Семинарская и святоотеческая библиотеки |
|
В
древности вся литургия совершалась по вдохновению, то есть апостол,
епископ
произносил молитвы так, как он слышал их в своем сердце от Бога. Потом,
как вы
знаете, пришло время, когда нужно было составить канон служения
литургии — и
это, конечно, понятно, необходимо, мы об этом говорили, — но
вот для живого
слова священнического осталось место после чтения Евангелия. Читается
Слово
Божие, а потом Слово Божие имеет продолжение в том служителе слова,
которым
является апостол, епископ, священник. И, конечно, необходимо, чтобы это
живое
слово было живо и действенно, чтобы оно было обращено к тем людям,
которые
стоят в храме сегодня, чтобы оно отвечало на те нужды духовные, которые
сегодняшняя паства имеет. Чтобы епископ или священник, действительно,
словом
руководил бы, вел, воспитывал свою паству. И чтобы здесь было очевидно
благодатное присутствие Божие. Каждый
христианин имеет какой-то опыт и может сказать: «Сегодня я
слышал особенное
слово». Наверное, когда-нибудь кто-то из вас слышал такое
особенное слово,
которое нельзя перепутать ни с чем, нельзя его спутать с обычным
человеческим
словом. Священник тоже имеет такой опыт. Бывает так, что он часто
проповедует,
и проповедовать ему трудно. А потом вдруг в какой-то день он выходит на
амвон,
и слово само как бы льется из уст, как будто оно не от него, не он
говорит как
бы. Он не может сказать, как у него вдруг получается, но чувствует это
благодатное действие в себе. Каждый из нас имеет такой опыт, мы слышали
такую
проповедь, когда очевидно присутствие Божие, очевидно, что это слово
—
благодатное. Таким благодатным словом и должна быть проповедь. Если бы
она
такой была всегда, то, естественно, она помогала бы нам совершать
Божественную
литургию, потому что эта проповедь в особой степени, совершенно
по-своему
помогает разгореться нашему сердцу. Проповедь
священническая была тоже одним из главных кульминационных моментов
служения
литургии оглашенных. Из этого видно, что недаром литургист-богослов
протопресвитер Александр Шмеман назвал литургию оглашенных другим
названием:
«литургией слова». Это очень много говорящее
название. Действительно, здесь
служение слова, которое чрезвычайно необходимо Церкви, всем нам и в
особенном
смысле необходимо оглашенным. Литургия
слова заканчивается молитвой. После проповеди выходит на амвон диакон и
говорит
сугубую ектению. Эта ектения — усиленное прощение, в отличие
от обычной
ектении, сугубое моление, удвоенное или даже утроенное. Начинается она
такими
словами: «Рцем вси от всея души и от всего помышления нашего
рцем». Никакая
другая ектения не начинается таким образом. Здесь с самого начала
диакон
призывает нас молиться от всей души, от всего помышления, то есть
молиться всем
своим существом. Действительно, наступает время усиленной, особой
молитвы. И
далее, призвав народ, он обращается к Господу от лица народа:
«Господи
Вседержителю, Боже отец наших, молим Ти ся, услыша и
помилуй». Как
видим, и это прошение тоже вводное и тоже указывает на особенную
сосредоточенность, на особенную силу этой молитвы. Мы особенно умоляем:
«...молим Ти ся, услыши и помилуй». И потом
начинается прошение, которое всем
нам хорошо известно: «Помилуй нас, Боже, по велицей милости
Твоей, молим Ти ся,
услыши и помилуй. Еще молимся о Великом Господине и Отце нашем
Святейшем
Патриархе Алексии..., о богохранимей стране нашей..., о братиях наших,
сващенницах, священномонасех и всем во Христе братстве нашем, ...о
блаженных и
приснопамятных святейших патриарсех православных и создателях святаго
храма
сего и о всех преждепочивших отцех и братиях, зде лежащих и повсюду,
православных...». В
следующем, последнем прощении говорится: «Еще молимся о
плодоносящих и
добродеющих во святем и всечестнем храме сем, труждающихся, поющих и
предстоящих людех, ожидающих от Тебя великая и богатыя
милости». И возглас:
«Яко милостив и Человеколюбец Бог еси, и Тебе славу
возсылаем, Отцу и Сыну и
Святому Духу, ныне и присно и во веки веков». Те,
кто знает службу, наверное, заметили, что одно прошение я пропустил
— прошение,
которое всегда на литургии мы с вами слышим: «Еще молимся о
милости, жизни,
мире, здравии, спасении, посещении, прощении и оставлении грехов рабов
Божиих,
братии святаго храма сего». И дальше — кто как
может, в некоторых местах потом
40 минут читают записки, а в некоторых храмах поминаются, скажем,
только
служащие в этом храме священники, ктитор храма сего или певчие, иногда
поминаются болящие — те, за кого просили особенно помолиться.
Но, как бы там ни
было, в служебнике этого прошения нет. И вот тем, кто думает, что
литургия раз
и навсегда составлена в каком-нибудь, скажем, третьем веке и никогда не
менялась, я здесь скажу, что налицо довольно сильное изменение в
служении
литургии. В
древности во время литургии, конечно, поминали за здравие членов
общины,
болящих, путешествующих, тех, кто был захвачен гонителями и пребывал в
заточении — конечно, за них Церковь сугубо молилась. И,
наверное, было и
соответствующее прошение в этой ектений. Но потом, как мы уже с вами
говорили,
наступили времена мирные, когда гонения прекратились. Общины церковные
сначала
стали расти, а потом, вероятно, постепенно заменились приходами, как у
нас в
России, и стали очень многочисленными. И священник уже не мог помянуть,
скажем,
всю деревню по именам или весь приход в городе, и поэтому, чтобы не
загромождать литургию перечислением неизвестных имен, помяновение было
вынесено
на проскомидию, а из сугубой ектении прошение, где поминаются
конкретные люди,
было изъято. И современный наш Служебник содержит такой текст сугубой
ектении.
Но по ряду причин, хороших и плохих, это прошение повсюду вновь
введено, причем
я не уверен, что было соответствующее указание высшей церковной власти.
Это
поименное поминовение на ектении вошло настолько прочно в церковный
быт, что
хотя его и нет в Служебнике, но произносят его абсолютно везде. Любой
диакон,
любой священник это прошение обязательно произносит. А в прошлом веке,
и даже в
вашем веке можно было придти в храм и заказать заупокойную литургию. И
служились раньше такие заупокойные литургии, когда не было ни одного
причастника, а была только записка, за которую много заплачено и
которая всю
литургию только и поминается. Конечно, такое низведение литургии до
уровня
какой-то требы частной — это тоже вещь совершенно ужасная,
катастрофическая, и
можно сказать, что это, наверное, тоже одна из причин страшного
духовного
падения русского народа, которое совершилось в начале века. Потому что,
по
существу говоря, это означало потерю евхаристического духа, потерю
литургической
жизни. Все
это я говорю вам потому, что поминовение на литургии, на ектении
— это есть
некий камень преткновения даже в наши дни, хотя это разбивает литургию
совершенно, она теряет свой дух полностью, потому что чтение записок с
сотнями
имен нельзя назвать литургией. Никогда такого на литургии не было и не
могло
быть, это, конечно, очень тяжкое и грубое искажение литургии.
Приходится
увидеть, что здесь не только доброе желание помянуть и помолиться за
больных
людей присутствует, но и некий коммерческий, экономический расчет,
который
вновь из проскомидии вытащил поминовение в литургию оглашенных. Здесь
происходит обратное движение, отвечающее уже не духовным потребностям
времени,
а потребностям коммерческим. Такая мотивация должна быть признана
злокачественной,
и конечно, с ней нужно бороться. Можно
ли вообще поминать на литургии записки? И можно, и очень хорошо. Но
нужно,
чтобы не было перерыва в литургии. Если кто-то очень болен, если это
случай,
когда вся община может помолиться за кого-то, или принесен покойник в
храм и,
конечно, о нем следует помолиться. Может быть, мы молимся о каких-то
известных
всей общине почивших людях или болящих. Помолиться нужно, и помянуть их
тоже и
можно и хорошо. Но нельзя здесь впадать в другую крайность, недаром
наши святые
предки такое поминовение массовое вынесли на проскомидию. И вот для
того, чтобы
защитить такое нечтение записок во время литургии, я и ссылаюсь на
Служебник, в
котором нет этого поминовения, то есть когда совершается длинное
поминовение на
литургии — это прямое нарушение устава. После
сугубой ектении следует заупокойная ектения. И здесь надо сразу
сказать, что
эта ектения вовсе не всегда должна читаться. На великие праздники, даже
в
воскресные дни эту ектению можно опустить, потому что и здесь тоже
Церковь не
призывает нас к такому особенному поминовению, а призывает нас к
динамичному,
сосредоточенному служению литургии. Естественно вставить заупокойную
ектению,
когда мы кого-то хотим особенно вспомнить — скажем, в день
памяти особенно
дорогих нам и нашей общине людей. На практике сейчас заупокойная
ектения обычно
отменяется в большие праздники, а в обычные, даже и воскресные дни она
всегда
читается, поскольку всегда бывает много заупокойных записок. Но эти
записки
также ни в коем случае не должны быть прочитаны все во время ектений.
Их нужно
читать на проскомидии. А здесь достаточно общей молитвы. Значит
ли это, что молитвы поименной быть не должно вообще? Или она должна
быть только
на проскомидии? Конечно, нет. Мы должны молиться по именам, но наша
молитва
должна быть осмысленна, то есть нужно, чтобы мы поминали тех, кого мы
знаем или
о ком мы что-то знаем. Когда диакон выходит и говорит: «Еще
молимся о милости,
мире, жизни, здравии, спасении, посещения, прощении и оставлении грехов
рабов
Божиих...» и поминает тех, кого он знает; священников храма,
певчих, особо
болящих кого-то, — в это время все мы, стоящие в храме,
должны усиленно
молиться за своих близких, о ком мы написали в записках. Неважно, кто
прочитал
эти записки. Мы их написали, и эти записки стали символом нашей
молитвы, и мы
их читаем здесь, во время ектений, и таким образом весь храм поминает
своих
близких. Вот как должно было бы быть. Конечно,
сейчас у нас делается не так, записок бывает много в храмах, и
получается, что
эти записки священник прочитать не в силах. Я вам приведу такой пример.
Был
такой замечательный старец, архимандрит Серафим (Тяпочкин), он служил
под
Белгородом в деревне. И хотя это была деревня, к нему приезжал народ со
всех
концов России. И не так даже было много народу в храме, но записок было
очень
много. И отец Серафим даже в глубокой старости приходил в храм в 6 утра
и
совершал проскомидию, пока не помянет по запискам всех, кто там
перечислен. Он
вынимал частички поименно, за каждого, поэтому литургия частенько
начиналась в
12 часов дня. А с 6 часов утра до 12 читали акафисты, каноны разные,
правила ко
святому причащению со всеми тремя акафистами — в общем, все
что угодно делали.
Исповедовали без конца. А батюшка совершал проскомидию в течение 5-6
часов, и
только после этого была литургия, а выходил он из храма (его почти
выносили) в
5 часов вечера. Это, конечно, был его личный подвиг, он был святой
человек,
достигший, конечно, особенных благодатных даров, и мы не можем его
укорить; он
так хотел подвизаться. Но мы не можем признать такой способ служения
возможным
для всей Церкви, потому что даже в этом селе местные жители к отцу
Серафиму не
ходили. Отец Серафим сначала удивлялся, а потом говорил: «Ну,
ведь у меня
только одни приезжие, а местные все говорят: «Батюшка за нас
помолится», — а
сами остаются дома». Почему так происходило? Конечно, если вы
специально едете
к такому батюшке, то вы можете целый день простоять на литургии. Это
эпизод в
вашей жизни. А если вы ходите в церковь каждое воскресенье или чаще, то
каждый
раз с 6 утра до 6 вечера вы не можете находиться в храме. Поэтому такой
способ
служения литургии не может быть признав возможным для всей Церкви. Надо
сказать, что большинство замечательных служителей литургии, святых
людей,
литургию совершают быстро. Литургия должна иметь особый динамизм, она
должна
как бы быть на одном дыхании, совершаться стремительно, это есть
огненная
молитва, самая высокая, самая сильная, это есть особенное благодатное
озарение,
действительно пришествие Царствия Божия к нам. И поэтому в литургии
нельзя
комкать что-то, нельзя затягивать, здесь должен быть свой ритм, и он
должен
быть стремительным. Так стремительно служил и молился отец Иоанн
Кронштадтский.
И многие замечательные старцы именно так служили и служат Божественную
литургию. Если бы литургия так совершалась, мы бы все могли в ней
участвовать.
Когда литургия искусственно растягивается, и в нее вводятся совершенно
не
свойственные ей, ненужные длинноты, то народ, который здесь стоит, как
бы
выпадает, он уже не может в ней участвовать. Священнику, который
находится в
особом положении, легче быть сосредоточенным, а народу, который стоит в
храме и
который более пассивен по своему положению, не может молиться в течение
нескольких часов. Так что литургия ни в коем случае не может быть
равнодушной к
такому произволу, когда вдруг один начнет записки слишком долго читать,
другой
начнет проповедовать как-нибудь очень плохо и бессмысленно в середине
литургии
— так нельзя. Все должно быть по особому вдохновению. Но
вот совершается заупокойная ектения, читается молитва, возглас, и
произносится
ектения об оглашенных: «Помолитеся оглашеннии, Господеви.
Вернии, о оглашенных
помолимся, да Господь помилует их. Огласит их словом истины. Открыет им
Евангелие правды. Соединит их Святей Своей, Соборней и Апостольстей
Церкви.
Спаси, помилуй, заступи и сохрани их, Боже, Твоею благодатию.
Оглашеннии, главы
ваши Господеви приклоните». И
священник читает молитву об оглашенных: «Господи Боже наш,
Иже на высоких живый
и на смиренные призираяй. Иже Спасение роду человеческому низпославый
—
Единороднаго Сына Твоего и Бога, Господа нашего Иисуса Христа! Призри
на рабы
Твоя оглашенные, подклоньшия Тебе свои выя, и сподоби я во время
благополучное
бани пакибытия, оставления грехов и одежди нетления, соедини их Святей
Твоей
Соборней Апостольстей Церкви и сопричти их избранному Твоему стаду. Да
и тии с
нами славят пречестное и великолепное Имя Твое, Отца и Сына и Святаго
Духа,
ныне и присно и во веки веков. Аминь». Во
время этой ектении священник полностью раскрывает антиминс на престоле,
и после
этого следует возглас диакона: «Елицы оглашеннии, изыдите,
оглашениии, изыдите;
елицы оглашеннии, изыдите. Да никто от оглашенных, елнцы вернии, паки и
паки
миром Господу помолимся». Этим возгласом кончается литургия
оглашенных.
Оглашенные, то есть те, кто готовится к крещению, должны выйти из
храма, потому
что дальше начинается литургия только лишь верных, которая есть
величайшее
таинство, на котором присутствовать могут лишь посвященные, только
верные. Этим
моментом кончается литургия оглашенных. Священник во время возгласа
диакона
«Открывает им Евангелие правды» разворачивает на
престоле антиминс. Антиминс
разворачивается не сразу, а как бы в два приема. Сначала
разворачивается нижняя
часть антиминса во время ектений сугубой, а во время ектений об
оглашенных
открывается уже весь антиминс полностью. Само
это слово — «антиминс»
в переводе на русский язык означает: «вместопрестолие».
Как вы знаете, частица
«анти» по большей части означает
«вместо», хотя иногда переводится как
«против».
Так вот, вместопрестолие — это обычно шелковый плат, на
котором изображается
положение Христа во гроб. Немного выше центра этого плата, выше
изображения
Христа, вкладывается частица мощей как правило, мощей безымянных
мучеников,
которые Церковь содержит с очень древних времен. Антиминс освящается
епископом
той области, той епархии, в которой находится храм, куда требуется
антиминс. Для
чего и когда возникло употребление антиминсов? Антиминсы
стали употребляться в глубокой древности, когда уже возникло ясное
представление о том, что литургия должна совершаться не просто на любом
столе
или на любом пустом месте — это должно быть место святое.
Сначала, как вы
помните, первые христиане совершали литургию на гробах мучеников,
считая, что
мощи святых мучеников освящают место, и эти гробы мучеников являются
достойным
местом для совершения Божественной литургии. И в память этого обычая
под
престол, когда он освящается в храме, а также в антиминс вкладывается
частица
мощей мучеников. Под
престол могут быть положены и другие мощи. Иногда они и не кладутся.
Обычно
мощи под престол вкладываются тогда, когда престол освящается
епископом. А если
освящение престола поручено священнику, то мощи не вкладываются. Освящение
архиереем престола является, в принципе, достаточным для того, чтобы
совершать
на нем литургию. Но в России возникла потребность поручать освящение
престола
священникам, потому что пространства России не позволяли епископу
объехать все
храмы области и освятить все престолы в его епархии. Вы сами знаете,
что многие
епархии России и сейчас превосходят по своим размерам целые большие
государства
в Европе. Например, Якутская епархия, наверное, больше всей Европы,
вместе
взятой. При отсутствии транспорта в прежнее время епископ, конечно, не
мог
объехать всю епархию и освятить там все престолы, какие было нужно. Он
поручал
это делать по особому чину или какому-то старшему священнику,
протоиерею, или
архимандриту, и чин освящения при этом сокращался. Но поскольку есть
твердая
норма, канон — не может быть храм устроен без архиерея, без
епископа, одной
лишь только священнической властью, — то нужно было как бы
свидетельство того,
что именно епископ устраивает этот храм. В
качестве такого благословения епископского и его освящения давался
священнику
антиминс, «вместопрестолие» — шелковый
плат, который полагался на престоле, в
нем были уже вложены мощи и была надпись, кем, когда и для какого
престола
освящен этот антиминс. То есть, антиминс освящается архиереем в любом
месте, в
любом храме, где он служит литургию, и эти антиминсы он может рассылать
по всей
епархии, отдавая их священникам. Таким образом, здесь происходит
восполнение
недостатка, который имеется в освящении престола священником. Может
быть, именно это обстоятельство сделало практику употребления
антиминсов
постепенно всеобщей. Но, вероятно, не только это. Вероятно, в древности
приходилось часто совершать литургию не только в храмах, и тогда тоже
нужно
было иметь с собой как бы некий переносной престол, и таким престолом
являлся
антиминс. Так
или иначе, но со временем, уже довольно давно, утвердилась традиция,
что
литургия совершается только на антиминсе. Поэтому сейчас и на
освященных
епископом престолах тоже полагается антиминс обязательно, и такое
положение
антиминса уже входит в сам чин освящения храма. Антиминс
— это великая святыня, и в древности, когда антиминсы стали
уже употребляться
повсеместно, была такая норма: если, скажем, случалось какое-то
нападение, или
бедствие, или пожар, или что-то еще, то прежде всего нужно спасать
Святые Дары,
антиминс и священные сосуды. И, между прочим, во времена гонений,
которые были
в нашем веке, тоже часто верующие спасали антиминсы и хранили их до
будущих
времен. Частенько эти антиминсы использовались для служения литургии по
домам,
для катакомбного служения. Это было вовсе не редкость во время гонений
в ХХ
веке. Антиминс
свят потому, что освящен архиереем, потому, что в него вложены святые
мощи, и
потому, что на нем совершается Божественная литургия. Так что он
освящается еще
и той литургией, которая на нем совершается. Священник,
открывая антиминс, целует его, и это не просто добрый обычай, но и знак
того,
что он является послушным архиерею. Целование антиминса, его открытие
символизируют здесь полноту Церкви. В послании святого Игнатия
Богоносца есть
слова: «Где епископ, там должен быть и народ»
(«К смирнянам, 8 глава). Полнота
Церкви бывает только вместе с епископом и пресвитерами. И некое
присутствие
епископа или, по крайней мере, его благословение, то, что литургия
совершается
по благословению епископа, — все это здесь символизируется
тем, что литургия
совершается на антиминсе. Антиминс, данный священнику, является
благословением
ему совершать Божественную литургию. Священник
каждый раз особенно молится и символизирует свое послушание архиерею в
знак
того, что он с ним единомыслен, единодушен, что он совершает литургию
по его
благословению, по его поручению или, иначе, как это говорится более
научно, ему
делегируется от епископа власть совершать Божественную литургию. Когда
епископ служит литургию, он тоже теперь использует антиминс, хотя
епископу это
не обязательно, достаточно освященного престола. Но теперь уже это
настолько
вошло в абсолютную традицию, что епископы тоже всегда совершают
литургию на
антиминсе. То есть, наличие антиминса стало уже непременным условием
для
совершения литургии. К
моменту окончания литургии оглашенных, когда диакон возглашает:
«Елицы
оглащеннии, изыдите...», на престоле открыт антиминс и все
готово к следующей
части литургии, которая называется литургией верных — именно
потому, что здесь
могут теперь присутствовать только верные, только крещеные люди
(конечно, не
формально крещеные, а те, кто является действительно членами Церкви).
Диакон
тотчас совершает следующую, очень краткую, ектению. Он говорит:
«Заступи,
спаси, помилуй и сохрани нас, Боже, Твоею благодатию.
Премудрость». А священник
читает в это время первую молитву верных: «Благодарим Тя,
Господи Боже Сил,
сподобившаго нас предстати и ныне святому Твоему Жертвеннику и припасти
ко
щедротам Твоим о наших грехах и о людских неведениих. Приими, Боже,
моление
наше, сотвори ны достойны быти, еже приносити Тебе моления и мольбы и
Жертвы
Безкровныя о всех людех Твоих; и удовли нас, их же положил еси в службу
Твою
сию, силою Духа Твоего Святаго, неосужденно и непреткновенно, в чистем
свидетельстве совести нашея; призывати Тя на всякое время и место. Да,
послущая
нас, милостив нам будеши во множестве Твоея благости». А
потом громко произносится возглас: «Яко подобает Тебе всякая
слава, честь и
поклонение, Отцу и Сыну и Святому Духу, ныне и присно и во веки веков.
Аминь». После
этого диакон говорит снова ектению «Паки и паки миром,
Господу помолимся. О
Свышнем мире и спасении душ наших. Господу помолимся. О мире всего
мира,
благостоянии Святых Божиих Церквей и соединении всех, Господу
помолимся. О
святем храме сем...» — то есть, иначе говоря, как
бы сокращенную мирную
ектению. Мирная
ектения произносится всегда в начале всякого большого чинопоследования:
в
начале вечерни, в начале утрени, в начале литургии, в начале большого
молебного
пения. Здесь начинается литургия верных и тоже как бы произносится
мирная
ектения, но сокращенная, поскольку нет возгласа начального и служба не
прерывается. Священник
читает вторую молитву верных: «Паки и многажды Тебе припадаем
и Тебе молимся,
Благий и Человеколюбче, яко да призрев на моление наше, очистиши наша
души и
телеса от веяния скверны плоти и духа и даси нам неповинное и
неосужденное
предстояние Святого Твоего Жертвенника. Даруй же, Боже, и молящимся с
нами
преспеяние жития, и веры, и разума духовнаго. Даждь им, всегда со
страхом и
любовию служащим Тебе, неповинно и неосужденно причаститися Святых
Твоих Тайн,
и Небеснаго Твоего Царствия сподобити». И
опять возглас: «Яко да под Державою Твоею всегда храними.
Тебе славу возсылаем,
Отцу и Сыну и Святому Духу, ныне и присно и во веки веков». После
этого возгласа диакон уходит в алтарь и отверзает царские врата, берет
кадило и
начинает полное каждение: сначала кадит престол, алтарь, жертвенник и
весь
алтарь, потом выходит на солею через царские врата. Здесь есть некая
особенность, очень характерная. Диакон, покадивши алтарь, сразу выходит
через
царские врата на солею и кадит иконостас, он как бы заканчивает
каждение алтаря
каждением иконостаса, а потом возвращается в алтарь, кадит священника
или священников,
которые находятся в алтаре, затем снова возвращается на амвон и только
после
этого кадит клиросы и народ. Эта особенность не случайна. Она здесь
символизирует, что открытые царские врата соединяют нас с Небом, здесь
уже как
бы алтарь соединен со всем храмом, уже он не отдельно здесь
присутствует, и
Царство Божие пришло уже к нам. Поэтому каждение иконостаса —
это как бы
каждение всего храма, не отдельно алтаря и храма, а весь храм кадится,
а потом
уже только кадится священник и все люди — тоже вместе. Такое
каждение совершается дважды во время литургии — во время
чтения Апостола и в
этот момент. Пока диакон кадит, он должен читать 50 псалом про себя, а
священник в это время читает особенную молитву: «Никтоже
достоин от связавшихся
плотскими похотьми и сластьми приходит, или приближитися, или служити
Тебе,
Царю славы; еже бо служити Тебе — велико и страшно и самем
Небесным Силам. Но
обаче, неизреченнаго ради и безмерного Твоего человеколюбия, непреложно
и
неизменно был еси Человек и Архиерей нам был еси, и служебныя сея и
Безкровныя
Жертвы священнодействие предал еси нам, яко Владыка всех. Ты бо един,
Господи
Боже наш, владычествуеши Небесными и земными, Иже на Престоле
Херувимсте
носимый, Иже Серафимов Господь и Царь Израилев, Иже един Свят и во
святых
почиваяй. Тя
убо молю, единаго Благаго и Благопослушливаго: призри на мя, грешнаго и
непотребнаго раба Твоего, и очисти мою душу и сердце от совести
лукавыя, и
удовли мя, силою Святаго Твоего Духа, облеченна благодатию священства,
предстати святей Твоей сей трапезе и священнодействовати Святое и
Пречистое
Твое Тело и Честную Кровь. К Тебе бо прихожду, приклонь мою выю и молю
Ти ся,
да не отвратиши лица Твоего от мене, ниже отринеши мене от отрок Твоих.
Но
сподоби принесенным Тебе быти мною, грешным и недостойным рабом Твоим,
Даром
сим. Ты бо еси приносяй и приносимый, и приемляй и раздаваемый, Христе
Боже
наш, и Тебе славу возсылаем, со Безначальным Твоим Отцем н Пресвятым и
Благим и
Животворящим Твоим Духом, ныне и присно и во веки веков.
Аминь». Эта
молитва очень отличается от всех молитв, которые читаются во время
литургии.
Если про другие молитвы я все время говорил вам, что они должны были бы
читаться вслух и только некая сложность, некие обстоятельства мешают
этому
чтению вслух, то про эту молитву нужно сказать, что она должна читаться
священником про себя. Потому что эта молитва — о самом себе.
Все молитвы, как
вы могли заметить, произносятся от лица всего народа, как правило. А
эта
молитва читается священником только о самом себе. Это есть молитва
покаянная, и
в ней священник просит о том, чтобы Бог дал ему силы для совершения
Божественной литургии. Чтобы Он не смотрел на его недостоинство, не
смотрел на
его немощь, укрепил бы его и дал ему благодать совершить ту литургию,
которую
совершает Сам Господь. Молитва эта, как вы видите, особенно трогательна
и
глубока и исполнена очень сильного чувства. В этой молитве содержится
целое
богословие. Священник сначала говорит в ней о том страшном моменте,
который
представляет собой это служение. «Никтоже достоин от
связавшихся плотскими
похотьми и сластьми приходити, или приближитися, или служити Тебе, Царю
славы...» — никто не достоин. А дальше объяснение
— почему: «...служити Тебе —
велико и страшно и самем Небесным Силам. Но обаче, неизреченнаго ради в
безмернаго
Твоего человеколюбия, непреложно и неизменно был еси
Человек...» — но ты,
Господи, несмотря на то, что и Небесным Силам служить Тебе невозможно,
но Ты
ради своего неизреченного человеколюбия стал человеком, непреложно и
неизменно
стал человеком, «...и Архиерей нам был еси, и служебныя сея и
Безкровныя Жертвы
священнодействие предал еси нам, яко Владыка всех». Это
удивительные слова,
которые имеют в себе совершенно особенный и глубочайший смысл. Здесь,
как нигде
в другом месте, объясняется, исповедуется то убеждение, что истинный
Архиерей
наш — это Господь Иисус Христос. Об
этом говорится, конечно, в Священном Писании, в послании к Евреям
апостола
Павла — о том, что Христос — истинный
Первосвященник, единственный
Первосвященник. И здесь тоже говорится, что Архиерей наш —
последний, первый —
это Господь Иисус Христос. И всякое архиерейство, так же как и
священство
вообще, дается человеку только по образу Христа. Прочитав
эту молитву, священник воздевает руки и читает следующую молитву:
«Иже Херувимы
тайно образующе и Животворящей Троице Трисвятую песнь припевающе,
всякое ныне
житейское отложим попечение». А
диакон, который в это время кончает каждение, подходит к священнику и
добавляет: «Яко да Царя всех подымем, ангельскими невидимо
дориносима чинми. Аллилуиа,
аллилуиа, аллилуиа». Это
так называемая Херувимская песнь, которую одновременно поет хор, одна
из самых
прекрасных частей литургии и одно из самых замечательных песнопений
вообще в
христианской службе. Херувимская песнь поется долго, чтобы священник
успел в
это время совершить все необходимые действия. Это
песнопение не совсем как бы ясно для нас и требует специального
разъяснения.
Первая часть его более проста: «Иже Херувимы тайно
образующе...» — то есть,
прообразуя Херувимов и Животворящей Троице Трисвятую песнь припевающе,
мы
всякое ныне житейское отложим попечение. Мы сейчас тайно прообразуем
Херувимов
и, поклоняясь Святой Троице и припевающе Трисвятую песнь, отложим
попечение
житейское. Последующие слова: «Яко да Царя всех подымем,
ангельскими невидимо
дориносима чинми. Аллилуиа, аллилуиа, аллилуиа» —
несколько более сложны. Существуют
разные толкования на эти слова. Самое трудное слово — это
«дориносима». Что это
значит? Есть такое толкование, что это образ, взятый из древней
Византии, когда
победившего полководца воины поднимали на щит, а этот щит несли на
копьях.
Иначе говоря, на копья как бы втыкали щит, сажали на него своего
императора или
полководца, поднимали очень высоко и так торжественно несли его в свой
город.
Полководец восседал высоко на особом как бы престоле. Слово
«дориносима» будто
бы изображает такое шествие торжественное. Но
есть и другие толкования. Здесь можно думать, что это слово означает:
«невидимо
присутствующими здесь ангельскими чинами» Господь носим между
нами. Такое толкование
возможно. Трижды
воздевая руки и произнося эту Херувимскую песнь, священник целует
антиминс,
лежащий на престоле, потом поклоняется народу, прося прошения и молитв,
и
отходит к жертвеннику. Здесь он кадит приготовленные Дары, которые
стоят на жертвеннике
с момента проскомидии, покрытые воздухами, и говорит:
«Возмите руки ваша во
святая и благословите Господа». И берет воздух, которым
покрыты чаша и дискос,
полагает этот воздух на плечо диакону. Затем берет дискос, тоже
покрытый
воздухом, и со словами «Священнодиаконство твое да помянет
Господь Бог во
Царствии Своем всегда, ныне и присно и во веки веков» дает
дискос с
приготовленным на нем Агнцем диакону, а сам берет чашу, и в предшествии
свещеносца торжественной процессией все выходят через северные врата на
амвон и
солею. На
солее диакон громко возглашает: «Великого Господина и Отца
нашего Алексия,
Святейшего Патриарха Московского и всея Руси да помянет Господь Бог во
Царствии
Своем, всегда, ныне и присно и во веки веков», — и
уходит с дискосом в алтарь.
А священник говорит: «Преосвященнейшего митрополита (или:
архиепископа, или:
епископа), весь священнический и монашеский чин и причет церковный,
братию
святаго храма сего, вас и всех православных христиан да помянет Господь
Бог во
Царствии Своем, всегда, ныне и присно и во веки веков»,
благословляет чашей
народ и тоже уходит в алтарь. Затем благословляет свещеносца.
Закрываются
царские врата и даже закрывается завеса, что является особенным
моментом,
потому что ни во время вечерни, ни во время утрени завеса не
закрывается. В
то время, когда Дары вносятся в алтарь через царские врата, хор поет:
«Яко да
Царя всех подымем, ангельскими невидимо дориносима чинми. Алилуия,
Алилуия,
Алилуия». Как
совершался так называемый великий вход в древности? Нужно вспомнить,
что
проскомидия совершалась раньше не в алтаре, а в жертвеннике, который
находился
ближе ко входу. В тот момент, когда начиналась литургия верных, епископ
оставался в алтаре, а священники и диаконы уходили в этот жертвенник за
Дарами
и оттуда торжественно через весь храм несли эти Дары к алтарю, к
престолу. И
здесь они приветствовали епископа словами: «Епископство твое
да помянет Господь
Бог во Царствии своем, всегда, ныне и присно и во веки
веков». И вручали ему
эти Дары — сначала дискос, потом чашу. Остаток
этого чина мы видим и сейчас при совершении литургии архиерейским
чином. Во
время служения архиерея дискос и чаша тоже выносятся диаконом и
священником, а
епископ остается в алтаре и в царских вратах принимает их от диакона и
от
священника. Теперь, конечно, когда жертвенник находится в том же
алтаре, где и
престол, перенесение с жертвенника на престол Даров через солею и
царские врата
тоже стало чисто символичным. Торжественное принесение и вхождение в
алтарь для
совершения Бескровной Жертвы символизирует шествие Господа Иисуса
Христа на
свое крестное страдание, поэтому этот момент является особенно
торжественным и
многозначительным, величественным. В этот момент от всех нас, конечно,
требуется усиленная молитва, потому что во время богослужения мы не
только
вспоминаем все те события, которые упоминаются в тексте службы, но и
приобщаемся этим событиям, они снова как бы здесь воплощаются во
времени и в
пространстве. И мы верим, что это шествие Господне на страдание
совершается с
нашим участием. Епископ
вспоминается здесь не только в память о древнем способе перенесения
Даров, но
еще и в знак нашего единства с ним, потому что теперь, как правило,
епископ
отсутствует в храме, литургия совершается только священником, и здесь
снова
напоминается, что священник литургисает в единодушии с епископом и по
его
благословению, а не самостийно, не своевольно. Поэтому поминовение
епископа на
литургии во время великого входа обязательно есть знак послушания этому
епископу, это есть еще и момент исповедания полного единства и
церковного
послушания, единомыслия. После
совершения великого входа священник ставит чашу на антиминс, уже
приготовленный, потом принимает из рук диакона дискос, тоже поставляет
его на
антиминс и снимает покровцы, читая молитву: «Благообразный
Иосиф, с древа снем
пречистое Тело Твое, плащаницею чистою обвив и благоуханьми, во гробе
нове,
покрыв, положи. Во гробе плотски, во аде же с душею, яко Бог, в Раи же
с
разбойником, и на Престоле был еси, Христе, со Отцем и Духом, вся
исполняяй
неописанный. Яко
живоносец, яко Рая краснейший воистину и чертога всякаго царскаго,
показася
светлейший, Христе, гроб Твой, источник нашего Воскресения». Затем
берет у диакона воздух, который был у него на плече, и, обвивая им
кадило,
наполняя как бы его благовониями, снова говорит молитву:
«Благообразный Иосиф,
с древа снем пречистое Тело Твое, плащаницею чистою обвив и
благоуханьми, во
гробе нове, покрыв, положи». И полагает этот воздух на чашу и
дискос
одновременно. Маленькие покровцы сняты, а большой воздух положен на
Дары. Если
вход символизировал шествие на страдание, то теперь здесь
символизируется
снятие с креста и положение во гроб — все то, что мы с вами
переживаем в
Страстную седмицу. Таким образом, здесь вспоминается и песнопение
Страстной
седмицы — Страстного четвертка и субботы. После
этого священник берет кадило у диакона и говорит молитву:
«Ублажи, Господи,
благоволением Твоим Сиона, и да созиждутся стены Иерусалимские; тогда
благоволиши жертву правды, возношение и всесожегаемая, тогда возложат
на олтарь
Твой тельцы», то есть окончание 50 псалма. Кадит Дары,
лежащие на престоле, и
говорит диакону: «Помяни мя, брате и сослужителю».
Диакон отвечает: «Да помянет
Господь священство твое во Царствии Своем». Тогда диакон
говорит священнику:
«Помолися о мне, Владыко святый». А священник
отвечает: «Дух Святый найдет на
тя, и сила Всявышняго осенит тя». Диакон: «Тойже
Дух содействует нам во вся дни
живота нашего, всегда, ныне и присно и во веки веков». И
опять: «Помяни меня,
Владыко святый». — «Да помянет тя Господь
Бог во Царствии Своем, всегда, ныне и
присно и во веки веков. Аминь». Этот
диалог, который произносится обычно в алтаре очень быстро и мирянам
совершенно
неизвестен, на самом деле являет некую странность. Она нами будет
замечена,
если внимательно вслушаться в ее смысл. Священник просит молитв диакона
и потом
говорит: «Дух Святый найдет на тя, и сила Вышняго осенит
тя». Почему именно
такие возвышенные слова говорятся диакону? И почему именно диакону
требуется
такое укрепление, ведь его служение второстепенное? На самом деле этот
диалог
является остатком того диалога, который совершается при архиерейском
служении,
в котором все имеет обратный смысл. Там епископ просит молиться о нем
своих
братьев и сослужителей, и ему священник говорит: «Дух Святый
найдет на тя, и
сила Вышняго осенит тя». То есть, священники, которые
собрались вместе с
епископом и совершают Божественную литургию, молятся, чтобы Дух Святой
пришел
на этого епископа перед тем, как он совершит Божественную литургию,
самое
страшное таинство. Но поскольку обычно епископа нет, то та молитва,
которая
произносилась в адрес епископа, теперь священником произносится в адрес
диакона. Произошло несколько неправомерное смещение, но оно уже стало
привычным, и ничего страшного здесь нет. Но для того чтобы понять
смысл, весьма
существенно знать этот исторический момент. Когда
совершается архиерейская литургия, этот момент бывает очень
торжественен: когда
епископ, будучи архипастырем и отцом для всех собравшихся, просит всех
помолиться о нем, и все ему хором говорят: «Дух Святый найдет
на тя, и сила
Вышняго осенит тя», то есть молятся, чтобы он облекся силой.
Здесь, конечно,
этот момент несколько изменен и скомкан. После
этого диакон выходит на амвон и возглашает ектению: «Исполним
молитву нашу
Господеви. О предложенных честных Дарех Господу помолимся. О святем
храме сем и
с верою, благоговением и страхом Божиим входящих в онь, Господу
помолимся». И
дальше ектения сугубая: «О избавитися нам от всякия скорби,
гнева и нужды...
Заступи, спаси, помилуй... Дне всего совершенне, свята, мирна и
безгрешна, у
Господа просим...» и т.д. А священник читает в это время
молитву: «Господи Боже
Вседержителю, Едине Святе, приемляй жертву хваления от призывающих Тя
всем
сердцем! Приими и нас, грешных, моление, и принеси ко Святому Твоему
Жертвеннику, и удовли нас приносити Тебе дары же и жертвы духовныя о
наших
гресех и о людских неведениих; и сподоби нас обрести благодать пред
Тобою, еже
быти Тебе благоприятней жертве нашей и вселитеся Духу благодати Твоея
благому в
нас, и на предлежащих Дарех сих, и на всех людех Твоих».
Оканчивается эти
молитва и ектения возгласом священника, совершенно необычным, только
здесь
употребляемым: «Щедротами Единороднаго Сына Твоего, с Нимже
благословен еси, со
Пресвятым и Благим и Животворящим Твоим Духом, ныне и присно и во веки
веков.
Аминь». Здесь священник говорит, поворачиваясь лицом к
народу, хотя закрыты
царские врата и закрыта завеса: «Мир всем». Этот
возглас употребляется во время службы не однажды и, конечно, смысл его
совершенно понятен. Но этот момент все-таки является моментом
особенным. Хор
отвечает: «И духови твоему», а диакон говорит:
«Возлюбим друг друга, да
единомыслием исповемы». И хор поет: «Отца и Сына и
Святаго Духа, Троицу
Единосущную и Нераздельную». В
это время священник трижды поклоняется престолу со словами:
«Возлюблю Тя,
Господи, крепосте моя, Господь утверждение мое и прибежище
мое» — и целует
дискос, чашу и престол. И потом, если он служит не один, то отходит
немного в
сторону от престола, а другой священник подходит и целует тоже престол,
потом
подходит к возглавляющему священнику, а если это архиерей, то к
архиерею. И
старший священник говорит младшему: «Христос посреди
нас», а сослужащий
отвечает: «И есть и будет», и здесь полагается
братское целование миром. Они целуют
друг друга в правое и левое плечо и руку с этими словами. В это врема
открывается завеса, и после возгласа диакона: «Двери, двери,
премудростию
вонмем» начинается пение Символа веры. «Двери,
двери» — это возглас тоже
отчасти архаичный, который употреблялся в
древности для того, чтобы приставленная стража, стоявшая у дверей,
которая
называлась по-гречески аколуфы, следила за тем, чтобы никто из
оглашенных или
неверных не вошел в храм, чтобы в храме присутствовали только верные,
потому
что здесь начинается уже самая главная часть литургии верных, и никто
из
неверных не может здесь присутствовать, это тайное служение, служение
только
для посвященных. Поэтому возглас «Двери, двери»
означает: смотрите за дверями,
чтобы никто не вошел в это время. В
древности перед пением Символа веры все верующие тоже целовали друг
друга.
Мужчины целовались с мужчинами, а женщины с женщинами. В древности они
стояли
врозь. И это целование мира, конечно, тоже символично. Сам возглас
диакона
«Возлюбим друг друга, да единомыслием исповемы» все
объясняет. Прежде чем мы
хотим исповедовать свою веру, то есть ее провозгласить вслух (а пение
Символа
веры есть исповедание веры), мы должны как бы засвидетельствовать свое
единство, свою любовь друг к другу. Иначе
говоря, служение литургии невозможно по-настоящему, если мы не едины в
любви.
Поэтому священники говорят друг другу: «Христос посреди нас,
и есть и будет»,
вспоминая как бы слова Христа: «Где двое или трое собраны во
имя Мое, там Я
посреди них» (Мф. 18, 20). Так и весь народ вдохновляется
этими же словами и
этой же мыслью; присутствует среди нас Христос, Сам Христос между нами.
И мы
должны приступать к Нему с любовью и свое дело исповедовать, сохраняя
Его
заповедь. А заповедь Господню вы помните: «Заповедь новую даю
вам: да любите
друг друга. По тому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь
любовь
между собою» (Ин. 13, 34-35). Невозможно быть учениками
Христа, невозможно
называться христианами, если не будет между нами любви. Таким
образом, как вы сами понимаете, наша современная жизнь очень далека от
того,
чем она должна быть, потому что сейчас мы, присутствуя в храме во время
служения Божественной литургии, меньше всего думаем о том, чтобы друг
друга
любить. Обычно мы слушаем все эти слова, совершенно их не принимая в
сердце,
как бы автоматически. Диакон говорит, а мы в это время толкаемся,
ставим свечи,
что нам кажется гораздо более важным, объясняем друг другу, почему нам
надо
вести себя так, а не иначе... То есть меньше всего беспокоимся о том,
чтобы
любить друг друга, а по большей части друг друга просто не знаем.
Только, может
быть, в новых храмах, которые сейчас открываются, где прихожан еще
мало, куда
приходит какая-то община новая — там еще люди знают друг
друга. А в больших
храмах, которые давно уже являются действующими, там существует приход,
там
общины часто даже и нет. То есть, люди совершенно друг другу не
известны и
сошлись сюда, что называется, по территориальному признаку, просто они
живут в
этом районе и поэтому ходят в этот храм. И они могут друг друга так
никогда и
не узнать. И
вот если я спрошу вас, знаете ли вы по именам всех, кто стоит рядом с
вами, я
уверен, окажется, что большинство людей вам не известны. Вы можете
годами
ходить в храм и никогда не поинтересоваться, как зовут ту или иную
бабушку, чем
она живет, в чем нуждается, какие у нее сложности, болезни, страдания.
Потому
что вы не для того пришли, вы пришли помолиться Богу и, может быть,
поговорить
с духовным отцом, со священником. Может быть, у вас есть какая-то
группа
знакомых людей, но до всех остальных вам нет никакого дела. Вот
такое ужасное охлаждение, такая страшная трансформация христианской
жизни
означает, конечно, последние времена. Это есть, конечно, страшный
упадок и
отступление. Тут невольно вспоминаются слова Христа: «Когда
приду, найду ли
веру на земле?» — и слова апостола о том, что в
последние времена охладеет
любовь. Именно христианская любовь и делает нас Церковью. Конечно, и
Божественная литургия, но она без любви не может совершаться, это
противоестественно. Литургия без любви — это почти
святотатство. И тем не
менее, как это ни страшно, но это стало для нас нормой. Более того,
есть даже
совсем страшные случаи, когда священники служат вместе, находясь во
вражде. Вот
это особенно ужасно, и это тоже есть страшный образ нашей жизни
современной. И
еще недавно, во времена советской власти, по инициативе уполномоченных
специально старались в одном храме соединить священников, которые были
несовместимыми по своим устремлениям, для того, чтобы между ними не
было
единства, не было единомыслия, чтобы они свою энергию тратили на борьбу
друг с
другом. Здесь
мне хочется вспомнить один исторический, очень важный для нас эпизод.
Изучая
новейшую историю Церкви, то есть историю Церкви ХХ века, вы услышите о
том, что
в 1927 году была издана Декларация митрополитом Нижегородским Сергием,
которая
повлекла за собой раскол, и среди ведущих, самых главных и авторитетных
архиереев возникло несогласие. Несогласные с митрополитом Сергием были
отправлены в ссылку или в тюрьму, а впоследствии расстреляны. До нашего
времени
сохранилась совершенно удивительная переписка между митрополитом
Кириллом,
который был назвав первым местоблюстителем Патриаршего престола в
завещании
Патриарха Тихона, и митрополитом Сергием, которые друг с другом
разошлись во
мнениях о том, как следует устраивать церковную жизнь. В переписке
обсуждается
вопрос: почему митрополит Кирилл не служит литургию вместе с
митрополитом
Сергием или его сослужителями — теми священниками, которые
ему подчиняются, то
есть поминают его на литургии. Означает ли это, что митрополит Кирилл
считает
служение митрополита Сергия и его последователей безблагодатным? И
митрополит
Кирилл отвечает на это: «Нет, я ни одной минуты не сомневаюсь
втом, что
литургия, которую Вы совершаете, является благодатной. Конечно,
совершается
Тайна Христова. И не поэтому я не могу с Вами служить, а потому, что
общее с
Вами служение, при том, что мы с Вами не можем согласиться в очень
важных для
нас проблемах, потому что мы считаем друг друга неправыми, было бы нам
в суд и
в осуждение. Не можем мы с Вами служить вместе литургию, если между
нами нет
единомыслия». Эти
письма, которые являются мученическими актами, уже опубликованы и будут
публиковаться, потому что являют удивительную высоту души митрополита
Кирилла.
Эти письма показывают, что в страшное время гонений (а митрополит
Кирилл, один
из крупнейших иерархов нашей Церкви, был расстрелян в 1937 году, а до
этого
почти все время советской власти провел в разных ссылках и тюрьмах,
почти не
выходя из них — около 20 лет) для него вопрос о том, как он
совершает литургию,
— в единомыслии или нет, — был чрезвычайно важен.
Он не мог совершать литургию
с тем, с кем он не был единодушен, с кем он не был согласен. А
вот мы с вами дошли уже до такого страшного момента, когда у
священников не находится
мужества или они бывают равнодушными и готовы совершать литургию
формально,
когда между ними нет согласия, а они все-таки вместе служат. Хотя
по-настоящему
они должны были бы сказать; я не могу с тобой служить, раз мы не можем
договориться, примириться, согласиться друг с другом. Совершая
Божественную литургию, мы должны быть реально единомысленными, мы
должны друг
другу все прощать, всем сердцем устремляться к тому, чтобы достичь
единодушия,
достичь единства. Мы должны уступать, смиряться, любовью покрывать
ошибки друг
друга. А если же вдруг оказывается такая ошибка, которую мы не в силах
покрыть
любовью — такое может быть, особенно если дело касается самой
Церкви, то есть
не меня лично обидел священник, а я вижу, что он кощунствует, что так
нельзя
поступать, как он поступает, тогда христианский долг требует, чтобы я
сказал:
нет, я с тобой вместе служить не могу, потому что такое служение
совместное при
несогласии моем внутреннем будет мне в осуждение. Таким
образом, момент единодушия, единомыслия чрезвычайно важен. И сейчас все
мы,
совершая вместе Божественную литургию, должны ощущать, что мы
— единое стадо
Христово, единое тело Христово, Церковь. Между нами не должно быть
каких-то
недобрых чувств, обид непрощенных или вражды. Не должно быть даже и
холодности,
равнодушия, мы должны всем сердцем чувствовать свое единство. Это есть
непременное условие благоговейного совершения Божественной литургии. Мы
должны
ощущать себя каждый частицей единого Тела Христова, только тогда наше
служение
не будет нам в осуждение. После
целования мира, которое сейчас совершается только в алтаре самими
священниками,
мы исповедуем свою веру. Пение Символа веры — это наше общее
исповедание. При
совершении Таинства от христиан всегда требуется исповедание веры. Это
вполне
естественно, потому что и Господь сказал: «По вере вашей
будет вам». Таинство
совершается по вере, так что исповедание веры есть не просто какое-то
общее
пение или молитва «на всякий случай» это есть
существеннейшая часть литургии.
Мы должны здесь засвидетельствовать, исповедовать свою веру. Именно
только с
этой верой мы можем приступить к вершине литургии, самой главной части,
которая
называется анафора или евхаристический канон. Анафора
— это центральная, древнейшая часть литургии. Перед тем, как
будем совершать
анафору, мы должны соединиться в любви и вместе единомыслённо
исповедовать свою
православную веру. Только тогда я может достойно совершаться нами
Божественная
литургия, когда мы единомысленны, когда мы вместе, одинаково верим. И,
конечно,
здесь дело не только в том, чтобы верить одинаково всем, но и в том,
чтобы
именно верить. Для того, чтобы мы могли совершать литургию, очень
важно, чтобы
мы знали, во что верим, чтобы Символ веры для нас был не просто
заученной
скороговоркой, а чтобы это было действительно исповедание главных истин
веры,
чтобы мы понимали свою веру, могли ее объяснить, чтобы могли сказать,
что
является основанием нашей христианской жизни. Такое
исповедание веры является последним моментом в приготовлении к анафоре.
Анафора
— это самая древняя часть литургии, которая дошла до нас в
памятниках
письменности древнехристианской Церкви. Обычно в Православной Церкви
совершаются самые главные две анафоры — Василия Великого и
Иоанна Златоустого. В
то время как весь храм поет Символ веры, священник берет воздух, то
есть
большой покровец, который лежит на чаше и на дискосе, и этот воздух
поднимает и
веет им над чашей и дискосом. После этого диакон на амвоне
провозглашает:
«Станем добре, станем со страхом, вонмем. Святое Возношение в
мире приносити».
Это возглас, который призывает нас к особенно внимательной молитве, то
есть —
станем особенно сосредоточенно и внимательно молиться. И хор отвечает:
«Милость
мира, Жертву хваления». Хор продолжает слова диакона. Затем
следует возглас священника: «Благодать Господа нашего Иисуса
Христа, и любы
Бога и Отца, и причастие Святаго Духа, буди со всеми вами».
Хор отвечает: «И со
духом твоим». Священник, воздевая руки, возглашает:
«Горе имеим сердца» — то
есть, небу обратим свои сердца. «Горе» буквально
— «кверху». Хор отвечает:
«Имамы ко Господу», то есть, имеем уже наши сердца
обращенными ко Господу. И
священник возглашает: «Благодарим Господа». На что
хор поет всем нам хорошо
известную песню: «Достойно и праведно есть покланятися Отцу и
Сыну и Святому
Духу, Троице Единосущной и Нераздельней». Все
молитвы, которые читает священник во время анафоры, возгласы, которые
он
произносит вслух, те слова, которые поет хор, — все это
составляет одну
непрерывную цельную молитву. Все эти части молитвы, которые произносят
то
священник, то хор, продолжают друг друга непрерывно, и поэтому нужно
обязательно суметь воспринять всю эту молитву целиком. К
сожалению, как мы уже говорили, главная часть этой молитвы произносится
священником тихо, про себя, в алтаре, и люди, стоящие в храме, не
слышат этих
молитв. Поэтому им кажется, что анафора — это только то, что
поет хор. Для
того чтобы понимать, что происходит в это время в алтаре, в церкви, как
совершается Таинство Божественной Евхаристии, нужно обязательно
почувствовать
всю анафору целиком, и не только почувствовать, но воспринять сердцем,
запомнить, как следует понять ее. Есть
традиция западного богословия — разделять анафору на части
для того, чтобы
лучше исследовать ее, лучше осмыслить и запомнить. Это обычный научный
подход, когда
дифференцируют, разделяют на маленькие части изучаемый предмет. И мы с
вами
последуем этой обычной традиции. Но прежде я прочитаю вам анафору
целиком, всю
подряд, не останавливаясь, не говоря, где поет хор, а где говорит
священник. «Благодать
Господа нашего Иисуса Христа,
и любы Бога и Отца, и причастие Святаго Духа, буди со всеми вами. И со
духом
твоим. Горе имеим сердца. Имамы ко Господу. Благодарим
Господа». «Достойно
и праведно есть покланятися
Отцу и Сыну и Святому Духу, Троице Единосущной и Нераздельней. Достойно
и
праведно Тя пети. Тя благословити, Тя хвалити, Тя благодарити, Тебе
покланятися
на всяком месте владычествия Твоего. Ты бо еси Бог Неизреченен,
Недоведом,
Невидим, Непостижим, присно Сый, такожде Сый, Ты, и Единородный Твой
Сын, И Дух
Твой Святый. Ты от небытия в бытие нас привел еси, и отпадшия возставил
еси
паки и не отступил еси, вся творя, дондеже нас на Небо возвел еси и
Царство
Твое даровал еси будущее. О
сих всех благодарим Тя, и Единороднаго
Твоего Сына, и Духа Твоего Святого о всех, ихже вемы и ихже не вемы,
явленных и
неявленных благодеяниих, бывших на нас. Благодарим Тя и о службе сей,
юже от
рук наших прияти изволил еси, аще и предстоят Тебе тысящи Архангелов и
тмы
Ангелов, Херувими и Серафими, шестокрилатии многоочитии, возвышающиися
пернатии. Победную песнь поюще, вопиюще, взывающе и глаголюще: Свят,
Свят, Свят
Господь Саваоф, исполнь Небо и земля славы Твоея; осанна в вышних,
благословен
Грядый во Имя Господне, осанна в вышних. С
сими и мы блаженными Силами, Владыко
Человеколюбче, вопием и глаголем: Свят еси и Пресвят, Ты, и Единородный
Твой
Сын, и Дух Твой Святый.
Свят еси и Пресвят и великолепна слава Твоя; Иже мир Твой тако возлюбил
еси,
якоже Сына Твоего Единороднаго дати, да всяк веруяй в Него не погибнет,
но
имать Живот Вечный. Иже, пришед и все еже о нас смотрение исполнив, в
нощь, в
нюже предаяшеся, паче же Сам Себе предадите за мирский живот, приемь
хлеб во
святыа Своя и пречистые и непорочныя руки, благодарив и благословив,
освятив,
преломив, даде святым Своим учеником и апостолом, рек: Приимите, ядите, Сие есть
Тело Мое, еже за вы
ломимое во оставление грехов. Аминь. Подобие
и Чашу по вечери, глаголя: Пийте
от нея вси, сия есть Кровь Моя
Новаго Завета, яже за вы и за многи изливаемая во оставление грехов.
Аминь. Поминающе
убо спасательную сию заповедь и
вся, яже о нас бывшая: Крест, Гроб, тридневное Воскресение, на Небеса
восхождение, одесную селение, Второе и славное паки пришествие. Твоя от
Твоих
Тебе приносяще о всех и за вся. Тебе
поем, Тебе благословим, Тебе
благодарим, Господи, и молим Ти ся, Боже наш. Еще
приносим Ти словесную сию и
безкровную службу, и просим, и молим, и мили ся деем, низпосли Духа
Твоего
Святаго на ны и на предлежащия Дары сия. И сотвори убо Хлеб сей Честное
Тело
Христа Твоего. Аминь. А
еже в Чаши сей, Честную Кровь Христа
Твоего. Аминь. Преложив
Духом Твоим Святым. Аминь,
аминь, аминь. Якоже
быти причащающимся, во трезвение
души, во оставление грехов; в приобщение Святаго Твоего Духа, во
исполнение
Царствия Небеснаго, в дерзновение еже к Тебе, не в суд или во осуждение. Еще
приносим Ти словесную сию службу о
иже в вере почивших праотцех, отцех, патриарсех, пророцех, апостолех,
проповедницех, евангелистех, мученицех, исповедвицех, воздержницех и о
всяком
дусе праведнем, в вере скончавшемся. Изрядно
о Пресвятей, Пречистей,
Преблагословенней, Славней Владычице нашей Богородице и Приснодеве
Марии. Достойно
есть, яко воистинну блажити Тя,
Богородицу, Присноблаженную и Пренепорочную и Матерь Бога нашего.
Честнейшую
Херувим и Славнейшую без сравнения Серафим, без истления Бога Слова
рождшую,
сущую Богородицу Тя величаем. О
святем Иоанне Пророце, Предтечи и
Крестители, о святых славных и всехвальных Апостолех, о святем (имя),
егоже и
память совершаем, и о всех святых Твоих, ихже молитвами посети нас,
Боже. И
помяни всех усопших о надежди
воскресения Жизни Вечныя (имена). И упокой их, идеже присещает свет
лица
Твоего. Езде молим Тя, помяни, Господи, всякое епископство
православных, право
правящих слово Твоея истины, всякое пресвитерство, во Христе диаконство
и
всякий священнический чин. Еще
приносим Ти словесную сию службу о
вселенней, о Святей, Соборней и Апостольстей Церкви, о иже в чистоте и
честном
жительстве пребывающих; о Богохранимей стране нашей, властех и воинстве
ея.
Даждь им, Господи, мирное правление, да и мы в тишине их тихое и
безмолвное
житие поживем во всяком благочестии и чистоте. В
первых помяни, Господи, Великаго
Господина и Отца нашего Алексия, Святейшаго Патриарха Московскаго и
всея Руси,
и егоже даруй святей Твоей Церкви в мире, целых, честных, здравых,
долгоденствующих, право правящих слово Твоея истины. И всех и вся. Помяни,
Господи, град сей, в немже живем,
и всякий град и страну, и верою живущих в них. Помяни, Господи,
плавающих,
путешествующих, недугующих, страждущих, плененных, и спасение их.
Помяни,
Господи, плодоносящих и добротворящих во святых Твоих церквах и
поминающих
убогая и на вся ны милости Твоя низпосли (имена живых). И
даждь нам единеми усты и единем сердцем
славити и воспевати Пречестное и Великолепное Имя Твое, Отца и Сына и
Святаго
Духа, ныне и присно и во веки веков. Аминь. И
да будут милости Великаго Бога и Спаса
вашего Иисуса Христа со всеми вами». Эта
длинная молитва начинается словами: «Станем добре, станем со
страхом, вонмем.
Святое Возношение в мире приносити. Милость мира. Жертву
хваления». А кончается
возгласом: «И да будут милости Великаго Бога и Спаса нашего
Иисуса Христа со
всеми вами». Тут говорится о милости, что будем приносить
Святое Возношение,
Милость мира и Жертву хваления. А здесь, уже получив эту милость,
священник
говорит: «Да будут милости Великаго Бога...со всеми
вами». Этот возглас
начинает последнюю часть литургии. Анафора
Василия Великого гораздо длиннее, чем анафора Иоанна Златоустого.
Именно
потому, что наш народ не умеет, не готов воспринять эту молитву и
участвовать в
ней так, как должно, эта молитва ушла в алтарь, стала произноситься
только
священником в алтаре. В древности апостолы, а потом великие святители,
и
Василий Великий, и Иоанн Златоуст, и другие читали эти молитвы вслух
всей
Церкви. Так что тайные молитвы — не значит секретные. Причина
их тайного
произнесения, то есть не вслух, а тихо в алтаре, только в том и
состоит, что
оказалось непосильным для народа церковного участвовать в них. Молодые
священники частенько, все это понимая, испытывая свои силы, пробуют
читать эти
молитвы вслух. Но крайне редко этот опыт бывает удачным. Обычно
священник через
некоторое время начинает чувствовать, что он старается, читает громко,
а народ
его как бы не слышит, не участвует с ним в молитве. И он понимает, что
так он
совершать литургию не может. Нельзя говорить о великом и святом, чтобы
тебя не
слушали. Ты к человеку взываешь: давай помолимся, «Станем
добре, станем со
страхом», а никто не становится «добре, со
страхом» и не участвует в литургии,
не молится. И эта причина, когда священник не может включить в молитву
всю
паству, — эта причина и является главной для того, чтобы
молитву не читать
вслух. Конечно, это потеря, и потеря очень большая. Конечно, не так
должно
быть. Но
что делать? Вот, например, когда у нас маленькие дети, мы не можем их
заставить
все молитвы прочитать внятно и со смыслом, они еще их не понимают. Но
тем не
менее мы с ними молимся. Мы их берем за ручку или на ручки и поем
«Отче наш».
Пока они не понимают, что это. Но сердцем они что-то чувствуют. И пение
их
привлекает, они как-то по-своему участвуют в молитве. Конечно, не в
полную
силу, как должен участвовать взрослый человек, но в свою детскую силу.
Они
молятся, и привыкают к молитве, и любят ее, и даже хотят молиться, и
пытаются
что-то петь. Вот наша народная масса и находится, если хотите, на таком
детском
уровне. Она не может вслед за священником все осмыслить, все понять,
все
произнести и участвовать в молитвах. Поэтому Церковь давно уже решила
заменить
чтение определенных молитв пением — очень умилительным, очень
возвышенным,
чистым, прекрасным пением. Церковь
решила говорить с народом этим языком образов, языком пения, языком
церковного
искусства. Найдутся,
конечно, такие ревностные священники и учителя церковные, которые
скажут, что
ни в каком случае нельзя отказываться от совместной молитвы и, что надо
призывать всех читать все молитвы все-таки вслух, вернуться к прежнему.
Я
согласен: надо. И там, где это возможно, надо это сделать. Скажем, во
время
гонений, в катакомбах, когда священники и епископы служили в каких-то
маленьких
закутках, комнатках, они могли произносить эти молитвы вслух, потому
что
молящихся было немного и можно было включить всех предстоящих в одну
молитву. А
в больших храмах это не удается. Когда народу мало, это легче, а когда
много,
это трудно. Но,
конечно, чем лучше мы будем понимать, чем лучше, полнее мы будем в этих
молитвах участвовать, тем торжественнее и лучше будет совершаться
Божественная
литургия. Во
время пения «Достойно и праведно есть» священник
читает молитву: «Достойно и
праведно Тя пети, Тя благословити, Тя хвалити, Тя благодарити, тебе
покланятися
на всяком месте владычествия Твоего», — эта молитва
благодарственная, по имени
которой и вся наша служба называется Евхаристией,
«благодарением». Это начало
благодарения в латинской традиции называется словом
«префацио». После
возгласа священника «Победную песнь поюще, вопиюще, взывающе
и глаголюще», хор
продолжает: «Свят, Свят, Свят Господь Саваоф, исполнь Небо и
земля славы Твоея,
осанна в вышних, благословен Грядый во Имя Господне, осанна в
вышних». Это
всегда поют очень торжественно и длинно, и во время этого пения
священник
читает следующую часть анафоры: «С сими и мы блаженными
Силами, Владыко
Человеколюбие, вопием и глаголем: Свят еси и Пресвят, Ты, и Единородный
Твой
Сын, и Дух Твой Святый. Свят еси и Пресвят и великолепна слава Твоя;
Иже мир
Твой тако возлюбил еси, якоже Сына Твоего Единороднаго дати, да всяк
веруяй в
Него не погибнет, но имать Живот Вечный». Подумайте,
какое возвышенное, какое удивительное богословие заложено в этих
словах. Здесь
исповедание нашего упования: «С этими блаженными силами и мы
вопием и глаголем:
Свят еси и Пресвят, Ты, и Единородный Твой Сын, и Дух Твой Святый. Свят
я
Пресвят и великолепна слава Твоя. Иже мир Твой тако возлюбил еси, что и
Сына
Твоего Единородного дать изволил, и всякий верующий в Него не погибнет,
но
будет иметь живот вечный». «Иже, пришед и все еже о
нас смотрение исполнив, в
нощь, в нюже предаяшеся, паче же Сам Себе предаяше за мирский живот,
приемь
хлеб во святыя Твоя и пречистыя и непорочныя руки, благодарив и
благословив,
освятив, преломив, даде святым Своим учеником и апостолом, рек:
«Приимите,
ядите, Сие есть Тело Мое, еже за вы ломимое во оставление
грехов». Во
время всей этой молитвы хор поет «Свят, Свят, Свят Господь
Саваоф». У католиков
эта часть анафоры, которую читает священник тайно, по имени этой песни, называется
«санктус». Священник,
говоря слова «Приимите, ядите, Сие есть Тело Мое, еже за вы
ломимое во
оставление грехов», указывает на святой Агнец, который лежит
на престоле, на
дискосе, а в католической церкви не только указывает, но и
благословляет.
Поскольку молитва не слышна, то получается, что священник возглашает
слова
Христа от первого лица: «...Сие есть Тело Мое...» и
указывает рукой на святой
хлеб. Получается изображение Тайной Вечери, когда Христос сказал:
«Приимите,
ядите, Сие есть Тело Мое...» и указал на хлеб. И вот католики
считают, что эти
слова и являются так называемой сакраментальной формулой,
тайносовершительными
словами, что это главные слова, слова Христа. Более того, они учат, что
в этот
момент рука священника — это рука Самого Христа, священник в
этот момент
является как бы заместителем Христа здесь, на земле. Это католическое
учение,
которое известно прежде всего в отношенни папы римского, считающегося
наместником Христа на земле, католики распространяют и в отношении
священника —
правда, только на литургический момент. Наше
русское богословие до сих пор не освободилось от плена католицизма.
Русское
богословие имеет своей колыбелью Киево-Могилянскую академию, которая
была, по
существу, почти католической. Для того чтобы получить необходимых
преподавателей, Петр Могила, митрополит Киевский, посылал молодых людей
в
католические школы на Запад, а потом они там даже принимали
католичество, чтобы
их приняли учиться, а потом, выучившись в католической школе, они
возвращались
в Киев, снова переходили в православие и преподавали богословские
дисциплины
уже по-латыни. Конечно, они могли преподавать только то, что слышали в
католической школе, но в самых очевидных местах перефразируя все это на
православный лад и кое-где разоблачая католицизм и утверждая
православие. Но в
принципе метод их мышления, система преподавания, весь строй богословия
— все
это оказалось в плену у католицизма, и на протяжении нескольких
столетий с
большей или меньшей силой все это жило в нашей православной духовной
школе. Дух
схоластики, который еще и до сих пор не покидает нашу семинарию,
— это дух,
идущий с Запада. Это нужно понимать, а не осуждать. Понадобится еще
некоторое
время, чтобы русское богословие наконец скинуло с себя оковы
католического
мышления. Мы должны быть очень внимательными, освобождаться от
католического
влияния и возвращаться к древнему православному святоотеческому
богословию,
чистому богословию, восточному богословию. Даже
читая наши тайные молитвы, легко можно убедиться, что такого смысла, о
котором
говорят католики, здесь нет, потому что слова «Приимите,
ядите, Сие есть Тело
Мое...», — священник говорит, пересказывая, что
сделал Христос на Тайной
Вечери, поэтому нет оснований считать, что это говорится от первого
лица. Дальше
хор поет «Аминь», а священник читает тайно:
«Подобие и Чашу по вечери, глаголя:
«Пийте от нея вси, сия есть Кровь Моя Новаго Завета, яже за
вы и за многи
изливаемая во оставление грехов». И хор опять отвечает:
«Аминь». Хотя
священник и не говорит от первого лица, но потом он будет благословлять
Святые
Дары. И это значит, что его роль здесь — не просто роль
рассказчика, и древняя
православная традиция называет священника совершителем Божественной
литургии.
Одновременно мы говорим, что Ты еси и приносимый, и приносящий,
— что Святые
Дары освящаются Богом-Духом Святым. И все молитвы об освящении Святых
Даров
возносятся к Богу-Отцу. Но, с другой стороны, священник совершает
Божественную
литургию. И тут весьма важно понять, что священник в Литургии в
наибольшей
степени являет образ Христа, он делается в этот момент заместителем
Христа или
его рука делается рукою Христа. Богословие
— это очень трудная и тонкая область, и истина всегда очень
тонко отличается от
лжи, редко бывает так, чтобы ложь была грубой, совершенно очевидной, с
каким-то
очевидным противопоставлением. Это бывает очень редко, потому что тогда
никто
этой лжи не поверит. Если, скажем, на белую доску сказать, что она
черная,
этому никто не поверит. А если сказать, что она не белая, а в рубчик,
такая
серенькая... Тут уже будет труднее спорить, может, она и на самом деле
серенькая, а не беленькая? По
этой причине ложь всегда почти в жизни является в виде тонкого
искажения, и
отыскивать истину поэтому бывает особенно трудно. Именно в этих тонких
моментах, где требуется особенно чистое сердце, особенно острая
чувствительность — нужно приложить все свои силы, собрать все
свое внимание и
искать правильные формулировки. Так было всегда в Церкви. Вы помните,
как на
Первом Вселенском Соборе св. Афанасий Великий изменил всего одно слово:
вместо
«подобносущий» он сказал
«единосущный», и получилась правильная формулировка
догмата, хотя изменился один слог одного слова. И вот на этом уровне
открывается истина. Все формулировки догматические найдены с огромным
трудом,
потому что истину познать, сформулировать очень трудно. Так и здесь:
нужно
понимать разницу между тем, чтобы быть заместителем Христа на земле,
наместником Христа на земле или быть образом Христа на земле. Мы
говорим, что
священник — это живой образ, живая икона, так и каждый
человек есть образ и
подобие Божие, а священник — это в особенности образ Христов.
И этот образ
более всего просветляется, является нам во время Божественной литургии.
Так что
действия священника, когда он указывает на хлеб и вино, когда он потом
благословляет их, его молитва — все это прообразует Христа.
Это не значит, что
рука священника стала рукою Христа. Нет, но здесь дается образ. Этот
образ (икона) помогает нам, она помогает обратиться к первообразу, она
даже
может нести в себе особенное благодатное присутствие, таинственное
благодатное
присутствие, как чудотворные иконы несут в себе особенный благодатный
дар. Но
как только мы скажем, что чудотворная икона — это и есть
Божия Матерь, то мы
сразу делаемся язычниками, сразу же преступаем заповедь: не сотвори
себе кумира
и не поклоняйся никакому кумиру. Тут уже икона перестает быть иконой, а
делается кумиром. И надо сказать, что в русском народе это часто так и
бывает.
Потому что эти тонкие моменты народ часто упускает из виду и не умеет
почувствовать разницу. И для него икона делается талисманом, именно
кумиром, а
не образом. Православное
понимание иконы именно таково, что это есть образ, возводящий к
первообразу.
Православное понимание священства в том состоит, что священник
— это образ. И
во время литургии является нам образ Христа, Христа-священника.
Надо
сказать, что католическое заблуждение здесь отчасти объясняется и
смягчается
тем, что у них нет литургии Василия Великого и Иоанна Златоустого. Они
совершают мессу, которая имеет совершенно иной текст. Текст мессы очень
древний, он не имеет строгого авторства, восходит к первым векам. Но
несмотря
на свою древность, текст мессы не имеет тех достоинств, которые имеет
литургия
Василия Великого и Иоанна Златоустого. В ней нет такого четкого и
ясного
богословия, мысль не выражена так ясно и так стройно, с такой
удивительной
духовной красотой, строгостью и последовательностью. Молитва, которая
содержится в мессе, тоже, конечно, очень умилительная, трогательная, но
она не
имеет такой ясной четкости. А такая нечеткость, может быть, легче
допускает
неправильное толкование. И можно в этом смысле несколько смягчить наше
негодование на католиков, потому что они исходят из того, что у них
есть, а у
них текст мессы, а не нашей православной литургии. После
того, как священник сказал эти два возгласа —
«Приимите, ядите...» и «Пийте от
нея вси…» — он читает молитву в алтаре,
опять тихо: «Поминающе
убо спасительную сию заповедь и вся, яже о нас бывшая: Крест, Гроб,
тридневное
Воскресение, на Небеса восхождение, одесную седение, Второе и славное
паки
пришествие». И дальше возглашает громко: «Твоя от
Твоих Тебе приносяще о всех и
за вся». То есть, поминая Твою спасительную заповедь и все,
что Ты совершил для
нас: и Крест, и Гроб, и тридневное Воскресение, и восхождение на Небо,
и
седение одесную Отцы, и Второе и славное паки пришествие —
все это вспоминая,
мы, Твоя от Твоих Тебе приносящие о всех и за вся, «Тебе
поем, Тебе
благословим, Тебе благодарим. Господи, и молим Ти ся. Боже
наш». Во время этого
священник или дьякон берет руками, сложенными крест-накрест, дискос и
Чашу и
возносит над престолом. И вот это и есть возношение —
анафора. Именно со
словами «Твоя от Твоих Тебе приносяще» он поднимает
и возносит к Богу эти Дары.
А хор поет в это время: «Тебе поем, Тебе благословим, Тебе
благодарим, Господи,
и молим Ти ся, Боже наш». Это и есть вершина евхаристического
канона. В это
время многие в храме встают на колени. Хор
поет обычно медленно и довольно протяжно, долго, потому что во время
пения
священник в алтаре произносит много молитв и происходят все главные
действия
анафоры. Священник говорит: «Еще приносим Ти словесную сию и
безкровную службу,
и просим, и молим, и мили ся деем (то есть умиляемся), низпосли Духа
Твоего
Святаго на вы и на предлежащие Дары сия», то есть и просим, и
молим, и умоляем
Тебя: ниспосли Духа Твоего Святаго на ны и на предлежащие Дары сия. Вся
анафора обращена к первому лицу Святой Троицы — к Богу-Отцу,
но эта особенная
молитва (она называется по-гречески эпиклезис, в просторечии эпиклеза,
что значит «призывание») обращена к Святому Духу.
Это молитва призывания
Святаго Духа на Святые Дары. После этой молитвы: «И сотвори
убо Хлеб сей
Честное Тело Христа Твоего». Говоря
последние слова, священник благословляет Святой Хлеб крестом. Диакон
отвечает:
«Аминь». И говорит: «Благослови, Владыко,
Святую Чашу». А священник говорит: «А
еже в Чаши сей, Честную Кровь Христа Твоего». И благословляет
крестом — рукой
совершая крест — Святую Чашу. Диакон: «Аминь.
Благослови, Владыко, обоя» (то
есть и то, и другое). И священник благословляет одновременно одним
большим
крестным знамением и дискос, и Чашу со словами: «Преложив
Духом Твоим Святым».
Диакон отвечает: «Аминь, аминь, аминь». И оба они и
все находящиеся в алтаре и
в храме делают земной поклон. Это и есть вершина анафоры. После этого
момента
перед нами Тело и Кровь Христовы. То есть, хлеб и вино прелагаются в
Тело и
Кровь Христовы. Как видим, священник здесь благословляет Святые Дары. И
здесь тоже возникает очень много разных трудных проблем, связанных с
католическим учением о литургии и вообще о Таинствах. Католики
считают, что для совершения Таинства необходимо правильное произнесение
сакраментальной, или тайносовершительной, формулы. И наше русское
богословие до
сих пор еще до конца не отрешилось от этого католического учения, хотя
именно в
этом веке благодаря усилиям русских богословов в эмиграции началось
освобождение от этого учения. Но до сих пор еще многие не свободны от
этого
вполне. До
недавнего времени все русские священники были воспитаны в том, что есть
тайносовершительная
формула. Встает вопрос: какая же это формула? Где
эта формула? Католики
совершенно точно говорят: тайносовершительной формулой являются слова
Господни:
«Приимите, ядите, сие есть Тело Мое, еже за Вы ломимое во
оставление грехов.
Пиите от Нея вси, сия есть Кровь Моя Новаго Завета, яже за вы и за
многи
изливаемая во оставление грехов». Евангельские слова Христа
как раз и являются
тайносовершительной формулой. Произнося
эти слова, католический священник благословляет Святые Дары, в этот
момент
происходит, как они говорят, пресуществление
Святых Даров.
Пресуществление, то есть меняется их сущность. Была сущность хлеба и
вина, а
стала сущность Тела и Крови Христовых, произошло пресуществление. Но
на Востоке у святых отцов мы не находим такого термина и такого грубого
понимания Таинства. Ища правильный термин, русское богословие нашло
другое
слово — преложение
Святых Даров. Сказать, что хлеб и вино превращаются,
будет неправильно и грубо, это не определяет и даже искажает смысл
того, что
происходит. Превращение — это не то, что происходит здесь.
Пресуществление —
тоже не так, нельзя сказать, что сущность хлеба и вина здесь
превратились в
сущность Тела и Крови Христовых, это будет философски недостаточно, это
не
передает смысл таинства. Термин «преложение»
оказывается здесь самым
подходящим. Что значит «преложение»? Это значит,
что здесь происходит некая
тайна, которая лучше всего этим словом славянским обозначается.
Прелагаются
хлеб и вино в Тело и Кровь Христовы. И
мудрость, и красота православного богословия именно в том состоит, что
оно
умеет эту тайну почувствовать и не дерзать объяснять ее до конца,
потому что
она необъяснима. А католическое богословие хочет обязательно все
разложить по
полочкам, все назвать своими человеческими именами, которые здесь не
подходят.
Нельзя все подвергнуть такому анализу и не нужно, это не целомудренно,
это
дерзновенно. Здесь нужно именно дать обозначение тайны, которую мы не
дерзаем
объяснять в каких-то философских категориях, потому-что все это будет
неточно,
неподходяще, по-человечески, и слово «преложеиие»
употребляется в этом смысле. Вернемся,
тем не менее, к учению о тайносовершителъной формуле. В
тексте мессы нет последующих молитв: нет эпиклезы, нет призывания
Святаго Духа.
Нет и молитвы, которая называется анамнезис, которая читается после
слов «Пиите
от нея вси...», — «Поминающе убо
спасительную сию заповедь...». Эта молитва
называется «воспоминание». Помните, как Господь
говорил: «Сие творите в Мое
воспоминание». Анамнезис и есть воспоминание. Эпиклезы у них
просто нет. Богословы
Киево-Могилявской академии не могли это принять, потому что в тексте
литургии
Иоанна Златоустого и Василия Великого следует дальше эпиклеза
— призывание
Святаго Духа, в которой говорится: «Еще приносим Ти словесную
сию и безкровную
службу, и просим, и молим, и мили ся деем, низпосли Духа Твоего Святаго
на ны и
на предлежащие Дары сия». Поэтому и давали отпор
католическому учению: они
находили тайносовершительную формулу совсем в другом месте, в словах:
«Преложив
Духом Твоим Святым». Такое юридическое объяснение в духе
католицизма, конечно,
претит православному восприятию литургии. И
вот уже в глубокой древности, много столетий назад, неизвестно где и
как, еще в
рукописной традиции появилась так называемая интерполяция, то есть
вставка
тропаря третьего часа. После молитвы -эпиклезы вставляется тропарь:
«Господи,
Иже Пресвятаго Твоего Духа в третий час Апостолом Твоим низпославый,
Того,
Благий, не отыми от нас, но обнови нас, молящих Ти ся». В
течение многих
последних веков православные священники и епископы на этом месте читают
трижды
тропарь третьего часа, который, по существу, является тем же
призыванием
Святаго Духа, то есть усилением эпиклезы. Эта
интерполяция на самом деле есть явление довольно печальное, хотя она и
вошла в
обиход, в традицию очень прочно. И сейчас ни один священник, ни один
епископ не
дерзает эту молитву опускать, хотя в новом издании Служебника эта
молитва
поставлена в скобки. Уже довольно давно греки обнаружили, что в
древности этого
тропаря не было, это позднейшая вставка, которая искажает древний текст
анафоры, и убрали молитву третьего часа. Ни в Греческой, ни в других
восточных
Церквах молитву третьего часа не произносят. Действительно, во-первых,
в
древности в литургии ее не было. Во-вторых, вся анафора есть обращение
к
Богу-Отцу. «И сотвори убо Хлеб сей Честное Тело Христа
Твоего» — это обращение
к Богу-Отцу; «...низпосли Духа Твоего Святаго на
ны...» — к Богу-Отцу и
«Сотвори убо Хлеб сей...» — к Богу-Отцу.
А в середине этой непрерывной молитвы
вставлена молитва третьего часа, которая обращена к Богу-Сыну, ко
Второму Лицу
Святой Троицы. Единая молитва искусственно разрывается. И вполне
понятно, что
греки, обнаружив такую несогласованность, упразднили ее. На Руси мы до
сих пор
не можем от этой ошибки освободиться. Конечно,
молитва третьего часа не мешает литургии, но нарушается некая
стройность,
цельность, красота древней анафоры. Особенно грустно это бывает тогда,
когда
происходит совместное служение с греками. Литургию
это не меняет и не портит, поэтому тревоги тут не должно быть большой.
Но нужно
понимать, откуда и что происходит. А происходит из борьбы католического
понимания сакраментальной формулы и православного понимания. А на
самом-то деле
никакой борьбы было не нужно, она сама по себе надумана, потому что
нужно было
просто сказать: нет у нас никакой тайносовершительной формулы, не было,
не
будет и не нужна она. У вас она есть, а у нас ее нет. Она нам просто не
нужна.
У нас есть текст древней анафоры Василия Великого и Иоанна Златоустого,
а
тайносовершительной формулы у нас нет. У нас анафора — вся
целиком
совершительная. Мы
можем сказать такие слова только теперь, в XXI
веке, когда мы, наконец, отделались от
плена католического и научились говорить и понимать, что Таинство не
нуждается
в таком юридическом оформлении, Таинство есть тайна. Если тайные
молитвы — это
не тайна и не секрет, то Таинство — это тайна. В Таинстве
совершается чудо, и
бесполезно и безнадежно будет говорить о том, в какой момент, какими
словами
юридически его можно совершить. И
это совершается верой и любовью Церкви! Таинство совершается Богом.
Наша задача
— с любовью и с верой совершить тот чин, который освятила
наша Церковь. И весь
этот чин нужен. Но если даже какое-то одно слово по ошибке, случайно
заменится
на другое, беды не произойдет. По-католически уже все — не
произнеслась
формула, значит, литургия не совершилась. А в православном понимании
это не
имеет такого значения. Дело не в формулах, а в том, каким сердцем, с
какой
верой, с какой любовью к Истине, с какой молитвой к Богу мы совершаем
эту
службу. Произнося анафору, мы знаем, что здесь теперь у нас —
Тело и Кровь
Христовы. И после того как мы делаем земной поклон, диакон говорит:
«Помяни мя,
святый Владыко, грешного», а священник благословляет его:
«Да помянет тя
Господь Бог во Царствии Своем, всегда, ныне и присно и во веки вехов.
Аминь». Дальше
читаются молитвы: «Яко же (чтобы) быти причащающимся, во
трезвение души, во
оставление грехов; в приобщение Святаго Твоего Духа, во исполнение
Царствия
Небеснаго, в дерзновение еже к Тебе, не в суд или во
осуждение». После:
«Еще приносим Ти словесную сию службу о иже в вере почивших
праотцех, отцех,
патриарсех, пророцех, апостолех, проповедницех, евангелистех,
мученицех,
исповедяицех, воздержницех и о всяком дусе праведнем, в вере
скончавшемся,
«священник громко возглашает: «Изрядно о Пресвятей,
Пречистей, Преблагословенней,
Славней Владычице нашей Богородице и Приснодеве Марии». В это
время он берет
кадило, делает кадилом крест и кадит Святые Дары. А хор поет
«Достойно
есть...». |
|
Полезная информация: |