ХОЧУ ИЛИ НАДО.
СВОБОДА БЫТЬ СОБОЙ

Рогозянский А.

От автора
Часть 1. Свобода быть собой
Чего мы хотим от дисциплины и наказаний?
Свобода быть собой
Свобода быть в руках Бога
Свобода для чуда
Мир спорит о дисциплине и наказаниях
Есть ли свобода у нас в жизни?
Есть ли свобода в Церкви?

     От автора.
     Всего важней в наши дни подробно рассмотреть вопрос о свободе ребенка. В обществе много спорят об этом, но, увы, однозначного и точного ответа или хотя бы отдельных прозрений ни в профессиональных дискуссиях педагогов, ни среди "любителей "-родителей почти нельзя встретить.
     Книга эта не претендует на новизну. То, о чем она говорит, знали у разных народов уже очень давно, с того времени, от которого у нас обычно отсчитывают "нашу эру " и которую будет вернее назвать временем "от Рождества Христова ". Но только теперь, в нашем насквозь пронизанном радиоволнами, телекоммуникациями и транспортными "артериями" мире, где бытовые удобства берут на себя нашу работу и делают нас свободными для общения и досуга, где пресса в считанные часы разносит новые вести об удивительных достижениях общества и науки, - мы заглядываем в лицо нашим детям и вместо света и радости видим там... отчуждение и пустоту. И только теперь, в наши дни, папам и мамам может прийти на ум купить где-нибудь на лотке и читать психологические пособия под названием "Что вы можете узнать о своем ребенке?" Раньше, еще недавно, это бы показалось абсурдом или насмешкой: кому лучше родителей знать своих сына и дочь, своих ненаглядных "кровиночек "?
     Наверное, тот мир будущего, куда движется современность, очень красив и удобен. Наверное, в нем еще меньше забот и еще больше комфортного, захватывающего, интересного. Но если в нем нет детских доверчивых глаз, если совсем не останется в этом глянцевом будущем благоговейного почитания родительских стен и последнего искреннего, со слезами разлуки и благодарности, целования в лоб отошедшего в иной мир родителя - в таком мире, об этом можно сказать с совершенной уверенностью, человек ощутит себя только еще сиротливее и бесприютнее.
     Вопрос о свободе и дисциплине решается педагогикой вот уже несколько столетий подряд, с Коменского и "Эмиля " Руссо. Но, увы, ни свободней, ни дисциплинированней от этого человечество так и не стало. Одни, строясь в колонны тоталитарных маршей, творят произвол, грабя, насилуя, руша храмы, расправляясь в застенках с миллионами своих же сограждан, бомбя города, истребляя народы... Другие, получив независимость от всех и вся в этом мире - родителей, супруга, детей, Церкви, общества, государства - встречают бессмыслицу и несвободу внутри себя и вместе с Альбером Камю, с суицидальным отчаянием, бросают в пространство кому-то (Кому?) свою мутную злобу: "А стоит ли жизнь того, чтобы жить?.. "
     А может, не все то золото, что ново и прогрессивно? Что, если хотя бы в кругу своих близких, общаясь с детьми, отменить революции и перестройки, опершись на архаичные "верность ", "участие ", "честь ", "совесть ", "прощение ", о которых мы как-то нечаянно позабыли, но которые ничуточки не стали более пресными. Они (в этом можно и нужно самим убедиться) только крепчают и добавляют в цене с течением лет.
     Эта книга, первые страницы которой Вы, мой читатель, перелистнули, немного наивна, я отдаю себе отчет в этом. Нельзя повернуть время вспять, нельзя переделывать мир, который, в общем-то, не испытывает желания ни взыскивать, ни прощать, а только хочет иметь, по возможности, меньше хлопот со взрослеющими детьми. Немыслимо вот так, сразу, внушить что-либо, пусть даже правильное и полезное, самым близким и дорогим людям. Но стоит, честное слово, стоит - самому изо всех сил барахтаться, удерживаясь на плаву и не оставляя надежды спасти "себя настоящего " в пучине неверия и безразличия, дурных вкусов и пустых интересов, беспочвенных мнений и перемен настроений. И так, верою сохраняясь посреди апокалиптически восставших стихий мира, Бог даст, получим силы и разумение помочь нашим детям, по слову святого саровского старца Серафима, который сказал, что помогут своим ближним те, в ком пребудет "дух мирен ", - благодать Божия в душе.
     С уважением и пожеланием полезного чтения, Андрей Рогозянский

Познаете истину, и истина
сделает вас свободными.
(Евангелие от Иоанна, глава 8, стих 32.)

     Чего мы хотим от дисциплины и наказаний?
     Ясно, что воспитание не бывает совсем без запретов. Может случиться, что ребенок нанесет себе вред или даже подвергнет свою жизнь опасности. Однако, взрослея, ребенку нужно как-то знакомиться с жизнью, учиться самостоятельности, для чего нельзя обойтись без свободы.
     Это видимое противоречие часто заводит в тупик. Современные пособия по воспитанию и психологии пестрят на сей счет самыми разными доводами и рассуждениями. Одни полагают, что родительская строгость, особенно для нашего трудного времени, - это единственный выход удержать детей от дурных склонностей. Другие им возражают: принуждение и наказания отчуждают детей от родителей, заставляют ребенка таиться, жить в страхе и лицемерии. Одни вспоминают о детстве: "В этот день (день решительной порки - А.Р.) отец потерял для меня всякий авторитет!" Другие предъявляют родителям противоположные счеты: "Возможность хорошенькой взбучки, конечно, заставила бы меня крепко подумать. Но старшие, как обычно, были целиком погружены в собственные заботы, и меня все сильней подмывало на всякого рода "геройства"..."
     В общем, сплошная разноголосица. Может казаться даже, что вопрос о свободе и принуждении - риторический, из разряда "вечных вопросов", о которых только и спорят. Тем не менее, ответ на него есть и давно уже, как говорится, "проверен на практике". Секрет, как соединить между собой такие, на первый взгляд, непохожие вещи, как самостоятельность и внешний регламент, раскрывает нам педагогика христианства.
     Вообще, если внимательно взглянуть на учение Церкви о человеке, становится очевидным, что проблемы, в какой мере оставлять ребенку свободу, не существует как таковой. Свобода есть Божий дар, она естественно присуща душе всякого человека, в том числе и детской душе. И сколько бы ни стараться извне "закручивать гайки", в конечном итоге душа, будучи невещественной, бессмертной, неповторимой, богоподобной, все равно не теряет этого дара.
     Мы знаем, как даже в самых крайних примерах, в крайне стесненных условиях - в рабстве, в застенке, в концлагере - люди могли оставаться свободными внутренне, сохраняя свои убеждения, не теряя присутствия духа, укрепляя тех, кто рядом. Но, с другой стороны, нельзя не заметить, что внешний диктат сильно влияет на личность. Человеческая душа и особенно душа ребенка очень чутка. В каждом соприкосновении, в любой новой встрече она словно бы вытягивается на цыпочки, надеясь отыскать для себя поддержку и понимание в ближнем. И когда вместо этого она встречает насилие, черствость, то словно сникает разом, разочаровываясь в своих ожиданиях.
     Чуждая воля, действуя вопреки, угнетает и подавляет душу, лишает энергии и парализует интерес к жизни, со временем как бы "обесцвечивая" человека или даже ломая личность. Чтобы дисциплина служила во благо (а в важном значении распорядка и правил при воспитании и, вообще, в жизни людей не приходится сомневаться), чтобы она не подавляла, но сама создавала бы детству наилучшие условия ко взрослению и развитию, она добровольно должна приниматься душою ребенка, стать для нее естественным правилом жизни.
     Вместо вопроса: "Давать или не давать детям свободу?" - взрослым лучше спросить об ином: "Почему нашим детям часто хочется не того, что и нам?" И ответа здесь два:
     1. Мы сами не очень-то любим распорядок и правила, соблюдая их раз от разу;
     2. Детей мы желаем растить такими, как нам этого хочется, по тем правилам, которые удобней и проще для нас, против их личного склада и нужд.
     Сигнал детям уклоняться от дисциплины, противиться требованиям старших явно или неосознанно исходит от нас же самих, их родителей и наставников. Никому и в голову не придет подвергнуть сомнению, например, физические законы или правила уличного движения. Для всех это нормальное положение вещей: "брошенный предмет падает", "при движении держитесь правой стороны" - здесь нет и речи об ущемлении прав и свобод. Так же и ребенок, даже младенец еще, очень быстро привыкает к тому, что "огонь жжется", "упасть больно", "ночью темно", "чашка может разбиться" и пр. Ему и в голову не придет оспорить или уклониться от этих естественных и всеобщих законов! Если же дисциплинарные правила и традиции по какой-то причине вызывают в ребенке сомнения, - повод к этому только один: наша неряшливость в жизни и самоуправство.
     Не нарочитая строгость и настойчивость старшего, а твердые правила в нем самом, лучше всего удерживают воспитанника от непослушания. Однако дело не в том, чтобы "стреножить" юную душу, добиться от нее только пассивного подчинения правилам. В детские годы особенно заметна тема развития, роста, и ребенку необходимо идти дальше, раскрывать полноту своих сил и возможностей. Запретом и наказанием можно остановить, но нельзя сделать лучше. Открыть перед ребенком положительную перспективу можно только его свободным решением - дав воспитательный ориентир, идеал, к которому она естественным образом, собственным чувством и волей, захочет стремиться.
     Итак, подведем итог сказанному: пока мы дисциплинируем ребенка по своей прихоти, это неоправданно и неэффективно, а только лишь давит на личность, угнетает развитие и взросление. Распорядок и правила должны быть непридуманными, естественно согласовываться с тем, что видит ребенок в жизни старших. Тогда, будучи приняты добровольно, они ни в чем не утеснят его свободы, оставят возможность к развитию и инициативе.

     Свобода, быть собой
     Каждому ясна идея телесного развития и здоровья. Каждый так или иначе уделяет внимание этому ~ бегает по утрам, делает зарядку, сажает себя на диету или лечится, наконец. Дисциплина тела, соответствие своей оптимальной физической форме выглядит вещью само собой разумеющейся. Когда человек "не в форме", он теряет в возможностях. Ожирев, получив одышку, заболев язвой желудка, мы, в принципе, остаемся свободными - но только в границах своих сил и здоровья. Равно можно судить и об "умственной", "этической", "творческой", "духовной" форме каждого человека. Стать свободным - это войти в лад с собою, быть таким, каким ты способен стать, каким ты задуман Богом. Не развив вовремя внутренних сил, схлопотав с юных лет "умственное ожирение", "язву нравственности" или "духовную слепоту", трудно ожидать широкой свободы возможностей или полноты ощущения жизни. И приходится много искать и трудиться, чтобы плотнее приблизить ребенка к его оптимальной "личностной форме", к самому себе во всех отношениях: телесном, умственном, нравственном, творческом и духовном.
     Самый простой рост телесный: обеспечьте нужный объем калорий в питании и предоставьте минимальные санитарно-гигиенические условия (тепло, чистоту), и добрый молодец иль красна девица вырастут сами собой, как на дрожжах. Немного сложнее с развитием умственным, но, в конечном итоге, успехи и неуспехи ученика всегда можно видеть по дневниковым отметкам, а с помощью контроля домашних заданий, курсов и репетиторов - "подтянуть" отстающее чадо до общего уровня. Раскрыть творческие способности - с этим непросто: первые несколько классов ребенок еще послушно сидит за фортепиано и учит мазурки и вальсы, а после идет слушать "тяжелый рок" или "рэйв" и выплясывает (увы, не мазурку и вальс) под всполохи дискотеки.
     Труднее всего поставить дитя на ноги в нравственном и духовном смыслах. Но именно совесть и вера полнее всего определяют лицо человека, его "оптимальную форму". Насколько удачно воспользуются люди в своей взрослой жизни умственными, физическими и творческими способностями, зависит от их убеждений. Можно растратить весь ум на разгадывание суперкроссвордов и игры с компьютером. Можно мускулы и быстроту реакций спортсмена применить для "разборок" и вымогательств. Можно, став знаменитым художником, скатиться на дно винной бутылки. Можно скопить целое состояние и при этом терзаться бесцельностью жизни. Ничто не приносит человеку действительной радости, когда он, по слову Евангелия, приобрел весь мир, а душе своей повредил (см. Мф. 16, 26).
     Воспитать совесть в ребенке ой как непросто. С этим наверняка согласится каждый родитель. Тем более сложно зажечь в душе религиозное чувство. Никто, никакой педагог, тренер или репетитор не станет "подтягивать" зависть, не придумает тренажера на честность, не поставит, предупреждая родителей, "двойки" за невнимательную молитву. Все это относится к внутренней, невидимой жизни души и меньше всего поддается контролю извне.
     Христос говорит в Евангелии: без Меня поможете делать ничего (Ин. 15, 5), и как бы для большей убедительности еще прибавляет христианским родителям и воспитателям: никто не может придти ко Мне, если не привлечет его Отец, пославший Меня (Ин. 6, 44). Тому, как появляется и растет нравственность и вера в детях, нельзя найти полного объяснения. В этом деле можно соучаствовать, но его нельзя предрешить. "Речь идет только о "наиболее благоприятных" условиях, однозначной причинности здесь нет: душа детская может оказаться безмолвной и закрытой, хотя бы с нашей стороны было сделано "все", чтобы вызвать религиозный подъем" (1, 124).
     Очень многое, если не все, в воспитании зависит оттого, сумеют ли воспитатели - родители и педагоги - раскрыть веру, настоящее христианское чувство в самих себе. Как писал о. Александр Ельчанинов: "Для воспитания детей - самое важное, чтобы они видели своих родителей живущими большой внутренней жизнью". Все наши трудности воспитать детей в вере объясняются только одним: слабостью нашей собственной веры, скудостью "тока благодати в душе" (свт. Григорий Нисский).

     Свобода, быть в руках Бога
     Христос предупреждает в Евангелии (см. Мф. 18, 10): смотрите, не превозноситесь над детьми, потому что их души, как и ваши, одинаково драгоценны для Бога. Из того, что ребенок поначалу доверчив и податлив, как глина, нельзя делать вывод о нашем превосходстве над ним и праве влиять на него, как нам того захочется. Из-за этой податливости с детской свободой, напротив, следует обходиться еще осторожней. "Запомните, - мудро сказал кто-то, давая общий завет воспитания родителям и педагогам, - у Бога нет внуков, у Бога все дети". Личность, по словам св. Иринея Лионского, лепится руками Божественного Отца, и задача людей - пастыря, родителя, педагога - выступить в этой работе верным Его орудием, инструментом.
     Когда мы говорим, что Отцом и Воспитателем христианской души является Бог, тем самым мы отнюдь не преуменьшаем значения наших усилий. Духом Святым, как говорит Писание, каждый человек живет и движется и существует (Деян. 17, 28), все из Него, Им и к Нему (Рим. 11, 36). Эти слова означают, что всех настоящих, духовных и нравственных целей при воспитании детей можно достичь только Божией благодатью, действующей через родителей и педагогов. Человек есть как бы проводник благодати из мира горнего в наш, дольний мир. Вовсе не правила и методики воспитания, а сама душа воспитателя, наполненная действующей в ней Божественной силой, выступает в педагогике христианства на передний план, становясь наглядным ориентиром для детской души и в буквальном смысле этого слова питая ее через себя, как по некой таинственной пуповине, Божественной благодатью. Недаром церковная мудрость гласит, что человек обращается к Богу, когда видит на лице одного из живущих "отблеск Царствия Божия" - зримое отражение Вечности.
     В этом же суть самих слов "воспитание" и "воспитывать": вос-питание - это как будто "восполненное" (или "восполняющее") питание, вос-питывание ребенка всеми видами пищи: телесной, умственной и духовной. В прежние времена у нас на Руси так и судили: "взять на воспитание" означало принять ребенка на полное попечение и ответственность - кормить, одевать, учить, наставлять в вере и нравственной жизни.
     Дух дышит, где хочет, а человек волен в том, чтобы Духу внутри него "дышалось" как можно просторней. Перспектива эта открыта перед каждым из христиан. В душах святых угодников Божиих для Духа не остается преград, и действие Его по этой причине совершается с полной свободой и силой. Чем больше открыта душа дыханию благодати, тем более явно и действенно ее воспитующее влияние на ближних, тем свободней и непринужденней она помогает другим людям.
     Великими педагогами были наши святые. Никто же, - говорится в богослужебных текстах, - от них тощ и неутешен отыде. Они не создавали теорий, не писали трактатов, но умели воочию и совершенно свободно убеждать всякого в реальности жизни по благодати:

     Это было в четверток. День был пасмурный, - начинает рассказ о посещении прп. Серафима Саровского Н. А. Мотовилов, [1] - снегу было на четверть на земле, а сверху порошила довольно густая снежная крупа, когда батюшка о. Серафим начал беседу со мной на ближайшей пажнинке своей возле той же ближней пустыньки против речки Саровки, у горы, подходящей близко к берегам ее. Поместил он меня на пне только что им срубленного дерева, а сам стал против меня на корточках.
     - Господь открыл мне, - сказал великий старец, - что в ребячестве вашем вы усердно желали знать, в чем состоит цель жизни нашей христианской, и у многих духовных особ вы о том неоднократно спрашивали. Но никто, - продолжал о. Серафим, - не сказал вам о том определенно... Истинная же цель жизни нашей христианской состоит в стяжании Духа Святого Божьего. Пост же, и бдение, и молитва, и милостыня, и всякое Христа ради деланное доброе дело - суть средства для стяжания Святого Духа Божьего.
     - Как это стяжание? - спросил я батюшку Серафима, - я что-то этого не понимаю?
     - Стяжание - все равно, что приобретение, - отвечал мне он, - ведь вы разумеете, что значит стяжание денег... Стяжание Духа Божия есть тоже капитал, но только благодатный и вечный....
     - Каким же образом, - спросил я батюшку о. Серафима, - узнать мне, что я нахожусь в благодати Духа Святого?
     Тогда о. Серафим взял меня крепко за плечи и сказал мне:
     - Мы оба теперь, батюшка, в Духе Божьем с тобою. Что же ты не смотришь на меня? Я отвечал:
     - Не могу, батюшка, смотреть, потому что из глаз ваших молнии сыплются. Лицо ваше сделалось светлее солнца и у меня глаза ломит от боли.
     О. Серафим сказал:
     - Не устрашайтесь, ваше благородие, и вы теперь сами также светлы стали, как и я сам. Вы теперь в полноте Духа Божьего, иначе нельзя было бы и меня таким видеть.
     Я взглянул после этих слов в лицо его и напал на меня еще больший благоговейный ужас. Представьте себе, в середине солнца, в самой блистательной яркости его полуденных лучей, лицо человека с вами разговаривающего...
     - Что же чувствуете вы теперь? -Опросил меня о. Серафим.
     Я отвечал:
     - Чувствую я такую тишину и мир в душе моей, что никакими словами выразить не могу.
     - Это ваше Боголюбие, - сказал батюшка о. Серафим, - тот мир, про который Господь сказал ученикам своим: Мир Мой даю вам, мир; не так мир даст, Я даю вам (Ин. 14, 27).
     - Что же чувствуете вы? - спросил меня батюшка.
     - Необыкновенную сладость, - отвечал я. И он продолжал:
     - От этой-то сладости наши сердца как будто тают, и мы оба исполнены такого блаженства, какое никаким языком выражено быть не может... Что же вы еще чувствуете? '
     - Необыкновенная радость во всем моем сердце. И батюшка о. Серафим продолжал:
     - Это та самая радость, про которую Господь говорит в Евангелии Своем: ...женщина, когда рождает, терпит скорбь, потому что пришел час ее, но когда родит младенца, уже не помнит скорбь от радости, потому что родился человек в мир. Так и теперь имеете печаль; но я вижу вас опять и возрадуется сердце ваше, и радости вашей никто не отнимет у вас (Ин. 16, 21-22).
     - Что же вы еще чувствуете, ваше Боголюбие? Я отвечал:
     - Теплоту необыкновенную.
     - Как, батюшка, теплоту? Да ведь мы в лесу сидим. Теперь зима на дворе и под ногами снег... Я отвечал:
     - А такая, какая бывает в бане, когда поддадут на каменку и из нее столбом пар валит...
     - И запах, - спросил он меня, - такой же, как из бани?
     - Нет, -- отвечал я, - на земле нет ничего подобного этому благоуханию.
     И батюшка о. Серафим, приятно улыбнувшись, сказал:
     - Заметьте же, Ваше Боголюбие, ведь вы сказали мне, что кругом нас тепло, как в бане, а посмотрите-ка, ведь, ни на вас, ни на мне снег не тает и под нами также. Стало быть, теплота эта не в воздухе, а в нас самих. Она-то и есть та самая теплота, про которую Дух Святый словами молитвы заставляет нас вопить ко Господу: "Теплотою Духа Святого согрей меня!.."
     Господь сказал: Царствие Божие внутри вас (Лк. 17, 21). Под царствием же Божиим Господь разумеет благодать Духа Святого (2, 43-71).

     И как отличается эта сверхъестественная педагогика от наших нетерпеливых нотаций, беспомощных попыток разрешить все проблемы запретом, гневным окриком и раздраженным шлепком! К целям духовным мы пытаемся двигаться собственной, немощной силой. Стоя у источника благодати и святости, подставляем ладони под редкие капли дождя, надеясь тем утолить неуемную жажду.
     Действие Духа всесовершенно: Он один знает, что нужно тому или иному человеку для обращения и возрастания в вере, Он Сам избирает и создает к этому нужные обстоятельства. Если нам, родителям и педагогам, не удается действовать с убедительностью и простотой, это говорит только, что в нас очень мало от святости. Преподобный Серафим предельно понятно и просто выразил эту зависимость: "Стяжи Дух мирен, и вокруг тебя спасутся тысячи".
     Писание говорит, что в праведном сердце благодать Духа преизобилует (см. Рим. 5, 20; 2 Кор. 7, 4; 2 Кор. 8, 2), т.е. изливается через край, и для обращения к вере вообще не нужны специальные педагогические методики и мероприятия. Так об апостолах после Пятидесятницы повествуется, что не они сами искали и созывали последователей, но Господь Бог умножал Церковь, собирая все новые души вокруг любвеобильных и исполненных благодати учеников:
     И каждый день единодушно пребывали в храме и, преломляя по домам хлеб, принимали пищу в веселии и простоте сердца, хваля Бога и находясь в любви у всего народа. Господь же ежедневно прилагал спасаемых к Церкви (Деян. 2, 46-47).
     В христианстве, как говорил И. Киреевский, истина не доказуется, а показуется. Христос преображает мир тем, что являет ему Себя, святые проповедуют тем, что являют собою Христа. Дар духовного воспитания, таким образом, заключен вовсе не в опыте или умении с особенной силой влиять на детей. Учение Православия поразительно тем, что не содержит в себе никаких воспитательных "методов" или "рецептов". Оно эти рецепты решительно применяет, причем в первую очередь - к самому воспитателю. Оно упражняет и "ставит" сперва душу наставника, чтобы тот потом смог любовью и верой проникнуть в жизнь своих подопечных и увидеть для каждого самые верные, самые естественные педагогические решения.
     Вот краткая схема и идеал педагогики Православия: не рассудком искать воспитательных правил и алгоритмов, но самому становиться добрым воспитанником Бога Отца и учеником Христовым и так полнее и правильнее совершать все доверенное от Бога.

     Свобода, для чуда
     Цель всей христианской жизни можно увидеть в том, чтобы невидимая духовная реальность в ходе ее становилась бы видимой, переставала быть потаенной и скрытой, но преобразовалась в вещественную достоверность, превосходя, затмевая собой блага и ценности окружающего нас материального мира. Этот момент обнаружения Тайны, является особенно значимым для детей, которые еще не имеют возможности верить рационально или из опыта, но всегда опираются, с одной стороны, на пример окружающей жизни, показания чувств, а с другой - на мифологический, сказочно-символический образ мира.
     Чувство несомненной близости и взаимопроникновения двух миров: материального и духовного, словно бы спаивает между собой обе сферы, слагая в сознании цельную и непротиворечивую картину мира и ложась в основание веры. Не случайно многие, как наиболее яркое, помнят религиозное переживание детства - прикосновение к святыне, встречу с Божиим человеком или созерцание величия природы, - которое запечатлелось в памяти на всю жизнь и дало толчок для духовного чувства.

     Гриша-юродивый пробыл у нас целый день и, когда вечером уходил спать в отведенную ему комнату, сказал, что завтра утром пойдет дальше. Как только он стал прощаться, я подмигнул брату Володе и вышел в дверь.
     - Что?
     - Если хотите посмотреть на Гришины вериги, то пойдемте сейчас. Гриша будет спать во второй комнате, а в соседнем чулане прекрасно можно сидеть, и мы оттуда все увидим.
     - Отлично, - сказал я, - Подожди здесь; я позову сестер.
     Девочки тотчас выбежали, и мы отправились в темный чулан, где стали ждать прихода юродивого. Почти вслед за нами в свою комнату тихими шагами вошел Гриша. Он с молитвою поставил свой посох и, осмотрев постель, стал раздеваться.
     Оставшись в одном белье, он тихо опустился на кровать, окрестил ее со всех сторон и, как видно было, с усилием поправил под рубашкой вериги. Посидев немного, он встал, с молитвою поднял свечу на уровень кивота, перекрестился и повернул свечу огнем вниз. Свеча с треском потухла.
     В окна, обращенные на лес, ударяла почти полная луна. Длинная белая фигура юродивого с одной стороны была освещена бледными серебристыми лучами месяца, с другой - черной тенью; вместе с тенями от рам она падала на пол и стены и доставала до потолка.
     Сложив свои огромные руки на груди, опустив голову и беспрестанно тяжело вздыхая, Гриша молча стоял перед иконами, потом с трудом опустился на колени и стал молиться.
     Сначала он тихо говорил известные молитвы, ударяя только на некоторые слова, потом повторял их, но громче и с большим одушевлением... Он молился о всех благодетелях своих, в том числе о нашей матушке, о нас; молясь о себе, Гриша просил, чтобы Бог простил ему его тяжкие грехи, и твердил: "Боже, прости врагам моим!" Поднимался и снова повторял еще и еще те же слова; припадал к земле и опять поднимался, несмотря на тяжесть вериг, которые издавали сухой резкий стук, ударяясь о землю...
     Долго еще Гриша читал молитвы. То твердил он несколько раз сряду: "Господи, помилуй", но каждый раз с новой силой и выражением, то говорил: "Помилуй мя, Господи, научи мя, что творить!..." и с таким выражением, как будто ожидал сейчас же ответа на свои слова; то слышны были одни его жалобные рыданья... Потом он приподнялся на колени, сложил руки на груди и замолк...
     - Да будет воля Твоя! - вскричал он внезапно с непередаваемым чувством, упал лбом на землю и зарыдал, как ребенок...
     Много воды утекло с тех пор, многие воспоминания о былом потеряли для меня значение и стали смутными мечтами. Даже и Христа ради юродивый Гриша давно закончил свое земное существование, но религиозное чувство, которое он возбудил ко мне, никогда не умрет в моей памяти (3, 101-103).

     Вообще педагогику христианства можно определить как педагогику чуда. Это не означает, конечно, что воспитатели должны жаждать каких-либо сверхъестественных способностей или знамений с неба. Чудом является всякая благодатная перемена в душе или в отношениях с ближними. И участие в Таинствах, и искреннее покаяние, и отвержение себя ради другого - все это настоящие чудеса, ибо совершаются против правил мира сего и желания плоти. Жизнь христианского дома, который и посреди чермного моря соблазнов сохраняет в себе любовь и единство - тем более сверхъестественна и чудесна, особенно в условиях нашего века.
     Пускай по масштабам благие перемены невелики, но сердце собирает и бережно сохраняет в себе запас этих свидетельств не от мира сего, а благодать Духа отвоевывает и расширяет в душе новый плацдарм - территорию града Божия, готовит решительное преображение, которому некогда предстоит совершиться.

     Мир спорит о дисциплине и наказаниях
     Почему миру так сложно решить вопрос о свободе и принуждении? Неясным остается само назначение дисциплины. На современный либеральный взгляд она половинчата и противоречива: пресечь зло - но только в самых неудобных, крайних его проявлениях; дать возможности для развития - но так, чтобы это не обременяло излишней заботой, не заставляло чересчур много отдавать детям от "своей" жизни.
     Вслед за Руссо в детях замечают одну только тягу к самостоятельности ("Дай, я сам!") и независимым решениям ("А я хочу, чтобы..."). Но почему-то все современные авторы старательно затушевывают, обходят стороной противоположное желание детей быть рядом со старшими, под заботой и руководством родителей и наставников. Все, в сущности, просто: когда взрослые чересчур много говорят о свободе детей, нужно понимать, что и здесь папы и мамы, учителя и наставники ищут для себя очередных поблажек и выгод. Чтобы хоть как-то оправдать свое безразличие к детям, современность как бы убаюкивает себя: "Да какие же это дети?! Они - взрослые, только маленькие еще! Такие же свободные, равноправные, как и все мы..."
     И что, это "гуманность"? Откровеннейшее насилие и произвол! Дети таких "прав и свобод" не требуют и не приемлют. Они очень долгое время тянутся к взрослым, им нравится делать общие со всеми дела, подражать в поведении старшим. Но современные мамы и папы их через силу от себя отстраняют, тем самым как бы говоря: "Нет уж, ты будь лучше свободным и равноправным, иначе ты мне никакой жизни не дашь!"

     Вместе с кислым запахом пеленок и пронзительным криком новорожденного забряцала цепь супружеской неволи.
     Тяжело, когда нельзя договориться и надо додумывать и догадываться. Но мы ждем, быть может, даже и терпеливо.
     А когда он наконец начнет ходить и говорить, - путается под ногами, все хватает, лезет во все щели, основательно-таки мешает и вносит непорядок - маленький неряха и деспот. Причиняет ущерб, противопоставляет себя нашей разумной воле. Требует и понимает лишь то, что его душеньке угодно.
     Обида на детей складывается и из раннего вставания, и смятой газеты, пятен на платьях и обоях, обмоченного ковра, разбитых очков и сувенирной вазочки, пролитого молока и платы врачу.
     Спит не тогда, когда нам желательно, ест не так, как нам хочется; мы-то думали - засмеется, а он испугался и плачет. А хрупок как! Любой недосмотр грозит болезнью, суля новые трудности.
     Как редко ребенок бывает таким, как нам хочется, как часто рост его сопровождается чувством разочарования.
     Дети живые, шумные, интересующиеся жизнью и ее загадками нас утомляют; их вопросы и удивление, открытие и попытки - часто с неудачным результатом - терзают. Вина ребенка - это все, что метит в наш покой, в самолюбие и удобство, восстанавливает против себя и сердит, бьет по привычкам, поглощает время и мысли (4, 33).

     Можно с уверенностью сказать: если дети обрели самостоятельность и вкус к ней до срока, они попросту устали ждать, окончательно разуверились получить когда-либо внимание и заботу близких. С самого раннего детства они привыкли видеть вокруг себя не согласие и единство, но холодность и борьбу за "самореализацию", т.е. за извлечение личных выгод и защиту собственных мнений. То, что каждый из взрослых живет своими желаниями и интересами, - в этом, по существу, главный урок детских лет, так что опыт отстаивания вслед за родителями своего автономного status quo отпечатлевается на ребенке сильнее всего.
     Нет общей жизни с детьми, нет настроения ими всерьез заниматься, нет по-настоящему близких отношений. Даже когда взрослый прилагает старания к воспитанию и образованию, - он хочет скорей избежать осуждения от соседей, боится, что его сын или дочь могут прослыть наркоманами или сесть в тюрьму. Наконец, успехи детей тешат родительское тщеславие. А настоящей любви к детям - той, которая не постоит за ценой и которой приятней всего находиться вместе с детьми - такой любви нет, и в ребенке она не воспитывается.
     Каждый существует сам по себе. Мама и папа целый день на работе, дети в школе или "на воле". Не остается иных ценностей и смыслов, кроме индивидуальных, эгоистических, и дети рано, с самых пеленок, усваивают обособленность и своеволие. Они, по существу, привыкли обходиться без любви и сами не знают, что такое любить. Они научились тихо, "под шумок", использовать свою свободу так, чтобы не навлекать на себя лишний раз недовольство.
     И, в принципе, подобное положение дел вполне отвечает нынешней реальности: чтобы сегодня "быть как все", никакого воспитания вовсе не требуется. Эгоизм вырастет сам по себе, а именно эта эгоистическая позиция понимается под "умением жить". Поэтому педагогика в современном обществе фактически умирает - уже не только как область духовной культуры, но и как сфера элементарной ответственности.
     Так что же, держать подростка взаперти? Решительно брать в руки ремень? Проще всего перетолковать всю ответственность в дисциплинарно-карательном смысле. Но, избежав одной крайности, можно легко уклониться в противоположную: вместо либеральной позиции встать на авторитарную.
     Педагогическая дисциплина чаще всего имеет репрессивный характер. Как это выглядит? Взрослые, живя собственной жизнью, отдельной от жизни детей, знакомят последних с правилами и нормами, которые нельзя нарушать, а затем время от времени контролируют их поведение. Если запрет все же нарушен, применяется наказание, имеющее целью вернуть ребенка в русло предписанного ему порядка. Когда же ребенок упорствует, наказание повторяется и усиливается, пока не подавит его своеволие.

     При этой системе слова и облик наставника всегда должны быть суровыми, даже угрожающими, и он обязан избегать какой-либо близости с подопечными. Чтобы придать больший вес своему авторитету, воспитатель должен лишь изредка встречаться со своими подопечными, в основном, тогда, когда он угрожает или наказывает кого-либо. Это простая, необременительная система; она в особенности хороша в армии и вообще со взрослыми, благоразумными людьми, которые и сами должны знать и помнить, какая линия поведения соответствует закону и другим предписаниям (5, 4).

     Нельзя не заметить и других недостатков этой системы: во-первых, родительская воля сама может быть не вполне совершенна. Во-вторых, правовые запреты и репрессии ограничивают только свободу внешнюю, тогда как внутренне ребенок может совсем не раскаиваться, а по-прежнему упорствовать в своем мнении; в-третьих, постоянный "дисциплинарный пресс" деформирует личность и не дает ей возможности правильно и естественно развиваться.
     Примеры из нашей недавней истории, когда через репрессии и идеологическое давление из поколения в поколение насаждались неверие, лесть, ложь, "двойной стандарт" морали и поведения, - эти примеры наглядно свидетельствуют одновременно о силе и о слабости дисциплинарного воспитания. О силе - поскольку огромный народ, утрачивая последние остатки христианских идеалов в душе, в короткие сроки, всего в несколько десятилетий, почти цели ком оказался отторгнутым от Церкви и прежних основ своей жизни. О слабости - поскольку без христианства никакого "нового", а тем более "лучшего" человека вырастить так и не получилось. Авторитарная идеология не только не закалила, но обессилила народную душу, так что это по ее вине большинство наших сограждан, сбросив с себя узы "советской морали", остались без всякого нравственного и духовного стержня, добровольно отдав себя в рабство еще более примитивных идеалов и ценностей.
     Репрессивное воспитание может дать нам, во-первых, тип убежденного революционера, который положит всю свою жизнь на то, чтобы разрушить основы ненавистного для него родительского уклада, а во-вторых - податливого до аморфности, пассивно принимающего все, что решает и предлагает ему старший, молодого ленивца, человека без внутреннего стержня, энергии, интереса к окружающей жизни. Можно еще раз согласиться с проницательным Корчаком, когда он говорит: "Вежлив, послушен, хорош, удобен, а и мысли нет о том, что будет внутренне безволен и жизненно немощен" (4, 46).
     Мне как-то рассказывали об одной школьной учительнице, которая любила повторять классу: "Сидите так, как будто вас нет". И это ее расхожее: "как будто вас нет... " - достойно занять место общего эпиграфа к авторитарному воспитанию, ибо определяет весьма и весьма многое в таком подходе. Взрослый попросту ищет, чтобы дети не вмешивались в "его" жизнь, не отнимали его "личного времени" просьбами, разговорами и вопросами. Он согласен потратить полчаса в день на нотации, чтобы остаток времени жить с детьми, "будто их нет" рядом.
     Удивительно, но и либеральный, и авторитарный тип воспитания, в конце концов, сходятся между собою. Оба подхода, в принципе, служат одному и тому же: оберегают "право" взрослого на существование, свободное от ребенка. Вспоминается эпизод, рассказанный о своей жизни одним из педагогических кумиров XX в. американцем Бенджамином Споком: "Моя падчерица Вирджиния любит громкую музыку. Я не выношу какофонии, но я не стану запрещать Вирджи-нии слушать музыку на полную катушку. Поэтому мы Устроили в ее комнате звукоизоляцию" (6, 32).
     Полная изоляция, звуко- и чувство-непроницаемость взрослого и детского миров - вот идеал либерального индивидуализма. Там, где автократ подавляет: "А ну-ка, выключи быстро свою дребедень!" - либерал попросту прибивает на стену звукоизоляционные панели. И ни одному гению педагогической мысли не придет в голову, что счастье и полнота его жизни и жизни его семьи лежат у закрытых дверей детской, за которыми - в лавине грохочущего рока или, наоборот, в слезах от непонимания и нотаций - остались его сын или дочь, утерявшие надежду на родительские теплоту и участие.
     Но разойтись всем по разным комнатам, пусть даже это будут апартаменты просторного американского коттеджа, - временный и условный способ решить вопрос с воспитанием. В сущности, либеральная педагогика не имеет ясного представления, куда ведет детство, и еще менее отвечает, чем весь этот эксперимент с "ребенком на воле", в конце концов, обернется. Взрослея, подросток неизбежно переступит через порог своей детской. Он властно заявит о своих правах или, напротив, уйдет из дому к еще более автономному существованию. И в последнем случае, вместо дочери или сына, в дом к матери и отцу, скорее всего, станут все чаще наведываться представители правосудия, обвинители с исками и сотрудники социальных служб.
     Человечество, несмотря на прогресс общества и кропотливую работу юристов, правоведов, психологов и социологов, так и не придумало ничего нового, что помогло бы урегулировать отношения и права людей, каждый из которых обращен не к другому, а к своему собственному "я", то есть, говоря современными терминами, "самореализуется". Самореализация и самоуважение поставлены и во главу угла современного воспитания. Западные авторы не находят ничего странного, например, в следующих рассуждениях (это о раннем прелюбодействе подростков): "Беременность - лишь одно из возможных последствий. Другим частым результатом бывает снижение самоуважения ребенка. Такой процесс может исказить представление ребенка о себе самом на всю жизнь" (7, 87). И это написано человеком верующим, известным протестантским психологом и педагогом! Что же говорить о педагогике светской, которая во всеуслышание дискутирует и решает, при каких извиняющих обстоятельствах допустим abuse - сексуальная связь родителей и детей!
     Мир сдвинулся со своих привычных основ и закрывать глаза, делая вид, будто ничего особенного не происходит, будто "проблема отцов и детей" существовала всегда, означало бы отрицать очевидное. Взгляните: весь Запад и, в особенности, Америка с ее благополучием были построены самыми отчаянными трудоголиками! Построены на идеале очень кропотливого труда, который начинается чуть ли не с трехлетнего возраста!
     Еще два-три поколения назад абсолютными бестселлерами у американцев были пособия по карьере под заголовком "Трудолюбие как 99 % таланта" или автобиографии "Как я накопил миллион", в которых автор подробно делился опытом того, как уже в три года начал поливать грядки вместе со своим отцом-фермером, потом его заинтересовали механизмы и он стал помогать соседу в тракторной мастерской, потом он стал компаньоном в этой мастерской и т.д. Сыновья рабочих и фермеров, самостоятельно пробившиеся в люди, становились едва ли не национальными героями. Вполне очевидным для общества был и смысл воспитательной практики: воспитать покладистых и рачительных юношей и девушек. Высокий материальный достаток, которого достиг Запад, не случаен: это плод кропотливого и по-своему самоотверженного труда поколений.
     Что ныне? "Бери от жизни все!" - этот расхожий рекламный девиз, по сути, определяет модель современной культуры. Никто не спрашивает, откуда это пресловутое "все" в жизни берется. Прогресс, улучшение условий жизни кажутся вещами самоочевидными, как бы запрограммированными на будущее независимо от наших стараний. Детство и юность выступают поэтому как время беспрецедентного иждивенчества и инфантилизма.
     Даже в школьной учебе, которую, как единствен-) ный труд ребенка, как "всеобщую образовательную; повинность", взрослое общество некогда вменило в| обязанность молодым, ориентиры и ценности переменились на противоположные: как можно меньше усилий и как можно больше приятного. Сильно пострадавшие в 70-80-х от неоправданных либеральных реформ и нововведений (ученическая "демократия", свободное посещение уроков, курсы сексуального просвещения), школы Европы и США представляют собой странное зрелище: нечто среднее между клубом по интересам, групповым психотренингом, спортивной площадкой и пикником. В исследованиях и отчетах специалистов отмечается неуклонно падающее качество образовательной подготовки: значительное количество американских школьников по результатам одного из опросов конца 90-х затрудняются указать свое государство на карте мира, не знают того, с кем и на какой стороне воевали Соединенные Штаты в период Второй Мировой, демонстрируют почти нечитаемый почерк, чрезвычайно бедную речь и словарный запас, не находят нормативных языковых замен вульгаризмам, не помнят таблиц умножения, не могут выполнить элементарных математических действий! (8)
     А вот итоги исследования, проведенного в школах американского города Фуллертона - сравнение "Семи основных проблем", которые наиболее сильно тревожили учителей в школах в 1940 и 1988 гг. (19, 12-13):

     Основные проблемы в 1940г.:
     - Ученики разговаривают
     - Жуют жвачку
     - Бегают по коридорам
     - Шумят
     - Не соблюдают очередей
     - Одеваются не по правилам
     - Сорят в классах

     Основные проблемы в 1988 г.
     - Употребление наркотиков
     - Употребление алкоголя
     - Беременности
     - Самоубийства
     - Изнасилования
     - Ограбления
     - Избиения

     Теперь за этим "прогрессом" пытается изо всех сил поспеть и российская школа. Процитируем здесь письмо-исповедь старшеклассницы Яны из г. Омска, пришедшее в редакцию одного из журналов:

     Я учусь в 10-м классе экспериментальной школы. Эксперимент заключается в том, что школу мы посещаем в своей одежде, для старшеклассников объявлено свободное посещение некоторых уроков, и, наконец, существует полная "демократия, гласность и свобода слова". То, что демократию и гласность мы понимаем, как синонимы слова "анархия", - это общеизвестно. Про одежду я вообще молчу: самые пестрые цвета тканей, мини-юбки или макси разных фасонов и умопомрачительные просвечивающие свитера - в общем, не школа, а бордель.
     Со свободным посещением уроков тоже сложно. Из 17-ти учеников класса присутствуют в среднем 8-10. Ax, какой это урок! Представьте огромный кабинет на 42 ученика, там сидят с десяток человек: два в одном ряду, три в другом, пять в третьем, все вразброс, кто где. У доски, на кафедре, распинается учитель. Леня на задней парте слушает плейер, Саша с Ваней режутся под партой в "сто одно". Ира и Юля наводят марафет. Аня пишет письмо. Аленка с Димой хохочут, играя в "да и нет". Юра? Ну, Юра учится. А я рисую дружеские шаржи на учителей и один за другим отправляю по классу. Все смеются, кроме Юры. Историчка выгоняет меня из кабинета.
     Нисколько не огорчаясь, я иду по этажам, которые кишмя кишат "отпускниками". Навстречу попадается известный школьный фарцовщик из 11 "А". Покупаю у него румяна и фотографию Мадонны в рассрочку. Встречаю бывшего "жениха" - идем с ним в соседний видеобар в счет свободного посещения биологии и географии. Потом возвращаемся в школу.
     Посреди коридора "во всю ивановскую" ругаются директриса и француженка: не поделили ключи от кабинета. Француженка - совсем девчонка, директриса визжит: "Перестань хамить, нахалка!" - и швыряет ей ключи. Француженка плачет. Весь 10 "Б" стоит у подоконников, увлеченный зрелищем. Я в состоянии прострации поднимаю ключи (люблю француженку) и кладу их директрисе на голову. "Жених" называет меня дурой, а директриса тащит на экстренный педсовет. Там меня прорабатывают, обзывают и отпускают на геометрию.
     Я ничего не придумала - это описание одного обычного школьного дня. Вот такие у нас в школе реформы. Собираюсь поступать в университет на юрфак. Правда, с трудом представляю, как это будет выглядеть. Разве станем мы умнее в декольте и "пирамидах" (фасон брюк)? Не туда вы смотрите, взрослые! Не с того начинаете! Я согласна ходить даже в фартуке и посещать все уроки. Я хочу знать и уметь. Нашу систему образования надо переворачивать с самого основания и начинать не с одежды. (10)

     Нет, современность решительно заплутала в трех соснах либеральной свободы. Может быть, поэтому в обществе "прав и свобод" отношения между людьми теперь все чаще пытаются регламентировать на вовсе нелиберальных началах: прибегая к оккультным практикам, гипнозу, кодированию. Вдоволь нахлебавшись свободы и независимости, современный обыватель страстно желает всех и вся контролировать, если не по взаимному согласию, то, по крайней мере, исподтишка управлять ситуацией. Одно из новых психологических направлений, в частности, учит, как создавать семью и управлять ею при помощи нейро-лингвистического программирования (NLP). Представьте: мамаша приходит с работы и, вместо уюта и радости вносит с собою в дом дерущий по коже психоаналитический холодок. Без промедления она "считывает" с ребенка всю информацию о минувшем дне и перед тем, как отправить его в кровать, задает нужные коды на день завтрашний. И что кошмарней подобного "воспитания" можно еще себе вообразить?
     Все прочее, что способны предложить обществу педагогические умы, - это какие-нибудь компромиссные, промежуточные варианты "умеренной строгости" или "подобающей любви", которые говорят: наказывайте, но только немного; любите, но так, чтобы не все спускать с рук. Утрачен сам смысл любви, которая не ищет своего, но пользы другого (1 Кор. 10, 24), и готова в любой момент, если потребуется, для пользы детской души, а не из обиды и раздражения, применить или строгость или, напротив, войти в положение, без надрыва и сетования пожертвовав своим временем, делами, желаниями, планами...
     Росс Кемпбелл пишет: "Огромное количество проблем возникает потому, что родители не имеют общей сбалансированной перспективы по вопросу, как строить отношения с ребенком. Большинство родителей хотя и владеют основной информацией, но происходит путаница в вопросах, когда, как, какой принцип и при каких обстоятельствах применять. Эта путаница понятна. Многие учат родителей, что делать, а не когда и как делать" (7, 7; курсив авт.).
     На фоне этого вопиющего формализма, в чахлой атмосфере рациональной бесчувственности, как откровение, как глоток свежего воздуха, как манна небесная, звучат простые и утешительные слова св. Тихона Задонского: "Любовь сыщет слова, нужные для наставления". Или другие строчки, принадлежащие св. Иоанну Златоусту: "Ничто не бывает столь поучительно, как сие: любить и быть любимым".

     Есть ли свобода у нас в жизни?
     Наблюдая за ростом детей, легко заметить, что они растут и умнеют не только благодаря тем урокам, которые мы им намеренно преподаем, а и сами собою - наблюдая окружающий мир и беря самостоятельные уроки из встреч и событий.
     Взросление, его смысл и ориентиры, нами воспринимается часто по внешним вешкам: не дотягивался до выключателя, а теперь вырос и включает свет сам; не было паспорта, а теперь получил... А между тем для ребенка этот период времени сплошь наполнен чем-то, что можно определить как запечатление жизни вокруг во всех ее осознанных и неосознаваемых (не хочу употреблять слово "бессознательных", сильно испорченного фрейдовской психотеорией) качествах и подробностях.
     Известный педагог советского времени А. С. Макаренко, воспитательный талант и опыт которого в данном примере подвергать сомнению мы не станем, так отзывался о роли среды, где растет и взрослеет ребенок:

     Воспитывает все: люди, вещи, явления, но прежде всего и больше всего - люди. Со всем сложнейшим миром окружающей действительности ребенок входит в бесконечное число отношений, каждое из которых неизменно развивается, переплетается с другими отношениями, усложняется физическим и нравственным ростом самого ребенка. Весь этот "хаос" не поддается как будто никакому учету, тем не менее, он создает в каждый момент определенные изменения в личности ребенка. Направить это развитие и руководить им - вот задача воспитания (11, 4).

     Особенно важно что и каким образом устроено или случается в доме - порядок вещей, привычки и взаимоотношения старших, вкусы, манера говорить, выражать чувства, делать дела, слушать, интересоваться чем-либо, смеяться... И именно этот поток сведений, ощущений и опыта принимается юной душой свободней и легче всего, убеждая без слов, сам по себе. Не испытывая никакого сопротивления со стороны воли ребенка, он глубже всего проникает внутрь его личности, становясь базой для взрослой жизни. Можно сказать даже, что главный итог воспитания, вся его суть - в "отпечатке" на душу воспитанника, в свидетельстве воспитателя о себе, своем внутреннем мире и ценностях.
     Свободное, ненарочитое, не прекращающееся ни на минуту запечатление детьми окружающей жизни делает воспитательный труд и простым, и, вместе с тем, сложным. Многое здесь совершается само по себе, без дополнительных усилий родителей и педагогов, а только совместной жизнью с ребенком (и поэтому, будучи верно, духовно устроенной, такая совместная жизнь сама выступает как главный педагогический инструмент). Но то же обстоятельство, особенно в современных условиях, ставит детей в весьма и весьма сильную, можно даже сказать, рабскую зависимость от страстей и дурных привычек взрослого мира. Вместе с умением читать и писать, молиться и помогать ближним, юная душа по какой-то самоубийственной, исступленной программе начинает желать курить, сквернословить, опьянять себя алкоголем, развлекать себя дешевенькими удоольствиями, имеччших выгод.
     Дети настроены "на волну" взрослых, они жаждут приобщиться ко всему, чему только мы отдаем свою душу. Если в семейном быту или в школе течение жизни по-настоящему упорядочено, размерено, деловито, - это организует и исправляет детей (даже детей сильно упущенных, что мы можем видеть по школе Рачинского, общинам салезианцев - последователей Джованни Боско, "трудовым коммунам" Макаренко или по детскому дому Корчака). Традиции и распорядок здесь воспринимаются всеми без возражений и скуки, как само собой разумеющееся. Но если только уклад дома или среда в школе неблагоприятна, дозваться ребенка из этой его реальности, достучаться к его чувствам, воле и разуму, а тем более заставить идти наперекор общему неблагополучию, становится почти невозможно, по крайней мере, разовыми "сеансами" нравственности и благочестивых манер, к примеру, в воскресной школе, на беседе с приехавшим в школу священником, в гостях у верующей бабушки или в детской комнате милиции.
     В последнее время на этот отрыв "в другой мир" провоцирует юные души и еще один фактор - влияние т. н. молодежной культуры, которую лучше определить уже как отдельную подростковую цивилизацию. Не мать и отец, не семейные стены, собирающие в себе "мал мала меньше" братиков и сестер, а именно одновозрастная среда теперь формирует ребенка.
     Раньше, еще совершенно недавно, никто не сомневался в том, что детство по самому своему смыслу обращено ко взрослению. Даже оставаясь по малости лет отделенным от взрослых задач, ребенок мог сознавать относительность и временность такой своей "жизни в кредит". Ныне, напротив, молодежные ценности выступают как самостоятельные, самодостаточные и даже более того - противопоставленные ценностям старших. Взрослеть не нужно торопиться, во взрослом состоянии нет ничего интересного. Идеал молодежного самосознания - это быть вечно молодым и современным, смотреть на жизнь вне прагматических рамок. Так взрослый и подростковый миры, по сути, утрачивают всякую связь друг с другом. Как две параллельные плоскости не образуют общих точек пересечения (по крайней мере, в классической геометрии), также и дети с отцами бродят в своих параллельных мирах, не имея почти никаких шансов на своих путях встретиться и найти какое-нибудь единое" дело или пересекающиеся цели, ради которых стоило бы поискать общий язык.
     Есть только две вещи, которые нужны подросткам и молодежи от взрослых: в 16 лет получить паспорт, в 18 - водительские права и право управлять собственностью. [2] Все остальное - самое захватывающее, веселящее, глянцевое - лежит в плоскости молодежных "тусовок". Поэтому, когда ребенок имеет свободный доступ к телевизору или компьютеру, если его общение со сверстниками во дворе занимает заметный объем времени, можно вообще говорить, что любые попытки педагогического руководства бесперспективны, так как сознание воспитанника целиком смещено в иную смысловую реальность, сильно отличную от реальности взрослых.
     Это и теперь плохо осознается. Внешне взрослые и дети продолжают жить в общих рамках пространства и времени. Но разницу двух параллельных миров может со всей очевидностью пережить каждый, кто решит длительно пронаблюдать современных подростков в свободном общении их между собой.
     Откуда все это? Может быть, сетовать на телепрограммы и рок-музыкантов, сводящих с ума и влекущих неведомо куда за собою целые толпы малолетних поклонников? Остановимся здесь и сознаемся, дадим наконец твердый отчет в том, что установка на беззаботную и красивую жизнь - не просто на потребительство, а на "потребительство в квадрате", - в его чистом виде, за чужой счет, не омрачаемое необходимостью добывать хлеб насущный, чему- и кому-либо служить и что-либо производить - исходит именно со стороны взрослого мира. Более того: по некой весьма и весьма странной, настораживающей и вывернутой наизнанку логике именно взрослые в наше время развивают и ставят на серьезную, профессиональную основу поп- и шоу-культуру, индустрию развлечений для молодежи! Воспитание в стиле "пепси" не способно поднять подростков даже на то, чтобы самим себе организовать развлечения. Любой созидательный труд связан, прежде всего, с напряжением сил, собранностью, дисциплиной. Но либерализм приземлен. Он не знает иной романтики, кроме расслабляющего удовольствия от индивидуального потребления. Тогда вдело включаются старшие, чтобы собственными руками крепить, увы, сепаратизм в детях и молодежи, еще и еще раз подстегивать их агрессивные и протестные настроения.
     И это - протест против основы основ мира, самой причинно-следственной логики бытия: "сегодня потрудишься, и только завтра получишь плод". Либерализм, напротив, призывает брать от жизни "все и сразу", как об этом говорится в одном из песенных текстов: "Нет, нет, нет, нет, мы хотим сегодня! Нет, нет нет, нет, мы хотим сейчас!" Понятно, что либеральная идеология, как таковая, нежизнеспособна и даже абсурдна. Жизнь не может устраиваться и двигаться ею. Будучи возведена в принцип, эта идеология тотчас дезорганизует человека и общество, так что все держится на труде старших и духовно-этических ценностях, идущих от христианства.
     Тем не менее, новое обыкновение "брать от жизни все, что ни встретится в папином кошельке" не только не сходит на нет, как ветреное настроение, как досадная оплошность взрослого мира, как логическое противоречие и полный тупик мысли, - оно захватывает собой все больше молодых умов во всех странах и на всех континентах. Когда какая-нибудь очередная "группа мошенников" выступает по телевидению с новым песенным манифестом: "Наши времена настали! Мы слишком долго ждали!" [3], - честно говоря, от этой поистине дьявольской затеи мороз по коже дерет... Боже правый, да что это мы?! О чем мы все думаем? Куда движемся? Что найдем в будущем и будем ли чем-то утешены, когда через два-три десятка лет уже "поколение пепси" без всяких Октябрьских переворотов и "перестроек", а совершенно мирным и неизбежным путем, получит всю власть над государством и обществом? Хоть бы не съели нас, стариков и пенсионеров того времени, с потрохами, не отправили на тот свет, протащив через Думы, суды и Конгрессы законы о массовой эвтаназии! [4]
     Как близки эти тревоги с наблюдениями и выводами, сделанными еще в 60-е годы XIX ст. святителем Феофаном Затворником!

     Встречаю людей, числящихся православными, кои по духу вольтерьяне, натуралисты, лютеране и всякого рода вольнодумцы. Они прошли все науки в наших учебных заведениях. И не глупы и не злы, но относительно к вере и Церкви никуда негожи. Каковы будут их собственные дети? И что тех будет держать в должных пределах?.. (12, 55)

     Беда педагогики нашего времени в том и состоит, что общество целиком и бездарно растратило то, что можно назвать педагогическим потенциалом или, иначе, педагогическим самосознанием. Каждое общество, любая культура обязательно порождает и поддерживает внутри себя педагогическую среду и педагогическую традицию, т.к. интуитивно осознает, что лишь обеспечив себе преемственность, идентичность во времени, может рассчитывать на положительную перспективу. И эта воспитательная ответственность, будучи глубоко естественна для человека, интуитивно присуща каждому из нас, являясь как бы прямым продолжением инстинкта самосохранения, только уже не в личном, индивидуальном аспекте, а в аспекте общественном.
     Это ведь очень простая и естественная, но в то же время серьезная вещь: ощущать себя родителем и наставником! От этого зависит, кем ты себя видишь в жизни (речь, конечно, не об усиленно пропагандируемом теперь "чувстве собственного достоинства", но о более естественном аналоге-прототипе его, указующем на жизненный статус и опыт той или иной личности и определяющем ее задачи и сферы ответственности). Кем человек мыслит себя: семьянином или холостяком, работягой или интеллектуалом, бедным или богатым, исполненным бодрости или напрочь больным, - во многом определяет, как он говорит, как поступает в делах, как относится к ближним, как, наконец, просто ведет себя на улице.
     И вот, если такой человек мыслит себя педагогически, если он привык видеть себя в роли отца или матери, он будет стараться, чтобы даже чужой ребенок случайно не получил от него отрицательного примера. Он не станет во всеуслышание материться, распивать, как ни в чем ни бывало, пиво на перекрестке или демонстративно целоваться на эскалаторах, он остановит детей, которые размалевывают стены домов или портят телефон-автомат... И все это - не за похвалу или идейное убеждение, а просто потому, что того требует здравый смысл, о том вопиет родительское чувство в его душе! Но в нынешнем мире, - увы, это приходится с горечью констатировать, - общественно-педагогические инстинкты, материнское и отцовское, наставническое чутье отходят в прошлое, почти уже отошли.
     И не нужно возражать, что "безобразий и раньше хватало". Чтобы понять, где правда, необязательно приводить как пример порядки патриархального времени, когда старый дед на печи, едва выходящий из этого своего укрытия похлебать щей, все еще оставался главой и авторитетом, управлял делами своих сыновей, которые давно уже сами стали отцами молодой поросли, и при необходимости мог любому напомнить, "кто в доме хозяин", отвесив затрещину. Достаточно, чтобы читатель сам вспомнил, как еще два, а тем более три-четыре десятилетия тому назад, воспитанию команды мальчишек у нас в городах добровольно ассистировал почти целый двор, а в общественном транспорте или любом другом месте, где рядом находятся старшие, разговаривать между собой (разумеется, безо всяких ругательств) детям и молодежи полагалось только вполголоса.
     Известная каждому "проблема отцов и детей", и в самом деле, тревожила людей в разные времена. Иосиф Флавий, древний иудейский историк, сетует на молодых людей своей современности: "Молодежь относится к нам свысока и не желает внимать наставлениям нашим". Заметим, что это сказано о тех временах, когда детей могли подвергнуть публичному истязанию или посадить в тюрьму за непослушание родителям!
     Но то была все же проблема отцов и детей. Отцы усматривали проблему в том, как растет и каким становится новое поколение. И уже одно это беспокойство несло в себе некий продуктивный выход из ситуации: когда взрослые сопереживают детской судьбе, это многого стоит и в свое время оценивается детьми. Теперь "проблема отцов и детей", похоже, совсем исчезает. Не потому, что отцы и их дети стали меж собой лучше ладить, а потому что и те, и другие совсем отказались от своих социальных ролей. Не стало семейного уклада, в котором взрослые и дети могли бы реализоваться в этих своих ролях. Есть не семья, а только собрание отдельных людей, как на вокзале, - то, что наш философ И. Ильин метко назвал "рядом-жительством". Родители и наставники перестают быть родителями и наставниками, а дети, за всем тем, что ярко и "клево", совсем забывают, что кому-то приходятся сыновьями и дочерьми...
     Можно воочию наблюдать, как полюса общественного притяжения дрейфуют, переменяются. Бывает весьма горько и странно видеть изо всех сил молодящихся, посещающих концерты поп-див, читающих авангардную прессу, пап и мам, а то даже и бабушек, которым по возрасту и статусу в жизни давно пора уже стать серьезными или даже почтенными сударями и сударынями. По своему внутреннему самочувствию - это какие-то вечные шарнирно-пружинные арлекины, расцвеченные всеми оттенками радуги Мальвины, меланхоличные, с приспущенными уголками губ и бровями, Пьеро. Они то вздыхают украдкой, а то по ночам льют в подушку целые ручьи слез, кляня все несбывшиеся мечты и надежды, потерянность среди городских джунглей, непонятость и ненужность на этом свете никому-никому... Но уже завтра наутро все эти участники общественн9Й буффонады надевают костюмы и маски, чтоб быть снова готовыми в любую минуту к любому чудачеству - новому браку или кругу общения, перемене профессии и цвета волос, рискованной авантюре с билетами "МММ" и отъезду на постоянное жительство за границу - ну, к чему-нибудь, в общем, только чтобы развеять тоску, прервать череду серых будней!
     Один западный автор пишет: "Наши дети - не просто потерянное поколение, они рождены от потерянного поколения". Улучить хотя бы еще малый краешек молодой бесшабашности, отойти отдел, которые требуют зрелой ответственности, кропотливой работы, понятий о совести - этот мотив заставляет сегодня большинство общества снова и снова проситься (у своих же детей!) прокатить их, родителей, на своем "молодежном экспрессе" (ну, возьмите же, ^ть на закорках вагона, нам не впервой!) - до станции, где их, как пронзительный свист локомотива, как неумолимый приговор к распятию на электрическом стуле, встречает конечный диагноз: "болезни, старость и одиночество".
     Либерализм, будто эфирные пары, чем дальше, тем действеннее, тихо расслабляет и усыпляет современное общество, парализуя его волю и силы уже не к тому только, чтобы усердно и целеустремленно работать "на благо прогресса", но даже чтоб попросту отодвинуть от себя дурманящую маску эфемерных свобод, которую крепко удерживает на дыхании неузнаваемый уже никем, по-Мефистофелевски хохочущий мрачный анестезиолог. Нынешний обыватель может быть раздосадован ростом преступности в своем городе, разбросанными повсюду шприцами, нравами молодежи, собственной дочерью, которая в очередной раз не явилась домой ночевать, но все это ни за что не заставит его решительно встать и выдернуть вилку своего телевизора, откуда потоком льется разврат, ему не придет в голову отказаться от "положенной" дозы вечернего алкоголя и пачки сигарет в день, он с удовольствием послушает и перескажет какой-нибудь пошленький анекдот и приударит за выразительной женской фигуркой на улице, обладательница которой, как это выяснится после, окажется возрастом не старше его собственной дочери...
     Это настоящие путы и плен, похуже, чем кандалы и колодка в любом из чахоточных подземелий, ибо сильно смахивают на внутреннее кружение навязчивых образов и идей в сознании параноика - без конца и без края, без причин и без следствий... Старшие, младшие, родители, дети, наставники, ученики - все одним скопом вовлечены в этот общий поток движения с неясными целями и перспективами. Кажется, что если техника совершенствуется, а спортсмены на Олимпиадах побивают рекорды, расширяя возможности своих мускулов, то прогресс налицо и все остальные вопросы излишни. Правда, нас часто стращают - экологи, социологи, политологи, экономисты - то загрязнением окружающей среды, то перенаселением, то падением астероида, то остыванием солнца, то потеплением, то возможностью ядерного конфликта... Однако вопрос № 1 о будущем вовсе не в этом, а в том, кто унаследует это будущее, какими новыми существами окажется заселена планета Земля уже совсем скоро, через одно-два поколения? Кто станет использовать все эти хитроумные технические новшества, научные знания, фонды искусств и социальные достижения? Как распорядятся наши потомки имеющимся интеллектуальным, культурным и духовным потенциалом? Да, наши дедушки и бабушки, матери и отцы, и отчасти мы сами еще напряженно трудились, чтобы было, что передать детям. Но за этим осталось неясно, кому собираемся мы передавать это все? Людям широких интересов, большой души и глубокой культуры или цивилизации дикарей?
     Не так давно в Лондоне открывали музей современного искусства - громадных размеров и дороговизны выставочный комплекс. По этому поводу прошли шумные торжества, в которых приняла участие королевская фамилия; все было обставлено с огромной помпезностью... Но в одном комментарии говорилось: комплекс построен впустую, он устарел, еще не родившись; ему нужно было бы появиться на свет лет эдак 25-30 назад, когда жив еще был интерес к живописным шедеврам и на большие выставки съезжались люди со всей Великобритании. А за последние десятилетия эпоха переменилась! Теперь каждый "сам себе Рембрандт" и самовыражается, как пожелает, через собственную интернет-галерею. Есть вообще сильное подозрение (добавим уже от себя), что любое движение, любой поиск и намек на сознательность и духовность могут совсем прекратиться, исчезнуть из мира, когда каждый отдельный индивид без всяких усилий станет получать у себя на дому полную сумму "жизненных благ". Как у обезьян в эксперименте: клавиши с обозначениями "еда", "питье" и "сексуальное наслаждение". Точка замирания жизни, крушения всякого прогресса, торможения личности...
     Именно педагогика в наши дни становится в центр проблем современности и выступает как главный укор. О молодом поколении на Западе многие говорят как о качественно новом явлении - "Я-поколении", а положение в обществе определяют в таких экспрессивных понятиях, как "гражданская война ценностей", "эрозия культуры" и т. п. Политики могут еще между собой праздновать "торжество демократии", банкиры и фирмачи могут подсчитывать проценты прироста производства и прибыли, но в недрах общества педагоги и детские психологи, родители и церковные деятели говорят о неминуемой катастрофе - сломе идентичности человечества через размывание связей между поколениями:

     Нас засасывает трясина смещенных нравственных ценностей! Мы думаем о разводе как о готовой альтернативе браку, а об аборте как о вопросе личной свободы, а не жизни и смерти.
     Наше общество обесценило жизнь, а это привело к обесцениванию семьи. Мы убиваем нерожденных детей, отдаем малышей теленяньке, а престарелых, о которых трудно заботиться, отдаем на попечение государства. Мы совсем близко подошли к узаконивайте добровольной легкой смерти, и на полном серьезе обсуждается вопрос, должны ли пожилые люди желать совершить самоубийство, когда уже не приносят пользы, чтобы на них не тратились земные ресурсы.
     Средний американский отец проводит менее 30 секунд в день в осмысленной беседе со своим детьми. За год набирается около трех часов (13, 14-16).

     Когда мы признаем, что общественная педагогическая традиция обрывается, мы должны твердо понять: той оси, на которой человечество до сих пор балансировало, удерживаясь в границах хотя бы относительного благополучия, теперь нет; история пошла "вразнос", и чем это обернется в ближайшее время, Бог знает.
     И, коль речь зашла о катастрофических ожиданиях, связанных с будущим, скажем еще о зависимости между судьбами мира и состоянием детской души - о, так сказать, педагогической проекции всемирного апокалипсиса.
     Из событий последних времен, как они изложены в Библии и поясняются учителями Церкви, явно вырисовывается важное, таинственное значение для мира взаимоотношений между поколениями. Сперва в книге пророка Малахии, а затем и в Евангелии от Луки повторяется мысль о том, что пред наступлением дня Господня, великого и страшного Господь пошлет на землю Илию пророка, чтобы тот обратил сердца отцов к детям и сердца детей к отцам их... (Мал. 4, 5-6; Лк. 1,17) Можно также и загадочные слова апостола Павла о тайне беззакония и удерживающем из 1-го его Послания Фессалоникийцам (2, 7) рассмотреть в их применении к отношениям отцов и детей: до тех пор, пока их сердца хотя бы отчасти удерживаются Богом вместе, тайне беззакония не суждено совершиться в полном объеме. Но в конце концов, предрекает Господь в Евангелии, соблазнятся многие, и друг друга будут предавать, и возненавидят друг друга; и, по причине умножения беззакония, во многих охладеет любовь (Мф. 24, 10, 12). Тогда, продолжает апостол Павел, наступят времена тяжкие; ибо люди будут самолюбивы, сребролюбивы, горды, надменны, злоречивы, родителям непокорны, неблагодарны, нечестивы, недружелюбны... (2 Тим. 3, 1-2). Напрасно тогда будут ждать спокойных и благоденственных лет, ибо, когда, позабыв о любви, будут говорить: "мир и безопасность", (и как тут не вспомнить о нынешней политической демагогии!) тогда, - свидетельствует Писание, - внезапно постигнет пагуба (1 Феc. 5, 3).
     Климент Александрийский, первый, кто в христианское время обратил внимание на стержневое, мистическое значение педагогики для человечества, утверждал, что воспитание детей имеет ввиду "целость вселенной". Равно по словам св. Иоанна Златоуста нерадение о детях "расстраивает всю вселенную", а последние судьбы мира зависят именно от педагогики: "Если вы воспитаете своих сыновей, то они в свою очередь воспитают своих, а эти опять научат своих; продолжаясь таким образом до Пришествия Христова, дело это доставит всю награду тому, кто послужил корнем". (14, 30, 32) Что же касается примет и знамений последнего времени, то святой отшельник с Афонской горы Нил Мироточивый в XVI веке пророчествовал, что перед концом света "дети превзойдут своей развращенностью и пороками взрослых". А старец Паисий Афонский, утверждал, что "единственная ценность жизни - это семья. Как только погибнет семья, погибнет и мир" (15,46).
     Как видим, все это - о нашей теперешней жизни. По крайней мере, читатель может сам рассмотреть те явления, которые нас захватили в последние 10 лет, и увидеть, что у мира, судя по тому, как он меняется и к чему устремлен, едва ли есть шанс сохранить свой порядок в продолжение смены хотя бы двух поколений (это что-то порядка 40-50 лет, а при нынешних темпах, возможно, и меньше). Перед нами стоит вопрос уже не о большем благополучии и спокойствии жизни, но о сохранении личности и, в конечном итоге, о выживании в канун новых мировых потрясений.
     Вот почему многие церковные авторы говорят о необходимости создавать "островки христианской культуры и жизни", "усиленно конопатить педагогическое пространство" для того, чтобы оградить себя и своих ближних от гнилостной общественной атмосферы, о которой св. Феофан Затворник, будучи очень чуток к новым мировым веяниям, еще полтора века назад говорил: "воздух теперь дурной и весьма предурной".
     Один современный родитель так говорит о своем опыте:

     Достаточно иметь одного соседского мальчишку, а не какую-то там среду бандитов, наркоманов - и этого достаточно, чтобы все ваше воспитание пошло насмарку. Маленькая дырочка - и все утечет в нее. Поэтому надо уметь дырочки конопатить и устраивать закрытое педагогическое пространство.

     Зеньковский пишет о том же: "бессознательное, случайное воздействие общества па детей, [стараниями старших должно стать] сознательным и планомерным". Но это, повторимся, не означает авторитарного управления детской душой - нельзя все уладить, запретив детям общаться с кем-либо помимо родителей или уехав подальше от мира, куда-нибудь в глухую деревню. "Конопатить дыры" - это значит для взрослых последовательно устранять все свои пробелы и неумения, которые мешают открыть для ребенка возможности и свободу в правильном направлении развить свои интересы, вкусы, взгляды, навыки. Это значит в семейном кругу, внутри школьного коллектива, в церковной общине собирать и тщательно сберегать силы к тому, чтобы не современность или безликое "общество", но мы сами по большей части формировали юную душу во всех отношениях: культурном, профессиональном, гражданском, трудовом, нравственном и духовном - и делали это ничуть не хуже, а лучше, чем мирские кружки, секции, студии, школы, лицеи, колледжи и пр.
     Послушаем еще размышления того же родителя:

     Но ребенок не должен чувствовать себя, будто в тюрьме. Не просто так: "Нельзя! сиди здесь!" Нужно давать обязательно какую-то альтернативу.
     Моя дочка во дворе гуляла меньше, чем 5 раз за всю жизнь. Причем она перестала ходить туда ссша, потому что ей дети, которые там играли, и их игры были совершенно не интересны. Ей гораздо интереснее с мамой, и с папой, и с братиком двоюродным, и с другими мальчиками и девочками, которые ходили в церковь, с которыми она училась в школе. Приходилось постоянно думать о том, чтобы у детей и без телевизора, без подворотни жизнь была широкой и интересной. Тогда они и не захотят в эту уличную атмосферу устремляться. Почему они туда устремляются? Потому что дома с мамой скучно. А с папой и мамой скучно быть не должно.

     Важно определить, откуда идет основная угроза, кто в нынешнем мире главный противник и разрушитель всего позитивного, созидательного, подлинно свободного, совестного? Насилие это направлено острием, прежде всего, на связи между людьми. Мы живем в такой исторический отрезок времени, когда все коллективные, надличностные формы - семья, государство, община, рабочий коллектив - подвержены чудовищному давлению и распадаются на отдельных индивидов со своими эгоистическими интересами. Оскудевает эмоциональная, душевная и духовная подкладка взаимоотношений. Человек воспринимает идею свободы только как полную автономность, независимость от других. Он не видит практической ценности или смысла в идее свободы друг в друге, жизни ради свободы другого. Он замыкается, обосабливается от детей, родных, знакомых, своей страны, своей истории, от окружающей природы, от Бога.
     О растущем индивидуализме, как о главной причине всех частных и общественных неудач и противоречий, уже с 20-30-х годов заговорили мыслители не только у нас, но и на Западе. П. Тейяр де Шарден в "Феномене человека" писал:

     Единственная ошибка, которая с самого начала уводит человека-индивида с правильного пути, состоит в смешении индивидуальности и личности. Чтобы быть полностью самим собой, нам надо идти в обратном направлении - в направлении конвергенции (объединения - А.Р.) со всем остальным, к другому. Вершина же нас самих, венец нашей оригинальности - не наша индивидуальность, а наша личность, а эту последнюю мы можем найти..., лишь объединяясь между собой (15, 207).

     Эту мысль легко понять и согласиться с ее правотой: немыслимо затевать прогресс, идти к идеалу лучшего мира для себя лично. Индивидуальные интересы всегда кратки и направлены к одному - быстрее и проще стяжать для себя личные блага. Автономным ценностям не под силу создать и удерживать на себе ту сложную конструкцию цивилизации, которую мы наблюдаем теперь на земле, а тем более, придать ей развитие или уберечь от угроз.
     Итак, выжить в условиях современности, сохраниться в свободе и сохранить своих ближних - это, прежде всего, перестать воскурять фимиам своему "я", но выйти за его пределы в поисках других душ, которые также живут ожиданием встречи и ищут созидания и спасения вместе. Именно труд и творчество, целенаправленно совершаемые вместе, должны выступить главными. Ибо если каждый из нас по отдельности еще может надеяться преуспеть в каком-нибудь частном вопросе, то сформировать в целом культурную среду и обеспечить детям разностороннее педагогическое участие и развитие способны лишь крепкие коллективы, сообщества единомышленников. Как справедливо замечал тот же Тейяр де Шарден:

     Мысль может экстраполироваться (здесь, развиваться - А.Р.) лишь в направлении сверхмышления, сверхперсонализации (т.е. выхода за пределы эгоистических ценностей - А.Р.). Иначе, как она сможет накопить наши достижения, которые лежат в области мысли? ... нам необходимо выявить, уловить и развить прежде всего "межцентровые" (межличностные) по своей природе силы... И тем самым мы пришли к проблеме любви (15, 204, 298).

     Есть ли свобода в Церкви?
     Человечество, живущее в совершенном обществе. основанном на любви и свободе, - таков постоянный мотив множества социальных проектов, за которыми исторически закрепилось имя "утопий". Одну из таких утопий - "коммунизм" или "социализм" - во всем ее величии и падении мы могли воочию видеть в своей недавней истории. Другая, - утопические мечтания об обществе процветания и либеральных свобод, этом всемирном союзе и братстве людей, единых в своей отчужденности, - прочно владеет человеческими умами теперь. Но если о том, как жить порознь, отстаивая свой собственный интерес, сегодня вещают тысячи книг и десятки наук: психология, экономика, политология, конфликтология и еще много других "...логий", - то как жить вместе, делать общее дело и не опасаться при этом за "собственное достоинство" - эту задачу не возьмутся решить ни общественные деятели, ни правозащитники, ни психологи-консультанты. Ибо соединяет людей любовью один только Бог.
     Человечество, свободно соединенное вместе и с Богом в любви, - это уже образ Церкви, как видит его христианство. Если присмотреться внимательно, окажется, что никто и ничто, кроме христианства, не говорит нам о том, что есть семья и воспитание детей в их идеале или хотя бы в их норме.
     В представлении христианства весь мир по своему замыслу и устройству семеен. Человечество - это дети Бога Отца и братья Иисуса Христа. Духовной семьей является земная Церковь: епископы и священство в ней - это "отцы духовные", а верующие - "церковные чада". Государство, как оно видится в своем идеале, тоже основано на семейном типе взаимосвязей и отношений: правители по-отечески ответственно и заботливо управляют своими подданными, народом. На семейственность опирается и семейственностью пронизана школьная жизнь - достаточно вспомнить, как в детском саду или в младших классах дети накрепко прикипают душой к своей "классной маме" и воспитательнице, или о тех воспитательных учреждениях Рачинского, Макаренко, Корчака, которые мы уже упоминали и которые целиком держались тесными, отцовско-сыновнего типа взаимосвязями между наставником и детьми.
     "Семья" - это не только "малая группа, основанная на браке и кровном родстве, члены которой связаны общностью быта...", как определяют ее толковые словари и энциклопедии. (16) Можно сказать, что семья - это вообще способ и путь для людей жить свободно друг с другом и с Богом.

     В семье человек расширяет свое бытие и смотрит на мир уже lie только своими глазами, но и глазами своего супруга, своей семьи. К его интересам прибавляются интересы супруги, а к радостям - ее радости. В народе нашем хорошо говорили, что разделенная радость - это двойная радость, а разделенное горе - это полгоря.
     Так что семья - тот корабль, который помогает человеку спастись в бушующем море житейском (17, 21).

     Именно отсюда идет учение Церкви о том, что семья - это "малая Церковь". Церковность по своей сути семейственна, так же как семейность в своей глубинной основе церковна. Нельзя до конца понять Церковь и жизнь в ней, не став на семейную точку зрения, не увидев себя и других сыновьями Божественного Отца и собратьями во Христе. Равно как невозможно жить полнокровной семейной жизнью, не замечая в глубине ее огонька церковного таинства.
     Идеал этот далеко не все сумели воплотить в своей жизни, но его нельзя назвать нереальным, мечтательным, утопическим. Он реально присутствовал и прослеживается в культуре и жизни христианских народов. "Царь-батюшка" и "царица-матушка", "барин-батюшка" и "барыня-матушка", военачальник - "слуга царю, отец солдатам", монастырский "отец духовный" и приходской "батюшка", которые вместе со своей братией, прихожанами образуют "семью покаяльную"... Все это не лубочные картинки из прошлого, не кем-то изобретенные и провозглашенные идеологические штампы и лозунги, но живой след в народной душе великого христианского идеала духовной семейственности, дарованной Богом и разлитой от края до края Вселенной.
     Конечно, это не значит, что в церковной ограде жизнь избавлена от недостатков, всегда дружна, ровна, мирна и без преткновений течет по своим неотмирным законам и правилам. Будь так, достаточно было, как в детской игре: "Чик-чирик, я в "домике"!" - переступить порог храма, чтобы сразу же выйти из-под сложностей и искушений окружающей жизни. Но нет, центробежные силы, разобщающие, разбрасывающие людей в разные стороны, и здесь дают о себе знать множеством приходских, семейных и монастырских неурядиц.
     Противоречия мира взрослых, пожалуй, сильнее всего выражаются и обличают нас в детях, в тех отношениях, которые складываются в школьных и детсадовских коллективах. Не исключение здесь, увы, и православные школы и садики, где, по замечаниям пастырей и учителей, рассуждения о духовных предметах могут соседствовать с поразительной черствостью и эгоизмом. Дети не умеют объединиться для общего дела и даже, более того, для совместной игры. Они не сорадуются друг другу, не знают, как выразить элементарные чувства, чтобы, к примеру, поздравить своего одноклассника с именинами. Они, напротив, хихикают и злорадствуют по поводу неудач и долго, со вкусом роются в недостатках соседа.
     Как притча, как аллегория всего нашего христианского (увы, по названию лишь!) воспитания звучит рассказ одного учителя о том, как однажды девочка в классе воскресной школы затруднилась припомнить и перечислить евангельские заповеди блаженств, и сверстники с жестокостью осмеяли ее, заплакавшую и подавленную, не вспомнив о духе, который несут в себе эти строки: "блаженны нищие духом...", "плачущие...", "милостивые..."
     И, несмотря ни на что, - на этом приходится еще и еще раз настаивать - не существует других подлинно общих для человечества ценностей, кроме ценностей христианских. Нет иной атмосферы и почвы, помимо церковных, где бы под жестким ультрафиолетом мирского сепаратизма способны были пробиться и выжить ростки примирения и единства. Церковь одна в этом мире благовествовала и благовествует мир и свободу в согласии. В ней одной можно практически встретить тот идеал органического единства личностей, который мы понимаем под словами "соборность", "соборный". Как описывает это апостол Павел: сердца, соединенные в любви для совершенного разумения, для познания тайны Бога и Отца и Христа (Кол. 2, 2). И даже в теперешних наших ошибках и заблуждениях - мучительном выборе для России образа новой государственности, авторитарных соблазнах в церковной жизни - видятся отголоски глубинного, поистине вечного зова православной души быть вместе с другими, жить общей семьей.
     Входя в Церковь, мы, разумеется, не преображаемся и не перевоплощаемся, в том смысле, в каком "преображают" или "перевоплощают" людей и предметы в своих трюках цирковые иллюзионисты. Мы остаемся такими же, как и прежде, но неожиданно чувствуем, как наряду с мирским центробежным влечением неверия ни во что, скуки, отстаивания прав и достоинств своего "я", в нашу жизнь вдруг вливается некая новая струя, новый позыв, новый и очень динамичный, существенный вектор - вектор центростремительного, вопреки эгоистическому плену, радостного и свободного приближения к Богу и людям.
     Все остальное зависит уже от нас: двинемся ли в свою очередь навстречу этому новому устремлению, впустим ли в свою жизнь интересы, заботы и чаяния кого-то еще, или по-прежнему будем лелеять и холить свою автономную самость, даже и в Церкви ища одних только выгод и преимуществ для себя самого.
     Итак, сами мы неспособны рождать или множить любовь. Любовь, - говорится в Писании, - от Бога и Бог есть любовь (1 Ин. 4, 7, 16). Она появляется, как уловленное на "антенну веры" излучение благодати от Бога Отца, и остается сверхиндивидуальным, соборным, семейным достоянием Церкви. Поэтому Православие и настаивает на том, что жить христианской жизнью означает ни что иное, как воцерковляться, т.е. врастать в соборное целое, делаться ближе к Богу и братьям по вере, относиться ко всякому, "как к самому себе". Также и воспитание детской души нельзя понимать как частное дело какой-либо отдельной семьи или учителя. Сами мы неспособны спасти себя и, тем более, своих ближних. Воспитывает и спасает человека Господь, давая всей Церкви, как единому целому, дар, харизму апостольской миссии идти по миру и проповедовать Евангелие при Господнем содействии (Мк. 16, 20), в том числе и последующим молодым поколениям.
     Недостаток сил, опыта, знаний, способностей конкретного родителя и педагога восполняется в христианстве соборным началом. Церковь живет мудрым словом святых учителей, пророков и старцев. В ней трудятся многие истинные служители Божий, способные дать пример детям. Мать и отец сами могут не быть умелыми воспитателями, однако смягчают слабости своего руководства, советуясь со священником, знакомясь с творениями и наставлениями духовно опытных людей, настойчиво и молитвенно ища для ребенка хорошего духовника. Вся Церковь с Главою Христом причастна и помогает этому таинственному процессу воспитания в Духе: Кто изнемогает, с кем бы и я не изнемогал? Кто соблазняется, за кого бы я не воспламенялся? - говорит апостол Павел. А в другом месте, как будто специально для нас, христиан последующих поколений, напоминает: хотя я и отсутствую телом, но духом нахожусь с вами (Кол. 2, 5). И обещание это сохраняет свою силу, сколько бы столетий ни минуло со времени написания упомянутых строк.
     Соборность несводима к одному только рациональному, чисто логическому аспекту: одна голова хо-РОШО, а две лучше. Личность христианина по-настоящему только и может во всей полноте раскрываться в общем церковном целом. Это можно сравнить с электрической цепью: провод, лампочка, розетка и абажур имеются и по отдельности, но настоящий свой смысл они обретают, когда составляют единое целое, в общей цепи, подключенной к источнику тока. Равно и в Церкви, мы все "хороши" не сами по себе только, в своей отличной от других "сингулярности", но, прежде всего, как звенья единой цепи, а верней, клеточки и составы единого организма, которые, будучи в связи между собою и с Богом, любовью передают и перенимают благодать Духа Святого.
     Но где же свобода? Можно засомневаться: не происходит ли здесь подмены и утери свободы, когда человек лишается своего лица, отказываясь от всего "личного" и как бы растворяясь в общем обезличенном "целом"? Однако же сами мы в том окружении, где уверены в добром расположении к себе, действуем гораздо свободней и спокойней - бываем более похожи на "себя настоящих", нежели в тех ситуациях, когда нам что-нибудь угрожает. В соборной среде человеку не приходится отстаивать собственные интересы, уходить внутрь. Он не боится, что его кто-либо обидит, использует его открытость против него самого. Тем более такая среда благоприятна для роста детей, которые развиваются как бы "в ответ" на отношение к ним окружающих, отчасти воспроизводя пример взрослых, а отчасти обретая дополняющие черты к их характеру. Для развития детской души атмосфера соборности куда более плодотворна, чем та модель, которую предлагает нам современность, - взаимоотношения отдельных индивидуумов, каждый из которых стремится через других утвердить себя самого. Можно сказать, что время и благодать сами воспитывают ребенка, дают его душе верное направление и развитие - сохрани мы единство с этой церковной семейственностью, не отпади от ее благодатной поддержки.
     В принципе, человек, который вырос в семье верующих, должен иметь даже больше возможностей и свободы проявить себя в жизни, нежели его неверующие "однопланетяне". Во-первых, потому что в его семье не было этой расхлябанности, неуправляемости, вседозволенности, скуки, какие столь характерны для нынешней либеральной педагогики. Во-вторых, православный человек (если только его воспитание было устроено правильно) знаком не. только с "хочу", но и с "нельзя", "надо", т.е. умеет управлять собой. Далее, он знает главенство над собой старших, духовного руководителя, церковного учения и Устава, что дает навык вообще во всех ситуациях - на работе, в общественной жизни и пр. - принимать власть над собою начальника и, в свою очередь, правильно, без амбиций руководить другими людьми. Наконец, он не зарывается, не превозносится над другими, не приписывает успехи себе самому и потому способен идти дальше, учиться, совершенствоваться, чего никогда не сделает человек с "чувством высокого собственного достоинства", который, едва только окажется замечен или займет какое-нибудь положение, тотчас задирает нос и не замечает ничего, кроме "себя любимого".
     Мало приучить человека к мысли о самоопределении. Как справедливо замечает о. Евгений Шестун, "важнее всего создать условия для свободы этого самоопределения". В конце концов, это совершенно естественно и НОРМАЛЬНО для православного юноши или девушки - окончить с медалью хорошую школу, став при этом призером предметных олимпиад или кружковых соревнований (здесь-то какие "блаты" и "правды-неправды" нам требуются?), затем выбрать себе по склонностям и желанию факультет в лучшем университете, окончить его с отличием и так идти в жизнь дальше. Потому что этого молодого человека по-настоящему ВОСПИТЫВАЛИ, т.е. питали всей нужной пищей - и умственной, и эстетической, и духовной, и опытно-практической - тогда как остальные без родительского внимания и правильного понимания старшими жизненных целей кое-как перебивались "с хлеба на квас". И если верующий человек оставит наконец иллюзии "как-нибудь перемаяться" до конца жизни, остаться "чистеньким" не потому, что действительно чист, а потому что с малых лет белоручка, тогда все у него наверняка получится, и общество заметит православных и скажет: да, действительно, Церковь сумела сделать то, чего не смогло сделать ни коммунистическое воспитание, ни демократические "общечеловеческие ценности" и "правовые нормы" - воспитать такого человека, с которым можно иметь дело, который доведет это начатое дело до конца, который выручит и поддержит другого, если что-то случится.
     Не даром о церковности говорят как о "дисциплине любви", которая учит любить не абстрактным чувством, не словом или языком, но делом и истиною (1 Ин. 3, 18), делает христианина готовым на всякое доброе дело (Тит. 3, 1). В противоположность авторитарному праву, она вменяет сильным сносить немощи бессильных и не себе угождать (Рим. 15, 1). "Дисциплину любви" поэтому можно увидеть как правила и условия для поддержания единства между людьми. Такого рода "регламент согласия" в Церкви предстает, во-первых, в форме Устава церковных правил и богослужения, а во-вторых, - в тех аскетических принципах, которыми упорядочивается и согласуется внутренняя работа христиан над собой.
     На этом-то основании мы постимся, молимся, ходим в храмы все вместе, а не каждый по собственному порыву. Важнее всего, ключ ко вхождению в Божественную семью, - это не индивидуальное усилие, но это именно умение единодушно, едиными устами славить Бога и Отца Господа нашего Иисуса Христа (Рим. 15, 6). Устав Церкви на то и направлен, чтоб ритмы нашей частной религиозной жизни совпадали с церковными - причем не только текущего, но и общеисторического масштаба. Встречали, к примеру, у врат Иерусалима дети Спасителя с пальмовыми ветвями в руках - и нас приглашают на Вербное воскресенье прийти в храмы с ветвями верб. Известно из Апокалипсиса, что все ангельские силы поют песнь: "Свят, свят, свят, Господь..." и поклоняются престолу Всевышнего, - и мы на Литургии, во время Евхаристической жертвы, поем эту песнь и поклоняемся престолу Божию в храме. [5]
     Важны не табу: "этого не ешь, туда не смотри и к тому не прикасайся", не клятвенные обещания себе: "что бы ни случилось, отстою службу", и не спортивный азарт: "выдержу пост или не выдержу? смогу месяц читать акафисты или не смогу?" Суть духовной жизни христианина в единстве его с общецерковной, общекосмической жизнью творения в Боге, близкое и радостное переживание того факта, что вся вселенская Церковь в один и тот же момент служит литургию пред Богом, празднует праздник, держит пост, приносит покаяние, причащается, святых величает... В Церкви идет напряженная жизнь, и в каждую минуту христианин словно решает вопрос о себе: в Теле Христовом ли я или отпал от него и остаюсь верующим по одной только наружности? И как страшно отпасть, оставшись совсем одному, вне торжествующего, сострадающего, молящегося и трудящегося во славу Божию круга, лишившись свободы и радости соприсутствия в Боге!
     Переживанием этой тонко трепетной, готовой в любое мгновение оборваться от неосторожного помысла, дела и слова, ниточки-связи с церковным телом, прежде всего и отличается христианин в мире. Свет мира, о котором упоминается в Евангелии (Мф. 5, 14) как об исходящем от учеников и последователей Христовых есть результат, плод равновесия, укорененности в Церкви и Боге, тесной связи их со всем человечеством. Для нашей православной церковной традиции особенно характерно чувство вселенского семейственного родства. Даже в житиях высоких подвижников, которые совершали свой подвиг в одиночестве, вдали от людей, можно наблюдать тот же "универсализм", ту же таинственную сочлененность души с человечеством. Вспомним хотя бы о старце Силуане Афонском, который со слезами молился за мир, или о Серафиме Саровском, который оставил затвор, чтобы служить людям.
     "От ближнего - и спасение, и погибель моя", - любили повторять святые отцы. Вот, например, что пишет о любви к братьям преподобный Симеон Новый Богослов, один из высочайших православных мистиков, созерцатель Небесных тайн, автор знаменитых "Божественных гимнов", который, казалось бы, далеко и давно отрешился ото всего земного:

     Братие, я знавал человека, который в любви своей прилагал тысячи разных стараний и ухищрений, чтобы отвратить людей близких от их дурных дел и мыслей, одного покоряя словом, другого - каким-либо благодеянием, третьего - с помощью какого-нибудь представившегося случая... Видел я сего человека столь плачущим над этим или стенающим над тем, что он в каком-то смысле облекался в них, вменяя себе преступления, совершенные ими...
     Знавал я и человека, который столь радовался бра-ням и победам братьев своих и становился столь счастлив, видя продвижение их по пути добродетели, что ему бы, пожалуй, раньше, чем им, подобало получить награду за эти труды и добродетели.
     Наконец, знавал я и человека, столь пламенно желавшего спасения братьев своих, что часто с горячими слезами просил Бога от всего сердца и в преизбытке ревности, достойной Моисея, чтобы братья его были спасены с ним вместе или чтобы вместе с ними он был осужден.
     Слово 54(18, 213).

     Итак, наша задача в теперешнем мире ни в чем ином не выражается так ясно, как в умении посреди беспорядочного общественного движения и столкновений являть будто бы островки спокойствия, теплоты, трудолюбия, ответственности, сопереживания, широкой культуры, постоянства во взглядах, намерениях и отношениях, так чтобы явиться для общества своего рода "центрами кристаллизации", от которых к ближайшим людям постепенно протягиваются и нарастают в своей крепости различные связи: профессиональные, общественные, бытовые, приятельские, соседские, родственные, духовные. Или, согласно сравнению св. Григория Богослова, которое в существе своем продолжает Евангельский образ "закваски", - оказаться как бы среди тех небольших комочков, с которых мало-помалу начинает огустевать сметана, так что со временем сквашивается вся целиком.
     Именно в этом установлении вокруг себя "зоны мира и ненасилия" "зоны, свободной от разобщения и эгоистической конкуренции", в постепенном расширении дальше ее территории и границ заключен, по существу, весь подвиг и смысл как нашей христианской жизни, так и воспитания наших детей - а в конечном итоге, и судеб всего нашего мира.

     Мы живем в очень трудное в духовном смысле время - ибо параллельно с разложением семьи идет сильнейшее раздвоение и разложение во всей системе христианской культуры, ...кажется, нет другого пути для разрешения проблемы религиозного воспитания, как смыкание зрелых людей в религиозные общины и построение всей жизни в христианских тонах. Надо признать, что сначала надо создать в нашей культуре островки христиански устрояемой жизни и только тогда возможно плодотворное христианское воспитание (1, 141).
     Человек стремится не только к развитию (внешнему - А.Р.), но и к духовному совершенствованию. Он предчувствует, что истинное человеческое бытие - именно на пересечении горизонтальной и вертикальной составляющих его жизни. Точка объединения - крест - есть место реальной жизни человека. В момент пересечения линий развития и духовного становления человек совершает поступки. Соединить в себе личное и народное, плотское и духовное и есть крестная ноша каждого человека, призванного в мир (19, 25).

     1.Приводится в сокращении. ^