ЖАНР "УЧИТЕЛЬНЫХ КНИГ" В ДРЕВНЕЦЕРКОВНОЙ ПИСЬМЕННОСТИ

Жанр "учительных книг" в древнецерковной литературе воз­никает в результате слияния двух традиций: традиции ветхозаветной мудрости, нашедшей свое классическое выражение в ветхозаветных "учительных книгах", и традиции мудрости эллинской, которая не­отделима от истории греческой философии. Что касается второй, то, как известно, сами истоки этой философии связываются с образом "семи мудрецов", имена которых обросли многочисленными леген­дами, но суть мировоззрения которых можно определить, как "связь... житейской мудрости с начатками греческой науки". К этому следует добавить еще религиозный характер первоначального греческого любомудрия, уходящего своими глубокими корнями в языческую философию. Содержание учения первых эллинских мудрецов дошло до нас в форме кратких изречении с ярко выраженной этической направленностью, типа: "мера лучше всего", "к несправедливости питай ненависть, благочестие блюди" и т.д. Традиция эллинской мудрости затем получает своеобразное развитие у Пифа­гора и его учеников, объединившихся в религиозно-философско-политическое общество (прообраз будущих масонских лож). Жизнь их определялась рядом правил, частично сохранившихся в т.н. "акусмах", которые представляют собой краткие сентенции, подразумевающие сокрытый и символический смысл. Далее эта традиция запечатлелась в личности знаменитого Сократа, хотевшего "понять и оценить жизнь"; она прослеживается у некоторых сто­иков, например, в "Беседах" Эпиктета и "Размышлениях" Марка Аврелия, и, в принципе, не умирает до гибели языческой антич­ности. Вся данная традиция эллинской мудрости, несомненно, несет печать нравственно-религиозного научения, часто граничащего с псевдо-религиозностыо. Обычным способом передачи этой традиции были сборники кратких изречении или поучений, часто в устном виде, ибо "эллинские мудрецы" далеко не всегда затруднялись письменным изложением своих мыслей.

Вообще говоря, сам феномен "мудрости", по своей формаль­ной стороне, имеет общечеловеческий характер. Естественно, что он обнаружился и в древневосточных культурах, где также сложилась своя "традиция (или традиции) мудрости". В эту традицию и ухо­дят корни ''ветхозаветной мудрости", первоначально существую­щей лишь на уровне "естественного Откровения". Поэтому в самых древнейших пластах ветхозаветного мышления под "мудростью" преимущественно понимается практическое и основанное на живом опыте знание законов жизни человеческой и вселенского бытия.

Но почти одновременно эта "мудрость" стала пониматься, как Бо­жественная "харизма", как "посредница" Богооткровения, как "призыв Божий к человеку". Просто "мудрость челове­ческая" становится лишь гранью и аспектом Премудрости Божией, "естественное Откровение" разрешается в непосредственное Богооткровение, дарованное избранному народу. Сам процесс преображе­ния "естественного Откровения" в "непосредственное Богооткровение" остается во многом тайной для нас, но результатом его явился тот факт, что "ветхозаветная традиция мудрости", по существу своему, стала отличаться как от "традиции древневосточной мудрос­ти", так и от "традиции эллинской мудрости", что, впрочем, не означало изоляцию ее от последних.

Весьма примечательно то, что многие "учительные книги" Ветхого Завета пишутся именно тогда, когда Ветхий Израиль под­вергается мощному влиянию эллинистической культуры - влиянию, затронувшему не только иудейскую диаспору, но и саму Палести­ну. Яркий пример такого синтеза "иудейства" и "эллинизма" (а, отчасти, и древневосточных культур) являет "Книга Премудрости Соломона". Не менее показательный пример того же синтеза – так называемая "Четвертая книга Маккавейская" (написанная, вероятно, уже в I в. после Р.Х.), которую высоко ценили отцы Церкви (свв. Григо­рий Богослов, Иоанн Златоуст и др.). Анонимный автор ее выражает глубокое убеждение в том, что существует "иудейская фило­софия". нисколько не уступающая "эллинскому любомудрию", а во многом и превосходящая последнее. Она, тождественная мудрости, состоит в "ведении вещей божественных и человеческих" и полностью совпадает с благочестием. Определяющей чертой этого подлинного любомудрия является единство веры и дел, и именно такое единство явили маккавейские мученики, вписавшие незабвенную страницу в "историю целомудренного разу­мения".

В этом сочинении, как и в ряде ветхозаветных "учительных книг", мудрость человеческая предстает в качестве "излучения" Премудрости Божией. Далее, сле­дует отметить, что в "учительных книгах" Ветхого Завета намечает­ся и слабая тенденция к тому, чтобы Премудрость Божию мыслить в виде "самостоятельной духовной силы, отличной от Бога по бы­тию, но стоящей в непосредственной связи с Ним" (особенно ясно чувствуется эта тенденция в "Книге Премудрости Соломона"). Другими словами, Премудрость Божия обретает здесь некоторые, хотя и очень смутные, черты Божественной Ипостаси ("Софии"). Данная тенденция находит свое крайнее выражение у Филона Алек­сандрийского, который порой отождествляет Софию с Логосом, а порой их разграничивает; Премудрость он мыслит как "Посредницу" при творении мира, как "Матерь всего" (наряду с Богом - "Отцом всяческих"), но, в то же время, Филон говорит о "мудрости" с качестве высшей ступени знания и пределе всех устремлений человеческих.

В какой мере отмеченная (естественно, в очень беглом виде) достаточно неоднородная традиция понимания "мудрости" (и "Премудрости") в Ветхом Завете и эллинистическом иудействе по­лучила продолжение и развитие у священных авторов Нового Заве­та - вопрос особый и далеко не однозначный. Можно лишь конста­тировать, что отождествление Господа нашего Иисуса Христа с Премудростью, характерное для богословия многих отцов Церкви, намечается уже в Новом Завете. Поэтому некоторые западные ис­следователи говорят даже о наличии здесь следов так называемой «софио-христологии». Другие считают более правомерным высказываться лишь об определенном влиянии ветхозаветного понимания Премуд­рости на учение новозаветных авторов о Христе как Слове (Логосе) Божием. Наконец, третьи отрицают значение ветхозаветных "спекуляции о Премудрости" (Weisheitsspekulation) для формиро­вания богословия священных писателей Нового Завета. Решение данного сложного вопроса мы оставляем православным библиоло­гам, но, с чисто априорной точки зрения, нам представляется впол­не вероятным наличие следов ветхозаветного понимания как "мудрости", так и "Премудрости" в богословии Священного Писа­ния Нового Завета. Оно и составляет то необходимое посредствую­щее звено между "учительными книгами" Ветхого Завета и анало­гичным жанром древнецерковной письменности. Что же касается последнего, то возникновение его связано с "встречей" Евангельско­го Благовествования и "естественного Откровения", мерцание полу­сумрачного света которого служило ориентиром для лучших пред­ставителей эллинского любомудрия. В рассматриваемый период указанный жанр представлен всего двумя произведениями, хотя ими отнюдь не завершается развитие в истории позднейшей церковной литературы: некоторые произведения монашеской письменности (в частности, так называемые "Главы") являются логическим продолжением данного жанра. Специфику его, с точки зрения содержания, составляет концентрирование внимания на проблеме истинной мудрости и на вопросе о путях обретения ее; а с точки зрения формы - афористический стиль изложения мыслей.