Толстой М.В. Рассказы из истории Русской Церкви

Семинарская и святоотеческая библиотеки

   Северная часть Прибалтийского края и особенно страны, пограничные с областью Псковской, еще держались под властью Новгорода, который тогда более, чем когда-либо, нуждался в доблестном князе. Там княжил малолетний сын великого князя Всеволода; бояре владимирские правили именем князя-отрока. Мстислав Удалой, или Удатной, сын святого князя Мстислава Храброго, вздумал воспользоваться обстоятельствами, зная, что память отца его любезна новгородцам и что они тяготятся самовластием Всеволода. Он внезапно занял Торжок и прислал посла к новгородцам с такими словами: “Бью челом Святой Софии и гробу родителя моего; низко кланяюсь Великому Новгороду. Я сведал, что Суздальский князь угнетает вас. Новгород — моя отчина; иду восстановить вольность его по всей старине.” Эта речь пленила граждан вольного города; они единогласно объявили Мстислава своим князем. Удалой Мстислав собрал войско для защиты от Всеволода; но осторожный старец не хотел битвы: он довольствовался возвращением к себе юного сына, сам предложил мир Новгороду и назвался отцом Мстислава, который поспешил ополчиться на немцев, прошел по Чудской земле до самого моря и взял выкупу 400 гривен серебра. Вскоре после того (15 апреля 1212 года) великий князь Всеволод скончался. Великое княжение Суздальское разделилось тогда на две области: Константин, старший из сыновей умершего, княжил в Ростове и Ярославле; второй сын Юрий (Георгий), которого отец перед смертью назначил наследником всего великого княжения, владел Владимиром и Суздалем; оба желали единовластия, и каждый считал себя законным наследником; первый опирался на право старшего в роде, а последний — на предсмертную волю отца. Братья их также разделились: Ярослав-Феодор в Переяславле-Залесском и Святослав в Юрьеве-Польском взяли сторону Георгия; Дмитрий-Владимир в Москве остался верным Константину. Началось кровавое междоусобие. Большая часть князей, в том числе и Мстислав Удалой, была на стороне Константина. Борьба братьев кончилась битвою на берегах реки Липецы. Летописцы оплакивают эту страшную сечу, в которой сын шел на отца, брат на брата. Константин при помощи Мстислава, одержал победу, не стал преследовать брата и медленно пошел к Владимиру. Георгий не мог уже обороняться, покорился старшему брату и уступил ему великое княжение, а Константин оказал великодушие, объявив его своим наследником.
   Правление Константина продолжалось только три года (1216-1219). Он заложил в Ростове на месте прежней соборной церкви, которая по неопытности зодчих обрушилась, великолепный храм Успения Богородицы [4]; оказывал любовь к просвещению, необыкновенную в его время: когда еще вся Европа коснела в глубоком невежестве, у Константина были писцы, которые списывали для него множество рукописей, и просвещенный князь часто и прилежно читал их. Он был благочестив, любил раздавать милостыню, не оскорблял ни одного человека, но словом и делом утешал всякого.
   При нем святительствовал во Владимире святой епископ Симон, постриженник Печерский и писатель житий подвижников Киевских, поступивший на епископскую кафедру в 1214 году по желанию князя Георгия. Он преставился 20 мая 1226 года, приняв пред кончиною схиму. Современный летописец называет его “блаженным, милостивым и учительным епископом,” а по сочинениям он известен, как благочестивый и искусный жизнеописатель. Он написал для друга своего Поликарпа, Печерского инока, повествование о жизни и трудах подвижников, трудившихся в Печерской обители. Сочинение блаженного Симона, как и житие преподобного Феодосия, написанное преподобным Нестором, вошло в состав первоначального Патерика Печерского, который сохранился во множестве древних списков. В превосходном послании к Поликарпу святой Симон, величая обитель преподобных Антония и Феодосия, из которой вышло тогда уже до 50 епископов, выражается так: “Я рад бы был оставить епископию и служить игумену в Печерском монастыре. Но тебе известно, что удерживает меня. Кто знает, что у меня, грешного Симона-епископа, одна соборная церковь во Владимире — красота города! а другая — в Суздале, которую сам я построил? Сколько они имеют городов и сел! И десятину собирают со всей земли той. И всем тем владеет худость наша. Но пред Богом говорю тебе: всю эту славу и власть сочел бы я за ничто, если бы мне хоть колом торчать за воротами Печерского монастыря и быть попираему людьми. Один день в дому Божией Матери лучше тысячи лет временной чести. В нем хотел бы я жить лучше, чем в селениях грешников” [5].
   Ко всеобщей горести народа, великий князь Константин скончался в цветущих летах на 33 году жизни.[6] Он оставил по себе сыновей: Василька, Всеволода и Владимира, — назначив им уделы: первому — Ростов, второму — Ярославль, а третьему — Углич. Великое княжение он предоставил брату Георгию. Сыновьям своим, из коих старшему было только 10 лет, он завещал жить согласно, делать добро и чтить дядю, как второго отца.
   Русская земля некоторое время наслаждалась тишиной. Здесь мы можем остановить взор на двух отрадных явлениях христианской жизни: благоверной чете Муромских чудотворцев и князе Новгородском, в ранней юности удостоенном Небесной Славы.
   Блаженный Давид, князь Муромский, был вторым сыном князя Юрия Владимировича Муромского [7]. Старший брат его Владимир княжил в Муроме. Между тем князь Давид подвергся тяжкой болезни: тело его покрыто было струпьями. Дочь бортника, славившаяся умом и красотою, вылечила его приготовленной мазью; князь дал слово жениться на ней, но потом нашел неприличным для себя супружество с девицею простого рода, дочерью лесного пчеловода. Болезнь возобновилась. Евфросиния вновь вылечила князя; и он выполнил свое обещание — сочетался с нею браком. Когда же он наследовал княжение после брата, муромская знать объявила ему: “Или отпусти жену, которая своим происхождением оскорбляет знатных барынь, или оставь Муром.” Князь, верный долгу христианина, согласился лучше отказаться от власти княжеской, нежели разлучиться с супругою. Он остался после того с весьма скудными средствами к жизни и нередко скорбел о том. Но умная княгиня говорила ему: “Не печалься, князь, Бог милосерд и не оставит нас в бедности.” В Муроме скоро открылись раздоры и кровопролития и князь Давид по усердной просьбе бояр возвратился с княгинею на свое княжение.
   В Муроме правление князя Давида было правдивым, но без суровой строгости, милостивым, но без слабости. Умная и благочестивая княгиня помогала супругу советами и делами благотворительности. Оба жили по заповедям Господа, не любили ни гордости, ни неправедной корысти; покоили странников, облегчали участь несчастных; чтили иноческий и священнический чин, ограждая его от нужд. Оба вели жизнь постническую, чистую, целомудренную. Когда князь и княгиня достигли старости, то в одно время приняли иночество, один — с именем Петра, другая — с именем Февронии. Оба преставились в один день — на пасхальной неделе 1228 года и, согласно завещанию, положены в одном гробе [8].
   В Новгороде княжил тогда старший сын князя Ярослава, внук Всеволода Великого, юный князь Феодор. По воле отца, он собирался вступить в брак: уже готова была невеста [9], гости князья собрались на пир. Но не свадебным весельем окончились приготовления, а плачем погребальным [10]: жених, чистый девственник, прекрасный душою и телом, скончался от внезапной болезни. Это было 5 июня 1233 года. Мать умершего князя блаженная княгиня Феодосия перенесла тяжкую потерю с покорностию воле Божией. Она говорила: “Ты, Господи, дал. Ты и взял; да будет благословенно святое имя Твое!” [11] Тело юного князя погребено было в Юрьеве монастыре, а впоследствии, прославленное нетлением и чудесами, перенесено в Софийский собор [12].
   Между тем, как новгородцы оплакивали раннюю кончину своего юного князя, дед его, Удалой Мстислав, был далеко на юге России. Прощаясь в 1218 году с гражданами вольного города, он сказал им: “Бью челом Святой Софии и гробу отца моего. Иноплеменники завладели княжеством Галицким; пойду, прогоню их. Но вас, верные новгородцы, никогда не забуду; желаю, чтобы кости мои лежали под сводами святой Софии, в ногах у блаженного родителя моего.”
   Обширное княжение Галицкое (нынешняя Галиция), окруженное народами иноплеменными и иноверными — венграми, ляхами и другими, — в это время оставалось без главы. Умный и властолюбивый князь Галицкий Роман Мстиславич соединял в себе, по выражению летописи, “мудрость Соломонову, дерзость львиную, быстроту орлиную, ревность Мономахову.” Галичане и волынцы, хотя не любили его за жестокость, но уважали, не боясь под щитом его ни хищных ятвягов, ни дикой Литвы. Романа знали и в Византии, на защиту которой он ходил с войском, знали и в Риме. Папа Иннокентий прислал к князю Галицкому посла, чтобы доказать ему превосходство закона латинского; не выдержав спора с Романом, искусным в прениях богословских, посол, наконец, сказал ему, что папа может наделить его городами и сделать великим королем посредством меча Петрова. Роман, обнажив свой собственный меч, отвечал ему: “Такой ли у папы? Доколе ношу его при бедре, не нуждаюсь в чужом мече и кровью покупаю города по примеру дедов моих, возвеличивших землю Русскую.” Этот смелый князь в 1205 году погиб в битве с ляхами, оставив княжение малолетнему сыну своему Даниилу под опекою матери. Тогда начались и несколько лет продолжались неустройства в земле Галицкой, обуреваемой внутренними мятежами и нападениями хищных соседей. Уже самый Галич был занят венграми, но подоспел с дружиною Удалой Мстислав, разбил и обратил в бегство врагов, сел на престоле Галицком, обручил дочь свою юному Даниилу, привел подкрепление из южной Руси и орды половецкие, завоевал и очистил от венгров и ляхов все Галицкое княжество. Неустрашимый воин, но искусный политик, он впал в непонятное ослепление: по совету галицких бояр-изменников, Мстислав обручил другую дочь свою с венгерским королевичем Андреем и обещал ему в наследство все княжение Галицкое, безвинно обидев Даниила, который лишился законного своего достояния. Это безрассудство, как кажется, не было вполне оценено современниками. Им было не до того: приближалось бедствие ужасное — гибель ратей, гибель князей, порабощение государства.
   Русская земля в 1223 году в первый раз услышала о татарах. Казалось, самая природа предчувствовала что-то страшное. На западе появилась комета величины необыкновенной, с хвостом, обращенным на юго-восток, наподобие копья. В то же лето сделалась необыкновенная засуха, леса и болота загорались; густые облака дыма закрывали свет солнечный; мгла тяготила воздух, и птицы, к изумлению народа, падали мертвыми на землю.
   Из глубины Средней Азии нахлынули полчища монголов, или татар (как называли их современники). По воле Чингис-Хана, завоевателя большей части Азии, эти дикие орды начали опустошение в степях половецких. Множество половцев бежали в Киевскую область с семействами и стадами и принесли туда весть о новом страшном неприятеле. Бодрый Мстислав Галицкий собрал южных князей на совет в Киеве; они решились встретить неприятеля вне пределов отечества, в степях половецких. Перейдя Днепр, они достигли реки Калки [13] и здесь увидели несметные полчища татар. Половцы обратились в бегство: князья не успели еще изготовиться к битве, потому что Удалой, князь Галицкий, желая один воспользоваться честью победы, не дал им вести о начале сражения. Этот порыв славолюбия храброго князя погубил войско русское. После ужасной сечи татары одолели русские рати и погнали их в беспорядке перед собой; завладели укрепленным станом, умертвили всех пленников, задушили трех князей под досками и пировали на их трупах. Павших в битве было множество, в том числе шесть князей. Избегшие смерти и плена князья разбежались по своим уделам, и победители шли за бегущими остатками русского войска до самого Днепра, истребляя все, что попадалось на пути. Вся южная Россия трепетала: народ с воплями отчаяния молился в храмах. Вдруг татары обратились на восток и ушли в Бухарию.
   Земля Русская, по словам летописцев, от начала своего не видала подобного бедствия: войско прекрасное и многочисленное совершенно исчезло, народ разбежался в ужасе по лесам и болотам. Мстислав Галицкий, в первый раз в жизни потерпев поражение, в горести и ужасе уехал в Галич, где нашел страшный беспорядок, произведенный венграми и ляхами. Не чувствуя в себе прежней бодрости духа, он не только выдал дочь за королевича Андрея, но и возвел его на престол Галицкий, оставив себе одно Понизовье [14]. Сознавая вину свою перед зятем Даниилом Романовичем и видя неблагодарность другого зятя — венгерца, Мстислав думал снова вооружиться, привести на помощь половцев и возвратить Даниилу отцовское наследие. Но он не успел исправить зла, которое сделал. На пути в Киев в 1228 году Мстислав заболел и скончался в Торческе, постриженный в схиму. Тело знаменитого князя, пережившего свою воинскую славу, было отвезено в Киев и погребено в построенной им Воздвиженской церкви.
   После несчастной битвы при Калке несколько лет не слышно было о татарах. Северная Русь наслаждалась миром. Великий князь Георгий Всеволодович занимался устройством Русской земли, заложил при впадении Оки в Волгу Нижний Новгород, посылал войска на помощь Новгороду и Пскову против ливонских немцев. К стыду своего имени, князь Ярослав Владимирович, недостойный внук святого Мстислава Храброго, был другом и союзником немцев. Он оставил по себе злую память: княжив в Пскове, поссорился с гражданами и ушел к ливонским рыцарям, вместе с ними ходил опустошать Псковские земли, прогнал от себя добродетельную супругу Евпраксию и едва ли не принял участия в убийстве ее пасынком, сыном его от немки [15].
   В Ростове юный Василько, сын великого князя Константина Всеволодовича, скоро стал показывать своими делами, что вполне достоин любви отца и дяди. Вот как описывает его современник: “Он был красавец лицом, с очами светлыми и грозными; он был храбр, добр сердцем, ласков с боярами. Кто из бояр служил ему, кто ел хлеб его и пил из его чаши, тот не мог забыть его, не мог быть слугою другого князя. В нем мужество соединено было с умом и правдивость — со знанием. Он был во всем сведущ, на все способен. Это был отец и кормилец сирот, великое утешение печальным. Очи сердца его отверсты были Богом на весь церковный чин, и он был отцом для всех бедных” [16]. При первом появлении татар Василько по воле дяди своего великого князя Георгия ходил с ратью на помощь к южным князьям и дошел уже до Чернигова, когда узнал о жестоком поражении русского войска на берегах Калки. При княжении Василька на Ростовскую епископию по желанию его был посвящен в Киеве блаженный епископ Кирилл II из архимандритов Рождественского монастыря во Владимире [17].
   Между тем снова поднималась гроза над Русскою землею. В глубине великой Татарии жил хан Октай, или Угдай, старший сын и преемник завоевателя Чингис-Хана. Он дал полмиллиона войска племяннику своему Батыю и велел ему идти на покорение северных берегов моря Каспийского и дальнейших стран.
   В 1237 году Батый разорил столицу закамских болгар. Едва слух о том достиг Русских князей, как монголы сквозь густые леса вступили в южную часть Рязанской области. Владетели Рязанские дали знать великому князю во Владимир, что пришло время крепко стать за веру и отечество; но они не дождались помощи от Георгия. Тогда старший из князей Рязанских, Юрий, послал сына своего Феодора с дарами к Батыю, который, узнав о красоте супруги Феодора Евпраксии, захотел видеть ее; но юный князь отвечал ему, что христиане не показывают жен злочестивым язычникам. Батый велел мучительно умертвить Феодора; а Евпраксия, услышав внезапно о страдальческой кончине любимого супруга, ринулась в беспамятстве из высокого терема вместе с сыном своим младенцем Иоанном, которого держала на руках, и оба убились до смерти. Батый двинул страшную рать свою к Рязани и взял приступом город после пятидневной кровавой битвы. Князь Юрий с семейством и множество народа погибло. Варвары распинали пленников, оскверняли храмы насилием женщин и девиц, обагряли алтари кровью священников. Весь город с окрестными монастырями обратился в пепел. Несколько дней продолжались убийства. Наконец умолк вопль отчаяния, ибо уже некому было стенать и плакать.
   Только одного из князей, Олега Ингваревича Красного, привели после битвы к Батыю живого, но изнемогающего от ран. Удивляясь смелости и красоте его, Батый предлагал ему свою дружбу и убеждал отречься от веры Христовой. Но когда юный князь назвал его безбожным, варвар, разъярившись, велел разнять его по суставам [18]. Старый князь Ингварь, возвратившись из Чернигова, где он находился во время разорения его родины, похоронил тела князя Юрия, сына своего Олега и других убиенных князей в Рязани, а над могилами князя Феодора Юрьевича с супругою и сыном поставил каменные кресты на берегу реки Осетра, подле знаменитого храма святого Николая Заразского [19].
   Продолжая свой опустошительный набег, Батый близ Коломны встретил сына великого князя, Всеволода, который соединился с остатками Рязанской дружины, смело вступил в неравную битву, потерпел поражение и бежал к отцу во Владимир.
   Батый в то же время сжег Москву, тогда еще ничтожный городок, перерезал жителей и пленил второго сына Георгиева — Владимира. Великий князь увидел, как опасны новые неприятели, и поспешил выехать из столицы, поручив защиту ее двум сыновьям, а сам отправился собирать войска.
   В праздник Сретения Господня, 2 февраля 1238 года, татары подошли к стенам Владимира. Из города стали пускать в них стрелы. “Не стреляйте!,” — кричали татары, показывая на пленного князя Владимира, которого они влачили за собою, бледного, истомленного страданиями. Братья его Всеволод и Мстислав не могли удержаться от слез и говорили дружине: “Лучше нам умереть за святую веру, чем быть в неволе варварской. Все это навел на нас Бог за грехи наши.” Неприятель поставил вокруг города стенобитные орудия, и в мясопустное воскресенье, 7 февраля, вскоре после заутрени начался приступ. Князья Всеволод и Мстислав, мать их княгиня Агафия с дочерью и двумя снохами, многие вельможи собрались в соборный храм Богоматери и приняли от епископа Митрофана иноческое пострижение; все они принесли исповедь в грехах своих, причастились Святых Тайн и приготовились к смерти. Татары завладели городом и зажгли церковь; тогда епископ сказал: “Господи, простри невидимую руку Свою и приими в мире души рабов Твоих,” — и благословил всех на смерть неизбежную. Все бывшие в соборе [20] страдальчески умерли от дыма и мечей неприятельских, кроме сыновей великого князя, которые успели пробиться с дружиною за город и там пали в битве; большая часть жителей столицы была убита, немногие взяты в плен. Великий князь, получив весть о гибели своего семейства, столицы и народа, сказал с Иовом (многострадальным): “Так ли, Господи, угодно милосердию Твоему? Зачем я остался один?”
   Благоверный Георгий под тяжестью бед не только не пал духом, но еще больше окреп. Удалясь в Ярославль, он взял с собою Ростовских князей с их дружинами и решился идти в глушь лесов на берега реки Сити, где тянутся болота на огромные пространства. Туда же пригласил он ополчение братьев своих, Ярослава и Святослава. Батый, взяв Владимир, отправил сильные отряды к Ярославлю в погоню за великим князем; но Георгий решился сберегать слабые силы свои до лучшего времени. Он разбил стан свой на берегах Сити [21] и ждал татар от Ярославля; но они, опустошив Переяславль и Кашин, напали на него со стороны Бежецкого Верха. С великим князем был брат его Святослав со своими юрьевцами и племянники князья Ростовские с их дружинами, но не было брата Ярослава с переяславцами. Открылась кровопролитная война с неприятелем многочисленным и рассвирепевшим; русские дружины при всем своем мужестве не устояли; великий князь был убит вместе с племянником Всеволодом Константиновичем, первым князем Ярославским; почти все русское войско легло на поле сражения. Это было 4 марта 1238 года. [22]
   Князь Василько Ростовский, израненный, остался пленником в руках варваров. Изнуренный подвигами жестокой битвы, скорбию об отчизне и голодом, он был влачим татарами до Шеренского леса [23]. Здесь он должен был вытерпеть последнюю борьбу с обольщениями славы и ужасами смерти. Татары любовались величественным его видом, знали по опыту мужество и крепость руки юного князя: они старались убедить его, чтобы он поступил к ним на службу и пристал к нечестивым их обычаям. Но напрасно обольщали его дружбою Батыя, напрасно хвалились своим воинственным счастьем. Мужественный князь не слушал их; он не хотел прикоснуться к пище и питью татар, считая их нечистыми. “О, темное Царство, — сказал он, — не разлучить тебе меня со Христом моим. Он предал нас в ваши скверные руки, любя нас и даруя нам жизнь вечную. Но есть Бог, и темное царство погибнет, когда исполнится мера беззаконий его: взыщет Он кровь верных Своих.” Варвары скрежетали зубами от ярости, готовые напиться кровью страдальца. А он молился вслух: “Господи, Ты знаешь тайны сердца моего, знаешь все нечистоты мои; очисти меня от грехов моих.” Он молился за себя, за малолетних сыновей своих Бориса и Глеба, за всех братьев-христиан; он благодарил Бога, что в цвете лет умирает мучеником, и память о нем не будет бесславною. Варвары много мучили неустрашимого князя, свирепо умертвили его и бросили в лесу Шеренском.
   Между тем Ростовский епископ Кирилл, возвращаясь из Белозерской страны, куда он удалился от татар, проходил по берегам реки Сити и в куче мертвых тел отыскал обезглавленное тело святого великого князя Георгия. Он узнал его по княжескому одеянию, взял с благоговением священные останки, привез в Ростов и, с великою честию совершив надгробное служение, положил в Ростовском соборе [24]; туда же привезли тело святого Василька, найденное в лесу Шеренском [25]. Вдовствующая супруга его, княгиня Мария, дочь святого князя Михаила Черниговского, дети, епископ Кирилл и весь народ Ростовский встретили с горьким плачем тело любимого князя и погребли его под сводами соборного храма [26].
   Полчища татар с берегов Сити устремились к Новгороду; взяли Волок-Ламский, Тверь, Торжок, не давая никому пощады. Уже Батый был в 100 верстах от Новгорода, где плоды долговременной торговли обещали ему богатую добычу; но вдруг, испуганный непроходимыми лесами и болотами этого края, обратился назад к Козельску, который осмелился сопротивляться и выдержал семинедельную осаду. Наконец татары завладели Козельском, умертвили всех жителей и прозвали Козельск “злым” городом. Князь Козельский, младенец, из племени князей Черниговских, пропал без вести; говорили, что он утонул в крови.
   Отдельные отряды татар по завоевании Владимира рассеялись по великому княжеству, завладели в течение одного месяца четырнадцатью городами, в том числе Ростовом, Ярославлем, Галичем, Дмитровым, Переяславлем, Юрьевым. “Головы жителей, по словам летописца, падали на землю, как трава скошенная.” Один из этих отрядов (вероятно из-под Козельска) приступал к Смоленску, где прославился доблестными подвигами святой мученик Меркурий [27].
   Батый, как бы утомленный убийствами и разрушением, удалился в землю Половецкую, на берега Дона. Ярослав Всеволодович, брат святого великого князя Георгия, в надежде, что буря миновала, спешил из Киева во Владимир принять достоинство великого князя и господствовать над развалинами и трупами.
   На юге России продолжалась борьба между князьями, которые не приняли участия в бедствиях северной Руси, издали смотрели на них равнодушно, помышляя единственно о выгодах своего властолюбия; Михаил Черниговский, заняв Киев, посадил в Галиче сына своего Ростислава; но Даниил Галицкий успел завладеть без битвы своим родовым княжением. Галичане, по выражению летописца, “стремились к Даниилу, как пчелы к матке или как жаждущие к источнику водному.” Но приближалась уже кара Божия и к южной Руси. Покорив совершенно половцев, толпы Батыевы снова появились в пределах России: опустошили Переяславль-южный и Чернигов на пути к Киеву.
   Батый давно слышал о Киеве, о церковных сокровищах древней столицы и о богатстве людей торговых. Михаил Черниговский, княживший тогда в Киеве, удалился в Венгрию. Смелый Даниил Галицкий занял Киев; но и он видел невозможность обороны столицы с малочисленною дружиною и решился искать помощи у короля венгерского, поручив оборону Киева опытному и храброму боярину Димитрию.
   Несметная рать Батыя со всех сторон облегла Киев; стенобитные орудия действовали день и ночь. Татары разбили стены и ворвались в город. Но Димитрий не знал страха. Он отступил с киевлянами к церкви Десятинной, ночью укрепил ее тыном и на другой день снова оборонялся. Варвары достигли храма Богоматери, но устлали путь своими трупами; они схватили мужественного Димитрия и привели к Батыю, который, удивляясь его храбрости, даровал ему жизнь.
   Варвары несколько дней торжествовали победу ужасами разрушения. Они ограбили дома жителей и великолепные храмы, разрушили до основания церковь Десятинную — первое здание греческого зодчества в России, похитили все сокровища Печерской обители, сияли с главы Великой церкви златокованый крест, разломали ее до самых окон вместе с кельями и стенами монастырскими. Пещеры со святынею мощей были закладены и скрыты от варваров [28].
   Гибель России совершилась. Князья, которые не жалели отчизны в кровавых междоусобиях, заботясь только о личной прибыли или о первенстве и власти, теперь все поравнялись: все сделались рабами варваров. Исчезла самобытность государства, исчезли начатки просвещения, успехи промышленности и торговли, разрушены города, храмы и обители иноческие. Словом, погибло все земное, все временное, все дела рук человеческих. Уцелело только то, что вечно и неизменно: святая вера Христова, Церковь православная, которой, по обетованию Спасителя, не одолеет и самый ад. Она одна уцелела между развалинами, горела и не сгорела, подобно купине, прохлаждаемая росою Любви Небесной. Она очищалась, как золото в горниле страданий, возвышалась незыблемо, как каменный утес посреди бурь океана. Только на этот утес могла опереться Русь, когда наступил светлый день воскресения ее из могилы!

8. Русь под монголами. Св. Александр Невский.
Страшное иго порабощения легло на Русскую землю. Более двухсот лет Церковь Русская, князья и народ наслаждались свободою; но князья — кровопролитными распрями, а народ — грубыми пороками и суевериями, остатками язычества, навлекли на себя наказание Божие. Наступило время тяжких и продолжительных страданий.
   Поработитель Руси — Батый основался на берегах Волги, назвав столицу свою Сараем. Здесь кочевала Орда его, известная под именем Золотой, или Кипчакской. Но и сам Батый не был полновластным повелителем: он, в свою очередь, зависел от великого хана, наследника Чингиса, который кочевал с большою ордою в пустынях Средней Азии.
   Особенно тяжело и безотрадно было положение князей. Покорностью диким завоевателям определялась не только участь самих князей, но и участь народа: по судьбам Вышнего, это было для князей уроком — дорожить счастьем народа. И когда для спокойствия христианской земли своей князья жертвовали своим самолюбием, имуществом, здоровьем и самою жизнию — это была жертва чистая, высокая, христианская [1].
   В 1243 году Батый назначил в города русские своих надзирателей — баскаков, а князьям приказал являться к нему с изъявлением покорности. Прежде всех подвергся этому унижению великий князь Ярослав Всеволодович: он должен был отправиться в Золотую Орду к Батыю, а одного из сыновей своих послал в Татарию к великому хану монголов — Октаю. Батый принял Ярослава с уважением и назвал “главою всех князей русских,” отдав ему Киев. Поступок великого князя служил примером для князей удельных: они также били челом надменному татарину, чтобы мирно господствовать в областях своих.
   Мало-помалу князья начали устраиваться в своих уделах; мало-помалу начали оживать города и селения Русской земли, изнуренной, безлюдной, полной развалин и гробов. Ростовская область поступила в наследство малолетним сыновьям князя-мученика, Борису и Глебу Васильковичам под опекою матери [2]; впоследствии младший из них получил в удел Белозерскую область и сделался родоначальником князей Белозерских [3]. Также и в Ярославле стали княжить сыновья князя Всеволода Константиновича, павшего на берегах Сити [4], святые князья Василий и Константин [5]. На юге князь Михаил Всеволодович должен был по воле хана уступить Киев великому князю и возвратился в Чернигов. Храбрый Даниил Галицкий, после опустошения земли своей монголами, должен был смириться и идти на поклон к Батыю, который в знак особенного благоволения впустил его в свой шатер без всяких суеверных обрядов, ненавистных православным князьям. “Ты долго не хотел меня видеть, — сказал Батый, — но теперь загладил вину повиновением” [6]. Впрочем Даниил мечтал об освобождении при помощи западных государей, входил даже в сношения с папою и хитрил пред ним, изъявляя расположение к покорности римским догматам. Папа Иннокентий IV, со своей стороны, нарек его королем русским, прислал ему корону и скипетр, разрешил совершать литургию на квасном хлебе и наблюдать обычаи, не принятые Римскою Церковью. Храбрый и умный король Галицкий ожидал помощи от западных соседей, которых папа побуждал ко всеобщему ополчению против монголов; но так как это ополчение не состоялось, то Даниил снял с себя личину, отрекся от связи с Римом и смеялся над гневом папы [7].
   Состояние Церкви было так же скорбно, как и состояние государства. На огромном пространстве от Белого озера до южного Галича Батый оставил за собою пепел и пустыню: храмы Божии были истреблены огнем или остались грудами камней; священная утварь, иконы, книги сделались добычею богохульных хищников; украшенные сединою служители алтарей умерщвлены, а молодые отведены в плен [8]. Нелегко было возобновить храмы и все нужное к богослужению; еще труднее — найти способных священнослужителей среди всеобщего опустошения и нищеты, тем более, что образование более или менее сохранилось только на юге — в Галиче и Волыни, — в странах, менее угнетенных дикими завоевателями. Митрополиты и прочие архипастыри должны были, подобно князьям, являться с поклоном в Орду для утверждения на своих кафедрах. Монголы не поднимали явного гонения на христианскую веру, как некогда римские императоры в первые века христианства. Чингис в “Ясе,” принятой преемниками его за основной закон государства, признавал единого высочайшего Бога, но вместе с тем велел чтить всех богов, чьи бы они ни были; отсюда толпы жрецов идольских в Орде и уважение к жрецам всех религий. В ярлыках, выдаваемых ханами русским святителям, запрещалось хулить веру русскую под страхом смертной казни, но произвол дикого завоевателя был для него выше всякой религии; он говорил: “Бог владеет небом, а сын Божий, хан — землею.” Естественно, что ему не могли быть приятны те, кто не признавал мнимо-божественного его достоинства. Естественно также, что тот же неукротимый произвол принуждал иногда христиан следовать суевериям языческим. Много страдала Русская Церковь и от ненасытной алчности татар: они нападали внезапно, без всякой причины на города, покорные их власти, грабили церкви, монастыри, отнимали все, что попадалось в руки.
   В премудром намерении Промысла и любви Божией иго монголов было врачевством для нравственных болезней народа русского. Какое же действие оказало иго на народ? Общее бедствие прежде всего пробудило в народе чувство покаяния: люди русские применили к себе покаяние ниневитян и каялись; вспоминали о рабстве Израиля в Египте и возносились мыслию от земли к Небу. Народ сознавал, что он народ христианский, а лютые властители его — неверные, ненавистные Богу. Таким образом утвердилась вера в превосходство христианского учения. Эта вера ободряла народ в скорбях, в трудах самых тяжких: она заставляла дорожить тем, что внушало ему христианство. Благодаря вере Христовой, народ русский удержал любовь к разоренной родине и не перенял дикой хищности от монголов.
   К довершению бедствий Русской Церкви, она в первые, самые тяжкие годы порабощения Руси оставалась без первосвятителя. Митрополит Иосиф Грек, прибыв из Царьграда пред самым нашествием Батыя, пропал без вести [9]. Управление митрополией с 1243 года принял на себя Кирилл — один из южных игуменов по выбору князей. Но всеобщее расстройство дел не прежде дозволило ему принять посвящение от Патриарха, как в 1250 году. Возвратясь оттуда в Киев, он отправился обозревать северные епархии своей митрополии, посетил Чернигов, Рязань, Владимир и, наконец, Новгород, который не видал у себя Батыя и единственный из престольных городов Руси оставался еще независимым и неразоренным.
   Можно думать, что сам Господь хранил Новгород вместе с Псковом и другими его пригородами, как оплот, со стороны Запада, более опасного для Руси, нежели орды монгольские: татары разоряли государство и губили народ, а латинство грозило опасностью самой чистоте веры Православной. Папы старались воспользоваться для своих целей общими бедствиями Русской земли и поднимали на нее крестовые походы: то из Швеции, то из Ливонии. Но на западных пределах Руси, в великом Новгороде, княжил тогда юный князь Александр, сын великого князя Ярослава Всеволодовича, одаренный необыкновенным разумом, мужеством, величественною красотою и крепкими мышцами Самсона; голос князя, по выражению летописца, гремел, как труба на вече.
   В 1240 г. шведский король, вследствие папской буллы, отправил многочисленное войско под начальством зятя своего Биргера на ладьях в Неву, к устью Ижоры; при войске были бискупы, чтобы крестить русских. Благоверный Александр вышел к ним навстречу с малою дружиной, но с твердой надеждой на Бога. На берегах Невы, где шведы стояли уже станом, встретил Александра начальник приморской его стражи ижорянин Пелгуй, ревностный христианин, и поведал ему чудное видение, которого удостоился накануне.
   Ожидая князя, он провел ночь на берегу финского залива в бдении и молитве. Мрак ночной исчез, и солнце озарило поверхность тихого моря. Вдруг Пелгуй услышал шум на море и увидел ладью с гребцами, овеянными мглою, и двумя лучезарными витязями в ризах червленых; витязи походили на святых страстотерпцев Бориса и Глеба, как изображались они на иконах. Один из витязей сказал другому: “Брат Глеб, вели грести скорее, да поможем сроднику нашему Александру.” Битва началась 15 июля, в день памяти святого Владимира, просветителя Руси, в начале дня и продолжалась до ночи. Шведы бились упорно, но потерпели страшное поражение. Александр собственным копьем “возложил печать на лице” Биргера. Темная ночь спасла остатки шведов: они спешили бежать восвояси, наполнив три судна телами лучших своих мужей и оставив поле битвы, усеянное трупами своих собратий [10]. Эта славная победа доставила Александру прозвание “Невского.”
   Кончив со шведами, Невский витязь должен был поспешить против ливонских рыцарей, которые завладели Изборском, разбили псковитян и при помощи изменника Твердислава ворвались в самый город Псков. Александр двинулся на защиту Пскова и разбил немцев на весеннем льду Чудского озера. Пятьсот рыцарей пало в битве, около пятидесяти попало в плен. Когда Александр с торжеством входил в город святой Ольги, ведя за собою пленных рыцарей, весь Псков с восторгом встречал его. Он завещал псковичам любовь к своему потомству. “Если кто из позднейших моих потомков прибежит к вам в печали, — сказал он, — или просто придет пожить к вам, и вы не примете и не почтете его, как князя, то назоветесь вторыми жидами.”
   Эта знаменитая победа защитника православия над ливонскими рыцарями (современники прозвали ее “Ледовым побоищем”) заставила орден трепетать за собственное существование [11]; папа принужден был до времени отложить свои виды на присоединение Русской земли к латинству. Александр после того недолго оставался в Новгороде. Отец его, великий князь Ярослав, должен был ехать в Большую Орду на берега Амура, где монголы по смерти Октая занимались избранием нового великого хана. Он в последний раз простился с отечеством; сквозь степи и пустыни достигнув до ханского стана, в числе многих других данников, смирился пред троном нового хана Гаюка и скончался в Орде 30 сентября 1246 года, как полагают, от яда, данного ему матерью хана [12]. Тело его было привезено и погребено во Владимире, в соборной церкви.
   Почти в то же время в Золотой Орде Михаил Всеволодович, князь Черниговский, и боярин его Феодор явились исповедниками и мучениками святой веры. Потребованный к Батыю Михаил просил благословения у отца духовного епископа Иоанна. “Многие князья ездили в орду, — сказал ему епископ, — и, прельстясь славою мира сего, ходили сквозь огонь, кланялись идолам, вкушали оскверненную пищу; но ты, князь, не подражай им.” Князь отвечал: “Я желаю пролить кровь мою за Христа и за веру чистую.” То же сказал и боярин Феодор. Епископ дал им святые дары на путь и отпустил с молитвою. Когда Михаил прибыл в стан Батыя с юным внуком Борисом Ростовским и боярином Феодором, Батый приказал жрецам совершить над Михаилом все, что следует по языческим уставам, и потом уже представить его в ханскую ставку. Жрецы потребовали, чтобы князь и боярин прошли сквозь огонь [13]. Михаил отвечал: “Христианин поклоняется Творцу, а не твари.” Узнав о непокорности русского князя, Батый озлобился и велел ему выбрать одно из двух: или поклониться богам, или умереть. “Я готов поклониться царю, — отвечал Михаил — ему вручил Бог судьбу царств земных: но я христианин и не могу поклониться тому, чему поклоняются жрецы.” Напрасно юный Борис со слезами умолял деда поберечь жизнь свою, напрасно бояре Ростовские вызывались принять на себя и на весь народ епитимию за князя: Михаил, подкрепляемый благочестивым Феодором, не хотел слушать их. Он сбросил с плеч княжескую шубу и сказал: “Не погублю души моей; прочь слава мира сего тленного, не хочу ее.”
   Пока вельможи ханские относили к Батыю ответ князя-христианина, блаженный Михаил и достойный боярин его начали петь псалмы и, окончив пение, приобщились Святых Тайн. Татарские чиновники еще раз сказали им: “Идут от хана убить вас; покоритесь и останетесь живы.” Михаил и Феодор отвечали в один голос: “Не слушаем вас, не хотим славы мира сего.” Скоро явились убийцы. Соскочив с коней, татарские палачи схватили Михаила, растянули за руки и за ноги и начали бить кулаками и палками по груди, потом повернули лицом к земле и били ногами. Долго длилось это зверство. Наконец, какой-то отступник Домант, уроженец Путивля, отрезал ножом голову святому мученику. Последнее слово его было: “Я христианин!” [14].
   Тогда стали уговаривать боярина Феодора и обещали ему почести. Он отвечал: “Не хочу кланяться твари, хочу страдать за Христа моего, как и государь мой князь.” Его мучили так же, как и князя, и, наконец, отрубили ему голову. Это было 20 сентября 1246 года. Тела исповедников Христовых брошены были в пищу псам, но остались целы и невредимы. Господь, за Которого пострадали мученики, явил Свое знамение в подкрепление веры слабых и унижение язычества. Над святыми мощами стоял столп светлый, горели огоньки, и слышалось небесное пение. Богобоязненные христиане тайно взяли их и принесли в Чернигов [15].
   Вскоре по страдальческой кончине святой князь Михаил вместе с боярином Феодором явился в сиянии Небесного Света дочери своей блаженной Евфросинии [16] и возвестил ей, что они оба мученическим подвигом стяжали вечное блаженство. За великий подвиг свой князь-мученик и на земле был награжден благословением небесным: в потомках его постоянно сохранялось живое благочестие [17]. Между тем, как род многих других потомков равноапостольного Владимира давно уже угас, ветви рода святого князя Михаила поныне зеленеют на земле Русской [18].
   Почти в то же время, как святой Михаил Черниговский был замучен в Орде Кипчакской, в Большой Орде преставился, как мы уже видели выше, великий князь Ярослав Всеволодович. После непродолжительного правления брата его Святослава, престол великого княжения достался по праву престолонаследия Александру Невскому.
   Теперь победителю шведов и рыцарей предстояла другая, более трудная победа — победа над самим собой. Доселе он не преклонял выи своей в Орде, и русские люди с гордостью называли его своим независимым князем. Но теперь он должен был пожертвовать своей воинской славой и идти на поклон к Батыю, который давно слышал о нем и желал его видеть. Александр любил отечество более княжеской чести своей, более самой жизни. Он не хотел подвергать Русскую землю новым бедствиям и смиренно поехал в стан монгольский, где Батый принял его с ласкою и освободил от исполнения обрядов языческих (в уверенности, что герой-христианин отвергнет их и предпочтет смерть за веру Христову). Узнав Александра, Батый сказал, что молва не преувеличила достоинств доблестного князя, что он действительно человек необыкновенный. Оттуда Александр должен был предпринять путешествие в глубину Татарии к великому хану. И там он нашел такой же прием, как у Батыя: великий хан утвердил Александра на престоле Владимирском, поручив ему всю южную Россию и Киев.
   Прямо из Орды Александр с торжеством прибыл во Владимир, где радостно встретили его митрополит Кирилл с духовенством, бояре и народ. Вскоре прибыло к новому великому князю посольство от папы: отчаявшись водворить латинство в России оружием крестоносцев, папа надеялся еще успеха от хитрых обольщений. Он уверял Александра, что Ярослав, отец его, находясь в Татарии у великого хана, дал слово монаху Карпини принять веру латинскую и, без сомнения, исполнил бы свое обещание, если бы не скончался внезапно, уже присоединенный к истинному стаду Христову; что сын обязан следовать благому примеру отца, если хочет душевного спасения и мирского счастия, что в противном случае он доказал бы свою безрассудность, не повинуясь Богу и Его наместнику (папе), что князь и народ русский найдут тишину и славу под сенью Римской Церкви. Александр, посоветовавшись с мудрыми людьми, написал папе ответ, в котором изложил подробно всю историю Ветхозаветной и Новозаветной Церкви и догматы семи Вселенских Соборов, заключив свое послание так: “Все это мы ведаем, а от вас учения не приемлем.” Этот ответ обличает высокую умеренность благоверного князя и его истинно христианское желание правды и мира в делах веры: Александр не думал укорять римлян, но только доказал, что вера русских чиста и Православна.
   Южная Россия давно уже была обложена данью; новый хан Золотой Орды Сартак, сын недавно умершего Батыя, захотел также распространить эту меру в северной России и в Новгороде. Александр снова ездил в Орду и старался яснее определить отношения Руси к хану: ему удалось придать делу такую форму, что только исчисление народа и раскладка дани были поручены татарским чиновникам, а все прочие дела по управлению государством остались в заведовании природных русских князей: они сохраняли свое право суда по родным законам, право войны и мира без ведома хана и, наконец, — что всего важнее — неприкосновенность не только веры, но и церковного устройства. Таким образом, Александр достиг того, что Русь, совершенно покоренная монголами и не имевшая возможности бороться с ними, получила от своих сильных и диких властителей права державы почти самостоятельной.
   Зимой 1257 года прибыли чиновники татарские, сочли народ в областях северной Руси и поставили сборщиков дани поголовной, от которой было избавлено одно только духовенство. Дань поголовная требовалась и от Новгорода: герой Невский, некогда ревностный поборник новгородской чести и вольности, должен был с горестью взять на себя дело тяжкое и неприятное — склонить к рабству народ гордый, пылкий, который все еще славился своею исключительною вольностью. Александр отправился в Новгород, где едва успел усмирить народ и подчинить его общему закону. Баскаки сочли жителей Новгорода, распределили налоги и удалились, потому что новгородцы обязались доставлять определенное количестве серебра прямо в Орду или через великих князей, но не хотели иметь дела с татарскими сборщиками.
   Ненадолго мог успокоиться во Владимире защитник земли Русской: он снова должен был отправиться в Орду, чтоб избавиться от обязанности присылать татарам вспомогательное войско и оправдать изгнание из городов Суздальской области “бесерменских купцов” — хивинцев-мусульман, которые откупили тогда у монголов дань русских княжеств и мучили христиан бесчеловечным сбором податей. Хан принял оправдание, согласился не требовать войска, но продержал великого князя в Орде всю зиму и лето. Осенью Александр возвращался в Россию успокоить народ и обрадовать его новою милостью хана. Близок был конец путешествия: Александр уже миновал монгольские пустыни и достиг Нижнего Новгорода, но жестокий недуг уже сокрушал его тело, изнуренное трудами. Отдохнув здесь некоторое время, он доехал до Городца, но там, чувствуя приближение кончины, поспешил принять схиму с именем Алексия и преставился в ночь на 14 ноября 1263 года на 45 году от рождения. В продолжение немноголетней своей жизни Александр участвовал более нежели в двадцати битвах, четыре раза ездил в Орду, где многие из современных князей сложили свои головы под ножами убийц; но он, хранимый самим Богом, везде был цел и невредим, мечи врагов и ножи убийц щадили его, только он сам не щадил себя. Истощив силы в ревностном служении отечеству, он не давал себе покоя и, отягченный трудами непомерными, скончался в цвете лет [19].
   Горестная весть о кончине Александра достигла Владимира в то самое время, когда народ молился в соборном храме о благополучном возвращении его на родину. Блаженный митрополит Кирилл со слезами воскликнул к народу: “Чада мои милые, закатилось солнце земли Русской!” Слезы и рыдания народа прервали речь первосвятителя; все поняли горький смысл слов его и в один голос завопили: “Погибаем, погибаем!” Митрополит с духовенством, князья, бояре и народ в глубоком унынии встретили останки любимого князя у Боголюбова; по словам летописца, земля стонала от вопля и рыданий. Наконец, тело великого труженика за Русскую землю было привезено во Владимир и 23 ноября погребено в соборной церкви Рождественского монастыря. Современники повествуют, что усопший великий князь, когда при отпевании хотели разнять руку его для вложения разрешительной грамоты, сам, как бы живой, простер руку и принял грамоту из руки митрополита [20]. Все присутствующие поражены были ужасом при этом чудесном событии и уверились, что Бог желает прославить Своего угодника.
   С того времени благоверного князя Александра Ярославича называют святым и чтят в лике ангелов-хранителей Русской земли [21]. Святая Церковь, восхваляя память благоверного князя Александра, взывает так: “Драгоценная отрасль священного корня, блаженный Александр, тебя явил Христос Русской земле, как некое божественное сокровище, как нового чудотворца, преславного и Богоприятного. Ты невидимо посещаешь людей Христовых и щедро подаешь исцеления всем усердно приходящим к тебе и единодушно вопиющим: Радуйся, столп пресветлый, просвещающий нас светлостью чудес! Радуйся, победивший помощью Божией гордого короля! Радуйся, освободивший город Псков от неверных! Радуйся, презревший догматы латинян и вменивший в ничто все их обольщения! Радуйся, облако росы, орошающее мысли верных! Радуйся, прогонитель темных страстей! Радуйся, заступник Русской земли! Моли Господа, даровавшего тебе благодать, соделать державу сродников твоих Богоугодною и сынам России даровать спасение” [22].

9. Преемники Александра Невского. Собор во Владимире.
Преемником Александра Невского на великом княжении был брат его Ярослав Ярославич, князь Тверской. Следуя примеру отца и великого брата, он старался, сколько мог, угождать хану. Летописцы не говорят ни слова о характере Ярослава; но дела его показывают, что он не имел великих качеств брата, не ладил с новгородцами, жаловался на них хану, желая вооружить татар против Новгорода [1], обижал народ и винился, как преступник, не довольствовался властью ограниченною, но не умел расширить и утвердить ее. Он скончался на возвратном пути из Орды (в 1272 году). Тело его было отвезено для погребения в Тверь.
   Кратковременное правление Ярослава ознаменовано мученичеством князя Романа Рязанского. Князь Роман Олегович происходил из рода благочестивого, искренно преданного вере и отечеству; два деда его, Юрий и Олег Игоревичи, умерли страдальцами за отчизну в битве с Батыем. Последний из них, богатырь и красавец, умирал от ран на поле битвы; Батый, дивясь мужеству князя, хотел лечить его, с тем чтобы принять к себе в службу. “С врагом христиан не могу быть в приязни,” — сказал умирающий князь, и разъяренный Батый велел разрубить его в куски. Отец Романа, князь Олег Ингваревич, вытерпел много мучений от татар: захваченный в плен Батыем, он томился в Орде более десяти лет в тяжкой неволе и, возвратившись на родину, скончался иноком [2]. Таковы были предки благоверного князя Романа: он воспитывался скорбями в любви к святой вере; жил в слезах и молитве за родину; старался облегчать, сколько мог, участь разоренных и угнетаемых подданных. Благочестивого князя много утешило учреждение кафедры православного епископа в самой Орде [3]. Один из злых баскаков, которого князь удерживал от бесчеловечных насилий при сборе дани, донес хану Менгу-Темиру, что князь Рязанский поносит великого царя и его веру. Хан вызвал Романа в Орду и велел объявить ему, что он должен выбрать одно из двух: или смерть мучительную, или веру татар [4]. “Покорный воле Божией, — сказал князь, — я повинуюсь власти хана, но никто не заставит меня изменить святой моей вере.” Татары стали бить князя. “Я христианин,” — говорил он; но уста заткнули платком, оковали его и бросили в темницу. Гордый Темир произнес приговор твердому князю: “Пусть умрет мучительною смертию.” На месте казни мученик стал говорить собравшемуся народу о святости веры Христовой. Ему отрезали язык. Затем стали мучить его с ужасающим зверством: ему вырезали глаза, обрубили персты рук и ног, обрезали уши и губы, потом отсекли руки и ноги. Когда же осталось одно туловище, но еще с искрами жизни, мучители содрали с головы кожу, отрубили голову и воткнули ее на копье. Мученический подвиг святого Романа совершился 19 июля 1270 года [5]. Память его, как мученика, была постоянно чтима в Русской Церкви [6].
   Современники считали за особенную милость Божию к Русской земле, что в ней еще есть такие князья, которые, презирая славу мирскую, великодушно проливают кровь свою за веру Христову. Также за милость Небесную почитали они явление чудотворной иконы Божией Матери, прозванной Феодоровскою, в окрестностях города Костромы, где тогда княжил Василий Ярославич, утвержденный на престол великого княжения после смерти брата своего Ярослава [7].
   Святая вера жила крепкою жизнию в сердцах народа, но устройство церковное много пострадало при совершенном расстройстве государства. Ревностный митрополит Кирилл, обозрев состояние Церкви почти во всех пределах своей обширной митрополии, заметил, к прискорбию своему, значительные беспорядки в совершении таинств и обрядов, недостаток должной разборчивости при посвящении в духовный сан и даже самое святокупство. Нравы народа также требовали исправлений: в иных местах укоренились игры и обычаи, противные христианской нравственности и правилам Церкви. Такое неустройство в духовном чине и народе происходило, как замечает сам митрополит, частию от небрежения пастырей, редко посещавших свою паству, и, наконец, оттого, что правила церковные, определявшие круг пастырской деятельности, для многих были невразумительны [8]. В 1274 году он открыл Собор во Владимире с епископами Далматом Новгородским, святым Игнатием Ростовским, Феогностом Сарайским и Симеоном Полоцким. Изобразив долг пастырей блюсти за исполнением законов Церкви, он говорил отцам Собора: “Какую пользу получили мы, пренебрегши Божественные правила? Не рассеял ли нас Бог по лицу всей земли? Не взяты ли были грады наши? Не пали ли сильные наши от острия меча? Не отведены ли в плен дети наши? Не запустели ли святые Божии церкви? Не томят ли нас каждый день безбожные и нечестивые люди? И все это постигло нас за то, что мы не храним правил святых отцов наших.” Канонические определения этого Собора [9] направлены к прекращению замеченных беспорядков и относятся к правильному поставлению служителей Церкви, к доброму их поведению и обязанностям служения, к правильному совершению таинств, к благочинию при богослужении и к исправлению жизни народа.
   Епископам воспрещено брать плату или дары с посвящаемых. Кроме пошлины, определенной обычаем (не более семи гривен), за посвящение “на мзде” (за деньги) назначено извержение из сана и посвящающему и посвящаемому. Собор определил, чтобы избираемый в сан священства был тщательно испытан в образе жизни и поведении, чтоб он был или девственник, или в законном первом браке с девицею, хорошо знал грамоту, чтобы не был обвиняем в кощунстве, чародействе, воровстве, пьянстве, прелюбодеянии, лихоимстве, вольном или невольном убийстве. Обличенный в одном из этих пороков не может быть даже и причетником. Возраст для посвящения, на основании древних церковных правил, определен: для диакона — 25, а для священника — 30-летний. Сверх того, поступающий в клир должен был быть непременно человекои свободным или получить освобождение от прежнего господина. Священники, замеченные в нетрезвости и алчности к прибытку, если не исправлялись, осуждались на лишение сана. “Пусть лучше будет один достойный служитель Церкви, — прибавляют отцы собора, — нежели тысяча беззаконных.”
   Собор обратил особенное внимание на совершение таинств, определил совершать крещение чрез погружение в особом сосуде (купели), а не чрез обливание [10]; при миропомазании помазывать части тела освященным миром, не смешивая его с елеем, как делали некоторые; преподавать Святые Тайны всякому новокрещенному, совершать браки с согласия родителей и по православному чиноположению в храме [11].
   Заметив, что непосвященные дерзали иногда исполнять то, что предоставлено было только посвященным, Собор запретил диаконам совершать проскомидию и освящать приношения (плоды, кутью за умерших и т. п.), причетникам — касаться священных сосудов и совершать каждение, а мирянам — входить в алтарь, сказывать прокимен и читать Апостол.
   В жизни христиан были замечены языческие обычаи: новгородцы в праздники устраивали неприличные зрелища, оскорблявшие честь праздников. Буйные толпы тешились кулачным боем, бились кольями, причем многих убивали до смерти и с убитых снимали окровавленное платье. Собор определил: “Отлучать от Церкви всех, участвующих в таком бесчинстве, и не принимать от них приношений. Если кто из них умрет, священники под опасением низвержения не должны отпевать его и хоронить вблизи церкви. Убитые на кулачном бое прокляты в сей и в будущей жизни.”
   Большая часть правил Владимирского Собора составляет только возобновление древних постановлений Церкви, и даже наказания, определенные Собором, суть те же самые, какие издревле назначались Церковью за нарушения тех же правил [12]. В историческом отношении определения Владимирского Собора очень важны потому, что раскрывают тогдашнее состояние христианского общества, показывают его недуги и меры, какие принимали для уврачевания этих недугов попечительные святители.
   На этом Соборе был посвящен в сан епископа Владимирского и Нижегородского архимандрит Печерского монастыря Серапион, которого митрополит Кирилл привез с собою из Киева, — престарелый подвижник, пастырь, по выражению современников, “учительный и сильный в Божественном писании.” Он недолго управлял паствой, скончался 12 июля 1275 года в глубокой старости [13] и погребен во Владимирском Успенском соборе.
   После блаженного Серапиона сохранилось несколько “Слов”; из них особенно четвертое может служить указанием на образованность пастыря Русской Церкви XIII века. В этом “Слове” проповедник обличает слепых суеверов, убивавших волхвов и волшебниц по самым странным причинам. Обличение его исполнено ума и вполне согласно с духом Откровения; читая его, видишь и изумляешься, какое расстояние отделяло тогда Запад от светлого Востока. Что делалось на Западе в XIII веке? На кострах горели мнимые волхвы по распоряжениям епископов! Благословен Господь Бог, благоволивший хранить свет Свой в Церкви Российской посредством светильников Своих! [14]
   Приведем несколько отрывков из поучений блаженного Серапиона. Одно из “Слов” своих он начинает так:
    “Дети! Я чувствую в сердце своем великую скорбь о вас: ибо вовсе не вижу вашего обращения от дел беззаконных. Не так скорбит мать, видя детей своих больными, как скорблю я, грешный отец ваш, видя вас, болящих делами беззаконными. Многократно беседовал я с вами, желая отвратить вас от худых навыков, но не вижу в вас перемены. Разбойник ли кто из вас — не отстает от разбоя; вор ли кто — не пропустит случая украсть; имеет ли кто ненависть к ближнему — не имеет покоя от вражды; обижает ли кто другого и захватывает чужое — не насыщается грабительством; лихоимец ли кто — не перестает брать лихву; бедный, он не подумает о том, что, как родился нагим, так и умрет, не имея ничего, кроме вечного проклятия; любодействует ли кто — не отказывается от своего любодейства; сквернословец и пьяница не отстают от своей привычки. Чем мне утешиться, видя, что вы отступили от Бога? Чему мне радоваться? Всегда сею я на ниве сердец ваших семя божественное, но никогда не вижу, чтобы оно прозябло и принесло плод. Умоляю вас, братия и дети, исправьтесь, обновитесь добрым обновлением, перестаньте делать зло, убойтесь Бога, сотворившего нас; вострепещите суда Его страшного! К кому идем? К кому приближаемся, отходя от сей жизни? Чего мы не навлекли на себя? Каких не понесли мы наказаний от Бога? Не была ли пленена земля наша? Не были ли взяты города наши? Не в короткое ли время отцы и братия наши пали мертвыми на землю? Не отведены ли в плен жены и дети наши? А мы, оставшиеся, не порабощены ли горьким рабством от иноплеменников? Вот уже сорок лет — томление и мука и тяжкие налоги, не прекращаются также голод и мор скота нашего. Мы и хлеба не можем есть в сладость. От воздыханий и печали сохнут кости наши. Что же довело нас до этого? Наши беззакония и наши грехи, наше непослушание, наша нераскаянность. Умоляю вас, братия, пусть каждый из вас вникнет в свои мысли, рассмотрит сердечными очами дела свои, возненавидит их и откажется от них. Прибегните к покаянию: гнев Божий прекратится, и милость Господня излиется на нас. Мы в радости будем жить на земле нашей; а по отшествии из сего мира придем с радостию к Богу своему, как дети к отцу, и наследуем Царство Небесное, для которого Господом мы созданы. Ибо Господь сотворил нас великими, а мы чрез непослушание сделались малыми. Не погубим, братия, своего величия. Не слышащие о делах и законе спасаются, но исполняющие закон. Ежели в чем согрешим, опять прибегнем к покаянию, обратимся с любовию к Богу; прольем слезы; будем по мере сил давать милостыню нищим; имея возможность, помогать бедствующим, (от бедствий избавлять). Если не будем таковыми, то продолжится гнев Божий на нас. Пребывая же всегда в Божией любви, будем жить в мире.”
   Так обличал грешников ревностный святитель в то самое время, когда Русь страдала под страшным ярмом неверных, и благоверные князья ее проливали кровь свою за имя Христово. Но та же вера, которая воодушевляла их на крепкий подвиг, в то же время действовала и на неверных, приводя их ко Христу: примером тому может служить жизнь преподобного Петра, царевича Ордынского.
   Преподобный Петр-царевич — живой пример тому, что пребывание пастырей Русской Церкви в Орде, тяжелое для них самих, не оставалось бесплодным для веры Христовой. Ростовский епископ Кирилл, которого современники называли блаженным и учительным, приходил в Орду к хану Бергаю [15], был принят им ласково и по желанию хана рассказал ему о святой вере: как распространил ее в Ростове святой Леонтий и какие чудеса совершаются при мощах его силою Христовою. В числе слушателей беседы епископа с ханом был юный племянник Бергая, сын брата его. Слово о вере Христовой пало на добрую почву — в сердце доброго юноши. Он был сильно поражен тем, что услышал, и стал уверяться в пустоте своей языческой религии — в пустоте поклонения солнцу, звездам, огню. В том же году у хана захворал сын, и хан, вспомнив рассказы епископа об исцелениях, совершающихся при гробе святого Леонтия, вытребовал Кирилла к себе для исцеления сына. Святитель, после теплой молитвы к Богу и Пресвятой Богоматери, молил чудотворца Леонтия оправдать дело святой веры пред заблудшими. Прибыв в Орду, он исцелил царевича молитвою и освященною водой. Щедро одаренный ханом Ростовский епископ отправился в отечество, а юный племянник хана во время вторичного пребывания епископа в Орде решился удалиться с ним в Ростов, чтобы там принять крещение. Не смея открыть своих намерений матери и боясь власти дяди, он тайно ушел из Орды, догнал на дороге епископа и со слезами просил взять его с собою. Святитель согласился.
   В Ростове царевич жил в доме епископа, ходил смотреть на чин богослужения, слушал чтение и пение, и все это приводило его в восторг. Тогда в кафедральном храме епископа, говорит древний повествователь, “на левом клиросе пели по-гречески, а на правом — по-русски.” Царевич просил крестить его. Епископ опасался как бы не навлечь гнева ханского на Ростов за царевича. Но прошло довольно времени, поисков о царевиче не было из орды, и епископ крестил его с именем Петра. Новый христианин научился русскому языку, усердно читал книги, трудолюбиво молился, посещал богослужение, жил чисто и воздержанно, оставаясь в доме епископа.
   Блаженный Кирилл скончался, и 19 сентября 1261 года из Авраамиевой обители взошел на кафедру Ростовскую святой Игнатий. Петр продолжал жить и при святом Игнатии в кафедральном доме. Продолжая усердно посещать храм Божий и жить благоговейно, по временам забавлялся он соколиною охотой на берегу озера Неро. Раз, замедлив до ночи на ловле, заснул он у озера. Ему явились во сне, а по пробуждении и наяву святые апостолы Петр и Павел; в ужасе он пал перед ними; они, подняв его, ласково сказали: “Не бойся, друг Петр, мы посланы к тебе Богом, в Которого ты уверовал, и желаем, чтобы здесь, где заснул ты, создана была церковь в наше имя; завтра ты выменяешь три иконы: одну — Богородицы с предвечным Младенцем, другую — святого Николая, а третью — великомученика Димитрия, отнесешь их к епископу и скажешь: “Апостолы Петр и Павел повелевают построить во имя их церковь на указанном ими месте.” Затем дали они царевичу два мешка: один с золотом, другой с серебром, — и стали невидимы. Блаженный Петр пробыл в молитве до утра на месте, где явились ему апостолы. Потом нашел в городе у иконописца три указанные иконы, выменял и понес их к епископу. В ту же ночь святому Игнатию явились апостолы и приказали построить во имя их храм. Устрашенный видением, святитель Игнатий утром пригласил к себе князя (Бориса Васильковича) и рассказал ему о видении, недоумевая, где строить храм. В это время они увидели Петра с иконами на руках; епископ и князь поражены были изумлением, откуда Петр-иноземец мог достать такие превосходные иконы, каких не мог написать тогда ни один иконописец в городе. Выслушав рассказ Петра, они благоговейно поклонились иконам, отслужили пред ними молебное пение, отнесли их в крестном ходе на место явления святых апостолов и здесь поставили в построенной наскоро часовне.
   По требованию князя Петр решился купить у него довольно большое место для церкви и монастыря на берегу озера; князь приказал протянуть вервь вокруг выбранного места, и Петр потребовал, чтобы выкопали ров, “как бывает в орде, чтобы не пропало то место.” Затем царевич начал класть в вырытом рву монеты, вынимая их из мешков апостольских и кладя девять серебряных, а десятую золотую; так клал он по всему протяжению рвов, а монеты, к изумлению и ужасу князя, не истощались. Целый воз денег достался князю, который принял их, как благословение апостольское, и несколько дней щедро раздавал милостыню бедным. На отведенном месте построен был храм в честь святых апостолов Петра и Павла, и при нем основалась обитель иноков.
   Сам царевич остался мирянином, но был молчалив, всегда занимаясь в душе то молитвою, то размышлением о вечности. Святой Игнатий и князь, опасаясь, как бы царевич не удалился в Орду, предложили ему вступить в брачную жизнь, и Петр согласился. Невестою себе он выбрал дочь ордынского вельможи, поселившегося в Ростове. Святой Игнатий сам венчал его; а князь побратался с ним, и святитель укрепил это душевное братство их церковною молитвою. На земли, предоставленные храму и царевичу, князь Борис выдал грамоты [16]. Петр прожил в супружестве много лет, имел детей, оставаясь отцом всех бедных и несчастных, пережил и князя, нареченного брата, и святого Игнатия [17]. В глубокой старости, овдовев, он принял монашество в основанной им обители и мирно перешел ко Господу, Которого возлюбил, и погребен в построенной им церкви. Это было, вероятно, около 1290 года [18].
   Между князьями русскими, современными преподобному царевичу Петру, были также замечательные подвижники благочестия.
   Благоверный князь Роман Углический был сыном князя Владимира, получившего Углический удел от родителя — великого князя Константина Всеволодовича — в то же время, когда братья его, святые Василько и Всеволод, получили Ростов и Ярославль. Блаженный Роман вступил в управление княжеством в 1261 году и был попечительным отцом народа. В уделе его были города Углич, Кашин, Бежецкий Верх, Устюжна, Дмитров, Звенигород, и он еще построил на высоком берегу Волги напротив слободы Борисоглебской новый город Романов, соорудил до 15 храмов в разных местах своего княжества, устроил богадельни и странноприимные дома. Каждый день он слушал службу Божию, часто беседовал с опытными иноками и любил читать божественные книги. Осиротевший, вдовый и бездетный блаженный Роман посвятил последние дни жизни своей подвигам молитвы, поста и благотворительности. Он мирно почил 3 февраля 1285 года и погребен в соборном храме города Углича [19].
   Между князьями южными славился особенно благочестием в последние годы жизни своей Волынский князь Василий Романович, родной брат короля Даниила Галицкого. Храбрый и неутомимый воин, дожив до старости, он скончался монахом и тружеником в окрестностях Львова (Лемберга), в дикой, заросшей кустарником пещере, под горою Георгиевского монастыря [20], оплакивая грехи мирского властолюбия и кровавой деятельности.
   Сын его Владимир-Иоанн, наследовавший область родительскую, был истинный страдалец Божий. Кроткий, милостивый к другим, строгий к себе, трезвый и целомудренный, смелый на войне и в звериной ловле, любознательный и начитанный (современники звали его философом), этот князь четыре года страдал, как Иов: нижняя губа его гнила, болезнь распространялась и становилась сильнее; но он терпеливо сносил боль и занимался делами; болезнь усилилась: вся мясистая часть бороды отпала, нижняя челюсть и зубы прогнили, — он молился и благотворил. Никто из князей южных не построил столько монастырей и городов, никто более его не наделил храмов книгами и утварью; пред смертию он все движимое имущество — золото, серебро, одежды — раздал бедным [21].
   В конце XIII века мы видим образец особенного рода жизни, высокого и трудного, — образец юродства о Христе. Неизвестно, шел ли кто в Русской земле по этому пути прежде блаженного Прокопия Устюжского, но из прославленных чудотворцев Русской Церкви Прокопий является первым подражателем блаженных угодников Божиих Греческой Церкви, посвятивших себя этому тяжкому подвигу.
   Блаженный Прокопий был иностранным купцом и торговал в Новгороде. Пленившись учением Православной Церкви, он отказался от папизма, принял Православие и оставил торговлю.
   Жизнь православных иноков так подействовала на него, что он, раздав имение бедным, поселился на некоторое время в Хутынской обители [22], но вскоре удалился в Великий Устюг и там вступил на новый путь жизни, на путь юродства. Он нашел полузырянский город с христианскими храмами; соборная церковь в нем была деревянная и очень высокая. На паперти ее Прокопий стал проводить ночи в молитве, а днем ходил по городу, претерпевая насмешки, брань и побои; над ним издевались и дети, и те, у кого духовный смысл был еще менее развит, нежели у детей, и кто не мог понять поступков человека духовного. Блаженный Прокопий молился за них молитвою Распятого: “Господи, не постави им греха сего.” Отдыхать ложился он то на навозе, то на камне или на голой земле. Одежда на нем была изорванна, и в ней он переносил северные морозы. Он принимал пищу от нищих и от людей богобоязненных, а от богачей, обогатившихся неправдою, не брал ничего. Утешением для праведника служила праведная чета — Иоанн и Мария. Иоанн Буга, или Бога, был монгольским сборщиком в Устюге; дозволяя себе всякое своеволие, он взял силою дочь одного гражданина Марию. Народ взволновался и готов был убить дерзкого баскака. Тогда Бога принял крещение и женился на Марии. Народ примирился с ним. Бога-Иоанн переменил жизнь свою, жил с супругою праведно и чисто; на Сокольей горе он построил храм Предтечи с монастырем. Блаженный Прокопий посещал иногда Иоанна и Марию, но не пользовался удобствами их жизни [23]. Другом и собеседником его был блаженный Киприан, основатель Архангельской Устюжской обители, но и у него не искал он покоя для себя [24].
   Раз была ночью жестокая стужа. Сильная вьюга засыпала дома и улицы снегом, и мороз и ветер северный так были резки, что птицы падали мертвые на землю, даже скот и люди замерзали. Можно представить себе, каково было нагому Прокопию. Терзаемый морозом, он пытался войти в хижину нищих, чтобы сколько-нибудь погреться: но одни запирали дверь, другие прогоняли его палкою. Прогнанный страдалец нашел сарай, где в углу лежали собаки; он лег около собак, чтоб от них согреться, но и собаки ушли от него. Не тяжко ли не найти защиты от смерти у людей и даже у псов? “Буди имя Господне благословенно,” — сказал Прокопий и пошел на обыкновенный свой ночлег — на паперть соборную; дрожа всеми членами и ожидая смерти, молился он, да примет Бог душу его. И вот он почувствовал некую теплоту; взглянув, он увидел пред собою ангела Божия с прекрасною ветвию в руке; небесный гость, коснувшись веткою лица Прокопия, оживил страдальца: приятная теплота разлилась по всему телу его. Об этом блаженный Прокопий рассказал любимому клирику Симеону, отцу святого Стефана Пермского, под условием — не говорить о том другим до смерти юродивого.
   Любимым местом, где часто и долго сиживал Прокопий, был один камень на берегу реки Сухоны. Здесь, смотря на плывущие мимо суда, он молился за тех, которые вверяли судьбу свою неверной стихии.
   В один воскресный день Прокопий говорил народу в храме: “Покайтеся, братия, во грехах ваших; умилостивляйте Бога постом и молитвою; иначе город погибнет от града огненного.” — “Он не в своем уме,” — говорили слушавшие Прокопия. После литургии Прокопий, сидя на паперти, плакал и рыдал, плакал потом днем и ночью. Проходившие мимо его спрашивали: “Что с тобою, Прокопий? Что за скорбь у тебя?” Блаженный отвечал: “Бдите и молитеся, да не внидете в напасть.” Но проповеди его не принимали к сердцу. На третий день Прокопий пошел по городу и говорил со слезами: “Плачьте, други, плачьте о грехах ваших, молитесь, чтоб избавил вас Господь от гнева правды своей, чтобы не погубил вас, как Содом и Гоморру, за беззакония ваши.” Но и теперь закостеневшие в грехах не были тронуты и не приходили в себя; над проповедником смеялись, как над безумцем, и молитвенником за них оставался один Прокопий. Чрез неделю после первой проповеди в полдень явилось на небосклоне черное облако; приближаясь к городу, оно росло все более и более; наконец, день превратился в темную ночь. Молнии бегали огненными полосами, и страшные грохоты грома раскатывались в воздухе, не прерываясь ни на минуту; от громовых ударов тряслись стены зданий, и от оглушительных звуков не слышно было людского голоса. Тогда-то увидели, что городу грозит гибель, вспомнили о проповеди Прокопия и бросились в Соборный храм Богоматери. Прокопий был уже здесь и пред иконою Благовещения молился с горькими слезами, да будет Богоматерь ходатаицею за людей согрешивших. И весь народ с рыданием молился о спасении от гнева Божия; вдруг от иконы потекло миро ручейком и по храму разлилось благоухание. В то же время произошла перемена в воздухе: не стало удушливого зноя, тучи с громами и молниями откатились вдаль — на пустынные места. Скоро узнали, что за 20 верст от Устюга, в дебри Котовальской, пали с градом раскаленные камни, поломали лес, но никто из людей не убит, и даже скот везде остался цел. Между тем из святой иконы истекло столько мира, что им наполнили сосуды церковные; а мазавшиеся этим миром получали исцеление от различных болезней [25].
   После этого Прокопий стал опять юродствовать и юродством скрывал от людей обильную благодать, обитавшую в нем. Он носил в руке три кочерги. Замечено было, что, когда он носил их вверх головами, в тот год бывал хороший урожай; когда же оборачивал их головами вниз, бывал недостаток во всем.
   Блаженный Прокопий преставился в старости 8 июля 1303 года у ворот обители Архистратига Михаила. Согласно с его желанием, тело его похоронили на берегу реки Сухоны близ соборной Успенской церкви. Камень, на котором часто сидел он на берегу Сухоны, молясь за плавающих, положен над гробом его, а на месте кончины поставлена часовня [26].
   Церковь поет блаженному Прокопию: “Ты был бездомным, Прокопий, и, перенося всякое оскорбление, приносил Богу дела добрые, как фимиам благовонный, как жертву приятную. Потому ты и получил дерзновение пред Ним в Обителях Небесных. Моли даровать очищение грехов славящим святую память твою” [27].
   Так при тяжком испытании Русской земли Господь прославлял в ней избранных Своих многоразличными путями спасения!

10. Князь Даниил Московский.
Спустя тридцать лет после грозы Батыевой Русская земля как-будто отдохнула, обязанная внутренним устройством и тишиною умному правлению Ярослава Всеволодовича и великого сына его святого Александра. Некоторые местные грабежи татар, маловажные распри князей, даже самая утрата государственной независимости казались легким злом в сравнении с ужасными всеобщими бедствиями минувших лет, еще свежими в памяти народа. Войны внешние были довольно счастливыми: победы витязя Невского и бодрая охрана западных пределов отечества доказывали, что русские люди еще умеют владеть мечом; а торговля, ободряемая ханскими грамотами, доставляла купцам и землевладельцам способ платить дань без больших затруднений.
   В таком состоянии находилось великое княжение, когда оно досталось по смерти дядей Димитрию Александровичу, сыну святого Александра Невского. Восемнадцатилетнее его правление (1276-1294), памятное для Русской земли одними несчастиями, протекло в беспрерывных кровавых междоусобиях, возбуждаемых безумным властолюбием младшего брата его Андрея, который не мог успокоиться, пока не сделался великим князем. Непрестанно враждуя со старшим братом и вовлекая в свои распри всех прочих удельных князей, Андрей в то же время умел угождать ханам и получать от них войска для разорения городов русских. Так однажды татары, приведенные Андреем, напомнили время Батыя: они опустошали окрестности Владимира, Суздаля, Юрьева, Ростова, жгли и грабили селения, монастыри, церкви, не щадя ни икон, ни сосудов, ни утвари церковной. Народ разбежался и погибал в лесах от жестоких морозов. Переяславль-Залесский, удельный город Димитрия (бежавшего в Новгород), хотел обороняться и был жестоко наказан: не осталось жителя, по словам летописи, который бы не оплакал смерти отца, сына или брата. Это кровопролитие случилось 19 декабря 1282 года. В праздник Рождества Христова ограбленные храмы стояли пустыми; вместо священного пения раздавались в городе стоны и рыдания. Один только Андрей, злобный и недостойный сын великого отца, праздновал и ликовал с татарами. В другой раз он привел рать хана Ногая, который в то время завел неустройство в Золотой орде и основал свою собственную, Ногайскую. Снова татары опустошили и ограбили много городов; даже духовенство, свободное от дани ханской, не спаслось от всеобщего грабежа. Ужас царствовал повсюду, и только дремучие леса служили убежищем для несчастного народа. Димитрий укрылся тогда во Пскове; он отказался от великого княжения, довольствуясь наследственным уделом Переяславским. Изнуренный горем и болезнию, он умер на пути близ Волока-Ламского, приняв схиму пред кончиною [1].
   При несчастном правлении его утвердилась независимость Тверского княжества. Оно было прежде частью Суздальского и Владимирского, но сделалось отдельным при Ярославе Ярославиче (младшем брате Невского, наследовавшем после него великое княжение). При нем же учреждена епископия в Твери, и первым архипастырем там был блаженный епископ Симеон. Кафедра его была прежде в Полоцке, но неустройство и распри литовских князей принудили его переселиться в Тверь, принадлежавшую к той же епархии. Великий князь Ярослав Ярославич принял его с любовию и наделил новую епископию богатыми имениями и угодьями. Блаженный Симеон управлял паствою, как один из лучших пастырей Церкви. По свидетельству летописи, он хорошо знал священные книги, благотворил нищим и сиротам, без боязни говорил правду князьям и вельможам [2]. Он пережил благотворителя своего Ярослава, заложил при сыне и преемнике его князе Михаиле соборный храм в Твери и мирно почил 3 февраля 1289 года.
   Незадолго пред тем угас великий светильник Церкви Русской: блаженный первосвятитель Кирилл преставился в глубокой старости 9 декабря 1280 года в Переяславле-Залесском, при объезде северных епархий. Тело его перевезено было во Владимир, а потом в Киев и заключило собою ряд первосвятительских могил в Софийском соборном храме. В продолжении многолетнего святительства (1243-1280) он старался восстановить разрушенное опустошителями, водворять мир между враждующими, оберегать вверенное ему стадо от влияния римского, исправлять беспорядки в жизни духовенства и народа, утвердить управление Церкви на правилах Соборов и святых отцов. Преемником его был Максим, родом грек, присланный Патриархом из Царьграда.
   Между тем княжение Ярославское перешло из рода великого князя Константина Всеволодовича в род князей Смоленских. Это произошло следующим образом. Феодор Ростиславич, по прозванию Черный, сын Смоленского князя Ростислава Мстиславича женился на дочери последнего князя Ярославского, святого Василия Всеволодовича, Марии, единственной наследнице княжества Ярославского. Он был воспитан в страхе Божием, чуждался распрей и ссор, хотя отличался мужеством и знанием ратного дела. Только неудовольствия с братьями, которые дали ему из всего княжества Смоленского один небольшой городок Можайск, заставили его жить в Ярославле, где теща, княгиня Ксения, не хотела уступить ему власть.
   Князь Феодор вместе с другими князьями ходил на поклон в орду и по воле хана Менгу-Темира предпринимал поход против яссов, или алан, которые жили близ Кавказа и не хотели платить дани татарам. Возвратившись оттуда с богатою добычей, мужественный князь обратил на себя особенное внимание хана и жены его; последняя предложила ему руку своей дочери. Феодор не побоялся ответить, что у него есть супруга и что он, как христианин, не может иметь другой. Но пока он с опасностию для жизни отклонял от себя лестную честь быть зятем ханским, теща его княгиня Ксения по возвращении его в отечество не впустила его в Ярославль, объявив, что там есть уже законный князь сын его и Марии — малолетний Михаил. Даже посредничество ордынского посла не могло победить упрямства властолюбивой княгини. Добрый и миролюбивый Феодор не хотел призывать гнева ханского на отчизну, и Господь Сам устроил судьбу его: он вскоре овдовел и получил Смоленское княжество после умерших братьев. Тогда он снова отправился в орду, где принят был с прежнею благосклонностию. Для брака его с дочерью хана оставалось одно препятствие — языческая вера невесты. Дочь Менгу-Темира крестилась с именем Анны и с разрешения Патриарха Царьградского вступила в христианский брак с Феодором [3], причем хан назначил города на содержание дочери и зятя. С дозволения тестя благочестивый князь поставил несколько храмов в улусах орды; твердый в бедах он не изменялся и в счастии: по-прежнему любил Господа более всего и старался о славе имени Его.
   Скоро мечты властолюбивой Ксении рассеялись: внук ее, умер в младенчестве. Тогда благоверный князь Феодор отправился в Ярославль с супругою и с двумя сыновьями, Давидом и Константином, родившимися в Орде. Жители Ярославля не хотели принять их, но князь Феодор со Смоленскою дружиною принудил их к покорности, а виновники возмущения по воле хана были наказаны.
   За непокорность ярославцев блаженный князь Феодор заплатил им благодеяниями: он распространил город Ярославль, обвел его земляным валом, построил в нем несколько храмов и великолепно украсил их. Особенно любил он монастырь Спасский: часто он молился там, раздавал милостыню бедным, кормил братию. Супруга его княгиня Анна, хотя родилась и воспиталась в язычестве, но подражала ему в добродетелях; она построила храм Архангела Михаила на берегу реки Корости [4].
   При частых смутах этого несчастного времени не удивительно, что блаженный князь Феодор вовлекался невольно в распри князей. Удрученный старостию, скорбями и недугами, он почувствовал близость кончины и велел отнести себя чрез весь город в монастырь Спасский. Когда поставили его здесь в притворе церковном, то на вопрос игумена “Что пришел, брат? Желаешь ли сподобиться ангельского образа?” князь, подняв руки к небу, сказал: “Всею душою готов, Владыка и Творец мой, работать Тебе, — и, обратясь к игумену, прибавил: — Да, честный отче.” По совершении пострижения понесли его в келью к игумену, где весь день прощался он со всеми, исповедал всенародно грехи и ошибки в жизни своей и давал прощение другим. Позвав к себе княгиню и детей, простился с ними, наказывая детям исполнять его наставления. Поздно вечером попросил игумена облечь его в схиму и затем попросил, чтобы, кроме игумена и немногих братии, все вышли. Во время утреннего пения он оградил себя крестным знамением и предал дух свой Богу; это было 19 сентября 1299 года [5].
   Между тем, как святой князь Феодор подавал современным князьям назидательный пример благочестия, умеренности и миролюбия, злобный Андрей Александрович, достигнув великого княжения, продолжал терзать землю Русскую. Наконец распри дошли до судилища хана: посол ханский созвал князей во Владимире, и суд кончился миром или, лучше сказать, ничем, потому что посол ханский взял дары, а великий князь дал слово оставить в покое братьев и племянников, но в то же время собирал войско, чтобы усмирить их.
   Тогда возобновились, но, к сожалению, безуспешно древние съезды князей, учрежденные некогда Мономахом; на них присутствовали и святители, как толкователи уставов правды и совести. Но в этих съездах не принимали участия князья уделов отдаленных: Рязанские, Смоленские и другие. Нашествие монголов разорвало последние связи между разными частями Русской земли: великий князь, не удержав господства над уделами собственного великого княжения Владимирского, мог ли вмешиваться в дела других областей и быть душою общего согласия и порядка? Неустройство и междоусобия продолжались до смерти Андрея; он окончил жизнь в 1304 году, заслужив ненависть современников и презрение потомства.
   Не таков был брат его Даниил, княживший в Москве. Из четырех сыновей святого Александра Невского, только самый младший вполне усвоил себе христианское благочестие родителя. И Господь, предназначивший высокую будущность потомству угодника Своего Александра, избирает только род Даниила для управления Русскою землею: “Праведное семя его возлюбил Бог, благоволил ему царствовать в роды и роды” [6].
   Жизнь Даниила ознаменована печатью особенного избрания Божия. Двухлетним младенцем остался он по смерти отца [7], но никто не нападал на князя-младенца, никто не покушался завладеть уделом его. А как часто в то время и у взрослых князей отнимали уделы другие князья, более сильные!
   Ему достался самый незначительный из уделов великого княжения, с ничтожным городком — Москвою. Пришедши в возраст, Даниил увеличил свое княжество, не прибегая к мерам насилия. Неизбежно вовлекаемый в междоусобия князей [8], он держал себя умеренно и осторожно, берег свою совесть и старался гасить ссоры любовью [9]. Храбрый, но вместе с тем и миролюбивый, он брался за оружие только для того, чтобы грозою меча устрашить злонамеренных. Довольный своим жребием, он не отнимал чужой собственности ни насилием, ни коварством; за то сам Господь неожиданно благословил его новым владением.
   Родной племянник блаженного Даниила, сын умершего великого князя Димитрия, Переяславский князь Иоанн Дмитриевич, кроткий, набожный, благотворительный, был связан узами тесной дружбы с благочестивым дядей. Умирая бездетным [10], он отказал свой удел Даниилу, которого современники называли “Богоснабдимым” [11], потому что Сам Бог, видя благочестие и бескорыстие раба Своего, снабжал его всем нужным. Здесь заложено начало соединению русских княжеств в одну мощную державу и первенству Москвы над прочими уделами!
   Блаженный князь Даниил не искал достоинства великого князя; но оно досталось впоследствии сыновьям и внукам его. Он построил на берегу реки Москвы деревянную церковь в честь заступника своего преподобного Даниила Столпника и при ней основал монастырь [12]. Приняв схиму с именем пророка Даниила, он преставился 4 марта 1303 года. По глубокому смирению он указал могилу себе не в храме, а на общем кладбище основанной им иноческой обители [13].
   Описывая внутренние дела Русской земли, мы давно не упоминали о защите западных ее пределов. Там в это время бодрствовал на страже мужественный князь, но не потомок святого Владимира, а литвин, родившийся язычником, — явление дотоле небывалое и неслыханное!
   Миндовг, великий князь Литовский, заманив к себе жену Довмонта, князя Нальшанского, заставил ее разделить с ним ложе; Довмонт, исполняя долг языческой мести, убил Миндовга и двух сыновей его. Это было осенью 1263 года. Вслед за тем началась резня в Литве: сын Миндовга Воишелг страшно мстил за смерть отца. Тогда Довмонт с тремястами семей литовских, спасая жизнь, бежал во Псков. Здесь дохнула на него, говорит древний летописец, “обновляющая благодать Божия.” Он крестился и был назван Тимофеем. Псковичи посадили его на столе святого Всеволода-Гавриила; но с тем вместе, желая соединить его с дорогим для них родом святого Александра Невского, они выпросили для Довмонта руку княжны Марии, дочери великого князя Димитрия Александровича. Так пришлец из Литвы стал княжить во Пскове. Но этот пришлец щедро возблагодарил свое новое отечество: своими доблестями, своею ревностию по вере он напомнил Пскову лучших князей из рода Рюрикова — Мстислава Великого, Всеволода и деда жены своей приснопамятного Александра. Довмонт пошел войной на дикую Литву, которая часто вторгалась в пределы Русские из лесов своих, опустошала жилища и уводила в плен множество христиан. Еще прежде псковские священники насадили православное христианство в Летгаллии, а в это время Литовский князь Гердень уступил эту область гермейстеру Ливонских рыцарей, и, таким образом, папизм угрожал новопросвещенным. Пользуясь отсутствием Герденя, Довмонт с 270 воинами прошел с огнем и мечом по его владениям, взял в плен жену его с детьми и толпы литовцев. Переправившись через Двину, храбрый князь оставил при себе только 70 воинов, отпустив остальных с добычею во Псков. Скоро сторожевые дали знать, что Гердень приближается с войском. “Братья псковичи, — сказал Довмонт, — кто стар из вас, тот мне отец; кто молод, тот мне брат. Я слышал о вашем мужестве. Пред вами жизнь и смерть. Братья мои! Постоим за Святую Троицу.” Слова Довмонта одушевили псковичей. С дружиной в 70 человек он одолел 700 литовцев, многих побил и потопил в Двине. На другой год он снова ходил в Литву: страна предана была опустошению, и князь Гердень убит.
   Особенно важны подвиги Довмонта в обуздании Ливонских рыцарей: немцы, завладев Ливонией, готовы были простирать далее свои завоевания. В отношении к вере они были вреднее языческой Литвы, которая довольствовалась грабежом, не касаясь совести; а немцы не только грабили, но и принуждали православных к папизму, объявляя русских язычниками. В 1268 году силы почти всех русских князей собрались в Новгород, чтобы выгнать из Эстонии датчан, которые вздумали заводить поселение в стране, издавна платившей дань Новгороду. Довмонт с ратью псковскою присоединился к войску тестя своего, великого князя Димитрия. В самом начале похода дворяне Божии (так называли себя Ливонские рыцари) прислали послов с клятвенными уверениями, что они не станут помогать датчанам и желают сохранить мир с князьями. Но когда войска русские приблизились к Раковору (Везенбергу), магистр ордена и дерптский бискуп явились с многочисленным войском на защиту датчан. Началась страшная битва; особенно отличалось мужеством правое крыло союзного войска, где стояли Довмонт и Димитрий. Бискуп был убит, и с ним легло, по показанию самих немцев, до 1350 человек. Пользуясь темнотою ночи, рыцари обратились в бегство. Новгородцы, чувствуя большой урон в войске, возвратились назад; а Довмонт с псковичами прошел по Везенбергскому округу до самого моря, разоряя капища эстов, и возвратился со множеством пленных. Спустя несколько дней после Раковорской битвы, немцы тайно вступили в пределы псковские и ограбили несколько сел. Довмонт с небольшим отрядом догнал и разбил их. Иные скрылись на остров; Довмонт велел зажечь траву, и клятвопреступники погибли.
   На следующий год магистр явился с 18 000 войска и стенобитными орудиями; он грозил сравнять Псков с землею. Осмотрев силы неприятелей и собрав войско, Довмонт пришел в Троицкий собор, положил меч свой пред алтарем, пал на лицо и молился со слезами: “Господи Боже сил! — говорил он — Призри на кротких и смиренных рабов Твоих и смири высокоумие гордых.” Игумен Мирожский Исидор препоясал князя мечом и благословил на битву за святую веру; храбрый князь, не дожидаясь новгородцев, ударил с дружинами псковскими на немцев, разрубил лицо магистру и истребил несколько тысяч латинян. На десятый день осады подоспели полки новгородские: немцы бросились спасаться бегством и потом заключили мир на условиях, какие предписал им Довмонт.
   После того немцы и Литва надолго оставили в покое пределы Русские. Защищая Псков мечом своим, Довмонт укрепил его каменною стеною [14]. Он судил народ праведно, не давал слабых в обиду, помогал бедным, посещал узников в темницах, покоил странников, любил духовенство, строил храмы [15], проводил жизнь в посте и молитве и благоговейно чтил праздники.
   Приближаясь к блаженной кончине, доблестный князь, уже маститый старец, должен был в последний раз отразить немцев от Пскова. В начале 1299 года Ливонские рыцари неожиданно напали на Псков, грабили и жгли монастыри в окрестностях города [16]. Блаженный князь вывел дружину, сразился с немцами под стенами города, на берегу реки Великой, вогнал их в воду и многих захватил в плен. Спустя несколько месяцев, 20 мая 1299 года, после тяжкой болезни святой Довмонт скончался. Горько плакал весь народ псковский, погребая тело его под сводами соборного храма Святой Троицы, “за которую,” по словам летописца, “он много потрудился.” Спустя год мирно почила и блаженная супруга его Мария, в иночестве Марфа [17].
   Псковичи верили, что мужественный и благочестивый князь их — угодник Божий и небесный заступник города, в котором княжил. Пред битвою с врагами они обращались с молитвою к святому князю Довмонту [18]. В 1480 году, когда немцы в числе ста тысяч человек осадили Псков, святой князь Довмонт явился во сне одному благочестивому мужу и сказал ему: “Возьмите одеяние (покров) гроба моего, обнесите его три раза вокруг города с крестным ходом, молитесь, и не бойтесь.” Исполнив волю святого князя, псковитяне смело вступили в бой с врагами и принудили их снять осаду [19].


11. Борьба между Тверью и Москвой.
Возвышение Москвы при Иоанне Калите.
Как жизнь, так и кончина великого князя Андрея Александровича были несчастием для Русской земли. Явились два искателя великого княжения: князь Михаил Ярославич Тверской и князь Георгий Данилович Московский; первый из них имел более прав, как внук Ярослава Всеволодовича и двоюродный дядя Георгия, следовательно — старейший в роде. Это, по понятиям того времени, казалось неоспоримым, и бояре великокняжеские, похоронив тело Андрея в Городце Волжском, поспешили в Тверь поздравить Михаила с престолом Владимирским. Новгородцы также признали его своим князем, с условием, что хан утвердит за ним великое княжение. Тщетно блаженный митрополит Максим уговаривал Георгия не искать великого княжения и обещал ему именем вдовствующей княгини Ксении, матери Михаила, предоставить на выбор несколько городов в прибавок к Московской области. Дядя и племянник поехали судиться к хану; началась продолжительная кровавая борьба между Москвою и Тверью.
   Сначала Михаил превозмог соперника и приехал с ханскою грамотой во Владимир. Зная неуступчивость врага своего, он хотел смирить Георгия оружием и дважды приступал к Москве, но не мог взять ее. Это еще более усилило взаимную злобу, пагубную для обоих князей. Впрочем, летописцы оправдывают Михаила и винят князя Московского, который заслужил всеобщую ненависть гнусным злодейством: он велел зарезать Рязанского князя Константина, находившегося у него в плену.
   Несколько лет Михаил властвовал спокойно и жил большею частию в Твери, управляя великим княжением и Новгородом чрез наместников. Между тем Георгий в Орде три года бил челом вельможам ордынским, одаривал их и, наконец, сумел снискать милость нового хана Узбека, который выдал за него замуж любимую сестру свою Кончаку, названную в крещении Агафиею, объявил его великим князем и дал ему войско. В сопровождении монголов и воеводы их Кавгадыя Георгий возвратился в отечество и хотел немедленно завоевать Тверь.
   Михаил отправил посольство к племяннику и велел сказать ему: “Будь великим князем, если так угодно царю; но оставь меня спокойно княжить в моем наследии; ступай во Владимир и отпусти войско.” Георгий вместо ответа опустошал с татарами Тверскую область. Михаил призвал на совет епископа и бояр: “Судите меня с племянником, — говорил он, — не сам ли хан утвердил меня на великом княжении, а теперь отдал его Георгию? Я не спорю против воли ханской, а Георгий ищет головы моей, терзает наследственную мою область. Скажите, кто из нас виноват?” Епископ и бояре единогласно отвечали ему: “Ты прав, государь, пред лицом Божиим: возьми меч праведный и иди на врага; с тобою Бог и верные слуги, готовые умереть за доброго князя.” — “Не за меня одного, — сказал Михаил, — но за множество людей невинных, лишаемых крова отеческого, свободы и жизни.” Началась кровопролитная битва, и Михаил обратил в бегство врагов своих, освободив множество тверитян, взятых в неволю татарами. Жена Георгия и Кавгадый попались в плен. Первая, к несчастью, вскоре умерла скоропостижно, и враги Михайловы распустили слух, будто бы она была отравлена ядом.
   Не желая продолжать кровопролития, Михаил отпустил Кавгадыя с богатыми дарами к хану и предложил Георгию ехать с ним в Орду на суд. Уверенный в правоте своей, он не спешил и спокойно занимался в Твери делами правления. Между тем коварный племянник предупредил дядю и успел при помощи Кавгадыя очернить его перед Узбеком.
   Наконец, и Михаил собрался в Орду. Приняв благословение от епископа Варсонофия, помолившись и благословив детей, он отправился в путь. Благочестивая супругаего княгиня Анна, проводила его до берегов Нерли; там он исповедался пред духовником и открыл ему свою тайную мысль: “Я всегда любил отечество, но не мог прекратить наших злобных междоусобий; буду доволен, если хотя смерть моя успокоит землю Русскую.”

Предыдущая || Вернуться на главную || Следующая

Полезная информация: