Семинарская и святоотеческая библиотеки

Семинарская и святоотеческая библиотеки
Семинарская и святоотеческая библиотеки
    С духовною радостию узнали друг друга два великих подвижника. Павел избрал себе духовным отцом Сергия, облеченного в сан пресвитерский еще на Святой горе Афонской, и открывал ему все свои помыслы. При частых взаимных посещениях [56] Сергий посоветовал Павлу устроить монастырь на том месте, которое было указано ему в видении. Старцы расстались во временной жизни для свидания в вечной: Сергий стал готовиться к отшествию в Небесную обитель, а Павел пошел в Москву, чтоб испросить благословение на основание монастыря [57].
    Возвратясь в свою пустыню, преподобный Павел не нашел уже в живых своего собеседника и духовного отца: преподобный Сергий Нурмский предал Богу чистую свою душу 7 октября 1412 года [58]. Построив деревянный храм Святой Троицы, преподобный Павел учредил общежительную обитель и строго наблюдал, чтобы все в монастыре исполнялось по преданию отцов, чтобы в кельях не было никакой собственности, кроме икон и книг. Он заповедовал на работах соблюдать безмолвие, не носить в монастырь хмельных напитков и рукодельем изгонять праздность. “Нищих не забывайте, — говорил он, — помните, что мы сами нищие и душою, и жизнию.” Поручив настоятельство ученику своему Алексию, сам преподобный Павел по-прежнему жил отшельником на горе, в своей келье. Он приходил к братии на молитву только по субботам и дням воскресным. В эти дни разделял он с братией трапезу; но сам вкушал только хлеб с водою и овощами: ни масла, ни молока, ни рыбы он никогда не вкушал. Когда слух о нем распространился, то многие приходили к нему для пользы душевной. Он был доступен для каждого, и для каждого готово было у него живое слово назидания. Он наставлял и словом, и жизнию, узнавал тайные помыслы приходящих к нему, врачевал душевные недуги и утешал скорбящих. Так великий подвижник достиг глубочайшей старости — 112 лет, из которых 50 провел в разных монастырях и 40 лет — в Обнорской. Но дивный старец еще был свеж и бодр, очи его были светлы, сияя кротостию и благодушием, стан не согбенный, борода густая и окладистая, белая, как снег. Пред кончиною он провидел разорение Костромы татарами и преставился 10 января 1429 года [59].
    “Возлюбив жизнь безмолвную, преподобный отче, ты удалился от людей, поселился в пустыни и жил со зверями и пернатыми. Ныне пребываешь ты во свете святых. Поминай нас, почитающих память твою” [60].
    В стране Белозерской процвели святостию жизни великие подвижники Кирилл и Ферапонт. Оба они были учениками святого Феодора и богомудрого наставника иноков Сергия Радонежского, потому что, пребывая в Симоновской обители, пользовались духовными советами преподобного Сергия.
    Первый из них, называвшийся в миру Козьмою, сын благородных родителей и сирота с ранней юности, жил в Москве у родственника своего боярина Тимофея Вельяминова [61] и надзирал за слугами его. Но, не чувствуя расположения к светской жизни, Козьма стремился душою на служение Господу. Он открыл сердце свое преподобному Стефану, игумену Махрищскому, который успел испросить согласие боярина и отвел юношу в Симонов монастырь к архимандриту Феодору. Облекши Козьму в иночество с именем Кирилла, святой Феодор поручил его опытному старцу, а потом назначил ему послушание в хлебне и поварне. По временам посещал Симонов преподобный Сергий и прежде прочих посещал Кирилла в хлебне, где подвижник носил воду, рубил дрова, топил печи и, смотря на пылающий огонь, говорил сам себе: “Смотри, Кирилл, не попасть бы тебе в вечный огонь.” Эти смиренные труды Кирилла продолжались 9 лет; потом уважаемый братиею за подвижническую жизнь он был удостоен иерейства; а по возведении святого Феодора на святительскую кафедру в 1390 году назначен архимандритом обители. Кирилл, будучи архимандритом, не изменил образа жизни и в свободное время выходил на работу вместе с послушниками; но посещения богатых и знатных людей смущали смиренный дух подвижника. Он недолго оставался настоятелем и перешел подвизаться на Старое Симоново. И здесь шум города беспокоил любителя безмолвия: преподобный Кирилл молил Богоматерь указать ему место, удобное для спасения души. Однажды ночью читал он акафист Богоматери и услышал голос от Ее иконы: “Иди на Белое озеро, — там тебе место.” Вместе с тем Кирилл увидел на дальнем севере прекрасную местность, озаренную светом.
    В числе иноков Симонова монастыря был тогда преподобный Ферапонт, уроженец Волока-Ламского, в миру Феодор, из рода дворян Поскочиных. Он тайно ушел из родительского дома, постригся в Симонове, проводил жизнь подвижническую и по временам слушал наставления преподобного Сергия. Незадолго до видения, которого удостоился Кирилл, Ферапонт, связанный с ним узами духовного дружества, был послан настоятелем по какому-то делу в дальнюю Белозерскую сторону. С посохом странническим ходил он по живописным берегам Белого озера, пленился тишиною густых лесов и вынес оттуда жажду уединения пустынного.
    Дождавшись возвращения друга, Кирилл спросил Ферапонта: есть ли на Белом озере место, где бы можно было безмолвствовать иноку? Ферапонт отвечал, что там много прекрасных мест. Друзья ушли тайно в пустынную сторону, долго ходили по Белозерскому краю, тогда еще глухому и малолюдному, и взошли на гору Мауру. Здесь леса, луга и воды соединились на огромном пространстве; подошву высокой горы омывают волны озера Сиверского. С одной стороны быстрая Шексна извивается по лугам необозримым, с другой — несколько синих озер разбросано среди густых дебрей.
    Здесь преподобный Кирилл узнал прекрасную местность, указанную ему в видении; он пал с усердною молитвой пред иконою Богородицы, которую принес с собой, поставил деревянный крест, и подле него пустынники выкопали себе землянку.
    Вскоре Ферапонт ушел далее за 15 верст от Кирилла и поселился между двумя озерами: Пашским и Бородавским, — на красивом высоком месте. Тут он расчистил землю для насаждения овощей и прогонял уныние безмолвия то трудом, то молитвою и бдением.
    Между тем преподобный Кирилл более года подвизался в своей землянке, не видясь ни с кем, кроме двух крестьян, которые приносили ему сухой хлеб. После того пришли из Симонова два инока, любимые Кириллом, а вслед за ними стали приходить многие. Преподобный Кирилл увидел, что настал конец безмолвному его уединению; в 1397 году он построил храм в честь Успения Богородицы.
    Когда в окрестности распространилась молва, что пришедший из Москвы архимандрит Кирилл устраивает в пустыни монастырь, то соседнему боярину Феодору пришло на мысль, что, верно, архимандрит принес с собою много денег, и он послал слуг своих ограбить его. Но две ночи сряду подходили они к обители и видели вокруг обители ратных людей. Феодор подумал, что, верно пришел кто-нибудь из московских вельмож к Кириллу, и послал узнать, кто такой пришел. Ему отвечали, что более недели, как никого из посторонних не было в обители. Тогда Феодор пришел в чувство и, поспешив в обитель, со слезами исповедал Кириллу грех свой. Преподобный сказал ему: “Будь уверен, сын мой Феодор, что ничего нет у меня, кроме одежды, которую видишь на мне и нескольких книг.” Боярин с того времени стал благоговейно уважать преподобного Кирилла.
    Когда в обители Кирилловой умножилось число братии, он дал для нее устав общежития и освящал его примером своей жизни. В церкви никто не смел беседовать, и никто не должен был выходить из нее прежде окончания службы. За трапезу каждый садился на своем месте, и в трапезе была тишина. Весьма строго заповедал преподобный Кирилл, чтобы ни при нем, ни после него хмельных напитков не только не пили, но и не держали в обители. Из трапезной каждый молча шел в свою келью, не заходя к другому. Никто не смел получать ни писем, ни подарков, помимо настоятеля, — к нему приносили нераспечатанные письма; без его благословения и не писали писем. Деньги хранились в монастырской казне, и ни у кого не было никакой собственности. Даже пить воду ходили в трапезную: в келье же ничего не держали, кроме икон и книг, и она никогда не запиралась. Иноки старались один пред другим являться как можно раньше к службе Божией и на монастырские работы, подвизаясь не для людей, а для Господа. Когда случался недостаток в хлебе и братия понуждали настоятеля послать за хлебом к христолюбцам, Кирилл отвечал: “Бог и Пречистая Богоматерь не забудут нас — иначе зачем и жить на земле?” — и не дозволял докучать мирянам просьбами о подаянии.
    Почти одновременно с Кирилловым монастырем возникла и обитель Ферапонтова. Когда к преподобному Ферапонту стали стекаться любители пустынной жизни, он построил в 1398 году храм Рождества Богородицы и учредил общежитие, но не согласился принять на себя ни священства, ни игуменства. На усиленные просьбы братии, желавшей иметь его настоятелем, старец отвечал: “Не я оградил это место, а Пречистая Богородица: Она и может наставить вас на все полезное.” Но преподобный Ферапонт оставался для всех отцом и наставником. Устав обители был во многом сходен с Кирилловским; братия занималась то списыванием книг, то плетением сетей для ловли рыбы. В монастыре была крайняя скудость до того времени, пока князь Андрей Можайский, сын Донского, владевший и Белозерскою страною, не пожаловал новой обители земли и озера и прислал утварь для храма ее.
    Друзья, основатели пустынных обителей, приходили друг к другу для духовной беседы. Но в 1408 году им суждено было расстаться: князь Андрей, давно желавший построить монастырь близ Можайска, вызвал к себе преподобного Ферапонта и умолил его принять на себя устроение новой обители. На просьбы князя старец сначала отвечал только слезами, но потом согласился исполнить волю его или, лучше сказать, волю Божию. Он покинул свою пустыню [62] и переселился в Можайск, где при богатых средствах князя скоро устроился монастырь Рождества Богородицы в Лужках, в версте от города. Основатель новой обители пользовался особенным уважением первосвятителя Фотия, который с любовию беседовал с ним о духовной жизни и облек его саном архимандрита. После 18-летнего настоятельства в Можайском монастыре преподобный Ферапонт преставился в глубокой старости 27 мая 1416 года [63].
    Приближался уже конец земных подвигов преподобного Кирилла. Господь наградил угодника Своего даром прозорливости и чудотворений: преподобный Кирилл узнавал помыслы приходивших к нему, исцелял больных, умножал молитвою запасы монастырские, щедро раздавая хлеб нищим во время голода; укротил бурю на озере осенением животворящего креста, испросил чадородие Белевскому князю Михаилу и супруге его Марии.
    Приближаясь к блаженной кончине, богоносный Кирилл призвал к себе братию, строго заповедал не нарушать данного им устава и сказал рыдавшим ученикам своим: “Не скорбите о моем отшествии: если получу дерзновение у Господа и труд мой будет угоден Ему, то не только не оскудеет обитель моя, но еще больше распространится по отшествии моем, — только любовь имейте между собою.” Он блаженно почил на 90-м году своей жизни 9 июня 1427 года [64].
    Преподобный Кирилл любил заниматься списыванием книг [65]. После него сохранилась подлинная духовная грамота, писанная на столбце обыкновенной бумаги мелким, четким и красивым почерком [66], и три послания, которые, отличаясь простотою изложения и искренностью благочестивой души, глубоко назидательны. В одном из них, писанном к великому князю Василию Дмитриевичу, чудотворец говорит: “Ты, государь, приобретаешь себе великую пользу душевную смирением своим, посылая ко мне грешному, нищему, недостойному, страстному и чуждому всякой добродетели, с просьбою о молитве. Я, грешный, с братиею своею рад, сколько силы будет, молить Бога о тебе, нашем государе, и о княгине твоей и о детях твоих и о всех христианах, порученных тебе Богом. Но будь и сам внимателен к себе и ко всему княжению, в котором Дух Святый поставил тебя пасти людей, искупленных кровию Христовою. Чем больше удостоен ты власти, тем более строгому подлежишь ответу. Воздай Благодетелю долг твой, храня святые Его заповеди и уклоняясь от путей, ведущих к погибели. Как на корабле, если ошибется наемный гребец, вред от того бывает не важный; если же ошибется кормчий, то губит весь корабль: так, государь, бывает и с князьями. Если согрешит боярин, наносит пакость себе, а не всем; но если согрешит сам князь, причиняет вред всему народу. Слышал я, что у тебя, великий князь, великое несогласие с твоими сродниками, князьями Суздальскими; ты выставляешь свою правду, а они — свою; кровь христиан льется. Осмотрись, государь. Если они правы в чем-либо, уступи им смиренно; если в чем правда на твоей стороне, стой за правду. Если они будут кланяться тебе, Бога ради, государь, окажи им милость, сколько можно, покажи к ним любовь и сострадание, дабы не погибли, блуждая в татарских странах. Никакая власть, ни царская, ни княжеская, не может избавить нас от нелицемерного Суда Божия; а если будешь любить ближнего, как себя, если утешишь души скорбные и огорченные, — это много поможет тебе, государь, на страшном и праведном Суде Христовом.”
    Благотворителю своему, князю Андрею Можайскому и Белозерскому, богомудрый старец напоминает посланием, что он поставлен от Бога удержать людей от зла в своей отчизне. “Смотри, государь, чтобы судьи судили суд праведно, как пред Богом, не кривя; чтобы не было подлогов и поклепов... Наблюдай, чтобы не было в твоей области питейных домов, — от них великая пагуба людям: крестьяне пропиваются, а души их гибнут... Также пусть не будет у тебя и таможенных сборов, — эти деньги неправедные. Пусть не будет в твоей вотчине ни разбоя, ни воровства. Если не уймутся от злого дела, вели наказывать, кто чего стоит. Унимай подчиненных твоих от скверных слов и брани, — все это гневит Бога. Если не потщишься управить всем тем, взыщется на тебе, потому что ты — властелин над своими людьми, поставленный Богом. Не ленись сам давать управу крестьянам; это вменится тебе выше поста и молитвы. Удерживайтесь от пьянства. Подавайте по силе милостыню. Вы часто не можете поститься и молиться ленитесь: пусть же милостыня восполнит недостатки ваши.”
    Звенигородского князя Юрия Дмитриевича преподобный Кирилл утешал в скорби о болевшей супруге и по смирению своему просил, чтобы князь отложил намерение приехать к нему в монастырь. “Знаю, государь, — писал старец, — что по грехам моим выйдет из того искушение, если поедешь ко мне. Извещаю тебя наперед, что нельзя тебе видеть нас: оставлю монастырь и уйду, куда Бог наставит. Вы думаете, что я тут добрый, святой человек. Нет! Истинно я всех грешнее и окаяннее и исполнен срама. Не удивляйся сему, князь Юрий: слышу, что ты сам читаешь и знаешь Священное Писание и понимаешь, какой вред происходит от человеческой похвалы, особенно для нас слабых. Был у нас брат твой, князь Андрей; но здесь его вотчина, и нам нельзя было не отдать поклона своему государю. А твоей вотчины здесь нет. Если поедешь ты сюда, все люди станут говорить: для Кирилла поехал князь” [67].
    Знаменитая Лавра чудотворца Кирилла [68] и по преставлении его долго и неослабно соблюдала устав своего основателя; она почиталась основным камнем иночества для всего севера Русской земли и воспитала в недрах своих многих дивных подвижников, которые разошлись по крайним пределам севера и светили миру из пустынных своих обителей, как яркие звезды во мраке ночи.
    Не всех духовных чад великого отца нашего Сергия могли мы исчислить в нашем кратком рассказе: имена и деяния многих из них известны единому Богу, Которому посвятили они многотрудную жизнь свою. На духовном потомстве заступника земли Русской сбылось обетование, дарованное ему в дивном видении; птенцы гнезда его свили свои пустынные гнезда, и бесчисленное множество прекрасных птиц Божиих наполнило собою дебри и тундры сурового севера, поморье и острова Ледовитого моря [69].


14. Святитель Стефан Пермский.
Преп. Сергий и Герман Валаамские.
У друзей Божиих бывают и друзья святые. Таковы были друзья богоносного распространителя иноческой жизни чудотворца Сергия: преподобные Стефан Махрищский и Димитрий Прилуцкий, святители Дионисий Суздальский с учеником своим Евфимием и Стефан Пермский.
    Первое место между ними занимает преподобный Стефан Махрищский как ближайший собеседник Радонежского отшельника почти с самого водворения его в пустыни. Рожденный и воспитанный в Киеве Стефан постригся в Печорской обители и провел там несколько лет в подвигах послушания и молитвы. Притеснения папистов заставили его вместе с другими Печерскими иноками искать убежища в Москве, где благосклонно принял его великий князь Иоанн, сын Калиты и отец Донского. По грамоте его и благословению святителя Стефан поставил себе келью в уединенном месте на берегу речки Махрищи в 35 верстах от обители Сергиевой; своими руками рубил он лес и обрабатывал землю, чтоб иметь пропитание от трудов своих. Желая сохранить безмолвие, он сначала не хотел принимать приходивших к нему, но потом уступил просьбам усердия. Когда собралось к нему несколько ревнителей иноческой жизни, киевский подвижник поставил храм Святой Троицы, кельи и трапезу и ввел общежитие; святитель [1] посвятил его в сан иерея и игумена. Это было, вероятно, в 1358 году [2].
    Приняв настоятельство, Стефан был примером добродетелей для братии; он трудился более всех, носил убогое рубище, был кроток и молчалив. Особенные обстоятельства доставили подвижнику Махрищскому утешение видеть у себя в монастыре преподобного Сергия, который пришел туда, уклоняясь от неудовольствия, воздвигнутого родным его братом. Когда игумен Махрищский услышал о приходе игумена Радонежского, он велел ударить в било и вышел к нему навстречу со всею братией: оба они поклонились друг другу до земли, прося взаимно благословения, и долго не вставали, потому что ни один из них не хотел принять на себя первенства. Наконец, умоленный блаженным Стефаном, преподобный Сергий дал благословение ему и всей братии. Он пробыл несколько дней в монастыре Махрищском и выпросил себе одного из тамошних иноков, хорошо знающего окрестности, чтобы избрать себе место для безмолвного уединения [3] . Такое место нашлось в 15 верстах от Махры над рекою Киржач [4].
    Нечто подобное тому, что случилось с преподобным Сергием, суждено было испытать и преподобному Стефану: он также должен был удалиться из своей обители и основать монастырь в другом месте. Близ Махры жил один благочестивый человек, хранивший от юности чистоту телесную, смирение и любовь ко всем; он отдал обители Махрищской свою усадьбу с засеянными полями, а сам принял иночество с именем Григория и был любимым учеником блаженного Стефана. Это было не по сердцу соседним владельцам: они знали уважение великого князя Димитрия к Стефану и опасались, чтобы земли, которыми они владели, не перешли во владение монастыря. Четверо из них, братья Юрцовские, подняли гонение на игумена и грозили убить его, если он не уйдет из Махры. Тогда преподобный Стефан, уступая место злобе, удалился вместе с Григорием на север и в 60 верстах от Вологды на реке Авнеже основал в 1370 году [5] пустынную обитель с храмом Святой Троицы. Пустынножителям помогал богатый землевладелец Константин Дмитриевич, который и сам принял иночество с именем Кассиана.
    Великий князь Димитрий прислал книги и другие вклады в Авнежскую пустынь, а Стефана вызвал в Москву, принял его с любовию и велел остаться в Махрищской обители, которой тогда же пожертвовал земли и угодья [6].
    Всегда кроткий и покорный Стефан возвратился в Махру, продолжал подвизаться в подвигах духовной жизни и по временам, как уверяет предание, приходил для беседы к великому чудотворцу Сергию. Достигнув глубокой старости и предчувствуя приближение кончины, он облекся в великую схиму и предал дух свой Господу 14 июля 1406 года [7].
    Подвиги преподобного Димитрия Прилуцкого начались на родине его в Переяславле-Залесском. Сын богатого купца, обученный в юности чтению книг он не стремился к земному богатству, но искал Небесного. Приняв пострижение в Нагорном Борисоглебском [8] монастыре, он снискал себе чистою, равноангельною жизнию любовь и уважение братии. Спустя несколько лет Димитрий основал на берегу Переяславского озера Николаевский монастырь [9] с правилами строгого общежития для братии.
    Друзья Божии любят друг друга: блаженный Димитрий в первый раз познакомился с дивным пустынником Радонежским тогда, когда преподобный Сергий приходил в Переяславль и был посвящен в сан игумена [10]. Это было в 1354 году. С того времени преподобный Димитрий часто ходил к преподобному Сергию для духовных бесед и возвращался с одушевлением на новые подвиги. Он был весьма красив лицом, и красота его расцветала от поста; во избежание искушений в обители, посещаемой мирскими людьми, он закрывал лицо свое куколем и избегал женщин. Одна из именитых жен переяславских, слышавшая о необыкновенной красоте его, захотела непременно видеть лицо его, и ей удалось это тогда, когда преподобный готовился к священнослужению; но нецеломудренная внезапно поражена была расслаблением. Братия, увидев жалкое положение ее, сжалились над нею и просили настоятеля простить ее. Тронутый раскаянием и слезами ее, он сказал: “Зачем ты хотела видеть грешника, уже умершего миру?” — и крестным знамением возвратил ей здравие.
    Слух о высокой жизни преподобного Димитрия дошел до соименного ему великого князя, который просил подвижника быть восприемником детей его. Преподобный исполнил желание доброго князя и получил от него щедрые дары для обители. Но, избегая славы человеческой, он решился удалиться в глухое место и отправился с любимым учеником своим Пахомием на север, тогда еще малолюдный, в непроходимые дубравы вологодские. При слиянии рек Лежи и Великой, недалеко от Авнежской волости, он поставил храм Воскресения Христова, существующий доныне; но окрестные жители, боясь потерять часть земли своей, не дозволили устроить монастырь. Смиренный отшельник рад был и тому, что успел построить церковь [11], и, не желая быть никому в тягость, ушел в Вологду, где еще не было до него обителей иноческих. За 3 версты от города полюбилось ему уединенное место “при луке” (излучине) реки Вологда. Здесь преподобный Димитрий решился основать монастырь. Владельцы места (Илья и Исидор) с радостию подарили землю и сами затоптали свои озими и нивы, чтобы немедленно приступить к постройке храма. Каждый из жителей Вологды спешил жертвовать, сколько кто мог. Многие из учеников преподобного Димитрия перешли из Переяславля к нему на Прилуки. Так составилась в 1371 году первая общежительная обитель с храмом Спасителя в окрестностях Вологды.
    Блаженный игумен нового монастыря подвизался в молитве и трудах. Он не искал ничего от людей и не прерывал молитвенного правила для богатых посетителей, но любил втайне помогать бедным. Пища его состояла из одной просфоры с теплою водою; одеждою в зимнее и летнее время служил ему ветхий овчинный тулуп. Для братии принимал он подаяние от мирян, но с разбором. Одному благотворителю, человеку скупому и немилостивому, он сказал: “Отнеси назад, что принес нам, и накорми слуг и сирот-крестьян, живущих у тебя, чтобы не страдали они от голода и наготы; когда останется от того что-нибудь, принеси нашей нищете.”
    Другой опыт прозорливости показал преподобный Димитрий на родном своем брате, переяславском купце, который, торгуя неудачно и обремененный долгами, два раза приходил к Прилуцкому игумену за благословением на путь в Югру и Печору, к диким народам чуди и самояди. По благословению преподобного Димитрия он торговал счастливо: после первой поездки уплатил все долги свои, а после второй разбогател. Но в третий раз блаженный старец отказал ему в благословении, советуя довольствоваться тем, что уже нажил. Купец не послушался и пропал без вести в дикой стороне.
    Однажды, занимаясь работою вместе с братией, преподобный Димитрий вздохнул и сказал: “Мы, братия, строим земные, тленные дела, а благоверный великий князь Димитрий уже не печется о суетной жизни.” Спустя несколько дней пришло известие, что великий князь скончался в тот самый день и час.
    Когда преподобный Димитрий достиг глубокой старости и приближался к блаженной кончине, братия спросила, где похоронить его. “Бросьте, — отвечал он — грешное тело мое в болото.” Он мирно преставился 11 февраля 1392 года. Мощи его были погребены в построенном им храме [12] и прославлены многими чудесами [13].
    Святитель Дионисий, в миру Давид, с молодых лет посвятил себя на служение Богу; по примеру киевских подвижников он выкопал себе пещеру на берегу реки Волга, в 3 верстах от Нижнего Новгорода [14]. Сначала он жил здесь один отшельником, а потом, когда собрались к нему и другие искатели безмолвия (около 1335 года), основал монастырь в честь Вознесения Господня. Обширным знанием Правил Веры и строгою подвижническою жизнию Дионисий приобрел всеобщее уважение. Современники видели в нем “мужа кроткого, рассудительного, знающего Святое Писание, учительного, славного постничеством и исполненного любви ко всем” [15]. Под опытным его руководством воспитались в иноческой жизни великие подвижники: Евфимий Суздальский, Макарий Унженский и Павел Высокий [16].
    Князья Нижегородские, Борис и Андрей Константиновичи, уважали блаженного Дионисия; супруга последнего из них княгиня Анастасия основала в престольном своем городе на берегу реки Волги Зачатиевский девичий монастырь и приняла в нем по смерти мужа пострижение с именем Вассы. Она всегда пользовалась наставлениями преподобного Дионисия [17].
    Святитель Алексий, лично зная добродетели и образованность Дионисия, рукоположил его в сан епископа Суздальского в 1374 году. По кончине святого Алексия, когда великий князь Димитрий настоятельно хотел видеть митрополитом любимца своего Михаила (Митяя) и созвал епископов для посвящения его в Москве, только один из них, блаженный Дионисий, смело поддерживал убеждение, что по зависимости Русской Церкви от Цареградской поставление первосвятителя без воли Вселенского Патриарха будет незаконно. Великий князь должен был согласиться с мнением Дионисия, и Митяй отправился в Константинополь, угрожая, что по возвращении лишит Дионисия сана и своими руками спорет скрижали с его мантии.
    Вслед за Митяем поспешил туда и Дионисий по вызову Патриарха [18]. Он пробыл в Царьграде более года и объяснил Патриарху опасность, угрожающую Русской Церкви от ереси стригольников, усилившейся в Новгороде и Пскове [19]. Патриарх, лично узнав высокие достоинства Дионисия, почтил его саном архиепископа и дал ему фелонь многокрестную (полиставрий). “Мы нашли его, — писал Патриарх в грамоте, — достойным всякой похвалы; видели пощение и слезы его, молитву и милостыню — все, чем обозначается духовный Божий человек; он присутствовал и на святом Соборе, духовно беседовал с епископами о Священном Писании, причем показал ревность к вере и глубокое разумение священных правил.”
    После несчастной смерти Митяя блаженный Дионисий мог бы, пользуясь расположением Патриарха, испросить себе сан митрополита, но он не искал земной чести. Между тем московское посольство, состоявшее из духовных и светских лиц, воспользовалось белыми листами с печатью великокняжескою, чтобы написать просьбу от имени Димитрия к Патриарху о поставлении в первосвятительский сан одного из членов посольства — Пимена, архимандрита Переяславского. Патриарх поспешил исполнить мнимое желание великого князя; но Димитрий не хотел видеть обманщика на кафедре чудотворцев Петра и Алексия, заточил Пимена в Чухлому и призвал на митрополию блаженного Киприана.
    Блаженный Дионисий в конце 1381 года возвратился из Греции с патриаршим поручением — заботиться об истреблении ереси стригольников в Новгороде и Пскове. “Смирение наше и великий Собор, — писал Патриарх псковичам, — послали к вам боголюбивого архиепископа Суздальского Дионисия, мужа честного, благочестивого, добродетельного, известного хранителя священных канонов; он от лица нашего посетит и благословит вас, научит и наставит устроить должное и соединит вас с соборною апостольскою Церковью Божиею. Вы должны знать, что отлучающиеся от Церкви отлучаются от самого Христа Бога; все, что услышите из уст его, примите, как наше собственное слово.” Ревностный святитель успел почти искоренить ересь в двух вольных городах.
    Между тем смута церковная продолжалась. По-видимому, Димитрий полюбил Киприана; но после нашествия Тохтамыша великий князь, возвратившись в столицу, был разгневан тем, что митрополит искал убежища у враждебного ему князя Тверского [20]. Он вызвал блаженного Киприана из Твери, осыпал его укоризнами за оставление паствы во время опасности и изгнал из Москвы, назначив на место его Пимена, которого прежде не хотел видеть [21]. Впрочем, Димитрий не мог уважать этого хитрого честолюбца и, убедившись в достоинствах и заслугах святого Дионисия, пожелал видеть его на первосвятительской кафедре. Дионисий еще раз в 1383 году предпринял путешествие в Царьград, получил утверждение от Патриарха, но на обратном пути был задержан в Киеве князем Владимиром Ольгердовичем, который объявил, что если Московский князь по своей воле изгнал из Москвы Киприана, митрополита всея России, то он, князь Киевский, задерживает Дионисия. Подвижник-пастырь преставился в заточении 15 октября 1385 [22].
    Один из учеников святого Дионисия, преподобный Евфимий, называется “спостником и собеседником” [23] преподобного Сергия . Он родился в Нижнем Новгороде и в ранней юности пришел в пещерную обитель Дионисия. Здесь по воле настоятеля Евфимий носил воду и рубил дрова в пекарне; взгляд на огонь возбуждал в нем слезы сокрушения о грехах, ввергающих грешников в огонь вечный. Трудясь неутомимо, он проводил ночи в молитве и постился, употребляя пищу не досыта, а воду пил мерою. Когда князь Борис Константинович в 1352 году пожелал построить в Суздале монастырь и просил у блаженного Дионисия одного из учеников его для настоятельства в новой обители, Дионисий назначил Евфимия. “Не удаляй меня, отче, от пребывания с тобою: тяжело мне жить с чужими,” — со слезами говорил Евфимий. “Господня земля, а непослушания бойся,” — отвечал Дионисий. Евфимию тогда было 36 лет.
    В Суздале принял его святой епископ Иоанн, первопрестольник [24] Суздальский, ревностный архипастырь, сеявший семя слова Божия на новой ниве между дикою мордвою [25], бескорыстный и сердобольный, облегчивший повинности крестьян — жителей церковных земель и устроивший богадельни для больных и престарелых. Он сам указал место для обители вблизи города на берегу реки Каменки, рукоположил Евфимия в сан архимандрита и освятил новопостроенный храм в честь Преображения Господня [26]. При самом построении храма преподобный Евфимий приготовил в нем место для своего погребения и своими руками обтесал камни для гроба. К смиренному подвижнику собралось до трех сот человек. Он посещал иногда преподобного Сергия Радонежского и подражал равноангельной жизни его, раздавал пищу бедным, успокаивал больных, платил долги за должников и защищал угнетаемых. После 52-летнего настоятельства блаженный старец преставился 88 лет 1 апреля 1404 года [27]. Память преподобного Евфимия прославлена многими чудотворениями.
    К числу друзей великого чудотворца Сергия принадлежит также святой Стефан, богомудрый просветитель и апостол земли Пермской. Уроженец Великого Устюга, сын благочестивых родителей он еще в юных летах отличался необыкновенными дарованиями и любознательностию. В сердце его горело желание посвятить жизнь свою просвещению диких обитателей севера — зырян, которых он встречал на торгу в родном своем городе.
    Для приготовления себя к святому и великому делу он пошел в “Ростов и постригся в Григорьевском монастыре [28], где было много книг. Здесь он выучился по-гречески [29], занимался языком зырян (который знал еще на родине), составил зырянскую азбуку и перевел на этот язык несколько церковных книг. Решась на подвиг апостольский, он упражнялся в смирении, кротости, терпении и любви, чтобы переносить все неприятности и скорби для Господа без вреда великому делу и своей душе.
    В 1379 году блаженный Стефан явился в Москву к Герасиму, епископу Коломенскому, управлявшему делами митрополии [30]. “Благослови меня, владыко, — просил Стефан, — идти в страну языческую, великую Пермь; хочу учить вере людей неверных, привести их ко Христу или пострадать за Христа моего.” Епископ увидел в Стефане особенное призвание Божие, удостоил его священства, снабдил антиминсами и святым миром; а великий князь дал ему охранную грамоту.
    Из Устюга блаженный Стефан спустился по Северной Двине до впадения в нее реки Вычегды. Здесь начинались тогда поселения зырян; здесь предстояло ему много борьбы, трудов, лишений и скорбей; здесь стало пред ним язычество лицом к лицу, с непримиримою злобою против истины. Главными идолами зырян были Воипель и Золотая Баба. Кроме того, зыряне поклонялись огню, камням и деревьям, верили в духов добрых и злых и слыхали о великом духе, будто бы недоступном для поклонения. У них были кудесники (волхвы), готовые на все для защиты дикого язычества.
    Первым зырянским поселением, которое встретил Стефан при устье Вычегды, был Котлас. Здесь радушно приняли московского проповедника; он крестил здесь многих жителей и основал храм [31]. Продолжая далее путь по правому берегу реки Вычегды, ставя по местам кресты и часовни, как самые понятные для простых людей указания новой веры, Стефан остановился при слиянии реки Вымь с Вычегдою, в главном поселении зырянского народа Усть-Выме. Простые сердцем люди с изумлением слушали нового проповедника и крестились; они часто приходили к благовестнику, беседовали с ним и полюбили его. Когда число уверовавших возросло значительно, блаженный Стефан построил здесь храм Благовещения Богородицы, имея в виду то, что, как Благовещение было началом спасения для всего мира, так и церковь эта послужит начатком спасения земли Пермской [32]. Новосозданная церковь привлекла к себе не только уверовавших, но и неверных зырян, которые часто приходили к ней, чтобы только полюбоваться ее красотою, и отходили с мыслию о величии Бога христианского. Но много было и таких между зырянами, кто по привязанности к старому зловерию оскорблял проповедника и покушался убить его. Предметом особого поклонения зырян-язычников была “прокудливая” береза, громадная по толщине и вышине. Святой Стефан срубил и сжег обожаемое неверными дерево и сильною речью обратил ко Христу многих озлобленных язычников. На этом месте он поставил храм в честь Архистратига Михаила, победителя духов тьмы [33].
    Упорнейшие из неверных, особенно волхвы, кудесники и старцы, неоднократно собирались к Стефану и вступали с ним в торжественные прения о вере в присутствии многочисленного народа; но каждый раз были побеждаемы и посрамляемы. Благодаря этому обратилось ко христианству еще великое множество мужей, жен и детей. Тогда Стефан начал учить их пермской грамоте, им же изобретенной, и книгам: Часослову, Осьмогласнику, Псалтири и другим, переведенным им на пермский язык книгам; а обучившихся, судя по их успехам, одних предназначал во священники, других — в диаконы, третьих — в чтецы. Учил их также церковному пению и письму, заставляя переписывать книги, а сам переводил другие с русского на пермский. Радуясь успеху предприятия и видя, как ежедневно умножается стадо Христово, святой благовестник построил еще несколько храмов в разных местах по рекам и погостам, где жили зыряне. Сооружение церквей сопровождалось повсюду сокрушением идолов. Святой Стефан сам с учениками своими днем и ночью, при народе и без народа обходил леса, погосты, распутия, входил в дома жителей и где только ни отыскивал кумиры и кумирницы, все это разрушал и предавал огню. Равным образом все приношения язычников, которые были повешены вокруг идолов или над ними и служили украшением их, как-то: шкуры соболей, куниц, горностаев, бобров, лисиц, белок и других зверей — собирал в кучи и сжигал, к немалому удивлению зырян, которые не могли понять, почему он не хочет воспользоваться сам этими ценными мехами.
    Против распространения христианства восстал старшина вымичей, престарелый кудесник и начальник волхвов, которого зыряне чтили более всех своих чародеев. Имя ему было Пам, или Пам-Сотник. “Не оставляйте, — говорил он, — богов отеческих, не слушайте московского бродягу. Может ли быть для нас из Москвы что-либо доброе? Не оттуда ли пришли на нас тяжкие дани и насильства, тиуны и приставники? Но меня слушайте, вашего одноземца, одноплеменника и давнего учителя, желающего вам добра — меня, старца, а не того, который по летам годился бы мне во внуки.” Много раз святой Стефан вступал в открытые прения со злым кудесником, но Пам оставался непреклонен и, наконец, предложил в оправдание своей веры пройти невредимо сквозь огонь и воду. Он требовал того же и от Стефана. “Я не повелеваю стихиями, — отвечал смиренный проповедник Христов, — но Бог Христианский велик, и я иду с тобою.” Стефан приказал собравшемуся народу зажечь избу, стоявшую особо, и, когда пламя охватило ее, он, призвав на помощь Бога, взял волхва за одежду и принуждал его идти в огонь вместе. Но Пам упал к ногам человека Божия и молил избавить его от верной смерти. Он отказался также и от испытания водою. Народ хотел убить обманщика, но блаженный Стефан сказал: “Христос послал меня учить, а не убивать людей. Если Пам не хочет спасительной веры Христовой, пусть Бог накажет его, а не я” [34]. Пам был выгнан из Пермской земли и удалился со своими сообщниками на берега реки Оби; там, между березовскими остяками, он основал селение Алтым [35].
    В 1383 году святой Стефан отправился в Москву, чтобы испросить для жителей Перми особого епископа из-за отдаленности этого края от Ростова и по нужде избирать священников, знающих народный язык. Великий князь Димитрий был в восторге от подвигов Стефана, а Собор епископов, вполне одобрив предлагаемую им меру, избрал на новую кафедру самого Стефана. Рукоположенный в сан епископа во Владимире и отпущенный с дарами великого князя новопоставленный святитель Пермский, прибыв к своей пастве, утвердил кафедру свою в Усть-Выме и с еще большею ревностию принялся за свое апостольское дело. “Он, — как выражается жизнеописатель его Епифаний, — повсюду изыскивал, где оставались некрещенные, — и, в каких бы пределах ни находил их, обращал от язычества и крестил; а всех крещенных утверждал в вере, учил их пермской грамоте, писал им книги, ставил и святил церкви, которые снабжал книгами и иконами, открывал монастыри [36], постригал в чернецы, устроял игуменов, поставлял священников, диаконов и причетников. И священники его служили обедни на пермском языке, пели вечерню и заутреню пермской речью, и канонархи его возглашали по пермским книгам, и певцы всякое пение совершали по-пермски. Вот прекрасная картина, напоминающая времена апостольские!
    Обходя свою паству, святитель вместе с догматами истинной веры преподавал правила семейной и гражданской жизни, миролюбиво решал споры, помогал бедным. Во многих местах с утешением видел он достойные плоды своей проповеди: мир и любовь между теми, которые прежде были дики и злы [37]. Но в большом селении Гам, в 30 верстах от Яренска, он нашел, что многие из новокрещенных увлечены кудесниками снова в язычество. “Слепой Гам!” — сказал с горестию святитель [38].
    Святой Стефан был истинным отцом своих зырян во всех их нуждах и бедствиях. В 1358 году при нападении вогуличей на зырянские поселения ревностный святитель отправился сам в полном облачении, с духовенством и множеством зырян вверх по Вычегде навстречу врагам. Заметив издали ладью Стефана и приняв его за страшного волхва, вогуличи пустились бежать и оставили вес награбленное у зырян. В неурожайные годы, когда в Пермском крае начался страшный голод, добрый пастырь привозил на ладьях хлеб из Устюга и Вологды, был теплым заступником паствы своей против насилия тиунов и бояр, ходатайствовал пред великим князем о льготах для края, разоренного голодом, предпринимал путешествие в Новгород с просьбою и убеждениями, чтобы вече обуздало своеволия и наглость новгородской вольницы, которая производила грабежи в Перми, по Каме и Волге и опустошала поселения по Вычегде. Великий князь в то же время наказал за то же Новгород силою оружия. Святитель Перми был принят в Новгороде с честию; вече щедро заплатило за убытки, понесенные зырянами, и строго запретило ушкуйникам касаться Стефановой паствы [39].
    В 1390 году святой Стефан ходил в Москву по нуждам своей паствы. Не успев зайти в Троицкую обитель преподобного Сергия, он остановился в 9 верстах, сотворил молитву и сказал: “Мир тебе, духовный брат!” Преподобный сидел в то время за трапезою; он встал, поклонился в ту сторону, где находился св. Стефан и сказал: “Радуйся и ты, Христов пастырь; мир Божий да пребывает с тобою” [40]. В Москве святитель Пермский нашел особенное внимание со стороны первосвятителя Киприана и нового великого князя Василия Димитриевича.
    Спустя шесть лет равноапостольный просветитель Перми снова посетил Москву, но уже не вернулся к детям своим: проведя 18 лет в трудах апостольских, он заболел и скончался в Москве 26 апреля 1396 года. Мощи его погребены в Спасской кремлевской обители [41].
    В церковной службе святителю Стефану выражаются чувства новокрещенных к просветителю их. “Сокровище премудрости, Стефан богомудрый, подражатель апостолов, ты проповедовал в дальних странах людям, не знающим Бога, привел их от тьмы к свету богоразумия и насадил в оледеневших сердцах живое семя веры. Приняв премудрость не от человеков, но от Вышнего Промысла, ты изложил на языке новом и неведомом [42] святые писания и ими привел к познанию Христа сидевших во мраке неверия. Приидите ныне новопросвещенные соборы, почтим достойно песнями и хвалами отца и благодетеля, породившего нас новою жизнию. Господи, молитвами угодника твоего Стефана, спаси и ущедри всех нас” [43].
    Почти в то же время, как святой Стефан обращал ко Христу жителей Перми,  северные окраины Русской земли тоже имели своих просветителей.
    На Валаамском острове Ладожского озера преподобные Сергий и Герман были основателями иноческой жизни. Хотя опустошение этого края шведами лишило нас точных сведений о первоначальниках Валаамской обители, но подвиги их должно отнести к первой середине XIV столетия [44]. Известно, что Православное Христианство было распространено в Карелии пред самым нашествием татар (в 1227 году), а с 1249 года шведы, утвердясь на юго-западе этой страны, огнем и мечом принуждали карелов к папизму, возбудили в них ненависть к христианству и заставили их искать помощи у прежних ложных богов. Король Магнус, усердный слуга папы, в 1349 году насильно перекрещивал народ в окрестностях Орешка (нынешнего Шлиссельбурга); в то же время старцы Сергий и Герман, поселясь на пустынном острове, явились отрадными лучами во тьме для угнетенного края, оживили там учением и своею жизнию православную веру и основали иноческую обитель с полным общежитием. Блаженная кончина их последовала, вероятно, в половине XIV века [45] . Не только Финская Карелия, но и Олонецкий край, по древнему преданию, почитают преподобных Сергия и Германа своими просветителями [46].
    Спустя некоторое время по преставлении Валаамских святителей на другом острове Ладожского озера поселился преподобный Арсений, новгородец, постриженник Лисичьей обители близ Хутыня. Он подвизался три года в одном из Афонских монастырей и перед возвращением в отечество получил от игумена икону Божией Матери и устав общежития с заповедью основать обитель на дальнем севере. Прожив несколько времени на Валааме, он пустился по Ладожскому озеру на ладье искать себе уединенного места и был занесен бурею к острову Коневцу. Здесь преподобный Арсений поставил крест и часовню в каменной скале и решился при помощи Божией превратить остров, посвященный суеверию, в обитель истины и благочестия. По местному преданию, преподобный Арсений освободил окрестных жителей — карелов — от страха злых духов и обратил их к вере Христовой [47]. Мало-помалу собралась к нему братия; в 1398 году был построен храм в честь Рождества Богоматери, и в нем поставлена икона, принесенная преподобным Арсением со Святой горы [48]. Так основался Рождественский Коневский монастырь. Достигнув глубокой старости, преподобный Арсений Коневский преставился 12 июня 1446 года [49].
    Дикая чудь в стране Каргопольской имела благовестником своим преподобного Кирилла Челмогорского. Еще в XIII веке Белозерский князь Глеб Василькович, усмиряя “чудь белоглазую,” основал город Каргополь [50]. Вскоре за тем блаженный старец Вассиан устроил здесь Спасскую обитель [51], а спустя около 30 лет после кончины Вассиана в 43 верстах от Каргополя на горе Челма, поселился преподобный Кирилл. Постриженник монастыря преподобного Антония Римлянина он шесть лет проходил подвиги послушания, три года странствовал по пустынным местам и, наконец, избрал себе место пребывания на уединенной горе Челма. Место было дикое, но прекрасное: при подошве горы с одной стороны — обширное озеро Лекшма, с другой — небольшое озеро Челма. Гора покрыта была лесом и в летнее время изобиловала ягодами: морошкою и голубицею. Первую зиму отшельник провел в тесной пещере, которую выкопал в горе; потом построил себе келью и при ней часовню. Здесь, не заботясь об удобствах жизни временной, отшельник проводил время в посте и молитве, обрабатывал землю заступом, садил овощи и не знал другой пищи, кроме овощей и диких ягод. Много искушений претерпел он от духов злобы, много скорбей — от чуди белоглазой. Однажды дикари зажгли лес, чтобы прогнать пустынника, но молитва его прекратила пожар; в другой раз они хотели ограбить преподобного Кирилла, но не нашли в келье его ничего, кроме иконы Богоматери. Мало-помалу неверные жители стали сближаться с отшельником и слушать его беседу; наконец, в течение долгой подвижнической жизни преподобного Кирилла почти вся окрестная чудь приняла от него святое крещение. Он поставил на горе храм Богоявления Господня и устроил общежитие для собравшихся к нему немногих ревнителей пустынной жизни. Прожив на Челме 52 года и достигнув глубокой старости, преподобный Кирилл почувствовал близость кончины и молил у Господа милости увидеться с духовником и получить напутствие Святых Тайн. По молитве блаженного старца посетил его игумен Вассиановой пустыни Иосиф. Причастившись Святых Тайн, преподобный Кирилл мирно преставился 8 декабря 1378 года 89 лет от роду [52].
    Почти в то же время дикие лопари слышали проповедь Евангельскую от аввы Лазаря. Он был постриженником Цареградской Высокогорской обители, прожил 9 лет в Кесарии у епископа Василия, по кончине его переселился в Новгород к блаженному архиепископу Василию (Калике) [53]. Спустя несколько лет, уже при архипастырстве святого Моисея Лазарь в 1352 году переселился по особенному внушению на необитаемый остров Мурму, или Муч, на Онежском озере. Он водрузил там крест, поставил часовню и хижину. Жившие на берегах озера лопари и мурманская чудь, переселившись на остров, беспрестанно оскорбляли старца, прогоняли его. Но он был утешен и укреплен видением от образа Богородицы, который сохранился невредимым при случившемсе пожаре хижины. Однажды  старшина лопарей принес к преподобному Лазарю слепорожденное дитя: дивный старец окрестил младенца, приложил к чудотворному образу, и дитя прозрело. После того дикие язычники стали уважать отшельника, весьма многие из них крестились, а некоторые даже приняли иночество в обители, основанной преподобным Лазарем. Авва Лазарь предал дух свой Господу 8 марта 1391 года. Всех лет жизни его было 105, из которых почти 40 лет прожил он на Мурманском острове [54].
    Таким образом, по мере развития иночества в отдаленных пределах Русской земли насаждалась там и вера Христова. Крест, водруженный иноком в пустыни по соседству от грубого, суеверного племени, или часовня и хижина, им воздвигнутая, были семенем обители, которая скоро возросла, когда умножилось число новых искателей служения Господу. Благочестие иноков привлекало в недра обители иноверных соседей, которые здесь узнавали учение Церкви Христовой, здесь начинали любить Господа Иисуса, а нередко, облекаясь во Христа, принимали и сан иноческий. Других из неверных Господь привлекал к единению со Своей Церковью ревностью тех любителей безмолвия, которые оставляли прежние  обители для обращения неверных и полагали начало новым иноческим общежитиям. Таким образом от одной обители произрастали другие, и тем пролагались новые пути для приведения язычников к единому Царству Божию; возникали понемногу в окрестностях монастырей и отдельные храмы, являлись священники — новые просветители неверных. В новопокоренных землях, основывая города и селения, государи русские также прежде всего размножали обители и церкви; архипастыри посылали священников и иноков, и уста, призывавшие дотоле ложных богов и демонов, начинали исповедовать имя Сына Божия Иисуса Христа [55].
    Нельзя не заметить, что христианство в конце XIV и начале XV века распространялось преимущественно в отдаленных краях, подвластных Великому Новгороду; а между тем в ближайших владениях “великого вольного города” чудь, обитавшая на Ижоре, около Иваньгорода, Яма, Копорья, Ладоги, Орешка и по берегу Варяжского (Балтийского) моря, еще не была утверждена в вере Христовой. Не только выборным гражданским правителям, но и архипастырям Новгородским не было возможности заняться просвещением чудских племен: они были преимущественно озабочены прекращением беспрестанных усобиц между своевольными гражданами и сохранением мира с великими князьями Московскими. По мере того, как в Москве возвышалось и укреплялось единодержавие, вольность новгородская стала клониться к упадку, ускоряя сама свое падение и буйною дерзостью, и междоусобиями [56].
    В конце XIV века жили в Новгороде двое угодников Божиих, подвизавшихся в юродстве: Феодор и Николай Кочанов. Первый из них, полюбив с детства благочестие и привыкнув к посту, не имел нигде постоянного жилья; в жестокие морозы он бегал босым и полунагим по улицам Торговой стороны; все, что получал от богатых, раздавал бедным и переносил насмешки и оскорбления от буйной молодежи. Господь наградил его даром прозорливости. Случалось, что блаженный Феодор говорил вслух: “Берегите хлеб,” — и наступал голод. В другое время он говорил: “Тут чисто будет сеять репу,” — и вслед за тем пожар опустошал улицы Торговой стороны.
    Блаженный Никола Кочанов был сыном почетных в Новгороде людей — супругов Максима и Иулиании — и подражал в благочестии родителям и особенно праведной матери [57], соблюдая пост и чистоту душевную и телесную. Уважаемый вельможами и народом и желая избегнуть славы человеческой, он посвятил себя на подвиг юродства  Христа ради и скитался по улицам города, подобно безумному, терпеливо снося ругательства, а иногда и побои от людей безрассудных.
    Впрочем, блаженный Николай юродствовал всегда на Софийской стороне, не переходя через Волхов и Торговую сторону, откуда всегда гнал его блаженный Феодор, говоря: “Не ходи, юродивый, на мою сторону, а живи на своей.” Оба блаженные рабы Божии вполне понимали друг друга, но показывали вид непримиримой вражды, обличая тем постоянную распрю двух частей, или сторон, древнего Новгорода. Однажды блаженный Николай, преследуемый блаженным Феодором, перебежал по волнам Волхова, как по суше, на свою сторону, кидая в мнимого врага своего капустными кочнами (по старинному новгородскому выражению “кочанми”), от чего и получил прозвание Кочанова.
    Однажды посадник Новгородский, пригласив к себе на пир всех именитых людей в городе, позвал и блаженного Николая, которого встретил на улице. Приидя в дом посадника до возвращения хозяина, юродивый был прогнан и побит слугами. Когда собрались гости и настало время угощения, в погребах не оказалось ни капли вина и меда в бочках. Тогда вспомнил посадник о блаженном Николае и, узнав, что слуги прогнали его, послал отыскивать юродивого. Лишь только праведник взошел в дом и послал за напитками в погреб, все бочки оказались наполненными, как были прежде.
    Мнимые враги окончили земное свое поприще почти в одно время: блаженный Феодор преставился 19 января [58], а блаженный Николай 27 июля 1392 года [59].


16. Нашествие Тамерлана.
Разделение Русской митрополии.
Описывая подвиги насадителей иночества — учеников и духовных друзей великого чудотворца Сергия — и распространение веры Христовой в отдаленных окраинах Русской земли, мы отклонились от дел общего управления в Русской Церкви. Теперь мы возвратимся к продолжению “церковной смуты,” возникшей по кончине святого митрополита Алексия.
    Мы видели, что Митяй-Михаил умер на пути в Царьград; Пимен, посвященный на основании подложных грамот, не был принят в Москве и заточен в Чухлому; святитель Киприан, призванный на кафедру великим князем Димитрием, изгнан им же по недовольству сразу после нашествия Тохтамыша; и, наконец, святитель Дионисий, получивший утверждение на митрополию от Цареградского Патриарха, задержан в Киеве и скончался в заточении [1]. Около того же времени в Константинополе умер Пимен, вызванный на суд к Патриарху, а в Москве скончался великий князь Димитрий Иоаннович Донской. Преемник его поспешил призвать на Московскую кафедру святителя Киприана.
    Так окончилась “церковная смута,” продолжавшаяся почти 13 лет (с 1376 до 1389 года). Святитель Киприан на пути в Русскую землю, где предоставлялась ему власть первосвятительская, как в Московских, так и в Литовских странах [2], посетил свое отечество Сербию, опустошенную турками, которые в битве Коссовской положили конец некогда сильной и знаменитой державе Сербской.
    Много важных дел ожидало иерарха, возвращавшегося в знакомую ему Русь. Папизм, проникавший с запада, грозил подавить Православие и распространить влияние римских бискупов на православные епархии юга. Новгород попытался своевольно отделиться от суда митрополичьего [3]. В Твери проблема вражды между князем и епископом требовала соборного рассмотрения [4]. Но, с другой стороны, было немало и таких явлений, которые могли порадовать благочестивого пастыря: в стране Пермской воссиял свет Евангелия, а подвигами духовных птенцов из гнезда Сергиева распространялись на севере России обители иноческие.
    В марте 1390 года блаженный Киприан прибыл в Москву. Сам великий князь с матерью, блаженною великою княгинею Евдокиею, встретил его за городом. Блаженный святитель прежде всего занялся делами митрополии, которые находились в крайнем беспорядке.
    Между тем юный великий князь вступил в брак с княжною Софиею, дочерью Витовта [5]. Василий надеялся приобрести в тесте сильного сподвижника против Ягайла и посредника в деле мира с Литвою. Спустя несколько месяцев после свадьбы Василий отправился к хану Тохтамышу, который принял его с особенною ласкою не как данника, а как друга и союзника, утвердил великое княжение наследственным в роде владетелей Московских, отдал Василию всю область Суздальскую, Нижегородскую, Мещеру и несколько мелких уделов [6].
    Такая благосклонность дикого властителя, еще недавно разорившего Москву, объясняется обстоятельствами времени: Тохтамыш начал гибельную для себя войну с грозным Тамерланом и боялся, чтобы князья русские не пристали к этому страшному завоевателю, который шел против него от моря Аральского к берегам Волги и Яика (Урала).
    Вскоре последовали важные события в татарской Орде и навели ужас на всю Русскую землю. Тамерлан, разбив Тохтамыша, устремился вслед за ним к северу, перешел Волгу и степи, взял Елец и стал на берегу Дона с 400 000 монголов. Ожидали такого же всеобщего разрушения, какое было при нашествии Батыя. В это страшное время великий князь явил себя достойным сыном Димитрия Донского: он не пал духом, велел немедленно собираться войску и сам принял начальство. Многие из воевод Димитрия уже лежали в земле; другие, послужив отцу, хотели служить и сыну; поседелые в бранях старцы-витязи сели на коней и явились перед полками в доспехах, обагренных кровью татарскою на Куликовом поле. Войско шло охотно и бодро тем же путем, которым шел Донской против Мамая. Поручив Москву храброму дяде своему Владимиру Андреевичу, великий князь стал с ратью за Коломною на берегу реки Оки, готовый встретить неприятеля.
    Между тем в Москве все церкви были отворены с утра до глубокой ночи; весь народ молился с горькими слезами. Тогда блаженный Киприан отправил по желанию великого князя духовенство во Владимир за чудотворною иконою Богоматери, которая была принесена из Вышгорода Андреем Боголюбским и, находясь с того времени в соборном Владимирском храме, носила название Владимирской. Умилительно было шествие святой иконы из прежней в новую столицу. Жители Владимира провожали святыню с горестию; москвитяне приняли ее с восторгом, как залог мира и благоденствия. Когда священное шествие приблизилось к Москве, митрополит с духовенством и со всеми жителями столицы вышел за город на Кучково поле для сретения грядущей Заступницы рода христианского. Все пали ниц пред иконою; не было ни одного человека, который бы не плакал и не молился из глубины души. Все взывали единодушно: “Матерь Божия! Спаси землю Русскую!” И молитва сокрушенных сердец была услышана. В тот самый день, когда Москва сретила икону Богоматери, Тамерлан оставил берега Дона и пошел назад в свои степи. Не одна Москва — вся Русь спаслась защитою Царицы Небесной. “Не наши воеводы прогнали врага, — говорили современники, — не наши рати устрашили его; у него были войска неисчислимые. Сила невидимая послала на него страх, и он бежал, Богом гонимый.” Великий князь по совету с митрополитом положил построить на месте сретения чудотворной иконы монастырь, сохраняющий и доныне имя Сретенского, и установил праздновать 26 августа день избавления Русской земли от ужаснейшего из всех завоевателей [7].
    Нужды юго-запада, где Православие подвергалось угнетениям латинства, часто требовали присутствия первосвятителя. Блаженный Киприан неоднократно предпринимал путешествия в Смоленск, Киев, Луцк и другие юго-западные епархии. Он имел свидание с Витовтом, который на съезде князей в Смоленске дал слово святителю не теснить православной веры. Сам фанатик Ягайло принял Киприана с уважением.
    Устраивая дела Церкви в странах, подвластных государям иноверным, блаженный Киприан в то же время заботился об ограждении прав Церкви от гражданской власти. В несчастное время тяжкого порабощения первосвятители Русские получали ярлыки от ханов. Теперь, когда великий князь один только имел сношение с Ордою и все внутренние дела начали зависеть исключительно от его власти, митрополиту надлежало иметь подтверждение прав своих от государя Московского. В 1402 году великий князь Василий Дмитриевич дал митрополиту Киприану грамоту, подтверждающую уставы Владимира и Ярослава о судах церковных и права владения имениями, принадлежащими митрополичьей кафедре [8].
    После тяжких трудов и тревог жизни блаженный Киприан обрел уединение в любимом своем селе Голенищеве близ Москвы, окруженном тенистыми рощами. Там он занимался учеными трудами, “перелагая многие святые книги с греческого языка на русский” [9], написал многие жития святых [10] и духовное завещание, наполненное благочестивыми мыслями. Приведем из него небольшой отрывок.
    “Род людей земнородных! Оплачем общую нашу долю. Как унизилось высокое создание Божие, образ и подобие Творца! Лежит без дыхания, полно червей нечистых, испускает смрад гнусный. Как пропала мудрость, замолкло слово, распалось двойственное естество!.. Земля — состав наш, земля — покров, хотя земля же и восстанет. Нагим младенцем вышел я для плача, нагим и отхожу. К чему же труды? К чему заботы, когда знаем такой конец свой? Выходим из тьмы в свет и отходим из света в тьму. С плачем выходим из чрева матерного в этот мир, с плачем и отходим из мира печального во гроб. И начало и конец — слезы. Что же в середине? Сон, мечты, тени — таковы блага жизни! Жизнь исчезает, как цвет, как прах, как тень.”
    Еще в начале своего святительского служения блаженный Киприан написал житие святого митрополита Петра и тем напомнил жителям столицы, что возвышение ее началось с того времени, когда святой Петр перенес в Москву свою кафедру; напомнил и о том, в каких близких отношениях находились тогда святитель и князь, взаимно содействуя друг другу. Он сам испытал чудную помощь от молитвы святому Петру, когда жил в Царьграде после первого изгнания по проискам Митяя. “Мне нельзя было выйти из Царьграда, — пишет святитель Киприан, — морем владели латиняне (генуэзцы), а на суше — безбожные турки. Тут напала на меня тяжкая болезнь. Я обратился за помощию к святому Петру-чудотворцу и молился ему так: “Угодник Божий! Ты имеешь дерзновение к Богу; если угодно тебе, чтобы я, раб твой, достиг до твоего престола и поклонился чудотворному гробу твоему, подай мне облегчение в болезни.” И, верьте мне, в тот же час тяжкий недуг мой прекратился, и через несколько дней я оставил Царьград. Угодник Божий помог мне совершить путь и поклониться честному гробу его, а великий князь Московский принял меня с честию” [11].
    В посланиях блаженного Киприана к игуменам встречается много благочестивых советов и размышлений. “Горе нам, — пишет святитель к Афанасию, — что мы оставили путь правый. Все хотим повелевать, быть учителями, не быв учениками. Новоначальные хотят властвовать над многолетними и высокоумствуют. Особенно скорблю и плачу о лжи, господствующей между людьми. Ни Бога не боясь, ни людей не стыдясь, сплетаем мы ложь на ближнего, увлекаемые завистию. Лютый недуг — зависть!: много убийств совершено в мире, много стран опустошено ею... Самого Господа распяли жиды по зависти... Приобретем братолюбие и сострадание. Нет иного пути ко спасению, кроме любви, хотя бы кто и измождал тело свое подвигами, — так говорит великий учитель Павел. Кто достиг любви, достиг Бога и в Нем почивает” [12].
    Кроме того, святитель Киприан, по известиям летописцев, положил начало Степенной книге [13], описывал деяния русских Соборов [14], начал летопись, которую не успел докончить [15].
    Возвратясь из поездки в западные епархии, святитель Киприан, отягченный старостию и болезнями, удалился в уединенную келью свою в селе Голенищеве. Здесь он и преставился 16 сентября 1406 года [16].
    При последнем посещении Смоленска блаженным Киприаном этот древний город, захваченный Витовтом, принадлежал уже к Литовской Руси. Последний владетель Смоленский князь Юрий Святославович искал убежища в вольном Новгороде и получил звание наместника в Торжке, но там запятнал себя гнусным злодейством. Друг его, разделявший с ним изгнание, князь Симеон Вяземский имел прекрасную, добродетельную супругу по имени Иулиания. Жестокий и сластолюбивый Юрий воспылал вожделением и хотел осквернить ложе Симеона; он не преуспел в том ни соблазном, ни угрозами и решился на явное злодеяние: в своем доме, среди веселого пира, он убил князя Симеона, надеясь безнаказанно насытить похоть свою насилием. Но целомудренная Иулиания, любя непорочность более всего в мире, схватила нож и ранила насильника в плечо. Тогда любострастие уступило место ярости. Юрий, обнажив меч, погнался за мужественной княгиней, изрубил ее и велел бросить тело ее в реку Тверцу [17].Это было 21 декабря 1406 года.
    Другой поучительный пример целомудрия и искреннего благочестия представляла собою мать великого князя святая великая княгиня Евдокия Димитриевна. В супружестве она была женою нежною, кроткою, набожною и вместе с мужем своим заботилась о спасении души, не предаваясь стремлениям чувственности. Благочестивое расположение молодых супругов поддерживали великие угодники Божии: святитель Алексий был отцом и хранителем юной четы, святой Феодор, игумен Симоновский, был духовником их, а великий чудотворец Сергий принимал детей их от святой купели. Благоверная княгиня поддерживала супруга своего в борьбе со скорбями и в ратных подвигах неусыпною молитвою и щедрою милостынею бедным. В память Мамаева побоища она построила в Московском Кремле на дворе княжеском каменный храм Рождества Богородицы [18], а лишившись супруга, основала рядом с Чудовым монастырем женскую обитель Вознесения Господня. Из духовного завещания Донского видно, что он высоко уважал подругу своей жизни [19].
    Блаженная Евдокия была матерью для всех бедных, благотворила обителям иноческим, в том числе преподобному Кириллу Белозерскому в северной дикой пустыне, и вела жизнь подвижническую. Но, скрывая от людей свои подвиги, известные единому Богу, она являлась везде пышною княгинею, с веселым лицом, носила богатые одежды, украшалась жемчугом и драгоценными камнями. Такая жизнь вдовы-княгини служила поводом к клевете. Она слышала о людских толках и радовалась, что подвергается бесславию. Но когда худая молва дошла до сыновей ее, которые не могли скрыть беспокойства от матери, княгиня-подвижница призвала детей в свою молельню, сняла часть своей одежды; сыновья испугались, увидя худобу ее тела, изнуренного постом и отягченного веригами. Она попросила детей не открывать другим того, что они видели, и не обращать внимания на людские толки.
    Приближение кончины было извещено ей явлением ангела. После видения она онемела и знаками требовала, чтобы подали ей икону. Когда подали ей образ Архангела Михаила, она обрадовалась и сказала: “Он точно в таком виде явился мне.”
    Наконец, пришло время княгине заключиться в обитель, к которой давно стремилась душа ее. Идучи туда, она встретила на дороге нищего-слепца, который закричал ей: “Боголюбивая княгиня, кормилица нищих! Ты обещала мне во сне даровать зрение; исполни же слово твое.” Как будто нечаянно, не обращая внимания на слепого, княгиня опустила ему длинный рукав своей рубашки; слепец ощутил его в руке, отер им глаза и прозрел. Приняв иночество в своей Вознесенской обители с именем Евфросинии, она удвоила свои молитвенные подвиги, заложила там каменный храм [20] и основала Горицкий монастырь в Переяславле-Залесском [21]. Но скоро Господь призвал в Небесные обители кроткую и боголюбивую душу праведницы: достойная супруга Донского преставилась 7 июля 1407 года [22].
    Таким образом Москва, лишившись общего отца-первосвятителя, чрез несколько месяцев проводила на вечный покой и вдовствующую княгиню, которую все бедные и страждущие привыкли называть матерью. Но столице великокняжеской и другим городам русским предстояло новое горе — внезапное нашествие татар. Великий князь Василий успел усилить великое княжение без всякого кровопролития, обогатил казну свою доходами и не делился ими с ордою, имея возможность считать себя независимым. Он не принял участия в войне Тохтамыша с Витовтом, видел, что монголы, некогда страшные силою, теперь начали уже хитрить, стараясь поссорить государей, которые были для них опасны, и не послушался татарского князя Эдигея, который требовал его содействия в походе против Литвы. Эдигей разорил окрестности Москвы и несколько недель держал в осаде самую столицу.
    Спустя три года по кончине святого Киприана прибыл в Москву новый митрополит Фотий, избранный и назначенный Патриархом для всей Русской земли, уроженец города Монемвасии в Морее. С юности он воспитывался в пустыне, пользуясь наставлениями благочестивого старца Акакия, и не желал ничего, кроме безмолвия, а потому неохотно отправился в страну отдаленную, иноязычную и холодную [23].
    Посетив Киев, он прибыл в Москву и был поражен еще свежими следами нашествия Эдигея [24]: все города русские от Рязани до Ростова и от Нижнего Новгорода до Твери и Серпухова были опустошены; Кремль Московский уцелел, но все посады Москвы сгорели [25]. Затем он посетил древний кафедральный город своей митрополии Владимир и поручил прибывшему с ним греку, священнику Патрикию, охранять Златоверхий Успенский собор, известный своим богатством. Но едва успел митрополит выехать из Владимира на север, как этот город был опустошен ордынским царевичем Талычой с толпами татар. Грабители ворвались в соборный храм, оборвали святые иконы, но тщетно принуждали Патрикия выдать сокрытые им сокровища — сосуды и казну. Его жгли, сдирали с него кожу, влачили по городу, привязав к лошадиному хвосту, и замучили до смерти, но не могли принудить к измене. Так пострадал доблестный служитель алтаря, нашедший на чужой земле венец мученический [26]. Талыча посылал татар захватить самого святителя; но Фотий удалился с Пахомием в глухие леса на озеро Синег (ныне в Покровском уезде). Тихая, безмятежная дубрава напоминала собою пустыню старца Акакия. Здесь святитель Фотий построил малый деревянный храм Рождества Богородицы и с сокрушением сердца повторял: “Думал ли я расстаться с любезною пустынею, молчанием и плачем о грехах моих? И вместо прежнего покоя сколько предстоит тревог, волнений и трудов тяжких!” Святитель пробыл в уединении около месяца, потом должен был возвратиться в Москву по требованию великого князя и здесь узнал о помолвке дочери Московского государя и родной внучки Витовта с сыном византийского императора Иоанном Палеологом. Блаженный Фотий с радостию благословил этот брачный союз [27].
    Много трудов предстояло святителю на его кафедре. Как свидетель страшных явлений гнева Божия (мора, голода и нашествия иноплеменников), он обращался к духовенству и народу с духовными увещаниями. В окружном послании к духовенству [28] он в особенности указывает на два великих дарования, данных священству благодатию Христовою: на право вязать и разрешать грехи и на право совершать великое Таинство Евхаристии. Сообразно с высоким достоинством духовного сана святитель требовал, чтобы священники жили чисто и безукоризненно, чтобы они были светом мира и солию земли. Внушая духовенству бдительность о словесном их стаде и благоговение к священнодействию, блаженный Фотий пишет: “В благолепии держите церковь, как земное Небо, и в особенности святый алтарь, и с благоговением входите в него: ибо там не земного царя жилище, но гроб и ложе, и место селения Царя Царствующих, окружаемого Небесными Силами. Приготовляясь к священнодействию Христовых Тайн, ночь проводите в молитве и предстоянии пред Богом и только разве по преизнеможению вкушайте мало сна до утрени; после утрени же никак не предавайтесь сну, а после священнослужения храните святыню в чистоте жизни.” Святитель запрещал духовенству заниматься торговлею и отдавать деньги в рост. Для предупреждения соблазнов он предписывал вдовым священникам и диаконам вступить в монастырь, а при мирских церквах не священнодействовать [29].
    В отношении народа блаженный Фотий обращал внимание на беспорядки в жизни мирян: он предписывал строго исполнять правила церковные при совершении браков, удерживаться от сквернословия [30], соблюдать посты, заботиться об очищении совести чрез покаяние пред отцом духовным, чуждаться ворожбы и колдовства. Особенно возмущался дух ревностного первосвятителя судебными поединками, хотя они допускались законами того времени. Убившего на поединке он считает душегубцем и потому налагает на него 18-летнюю епитимию, а убитому отказывает в христианском погребении [31].
    Так заботился блаженный Фотий об исправлении своей паствы; но обстоятельства часто отвлекали его от занятий духовных к устройству хозяйственных дел митрополии. Хотя при митрополите Киприане были определены права и преимущества церковных имений, но не все беспорядки были устранены. А после опустошений Тохтамыша и Эдигея, когда кафедра митрополии несколько лет оставалась праздною, земли церковные были захвачены князьями, боярами и даже епископами; некоторыми доходами митрополии пользовалась казна великокняжеская. Это ввело митрополита в споры с людьми сильными, подвергло его клеветам и злоречию; но усиленная и продолжительная настойчивость помогла ему восстановить владения своей кафедры в прежней их целости. Заботы о делах земных блаженный Фотий облегчал духовными беседами с подвижниками благочестия, чадами великого Сергия Радонежского. Между близкими к первосвятителю иноками были юный монах Иона [32], который приготовлялся подвижническою жизнию в преемники Фотию, и преподобный Савва Тверской, отличавшийся, кроме строгости жизни, мудрым рассуждением, так что Фотий часто призывал его для совета в затруднительных случаях [33].
    Мирные занятия иноческие, сродные душе блаженного Фотия, может быть, отвлекали его от церковных дел юго-западного края. Множество дел и забот удерживало первосвятителя в Москве, а между тем церковными делами Литовских епархий заведовал наместник митрополичий, живший в Киеве, хотя состояние Церкви Православной при государях иноверных могло требовать более близкого и непосредственного надзора самого митрополита [34].
    Для митрополии Русской готовилось новое бедствие — разделение. Оно истекало из давнего желания великих князей Литовских образовать у себя самостоятельное церковное управление, независимое от Москвы. Витовт созвал к себе подручных ему русских князей и объявил, что нужно отнять у Фотия управление юго-западными епархиями и иметь особого митрополита. По общему решению [35] отправили посольство в Царьград, чтоб испросить согласие императора [36] и Патриарха на разделение Русской митрополии. Но ни тот, ни другой не нашли нужным исполнить желание Витовта, и Григорий Симвлак, которого желали видеть митрополитом, возвратился без успеха.
    Тогда Витовт в 1414 году созвал епископов и архимандритов своей области на Соборе в Новогродке-Литовском, изложил им свои намерения, обвиняя императора и Патриарха в корыстолюбивых целях, а Фотия — в небрежении о Церкви и обременении южных епархий пошлинами, которые отсылаются в Москву. Как видно из летописи, некоторые епископы и тогда не соглашались посвятить Григория без патриаршей воли [37]. Витовт настоял, и Григорий был посвящен в Новогродке 15 ноября 1415 года. В оправдание свое Собор епископов [38] издал грамоту, в которой изобразил все невыгоды, какие терпела кафедра Киевская от пребывания митрополитов в Москве, жаловался на незаконное вмешательство греческого императора в дела Русской Церкви, ссылаясь на правила апостольские, на поставление митрополитов Илариона и Климента в Киеве [39] и на примеры Болгарии и Сербии, где епископы сами издавна избирают и поставляют себе первосвятителя. Чтобы устранить от себя обвинение в измене Православию, епископы пишут: “Мы храним правила святых отцов, клянем ереси, чтим Патриарха Константинопольского и других и имеем с ними одну веру, но отвергаем беззаконную в церковных делах власть, присвоенную царями греческими.”
    Витовт, со своей стороны, издал грамоту, в которой высказал резкие жалобы на императора, Патриарха и Фотия, уверяя, что он действовал единственно для чести и пользы Русской Церкви [40].
    Блаженный Фотий желал предупредить бедствие личным объяснением с великим князем Литовским, но по дороге в Литву был ограблен на границе и принужден возвратиться в Москву. Узнав о посвящении Григория, святитель не замедлил ответить на грамоту епископов Литовско-Русских. Он не опровергал обвинений, возводимых лично на него (замечательная черта смирения пастырского), не обвинял Витовта, но всю вину сложил на Григория и на епископов, посвятивших его, осудил своевольное нарушение церковных правил и внушал всем верным, чтобы прекратили всякое общение с нарушителями древнего порядка церковного, изменившими своему клятвенному обещанию. Епископам Литовским блаженный Фотий напоминает, что каждый из них при своем поставлении давал пред алтарем Господним обещание не принимать иного митрополита, кроме присланного из Царьграда, и церковными правилами доказывает, что приемлющие власть не от законного чиноначалия церковного и самовольно поставляющие себе пастыря сами себя подвергают извержению из сана [41]. Это определение первосвятителя и все дело о Григории было рассмотрено Собором великорусских епископов, созванных в Москву в марте 1416 года по случаю посвящения Новгородского владыки. Святители произнесли соборное осуждение на незаконно поставленного митрополита Киевского [42]. Замечательно, что в это смутное время, когда оспаривались права митрополии Московской на Киев, в особенном изобилии открылись знамения от мощей почившего в Москве первосвятителя всея Руси святителя Петра. Первый из митрополитов Киевских, перенесший свою кафедру в городок святого князя Даниила, свидетельствовал чудесами о неизменности своего благоволения к Москве и утешал своего преемника, незаконно отвергаемого самовольными [43].
    Впрочем, на этот раз разделение Русской митрополии не было окончательным. По смерти или удалении митрополита Григория [44] Витовт согласился, чтобы Фотий снова принял в свое заведование епархии юго-запада [45], а блаженный святитель поспешил посетить города, возвращенные в его паству [46].
    Но несмотря на радость, доставленную старцу митрополиту прекращением разрыва между двумя половинами Русской Церкви, последующие годы были скорбны для попечительного пастыря. Три года сряду был неурожай, и во многих местах появился голод. Моровая язва свирепствовала в разных краях Русской земли и особенно во Пскове. Святитель рассылал послания и поучения, призывая к покаянию нераскаянных и утешая унылых. Впрочем, сам Господь посылал утешение верному рабу Своему [47].
    В 1425 году открылся новый источник тяжких забот для блаженного Фотия: в Москве скончался великий князь Василий Дмитриевич [48], оставив по себе малолетнего сына Василия. Трудно было надеяться, чтобы братья умершего великого князя добровольно согласились подчиниться младенцу-племяннику. И действительно, старший из них, Юрий Дмитриевич, не согласился на завещание умершего брата, не поехал в Москву, куда звали его от имени племянника, и начал собирать полки в своем обширном княжестве. Влекомый желанием мира, маститый первосвятитель сам отправлялся в северный Галич и убеждал Юрия прекратить притязания на великокняжеский престол и заключить вечный мир с племянником; Юрий не согласился. Тогда святитель расстался с ним, не дав благословения ни князю, ни народу. Немедленно губительная болезнь начала свирепствовать в Галиче, где прежде ее не было. Народ пришел в ужас, а князь догнал блаженного Фотия, умолил его воротиться в город и согласился на мир, но с условием, чтобы спор о престоле предоставлен был решению хана [49]. Так первосвятитель успел остановить, хотя бы на время, кровавые междоусобия!
    Исполнилось 20 лет архипастырского служения блаженного Фотия в Москве. Рано утром в четверток Пасхальной недели (20 апреля 1430 года) святитель увидел пред собою светоносного мужа с венцом на голове и с посохом в руке. В трепете Фотий спросил: “Кто ты и как явился сюда, когда двери заперты?” “Я не из числа людей, — отвечал посетитель, — но ангел Божий, послан к тебе от Господа Вседержителя. Господь повелел сказать тебе слово для утверждения твоего. Внимай себе и стаду твоему. Христос Бог дает тебе время на рассмотрение жизни твоей и на распоряжение о пастве.” Услышав эти слова, святитель в трепете пал к ногам посланника Божия, но тот стал невидим. После того блаженный Фотий успокоился, предоставил себя воле Божией и продолжал свое пастырское служение. Он еще раз предпринял путешествие в западную Русь, был вместе с юным великим князем Василием в Вильне у Витовта, который хотел короноваться королем Литовским, но тщетно ждал венца из Рима. Отпущенный с ласкою, митрополит в Новогродке узнал о кончине престарелого Витовта [50] и там же увиделся с преемником его Свидригайлом.
    Исполнился срок, данный блаженному Фотию для приготовления к вечности: он мирно почил 1 июля 1431 года [51], оставив своим преемникам Церковь Русскую умиренною и воссоединившеюся под властию одного иерарха. Пред смертию он написал, подобно предшественнику своему Киприану, завещательную грамоту, в которой, сказав о своей прежней спокойной жизни в Греции и внезапном избрании на престол Русской митрополии, потом о своих многоразличных скорбях в России по случаю постигавших ее бедствий и особенно по случаю церковного мятежа, испрашивает себе прощения у всех и сам преподает прощение всем, благодарит тех, кто содействовал воссоединению Церкви, умоляет соблюдать неприкосновенными все церковные имения, приобретенные им в России и Литве, поручает молиться о душе своей и преподает всем последнее благословение [52].
    После святителя Фотия сохранилось много посланий и поучений. В одном из них он обращает внимание пастырей на важность служения, к которому они призваны.
    “Как небо отстоит от земли, — говорил он, — так наш сан выше всякого мирского, так Христово священнодействуемое таинство выше всего в мире. Христос сам священнодействовал, дав нам тело Свое и кровь Свою в пищу и питие, и завещал чрез апостолов творить то же самое. Превыше всего рука священническая: она касается Божественного угля. Приняв человека смрадного и мертвого, силою благодати Христос сотворил его яко Бога, поручил нам дело, которое принадлежит единому Богу, — прощать грехи человеческие [53].
    В послании к литовцам святитель Фотий, упомянув о совершившемся воссоединении Русской митрополии, говорит, что он с теплою любовию духовною пришел к их любви, чтобы сеять между ними семя слова Божия; объясняет притчу “о человеке-царе, состязавшемся с рабами своими,” прилагает ее к тем страшным казням Божиим, которые тогда поражали Литву и всю Россию; убеждает всех покаяться и исправиться, угрожая гневом Божиим, и, в частности, дает наставления князьям, вельможам и богатым. “Вы, благородные князья и вельможи, — говорит он, — которым поручен народ христианский, молю вас, непрестанно оказывайте всякое благодеяние и заступничество и помощь Христовым людям, по природе родственной вам и присной братии, от которых и вы сами произошли. И за них Христос пролил кровь свою, и вас поставил над ними владельцами. Посему умоляю вас, чада мои, призирать и блюсти их в соблюдении заповедей Христовых и во всем содержать нелицемерный суд Божией правды. Так, чада мои, немилостивым владельцам предлежит тяжкий суд, державных и сильнейших ожидает грозное испытание от праведного Судии. Ибо, как правосудие, так и правомерие любит Бог, будучи праведен и промышляя о праведных. В постановлениях касательно торжищ не делайте ничего вопреки правды Божией и узаконенного вам, не обижайте и не корыствуйтесь излишним несправедливо насчет братии вашей. Ибо неправильно собранное во зле погибнет и приобрящет вам вечную душевную тщету; а сеющие с благословением с благословением и пожнут и в тишине снедят труд плодов своих. И так молю вас, будьте довольны оброками вашими... Богатые! Стяжите милосердие и человеколюбие и оказывайте нищим щедрое подаяние... Сам Бог убожает и богатит, смиряет и возносит, возводит от земли убогого и воздвизает от гноища нищего” [54].
    Особенно назидательны послания блаженного святителя во Псков по случаю моровой язвы. “Изначала, — пишет митрополит, — Творец наш Христос Владыка наказывает нас, свое достояние, многоразличными наказаниями и болезнями к нашему исправлению, требуя обращения нашего, а не погибели. Посему, многократно всячески претит нам, щадя корень, да сохранит плоды. Вот и на нас, возлюбленные, последовало такое Божие наказание, на Москву и на иные окрестные грады и на Тверь и на другие страны. Мы за то только благодарим глубину судеб Божиих и неизреченную пучину человеколюбия Господа, что Он не внезапно и не горько взимает Свои создания, а дает вполне приготовиться к христианской кончине с чистым покаянием и исповеданием, с елеосвящением и причащением честнаго животворящаго Христова тела и божественныя и животворящия Его крови; а многие отходят к Богу и в подобии великаго ангельскаго одеяния. И я имею надежду на человеколюбие Божие об отходящих таким образом к вечной жизни. Молюсь также человеколюбцу Богу и надеюсь, ожидая, что Он праведный гнев Свой обратит в прежнее милосердие к нам, своему достоянию. Страшась же и трепеща постигших нас Владычних наказаний, все мы, православные, вместе должны внимательно испытать себя и познать, за что мы так страдаем, и не уклонились ли с праваго пути. А затем со слезами да потщимся снова вступить на правый путь, прибегнем к Богу, чистосердечно исповедуясь Ему во всем, и отступим от всех нечистот и страстей” [55].
    Святитель Фотий ревностно боролся с ересью, или, лучше сказать, расколом стригольников, возникшим во время “церковной смуты.” Это лжеучение появилось в Пскове. Расколоучители — Карп-стригольник и Никита-диакон [56] — нападали сначала на беспорядки духовенства, а потом стали отвергать самую иерархию Церкви, утверждая, что епископы и священники поставляются и поставляют “на мзде” (т.е. за плату). Отвергая священство, они с тем вместе отвергали и Таинства, совершаемые освященными лицами, отвергали и поминовение умерших, толкуя его, как источник доходов для духовенства: они сами поставляли себе учителей по выбору народа и без всякого посвящения. Церковное отлучение, произнесенное владыкою Новгородским стригольникам, снятие диаконского сана с расколоучителя Никиты и самая смерть Карпа и Никиты, убитых народом в 1376 году [57], не прекратили лжеучения. К несчастию, самые обстоятельства благоприятствовали беспорядкам: Псков, враждуя с Новгородом, тяготился властию владык Новгородских, которые, со своей стороны, также тяготились зависимостию от митрополитов, пребывающих в Москве; Русская Церковь, раздираемая “церковною смутою,” или вовсе оставалась без иерарха, или управлялась часто сменяемыми митрополитами. Наконец, дело о лжеучении дошло до Царьграда. Патриарх Нил поручил святому Дионисию, архиепископу Суздальскому, бывшему в Царьграде в 1387 году, посетить лично новгородскую паству и употребить ревностное попечение об истреблении пагубного учения стригольников. Патриарх прислал с ним две увещевательные грамоты, в которых объяснял заблуждающимся необходимость священноначалия, несправедливость пренебрежения к священству вообще на основании недостойных примеров некоторых духовных лиц и, наконец, пояснил различие между мздою за посвящение и вознаграждением необходимых расходов [58]. По свидетельству одной летописи [59], святой Дионисий совершенно прекратил мятежи и соблазны в Новгороде и Пскове; но они прекратились, как видно из последующих событий, только внешне и на некоторое время, потому что действия стригольников продолжались еще долго. После обличительной грамоты, присланной в Новгород Патриархом Антонием (преемником Нила [60]), митрополит Фотий в 1416 году написал послание псковитянам. Он выражал свою глубокую скорбь о пагубной ереси; ободрял православных мыслию, что сколько ни было еретиков и раскольников, как не нападали они на Церковь Божию, но сами все погибли, а Церковь оставалась непоколебимою и сияет, как солнце. Приводил целый ряд правил, строго запрещающих производить раскол в Церкви и отделяться от епископа или священника, каковы бы они ни были, пока тот и другой по законному суду не будут лишены своего сана. Наконец, убеждал православных псковичей, чтобы они и сами поучались Божественным заповедям, а стригольников старались вразумлять и наставлять на путь истины. “Если же они не обратятся к истинному пути и останутся бесчувственными, — присовокуплял митрополит, — то отжените их от своей православной веры, да не будут они посреди вас, как плевелы среди пшеницы.” Прошло уже более десяти лет, и тот же первосвятитель вновь писал псковитянам, как прискорбно ему, что между ними доселе остаются еретики, отвергающие священство и иночество. “Благословляю вас, детей моих, — говорил он, — не сообщайтесь с ними ни в пище, ни в питии, да не осквернитесь, пока не покаются. А я по Божественным Правилам сотворю суд на таковых и осуждение” [61].
    Увещания митрополита не остались без действия. Псковитяне ревностно принялись за стригольников, стали отыскивать их и казнить. Некоторые из заблуждающихся обратились, другие упорствовали в заблуждении, а иные бежали. О всем этом псковитяне дали знать митрополиту. Фотий хвалил усердие их и советовал и вперед так поступать, но не одобрял того, что они наказывали еретиков смертной казнью. Тех, которые не обратились, велел, как и прежде, увещевать — если не послушают, не принимать в общение с собой, даже наказывать, но только умеренными наказаниями и заточением. Псковитяне переменили образ своих действий. Благомыслящее гражданское начальство по предварительном сношении с духовною властию положило, захватив всех державшихся мнений стригольников, заключить их на всю жизнь в темницу. Мера эта приведена была в исполнение и послужила к уничтожению лжеучения, о котором с того времени ничего уже не известно [62].
    Пагубное учение стригольников, распространявшееся в продолжение 50 лет, было плодом своего времени, произведением той почвы, на которой появилось и развилось. Резкие примеры симонии, или святокупства, случавшиеся тогда в самом Царьграде при поставлении митрополитов Русских (напр., Романа и Пимена), очень естественно могли возбуждать многих против самих патриархов. В Новгороде ересеначальники могли указывать на поборы митрополитов при месячном суде, а в Пскове — на пошлины, собираемые в пользу Новгородских владык их наместниками. Укоры пастырям Церкви и инокам за соблазнительную и нетрезвую жизнь подтверждались грамотами самих святителей Алексия и Фотия, обращенными к духовенству. Сверх того, при духе вольности, или, лучше сказать, необузданного своеволия, каким постоянно отличались новгородцы и псковитяне, они постоянно вмешивались в церковные дела, сами избирали и при первом неудовольствии сменяли владык своих. При таком порядке вещей здесь легче, нежели в другом месте, могло образоваться восстание против духовенства, открытое неповиновение и, наконец, отложение от самой Церкви [63].
    Суммируя  общий взгляд на события, которые мы описали выше: от нашествия татар до разделения Русской митрополии на две отдельные половины, — мы могли убедиться, что ни угнетения полудиких завоевателей, ни беспорядки гражданского быта при жалкой неурядице удельного правления, ни местные проявления лжеучений, ни самые церковные смуты не могли ослабить или поколебать твердой привязанности русского народа к Церкви Православной, основанной на краеугольном камне — Самом Господе и Спасителе нашем Иисусе Христе.
    Ему единому, Царю веков, нетленному, невидимому, премудрому Богу [64], честь, слава и поклонение во веки веков. Аминь.


17. Святой Иона Рязанский.
Собор во Флоренции. Падение Константинополя.
По кончине святителя Фотия митрополичья кафедра в Москве оставалась несколько лет праздною: непрестанные распри между юным великим князем Василием и дядею его Юрием Галицким не давали досуга позаботиться о замещении кафедры. Хотя в сан первосвятительский был избран и наречен Рязанский епископ Иона [1], но не спешили отправить его в Царьград для посвящения.
    Родившись близ Солигалича, епископ Иона с двенадцатилетнего возраста был иноком в одном из Галичских монастырей, а после перешел в Московскую Симоновскую обитель, которая славилась святостию жизни первых своих настоятелей. Юный инок еще застал здесь старцев, которые хорошо помнили и неизменно хранили их правила и учреждения. Между ними известны: Варфоломей, строитель (эконом) Симонова монастыря, Иоанн Златый и Игнатий-иконник. Собственная ревность Ионы к подвигам иноческим скоро сдружила его с этими благочестивыми старцами, а их наставления и пример воспитали в нем самом строгого подвижника. Подобно им, он неуклонно стоял за исполнение правил монастырских и, не выходя из границ послушания, с дерзновением напоминал новым настоятелям о правилах благочиния, переданных святыми их предшественниками. А сам подвизался в непрерывных трудах: пощении, молитве и чтении слова Божия, проходя разные иноческие послушания [2]. В этих подвигах дух его возрастал и совершенствовался столь быстро, что прозорливому оку и в простом послушнике можно было провидеть будущего великого пастыря Церкви Русской.
    Строгая жизнь и твердое знание правил церковных доставили блаженному Ионе такое всеобщее уважение, что он посвящен был в сан епископа Рязанского, а когда скончался митрополит Фотий, назначен управляющим делами митрополии.
    Между тем кровавые междоусобия между дядей и племянником продолжались несколько лет и сопровождались страшными злодействами [3]. Счастье служило попеременно той или другой стороне: сначала Василий, разбитый дядею, должен был удалиться в Коломну; по смерти Юрия великий князь долго вел борьбу с сыновьями его, Василием Косым и Дмитрием Шемякой; только младший из Юрьевичей, Димитрий Красный, не принимал участия в междоусобии [4]. Наконец, Василий Васильевич, по-видимому, утвердился прочно на великом княжении.
    Между тем Смоленский епископ Герасим отправился в Царьград, а осенью следующего года возвратился оттуда уже в сане митрополита [5]. Он остановился в Смоленске и не пошел в Москву, где продолжались княжеские междоусобия. Впрочем, он управлял западными епархиями не более двух лет [6].
    После смерти Герасима великий князь Василий с согласия великого князя Литовского, всех русских князей,  духовенства и народа, отправил нареченного митрополита Иону в Константинополь для поставления. Только и теперь не суждено было святителю Рязанскому сделаться первосвятителем всей Русской земли: еще до приезда его был избран на Русскую митрополию и посвящен в Царьграде Исидор, родом болгарин, а блаженному Ионе обещали, что он будет митрополитом после Исидора.
    Избрание Исидора было в связи с делом, давно уже задуманным. Греческая империя находилась тогда в крайней опасности; она была заключена почти в одних стенах столицы; все ее области были уже во власти турецкого султана; войска были немногочисленны и большею частию наемные; финансы государства почти не существовали. Император Мануил Палеолог и сын его Иоанн очень ясно видели, что греки решительно не в силах защитить себя от турок; они думали, что единственное средство для спасения империи состоит в примирении с папою, чтобы через него получить помощь от западных христиан.
    Переговоры об этом продолжались более 20 лет. В 1433 году отцы Базельского Собора, (который считал себя Вселенским и действовал в духе независимости от папы) приглашали греков к себе для рассуждения о примирении Церквей и уверяли, что от Собора вернее можно ожидать помощи, нежели от папы Евгения II, который находился тогда в самом ненадежном положении, между тем как на стороне Собора было несколько королей и сам немецкий император Сигизмунд. Но император Иоанн, возлагая всю свою надежду на папу (хотя и отправлял посольство для предварительных совещаний в Базель), согласился на то, чтобы Собор был открыт в Италии, и притом с тем условием, чтобы папа предоставил от себя содержание грекам, присутствовавшим на Соборе. Указ императора созывал в Константинополь всех православных епископов. Многие из них прибыли лично, но из Патриархов вселенских один только Иосиф Цареградский согласился ехать в Италию; Патриархи Александрийский, Антиохийский и Иерусалимский отказались присутствовать на Соборе и назначили вместо себя местоблюстителей.
    Исидор был давно известен императору: еще в сане игумена он был отправлен в числе посольства в Базель [7]. После посвящения в сан митрополита он получил поручение склонить русских к участию в предполагаемом Соборе. Прибыв в Москву, Исидор тотчас же начал возвещать, что в Италии готовится восьмой Вселенский Собор для примирения Церквей, в котором необходимо участвовать и представителю Русской Церкви. Он стал собираться к путешествию. Напрасно великий князь Василий Васильевич убеждал митрополита не ездить в латинскую землю и даже запрещал ему своею властию. Наконец, видя упорство Исидора, Василий сказал ему: “Если уже ты непременно желаешь идти на Собор, то принеси нам оттуда наше древнее Православие, которое мы приняли от предка нашего святого Владимира; а нового и чуждого не приноси нам, — мы того не примем.” Исидор дал клятву стоять за православие [8] и отправился в Италию, взяв с собою епископа Суздальского Аврамия и много других духовных и светских лиц, числом до ста.
Семинарская и святоотеческая библиотеки

Предыдущая || Вернуться на главную || Следующая
Полезная информация: