они ни казались людям.
По существу к этому сводится весь монолог Ягве. Но гораздо важнее для понимания книги — реакция и ответ самого Иова на Богоявление. Он «кладет руку свою на уста» (Иов 39:34), склоняется в смирении и благоговении. Почему?
В присутствии Господнем все вопросы отпали сами собой. Выразить эту тайну оказалось не под силу даже такому великому поэту, как автор Книги Иова. Творение его прекрасно именно этой недосказанностью и целомудрием.
Книга Иова не отрицает Божией справедливости; она лишь показывает, что не все объясняется только воздаянием. В этом ее огромное значение в истории Ветхого Завета. Она была создана, когда старое богословие переживало трагический кризис.
_____________________________________________________________________________
1 Карма (инд.) — закон воздаяния, закон причин и следствий.
2 Провиденциальный — предусмотренный Промыслом Божиим и служащий Его целям.
3 Экзистенциальный (от лат. exsistentia, «существование») — относящийся к бытию.

Экклезиаст
Иудея, ок. 350 г. до Р.Х.
Книга Иова свидетельствует о брожении умов и жарких спорах, волновавших Израиль, когда мыслящие люди пытались найти разрешение жгучих проблем, избегая ссылок на Закон и Священную историю. В напряженной духовной борьбе сталкивались противоположные точки зрения. Но даже и на этом фоне свободных дискуссий Экклезиаст мог показаться книгой вызывающей.

«Род уходит, и род приходит, а Земля остается навек.
Восходит солнце, и заходит солнце, и на место свое поспешает...
Все — одна маета, и никто рассказать не умеет, —
Глядят — не пресытятся очи, слушают — не переполнятся уши.
Что было, то и будет, и что творилось, то и творится,
И нет ничего нового под солнцем. Бывает, скажут о чем-то: смотри, это новость!
А это уже было в веках, что прошли до нас».
(Еккл 1:4-10)

Охваченный каким-то жестоким наслаждением, вглядывается поэт в картину вечного круговорота. Кажется, что он забыл все, о чем возвещали пророки Израиля. Это мироздание, которое созерцает человек, лишенный света Откровения... В этом мире жизнь теряет смысл и значение.
Главное, что отличает этику Экклезиаста от этики пророков, — это ослабление уз между религией и нравственностью. Пророки черпали в вере силу для проповеди действенного добра. Человечность и вера были для них неотделимы. Здесь же этой связи столь ясно не ощущается.
У Экклезиаста нет вдохновения, даруемого верой, и ему остается рассчитывать лишь на обычные земные радости.
Но именно тут он терпит самое жестокое поражение. Все, что манило и соблазняло его, на поверку оказалось «суетой».
Он построил себе прекрасные дома, посадил виноградники, цветники, сады, среди которых били фонтаны. Он накупил рабов и наложниц, окружил себя певцами и певицами. Глаза его день и ночь радовали сокровища.

«Ни в чем, что очи мои просили, я не отказывал им,
Ни от какой я радости не удерживал сердце...
Но оглянулся я на дела, что сделали руки мои,
И на труды, над которыми трудился, —
И вот, все — суета и погоня за ветром!»
(Еклл 2:10-11)

Этот мрачный припев о суетности лейтмотивом проходит через всю книгу.
Представление иудеев о том, что Сущий — все, а человек ничто, приняло у Экклезиаста крайнюю, отрешенно-холодную форму. Бог кажется равнодушным к миру, которому Он предоставил кружиться по предписанным законам без всякой цели. Неизвестно даже, желает ли Он блага своим творениям. Даже когда человек надеется, что есть какой-то нравственный миропорядок, он ошибается. Нет настоящей награды добрым, да и сама награда в этом мире — что она, как не суета сует?

Рис. 132
Антиох IV. Монета

Едва ли во всей литературе еще найдется книга с таким безысходным мирочувствием. Без пафоса, спокойно и беспристрастно Проповедник уничтожает все опоры жизни, оставляя людям лишь жалкое подобие надежды. Ведь именно благополучие в этой жизни считалось обещанной Богом наградой. Но если этот единственный дар отравлен, — к чему он?
На первый взгляд кажется непостижимым, как могла подобная книга попасть в Библию. Известно, что учители иудейства много спросили, прежде чем решились дать ей место рядом с творениями мудрецов, Пророками и Законом. Тем не менее они это сделали.
Иерусалимский философ поднес людям чашу с горьким напитком, но то был напиток исцеляющий. Уверенность в том, что высшее благо ограничено земными пределами, была преградой на пути израильской религии. Экклезиаст разрушил это препятствие.
Ценность воды по-настоящему познается в пустыне, жажда вечности пробуждается, когда человек отдает себе отчет о мимолетности земного. В этом заключается великий смысл отрицательного опыта Экклезиаста.

ИУДЕЙСТВО И ЭЛЛИНИЗМ
Эллинизация. Книга Даниила
Иудея. 168-166 гг. до Р.Х.
Настали дни, когда маленькой крепости Ветхого Завета, раздираемой спорами, предстояло выдержать самый яростный штурм, какой она когда-либо испытала в прошлом.
Антиох IV Эпифан, второй сын Антиоха Великого, — одна из наиболее странных и демонических фигур времен эллинизма. Необычными были и характер, и судьба Антиоха.
После гибели брата Селевка IV, убитого царедворцами, Антиох стал властителем сирийской державы Селевкидов. Рим одобрил его кандидатуру, надеясь сделать его послушным орудием. Но впоследствии сенаторы поняли, что просчитались.

Рис. 133
Пророк Даниил. Г. Доре. Гравюра

Заветной мечтой Антиоха IV была тотальная эллинизация государства. Он стремился навязать дорогие ему греческие обычаи и культы и подавить национальные очаги сопротивления.
Серьезных препятствий своим замыслам царь не встретил. Камнем преткновения оказалась одна Иудея.
В библейской традиции Эпифан стал прототипом Антихриста. Начиная с Книги Даниила до Иоаннова Апокалипсиса священные писатели будут придавать Врагу Божиему черты Антиоха. Этот человек не только впервые в истории решил полностью искоренить иудейскую религию, но и был первым царем после Александра Македонского, который всерьез воспринимал свой божеский титул. Бог Израиля был для него противником, которого надлежало свергнуть с престола.
Осенью 168 г. до Р.Х. Антиох велел прекратить службу в Иерусалимском храме и разослал по городам эмиссаров с указом: все живущие во владениях царя отныне должны считаться «одним народом и оставить свой закон». Евреям запрещалось читать Писание, соблюдать субботу, совершать обрезание и даже просто называться иудеями. Нарушившего указ ждала смертная казнь.
Правительственные чиновники разъезжали по стране, чиня расправу. Свитки Библии, которые попадали им в руки, рвали или предавали огню.

Рис. 134
Пророк Даниил во рву львином. Г. Доре. Гравюра

Однажды в тайных убежищах, где писцы прятали свитки Библии, появилась новая книга. Она подоспела вовремя. Ее с жадностью читали, переписывали и пересказывали. Причину вызванного ею волнения нетрудно понять: она рассеивала мрак и возвращала доверие к Промыслу Божию, действующему в земных событиях.
Книга носила имя Даниила, мудреца. Даниил знает, что приближение Божиего Царства будет сопровождаться разгулом зла и беззакония, что в мире есть тенденция к вырождению, что в нем действуют разрушительные силы, но ни на минуту не забывает, что рядом с этим нисходящим потоком пролегает русло другого, восходящего, цель которого — Царство Господне. Провидец говорит о конце истории как о новой ступени на пути человечества. Грядущее созидается в противоборстве двух начал и в торжестве небесного Града найдет свое осуществление. Этот Град явится не для того, чтобы все повторилось вновь, а чтобы открыть твари мир Божественного света.
Книга Даниила, рожденная в тяжелую годину, насквозь проникнута ощущением великой схватки добра и зла. Ее слова повторит Христос, говоря о закате ветхозаветной эры, ее язык станет языком иудейских и христианских апокалипсисов.

Рис. 135
Три отрока в печи огненной. Г. Доре. Гравюра

Подобно живой воде падали слова Даниила в измученные души. Грядет Сын Человеческий, Который положит начало новому миру. И особенно окрыляло их пророчество о судьбе людей, сохранивших верность до последнего дыхания. Они погибли, но смерть их — только временный сон. В день Суда...

«Многие из спящих во прахе земном пробудятся:
одни для жизни вечной,
другие на вечное поругание и посрамление.
И разумные будут сиять, как светила
на тверди, и обратившие многих к правде —
как звезды, вовеки, навсегда».
(Дан 12:2-3)

В конце времен архангел Михаил, покровитель ветхозаветной Церкви, ополчится на сатанинскую рать и одолеет ее. Вообще всей Книге Даниила свойственно чувство близости незримых сил, участвующих в мировой драме. Пророку открыто, что дела человеческие определяются духовной битвой, которая идет во Вселенной между силами света и тьмы.

Отделившиеся
Иудея, 160-63 гг. до Р.Х.
Традиционная респектабельная праведность (сэдека) оставалась для высшего духовенства и знати чем-то непревзойденным. Быть может, поэтому они называли себя «садокитами», или саддукеями.
В практической жизни саддукеи проявили себя гибкими прагматиками, преследующими своекорыстные цели и склонными к уступкам. Они окружили себя роскошью, зато народ считали нужным постоянно держать в узде. С этой целью саддукеи отстаивали суровые принципы древнего уголовного права.
В борьбе за прочное место при дворе они превратились в активную политическую партию. Совет старейшин, или Синедрион, состоял в основном из ее членов. Естественно, что в народе к этим черствым, надменным людям относились почти враждебно.

Рис. 136
Семисвечник.
Рельеф на арке Тита. Фрагмент. После 81 г.

Рис. 137
Священники

Фарисеи обособились не только от правящей верхушки, но и от всех, кто, по их мнению, мало знал или плохо соблюдал Закон.
Фарисеи были «тончайшими толкователями Закона», но толкование их было особого рода. В отличие от саддукеев они не смотрели на Писание как на мертвую реликвию или строго зафиксированный кодекс; по крайней мере в принципе фарисеи исходили из мысли, что вера не может ограничиваться рамками книги. Они утверждали, что живая духовная преемственность, или церковное Предание, играет роль не меньшую, чем канонические книги.
Разумеется, устное Предание легче засоряется человеческими домыслами, «преданиями» с маленькой буквы. Чтобы избежать этого, фарисеи стремились сохранить связь между поколениями книжников и разработать принципы изъяснения Библии. Но именно здесь проявилась скованность их духовного творчества. «Предания старцев» были канонизированы и возведены в ранг общеобязательной истины.

Рис. 138
Первосвященник, ковчег, алтарь и священные сосуды в Святая Святых

Фарисеи не дали погаснуть духу благочестия в народе, предотвратили его вырождение в светскую нацию, управляемую светскими царями. Благодаря им Библия не превратилась в фетиш, а осталась подлинной книгой жизни.
Синагоги и школы оказались со временем целиком в руках фарисеев. Именно им народ был обязан всем лучшим, что выросло в его недрах на пороге Нового Завета.
Воздавая должное фарисеям, их не следует, однако, идеализировать. В этом течении слишком большое место занимали казуистика и риту-ализм, которые подрезали крылья свободному пророческому вдохновению.
Третье направление в иудаизме — ессейс-кое. Полагая, что власть имущие и весь народ сбились с истинного пути, и ожидая скорого суда Божия, они образовали своего рода «Церковь внутри Церкви».
Эта секта с трудом укладывалась в рамки традиционного представления об иудаизме. Монастырский устав, форменная белая одежда, общность имущества — ничего этого не знала история Израиля.
Древние историки говорят, что у есеев не было ни денег, ни рабов; трудились все. Идеалом была строгая набожность.
Происхождение и история этого полумонашеского ордена долго оставались загадкой. Только в середине XX в. находки в пустыне на побережье Мертвого моря пролили новый свет на ессейское движение. Большинство историков признало, что кожаные манускрипты и развалины поселков, обнаруженные в районе Кумрана, принадлежали ессейским общинам.
Исследование кумранских свитков навело историков на след вождя или даже основателя секты. Имя его остается тайной; в текстах он фигурирует как Священник, Избранник, Взыскующий Торы, Единственный Учитель, а чаще всего как Учитель Праведности.

Рис. 139
Стол для хлебов предложения

Он задумал основать общину «сынов света», веря, что когда явится высший Судия, все «выразившие готовность присоединиться к избранникам» будут спасены.
Первые следы поселения на берегу Мертвого моря относятся к сороковым-тридцатым годам II в. до Р.Х. Это означает, что Учителю удалось получить во владение участок земли в Кумране. Он призывал всех «верных Закону» выйти, подобно Аврааму, из среды грешников, чтобы готовить себя к последним дням.

Рис. 139
Юпитер.
Iв.

Люди, поселившиеся в Кумране, любили называть себя просто «Израилем», ибо считали, что лишь они достойны этого славного имени. Старый Завет нарушался уже многими поколениями. Здесь, в пустыне, ессеи надеялись заключить с Богом Новый Завет, который будет принят непорочным Остатком, бедняками, чающими Дня Господня.
Но, готовясь к вступлению в Царство Божие, кумранский Учитель в конце концов создал настоящий культ исключительности. Его стремление соблюсти чистоту веры привело к отталкивающей сектантской гордыне.
Нравственный облик ессеев омрачает не только эта тенденция. Их законническое буквоедство оставило далеко позади даже самых закоснелых формалистов среди фарисеев.
На рубеже II и I вв. до Р.Х. ессеи стали поселяться и в городах. У этих сектантов, живших «в миру», естественно возникали контакты с иностранцами. Некоторые ессеи даже пытались распространять свои взгляды.
Тем не менее исход из пустыни части ессеев не означал отказа от принципа обособленности. Они по-прежнему относились к людям иного толка с осуждением и неприязнью. Особенно враждебны они были к саддукеям. Впрочем, и фарисеев они не щадили, называя их «толкователями скользкого».
К этому времени Рим пережил борьбу вокруг реформы Гракхов и диктатуру Суллы, подавил восстание Спартака и начал развернутым фронтом вести наступление на Восток. В 66 г. до Р.Х. Гней Помпеи сломил военную мощь Понта и Кавказа, а через два года появился в Сирии.
Иудеи уже понимали, что избежать нового иноземного владычества не удастся. Стоял лишь вопрос: кого из претендентов на трон признает римский полководец. Один из них, Аристобул, допустил ряд тактических ошибок, и Помпеи принял поэтому сторону другого, Гиркана. Однако Аристобул не согласился с этим решением, и когда Иерусалим открыл римлянину ворота, он укрепился в храмовой цитадели, готовясь выдержать штурм.
Три месяца длилась блокада; наконец 10 октября 63 г. до Р.Х. крепость была захвачена. Римские солдаты ворвались в святилище. Даже в самом Храме они встретили отчаянное сопротивление. Среди общей сумятицы лишь священники продолжали совершать богослужение.
Аристобул был взят в плен и отправлен в Рим. Помпеи же после захвата Храма проник в Святая Святых. Но, удовлетворив свое любопытство, он ни к чему не притронулся, ибо римляне привыкли терпимо относиться к чужеземным культам.
Рим шел к созданию мировой державы. Открылась новая глава истории, и уже народилось поколение, которому предстояло быть современником евангельских событий.

Рис. 141
Дьявол (демон подземного царства). Этрусский надгробный рисунок. IV-III вв. до Р.Х.

РИМ, ГРЕКИ И ВОСТОК
Душа и вера римлянина
Италия, ок. 650 г. до Р.Х.
Поразительные успехи римлян вызывали восторг и зависть современников. Попытки разгадать секрет латинской фортуны в свое время предпринимали Полибий и Августин, Монтескье и Гегель. Муссолини думал, что сумеет воскресить былое величие Рима, однако жизнь показала тщетность этой мечты. Хотя многие элементы древнеримс-кого духа не умерли, — что-то главное ушло безвозвратно.
Что же представляли собой строители Orbis Romanum, «Римского мира»?
В старину говорили, что у него есть второе, тайное, имя, которое можно найти, прочитав слово Roma по-восточному: справа налево. Тогда оно будет звучать как Amor, Любовь. Дух Рима столь же парадоксален и двойственен, как и все значительные явления мировой культуры. В самом деле, римляне, не обладая религиозным гением, слыли благочестивым народом и гордились этим; Рим в течение трех веков преследовал Церковь, но он же стал одним из всемирных центров христианства. Его цивилизация была еще более светской, чем у греков, однако отцы Церкви считали Рим оплотом веры.
Нераздельность гражданского и религиозного духа благотворно сказывалась на нравственной стороне жизни римлян. Их традиционные добродетели: верность, честность, скромность, мужество, уважение к старшим — повсюду вызывали удивление. Отношение римлян к закону не было чисто светским. Сама приверженность порядку вытекала из веры в его высший смысл.
Однако религия, которая питала гражданское и правовое сознание Рима, сама пострадала от засилия римского права.
Формальный долг как главный стимул действия воцарился у латинян и в области веры, обедняя и сковывая ее. Предстоя Высшему, человек только выполнял своего рода повинность. Сердце его при этом оставалось почти безучастным. Римская молитва едва ли даже заслуживает этого названия; она ограничивалась механическим произнесением формул и предписанными жестами. Цицерон с полным правом говорит, что «вся религия римского народа разделяется на жертвоприношения и гадания». Ее считали неотъемлемым элементом гражданского строя. Человек, небрежный в ритуалах, рисковал оказаться в числе врагов государства.
Латинское слово religio означает «связываю»1. Священнодействия связывали людей с богами и между собой. Но эта связь носила формальный характер. Полагали, что, соблюдая до тонкости все церемонии, человек честно выполняет условия договора с высшими силами. В этом римлянин был не меньшим педантом, чем любой иудейский законник. Жизнь его опутывали тысячи запретов и ограничений, освященных древностью. В частности, жрец Юпитера не должен был прикасаться к лошади, тесту, бобам, не имел права проводить вне дома более трех дней, завязывать узлы на одежде и т.д.

Рис. 142
Эритрейская Сивилла.
Микеланджело. 1509 г. Фрагмент росписи

В общем, без преувеличения можно сказать, что ранняя римская религия представляла собой форму, почти лишенную содержания. Безотчетное преклонение перед Божественной Тайной не развилось в подлинную веру, а осталось в зачатке, в ожидании иных времен. Однако ни ритуальное законничество, ни слепая преданность традиции не смогли погасить в римлянах стремления найти нечто более одухотворенное, чем их официальный культ. Это стремление в конце концов обрело свою цель в христианстве. Но прежде чем Евангелие пришло к римлянам, они пытались утолить свой духовный голод, обращаясь к верованиям этрусков и эллинов, азиатов и египтян.
______________________________________________________________________
' В традициях латинской грамматики основной глагольной формой считается 1-е лицо ед. числа наст. времени, а не неопределенная форма, как в русской и других грамматиках.


Этруски, Сивилла, Карфаген
Италия, 650-204 гг. до Р.Х.
Цивилизация этрусков до сих пор остается загадкой. Они заявили о себе в Италии лет за сто до основания Рима, но никто не знал, откуда они пришли. Эти наставники римлян, смешавшись с другими италийскими племенами, исчезли как народ задолго до нашей эры. С тех пор улыбающиеся статуи и расписанные гробницы хранят молчание, подобно руинам Крита; из девяти тысяч сохранившихся этрусских надписей большая часть не расшифрована.
Фрески и мозаики в гробницах рассказывают о подземных духах и демонах, об отвратительных чудовищах, населявших этрусскую преисподнюю.
Уверенность в том, что боги могут открывать будущее, побуждала римлян относиться с величайшей серьезностью к «технике» предсказания. Этруски слыли в этом непревзойденными мастерами: их часто приглашали, чтобы узнать волю богов.
Страбон, географ из Понта, перечисляет много других обычаев и обрядов, которые Рим унаследовал от этрусков. Но ни один из них не выходит за рамки первобытных церемоний. Следовательно, контакт с Этрурией не мог по-настоящему обогатить религию римлян.
Некоторые свои очистительные обряды Рим заимствовал у греков. Юг Италии был к VI в. до Р.Х. уже густо заселен эллинскими колонистами.
Аполлон стал первым олимпийцем, покорившим римлян. Одна из причин его популярности заключалась в том, что Аполлон издавна считался богом, дарующим очищение от скверны. Поэтому Тарквиний I (615—578 гг. до Р.Х.) сам объявил себя поклонником Аполлона. При нем в Риме появились священные книги, якобы доставленные царю Сивиллой, жрицей эллинского бога.
Согласно легенде, одна из пророчиц, жившая в Эритрее, получила от Аполлона бессмертие при условии, что никогда не увидит родной земли. После этого Сивилла обосновалась в Кумах, где ее окружили заботой и уважением, а ее предсказаниям внимали как гласу самого Аполлона. С годами Сивилла почувствовала, насколько тягостна для нее вечная жизнь. Куманцы сжалились над вещуньей и привезли ей горсть эритрейской земли. Взглянув на нее, Сивилла упала навзничь и испустила дух. Она обрела наконец желанный покой.
Вместе с книгами Сивиллы в устойчивый италийский мир проникла первая апокалиптическая струя, правда, пока еще очень слабая. Поклонники Аполлона верили, что в борьбе богов Аполлон выйдет победителем. Из намеков античных писателей можно заключить, что Сивилла предрекала конец очередного периода в десять веков и наступление новой эры.
В 609 г. до Р.Х. в Риме была провозглашена республика. Войска этрусков, пытавшиеся вернуть трон изгнанному римлянами царю Тарк-винию, потерпели поражение. Постоянным правительством стал патрицианский сенат.
Даже у иудеев, которые редко восхищались языческими державами, мы находим высокую оценку республиканского строя римлян. Нравственная строгость и порядок приобретались ценой жестокого режима, в котором было тесно творчеству и таланту. Роль священной автократии заменял диктат гражданской дисциплины.
Энергия нации, сдавленная государственным механизмом, неизбежно искала выхода во внешней экспансии. От защиты Рима республика перешла к наступательным действиям. Неодолимая жажда завоеваний, казалось, заставляла римский народ постоянно расширять рубежи страны.
Еще в IV в. до Р.Х. римляне заключали союзы с карфагенской державой. Но после покорения Италии оба государства неизбежно должны были превратиться в соперников. Решался вопрос, кто будет господствовать в водах западного Средиземноморья.
Новый враг был необычен. Если прежде Рим, как правило, имел дело с родственными ему народами, то в Карфагене он встретил мир глубоко чуждый и отталкивающий.
Карфаген подчинил туземные берберские племена нумидийцев и постепенно распростра нил свои владения по всему северному побережью Африки.

Рис. 143
Сципион Старший. III в. до Р.Х.

То был настоящий оплот коммерсантов. Через огромный порт шли торговые пути со всех концов света. Сюда, на границу черного материка, везли слоновую кость и мрамор, посуду и ткани, драгоценные камни и благовония, ковры и оружие. Военная мощь Карфагена опиралась на армию наемников, которых вербовали из сицилийцев, греков и берберов.
Рим был куда беднее и слабее Карфагена, которому его плантации, таможни и флот приносили несметные богатства. Поэтому сенат долгое время предпочитал жить в мире с Африкой. Лишь когда римляне окрепли и прямые интересы держав столкнулись, война стала неминуемой.
Смертельная вражда римлян к пунам (так называли они финикийцев) объясняется, впрочем, не только политическими причинами. Им были ненавистны сам дух и религия Карфагена.
Изуверские обычаи, извращения, человеческие жертвы и ритуальная проституция сохранялись у пунов вплоть до эпохи эллинизма.
Рассказывают, что Ганнибал поверг на алтарь Ваала три тысячи имерийцев. Участь эта постоянно ждала сотни юношей и девушек из лучших карфагенских семей.
Римляне отнюдь не были людьми мягкосердечными, но все же карфагенские обычаи внушали им слишком большую гадливость, чтобы примириться с ними.

Рис. 144
Цицерон. I в. до Р.Х.

Рис. 145
Гай Юлий Цезарь. I в. до Р.Х.

Исход борьбы двух колоссов был предрешен. Когорты римских граждан заставили отступить африканских наемников.
Африка, Испания, Сиракузы оказались теперь в руках консулов. Триумфальный парад, которым был встречен победитель Ганнибала Сципион Старший, превзошел все, что прежде видели римляне. Но в те дни еще кое-кто мог праздновать победу, хотя и другого рода. Человек, сокрушивший Карфаген, был пленен греческой культурой и решил содействовать ее торжеству на латинской земле. Отныне судьба сурового Рима будет прочно связана с эллинским гением. Конец Пунических войн был ознаменовал началом греко-римской эпохи, которая принесла победителям много новых тревог и неожиданностей.

Эллинизм в Риме Италия, 204-120 гг. до Р.Х.
Римская история уже перестала быть историей Италии. Кельты, испанцы, берберы, сирийцы и греки оказались под эгидой Капитолия. Победители сохраняли традиции покоренных народов. Как и Александр, они чувствовали, что их державе кроме насилия нужны какие-то иные объединяющие начала. Сами они могли дать миру немного. Единственное, что привлекало всех, — это права, связанные с римским гражданством, но до поры жителям провинций его давали медленно и неохотно.

Рис. 146
Ганнибал. III в. до Р.Х.

Как и прежде, римляне продолжали верить, что неукоснительное соблюдение обрядов обеспечило торжество империи над всеми ее соперниками.

Рис. 147
Посидоний. / в. до Р.Х.

Между тем традиционная религия не удовлетворяла уже самих греков. Эллин смотрел с надеждой не столько на Олимп, сколько на таинственные культы Востока.
Прошло немного времени, и латинянам с их серьезностью в делах культа пришлось убедиться, что греки относятся к своей религии довольно легкомысленно. Светский дух лишил мифологию греков мистического ореола, а философы, хотя и пытались спасти ее, сеяли немалый соблазн, и постепенно скептицизм стал заражать само римское общество.
Рост вольнодумства сопровождался ослаблением нравственных устоев. Перемены в образе жизни сильно повлияли на характер римлян. Навсегда прошли времена, когда послы царя Пирра могли застать римского военачальника в деревне за приготовлением похлебки из репы. Побывав в Карфагене, Коринфе и Пергаме и насмотревшись на заморскую роскошь, люди не желали больше жить, как их отцы; они полюбили комфорт, изысканный стол, увеселения. А здоровая крестьянская мораль и спартанские привычки прежних поколений забывались.
Войны снизили цены на рабов. Их было теперь много не только в рудниках и на стройках, но и на полях. Труд стал казаться презренным занятием, достойным лишь невольника. Знатная молодежь предавалась праздности, устраивала кутежи, соревновалась во всевозможных пороках, к которым Рим прежде питал отвращение. Исчезла хваленая римская честность: политики стали вероломными, воины помышляли больше всего о грабежах, купцы не брезговали ничем ради наживы.
Цирковые представления и бои гладиаторов превратились в кровавую страсть римлян. Правительство рассчитывало тем самым нейтрализовать агрессивность масс.
Но, разумеется, далеко не всегда можно было утихомирить безработных. Народные собрания нередко выливались в драки и поножовщину.
Надвигались годы переворотов, гражданских войн и диктатуры. За власть над народами Риму, как и каждой империи, приходилось платить дорогой ценой.

Попытки синтеза
Италия, 120-80 гг. до Р.Х.
Образованные римляне не хотели слепо копировать чужое, а стремились создать собственное мировоззрение на основе сплава эллинства и латинства. В этом им помогли стоики, которые в то время вели повсюду энергичную пропаганду своего учения. Мудрецов, одетых в ветхие плащи, поборников умеренности и воздержания, можно было встретить в домах консулов и в тавернах, на базарах и в школах.
Первым проповедником стоицизма в Риме был грек Панеций (185-110 гг. до Р.Х.), уроженец острова Родос.
Бог и Вселенная, учил Панеций, едины и вечны. Логос, внутренний закон мироздания, пронизывает все, в том числе и человека. Гармонична жизнь, которая соответствует космическому строю, Логосу. Когда наступает смерть, все элементы человека возвращаются в круговорот природы и только память потомков хранит его образ.
Счастье мудреца — в равновесии; он должен ценить дары природы, а в час испытаний сохранять спартанскую невозмутимость.
Панеций, как и прочие философы-греки, относился к народным верованиям пренебрежительно, а его друг историк Полибий открыто заявлял, что религия создана для того, чтобы держать толпу в повиновении.
Римляне же не могли отмахнуться от этой проблемы. Им нужно было ясное и последовательное ее разрешение.
Поэтому, когда ученик Панеция Посидоний Апамейский (135—51 гг. до Р.Х.) предпринял реформу Стои1, снова сблизив ее с религией, у него нашлось больше последователей, чем у всех других мыслителей того времени.
Жители Родоса, где поселился философ, гордились им. Слава о Посидоний гремела по всем эллинским городам. На остров отовсюду съезжались люди послушать его лекции. Среди них были и известные политики, такие, как Помпеи и Цицерон. На многих производило впечатление, что столь ученый человек защищает идеи Бога и бессмертия.
Семинарская и святоотеческая библиотеки

Предыдущая || Вернуться на главную || Следующая
Полезная информация: