Толстой М.В. Рассказы из истории Русской Церкви

Семинарская и святоотеческая библиотеки

   По настояниям Хованского назначен день для выслушания челобитной — 5 июля 1682 года. В этот день толпы раскольников с шумом ворвались в Кремль. Неся пред собою аналои, образа, зажженные свечи, а за пазухами — каменья, они подошли к Архангельскому собору и расположились на площади. Сергий взошел на скамью и зачитал вслух соловецкую челобитную. Возбужденный фанатиками народ грозно волновался. Первосвятитель с собором святителей совершал моление об усмирении мятежа. Из храма он выслал протопопа с напечатанным увещанием народу и с обличением клятвопреступного Никиты. Раскольники едва не убили посланного. После молебна Патриарх возвратился в Крестовую палату. Князь Хованский не раз присылал требование, чтобы Патриарх вышел на площадь; с тем же требованием явился он и во дворец, куда приглашен был Софиею Патриарх. София и Патриарх видели намерения заговорщиков; да и недавний опыт был страшен. София, царица Наталия, две царевны объявили, что не оставят церкви и ее пастырей без защиты. Хованскому сказали, что собрание будет в Грановитой палате в присутствии царственных особ; там выслушана будет и челобитная.
   Долго заговорщики не хотели расстаться с площадью, однако Собор открылся в палате. Близ правительницы, царицы и царевен сидели с Патриархом 7 митрополитов, 5 архиепископов, 2 епископа, между ними — святитель Митрофан. Несколько архимандритов и пресвитеров, бояре и выборные войска стояли. Раскольники по знаку Хованского вошли в палату с шумом, с образами, аналоями, свечами. Они подали челобитную. София приказала читать ее.
   "Бьют челом, — так начиналась челобитная, — священнический и иноческий чин и вси православнии христиане, опрично тех, которые Никоновым книгам последуют, а старые хулят.” Патриарх заметил: “Книг старых не хулим мы, напротив, по ним и по греческим исправляются поздние испорченные; вы, судии старой и новой веры, еще не касались и грамматики, а принимаете на себе судить о вере, что принадлежит пастырям.” Дерзкий Никита, несмотря на то, что ему запрещено было говорить, сказал с грубостию: “Мы пришли не о грамматике с тобою говорить, а о церковных догматах,” — и продолжал шуметь в том же тоне. Холмогорский архиепископ Афанасий, сам прежде бывший в расколе, заметил Никите дерзость и грубость его. Пьяный расстрига в порыве ярости бросился на архипастыря, хотел бить его и едва удержан был одним из выборных. Далее в челобитной читали: “Цари изнемогша, архиереи падоша; просим, чтобы великие государи взыскали старое прадеда и деда их благочестие.” Выраженное в этих словах сомнение о Православии царей Алексея и Феодора особенно раздражило пылкую Софию: она вскочила с места и пригрозила, что все царское семейство после этого уйдет из Москвы. Стрельцы струсили от этой угрозы, потому что в случае ухода царского семейства из Москвы на них поднялись бы все войска и вся земля; они поспешили успокоить гневную правительницу [5]. Патриарх взял в одну руку Евангелие святого Алексия, в другую — соборное установление патриаршества. Первое показывал, как улику упорства, нежелающего переменить в старом ни одной буквы. В последнем прочел Символ Веры, где написан он без прибавления слова о Святом Духе “и истинного,” тогда как эта прибавка печаталась при патриархах Филарете и Иосифе. По отношению к изображению святого креста указал на сосуды преподобного Антония Римлянина. Сделано было и еще несколько указаний в древних книгах по главным пунктам спора.
   Чувствуя, что ничего не сделали для себя, невежды подняли неистовый крик: “Вот так, вот так!” — кричали они, подняв двуперстное знамение. Мятежникам было сказано, что решение им будет объявлено. Царственные особы удалились; за ними вышли Патриарх и прочие.
   Невежды возвращались из Кремля с криком: “Победили!.” На лобном месте еще раз поставили аналой и кричали: “Веруйте по-нашему, мы переспорили всех архиереев.” За Яузою отзвонили в колокола.
   Наутро расстриге Никите, выданному стрелецкими выборными, была отрублена голова на лобном месте; товарищи Пустосвята разосланы были по дальним монастырям, многие разбежались [6].
   После столь явного и столь неистового мятежа в самих палатах царских правительство вынуждено было прибегнуть к самым строгим, согласно духу времени мерам для усмирения раскольников: раскол был совершенно запрещен в государстве, тех, кто перекрещивают совращенных, назначено казнить смертию, хотя бы они и покаялись; за укрывательство раскольников виновных бить кнутом и налагать на них пеню. Множество раскольников в отчаянии бросились за границу [7] или укрывались от правительства в непроходимых лесах севера и Сибири; самые рьяные изуверы сами стремились на казни, как на мучение за веру, или же сами себя сжигали в срубах; учение об очистительном подвиге самосожжения, которое проповедовал еще Аввакум, нашло себе множество последователей.
   Между тем раскол, отвергнув церковный авторитет и предоставленный самому себе, распался на множество толков. Прежде всего, вследствие отвержения православной иерархии между раскольниками возник трудный вопрос: откуда брать священников? Одни стали сманивать к себе пьяных и нищих попов, разными способами очищая в них благодать рукоположения от “Никоновой скверны.” Другие положили, что можно обойтись и без священства, предоставив все требоисправления выборным мирянам. Так возникли два основных толка в расколе: поповщина и беспоповщина, — которые, в свою очередь, распались на множество различных толков [8], разделенных друг от друга обрядовыми разностями или степенью отрицательного отношения их к Церкви и государству. Ничем не обуздываемое отрицание часто принимает в них характер уже не раскола, а чистой ереси [9]. Еретический характер раскольнического отрицания главным образом выразился в отвержении православной иерархии, отвержении Таинств Евхаристии, Священства и Брака или в ложном представлении о силе и способах совершения этих и других Таинств, в смешении их с обрядами, раздавании, например, вместо Евхаристии пасхального хлеба (артоса) и богоявленской воды. Крайняя степень отрицания выразилась в нетовщине, которая совершенно отвергнула все Таинства и обряды и, отчаянно опустив руки, все предоставила Богу: “Пусть спасает, как Сам ведает.”
   После раскольничьего бунта московского правительство приняло особые настоятельные меры. Неутомимый Патриарх Иоаким составил пространное опровержение челобитной, представленной Собору 1682 года, — сочинение, достойное христианского пастыря и по духу, и по изложению, в котором видна обширная ученость, ум глубокий и основательный. Оно составляет как бы отчет о поправках в Богослужении, на которые раскол указывал, как на отступление от веры истинной. Каждой такой поправке даны основания из подлинной священной древности. “Увет духовный” (так названо опровержение челобитной) разослан был ко всем архипастырям для чтения по всем церквам. Сверх того Патриарх издал еще несколько небольших сочинений против раскола [10] и отправил в разные места избранных им увещателей. Так архиепископ Холмогорский Афанасий, возвратившись в свою епархию, ревностно действовал там против “поморян” [11]. Он собрал обширную библиотеку рукописей для вразумления невежд и написал для них “Щит веры.” В сибирские остроги и волости в 1688 году послан был иеродиакон Михаил “для исправления церковных догматов и духовных дел,” поставленный после в игумена Енисейского с тем же назначением [12]. Игнатий Корсаков в 1689 году в сане Новоспасского архимандрита отправлен был в Кострому и Кинешму для увещания тамошних раскольников. Казанский митрополит Адриан написал для своей паствы “О крестном знамении.”
   Письменная деятельность Патриарха Иоакима не ограничивалась обличением расколоучителей: он должен был вести борьбу и с папизмом. Польско-латинское влияние начало беспокоить русскую иерархию еще при жизни Славеницкого, вскоре по прибытии в Москву Симеона Полоцкого. Между этими представителями двух направлений киевского образования, старого — еллино-славянского и нового — польско-латинского, с самого начала обнаружилось столкновение, в котором московская иерархия приняла сторону Епифания и старалась его авторитетом ослабить авторитет Полоцкого. По своему кроткому и миролюбивому характеру Епифаний не входил в неприязненные отношения к Симеону Полоцкому, но не скрывал и своего несочувствия к образу его мыслей, например, указывая на то, что в основу своего “Венца Веры” Полоцкий принял не Никейский, а мнимо-апостольский католический символ веры. Когда Епифанию было поручено исправлять Библию, он не принял Полоцкого в число своих сотрудников, как человека, не знающего греческого языка, а лишь один латинский, и заметил, что, вообще, в последнее время в Киеве читают одни латинские книги и от этого иногда истины не знают. После смерти Епифания Полоцкий, оставшись без соперников, начал еще резче отзываться о невежестве москвитян, держал себя заносчиво и гордо, не хотел знать ни Патриарха, ни других духовных властей, даже сочинения свои печатал без благословения Патриарха в дворцовой типографии. Патриарх Иоаким был сильно раздражен гордостью придворного монаха, обвинял его в “хлебопоклоннической ереси” (так как он учил поклоняться хлебу в Евхаристии до времени его действительного пресуществления), называл его орудием иезуитов. Но Полоцкий был недоступен для патриаршей власти, потому что находил себе сильную поддержку в царе и при дворе [13].
   Симеон Полоцкий отличался также как проповедник. Живая проповедь, давно уже замолкшая на севере, начала подавать голос с половины XVII века, особенно по примеру южной Руси. Еще Патриарх Никон дозволял Епифанию Славинецкому произносить иногда проповеди, а в 1667 году восточные патриархи Паисий и Макарий преподали благословение прихожанам церкви Иоанна Богослова иметь по их желанию священника-проповедника. Однако для Русской Церкви нужен был пример человека сильного, чтобы ослабить предубеждение народное против проповеди. И таким явился Симеон Полоцкий. Воспитанник южных училищ, даровитый ученик просвещенного и добродетельного Лазаря Барановича, учитель царский, уверенный в благоволении своего венценосного воспитанника Симеон с пылким умом, с живым воображением, с жаждою деятельности, свободно стал на кафедру. Успех проповедника был блистательный. Произнесенные им поучения на воскресные дни ("Обед душевный,” изданный в Москве, 1681) и на праздники ("Вечеря душевная,” 1683) быстро распространились по России; они стали известны еще прежде, чем вышли из типографии [14]. Однако ж новость Полоцкого для иных была странностию, а те, кому не нравилась власть его при дворе, особенно желали найти в новом что-нибудь худое. Патриарх Иоаким с неудовольствием смотрел на проповедника, но не мог запретить ему [15]. Впрочем, к чести Полоцкого нужно сказать, что он, не ограничиваясь тонкостями киевской схоластики, имел в виду живые, практические цели и умел приспособляться к потребностям и понятиям слушателей: он сильно укорял духовенство за леность к назиданию паствы, обличал невежество народа, раскола, грязные пороки, суеверия, остатки язычества, как то веру в волшебство, в нашептывание, заговоры, встречи, приметы, ложные чудеса и святыни, обличал народные игры, праздники Коляды и Купалы, проповедовал необходимость просвещения и обращался к царю с молением об умножении школ и учителей.
   Пример Полоцкого не остался без подражателей: в пермских усольях умного Строганова поощряемый его покровительством, неизвестный по имени приходский священник городка Орел написал книгу “Статир, или Поучения воскресные и праздничные,” подражая, как сам он говорил, поучениям святых отцов: премудрого Кирилла Транквиллиона и “трудолюбивого, разумного отца Симеона Полоцкого.” Сей неученый, но со здравым смыслом проповедник умно рассуждал о нужде живой проповеди. Но ему нелегко обходилась проповедь его; невежи-прихожане кричали: “Здесь бывали у нас священники добрые, но не делали того, а жили попросту; откуда же этот вводит странности?” В предисловии к “Статиру” проповедник излагает обстоятельства жизни своей в любопытном рассказе, по которому можно судить о степени образования нашего духовенства в конце XVII века [16].
   Последним трудом Полоцкого была грамота для новой Академии [17]. Мы видели, что царь Феодор, не желая ограничиться одними начатками еллинского учения, захотел устроить высшее училище — Академию. Намерение царя сделалось известным на западе Европы, и ученые стали являться из Польши с намерением занять места наставников в будущей академии. В 1681 году прибыл в Москву с этою целью некто Ян Белободский, бывший кальвинским проповедником в Слуцке. Симоновский архимандрит Гавриил Дамецкий и Павел Негребецкий, выходец из Польши, вскоре из бесед с ним открыли его неправомыслие [18]. Белободский обличен был самим Патриархом в неправомыслии и не допущен в училище. Осторожный царь не хотел поручить академию даже ученым из юго-западных областей русских, которых представлял ему Негребецкий, как мужей отлично образованных и твердых в Православии. Русский посланник в Царьграде Возницын по воле царя в 1682 году обратился к патриархам Цареградскому, Антиохийскому и Александрийскому с прошением прислать в Москву испытанных в Православии и учении наставников, и Патриарх Иоаким писал о том же к Патриарху Иерусалимскому Досифею [19].
   Написанная Полоцким грамота замечательна во многих отношениях. Академии предназначалось быть верховным училищем всех свободных наук, храмом мудрости духовной и гражданской со всеми правами самостоятельного ученого корпуса, какими пользовались в то время европейские университеты: она должна была управляться советом профессоров под председательством избираемого из их же среды блюстителя, или ректора, подлежала только собственному суду во всех делах, кроме уголовных, могла приобретать всякого рода имущество в полную безотчетную собственность. Учащиеся из низших сословий народа только чрез нее получали право на высшие степени государственной службы по части гражданской; для благородных академический аттестат облегчал и сокращал производство, давая немедленно чины соответственно успехам. Сверх того академии принадлежало право заведования всею системой народного образования и воспитания: без разрешения академии не дозволялось нигде заводить училищ, ни даже иметь домашних наставников и учителей. Иностранные ученые, приезжающие в Россию, должны были подвергаться испытанию в академии и только на основании полученных от нее свидетельств допускались к свободному пребыванию в государстве. Наконец, сообразно с духом времени, академическая конференция облечена была грозною властью верховного судилища по делам веры и благочестия над людьми всякого чина и звания. Ректору же и учителям вменялось в обязанность наблюдать, чтобы ни у духовных, ни у мирян не было в домах запрещенных книг и чтобы неучившиеся свободным наукам не вступали в состязания о вере.
   Общие понятия о важности и целях христианского просвещения изложены в первом пункте грамоты [20]. Далее исчисляются предметы преподавания: грамматика, пиитика, риторика, диалектика, философия разумительная (умозрительная), естественная (физика), богословие созерцательное (учащее вещям Божественным) и деятельное (учащее очищению совести), право церковное и гражданское (учение правосудия духовного и мирского) и прочие свободные науки.
   От блюстителя и учителей требовалась присяга в твердом сохранении Православия. Если кто из учителей пожелает определиться на царскую службу, то не иначе может быть принят, как со свидетельством ректора и прочих учителей. А за продолжительную усердную службу при академии, засвидетельствованную ректором, учителю обещается особая пенсия от щедрот царских.
   Поместить Академию предназначалось в Заиконоспасском монастыре, в котором для сего обещано построить до Неглинных ворот здание на казенный счет. На содержание училища, учителей и учеников приписывались к Заиконоспасскому монастырю еще семь монастырей с их вотчинами. Сверх того царь прибавлял еще на содержание Академии свою дворцовую Вышегородскую волость в Верейском уезде со всеми угодьями и мельницами и несколько пустошей. Наконец, чтоб обеспечить академию учебными пособиями, царь обещал предоставить академии царскую библиотеку [21].
   После кончины Феодора, не успевшего привести в исполнение задуманного им великого дела, бунт стрелецкий и волнения, поднятые раскольниками, отвлекли на время правительство от устройства академии; впрочем, учение в типографской школе продолжалось. По укрощении мятежей, когда бразды правления приняла царевна София, заботы о начатом деле образования возобновились, и два ученых инока представили царевне просьбы в стихах о водворении наук в столице по плану Феодора. Первым был Чудовский иеродиакон Карион Истомин, который в ноябре 1682 года поднес просьбу в стихах: в ней он изображает высокое значение мудрости, восхваляет ум Софии, напоминает ей заботы отца ее и брата о просвещении своих подданных и просит, чтоб она умолила братьев своих Иоанна и Петра утвердить в Москве полный курс образования [22]. Другим был настоятель Заиконоспасского монастыря иеромонах Сильвестр Медведев, ученик Симеона Полоцкого, в январе 1685 года он представил царевне грамоту царя Феодора об учреждении академии и вместе с нею также свое стихотворное послание [23]. Но, вероятно вследствие влияния Патриарха Иоакима, который неблагоприятно смотрел на Медведева, как на поборника латинства, и опасался видеть его блюстителем будущей академии, — привилегии академии не были утверждены руками царей. В это время в Москве уже ожидали учителей греческих, за которыми посылали к восточным патриархам.
   В марте 1685 года прибыли в Москву после многотрудного и продолжительного путешествия два родных брата — иеромонахи Иоанникий и Софроний Лихуды [24]. Они представили в посольском приказе две грамоты: одну — от восточных патриархов, свидетельствующую о их Православии и учености, а другую — от гетмана Самойловича, обласкавшего путников при проезде через Малороссию. Цари и царевна приняли милостиво ученых восточных наставников; для них построены были особые деревянные кельи в Богоявленском монастыре.
   Здесь начались труды Лихудов [25]. Между тем приступлено к постройке обширного здания для академии в Заиконоспасском монастыре, чему весьма много содействовал и деньгами, и распоряжениями сильный в то время при дворе князь Василий Васильевич Голицын, которого Лихуды называли своим “заступником, защитителем, помощником, покровом и прибежищем.” Здание было окончено в 1686 году: сам Патриарх с собором духовенства присутствовал при открытии его и благословил перейти туда Лихудам с учениками из Богоявленского монастыря. Открылся полный, но постепенный курс учения на двух языках, латинском и греческом. Грамматику и пиитику Лихуды преподавали на греческом, а риторику, логику и физику — на обоих языках. Успехи учеников так были блистательны, что они в три года изучили означенные науки, могли говорить на обоих языках и перевели несколько книг на славянский язык.
   Но едва только первые семена науки начали приносить плоды, как учители подверглись тяжким искушениям. Еще до приезда Лихудов в Москву начали распространяться в народе неправильные толки о Таинстве Евхаристии, принесенные с Запада: некоторые держались мнения лютеран о значении хлеба и вина в Евхаристии; другие принимали учение римских католиков о времени пресуществления хлеба и вина в Тело и Кровь Христову. На девятый день по приезде Лихуды уже имели спор о святой Евхаристии с поляком Белободским в присутствии царей и придворных. Белободский не мог устоять в споре с православными докторами богословия и, наконец, сознался, что он “непричастен богословия.” Но такое благоприятное окончание спора было только еще началом продолжительных состязаний. Во главе приверженцев римско-католического учения о Евхаристии стоял строитель Заиконоспасского монастыря иеромонах Сильвестр Медведев, по отзывам современников, “чернец великого ума и остроты ученой [26]. Он представил свои мысли в сочинении под названием “Манна,” силясь в нем доказать, что хлеб и вино пресуществляются в Тело и Кровь Христовы при произнесении слов Спасителя, выражающих установление Таинства: “Примите, ядите, сие есть тело Мое, пиите от нея вси, сия есть кровь Моя,” — и не считал важными последующие слова молитвы церковной, которою призывается на освящаемые Дары благодать Святого Духа. Для опровержения сего мнения Лихуды написали “Акос, или врачевание, противополагаемое ядовитым угрызениям змиевым,” и на основании многих свидетельств, взятых из преданий апостольских и писаний святых отцов, изложили православное учение о времени пресуществления. Против “акоса” Сильвестр написал “Тетрадь на Иоанникия и Софрония Лихудов,” на которую Лихуды отвечали “Диалогами грека учителя к некоему иисуиту.” Спор зашел так далеко, что о высоких предметах святейшего Таинства даже простой народ стал толковать на торжищах. Для пресечения соблазна Патриарх Иоаким вступил в сношения с восточными патриархами, которые и прислали целое собрание церковных свидетельств, подтверждающих православное учение о Святой Евхаристии [27]. Сверх того он с особенною пастырскою строгостию прислал послания к духовным властям киевским, подозревая, что ложные мнения первоначально возникли на юге России, и получил от них удостоверительные листы, которыми они соглашались с православным учением и отвергали заблуждение папистов [28].
   В это время первосвятитель Московский мог иметь властное влияние на южнорусскую Православную Церковь: Киевская митрополия была уже подчинена Патриарху Московскому и всея России.
   При гетмане Самойловиче настало самое удобное время для соединения Киева с Москвою в церковном отношении. Мы видели, что это дело было близко к успеху при Богдане Хмельницком и Патриархе Никоне, но удаление последнего и, наконец, низвержение его отсрочило успех соединения надолго. Теперь гетман Самойлович также сознавал необходимость быть верным Москве и вместе с тем, подобно Хмельницкому, все в Малороссии старался подчинить своей власти, от всех требовал полнейшего себе повиновения; а Патриарх Иоаким еще более Никона способен был устроить это дело, потому что он лучше Никона знал состояние малороссийского духовенства, так как в юности своей много лет провел в Малороссии [29].
   Переписка между Патриархом Иоакимом и гетманом Самойловичем относительно поставления в Киев митрополита начинается с 1683 года. В письме к Самойловичу (от 4 сентября 1683 г.) Патриарх высказывает глубочайшее сожаление о том, что, по дошедшим до нему слухам, Киевская митрополия не имея начального пастыря, Киевского митрополита, всякого благочиния лишилась. Действительно, положение иерархии в Киевской митрополии могло подать повод Патриарху, к сожалению, и к вмешательству в дела митрополии. Иерархия тогда совсем пала. Под видом настоящих архиереев в Киевской митрополии ходило много греческих и сербских архиереев, изгнанных патриархами и даже лишенных сана, которые тем не менее за недостатком в Малороссии настоящих архиереев совершали всякие священнодействия и рукоположения. Но еще более сильное побуждение к избранию в Киев митрополита имел Московский Патриарх, потому что в то же время могло выставить претендента на ту же митрополию и польское правительство, которое возобновило попытку привлечь в унию представителей южнорусской иерархии — епископов областей, находящихся еще под польской властью. Один из них, Иосиф Шумлянский, епископ Львовский, охотно согласился принять унию. Снискав себе таким образом расположение польского правительства, он начал незаконно титуловаться администратором Киевской митрополии и старался возбудить в Малороссии мятеж против Москвы.
   Вслед за тем (в 1684 г.), пока гетман Самойлович заботился о подискании достойного лица для занятия престола Киевской митрополии, прибыл в Батурин епископ Луцкий и Острожский Гедеон Святополк, князь Четвертинский, знаменитый происхождением и страданиями за веру православную [30]. На съезде в Киеве он был избран на митрополию и тогда же изъявил непременное свое желание принять жезл архипастырский не от кого другого, как от первосвятителя всероссийского в Москве. После продолжительной переписки о правах и преимуществах будущего архипастыря Киевского, цари и царевна изъявили полное согласие на присоединение южной митрополии; а Патриарх Иоаким с великою радостию отвечал Самойловичу, что он согласен избранного архипастыря на престол Киевской епархии возвести и благословением его утвердить, во-первых, потому, что с самого начала распространения христианской веры в России митрополия была одна и повсюду россияне были в повиновении и послушании всероссийскому престолу; во-вторых, потому, что, когда Собором всех святейших Восточной Церкви патриархов устроился в царствующем граде Москве патриарший престол, то на Соборе повелено было всем российских престолов архиереям повиноваться патриаршему престолу Московскому. В особом письме к Четвертинскому Иоаким приглашал его в Москву для посвящения.
   Прибыв в Москву с многолюдною свитою духовных и мирских лиц, Гедеон был посвящен в сан митрополита Киевского 8 ноября 1685 года при торжественном служении Патриарха в Московском Успенском соборе и в присутствии царей. Стоя пред Патриархом среди церкви на орлеце и произнося обыкновенную архиерейскую присягу, Гедеон давал обещание, что во всем будет повиноваться Московскому Патриарху [31]. После посвящения он получил драгоценные дары от щедроты царской [32] и две утвердительные грамоты: одну — от царей, другую — от Патриарха. В первой из них подтверждены все привилегии, о которых просил гетман [33], за исключением одной — права называться экзархом Константинопольского Патриарха. В грамоте, данной от Патриарха, заметно стремление с его стороны поставить Гедеона на такое же положение, в каком были и другие митрополиты, подчиненные Московскому Патриарху. Так он титулует новопоставленного митрополита “митрополитом Киевским и Галицким и Малыя России,” но ни разу не называет его митрополитом всея России, как назывались до того времени Киевские митрополиты. Дозволяя Гедеону носить митру с крестом и ношение креста пред ним в его епархии, Патриарх “ради единичества” с прочими российскими митрополитами повелевает носить белый клобук, что до сих пор не было в обыкновении у Киевских митрополитов по примеру святителей восточных. О неподсудности митрополита Патриарху в делах администрации (чего особенно добивался гетман) в патриаршей грамоте не упоминалось [34].
   После того, как Гедеон Четвертинский принял посвящение в сан митрополита Киевского в Москве от Московского Патриарха и торжественно обещал повиноваться ему во всем, подчинение Киевской митрополии Московскому Патриарху уже совершилось на деле. Но пока Константинопольский Патриарх не изъявил своего согласия, присоединение не могло еще считаться совершенно законным. Притом гетман и Четвертинский считали необходимым, чтобы Константинопольский Патриарх знал о совершающемся подчинении Киевской митрополии Московскому патриархату и дал на это свое согласие: они опасались, чтобы Вселенский Патриарх не поразил их своим проклятием, чему уже бывали примеры [35]. Немедленно после посвящения Гедеона отправлено было посольство в Константинополь, и чрез год получены грамоты от Патриарха Константинопольского Дионисия и Иерусалимского Досифея, разрешающие подчинение южнорусской Церкви Московскому Патриарху [36].
   Таким образом благоразумный и деятельный Патриарх Иоаким блистательно довершил то, чего не успели в свое время сделать великий Патриарх Никон и незабвенный гетман Богдан Хмельницкий [37]. Присоединение Киевской митрополии к Москве имело весьма важное значение для современной церковной и государственной жизни. С одной стороны, оно давало Московскому первосвятителю возможность следить за учением православной веры на юге, не допуская лжеучений, притекающих с Запада. С другой — предотвращалась возможность участия духовных властей в смутах, возбуждаемых честолюбцами, которые постоянно находили поддержку в местном духовенстве [38]. Наконец, самое соединение политическое, совершенное Богданом, оставалось непрочным без единства религиозного, которое одно могло связать неразрывными узами малороссийский юг и великороссийский север в одну обширную Россию посредством единства Церкви.
   Совершив великое дело соединения, Иоаким явил себя самым глубоким политиком XVII века, тем более, что светлый ум его прозревал еще далее для блага и силы России. В нем созрела обширная мысль: соединить под властию патриаршего престола всея Руси, как основанного Первозванным Апостолом, всех православных наших единоплеменников на юге Европы. Эту мысль подтвердил сербский митрополит Савва II Бранкович, приезжавший в Россию для сбора в пользу своей кафедры, разоренной междоусобиями [39]. Выехавший из Болгарии в Москву князь Ростислав Страшимирович еще более утвердил Иоакима в его намерениях: обласканный Патриархом он обещал склонить к церковному соединению не только своих единоземцев, между которыми имел много приверженцев, как единственный потомок государей болгарских [40], но даже и сербов с черногорцами и молдаван с волохами. Иоаким надеялся склонить Вселенского Патриарха к отказу от духовной власти над этими странами, как достиг той же цели относительно Малороссии; но племянник его Дубровский, посланный им в Царьград для предварительных переговоров с греческим духовенством и турецким правительством об этом деле, едва спасся от разъяренной черни, когда в Константинополе получено было известие, что в Москве подписан (26 апреля 1686 г.) наступательный и оборонительный союз с Польшею против Крыма и Турции [41]. Эта неудачная попытка завоевания Крыма, предпринятая по внушению славолюбивого князя В. Голицына, вопреки желанию Патриарха Иоакима, вопреки убедительному молению Цареградского Патриарха [42] и настояниям умного гетмана Самойловича [43] послужила препятствием к тому великому делу, которое и доныне еще не вполне совершилось: мы разумеем здесь освобождение православных славян, и в особенности многострадального народа болгарского от греческой иерархии и возвращение им права иметь своих единоплеменных архипастырей и возносить свои молитвы пред престолом Божиим на своем родном языке.

37. Царь Петр Великий.
Уничтожение патриаршества и учреждение Святейшего Синода.
Преемником просвещенного и ревностного первосвятителя Иоакима был митрополит Казанский Адриан, последний в числе десяти патриархов Московских и всея России. При выборе Патриарха высшие власти указывали на Маркелла, митрополита Псковского, — человека ученого и образованного [1]; но низшее духовенство было против Маркелла и указывало на Адриана. Царь Петр пристал к архиереям и хотел Маркелла; но царица Наталья Кирилловна с архимандритами, игуменами и низшим духовенством стояла за Адриана. Врагам Маркелла не нравилась его всесторонняя ученость, и они говорили, что ученый Патриарх будет благоприятствовать иноверцам. Враги Маркелла пересилили, и Адриан был возведен на патриаршество [2].
   Новый Патриарх крепко стоял за старые обычаи: он предавал анафеме брадобритие [3] и вооружался против употребления табака так же, как и против лжеумствований лютеранских [4]. При нем усилилось противодействие южнорусскому образованию; один несчастный случай еще более утвердил иерархов в подозрительности к западным ученым [5].
   Реакция против западного образования коснулась самих Лихудов. Они преподавали своим ученикам грамматику, пиитику, риторику, логику и физику. Все эти науки излагались ими по схоластическому, но сглаженному методу; вместо Аристотеля ученые греки выдвинули Отцов Церкви, вместо латыни — греческий язык. Но для возбуждения сомнений в их Православии теперь довольно было и того, что они с греческим языком не оставляли и латинского. Главным обвинителем их явился Иерусалимский Патриарх Досифей, который давно уже следил за успехами латинской науки в России и несколько раз писал в Москву предостережения против киевских ученых. Отправляясь в Россию, Лихуды дали ему обещание учить москвичей только по-гречески. Узнав, что они не сдержали своего обещания, Досифей (1693 г.) отправил в Москву три послания: к царям, Патриарху и самим Лихудам, в которых решительно осуждал преподавание в Академии латыни; Лихудов укорял за то, будто они не занимаются своим делом, а забавляются около физики и философии и не подготовили пока еще ни одного учителя, и грозил им отлучением. Ученых братьев отставили от академии, предоставив им преподавать итальянский язык на печатном дворе; но Досифей не был доволен и этим: он требовал, чтобы их вовсе выгнали из Москвы, обвинял их в сношениях с турецким правительством. Тогда их заточили в костромской Ипатьевский монастырь [6]. Место их в академии заняли их ученики, при которых латинский язык уже совершенно был изгнан из Академии.
   Все это происходило в начале царствования Петра, когда юный царь сначала под опекою Софии, потом под влиянием матери, далеко не свободной от предрассудков старины [7], наконец, в соправительстве со старшим братом [8] не пользовался полнотою самодержавной власти. Но освободившись от всех препон, связывавших его руки, Петр явился гениальным преобразователем своего государства.
   И прежние цари из дома Романовых предпринимали преобразования, но по характеру своей церемониальной, неподвижной дворцовой жизни и своего исключительно церковного образования они только могли писать грамоты из дворца, обличать настроения, выставлять новые письменные требования, направленные не столько на нововведения, сколько на сохранение старых обычаев при новых порядках. Новый царь явился человеком, отрешенным и от дворцового этикета, связывавшего деятельность его предшественников, и от древнего быта. Религиозного воспитания он не получил ни в правилах киевской схоластики, ни в духе великорусского древнего благочестия; отсюда готовность у него к восприятию новых понятий в религиозной сфере и светский характер его реформы. Он учился без руководителей и даже без книг, на ходу, среди потех, и прежде всего, разумеется, бросался на то, что его поражало очевидной пользой: его заняли не киевская элоквенция с диалектикой, а корабли, пушки, крепостные работы, ремесла — то, чем Европа так возвышалась над Россиею, для чего Россия толпами вызывала к себе иностранцев, несмотря на свою религиозную замкнутость; это был уже не ученик риторики, как брат его царь Феодор, а корабельный плотник, бомбардир, шкипер, человек совершенно реального направления. Это направление сблизило его с Немецкой слободой, без которой он не находил удовлетворения своей любознательности. Для его предшественников, для большинства русских людей знаться с еретиками было страшно; для Петра же, не воспитанного в старинных понятиях, этого страха не существовало, и он без всякого стеснения протянул иноземцам свою руку, как друзьям и учителям.
   Петр вырос в гонении от родных (Милославских), царевен-теток и царевен-сестер, под страшными впечатлениями стрелецких бунтов, впечатлениями вечных жалоб матери, постоянно раздражаемый указаниями окружающих на отнятую у него власть, на его заброшенность в Преображенском, на торжество нелюбимой родни. Еще в XVI веке был у нас царь, воспитанный под такими же впечатлениями; из него вышел Иоанн Грозный. Из Петра вырабатывался царь такой же грозный, с такою же ревностью к своей власти, с болезненной ненавистью к религиозному суеверию и религиозной исключительности. Но от кровожадного мучительства Иоаннова спасла его высокая задача, которую он поставил целью всей своей жизни и для которой трудился, напрягая все силы духовные и телесные, силы исполинские в сравнении с обыкновенными силами человеческими [9]. Задачей его было образовать русский народ и посредством образования довести его до возможно высшей степени политического могущества и экономического благосостояния. С давних пор и доныне против Петра слышится упрек в увлечении иноземцами, в поклонении Западу, в пренебрежении русской народностью. Ничего не может быть несправедливее этого упрека. Россия в ее идеальном виде была для Петра всем на земле; за нее он готов был жертвовать жизнью [10]. Запад же для Петра был только орудием — орудием ценным, пока цель еще не достигнута [11].
   К несчастью, еще в начале Петр встретил страшные бунты мнимых староверов, волнение невежественных масс под личиною веры и во имя древнего Православия, потом заговор на жизнь его и мятежное восстание стрельцов. На это восстание царь отвечает страшным стрелецким розыском с пытками и жестокостями, каких история не видала со времен Грозного; это был акт не правосудия, а ожесточенной ярости царя, который в это время, по словам современников, был, как лев рыкающий [12]. Страшные застенки Преображенского постоянно наполнялись новыми жертвами царского гнева; среди пыток и казней орудие крутой воли Петра — суровый князь-кесарь Ромодановский непрестанно, по собственным словам его, “кровьми омывался.” Так с самого начала Петровская реформа получила крутой и даже фанатический характер и стала вводиться насильственными и жестокими средствами.
   Но, несмотря на ненависть к суеверию, напрасно обвиняют Петра в недостатке веры. Ввиду громадности предстоящих работ Петр считал первым долгом, как для себя, так и для своих подданных “безустанный труд,” физический и умственный, ремесленный и военный. И в этой любви к труду мы видим первую черту религиозного характера Петрова. “Молись и трудись,” — говаривал он, а также: “Аще кто не хощет делати, ниже да ясть.” “Мы, — писал царь из Голландии Патриарху Адриану, — последуя слову Божию, бывшему ко праотцу Адаму, в поте лица трудимся.” “Мы, — писал царь в другой раз почти в тех же выражениях боярину Стрешневу, — по заповеди Божией к праотцу Адаму, в поте лица своего хлеб едим.” Как человек умный и много испытавший, Петр не мог не заметить, что часто самые усиленные труды ни к чему не ведут, что для успеха нужно еще что-то. Что же именно? “Благословение Божие,” — решил Петр, по крайней мере, в применении к себе. “Быть трудолюбивым и честным, — рассуждал Петр, — вот лучшая политика человека, власть имущего; приносит она, однако же, мало пользы, если не сопутствует ей благословение Божие.” Эта идея о воле Божией, всеми управляющей, о необходимости помощи Божией, Божьего благословения для успешного труда проникает всю общественную деятельность Петра и дает ей христианский оттенок. Обращение царя к Промыслу Божию оживало с особенною силою при радостных или торжественных событиях [13]. Воззвание к промыслу Божию не было чуждо Петру и при неудачах [14].
   В трудных для совести случаях, которые, впрочем, при определенности воззрений Петра, были у него очень редки, он считал для себя непременным долгом обращаться к свету закона Божия и освещать им путь свой. Таково было дело царевича Алексея. Петр призывал духовных и светских сановников принять участие в разбирательстве этого трудного для его совести дела [15].
   Нельзя сказать, чтобы религиозное сознание, внушавшее Петру во всех общественных отношениях благоговение к закону Божию, было всегда безошибочно. Строгость перевешивала в нем милосердие, и, казня преступников, Петр почти всегда забывал изречение Апостола: “И хвалится милость на суде.” В этом отношении любопытна одна сцена из эпохи стрелецких казней. Патриарх Адриан, вспомнив старинную обязанность святителя печаловаться за опальных, пришел в застенок с иконою Богоматери и молил царя о пощаде преступников. “Зачем ты здесь? — вскричал Петр. — Разве тебя зовет сюда твоя обязанность? Скорее уходи и поставь икону на свое место; знай, что я не меньше твоего чту Бога и Его Пречистую Матерь, но мой долг и истинное благочестие обязывают меня заботиться о народе и карать злодеяния, ведущие к общей погибели.” “Я думаю, — сказал далее царь, — что для Бога нет более приятной жертвы, как кровь беззаконников.” Но в другом подобном случае Петр поступил иначе: когда он приехал в Смоленск для казни стрельцов, и преступники уже были подведены к плахе, вдруг из толпы народа бросается к ногам раздраженного государя игуменья Смоленского девичьего монастыря Марфа с громким воплем о помиловании. Это неожиданное зрелище так поразило царя, что он подал знак остановить казнь, и вскоре милость восторжествовала над справедливым гневом. Петр почувствовал сладость прощения и в благодарность Марфе приказал, чтоб она требовала от него, чего пожелает, — он все готов исполнить. Тогда благочестивая старица просила построить в обители ее каменную церковь вместо деревянной, и просьба ее была исполнена [16].
   Как человек искренно верующий, Петр, естественно, должен был молиться. К внешнему богопочтению Петр относился довольно свободно. По праздникам Петр ходил в церковь, причем по живости характера любил принимать участие в Богослужении: пел на клиросе и читал Апостол, но богомольем особенным не отличался. Черты древней русской набожности: постничество, долгие земные поклоны, возжигание многих свечей пред образами, любовь к добродушным колоколам и прочее были не в духе царя. Тем не менее, были в многотрудной жизни Петра такие минуты, когда он молился с полною горячностью и искренностью. Так после страшной бури на Белом море, пристав к берегу у Пертоминского монастыря, Петр с усердною благодарственною молитвою поставил крест в память о своем чудесном спасении. Так же на полях полтавских, над могилою убитых воинов Петр, конечно, волнуемый самыми сильными и разнообразными молитвенными ощущениями, водрузил собственноручно крест с надписью: “Воины благочестивые, за благочестие кровию венчавшиеся в лето от воплощения Бога Слова 1709.” Так во время пребывания в Карлсбаде Петр часто удалялся на близлежащую гору для уединенных молитв. И доселе деревянный крест обозначает там место царской молитвы.
   Но вместе с тем Петр ввиду осмеяния суеверий и старых обычаев позволял себе грубые и кощунственные забавы [17], соблазнявшие верующих людей. Брадобритие, немецкое платье, празднование Нового года 1 января (вместо 1 сентября) и другие нововведения восстанавливали почитателей старины против царя-преобразователя. А преследуемые Петром изуверы раскольники принимали его за Антихриста.
   Патриарх Адриан сначала было резко высказался в старом духе против иноземных обычаев и нововведений, но скоро должен был замолчать; в последнее время он даже вовсе уехал из Москвы и жил безучастно в своем любимом Перервинском монастыре [18]. Патриах не мешал реформам; но Петру этого было мало, ему нужно было, чтобы Патриарх ему содействовал: безучастное положение первосвятителя было тем же отрицанием новых порядков, только безмолвным. Петр видел в Патриархе живое нравственное средоточие всех недовольных; для подтверждения такого взгляда среди тогдашних обстоятельств ему вовсе не нужно было каких-нибудь особенных фактов в поведении Адриана, достаточно было и того, что Адриан высказывался в духе недовольных прежде; теперь он замолчал, но мог заговорить опять и притом в такое время, когда противодействие Патриарха было бы всего более опасно и могло наделать еще больше хлопот, чем во времена Патриарха Никона. В октябре 1700 года Патриарх скончался, и возник трудный вопрос о назначении ему преемника. Где было найти человека, сочувствующего реформам, когда между духовными лицами трудно было выбрать даже такого Патриарха, который давал бы право надеяться на одно только безмолвие со своей стороны? Петр решился повременить с избранием Патриарха. Управление Церковью на время поручено было “местоблюстителю патриаршего престола.” С этого времени идет непрерывный ряд перемен в иерархическом строе Русской Церкви.
   Патриарший дом, домы архиерейские и монастырские дела повелено ведать боярину И. А. Мусину-Пушкину: “Сидеть на патриаршем дворе в палатах и писать монастырским приказом.” Велено переписать все монастыри, мужские и женские; сколько монахов и монахинь переписчики застанут в каких монастырях, тем и оставаться в своих монастырях неисходно. Монахи в кельях наедине не должны ничего писать, чернил и бумаги не держать, писать должны в трапезе, в определенном месте с позволения начальника, по преданию древних отцов. Ни в мужских, ни в женских монастырях нельзя было никого постричь вновь без царского указа. Эти распоряжения объяснялись целым рядом жалоб предшествовавшего времени на ослабление нравственности в монастырях и на кочевую жизнь монахов и монахинь, производящих соблазн своим поведением. Затем последовала хозяйственная реформа: в архиерейских и монастырских вотчинах велено дать новый торг на все оброчные статьи, которые отданы были на оброк до урочных лет, и если новые откупщики станут давать больше старых, то им и отдавать статьи, не дожидаясь истечения урочных лет для прежних откупщиков. Посольские старцы в вотчинах отставлены; вместо них определены приказчики из мирян. Наконец, знаменитый указ 1702 года определил назначить монашествующим определенное (весьма ограниченное) количество денег и хлеба, а затем все остатки назначены на пропитание нищих в богадельнях и в бедные монастыри, у которых нет вотчин.
   Понятно, что такие распоряжения не могли быть приятными высшему духовенству. Может быть, в этом заключалась одна из главных причин, почему Петр встречал в нем постоянное противодействие всем своим преобразованиям, особенно в духовенстве великорусском, как найболее обиженном притеснениями монастырского приказа и не имевшем достаточно средств для реформы образования. В этом сопротивлении видам Петра оказывались виновными не только священники и монахи, но даже и архиереи [19]. Большая часть иерархов великорусского происхождения подражала безмолвию Патриарха; и только весьма немногие выражали делами свое сочувствие Петру, такие, как Афанасий Холмогорский и Тихон Казанский. Первый был лично известен царю своим образованием и ласковым обращением с иностранцами, которые приезжали к архангельскому порту; последний доставлял значительные пожертвования на содержание войска.
   В особенности пользовались уважением царя Петра два современных ему святителя: Иов, митрополит новгородский, и святой Митрофан, первый епископ Воронежский.
   Иов, постриженник и впоследствии архимандрит Сергиевой Лавры, митрополит Новгородский с 1697 года, завел в своей епархии училища для образования достойных священников. Главными сотрудниками его в этом деле были греки, братья Иоанникий и Софроний Лихуды, заточенные, как мы уже видели, в костромской Ипатьевский монастырь, Иов выпросил их у царя Петра и с помощью их в 1706 году учредил при доме своем два училища: греко-латинское и словенское. Для них он построил подле своего архиерейского дома обширное двухэтажное здание, до сих пор известное под именем “Лихудиевского училища.” В шесть лет они довели своих учеников до риторики и логики, обучив их сверх того греческому и латинскому языкам. Чрез учеников, получивших образование в этих училищах, митрополит завел потом до четырнадцати русских школ по уездным городам и монастырям обширной своей епархии.
   Кроме занятий по училищу, Лихуды трудились над сочинениями и переводами книг с греческого и латинского на русский язык. Для пособия им митрополит Иов вызвал из Москвы некоторых прежних учеников их (иеродиакона Кариона Истомина, Николая Семенова и других) и таким образом учредил при своем доме “Общество переводчиков” [20]. Кроме этих учреждений, клонившихся к распространению отечественного просвещения, митрополит Иов достопамятен еще другими заботами, делающими честь его человеколюбию. Он в 1706 году на иждивение своих вотчинных доходов завел в Новгороде три больницы, странноприимницу и дом для незаконнорожденных и подкидышей. Этот воспитательный дом был устроен в приписанном к архиерейской кафедре упраздненном монастыре Колмове на берегу Волхова, близ Новгорода. Иов живал здесь летом и сам наблюдал за своими “найденышками.” Государь, узнав об этих человеколюбивых учреждениях, в 1712 и 1713 годах повелел на содержание их приписать к Новгородскому архиерейскому дому половину монастырских вотчин в Олонецком уезде и Галилейскую пустынь в Новгородском уезде в Деревской пятине, бывшую до того времени за Воскресенским монастырем; в 1714 году обратил в воспитательный дом для приема несчастнорожденных и всяких младенцев богадельню сестры своей, царевны Наталии [21]. Достигнув глубокой старости, Иов несколько раз просился на покой в Троицкий монастырь, в котором принял пострижение, или в Колмов, где завел воспитательный дом для подкинутых младенцев; но государь удерживал полезного деятеля на его месте. Досточтимый святитель скончался 3 февраля 1716 года [22].
   Святой Митрофан знаменит не школьною ученостью, но святостью жизни и содействием Петру в усердном радении о благе родной земли.
   Михаил (мирское имя святого Митрофана) происходил из духовного звания и провел большую часть жизни в быту семейном. Овдовев [23], он на 40-м году постригся в Золотниковской обители, недалеко от Суздаля. Там же и после в Макарьевом Унженском монастыре был он настоятелем.
   В 1682 году, когда нужно было избрать первого епископа Воронежского, царь Феодор, благоговевший перед преподобным Макарием, избрал “ученика и наместника его игумена Митрофана, мужа истинно праведного и святого,” как говорит современная монастырская записка [24]. Новые епархии, в том числе и Воронежская, открыты были тогда с тою целью, чтобы ближайший надзор святителей мог вовремя заметить замыслы лжеучителей и принять меры для противодействия расколу. Митрофан был посвящен в епископа Воронежского 2 апреля 1682 года Патриархом Иоакимом с 16 архипастырями. Здесь же, в Москве, пришлось ему убедиться в значении раскола для Церкви и государства: он был свидетелем кровавого неистовства стрельцов против ненавистных им бояр и буйства Никиты Пустосвята с его шайкой в Грановитой палате. Нельзя было не удержать до гроба в душе этих страшных сцен. И святитель Митрофан до гроба был столько же твердым обличителем своеволий раскола, сколько ревностным попечителем о благе государственном.
   Проникнутый духом учения Христова, святитель был искренним чтителем власти царской и усердным попечителем о благе православного царства. Царь Петр Великий готовился тогда к войне с мусульманским царством и для осады Азова с моря строил на воронежской верфи корабли разных размеров. Святитель Божий старался помогать царю и молитвою, и словом увещания. Он объяснял при каждом случае, как благодетельны намерения государя для Церкви и отечества, столько лет страждущих от дикого магометанства. Когда же строительство кораблей встретило затруднение, вопреки стараниям царя, из-за недостатка денег, святитель поспешил отвратить это препятствие. Собрав все деньги, какие были у него при кафедре, он принес их государю и сказал: “Всякий сын отечества должен от своего достатка помогать нужде государственной; прими же, государь, от моих издержек оставшиеся деньги и употреби их против неверных.” Тронутый Петр принял это пособие из рук святителя, как залог благоволения Божия к его предприятию. И в последующее время святой Митрофан жертвовал достояние свое на нужды государства. Во время шведской войны расходы военные истощали казну до крайности. В 1700 году святой Митрофан послал от себя 4000 рублей на остановившееся строительство кораблей в Воронежском адмиралтействе. В следующем году он пожертвовал 3000 рублей на жалованье воинам.
   Со своей стороны, царь-преобразователь глубоко чтил и любил святого Митрофана: не уступая никогда никому и ни для чего из своих нововведений, он сделал однажды уступку только ради святителя Воронежского по следующему случаю: человек Божий, благоговея к помазаннику Божию, твердо хранил в душе, что святая воля Божия выше всего и что спасение душ христианских, врученных сею волею христианскому пастырю, должно быть предметом ревности пастырской, и не боялся говорить правду царю ввиду опасности грозного царского гнева. Петр проживал по нескольку недель в Воронеже для надзора за постройкою военного флота. Вблизи адмиралтейства стоял дворец его. По обычаю иноземному, здание царское было украшено изваяниями языческих богов. Раз царь пригласил к себе святителя. Старец перешел уже мост и вступил на остров реки Воронеж, где находилось адмиралтейство, как взор его встретил изваяния языческие у ворот дворца. Целомудренный взор святителя оскорбился, и благоговение его к христианству, заменяемому здесь памятниками язычества, возмутилось. Святитель не пошел далее, а воротился в свои кельи. Государь, которому сказали, что архиерей был у дворца и ушел, оскорбился поступком архипастыря и послал опять звать его к себе. Святитель отвечал посланному: “Пока государь не повелит низвергнуть идолов, которые соблазняют народ, не могу явиться во дворец пред царские очи.” Услышав столь решительный ответ, Петр пришел в негодование. “Как смеет он не слушаться царской власти?” — говорил гневный Петр. Царь послал сказать, что, если не явится сейчас же, как преступник царской воли подвергнется казни. “Жизнь моя во власти царя, — отвечал святитель посланному, — но для меня лучше умереть, чем нарушить долг святительского сана моего. Лучше умереть, чем присутствием своим или боязливым молчанием одобрять язычество. Неприлично государю православному ставить языческие болваны и тем соблазнять простые сердца народа.” Гнев Петра между тем несколько остыл, и, когда передали ему слова святителя, он терпеливо выслушал их. Со своей стороны святой Митрофан, хорошо зная строгость Петра, спешил приготовить душу свою к вечности. Он распорядился, чтобы благовестили к всенощному бдению в большой колокол. Государь, услышав благовест, спросил: “Что за праздник завтра?” Ему отвечали, что нет никакого. Он послал спросить о причине благовеста к архиерею. Святитель отвечал посланному: “Мне, как преступнику, словом царским назначена смерть; готовясь к смерти, хочу я совершить соборное моление с церковью о прощении грехов моих, чтобы Господь явил надо мною милость Свою.” Петр изумился решимости святителя умереть по ревности к делу Божию. Он немедленно послал успокоить его милостивым словом своим и просил не тревожить народ необычайным звоном. Затем немедля велел снять статуи, оскорбившие пастыря. Услышав о последнем, святитель на другой день пришел к царю и смиренно благодарил его за уничтожение изваяний, соблазнительных для народа. Так пастырь Божий совершил исповеднический подвиг. Государь увидел по этому опыту величие духа в святителе и еще более, чем прежде, стал уважать его. Святитель Митрофан и во всякое другое время близко к душе держал мысль о смерти. Доказательством тому служит синодик его, в котором видим, как любвеобильное сердце святителя обнимало и овец паствы своей, и людей, верно служивших отчизне православной [25]. Дом его был отдыхом для всех утомленных жизнью, в нем находили помощь себе все бедные, вдовы и сирые. Он был прост в обхождении: к нему открыт был доступ для каждого: богатого и бедного, знатного и безызвестного.
   Двадцать лет святой Митрофан управлял воронежскою паствою, достиг глубокой старости и мирно преставился 23 ноября 1703 года [26]. По воле Божией, случилось, что в тот самый день прибыл в Воронеж государь. По обычаю своему, поспешил он посетить доброго архипастыря, но уже застал его при последнем издыхании; царь поцеловал его руку и остался ждать кончины, которая не замедлила. Государь сам закрыл глаза его и велел приготовить все нужное для погребения почетного. Когда священники подошли, чтобы поднять тело для выноса, государь, обратясь к чинам мирским, сказал: “Нам стыдно будет, если не засвидетельствуем признательности нашей сему благодетельному пастырю отданием последней почести; мы сами вынесем тело его.” И с этими словами государь поднял гроб святителя и со старшими военачальниками понес в собор; потом сам же нес тело в усыпальницу и опустил в могилу. “Не осталось у меня такого святого старца, — буди ему вечная память!” — сказал царь благодарный [27].
   Между архипастырями своего времени, воспитанными среди старого, немногосложного быта, где важнейшим церковным вопросом была забота о благолепии обрядов и о строгой дисциплине церковной, Петр нашел слишком мало святителей, подобных Иову и Митрофану, и встретил слишком мало сочувствия и содействия своим предначертаниям, а потому, естественно, должен был обратить взор на духовенство южной России, как на более просвещенное и более способное к тем реформам, которые казались ему необходимыми. Недоверие к Православию киевских ученых, сильно укоренившееся в Москве, и обличения восточных патриархов [28] не могли задержать исполнения твердой воли царя. Еще при жизни Патриарха Адриана Петр положил начало поставлению архиереев из малороссов — воспитанников киевских, и первый выбор пал на того, кому впоследствии вверено было управление всею Русскою Церковью по кончине последнего Патриарха.
   Стефан (в миру Симеон) Яворский родился в Волынском местечке Яворове. Родители его, принадлежавшие к дворянскому сословию, как и все дворяне тогдашнего времени, обращали на себя особенное внимание папистов и униатов. От их злобных преследований Яворские принуждены были покинуть родину, удалились в Малороссию и поселились со всем своим семейством в Нежине. Юный Симеон с детских лет показывал необыкновенные способности и склонность к наукам. Но так как в Нежине в то время не было никакого училища, то родители поручили его воспитание Варлааму Ясинскому, бывшему тогда иеромонахом и проповедником в Киево-Печерской Лавре. Когда в звании ректора и восстановителя Киево-Могилянской коллегии Ясинский перешел игуменом в Братский монастырь, то взял с собою Яворского и определил его во вновь открытые школы, имея сам непосредственное над ним наблюдение. Дорожа счастливыми способностями своего воспитанника, Ясинский независимо от школьных уроков сам преподавал ему поэзию и риторику, читал и объяснял ему латинских авторов, искренно радуясь понятливости и успехам своего юного питомца, и, наконец, отправил его в галицкие и польские училища, славившиеся тогда отличными наставниками-иезуитами [29]. Возвратившись оттуда со званием “учителя словесных наук и философии и полного богослова” [30], Яворский посвятил труды свои на служение родному училищу. Постриженный в Киевской Лавре в 1690 году, учитель, проповедник, игумен Киево-Николаевского пустынного монастыря, он был прислан (в начале 1700 года) от благодетеля своего Варлаама Ясинского (тогда уже митрополита Киевского) в Москву, с просьбою к Патриарху Адриану о посвящении его на вновь учрежденную Южно-Переяславскую епархию. Выслушав слово [31], произнесенное Стефаном над гробом боярина Шеина, Петр захотел видеть проповедника на одной из ближайших к Москве епархий. Несмотря на то, что в Москве приняли Стефана неласково, осыпали его бранью и клеветами и даже сам Стефан упорно отказывался от архиерейства [32], царь повелел Патриарху Адриану посвятить Киевского игумена прямо в сан митрополита Рязанского, а по кончине Патриарха назначить его “екзархом святейшего патриаршего престола, блюстителем и администратором.”
   Одним из главных дел Стефана в новом его звании была борьба с расколом и протестантством. Он застал в Москве рассеваемое раскольниками мнение, будто бы близко пришествие антихриста, что Москва — Вавилон, а жители ее — вавилоняне, слуги антихристовы и сыны погибели. Главнейшим поводом к распространению этих слухов были преобразования Петра, дурно понятые невеждами. Они брались за вычисления, назначали день и час, когда Христос придет на суд, и сообразно с таким вычислением рыли могилы, делали гробы, закутывались в саваны и ложились ожидать Христа. Яворский решился обличить и образумить грубых лжеучителей и для этого написал сочинение, в котором, обличив суеверные мнения раскольников, показал на основании Священного Писания истинные знамения пришествия антихристова.
   В то время была открыта в Москве секта самых исступленных кальвинистов. Стрелецкий полковой лекарь Димитрий Евдокимов Тверитинов-Дерюшкин, живя при одном неправославном враче и набравшись от него кальвинских мыслей, начал рассеивать дерзкие хулы на святые иконы, крест, мощи, Евхаристию, призывание святых, поминовение усопших, литургию, посты, значение добрых дел и другие предания Православной Церкви. Эта зараза распространилась между стрельцами и мастеровыми. Цирюльник Фома Иванов дошел до такой дерзости, что публично произносил в Чудове монастыре хулу на святого Алексия-митрополита и разрубил ножом его икону. Стефан немедленно приступил сначала к тайному расследованию относительно этого общества и, нашедши главных виновников, в 1714 году предал нераскаянных анафеме, а Фома Иванов подвергнут был смертной казни по суду гражданскому [33]. Чтобы навсегда предохранить некрепких верою от подобных заблуждений, Яворский написал знаменитое свое сочинение “Камень Веры,” которое, впрочем, не было напечатано при жизни автора.
   Митрополит Стефан Яворский был одним из знаменитейших ревнителей Православия. Смелый, благородный и откровенный, он говорил правду самому Петру, окруженному протестантами. Это не мешало, однако ж правдолюбивому монарху уважать святителя; за то иностранцы-лютеране смотрели на митрополита, как на непримиримого и опасного своего врага. И не они одни, но и все враги Церкви православной боялись сильных, прямых и непобедимых его обличений. По его внушению царь в 1719 году издал указ не иначе дозволять брак лютеранина с православным лицом, как под условием воспитания детей в Православии.
   Другой, современный Стефану, великий святитель и искренний друг последнего от юности, был святитель Димитрий, митрополит Ростовский.
   Невдалеке от Киева, в городке Макарове, у малороссийского сотника Саввы Григорьевича Туптало в 1651 году родился сын, нареченный при крещении Даниилом. Воспитанный с младенчества благочестивыми родителями в страхе Божием юный Даниил был отдан в Киево-Могилянскую коллегию и начал проходить по порядку классы, только что открытые Иоанникием Галятовским [34]. Томимый жаждою знаний он быстро окончил учение в начальных школах и в цвете юношеских лет достиг классов поэзии и риторики. Здесь-то раскрылся перед ним тот рудник слова, который потом разработал он сам своим гениальным умом. Под руководством знаменитого полемического богослова Галятовского Туптало изучил те приемы и обороты речи, которые невольно поражают в его поучениях и беседах самого обыкновенного читателя; у него занял он ту энергию и непобедимую силу убеждения, которые проявились впоследствии в борьбе его с раскольниками. И потому благодарить надо Провидение, что оно допустило будущего святителя слушать уроки в киевской коллегии. К сожалению, он не пошел далее риторики, ибо кроме того, что других классов не было тогда в коллегии, даже сама она в то время едва не подверглась полному разрушению.
   Окончив учение в коллегии, семнадцатилетний юноша не захотел оставаться в миру и, испросив у своих родителей благословение вступить в монашество, 9 июля 1668 года в Киево-Кирилловском монастыре Даниил принял иноческое пострижение и прославленное им потом имя Димитрия. Следуя таким образом вышнему призванию, юный инок весь погрузился в подвижничество: строгое уединение и богомыслие, отречение от всего, что имеет мир в себе привлекательного, необыкновенная кротость, смирение и послушание, неутомимое усердие к Церкви Божией и непрестанная молитва отличали его даже между старейшими братиями обители. Такой светильник не мог долго оставаться под спудом. Через шесть лет после этого блюститель киевской митрополии архиепископ Лазарь Баранович вызвал его в Чернигов, облек в сан иеромонаха и определил проповедником при соборе. Два года проповеднического служения в Чернигове столь прославили молодого витию, что имя его сделалось известным не только в Малороссии, но и в Польше и Литве. Упрошенный братиею Слуцкого православного монастыря, он целый год проповедывал там слово Божие. Многие обители предлагали святому Димитрию принять начальство над ними, но он уклонялся от этих приглашений и продолжал жить в Слуцке, не имея сил расстаться с любимцем души своей Иоанном Скочкевичем, строителем того монастыря. Лазарь Баранович и гетман Самойлович упрашивали его воротиться в Малороссию, и святой Димитрий, дождавшись кончины своего друга и почтив память его надгробным словом, в 1679 году прибыл на родину. Гетман принял его весьма милостиво и благодетельствовал ему; но добродетельный и смиренный инок не захотел употреблять в свою пользу расположение сильного человека и удалился в Батуринский Николаевский монастырь, где усугубил свое подвижничество, проводя время в посте, молитвах, чтении Священного Писания и проповедании слова Божия. Вскоре братия Киево-Кирилловского монастыря обратилась к святому Димитрию с убедительнейшими просьбами о принятии начальства над ними, извещая, что они единогласно избрали его своим игуменом. Они просили и гетмана ходатайствовать о том же; но святой Димитрий отправил представителя их с благодарственным письмом; убеждения Самойловича также не подействовали. Через год после того явились к нему два старца Максаковской Преображенской обители с предложением игуменства. Долго отговаривался святой Димитрий; наконец, неотступные просьбы преодолели его глубокое смирение потому более, что Максаковский монастырь по своему уединенному местоположению соответствовал строгой отшельнической его жизни. Не долго, однако ж, он управлял этою обителью: 1 марта 1682 года его перевели в том же звании в Батуринский Крупницкий монастырь; но и здесь начальствовал он с небольшим полтора года и потом сам отказался от настоятельства и возобновил строгую келейную жизнь в том же монастыре. Так будущий великий святитель готовился в тиши уединения к будущим великим подвигам!
   В 1684 году архимандрит Киево-Печерский Варлаам Ясинский вызвал святого Димитрия в Лавру и предложил ему собрать и исправить “Жития святых.” Огромный труд устрашил Димитрия; но убеждения архимандрита и соборных старцев вынудили его согласие, и он приступил к занятиям. Действительно, работы было много; попытки предшественников Димитрия в этом деле были далеко несовершенны, руководствоваться ими и думать было нечего, следовало начинать сначала. Димитрий обложил себя книгами Матафраста, писателями восточной и западной Церкви, греческими историками и жизнеописаниями святых, собранными Макарием, митрополитом Московским, под названием Четьих-Миней. Два года провел святой Димитрий в Киеве-Печерской Лавре, весь преданный своему занятию [35]; а в 1686 году, подвигнутый неотступными убеждениями гетмана Самойловича и батуринского духовенства, снова принял начальство над Крупницким монастырем. Здесь он докончил первую четверть своих Четьи-Миней, содержащую в себе жизнеописания святых, память которых празднует православная Церковь в сентябре, октябре и ноябре месяцах. Труд этот, рассмотренный и одобренный архимандритом Варлаамом Ясинским и всем лаврским собором, немедленно был напечатан в Печерской типографии и в 1689 году представлен царскому двору. Патриарх Иоаким разгневался было, что книга напечатана без его рассмотрения, но, сделав замечание митрополиту Варлааму, одобрил благочестивое усердие сочинителя [36].
   В том же году гетман Мазепа, питая уважение к Димитрию и желая представить его ко двору, взял его с собою в Москву, где он и пробыл около двух с половиною месяцев; при чем представился царю Иоанну Алексеевичу и царевне Софии Алексеевне, а также и царю Петру Алексеевичу в Троицком монастыре. В Москве Димитрий часто посещал Патриарха Иоакима, который, продолжая одобрять его занятия, благословил его иконою. Возвратившись из Москвы, святой Димитрий еще с большею ревностью принялся за работу. Чтоб не иметь никакого развлечения, он построил для себя в своем Батуринском монастыре [37] особую келью, которую в записках своих называет “скитом” [38], и, отказавшись от управления вверенною ему обителью, совершенно заключил себя в своем ските и в 1693 году окончил вторую четверть своего творения, в которой поместил жизнеописания святых, празднуемых в декабре, январе и феврале месяцах. В следующем году святой Димитрий был переведен игуменом в Глуховский Петропавловский монастырь, где также продолжал многополезные свои занятия. Через три года потом он был перемещен в звании настоятеля в Киево-Кирилловский монастырь, куда двадцать девять лет перед сим вступил бельцом, а вышел оттуда уже иноком. Здесь, однако ж, святой Димитрий начальствовал недолго, ибо того же года наименован архимандритом Черниговского Успенского Елецкого монастыря, а в 1699 году переведен был в Новгород-Северскую Спасскую обитель. Тут он окончил и третью четверть своих Миней: март, апрель и май месяцы. Последняя четверть была довершена святым Димитрием в 1705 году уже в Ростове. Таким образом, с лишком двадцать лет трудился святитель над этим образцовым сочинением, которое и в свое время имело, и доныне сохранило духовновоспитательное влияние на православный русский народ. Святой Димитрий желал дать благочестию чтение и приятное, и полезное и предоставить лучшее для всех сословий общества. Красноречие жизнеописателя — живое и увлекательное, язык — образец славянской чистоты и изящества.
   В том же 1700 году, когда Стефан Яворский был неволею поставлен в митрополиты Рязанские, Петр поручил Киевскому митрополиту Варлааму Ясинскому “поискать из архимандритов и игуменов или других иноков доброго и ученого и благонепорочного жития, которому бы в Тобольску быть митрополитом и мог бы Божиею милостью исподволь в Китае и в Сибири в слепоте идолослужения и других невежествах закоснелых человек приводить в познание и служение и поклонение истинного живого Бога.” По этому требованию был прислан Димитрий и весною 1701 года посвящен в митрополиты Сибирские; но и это назначение было против его воли и Димитрий заболел с горя; он чувствовал, что здоровье его не могло бороться с суровым климатом Сибири, да и труд, на который он положил все свои силы, остался бы неоконченным. Посему царь Петр, посетив его, больного, позволил ему остаться в Москве для проповеди слова Божия, и святитель проповедывал здесь около года. В 1702 году определен он был на кафедру Ростовскую.
   Ревностный святитель нашел свою епархию в печальном положении, в каком находились тогда почти все епархии великороссийские и из которого хотел извлечь их Петр посредством образованных архиереев. Духовенство было невежественным, учить своих духовных детей не могло, и духовные дети тем легче увлекались проповедью какого-нибудь раскольничьего старца, который кричал против духовенства, отступившего от правой старой веры [39]. Грустно и больно было образованному и ученому сыну юго-западной Руси встретить такое невежество в новой своей пастве; св. Димитрий решился просветить и исправить для начала церковных учителей и для этого написал и разослал им два окружных наказа с изъяснением их обязанностей, как по отношению к самим себе, так и к вверенной им пастве. А дабы на будущее время приготовить для Церкви способнейших священнослужителей, он основал в Ростове семинарию и, разделив ее на три класса, сам надзирал за ходом учения, а иногда, за неимением учителей, сам обучал детей. Кроме этого способнейшим из воспитанников он толковал в свободное время Священное Писание, желая восполнить этим недостаток богословского класса [40].
   Но святому Димитрию предлежал еще другой, важнейший подвиг в Ростовской пастве. Там было в то время множество раскольников, главные учителя которых, укрываясь в брынских лесах, чрез потаенных своих проповедников всюду рассеивали свое зловредное учение. Крайне прискорбно это было просвещенному защитнику веры Христовой. Он решился объезжать по нескольку раз свою епархию и проживал в Ярославле немалое время для того, чтобы словом обличать закостенелое невежество отступников Церкви православной. Однажды при выходе из храма нечаянно спросили его незнакомые ему чтители брады: “Нам велят брить бороды, а мы готовы положить и головы свои за бороду. Как повелишь нам, владыко?” Святитель, вовсе не ожидая подобного вопроса, нашелся, однако, дать ответ и верный и остроумный: “Как вы думаете, — сказал святитель, — отрастет ли голова, если у вас снимут ее?” — “Нет,” — отвечали те. “А брада?” — “Брада отрастет.” — “Пусть же вам отрежут бороду, дождетесь другой.” После того святитель узнал, что в пастве его много людей, которые сомневаются в спасении души из-за того, что по указу царя обрили бороду, думая, что вместе с тем лишились образа Божия. Святитель в 1705 году разослал по епархии сочинение “Об образе Божии и подобии в человеце.” А царь Петр повелел как можно чаще печатать это сочинение. Между тем святитель готовил обширное сочинение “Розыск о брынской вере,” сочинение превосходное в том отношении, что раскрывает самый дух раскола, показывая в нем недостаток евангельского смысла и любви. В первой части он оканчивает исследование тою мыслью, что вера раскольников не права, а во второй — тем, что учение их душевредно; в третьей же — тем, что дела их не богоугодны. Ненависть, возбужденная в раскольниках всех толков этим сочинением к угоднику Божию, лучше всего свидетельствует о том, как сильно и неприязненно им было оружие слова Димитрия. Перед очами всего мира стали они с своей верой неправою, своим вредным учением и с делами, приводящими в ужас и омерзение всякого испытателя судеб человечества [41].
   Из ученых сочинений святителя Ростовского особенно замечательна “Летопись,” названная самим сочинителем по скромности “келейною,” т. е. написанною для домашнего употребления; но из собственного письма святого Димитрия к другу его Стефану Яворскому открывается и другая, важнейшая цель этого сочинения. “В нашей Малороссийской стране трудно найти Библию славянскую..., и редко кто знает порядок историй библейских... И для того хотел вкратце библейскую историю преподать таковым для ведания.” Особенно любопытно здесь его исследование “О несогласном летосчислении.” Вообще, летопись эта была бы единственною в нашей литературе, если б была окончена; но, к сожалению, святой Димитрий успел довести ее только до 3600 года от сотворения мира.
   Такие многочисленные и разнообразные занятия, увеличивавшиеся с году на год, по мере возвышения святого Димитрия по степеням церковной иерархии нимало не погасили в нем проповеднического жара. Будучи уже митрополитом, он все оставался тем же ревностным возвестителем слова Божия, каким был и в ту пору, когда едва лишь переступил границу юношеского возраста, каким являлся и в Киеве, и в Чернигове, и во всех монастырях, куда приводим был ко благу святой Церкви вышним Промыслом. В сане иерарха он редко совершал литургию без слова поучительного. Проповедуемые им истины христианства, так сродные его уму, были жизнью его сердца и от того, изливаясь прямо из души, являлись всегда живыми, действенными; и не в тесных пределах школьной риторики, не в напыщенных формах классического ораторства того времени изрекал он высокие догматы и святые правила жизни христианской, а в простой беседе отца с детьми, учителя с учениками. Искусно пользуясь всем, что имеет в себе наука, святой Димитрий при необыкновенной силе выражений и живости оборотов умел держать в постоянном напряжении внимание слушателя, не позволяя ему ни на одну минуту скучать сухим изложением догматических или нравственных истин. Самый тон обличения у него не грозный и потрясающий, а тихий, отечески-укорительный, выражающийся иногда в повествовании несколько сатирическом. И доселе вся православная Россия питается вдохновенными беседами святителя Ростовского [42].
   Но дух бодр, а плоть немощна. Изнемогая в силах, святой Димитрий все еще не прекращал своих занятий и за два дня до своей кончины (26 октября 1709 г.), больной и расслабленный, едва совершил Божественную Литургию. На другой день он позвал к себе певчих и заставил их петь им же самим сочиненные духовные песни. Что происходило тогда в душе праведника, тихо волнуемой воспоминаниями, порождаемыми этой мелодией, которую сложил он в первой поре свежести и крепости сил!.. 28 октября служители, взошедшие в келью митрополита, увидели его стоящим на коленях и уже предавшим дух свой Богу. Так скончался праведник на 59-м году от рождения!
   Тело святителя оставалось непогребенным до прибытия друга его Стефана Яворского [43], который вторично отпел его 25 ноября и предал земле в Иаковлевском монастыре, в юго-западном углу Зачатейской церкви, по желанию почившего [44].
   Оставшаяся многочисленная библиотека его отослана тогда же в Москву в патриаршую библиотеку, а черновые его рукописи положены, согласно завещанию, в гроб вместо возглавия и подстилки. Кроме библиотеки, не найдено никакого имения, потому что он, кроме книг, ничего не собирал, а все раздавал бедным, нуждающимся, больным и сирым, не оставив себе ничего даже на погребение [45].
   Мы видели, что слабость здоровья и труды в составлении Четиих-Миней отвлекли святого Димитрия от апостольского подвига в пустынях Сибири. Промысл Божий предназначил этот подвиг другому неутомимому и ревностному труженику: имя просветителя Сибири принадлежит преимущественно блаженному митрополиту Филофею, в схиме Феодору.
   Филофей Лещинский родился в 1650 году и по выходе из киевской коллегии женился и был священником; но лишившись супруги, принял монашество и в скором времени произведен в наместники Братского монастыря. Местоблюститель патриаршего престола Стефан Яворский, соученик Лещинского, имел счастье в непродолжительном времени, согласно державной воле Петра I, рукоположить Филофея в сан митрополита Сибирского и Тобольского, на место святителя Димитрия, перемещенного в Ростов. При самом посвящении он получил послушание трудиться на распространении христианства между разными язычниками Сибири в духе евангельском; личная ревность и внутреннее призвание еще более требовали того же от Филофея. Помощниками святому делу были взятые им из Киева ученые иноки и благочестивые молодые люди. Филофей, как видно, глубоко сожалел о потере восточной Даурии, уступленной Китаю в 1689 году. Он отправил миссионеров к пограничным сибирским монголам и старался обратить к святой вере самого калмыцкого кутухту (первосвященника), который столь уважал его, что не усомнился в грамотах своих называть святителя “Великим ламою” и “над ламами ламою.” Святитель Филофей простирал ревность свою и на Пекин [46]; узнав, что некоторые из пекинских поселенцев под тяжестью языческого мрака начинают ослабевать в святой вере, он послал в Пекин (в 1711 г.) обличительную грамоту и успел поддержать слабых в любви ко Христу. Одушевленный наставлениями его купец Осколков в 1713 году просил маньчжурскую Палату внешних сношений о дозволении присылать в Пекин русских священников. Хотя пред тем такая же просьба русского правительства была отвергнута, но Осколкову дело удалось. Император дозволил прибыть русской миссии. И в 1711 году отправлены были из Тобольска архимандрит Иларион Лежайский, иеромонах Лаврентий и иеродиакон Филимон с причетниками. В 1715 году они приняты были в Пекине с большим вниманием; император велел отвесть им квартиры и выдавать содержание; они служили в той же каменной церкви, которая устроена была для русской роты, и их труды не оставались без пользы для русских и для китайцев [47]. Заболев тяжкою болезнью, неутомимый труженик отказался от кафедры и принял схиму в Тюменском монастыре с именем Феодора; ревность его к распространению веры получила тогда еще большую свободу. Сибирский воевода, князь Гагарин, предложил ему внешние пособия для проповеди; Феодор отправился с несколькими священниками вниз по Иртышу к остякам. Первый год службы вере принес немного и видимых плодов: после долгих убеждений Феодор успел склонить в Самаре народ к тому, что они сами сожгли идола своего; то же сделано в шорванских юртах, но тамошнее смятение едва можно было успокоить убеждениями в бессилии не умевшего защитить себя идола. В Конди крещены были некоторые отцы семейств. В 1713 году Феодор во второй раз поплыл по Иртышу. В алтынских юртах слово веры одержало победу над самыми закоренелыми идолослужителями. Феодор крестил 3500 человек, в том числе жен и детей прежде крещенных остяков. В следующем году отправился он из Тюмени в Пелым и крестил 400 вогулов, а миссионер-помощник его еще 300. В Березове, по устроению Промысла Божия, собрались Остяки из дальних кочевьев. Феодор крестил их и оставил им священника. В 1715 году он плавал вниз по Конде и в здешних остяках встретил упорное сопротивление, даже покушение на жизнь его. Но надежда на Господа, искренность убеждения и чистота души, одушевлявшие богоугодного старца, одержали победу над упорным заблуждением. В том же году он снова был вызван в митрополию продолжать заботу о распространении веры. В 1716 году посланные им миссионеры обратили чулымских татар и более половины кистимцев, живших на реке Тома. В 1718 и 1719 годах святитель, несмотря на дряхлость лет, опять сам путешествовал с проповедью святой веры, был в Иркутске и оттуда — дважды за Байкалом, плавал по рекам Ангаре, Тунгуске и Кеши. Феодор был отцом обращенных им, доставлял им пособия жизни, свободу от подушного оклада и рабства.
   Апостольскими своими подвигами он успел обрести для Христа до 40000 остяков, вогулов, татар, тунгусов и других инородцев и поставил для них 37 церквей.
   Удалясь в Троицкую тюменскую обитель, он провел пять лет в труженичестве и молитвенных подвигах. Добрый пастырь, не щадивший себя для паствы своей, скончался 31 мая 1726 года, завещав похоронить себя у самого входа в храм Троицкий, дабы, по его собственному выражению, “мимоходящие попирали прах его ногами” [48].
   В первые годы служения митрополита Филофея открыта была епархия Иркутская, — викарная сибирской митрополии, где прежде того были уже обители иноков — ревнителей веры [49]. Первым епископом Иркутским был Варлаам Косовский, из воспитанников киевских. По перемещении его в Тверь на место его, несколько лет остававшееся праздным, поступил святой Иннокентий, уроженец малороссийский, из древней дворянской фамилии Кульчицких. По окончании полного курса наук в Киевской академии он был пострижен в монашество в Печерской Лавре и отправлен вместе с другими в Москву в должности учителя в тамошнюю Славяно-греко-латинскую Академию. Четыре года нес он училищную службу и, достигнув звания префекта, был переведен в Петербург в Александро-Невскую Лавру, где вскоре занял должность наместника. Когда Петр I вознамерился учредить в Китае епископию наравне с римско-католическою миссией, Иннокентий 5 марта 1721 года хиротонисан был в сан епископа и отправлен к посланнику Измайлову в Пекин на место бывшего там архимандрита. О прибытии его послана была к китайскому правительству предуведомительная грамота. К несчастью, она не застала уже в Пекине Измайлова, пользовавшегося большим уважением Богдыхана, и по интригам миссионеров-иезуитов была возвращена селенгинскому начальнику с таким изъяснением, что “по указу богдыханскому, господина Иннокентия Кульчицкого в Пекин пропускать не велено, от того что от сибирского губернатора никакого об нем письма нет и знаку печати, каковые даны Измайлову, не приложено.” Иннокентию повелено было до времени оставаться в Селенгинске, где он и пробыл до 1725 года, а затем, по указу Синода, выехал в Иркутск на житье в тамошнем Вознесенском монастыре; два года спустя он назначен был викарием Тобольского митрополита в Иркутске с подчинением ему Вознесенского монастыря; и таким образом уроженец юга поставлен был Промыслом благовестить Евангелие сынам суровой Сибири. Высшее помазание, щедро излиянное в душу и сердце угодника Божия, не прошло тщетно: полудикие обитатели дальнего севера убеждались вдохновенною его проповедью и толпами стекались к купели крещения. Чтоб упрочить дело обращения идолопоклонников, Иннокентий открыл при Вознесенском монастыре училище для детей всякого звания, где преподавали им русский букварь, чтение и пение, толковали заповеди, учили читать, писать и переводить по-монгольски; но с кончиною святителя эта школа пришла в упадок и совсем уничтожилась. Святой Иннокентий мирно кончил благочестивую жизнь свою 26 ноября 1731 года и в простой монашеской мантии погребен был в склепе под соборною церковью Вознесенского монастыря [50].
   Таковы были святители, избранные Великим Петром на служение Церкви Православной в трудную эпоху преобразования России! Нам остается сказать еще несколько слов об одном, в высшей степени даровитом ученом монахе, который сделался ближайшим и усерднейшим сотрудником Царя-преобразователя и по кончине его стал во главе церковного управления.
   Феофан Прокопович родился в 1681 году. Он был сыном киевского мещанина и при крещении наречен Елеазаром. В детстве лишившись родителя, он поступил на воспитание к родному своему дяде иеромонаху Феофану Прокоповичу, бывшему тогда ректором коллегии. Елеазару было всего три года; но с каждым месяцем появлялись в нем новые отблески того могучего ума и несокрушимой воли, которыми впоследствии изумлял он всех своих современников. Достигнув отрочества, он поступил в низшие классы училища и еще раз остался сиротой, лишившись на восьмом году своего возраста благодетеля-дяди. Какой-то киевский мещанин, имя которого остается, к сожалению, неизвестным, взял мальчика к себе на воспитание и дал ему возможность продолжать начатое учение. Семнадцати лет от роду Елеазар Прокопович уже окончил полный курс академических наук; но жажда к познаниям только что разгорелась в нем. В 1698 году он поехал в Литву и, встретив препятствие в исповедуемой им православной вере, назвался униатом и даже вступил в братство витебского базилианского монастыря, под именем Елисея — все это для того, чтоб иметь возможность еще раз выслушать курс высших наук. Настоятель отправил его в волынское владимирское училище, находившееся при кафедральном монастыре униатского епископа. Блистательные успехи в науках скоро обратили на него внимание всего училищного начальства, и Елисей скоро из ученика сделался учителем поэзии и риторики. Чрез некоторое время принципал базилианского ордена отправил Прокоповича вместе с другими канониками в римскую академию для изучения философских и богословских наук. Три года пробыл он там, исполняя все обязанности, сопряженные с принятым им званием; но пылкость характера Прокоповича была причиною того, что тайна его обнаружилась и мнимый Елисей должен был бежать через Венецию и Австрию в Польшу. Прибыв в православный Почаевский монастырь, он принял монашество с переименованием в Самуила. Спустя некоторое время Прокопович был приглашен в Киев митрополитом Варлаамом, который лично знал необыкновенные его способности и с 1704 года определил его в академию учителем пиитики. В следующем году Прокопович принял имя Феофана в память своего покойного дяди и с тем уже остался до самой смерти.
   Словом приветственным на приезд в Киев Петра I, произнесенным в Софийской церкви июля 5-го 1706 года, открывается великолепный ряд торжественных и похвальных слов Феофана. Это слово замечательно как памятник первой встречи его с Петром. Несмотря на многие недостатки, нельзя не признать в нем искреннего выражения радости. Очень кстати Феофан окружил себя воспоминаниями старины и связал древнюю славу России с настоящею. В год Полтавской битвы, во время проезда Петра Великого через Киев, Феофан Прокопович произнес длинное похвальное слово или “Панигирикос о православной над войсками Свейскими победе.” В этом слове, довершившем возвышение Феофана, он — первый из современных ему ораторов — стал изображать живую современность, не переводя ее в символы и аллегории.
   В 1716 году уже будучи ректором академии он был вызван в Петербург и там постоянно говорил проповеди, в которых объяснял слушателям политические события и планы Петра. В 1718 году во время розысков, когда русское духовенство уличалось в связях с царевичем и отринутой царицей, когда Петр заподозрил в этом даже и Стефана Яворского [51], Феофан говорил слово о власти царской с ясными намеками на современников; тут говорилось о богословствующих невеждах, которые хотят летать, но, как “прузи, имея малые крыльца, а чревище великое,” сейчас же падают на землю, о мудрецах, каким-то бесом льстимых или меланхолиею омраченных, которые считают грешным, что ни увидят чудного, славного, веселого, о видящих сония и гласы слышащих; доказывалось, что и священный чин обязан повиноваться государю, ибо этот чин не есть иное государство.
   Феофан положил основание новой школе проповедников, заключавшей в себе возможность уклонения в протестантскую односторонность: он допускал совершенно свободное изъяснение текстов Писания без авторитета отцов Церкви [52]. От проповеди он требовал обличения предрассудков и суеверий и преподавания основных догматов христианства, всем доступного, ясного и подкрепленного текстами. Он особенно предостерегал против произвольных, натянутых толкований, против обычая помимо прямого смысла искать аллегорий и символов и предписывал строго держаться буквального смысла. Как основатель новой школы в богословской науке, Феофан сильно восстал против влияния католических преданий, вкравшихся в нашу Церковь, и ревностно трудился над их искоренением. В этом критическом труде он руководствовался одним Писанием и личным разумом. Понятно, что при таком образе мыслей Феофан, непримиримый враг римского католицизма, в своих воззрениях на предметы веры и церковное устройство, естественно, должен был уклоняться на сторону протестантства и в этом отношении значительно расходился с Яворским и другими киевскими учеными, которые отыскали в его богословских лекциях протестантские понятия о первородном грехе, об оправдании верою, о церковной внешности и т. п. Сверх того, местоблюстителю Стефану, строгому в жизни и твердому в правде, не могла нравиться гибкость Феофановой совести и свободное участие его в пиршествах вместе с иностранцами [53], так что, когда царь захотел возвести Феофана в сан святительский, Стефан счел за нужное противиться его поставлению [54]. Но воля Петра была исполнена, и Феофан в 1718 году сделался епископом Псковским с правом носить саккос, что тогда почиталось особенным монаршим благоволением, ибо епископы облачались в фелонь с омофором. С этой поры Прокопович становится правою рукою Петра в делах церковных, более министром, чем святителем Церкви.
   По кончине Петра и особенно при Бироне Феофан стоял во главе церковного управления и действовал самовластно, нисколько не обуздывая страстей своих и мстительности против тех, кто прежде служил ему препоною. Хитрый и дальновидный, он сумел выстоять и удержать все влияние в ту страшную эпоху, когда знатнейшие деятели на поприще политическом кончали жизнь свою в снегах Сибири, когда от пыток и телесных наказаний не избавляли ни личные достоинства, ни высокий сан. Но пришел конец и его многомятежной жизни (8 сентября 1736 г.); в устрашающих образах проходили пред ним минувшие события, и, готовясь предстать суду Божию, он, приставив указательный палец ко лбу, произнес: “О, главо, главо! Разума упившись, куда ся преклонишь?” [55]
   Церковные преобразования Петра коснулись и состояния духовенства, как монашествующего, так и белого. Взгляд Петра на монашество, выраженный еще при учреждении монастырского Приказа, происходит по всему его законодательству о монастырях. Руководясь своими материальными понятиями о служении обществу и раздраженный теми подметными письмами против реформы, которые из монастырских келий распространялись в народе, он смотрел на монахов, как на людей, которые “поядают чуждые труды” и от которых, кроме того, являются “забобоны, ереси и суеверия.” Несмотря на значительные суммы денег, заимствованные Петром из богатых обителей [56], первою заботою его было сокращение числа монастырей и монахов. Еще с 1701 года монастырский Приказ начал перепись монастырей для составления определенного штата монашествующих. Штаты не были составлены, но принято было общим правилом число монахов и монахинь против переписи не увеличивать, постригать желающих только на свободные места. С течением времени и то число монашествующих, какое найдено по переписи, стало уменьшаться; вместо убывших монахов в монастырях помещались больные, нищие, сумасшедшие и особенно отставные солдаты. Впрочем, вскоре по основании новой столицы на берегах Невы Петр устроил там новую обитель в честь святого великого князя Александра Невского, в которую перенес и мощи его из Владимира [57]. Здесь монахи были преимущественно ученые, по выбору самого царя, который ясно понимал пользу, приносимую Церкви ученым монашеством, и указом предписал: “Во всех Российския Империи монастырях, переписав молодых ниже 30 лет монахов, для учения, кого каких наук возможно, в славяно-латинские школы собрать.” В 1727 году император Петр II повторил тот же указ; в нем замечено между прочим, что целью такого распоряжения ставили то, чтобы был от ученых иноков “плод Божией Церкви.”
   Белое духовенство требовало еще более попечений, нежели монашествующее; реформа застала его в самом жалком положении, материальном [58] и нравственном [59]. Для улучшения материальных средств приходского духовенства правительство предпринимало сокращение числа церквей и священно-церковнослужителей. При построении новой церкви требовалось предварительное разрешение высшей духовной власти и самого государя, обращалось внимание на число приходских дворов, отводимых для новой церкви, на достаточность средств для ее содержания и на расстояние ее от соседних церквей. Но вопрос об улучшении содержания духовенства так и остался нерешенным. При Петре уменьшилось даже и то благосостояние, каким духовенство пользовалось прежде. Так еще с 1698 года всем церквам, у которых были какие-нибудь угодья и приходские дворы, прекращена была казенная руга, а тем, у которых вовсе не было ни прихода, ни угодий, эту ругу велено выдавать только наполовину. Кроме того, самые угодья церквей: мельницы, рыбные ловли, лавки, постоялые дворы и пчельники, которые были особенно любимой доходной статьей духовенства, — были объявлены теперь оброчными статьями казны и обложены оброком. Старые платежи в архиерейскую казну сделались для духовенства еще тяжелее прежнего, попав теперь в ведомство сборщиков монастырского Приказа. Чтоб усилить нравственное значение белого духовенства, решили поставлять в священники и дьяконы людей достойных и противодействовать обычаю, по которому места передавались по наследству и продавались, находясь в зависимости от домов священнослужительских. Набор детей духовенства на военную службу еще более увеличил число недостойных священников и дьяконов, потому что молодые люди бросались на места, чтоб избавиться от военной службы. Народному значению духовенства весьма много вредило еще то, что оно было притянуто к общей тогда системе полицейских доносов; оно обязано было доносить правительству о прихожанах, которые противодействовали реформе, о распространителях суеверий и расколов, о заговорах против государя даже в том случае, если узнавало о них на исповеди.
   Неудивительно, что при таком положении духовенства, с одной стороны, а с другой — при жестоких гонениях на раскольников со стороны правительства раскол, как отрицание Церкви, усиливался постоянно, разветвляясь на бесчисленные толки [60]. Вразумления церковного (кроме святителей, упомянутых выше) народ встречал весьма мало. Безжалостный впоследствии к неисправимым изуверам Петр в первой половине своего царствования приказывал с противниками Церкви с кротостью и разумом поступать по Апостолу: “бых беззаконным яко беззаконен, да беззаконных приобрящу,” и “не так, как ныне, жестокими словами и отчуждением.” Он думал, как видно из этих слов, что дело пойдет успешнее с переменою тона, ибо до тех пор духовные лица обращались к раскольникам, как строгие судьи к преступникам. Петр нашел человека, который мог быть способнее других к такой перемене обращения: то был Питирим, игумен Переяславского Никольского монастыря, сам бывший прежде в расколе и потому знавший хорошо своих прежних собратий. В 1706 году Петр поручил ему обращение раскольников увещательными средствами. Если царь не хотел преследовать своих подданных за религиозные убеждения, то, с другой стороны, смотря на раскол, как на заблуждение, он не мог позволить, чтобы заблуждения распространялись в народе. Он терпел раскол только с условием, чтобы раскольники исполняли обязанности добрых граждан и подданных: так он прямо объявил выгорецким раскольникам, что позволяет им молиться по-старому, если только они будут усердно помогать ходу железных заводов. Выгорецкие раскольники усердно работали, уверяли царя, что они за него молятся, оказывали разные знаки своей преданности и потому беспрепятственно могли молиться по-старому. Но Петр хорошо знал, что не все раскольники были похожи на выгорецких, знал, что это самые злые противники преобразования, самые ревностные распространители учений о новых временах, как о временах антихриста, знал, что эти люди толпами бегут и укрываются в лесах и пустынях, лишая государство рабочей силы и скрывась от службы. Петр не хотел преследовать безвредных раскольников; но чтоб они были безвредны, чтоб правительство могло терпеть их, как безвредных, нужно было знать, что они, где они и сколько их. В феврале 1716 года велено было переписать всех раскольников, как светских, так и чернецов и черниц; но как выгорецкие раскольники получили право молиться по-старому за усердную работу на заводах, так и все раскольники за это право должны были помочь государству в его великой денежной нужде, должны были платить двойной оклад. В течение 12 лет Питирим обратил весьма много раскольников в Юрьевецком и Балахнинском уездах. В 1716 году он послал в керженские поповщинские скиты 130 вопросов, на которые раскольники отвечали тоже вопросами (числом 240), но ответов на вопросы Питирима не прислали, уклоняясь от состязания с ним, боясь посрамления. После неоднократных требований с его стороны эти ответы присланы были в 1719 году, когда он был уже епископом Нижегородским. В селе Пафнутове, наконец, состоялся обмен этих ответов с ответами Питирима и знаменитое собеседование его с учителями керженцев Варсонофием и дьяконом Александром в присутствии многочисленной толпы раскольников, кончившееся присоединением расколоучителей к Православию [61]. Ответы святителя Питирима под именем “Пращицы” и исповедь Варсонофия напечатаны и разосланы были по церквам [62]. Питирим сам объезжал скиты раскольничьи, строил церкви, приготовлял и поставлял способных священников. К концу жизни его (умер в 1738) в его епархии едва осталось 2000 раскольников, тогда как в 1716 году их насчитывалось свыше 40000.
   Для истребления раскола необходимо было просвещение духовное, и оно составляло постоянную заботу царя-преобразователя. В Киевской-Могилянской коллегии, по мере восстановления ее, учение продолжало процветать. Тишина, водворившаяся в Киеве со времени присоединения его к семейству городов русских, безопасность от всех притеснений, никогда неперестававших в местах, подвластных польской короне, привлекали в Киевское училище и других молодых людей, непринадлежавших даже державе русской. От царей Иоанна и Петра коллегия получила две грамоты: в первой из них предоставлено ей право беспрепятственно владеть вотчинами со всеми принадлежащими к ним угодьями, пожитками и доходами. Вторая грамота назначает еще в первый раз царское жалованье коллегиальному начальству [63], хотя и весьма скудное. Петр-единовластитель даровал (26 сентября 1701 года) киевским школам новую милостивую грамоту. Главное, что особенно было лестным для коллегии в этой грамоте, — это название ее Академией, равною по привилегиям “иным академиям во всех государствах иноземческих.” Вместе с этим ученики в царской грамоте наименованы “студентами,” с правом неподсудности никому, кроме ближайшего своего начальства. С этой поры началась новая эра существования Киево-Могилянской коллегии: возведенная в звание Академии, она год от году становилась все более достойною своего высокого имени.
   В 1710 году Киев, пораженный тяжким бедствием — чумою [64], был свидетелем чуда, явленного Богом, дивным во святых Своих. Только один Михайловский монастырь, в котором почивают мощи святой великомученицы Варвары, был сохранен вместе с подгорным скитом своим от губительной болезни. Желая увековечить сие великое знамение молитвенного ходатайства св. великомученицы, митрополит Иоасаф сочинил ей акафист и установил прочитывать его еженедельно по вторникам, что исполняется доныне.
   Конечно, и академия не могла не разделять бедствий своего края. В одних имениях, принадлежавших коллегиальному братству, произвели страшное опустошение моровая язва и саранча, а другие отошли за границу, под владычество Польши, по Прутскому договору, при котором Украина правой стороны Днепра досталась Польше. Но внутреннее состояние академии день ото дня возвышалось. Особенно ректор ее Феофан Прокопович, отрешившись от уз схоластики, приобрел своими богословскими трактатами такую славу, какой никогда не имели его предместники. Сверх того, высокое значение его, приобретенное милостивым вниманием государя и могущественного любимца его Меншикова, связи с другими вельможами двора не могли не быть благодетельными и для училища; в аудитории стали слышны знатнейшие фамилии, и все лучшие помещики малороссийские, зная о любви монарха к просвещению, наперерыв спешили отдать детей своих в единственное тогда училище. Граждане, купцы и мещане киевские за честь себе поставляли быть в числе воспитанников академии, заключавшей в себе до 1100 слушателей.
   Академия пользовалась покровительством гетманов Мазепы и Скоропадского и имела постоянных попечителей в лице митрополитов Киевских: Варлаама Ясинского (1690-1707) и Иоасафа Кроковского (1707-1718), который после измены Мазепы был вызван Петром на Собор в Глухов вместе с другими святителями, чтобы предать проклятию коварного изменника и ненасытного честолюбца. Болезненно отзывалась в сердце Иоасафа анафема тому, кого за несколько дней перед сим почитал он охранителем Православия и благодетелем просвещения; но, скорбя о человеке, он поражал клятвою изменника вере, царю-благодетелю и родному краю. Немедленно по прибытии в Киев митрополит обнародовал акт проклятия печатными листами с увещанием ко всему народу пребывать в верности к государю. В 1718 году, когда начался суд над царевичем Алексеем, Иоасаф был вызван в Петербург, но остановлен в Твери, и между тем, как свите его приказано было следовать в обратный путь, митрополит был заточен в Тверском Архангельском монастыре, где 1 июля 1718 года и скончался [65]. Он был последним первосвятителем киевским на праве избирательном; преемники его назначались уже по общему порядку.
   Положение Московской Академии в начале царствования Петра было весьма неблагоприятно. Наступило время переходное: влияние греческого языка сменяется латинским, круг ученой деятельности расширяется, наставников берет академия не из Греции, но из единоплеменной Руси юго-западной. Замечательно, что в это время рушилась последняя опора ученых из греков: последний Патриарх Московский, стоявший за идеи царя Феодора и Софии, до самой смерти заботившейся о вызове новых ученых из греков, скончался, оставив Академию в опасности совершенного упадка. Действительно, непрестанная смена наставников в Академии после Лихудов, дошедшая, наконец, до того, что некому стало учить, сокращение предметов учения, открытое гонение на язык греческий не могли обещать академии прочного существования, и это продолжалось до тех пор, пока не вступился за ее участь преобразователь России.
   Первый из учеников Лихудов и почти последний в ряду наставников, вышедших из их школы, Палладий Роговский, не мог напоминать собою Лихудов: заграничное образование не оставило в нем и следов греческого образования, полученного им в Москве, так что он не знал даже языка греческого. Слушая полтора года Лихудов еще в школе Богоявленского монастыря, Палладий, “желая совершенного учения,” удалился из Москвы, снял иноческое платье и учился год в Вильне в иезуитской школе; потом в силезском городе Нейссе провел еще год, “учася пиитическому разуму”; отсюда перешел в Ольмюц для слушания риторики. Но ольмюцкие иезуиты не соглашались допустить его в школу, если он не примет унии, и Палладий решился из любви к науке на временное, впрочем, и только наружное отступление от Православия. Это открыло ему дорогу в Рим, где семь лет изучал он философию и богословие в греко-униатской коллегии, был здесь посвящен в пресвитера униатским митрополитом Онуфрием и, по окончании учения получив степень доктора философских и богословских наук, тайно уехал в Россию, исповедал Патриарху Адриану свое невольное отступничество, написал пространное исповедание своей веры в духе Православия и проклял учения, мудрствования, догматы и толкования западные, несогласные с учением Восточной Церкви. В 1699 году Патриарх принял Палладия в недра Православной Церкви, а на следующий год поручил ему должность наставника в Академии и поставил его игуменом Заиконоспасского монастыря [66].
   Между тем по смерти Патриарха Адриана во главе управления делами Церкви стал митрополит Стефан Яворский. В 1701 году царь вверил его непосредственному надзору и попечению Московскую Академию, и Яворский первый принял звание протектора академии. Выбор, сделанный Петром, оправдался как нельзя лучше: просвещенному вниманию Яворского обязана академия своим восстановлением и распространением. Лучший из тогдашних воспитанников Киевской Академии, докончивший свое образование за границею, Стефан внушил царю, что лучшим образцом для устройства Академии Московской может быть Киевская, уже засвидетельствовавшая долговременными опытами доброе направление введенного в ней образования и даровавшая Церкви многих архипастырей и ученых, и Петр, еще прежде указывавший Патриарху Адриану на киевских ученых [67], повелел “завесть в академии учения латинские.” Сличая это распоряжение Петра с распоряжениями царя Феодора Алексеевича и Патриархов Восточных, имевшими место при основании академии и позднее при — Лихудах, находим, что тогда отдавали преимущество и даже исключительное господство образованию греческому, а теперь вводится образование латинское. Царь Петр в свое путешествие по Европе видел одни рассадники латинского образования и потому, внося преобразование во внешнюю жизнь народа, желал и науку облечь в общепринятые на Западе формы. Стефан Яворский, питомец школ киевской, львовской и познанской, очевидно, не мог не сочувствовать порядку, введенному в этих школах. Потому в силу указа царского Яворский обратился за учителями к Академии Киевской и после смерти Палладия устроил Академию Московскую по образцу Киевской. Есть основание думать, что все уроки читались и сочинения были писаны на одном латинском языке, Академия утратила прежнее название школ греческих и именовалась славяно-латинскими школами [68].
   Мы уже видели, что царь-преобразователь тяготился последним Патриархом. Хотя Адриан вовсе не походил на Никона и только безмолвием протестовал против реформ и нововведений, но пред глазами Петра всегда носился призрак прежнего “властительного” великого государя [69]. Не надеясь найти Адриану преемника просвещенного, достойного уважения по благочестию, и вместе с тем усердного сподвижника в деле преобразования государства, Петр давно уже решился уничтожить патриаршество в России и заменить его соборным управлением.
   По воле царя, в 1720 г. собран был Собор пастырей Церкви Русской. Под председательством самого царя Собор рассуждал о высшем духовном правительстве. Признано было полезным поручить управление Церковью, вместо Патриарха, постоянному Собору пастырей. Причины обнародованы были следующие: а) тогда как занятия одного лица могут останавливаться то болезнями, то смертию его, Собор имеет возможность вести дела безостановочно, и ответы на возможные сомнения могут быть всегда готовы, б) легче дознаться правды Собору многих, чем одному лицу, в) в решениях собора более может быть беспристрастия, чем в решениях одного лица, г) решения Собора более имеют важности и твердости и потому охотнее будут исполняемы, чем решения одного лица, и д) влияние сильных не столько может препятствовать правильным определениям Собора, чем решениям одного лица. Вследствие сего, положено было, не изменяя ничего в отношениях церковного правления, открыть постоянный духовный собор, который назывался сначала духовною коллегиею, а потом получил наименование “святейшего Правительствующего Всероссийского Синода.”
   В 1721 году царь Петр уведомил посланием Константинопольского Патриарха, а через него и прочих первосвятителей восточных об учреждении соборного правления Русской Церкви. Патриарх Иеремия в ответ на царское послание, писал к Святейшему Синоду, признавая его братом во Христе восточных патриархов, с равною им церковною властью. Такое же послание было получено от Патриарха Антиохийского Афанасия; Патриархи Александрийский и Иерусалимский не прислали от себя отзыва, потому что первый скончался, а второй лежал на смертном одре.
   Так утвердился новый вид высшего управления Церкви Русской!
   Духовный Регламент, написанный Феофаном Прокоповичем, пересмотренный Собором и утвержденный государем, как применение древних церковных правил к состоянию Русской Церкви, стал церковным правилом. Впрочем, самим Регламентом как оставлены в неприкосновенности и прежней силе древние правила Соборов, так предоставлено и Синоду вводить новые постановления по нуждам Святой Церкви, по руководству Священного Писания и правил Церкви вселенской по утверждении их самодержавною властью [70].
   Президентом Святейшего Синода был назначен Стефан, митрополит Рязанский; за ним по старшинству следовали члены: Феодосий (Яновский), архиепископ Новгородский, Феофан, архиепископ Псковский, Петр, архимандрит Симоновский, Леонид, архимандрит Петровский, Филофей, архимандрит Донской, греческий священник Анастасий Кондоиди, Иоанн, протопоп Троицкий, Петр, протопоп Петропавловский, иеромонах Варлаам Овсянников.
   В сущности, постоянный собор, или Синод, остался тем же для Русской Церкви, чем было патриаршее правление, как и писали Патриархи. Заменив собою патриаршество, он принял на себя и занятие патриаршего правления. Священным долгом его, долгом пред Господом и Церковью, служит следующее: наблюдать за чистотою учения и благолепием богослужения, противодействовать ересям и расколу, поверять сказания о святых и искоренять всякое суеверие, наблюдать за проповеданием слова Божия, избирать и поставлять достойных архипастырей, преподавать наставление архипастырям в случае недоумения их, принимать и разрешать жалобы недовольных решениями церковных правителей. Преимущественному надзору его подлежат все духовные училища и все лица духовного звания, а равно цензура духовных книг, освидетельствование мощей и чудес и сопричисление к лику святых. Ему принадлежит окончательное решение дел о сомнительных браках или о браках в недозволенных степенях родства и о расторжении брака. Вообще же, все, что может иметь влияние на состояние отечественной Церкви по отношению к догматам веры или к богослужению и правлению, составляет предмет забот и рассуждении Святейшего Синода [71].

Приложение
Хронологический список
митрополитов и патриархов

Митрополиты
В Киеве
   Святой Михаил (988-992).
   Леонтий (992-1008).
   Иоанн I (1008-1035).
   Феопемпт (1035-1049).
   Святой Иларион (1051- ок. 1053).
   Ефрем (1055).
   Георгий (1062 г., † после 1072).
   Святой Иоанн II (1077-1089).
   Иоанн III (1089-1090).
   Святой Ефрем (1091-1096).
   Святой Николай (1097- ок. 1101-1103).
   Никифор I (1104-1121).
   Никита (1122-1126).
   Вдовство Церкви (1126-1130).
   Михаил II (1130-1145).
   Климент (1147-1155).
   Святой Константин I (1156-1159).
   Феодор (1161-1163).
   Иоанн IV (1164-1166).
   Константин II (1167 г., † после 1172).
   Никифор II (упоминается с 1182-1197).
   Матфей (упоминается в 1201 г., † 1220).
   Кирилл I (1224-1233).
   Иосиф (1237-1240).

В Киеве и Владимире
   Святой Кирилл II (1243-1280).
   Святой Максим Грек (1283-1305).
   Святой Петр (с 1308 г. по 1325 г. — во Владимире, в 1325-1326 гг. — в Москве).

В Москве
   Святой Феогност (1328-1353).
   Святой Алексий (1354-1378).
   Святой Киприан (1380-1385).
   Пимен (1385-1390).
   Святой Киприан, вторично (1390-1406).
   Святой Фотий (1410-1431 гг., рукоположен в 1408).
   Исидор (1437-1441).
   Святой Иона (1449-1461).
   Святой Феодосий (1461-1465).
   Святой Филипп I (1465-1473).
   Святой Геронтий (1473-1489).
   Зосима (1491-1494).
   Святой Симон (1496-1511).
   Варлаам (1511-1522).
   Даниил (1522-1539).
   Святой Иоасаф (1539-1543).
   Святой Макарий (1543-1563).
   Афанасий (1564-1566).
   Святой Филипп II, священномученик (1566-1569).
   Кирилл III (1568-1572).
   Антоний (1572-1581).
   Дионисий (1581-1586).

Патриархи
   Святой Иов (с 1586 г. митрополит, с 26 января 1589 г. по 1605 г. — Патриарх)
   Святой Ермоген, священномученик (1606-1612).
   Междупатриаршество (1612-1619).
   Филарет Никитич (1619-1633).
   Иоасаф I (1634-1641).
   Иосиф (1642-1652).
   Никон (1652-1658).
   Питирим, митрополит Крутицкий, правитель (1658-1667).
   Иоасаф II (1667-1672).
   Питирим (1672-1673).
   Иоаким (1674-1690).
   Адриан (1690-1700).
   Стефан Яворский, Местоблюститель Патриаршего Престола (1700-1721).

Святейший Синод в Петербурге (1721-1918).
   Святой Тихон (1918-1925).
   Петр, митрополит Крутицкий, Местоблюститель Патриаршего Престола (1925-1936).
   Сергий (1925-1936) — заместитель Местоблюстителя Патриаршего Престола;
   1936-1943 Местоблюститель Патриаршего Престола;
   1943-1944 — Патриарх).
   Алексий I (1945-1970).
   Пимен (1971-1989).
   Алексий II (День интронизации-28.V. (10.VI) 1990).

Хронологический Список
Великих Князей, Царей и Императоров

Великие Князья
   В Новгороде:
   Рюрик (862-879).
   В Киеве:
   Олег (879-912).
   Игорь Рюрикович (912-945).
   Святая Ольга (945-955).
   Святослав Игоревич (955-972).
   Ярополк I Святославич (972-980).
   Святой Владимир I Святославич (980-1015).
   Святополк I Ярополкович (1015-1018).
   Святой Ярослав I Владимирович (1019-1054).
   Святой Изяслав I Ярославич (1054-1073).
   Святой Святослав II Ярославич (1043-1076).
   Святой Изяслав I Ярославич (опять 1076-1078).
   Всеволод I Ярославич (1078-1093).
   Святополк II Изяславич (1093-1113).
   Святой Владимир II Всеволодович Мономах (1113-1125).
   Святой Мстислав I (Феодор) Владимирович Великий (1125-1132).
   Ярополк II Владимирович (1132-1139).
   Всеволод II Олегович (1139-1146).
   Святой Игорь II Олегович (1146 г., около недели или двух).
   Изяслав II Мстиславич (1146-1154).
   Юрий (Георгий) Владимирович Долгорукий (1155-1157).
   Изяслав III Давидович (1157-1159).

В Киеве и Владимире
   Святой Андрей I Георгиевич Боголюбский во Владимире (1157-1174).
   Святой Ростислав (Михаил) Мстиславич в Киеве (1159-1167).
   Мстислав II Изяславич в Киеве (1167-1169).
   Владимир III Мстиславич в Киеве (1169-1172).
   Святой Михаил I Георгиевич во Владимире (1174-1176).
   Всеволод III Георгиевич во Владимире (1176-1212).
   Роман Ростиславич в Киеве (1173-1177).
   Святослав III Всеволодовича Киеве (1177-1195).
   Рюрик II Ростиславич в Киеве (1195-1211).
   Святой Георгий II Всеволодович во Владимире (1212-1216).
   Всеволод III Святославич в Киеве (1212-1214).
   Константин Всеволодович во Владимире (1216-1219).
   Георгий II Всеволодович опять во Владимире (1219-1238).
   Мстислав III Романович в Киеве (1214-1224).
   Владимир IV Рюрикович в Киеве (1224-1240).
   Во Владимире, но жили в других местах
   Святой Ярослав II Всеволодович (1238-1246).
   Святослав III Всеволодович (1246-1248).
   Михаил II Ярославич во Владимире (1248 г., полгода).
   Андрей II Ярославич (1249-1252).
   Святой Александр I Ярославич Невский (1252-1263).
   Ярослав III Ярославич (1263-1272).
   Василий I Ярославич (и в Костроме, 1272-1276).
   Святой Димитрий I Александрович в Переяславле Залесском (1276-1294).
   Андрей III Александрович (и в Городце, 1294-1304).
   Святой Михаил III Ярославич (и в Твери, 1305-1318).
   Георгий III Даниилович (и в Москве, 1319-1322).
   Святой Димитрий II Михайлович в Твери (1325).
   Александр II Михайлович в Твери (1325-1328).

В Москве
   Святой Иоанн I Даниилович Калита (1328-1340).
   Симеон Иоаннович Гордый (1340-1353).
   Иоанн II Иоаннович (1353-1359).
   Димитрий III Константинович Суздальский (1359-1363 гг., † 1384).
   Святой Димитрий IV Иоаннович Донской (1363-1389).
   Василий II Димитриевич (1389-1425).
   Василий Васильевич Темный (1425-1462).
   Иоанн III Васильевич (1462-1505).
   Василий IV Иоаннович (1505-1533).

Цари
   Иоанн IV Васильевич Грозный (1533-1584).
   Святой Феодор I Иоаннович (1584-1598).
   Борис Феодорович Годунов (1598-1605).
   Феодор II Борисович (1605)
   Василий Иоаннович Шуйский (1606-1610).
   Муждуцарствие (1610-1613).
   Михаил Феодорович Романов (1613-1645).
   Алексий Михайлович (1645-1676).
   Феодор III Алексеевич (1676-1682).
   Иоанн V и Петр I Алексеевичи (1682-1689).
   Петр I (царь 1689-1721).

Императоры и Императрицы в Петербурге
   Петр I (1721-1725).
   Екатерина I Алексеевна (1725-1727).
   Петр II Алексеевич (1727-1730).
   Анна Иоанновна (1730-1740).
   Иоанн VI Антонович (1740-1741).
   Елисавета Петровна (1741-1761).
   Петр III Феодорович (1761-1762).
   Екатерина II Алексеевна (1762-1796).
   Павел I Петрович (1796-1801).
   Александр I Павлович (1801-1825).
   Николай I Павлович (1825-1855).
   Александр II Николаевич (1855-1881).
   Александр III Александрович (1881-1894).
   Николай II Александрович (1894-1917).

Предыдущая || Вернуться на главную

Полезная информация: