 |
Семинарская и святоотеческая библиотеки |
|
|
-- Ну, что ты хочешь ей рассказать? -- Про путешествие. -- Что именно про путешествие? Он задумывается: -- Про гору, на которую мы взбирались. -- Хорошо, запиши, -- говорю я. Он записывает. Потом я вижу, как он записывает еще один пункт, потом другой, пока я заканчиваю сигарету и кофе. Он заполняет три листа тем, что хочет рассказать. -- Оставь на потом, -- советую я, -- мы над ним поработаем позже. -- У меня не получится вместить все в одно письмо, -- говорит он. Видит, как я смеюсь, и хмурится. Я говорю: -- А ты просто выбери самое лучшее. -- И мы выходим наружу и снова садимся на мотоцикл. На дороге вниз по ущелью, мы теперь постоянно чувствуем, как уменьшается высота -- по шлепанью в ушах. Теплеет, а воздух становится гуще. Прощай, высокая страна, по которой мы более или менее путешествовали с Майлз-Сити. Заедание. Вот о чем я хочу сегодня поговорить. Помнишь, когда мы выезжали из Майлз-Сити, я говорил, что формальный научный метод может быть применен к ремонту мотоцикла посредством изучения цепочек причин и следствий и использования экспериментального метода для определения таких цепочек. После этого была цель -- показать, что имелось в виду под классической рациональностью. Теперь же я хочу показать, что этот классический порядок рациональности можно в огромной степени улучшить, расширить и сделать гораздо эффективнее через формальное признание Качества в его действии. Однако, прежде, чем сделать это, следует преодолеть некоторые негативные аспекты традиционного ухода за мотоциклом, чтобы показать, где именно собака зарыта. Первое -- это заедание, застревание ума, сопровождающее физическое застревание того, над чем работаешь. То же, от чего страдает Крис. Заедает, например, винт при закреплении боковой крышки. Сверяешься с инструкцией на предмет какой-нибудь особой причины, по которой этот винт может вылезать с таким трудом, но там написано только: «Снимите пластину боковой крышки», -- тем чудесным сжатым техническим стилем, который никогда не сообщает того, что хочешь знать. До этого не упустил ни одного действия -- ничего не должно заставлять винты заедать. Если ты опытен, то, вероятно, в этом месте воспользуешься проникающей жидкостью и силовой отверткой. Но если неопытен, то начнешь крутить отвертку самозамыкающимися плоскогубцами, с помощью которых раньше добивался успеха, и на этот раз добьешься успеха только в срывании шлица винта, если будешь крутить достаточно жестко. Твой ум уже настроен на то, что будешь делать, когда снимешь крышку, поэтому некоторое время занимает осознание того, что досадная маленькая неприятность в виде срезанного шлица винта -- не просто досадная и маленькая. Ты застрял. Остановился. Кончился. Это полностью лишило тебя возможности починить мотоцикл. Такая сцена нередка в науке или технологии. Самая обычная сцена. Просто заело. В традиционном уходе за мотоциклом это -- самый худший из всех моментов. Настолько плохо, что избегал даже думать о нем, пока оно с тобой не случилось. Книжка теперь не поможет. Научный разум -- тоже. Тебе не нужны никакие научные эксперименты, чтобы узнать, что произошло. Это очевидно. Нужна только гипотеза, как вытащить оттуда этот винт со срезанным шлицем, а научный метод не дает ни одной. Он применим, только когда гипотезы уже есть. Это -- нулевой момент сознания. Застрял. Нет ответа. Заело. Капут. В эмоциональном плане это -- самое жалкое, что может приключиться. Ты теряешь время. Ты некомпетентен. Ты не знаешь, что делаешь. Тебе должно быть стыдно за себя. Тебе следует отвезти машину к настоящему механику, который знает, как такие вещи делаются. В этом месте обычно синдром страха-злости берет верх и заставляет тебя захотеть сбить эту крышку зубилом, молотком, если нужно. Об этом думаешь, и чем больше -- тем более склоняешься к тому, чтобы поднять машину на высокий мост и сбросить вниз. Просто безобразие, что такая крохотная щель в головке винта может настолько абсолютно разгромить тебя. Ты приперт к великому неизвестному, пустоте всей западной мысли. Нужны какие-то идеи, какие-то гипотезы. Традиционный научный метод, к несчастью, так до конца и не дошел до того, чтобы сказать, где именно брать побольше этих гипотез. Традиционный научный метод всегда был в лучшем случае совершенным предсказанием того, что все и так уже увидели. Он хорош, чтобы смотреть, где уже побывал. Он хорош для проверки истинности того, что, как ты думаешь, ты знаешь, но не может сказать, куда следует идти, если только то, куда следует идти, -- не продолжение того, куда шел в прошлом. Творчество, оригинальность, изобретательность, интуиция, воображение -- «незаедаемость», другими словами, -- полностью вне его сферы. Мы продолжаем спускаться по ущелью, мимо складок крутых склонов, откуда стекают широкие потоки. Замечаем, что река быстро набухает с каждым новым ручьем. Повороты здесь мягче, а прямые отрезки -- длиннее. Я переключаюсь на самую высокую скорость. Потом деревья редеют и хилеют, между ними -- большие проплешины травы и кустарника. В куртке и свитере слишком жарко, и я останавливаюсь на обочине снять их. Крис хочет сходить наверх по тропе, и я его отпускаю, найдя тенистое местечко посидеть и отдохнуть самому. Сейчас у меня настроение спокойствия и размышления. На дорожном щите -- извещение о пожаре, который был здесь много лет назад. Там написано, что лес восстанавливается, но достигнет своего первоначального состояния только через много лет. Хрустит гравий: Крис спускается. Он далеко не ходил. Вернувшись, он говорит: -- Поехали. Мы перевязываем рюкзак, который начал немножко кособочиться, и выезжаем на шоссе. После сидения на жаре пот быстро просыхает от ветра. Нас заело на том винте, и единственный способ его «разъесть» -- бросить дальнейшее изучение винта по традиционному научному методу. Он не сработает. А нужно просто исследовать традиционный научный метод в свете этого заевшего винта. Мы смотрели на винт «объективно». Согласно доктрине «объективности», которая неотделима от традиционного научного метода, то, что нам нравится и поддающуюся боковую крышку? Цвет краскопокрытия? Спидометр? Ручку для заднего седока? Как сказал бы Пуанкаре, существует бесконечное количество фактов об этом мотоцикле, а нужные не всегда расшаркиваются и представляются сами. По-настоящему нужные факты не только пассивны, они чертовски неуловимы, и мы не собираемся просто сидеть и «наблюдать» их. Мы будем забираться внутрь и искать их, а не то придется сидеть очень долго. Вечно. Как указал Пуанкаре, должен быть подсознательный выбор фактов для наблюдения. Разница между хорошим механиком и плохим -- как разница между хорошим и плохим математиками: именно эта способность отбирать хорошие факты из плохих на основе Качества. Хороший механик просто обязан быть неравнодушным! Это способность, о которой формальному традиционному научному методу нечего сказать. Давно миновало время, когда надо было пристальнее смотреть на этот качественный предварительный отбор фактов, который, казалось, так тщательно игнорировали те, кто столько делал из этих фактов после того, как их «пронаблюдали». Я думаю, еще обнаружат, что формальное признание роли Качества в научном процессе вовсе не уничтожает эмпирического видения. Оно его расширяет, укрепляет и подводит гораздо ближе к действительной научной практике. Наверное, основным недостатком, лежащим в основе проблемы заедания, является настаивание традиционной рациональности на «объективности», доктрина, утверждающая, что существует разделенная реальность субъекта и объекта. Для того, чтобы имела место настоящая наука, они должны быть четко отделены друг от друга. «Ты механик. Вот мотоцикл. Вы навечно отделены друг от друга. Ты с ним делаешь это. Ты с ним делаешь то. Будут получены результаты.» Этот извечно дуалистический субъекто-объектный подход к мотоциклу не режет нам слух, поскольку мы к нему привыкли. Но это неверно. Он всегда был искусственной интерпретацией, навязанной реальности. Он никогда не был самой реальностью. Когда эта дуальность полностью принимается, между механиком и мотоциклом уничтожается определенное неразграниченное отношение, чувство мастера к своей работе. Когда традиционная рациональность делит мир на субъекты и объекты, она исключает Качество, а когда ты по-настоящему застрял, именно Качество -- а вовсе не какие-то субъекты или объекты -- подсказывает, куда следует идти. Возвращая внимание к Качеству, мы надеемся извлечь технологическую работу из равнодушного дуализма субъекта-объекта и поместить ее обратно в самововлеченную реальность мастера, которая проявит факты, нужные нам, когда мы застреваем. Теперь перед моим мысленным взором встает образ огромного, длинного железнодорожного состава, одного из тех 120-вагонных созданий, которые постоянно пересекают прерии: с лесом и овощами -- на восток, с автомобилями и другими промышленными товарами -- на запад. Я хочу назвать этот состав «знанием» и подразделить его на две части: Классическое Знание и Романтическое Знание. В понятиях этой аналогии Классическое Знание, то знание, которому учит Церковь Разума, -- это тепловоз и все вагоны. Все они и всё, что в них. Если разделять состав на части, то Романтического Знания нигде не найдешь. А если неосторожен, то легко допустить, что в составе больше ничего нет. Не потому, что Романтического Знания не существует, или оно не имеет значения. Просто пока определение этого железнодорожного состава статично и бесцельно. Вот на что я пытался намекать еще в Южной Дакоте, когда говорил о целых двух измерениях существования. Есть целых два способа смотреть на этот состав. Романтическое Качество в понятиях этой аналогии -- не какая-то «часть» состава. Это -- передний край тепловоза, двухмерная поверхность, сама по себе не имеющая значения, если не поймешь, что наш поезд -- вовсе не статичная сущность. Поезд - - на самом деле не поезд, если не может никуда ехать. В процессе изучения поезда и подразделения его на части мы неумышленно остановили его, поэтому изучаем, в действительности, не поезд. Потому-то мы и застряли. Настоящий поезд знания -- не статичная сущность, которая может быть остановлена и подразделена. Он постоянно куда-то движется. По рельсам, называемым «Качество». И тепловоз наш со всеми 120 вагонами никогда не едет туда, куда не ведут его рельсы Качества; а Романтическое Качество -- ведущий край тепловоза -- влечет их по этим рельсам. Романтическая реальность -- режущая кромка опыта. Именно ведущий край поезда знания удерживает весь состав на рельсах. Традиционное знание -- лишь коллективная память о том, где этот ведущий край уже побывал. На ведущем крае нет субъектов, нет объектов, а есть только рельсы Качества впереди, и если не обладаешь формальным способом оценки, не обладаешь никаким способом признания этого Качества, то весь поезд никак не будет знать, куда ему нужно идти. У тебя нет чистого разума -- у тебя нет чистого смятения. Ведущий край -- там, где все действие. Ведущий край содержит все бесконечные возможности будущего. Он содержит всю историю прошлого. А в чем же еще они могут содержаться? Прошлое не может помнить прошлого. Будущее не может вырабатывать будущего. Режущая кромка этого мгновения прямо здесь и прямо сейчас -- всегда не меньше общности всего, что существует. Ценность, ведущий край реальности, больше не является ничего не значащим отпрыском структуры. Ценность -- предшественник структуры. Это доинтеллектуальная осознанность обеспечивает ее подъем. Наша структурированная реальность преизбрана на основании ценности, и подлинное понимание структурированной реальности требует понимания ценностного источника, из которого она произошла. Рациональное понимание кем-либо мотоцикла, следовательно, модифицируется из минуты в минуту в процессе работы над ним и по мере того, как некто начинает видеть, что в новом и отличном от предыдущего рациональном понимании -- больше Качества. За старые липучие идеи не цепляются -- поскольку есть непосредственная рациональная основа для их отрицания. Реальность больше не статична. Это не набор идей, с которыми ты должен либо бороться, либо им подчиняться. Частично она составлена из идей, которые, как ожидается, будут расти вместе с твоим ростом, с нашим общим ростом, за веком век. С центральным неопределенным термином -- Качеством -- реальность по своей сущности является не статичной, а динамичной. А когда по-настоящему понимаешь динамичную реальность, никогда не застрянешь. Она обладает формами, а формы способны изменяться. Чтобы выразить это более конкретно: Если хочешь построить фабрику, или починить мотоцикл, или направить нацию по верному пути -- и не застрять, то классическое, структурированное, дуалистическое, субъектно-объектное знание хотя и необходимо, но не достаточно. Должно быть еще какое-то чувство насчет качества работы. Ощущение того, что хорошо. Вот что влечет вперед. Это ощущение -- не просто то, с чем родился, хотя ты на самом деле с ним родился. Это еще и то, что можно развить. Это не просто «интуиция», не просто необъяснимое «умение» или «талант». Это прямой результат контакта с основной реальностью, Качеством, который дуалистический разум в прошлом был склонен скрывать. Все это звучит настолько отдаленно и эзотерически, когда выражено вот таким образом, что шоком становится открытие того, что перед нами -- один из самых доморощенных, приземленных взглядов на реальность, которые только можно иметь. Подумать только: изо всех людей в голову лезет Гарри Трумэн с его словами по поводу программ его администрации: «Мы просто их испытаем... а если они не сработают... ну что ж, мы испытаем что-нибудь еще.» Может, цитата неточная, но по смыслу близко. Реальность американского правительства не статична, говорил он, а динамична. Если нам она не нравится, достанем чего-нибудь получше. Американское правительство не собирается застревать на каком-либо наборе идей модной доктрины. Ключевое слово здесь -- «получше» -- Качество. Некоторые могут поспорить, утверждая, что это форму, лежащую в основе американского правительства в действительности заедает, что это она в действительности не способна к переменам в ответ на Качество, но аргумент этот бьет мимо цели. А цель такова, что и Президент, и все остальные -- от дичайших радикалов до дичайших реакционеров -- соглашаются на том, что правительству следует изменяться, реагируя на Качество, даже если оно этого не делает. Федрова концепция изменения Качества как реальности, реальности настолько всемогущей, что целые правительства должны изменяться, чтобы соответствовать ей, -- это то, во что мы всегда единодушно бессловесно верили. А сказанное Гарри Трумэном, на самом деле ничем не отличалось от практического, прагматического отношения любого лабораторного ученого, любого инженера или механика, если в процессе своей повседневной работы он не думает «объективно». Я продолжаю проповедовать гольную теорию, но она как-то выходит тем, что все и так знают, -- фольклором. Это Качество, это чувство к работе -- то, что известно в каждой мастерской. Теперь давай, наконец, вернемся к тому винту. Давай примемся за переоценку ситуации, в которой допускаем, что имеющее место заедание, ноль сознания -- не худшая из всех возможных ситуаций, а лучшая, в какую только можно попасть. В конце концов, именно это заедание с таким трудом вызывают дзэн-буддисты: посредством коанов, глубокого дыхания, неподвижного сидения и тому подобного. Ум пуст, принимаешь «пусто-гибкое» отношение «ума начинающего». Ты -- прямо перед самым передним концом поезда знания, на рельсах самой реальности. Для разнообразия представь, что этого момента нужно не бояться, а наоборот -- культивировать его. Если ум у тебя по-настоящему глубоко заело, то, может быть, это гораздо лучше, чем если б его перегружали идеи. Решение проблемы часто сначала кажется незначительным или нежелательным, но состояние заедания позволяет со временем принять его истинное значение. Оно казалось маленьким, потому что твоя предыдущая жесткая оценка, приведшая к заеданию, сделала его таким. Но теперь рассмотри такой факт: неважно, насколько сильно будешь держаться за это заедание -- оно неминуемо исчезнет. Твой ум естественно и свободно сдвинется в сторону решения. Если только ты -- не прирожденный мастер оставаться застрявшим, то помешать этому не сможешь. Страх заедания не является необходимым, поскольку чем дольше остаешься застрявшим, тем больше видишь Качество-реальность, которое «расстревает» тебя каждый раз. В действительности, тебя заедало потому, что ты бежал от заедания по вагонам своего поезда знания в поисках решения, которое все время оставалось впереди поезда. Заедания не следует избегать. Оно -- физический предшественник всего настоящего понимания. Беззаветное приятие заедания -- ключ к пониманию всего Качества, как в механической работе, так и в других предприятиях. Именно это понимание Качества, проявленное заеданием, так часто создает механиков-самоучек, превосходящих людей с институтским образованием, выучивших, как справляться со всем, кроме новой ситуации. Обычно винты так дешевы, малы и просты, что думаешь о них как о чем-то незначительном. Но теперь, когда твое осознание Качества крепчает, ты уже представляешь себе, что этот один, отдельный, конкретный винт ни дешев, ни мал, ни незначителен. Вот прямо сейчас этот винт стоит ровно столько, сколько весь мотоцикл, поскольку мотоцикл в действительности не имеет никакой ценности, пока ты не вытащишь этот винт. Вместе с такой переоценкой винта приходит желание расширить свое знание о нем. С расширением знания, я полагаю, придет переоценка того, чем этот винт на самом деле является. Если сосредоточиться на нем, подумать о нем, застрять на нем достаточно долго, то, наверное, со временем можно увидеть, что винт -- это во все меньшей и меньшей степени объект, типичный для своего класса, и в большей степени -- объект, уникальный сам по себе. Потом, сосредоточившись сильнее, начнешь видеть винт как даже не объект вообще, а как собрание функций. Заедание постепенно убирает схемы традиционного разума. Теперь при вынимании винта нас не интересует то, чем он является. Чем он является, перестало быть категорией мышления и есть продолжающийся непосредственный опыт. Это уже больше не в вагонах, это -- впереди, и способно изменяться. Нас не интересует, что оно делает, и почему оно это делает. Тут начинаешь задавать функциональные вопросы. С твоими вопросами будет связано подсознательное различение Качества, идентичное раличению Качества, которое привело Пуанкаре к Фуксианским уравнениям. Каким окажется действительное решение -- не важно, коль скоро в нем есть Качество. Представление о винте как о соединенных жесткости и клейкости и о его особом спиралевидном запоре могут естественно привести к решениям о применении силы и растворителей. Это один вид рельсов Качества. Другие рельсы могут заставить сходить в библиотеку и посмотреть каталог механических инструментов, в котором можно наткнуться на щипцы для извлечения винтов, которые и сделают то, что нужно. Или позвать приятеля, который кое-что соображает в механической работе. Или просто высверлить этот винт, или просто выжечь его горелкой, или, может быть, в результате приложения медитативного внимания к винту появится какой-нибудь новый способ извлечения его, о котором никто никогда раньше не думал, и который лучше всех остальных, и который можно запатентовать, и который через пять лет сделает тебя миллионером. Нельзя предсказать, что может произойти на этих рельсах Качества. Все решения просты -- после того, как к ним придешь. Но они просты, только когда знаешь, каковы они. Шоссе 13 следует вдоль другого рукава нашей реки, но теперь оно уходит вверх по течению, мимо старых лесопильных городов и сонных ландшафтов. Иногда при переходе с федерального шоссе на шоссе штата кажется, будто отлетел назад во времени -- как сейчас, например. Милые горы, милая речка, ухабистая, но приятная асфальтовая дорога... старые здания, старые люди на парадных крылечках... странно, что старые, уставшие дома, заводы и мельницы, технология стапятидесятилетней давности, всегда кажутся гораздо лучше на вид, чем новые. Сорняки, трава и дикие цветы растут там, где потрескался старый бетон. Аккуратные, ровные, прямоугольные очертания приобретают хаотичные прогибы. Единые массы ничем не нарушенного цвета свежей краски видоизменяют пеструю, изношенную мягкость. У природы -- своя неэвклидова геометрия, как бы смягчающая преднамеренную объективность этих зданий некой случайной спонтанностью, которую архитекторам стоит хорошенько изучить. Вскоре мы оставляем реку и старые сонные здания в стороне и начинаем взбираться на сухое плато, покрытое лугами. На дороге так многог бугров, ухабов и кочек, что приходится сбросить скорость до пятидесяти. В асфальте попадается несколько гадких выбоин, и я внимательно смотрю на дорогу. Мы по-настоящему привыкли покрывать большие расстояния. Отрезки, которые показались бы нам длинными в Дакотах, теперь кажутся короткими и легкими. Быть на машине теперь естественнее, чем без нее. Мы в совершенно незнакомой мне местности: я ее никогда раньше не видел, но все же не чувствую себя здесь чужаком. Наверху, в Гранджвилле, Айдахо, мы вступаем из губительной жары в кондиционированный ресторан. Там глубоко прохладно. Пока ждем шоколадного напитка, я замечаю студента у стойки: он обменивается взглядами с девушкой, сидящей рядом. Она великолепна, и я не единственны это замечаю. Девушка за стойкой, обслуживающая их, тоже наблюдает -- со злостью, которую, она думает, больше никто не видит. Какой-то треугольник. Мы продолжаем невидимо проходить сквозь маленькие мгновения жизни других людей. Снова -- в жару, и неподалеку от Гранджвилля мы видим, что сухое плато, которое почти походило на прерию, когда мы на него выехали, внезапно обламывается в огромный каньон. Я вижу, что наша дорога будет вести все дальше и дальше вниз через сотни булавочно-острых поворотов в разломанную и раздробленную каменную пустыню, хлопаю Криса по коленке и показываю это ему, пока мы проезжаем поворот, откуда все видно. Слышу, как он вопит: -- Ух ты! На кромке я переключаюсь на третью, а потом закрываю дроссель. Двигатель ноет, немного давая обратное зажигание -- и мы опускаемся вниз. К тому времени, как наш мотоцикл достигает дна чего бы там ни было, позади остается высота в тысячи футов. Я оглядываюсь и через плечо вижу похожие на муравьев машины далеко вверху. Теперь только вперед по этой сковородке -- куда бы ни привела нас дорога. 25 Сегодня утром обсуждалось решение проблемы заедания, классической плохости, вызванной традиционным разумом. Теперь пора перейти к ее романтической параллели, к безобразию технологии, которое произвел традиционный разум. Извиваясь, дорога перекатилась через нагие холмы в маленькую узкую полоску зелени, окружающую городок Уайт-Бёрд, а потом подошла к большой, быстрой реке Салмон, текущей меж высоких стен каньона. Жара здесь зверская, а яркость белых скал слепит глаза. Мы петляем все дальше и дальше по дну узкого ущелья, нервничая из-за быстрого движения, подавленные невыносимой жарой. Безобразие, от которого бежали Сазерленды, не свойственно технологии. Им это только так казалось, потому что очень трудно выделить, что именно в технологии столь безобразно. Но технология -- просто делание вещей, а делание вещей не может по своей собственной природе быть безобразным, иначе не будет возможности прекрасного в искусстве, которое тоже включает в себя делание вещей. На самом деле, корень слова «технология» -- техне -- первоначально означал «искусство». Древние греки мысленно никогда не отделяли искусство от ручной работы, и так и не выработали для них отдельных слов. Безобразие также внутренне не присуще материалам современной технологии, -- а такое заявление можно иногда услышать. Массово производимые пластики и синтетики не плохи сами по себе. Они просто приобретают плохие ассоциации. Человек, который большую часть своей жизни прожил в каменных стенах тюрьмы, скорее всего, будет считать камень внутренне безобразным материалом, -- даже несмотря на то, что он -- основной материал скульптуры; а человек, который жил в тюрьме безобразной пластиковой технологии, начавшейся с его детских игрушек и продолжающейся всю жизнь вместе с мусорными потребительскими товарами, скорее всего, увидит внутренне безобразным этот материал. Но подлинного безобразия современной технологии не обнаружено ни в материале, ни в форме, ни в действии, ни в продукте. Есть просто объекты, в которых, видимо, существует низкое Качество. Это впечатление создает наша привычка придавать Качество субъектам или объектам. Подлинное безобразие -- не результат каких-либо объектов технологии. И, если следовать метафизике Федра, не является оно и результатом каких-либо субъектов технологии -- людей, которые ее производят или используют. Качество -- или его отсутствие -- не пребывает ни в субъекте, ни в объекте. Подлинное безобразие лежит в отношениях между людьми, которые производят технологию, и вещами, которые они производят, -- в отношениях, которые завершаются сходными отношениями между людьми, использующими технологию, и вещами, которые они используют. Федр чувствовал, что в момент восприятия чистого Качества -- или даже не восприятия, а просто в момент чистого Качества -- не существует субъекта и не существует объекта. Есть только ощущение Качества, которое позднее производит осознание субъектов и объектов. В момент чистого Качества субъект и объект идентичны. Это -- истина Упанишад tat tvam asi, но она отражена и в современном уличном жаргоне. «Тащиться», «врубаться», «оттягиваться» -- все это слэнговые отражения такого тождества. Именно это тождество -- основа мастерства во всех технических искусствах. И этого тождества как раз не хватает современной, дуалистически задуманной технологии. Создатель ее не чувствует никакого особенного тождества с ней. Пользователь ее не чувствует никакого особенного тождества с ней. Следовательно, по определению Федра, она не обладает Качеством. Та стена в Корее, которую видел Федр, была актом технологии. Она была прекрасна -- но не из-за какого-то искусного интеллектуального проектирования, или какого- то научного наблюдевия за работами, или каких-то дополнительных затрат на то, чтобы «стилизовать» ее. Она была прекрасна, потому что люди, работавшие над ней, обладали тем способом смотреть на вещи, который лишал их смущения и каких бы то ни было оглядок. Они не отделяли себя от работы таким образом, чтобы сделать эту работу неправильно. Вот в чем центр всего решения. Способ разрешить конфликт между человеческими ценностями и технологическими нуждами -- не в убегании от технологии. Это невозможно. Способ разрешения конфликта -- в ломке барьеров дуалистической мысли, предотвращающей подлинное понимание того, что такое технология: не эксплуатация природы, а сплав природы и человеческого духа в новый вид создания, превосходящего их обоих. Когда такое превосходство имеет место в событиях вроде первого полета аэроплана через океан или первого шага по луне, тогда имеет место некое публичное признание этой превосходящей природы технологии. Но это превосходство также должно иметь место на индивидуальном уровне, на личное основе, в чьей-то собственной жизни -- и менее драматично. Сейчас стены каньона совершенно вертикальны. Во многих местах дорогу приходилось выгрызать из них. Здесь нет других путей. Только туда, куда течет река. Может быть, это всего-навсего мое воображение, но река кажется немного уже, чем час назад. Такое личное превосхождение конфликта технологией, конечно, не обязательно должно вовлекать мотоциклы. Оно может быть на уровне простого натачивания кухонного ножа, зашивания платья или починки сломанного стула. В основе лежат те же самые проблемы. В каждом случае есть прекрасный способ сделать это и безобразный способ, и для того, чтобы прийти к высококачественному, прекрасному способу, нужны и способность видеть то, что «выглядит хорошо», и способность понимать методы, лежащие в основе этого прихода к «хорошему». И классическое, и романтическое понимание Качества должны сочетаться. Природа нашей культуры такова, что если пришлось бы искать объяснений, как сделать любую из этих работ, то инструкция всегда будет выдавать только одно понимание Качества -- классическое. Она подскажет, как держать лезвие при заточке ножа, или пользоваться швейной машинкой, или смешивать и намазывать клей -- с допущением, что раз эти лежащие в основе методы применились, «хорошее» естественным образом воспоследует. Способность непосредственно видеть то, что «выглядит хорошо», будет проигнорирована. Результат довольно типичен для современной технологии: всеобщая тупость внешнего вида, настолько угнетающая, что ее сверху приходится прикрывать лоском «стиля», чтобы она стала приемлемой. А это для любого, чувствительного к романтическому Качеству, еще больше все усугубляет. Теперь это не просто угнетающе тупо, это еще и липа. Сложи все вместе, и получишь достаточно точное описание основ современной Американской Технологии: стилизованные автомобили, стилизованные подвесные моторы, стилизованные пишущие машинки, стилизованная одежда. Стилизованные холодильники заполнены стилизованной едой в стилизованных кухнях стилизованных домов. Пластиковые стилизованные игрушки для стилизованных детей, которые на Рождества и дни рождения стилизуются под своих стильных родителей. Сам должен быть до ужаса стильным, чтобы от всего этого периодически не тошнило. Достает именно стиль: технологическое безобразие, политое сиропом липового романтизма в попытке произвести на свет и прекрасное, и выгоду, которые тщатся сделать люди, хотя и стильные, но не знающие, откуда начать, поскольку никто никогда не говорил им, что в этом мире существует такая штука, как Качество, и что оно -- реально, а не стиль. Качество не положишь сверху на субъекты и объекты, как мишуру на новогоднюю елку. Подлинное Качество должно быть источником субъектов и объектов, шишкой, из которой эта елка должна вырасти. Чтобы прийти к такому Качеству, нужна процедура, несколько отличная от инструкций «Шаг 1, Шаг 2, Шаг З», сопровождающих дуалистическую технологию; вот в это я и пытаюсь сейчас углубиться. Множество поворотов каньона спустя, мы останавливаемся передохнуть в чахлой рощице между скал. Трава вокруг деревьев выгорела и побурела, разбросан мусор туристов. Я валюсь в тень и через некоторое время, прищурившись, смотрю на небо; я ни разу не взглянул на него по-настоящему с тех пор, как мы въехали в этот каньон. Оно там, над отвесными стенами -- прохладное, темно-синее и далекое. Крис даже не идет смотреть реку -- обычно он это делает. Как и я, он устал и хочет только посидеть под редкой тенью этих деревьев. Немного спустя, он говорит, что между нами и речкой -- старая железная колонка - - похоже, во всяком случае. Он показывает, и я вижу, что он имеет в виду. Он подходит к ней и качает воду себе на руку, а потом плескает в лицо. Я иду и качаю ему, чтобы он умылся обеими руками, а затем делаю то же самое. Холодная вода освежает руки и лицо. Закончив, мы снова идем к мотоциклу, садимся и выезжаем обратно на дорогу. Вот это решение. Пока во всем Шатокуа проблема технологического безобразия целиком рассматривалась отрицательно. Говорилось, что романтические отношения к Качеству -- вроде тех, что у Сазерлендов -- сами по себе безнадежны. Нельзя жить на одних оттяжных эмоциях. Нужно работать еще и с формой, лежащей в основе вселенной, с законами природы, которые, будучи поняты, могут облегчить работу, сократить болезни, а голод почти совсем уничтожить. С другой стороны, технология, основанная на чистом дуалистическом разуме, также забракована, поскольку добивается этих материальных преимуществ, превращая мир в стилизованную помойку. Теперь пора прекратить все забраковывать и получить какие-то ответы. Ответ -- утверждение Федра, что классическое понимание не следует прикрывать сверху романтической приятностью; классическое и романтическое понимания нужно объединить на уровне основ. В прошлом наша общая вселенная разума находилась в процессе побега, отрицания романтического, иррационального мира доисторического человека. С досократовских времен существовала необходимость отрицать страсти, эмоции, чтобы освободить рациональный ум на понимание порядка природы, еще пока неизвестного. Теперь пришло время углубить понимание порядка природы, реассимилировав те страсти, которых сначала бежали. Страсти, эмоции, царство аффектов человеческого сознания -- тоже часть порядка природы. Центральная часть. В настоящее время мы похоронены иррациональным расширением слепого собирания данных в науках, поскольку ни для одного понимания научного творчества не существует рационального формата. Также мы похоронены под огромным слоем стильности в искусствах -- в изящном искусстве -- потому, что в форму, лежащую в основе, мало что ассимилируется или внедряется. У нас есть художники, не обладающие научным знанием, и ученые, не обладающие художественным знанием, а также те и другие, вообще не обладающие никаким духовным чувством притяжения, и результат этого не просто плох, он ужасающ. Время для подлинного нового объединения искусства и технологии уже давно должно было наступить. У ДеВизов я начал говорить о спокойствии духа в связи с технической работой, но был высмеян, поскольку извлек его вне контекста, в котором оно мне первоначально явилось. Теперь, думаю, есть тот самый контекст, чтобы вернуться к спокойствию духа и посмотреть, о чем я говорил. Спокойствие духа -- вовсе не наносное в технической работе. Оно -- всё вместе. Производит его хорошая работа, а уничтожает -- плохая. Спецификации, измерительные инструменты, контроль качества, окончательная проверка -- все это средства для достижения конечной цели: удовлетворения спокойствия духа тех, кто несет ответственность за работу. В действительности в конце имеет значение только их спокойствие духа -- и больше ничего. Причина -- в том, что спокойствие духа -- необходимое условие, предшествующее восприятию Качества за пределами и романтического, и классического Качества -- того Качества, которое объединяет их оба, и которое должно сопутствовать работе при ее выполнении. Способ видеть то, что выглядит хорошо, понимать причины, почему оно выглядит хорошо, и быть заодно с этой хорошестью при выполнении работы -- значит воспитывать внутреннее спокойствие, умиротворение духа с тем, чтобы могла сиять эта хорошесть. Я сказал: «внутреннее спокойствие духа». Оно не имеет прямого отношения к внешним обстоятельствам. Оно может прийти к монаху в медитации, к солдату в тяжелом бою или к слесарю, срезающему последнюю десятитысячную дюйма. Оно уничтожает любое смятение и оглядки назад и влечет за собой полное отождествление с обстоятельствами, и в этом отождествлении уровни следуют за уровнями так же, как и в этом спокойствии -- столь же глубоком и трудном в постижении, как и более знакомые уровни деятельности. Горы достижений -- это Качество, открытое только в одном направлении; они относительно бессмысленны и часто недоступны, если их не брать вместе с океанскими впадинами само-осознания -- так отличающегося от самосознания, -- которое суть результат внутреннего спокойствия духа. Это внутреннее спокойствие духа приходит на трех уровнях понимания. Физическое спокойствие кажется самым легким в достижении, хотя и оно обладает многими и многими уровнями, что удостоверяет способность индусских мистиков жить погребенными заживо многие годы. Умственное спокойствие, при котором совсем нет случайных мыслей, кажется более трудным, но тоже достижимо. Спокойствие же ценностей, при котором нет случайных желаний, а есть лишь простое выполнение жизненных актов без желания, кажется самым трудным. Я иногда думал, что эта внутренняя умиротворенность, это спокойствие духа сходно, если не идентично, с тем успокоением, которого иногда добиваешься, идя на рыбалку, которое и способствует популярности этого занятия. Просто сидеть, опустив леску в воду, не двигаясь, ни о чем по-настоящему не думая и ни о чем по-настоящему не заботясь, -- это, повидимому, снимает все внутренние напряжения и фрустрации, которые не давали тебе до этого решить свои проблемы и несли в твои мысли и действия безобразия и неуклюжесть. Конечно, не стоит идти на рыбалку, чтобы починить мотоцикл. Выпить чашку кофе, прогуляться вокруг дома, а иногда просто отложить работу ради пяти минут тишины -- этого достаточно. Лишь только сделаешь это, как сам почти почувствуешь, что дорастаешь до этого внутреннего спокойствия духа, которое все открывает. К этому внутреннему спокойствию и к Качеству, которое оно проявляет, спиной поворачивается плохой уход. То, что обращает к нему, -- хорошо. Формы обращения и отвращения бесконечны, но цель всегда одна. Думаю, когда эта концепция спокойствия духа вводится и делается центральной в акте технической работы, на основном уровне внутри практического рабочего контекста может иметь место сплавление классического и романтического Качества. Я говорил, что это сплавление можно действительно увидеть у опытных механиков и слесарей определенного типа и в их работе. Говорить, что они -- не художники, -- значит неверно понимать природу искусства. Они обладают терпением, заботливостью и внимательностью к тому, что делают; однако, больше того -- есть еще какое-то внутреннее спокойствие духа, не выдуманное, но происходящее из определенной гармонии с работой, в которой нет руководителя и нет руководимого. Материал и мысли мастера изменяются вместе в процессе гладких, ровных перемен, пока его разум не успокоится -- в то самое мгновение, когда материал готов. У всех нас были мгновения, когда мы делали именно то, что действительно хотели делать. Просто мы, к несчастью, как-то попали в отъединение таких мгновений от работы. Механик, о котором я говорю, такого разъединения не делает. О нем говорят, что он «заинтересован» в том, что делает, что он «увлечен» работой. А получается такая увлеченность потому, что на режущем краю сознания отсутствует какое бы то ни было ощущение разъединенности субъекта и объекта. «Быть вместе», «быть естественным», «держаться» -- есть куча речевых выражений того, что я имею в виду под отсутствием дуальности субъекта-объекта, поскольку то, что я имею в виду, так хорошо понято в фольклоре, в здравом смысле, в повседневном понимании в мастерской. Но в языке науки слова, выражающие это отсутствие дуальности субъекта-объекта, редки потому, что научные умы запекли сами себя от сознавания такого рода понимания в допущение нормального дуалистического научного взгляда. Дзэн-буддисты говорят о «просто сидении», практике медитации, при которой идея дуальности себя и объекта не господствует в сознании человека. То, о чем я говорю здесь, в уходе за мотоциклом, -- «просто починка», где идея дуальности себя и объекта не доминирует в сознании. Когда не довлеют чувства отъединености от того, над чем работаешь, можно сказать, что ты «неравнодушен» к тому, что делаешь. Вот что такое неравнодушие: ощущение тождества с тем, что делаешь. Когда есть такое ощущение, то видно и обратную сторону неравнодушия -- само Качество. Итак, работая с мотоциклом, как и при выполнении любых других задач, нужно воспитывать, культивироватъ спокойствие духа, которое не отделяет человеческое «я» от человеческого окружения. Когда это делается успешно, то все остальное следует естественно. Спокойствие духа производит правильные ценности, правильные ценности производят правильные мысли. Правильные мысли производят правильные действия, а правильные действия -- работу, которая будет материальным отражением спокойствия в центре всего этого, чтобы и другие могли видеть. Вот что связано с той стеной в Корее. Она была материальным отражением духовной реальности. Думаю, если мы собираемся переделать мир, сделать его более пригодным для жизни, то делать это надо не разговорами об отношениях политического характера, которые неизбежно дуалистичны, полны субъектов, объектов и отношений между ними; и не программами, полными тем, что нужно делать другим людям. Я думаю, такой подход начинает с конца и предполагает, что конец -- и есть начало. Программы политического характера -- важные конечные продукты социального качества, которые могут стать эффективными, толъко если правильна структура, лежащая в основе общественных ценностей. Общественные ценности верны, только если верны индивидуальные ценности. Улучшать мир нужно сначала в собственном сердце, голове и руках, а уже потом работать оттуда наружу. Другне могут говорить о том, как устроить судьбу человечества. Я же просто хочу говорить о том, как починить мотоцикл. И, наверное, то, что я имею сказать, обладает более вечной ценностью. Появляется городок под названием Риггинс, где мы видим множество мотелей, а за ним дорога ответвляется от каньона и идет вдоль меньшей реки. Кажется, она ведет наверх, в лес. Так и есть, и вскоре нас начинают накрывать тенью высокие, прохладные сосны. Появляется вывеска дома отдыха. Мы забираемся все выше и выше в неожиданно приятные, прохладные зеленые луга, окруженные ельниками. В городке с названием Нью-Мидоуз снова заправляемся и покупаем две банки масла, по-прежнему удивляясь перемене. Но на выезде из Нью-Мидоуз я замечаю, что солнце уже низко, и конец дня начинает угнетать. В другое время дня эти горные луга освежили бы меня больше, но мы слишком далеко забрались. Проезжаем Тамарак, и дорога снова спускается от зеленых лугов на сухие песчаники. Полагаю, что это все, что я сегодня хочу сказать в Шатокуа. Долгая беседа была и, наверное, самая важная. Завтра мне хочется поговорить о вещах, которые, наверное, обращают человека к Качеству и отвращают от Качества, о некоторых ловушках и проблемах, которые при этом возникают. Странные ощущения от оранжевого солнечного света на этой песчаной сухой земле так далеко от дома. Интересно, чувствует ли это Крис. Просто какая-то необъяснимая печаль, приходящая в конце каждого дня, когда новый день ушел навсегда, и впереди ничего больше нет, кроме нарастающей темноты. Оранжевый свет становится тусклой бронзой и показывает то же, что и весь день -- но теперь уже, кажется, без особого энтузиазма. На тех сухих холмах, в тех маленьких домиках вдалеке -- люди, которые провели здесь весь день, занимаясь дневной работой, и теперь не находят ничего необычного в этом странном темнеющем пейзаже, в отличие от нас. Наткнись мы на них сегодня пораньше, им, наверное, было бы любопытно, кто мы и зачем здесь. Но сейчас, вечером, им просто плевать на наше присутствие. Рабочий день окончен. Время для ужина, семьи, расслабления и обращения внутрь -- дома. Мы проезжаем незамеченными по этому пустому шоссе через эту странную местность, которую я никогда раньше не видел, и меня начинает одолевать тяжелое чувство отъединенности и одиночества; настроение опускается вместе с солнцем. Мы останавливаемся на заброшенном школьном дворе, и там, под огромным тополем, я меняю в мотоцикле масло. Крис раздражен и спрашивает, почему мы стоим так долго, возможно, и не зная, что раздражает его именно время дня. Но я даю ему посмотреть карту, пока меняю масло, а когда заканчиваю, мы изучаем карту вместе и решаем поужинать в ближайшем хорошем ресторане, который найдем, и остановиться на ближайшей хорошей стоянке. Это его приободряет. В городке с названием Кембридж мы ужинаем, а когда заканчиваем, снаружи уже темно. Мы едем по второразрядной дороге в сторону Орегона вслед за лучом фары -- к маленькому знаку, гласящему «ЛАГЕРЬ БРАУНЛИ», который появляется в горной лощине. В темноте трудно сказать, где мы находимся. Мы едем по грунтовке под деревьями, мимо кустов к столам под навесом. Здесь, кажется, никого нет. Я заглушаю мотор и, пока распаковываемся, слышу ручеек неподалеку. Кроме этого звука и щебета какой-то пичужки ничего больше не слышно. -- Мне здесь нравится, -- говорит Крис. -- Очень спокойно, -- отвечаю я. -- Куда мы завтра поедем? -- В Орегон. -- Даю ему фонарик посветить, пока я разбираю вещи. -- А я там уже был? -- Может быть. Не уверен. Я расстилаю спальники и кладу мешок Криса на стол. Новизна этого ночлега нравится Крису. Сегодня хлопот со сном не будет. Вскоре я уже слышу глубокое дыхание: он заснул. Хотел бы я знать, что сказать ему. Или что спросить. Временами он кажется так близко, и все же эта близость не имеет ничего общего с тем, что спрашивается или говорится. В другое же время он очень далеко и как бы наблюдает за мной из какой-то командной точки, которой мне не видно. Иногда же он просто ребячлив, и никакой связи нет вообще. Временами, когда я думал об этом, мне приходило в голову, что идея о доступности ума одного человека уму другого -- просто разговорная иллюзия, фигура речи, допущение, заставляющее какой-либо обмен между, в сущности, чужими людьми казаться правдоподобным; и что на самом деле отношения одного человека с другим, в конечном итоге, непознаваемы. Попытки постижения того, что существует в мозгу другого человека, искажают то, что видно. Наверное, я ищу какой-то ситуации, в которой все, что ни появлялось бы, появлялось бы неискаженным. Того, как он задает все эти свои вопросы, я не знаю. 26 Я просыпаюсь от холода. Выглядываю из спальника и вижу, что небо -- темно-серого цвета. Втягиваю голову обратно и снова закрываю глаза. Позднее серое небо светлеет; по-прежнему холодно. Видно пар от дыхания. Тревожная мысль, что небо серо от дождевых туч, беспокоит меня, но после тщательного обзора я вижу, что это просто такая серая заря. Кажется, ехать еще слишком рано и холодно, поэтому из мешка я не выползаю. Но сна нет. Сквозь спицы мотоциклетного колеса я вижу спальник Криса на столе, весь перекрученный вокруг него. Крис не шевелится. Мотоцикл тихо возвышается надо мною, готовый к старту, словно ожидал его всю ночь, как какой-то молчаливый часовой. Серебристо-серый, хромированный и черный -- и пыльный. Грязь из Айдахо, Монтаны, Дакот, Миннесоты. Снизу, с земли, смотрится очень впечатляюще. Никаких финтифлюшек. Все имеет свое предназначение. Не думаю, что когда-нибудь продам его. Просто незачем. Это не автомобиль с кузовом, который разъедает ржавчина всего за несколько лет. Регулируй мотоцикл, разбирай его -- и он будет жить столько же, сколько и ты. Может, даже дольше. Качество. До сих пор оно тащило нас без хлопот. Лучи солнца лишь слегка дотрагиваются до верхушки утеса над нашей лощиной. Над ручьем появляется локон тумана. Значит, разогреется. Я выбираюсь из спальника, надеваю башмаки, запаковываю все, что можно запаковать, не беспокоя Криса, а потом подхожу к столу и встряхиваю его. Он не реагирует. Я озираюсь по сторонам: работы никакой не осталось, надо будить. Я все еще сомневаюсь, но утренний воздух очень свеж,ваEя слегка рассержен и нервничаю, поэтому и ору: -- ПОДЪЕМ! -- И он внезапно подскакивает с широко открытыми глазами. Я стараюсь, как могу, и продолжаю побудку первым четверостишием из «Рубайята Омара Хайяма». Утес над нами похож на какой-нибудь утес в пустыне Персии. Но Крис не соображает, что это я такое несу. Он смотрит на верхушку утеса, а потом лишь сидит и щурится на меня. Чтобы воспринимать скверную декламацию с утра, нужно определенное настроение. А в особенности -- таких стихов. Вскоре мы снова едем по дороге, которая извивается и петляет. Мы устремляемся вниз, в огромный каньон с высокими белыми утесами по сторонам. Ветер просто замораживает на ходу. Дорога выводит на солнечный свет, который, кажется, прогревает меня и сквозь куртку, и сквозь свитер, но скоро мы возвращаемся под сень стены каньона, где ветер начинает подмораживать снова. Этот сухой пустынный воздух не держит тепла. Губы, обдуваемые ветром, сохнут и трескаются. Несколько дальше мы переезжаем через дамбу и выскакиваем из каньона на какую-то высокогорную полупустыню. Это уже Орегон. Дорога вьется по местности, напоминающей северный Раджастан в Индии, где не вполне пустыня (много сосен, можжевельника и травы), но и не возделываемые земли тоже -- кроме тех мест, где в лощинах или долинах есть небольшой избыток влаги. Эти безумные четверостишия «Рубайята» продолжают вертеться в голове. ...есть что-то в травки узкой полосе, Что отделяло бы пустыню и посев. Есть страны, где слов «Раб» и «Господин» не знают: Мне жаль Султана, что б на трон там сел... Перед глазами встают руины древнего дворца Моголов у начала пустыни, где краем глаза он увидал куст дикой розы... ...А первый месяц лета, что так розов... Как там дальше? Не знаю. Мне оно даже не нравится. Я заметил, что с тех пор, как началось это путешествие -- а в особенности с Бозмена -- фрагменты эти кажутся все меньше и меньше частью его памяти и все больше и больше -- моей. Я не уверен, что все это значит... Думаю... Нет, не знаю. Думаю, у этого типа пустыни есть какое-то название, но не могу вспомнить его. На дороге никого, кроме нас. Крис орет, что у него снова понос. Мы едем дальше, пока я не замечаю внизу речку, и мы съезжаем с дороги и останавливаемся. На его лице снова смущение, но я говорю, что нам некуда спешить, вытаскиваю смену белья, рулончик туалетной бумаги и кусок мыла и говорю, чтобы он тщательно вымыл руки, когда закончит. Сажусь на омархайямовский камень, созерцаю эту пустыню и чувствую себя неплохо. ...А первый месяц лета, что так розов... о!.. вот, возвращается... День новый сотни роз дарить нам рад? Но где ж тогда дней прошлых розы спят? А первый месяц лета, что так розов, Из жизни заберет Джамшид и Кей-Кубад. ...И так далее, и тому подобное... Давай слезем с Омара и займемся Шатокуа. Для Омара лучшее решение -- рассиживать себе, хлестать вино и чувствовать себя паршиво от того, что время проходит, поэтому Шатокуа подходит мне как ничто другое по сравнению с этим. Особенно сегодняшний -- о сметке. Я вижу, как Крис поднимается по склону обратно. С облегчением. Мне нравится слово «сметка», потому что оно такое домашнее, такое заброшенное и такое не стильное, что похоже, будто ему нужен друг, и оно не станет отвергать никого, кто ему попадется. В английском языке «сметка» -- старое шотландское слово, раньше им много пользовались американские пионеры, но, как и слово «родня», нынче оно, кажется, совершенно выпало из употребления. Мне оно нравится еще и тем, что точно описывает, что именно происходит со всеми, кто подсоединяется к Качеству. Они наполняются сметкой. Греки называли это enthousiasmos, корень слова «энтузиазм», что буквально означает «наполненный theos'ом» -- то есть Богом или Качеством. Видишь, как все сходится? Человек, наполненный сметкой, не просиживает впустую, рассусоливая обо всяких вещах. Он -- на передовой плоскости поезда собственного осознания, он наблюдает за тем, что появляется на рельсах, и готов встретить это нечто, когда оно возникает. Вот что такое сметка. Крис подходит и говорит: -- Мне уже лучше. -- Хорошо, -- отвечаю я. Мы упаковываем мыло и бумагу, кладем полотенце и сырое белье туда, где они не смогут намочить всего остального, поднимаемся и движемся дальше. Процесс наполнения сметкой происходит, когда человек спокоен достаточно долгое время для того, чтобы увидеть, услышать и почувствовать настоящую вселенную, а не просто чьи-то зачерствевшие мнения о ней. Однако, в этом нет ничего экзотического. Вот почему мне нравится это слово. Это часто заметно в людях, возвращающихся с долгих, спокойных рыбалок. Они часто склонны ощущать какую-то вину в том, что так много времени потратили «ни на что», поскольку интеллектуального оправдания тому, чем они занимались, нет. Но у вернувшегося с рыбалки обычно до странности много сметки -- и обычно это касается тех самых вещей, которые ему до смерти надоели несколько недель назад. Он не тратил времени впустую. Так кажется только с нашей ограниченной культурной точки зрения. Если собираешься починить мотоцикл, то первый и самый важный инструмент -- достаточный запас сметки. Если у тебя его нет, то с таким же успехом можешь собрать остальные инструменты и убрать их подальше, поскольку пользы они не принесут. Сметка -- психическое горючее, которое и приводит все в движение. Если ее нет, то нет и никакой возможности починить мотоцикл. Но если она есть, и если знаешъ, как ее сохранить, то в целом мире нет абсолютно ничего, что помешало бы тебе отремонтировать мотоцикл. Это просто обязано случиться. Следовательно, именно за сметкой нужно постоянно следить и беречь ее прежде всего. Первостепенная важность сметки решает проблему формата нашего Шатокуа. Сама проблема заключалась в том, как слезть с общих мест. Если Шатокуа начинает углубляться в дебри подробностей ремонта одной, частной машины, то, скорее всего, эта машина не будет машиной именно твоего изготовителя и твоей модели, а информация окажется не только бесполезной, но и опасной, поскольку сведения, способные починить одну машину, иногда могут поломать другую. Для получения подробной информации объективного характера нужно пользоваться отдельным руководством для машин конкретного изготовителя и конкретной модели. Помимо этого, пробелы заполняются общими инструкциями -- вроде «Справочника автомобилиста» Одела. Но существуют иные виды подробностей, в которые не пускается ни один справочник, но они остаются общими для всех машин, и их здесь можно привести. Это подробности отношений Качества, сметки, отношений между машиной и механиком, которые так же сложны, как и сама машина. В процессе починки машины всегда возникает нечто низкокачественное -- будь то запылившийся шарнир или случайно запоротый «незаменимый» узел. Такие вещи истощают сметку, рушат энтузиазм и настолько обламывают, что хочется про все это дело просто скорее забыть. Я называю такие штуки «ловушками сметки». Существуют сотни различных видов ловушек сметки, а может даже тысячи, а может -- миллионы. Я никогда не смогу выяснить, скольких сам не знаю. Я знаю, что только кажется, будто попадал во все мыслимые ловушки сметки. А не дает мне думать, будто я устранил их все, то, что с каждой новой работой я обнаруживаю их все больше. Уход за мотоциклом начинает расстраивать. Злить. Приводить в ярость. Вот от чего он становится интереснее. Карта передо мной подсказывает, что скоро впереди появится городок Бейкер. Я вижу, что мы теперь въехали в более обжитую местность. Здесь больше дождей. У меня в голове сейчас каталог «Ловушки Сметки, Которые Я Знаю». Я хочу основать совершенно новую область знания -- сметковедение, -- в которой все они сортируются, классифицируются, структурируются в иерархии и вступают в отношения между собой в назидание будущим поколениям и для выгоды всего человечества. Сметковедение 101 -- Исследования аффективных, когнитивных и психомоторных блоков в восприятии отношений Качества. Я хотел бы видеть такую карточку где- нибудь в университетском каталоге. В традиционном уходе за мотоциклом сметка расценивается как то, с чем рождаешься или что приобретаешь в результате хорошего воспитания. Непреходящее свойство. От недостатка информации о том, как, приобрести эту сметку, можно допустить, что человек безо всякой сметки -- безнадежный случай. В недуалистическом уходе сметка не является непреходящим свойством. Она переменна, она -- резервуар доброго духа, который можно прибавлять или отнимать. Поскольку она -- результат восприятия Качества, то, следовательно, ловушку сметки можно определить как то, что ведет к потере Качества из виду, а поэтому - - и к утрате энтузиазма по отношению к тому, что делаешь. Как можно догадаться по такому широкому определению, поле это огромно, и здесь можно попытаться дать лишь начальный набросок. Насколько я вижу, существует два основных типа ловушек сметки. Первый -- те, что отшвыривают с пути Качества условиями, возникающими из внешних обстоятельств, и я называю их «задержками». Второй тип -- ловушки, которые отшвыривают с пути Качества условиями в первую очередь внутри тебя самого. Для этих у меня нет никакого родового имени -- разве что «зависы». Сначала займусь внешне обусловленными задержками. В первый раз, когда делаешь какую-нибудь большую работу, кажется, что самые большие хлопоты приносит непоследовательная повторная сборка. Обычно это происходит в то время, когда думаешь, что уже почти все закончил. После многих дней работы, наконец, все сложено вместе, кроме... что это? Втулка соединительного стержня?! Ее как ты мог забыть? О Господи, все надо снова разбирать! И уже почти слышишь, как испаряется сметка. Пссссссс. Ничего не остается, как вернуться назад и снова все разобрать... после периода отдыха продолжительностью до месяца, который позволяет привыкнуть к этой мысли. Существует два метода, которыми я пользуюсь, чтобы предотвратить задержку непоследовательной сборкой. В основном, я ими пользуюсь, когда влезаю в сложную сборку, о которой ничего не знаю. Здесь следует сделать отступление и сообщить, что у механиков есть неписаное правило: вообще не следует влезать в сложную сборку, о которой ничего не известно. Следует обучиться самому или оставить работу специалисту. Такую механику ради механики я в гробу видал. Это «специалист» сломал ребра воздушного охлаждения блока цилиндров у моей машины. Я редактировал руководства, написанные для обучения специалистов из «Ай-Би-Эм», и то, что они знают по окончании курса, не столь уж велико. При самостоятельной сборке с самого начала преимущество -- не на твоей стороне, и, быть может, тебе это чего-то будет стоить -- из-за тех частей, которые случайно повредишь; и почти несомненно, все это займет намного больше времени, но когда влезешь туда в следующий раз, то уже намного опередишь специалиста. Ты, с помощью сметки, уже изучил сборку труднейшим способом, и у тебя теперь есть полный набор добрых чувств к ней, которые у специалиста вряд ли когда появятся. Во всяком случае, первый метод предотвращения ловушки непоследовательной сборки -- записная книжка, куда я заношу порядок разборки и отмечаю все необычное, что может доставить хлопоты при сборке впоследствии. Эта записная книжка становится довольно засаленной и безобразной на вид. Но несколько раз одно-два слова в ней, при записи казавшиеся незначительными, предотвращали поломку и упраздняли многие часы бесполезной работы. В таких заметках следует обращать особое внимание на ориентацию деталей влево-вправо и вверх-вниз, на цветовое обозначение и расположение проводов. Если какие-то детали случайно выглядят сношенными, поврежденными и незакрепленными, то самое время это отметить, чтобы потом можно было закупать все запчасти сразу. Второй метод предотвращения ловушки непоследовательной сборки -- газеты, расстеленные на полу гаража, куда выкладываются все детали слева направо и сверху вниз, как прочитываешь страницу книги. Таким образом, когда собираешь их в обратном порядке, маленькие винтики, шайбочки и штифтики, которые можно легко проглядеть, попадают в зону внимания по мере необходимости. Даже со всеми этими предосторожностями, однако, непоследовательные сборки иногда имеют место, и когда это происходит, ты должен следить за сметкой. Берегись сметочного отчаянья -- когда дико спешишь в попытке восстановить сметку, наверстывая упущенное время. Это только приводит к еще большему числу ошибок. Когда в первый раз замечаешь, что нужно вернуться назад и снова все разобрать, определенно настало время для такого длительного перерыва. Важно отличать от этих сборок те, что оказались непоследовательными из-за того, что не хватило определенной информации. Часто весь процесс сборки превращается в метод «экспериментального тыка», когда приходится все разбирать, чтобы что-то заменить, а потом опять все собирать, чтобы посмотреть, будет работать или нет. Если замена не работает, то это -- не задержка, поскольку полученная информация -- уже настоящее продвижение вперед. Но если сделал всего-навсего старую простую тупую ошибку при повторной сборке, то какую-то долю сметки еще можно спасти знанием того, что вторая разборка и сборка, вероятно, пройдут намного быстрее, чем первая. Ты подсознательно выучил все, так что переучиваться не придется. Из Бейкера мотоцикл повез нас через леса. Лесная дорога повела на перевал и вниз, по лесам уже на другой стороне. Спускаясь по склону, мы видим, как деревья постепенно редеют -- пока снова не оказываемся в пустыне. Пульсирующая поломка -- следующая задержка. При такой штуке то, что не работает, внезапно исправляется, как только начинаешь его чинить. К этому типу часто относятся короткие замыкания. Замыкает, когда машину трясет. Только остановишься -- все в порядке. В таком случае починить это почти невозможно. Можно только попытаться заставить его поломаться снова, а если не захочет, то вообще забыть про него. Пульсары становятся ловушками сметки тогда, когда тебя дурачат, и начинаешь думать, что на самом деле починил машину. При любой работе неплохо приходить к подобному заключению, только подождав несколько сотен миль. Пульсары обескураживают, когда возникают вновь и вновь, но ты -- не в худшем положении, чем тот, кто идет к платному механику. На самом деле, твое положение даже более выигрышно. Эти штуки -- в большей степени ловушки сметки для того, кто должен везти машину в мастерскую снова и снова и никогда этим не удовлетворяться. На собственной машине ты можешь их изучать долго -- а этого не может себе позволить платный механик, -- и просто возить с собой инструменты, которые могут понадобиться в следующий раз, когда возникнет эта пульсируюшая поломка, а когда она возникнет -- остановиться и поработать над ней. Когда пульсары возникают повторно, постарайся соотнести их с другими поступками своего мотоцикла. Например, с перебоями зажигания -- они случаются только на выбоинах, только на поворотах, только при ускорении? Только в жаркие дни? Такие соотнесения -- ключ к гипотезам причины-следствия. При некоторых пульсирующих поломках придется бросать все и отправляться на долгие рыбалки, но какими бы утомительными они ни казались, это не страшнее, чем возить мотоцикл к механику пять раз. У меня сейчас сильное искушение удариться в долгие подробности о «Пульсирующих Поломках, Которые Я Знал» с детальным описанием подвигов, которыми они решались. Но это похоже на рыбацкие байки, интересные только рыболову, который не может до конца уловить, почему все зевают. Ему-то в кайф. Следующей, наверное, вслед за неверной сборкой и пульсирующей поломкой, пойдет задержка из-за запчастей -- наиболее обычная наружная ловушка сметки. Здесь человек, делающий все сам, может впасть в депрессию несколькими путями. Запчасти ведь никогда не планируешь покупать, приобретая машину в самом начале. Розничные торговцы любят, чтобы их каталоги были небольшими. Оптовики медлительны, и у них постоянно не хватает персонала по весне, когда все покупают запчасти для мотоциклов. Цены на запчасти -- вторая половина ловушки. Широко известна промышленная политика оценивать оригинальное оборудование в расчете на конкуренцию, поскольку покупатель всегда может пойти в другое место, но отыгрываться на запчастях. Цена на запчасть не только взвинчена за пределы ее себестоимости; установлена специальная цена еще и для тебя, поскольку ты не является платным механиком. Такова хитрая организация, позволяющая механику богатеть, устанавливая детали, вовсе не нужные. И еще один барьер. Запчасть может не подойти. В списках деталей всегда есть ошибки. Запутывают изменения изготовителей и моделей. Партии изнашивающихся деталей иногда не проходят контроль качества, поскольку на заводе такая проверка просто не предусмотрена. Некоторые детали изготовляются отдельными цехами, у которых нет доступа к инженерной информации, необходимой для того, чтобы детали выходили как надо. Иногда они сами запутываются в изменениях изготовителей и моделей. Иногда тот специалист, к которому обращаешься, записывает не тот номер. Иногда даешь ему неверное определение. Но всегда в итоге возникает огромная ловушка сметки: дойти до дому и обнаружить, что новая деталь не годится. Ловушки запчастей можно преодолеть комбинацией нескольких методов. Во-первых, если в городе больше одного магазина запчастей, непременно выбирать тот, где более доброжелательный специалист. Завязать с ним знакомство по первому классу. Часто оказывается, что он сам -- бывший механик, и может снабдить кучей необходимой информации. Держи всегда в виду тех, кто снижает цены -- у некоторых бывают хорошие предложения. Автомобильные магазины и магазины, высылающие детали по почте, часто запасаются потребительскими деталями по ценам намного ниже тех, что в специализированных. Например, можешь купить роликовую цепь у изготовителей по цене, намного меньшей, чем раздутая цена магазина мотоциклетных принадлежностей. Всегда бери с собой старую деталь, чтобы не купить чего-нибудь не того. Бери кронциркуль, чтобы сравнить размеры. Наконец, если ты так же измучен проблемами запчастей, как и я, и обладаешь кое- какими свободными деньгами, то можно заняться весьма увлекательным делом -- самостоятельной механической обработкой деталей. У меня есть маленький токарный станок 6х18 дюймов с фрезеровочным блоком и полный комплект сварочного оборудования: дуга, гелиевая дуга, газ и мини-газ. С их помощью можно наращивать изношенные поверхности металлом лучшего качества, нежели первоначальный, а затем восстанавливать их стойкость карбидными инструментами. По-настоящему не поймешь, насколько универсальна эта комбинация токарного, фрезерного и сварочного оборудования, пока сам не начнешь ею пользоваться. Если не можешь сделать работу непосредственно сам, то всегда можно сделать хоть что-то, что поможет ее изготовить. Обработка детали очень медленна, и некоторые, например, шарикоподшипники, обработать не сможешь никогда, но сам изумишься, когда поймешь, как можно модифицировать конструкцию детали, чтобы ее можно было обрабатывать на твоем оборудовании; причем эта работа -- далеко не так медленна и утомительна, как ожидание того, что какой-нибудь специалист по запчастям с ухмылкой пошлет тебя на завод-изготовитель. А работа -- построение сметки, а не разрушение ее. Ездить на мотоцикле, в котором есть детали, сделанные тобой, -- особое чувство, которое невозможно получить от запчастей, купленных в магазине. Мы въехали в полынь и пески пустыни, и двигатель зачихал. Я переключаюсь на запасной бак и изучаю карту. Заправимся в городке под названием Юнити, а пока -- вдоль по черной, горячей дороге, через полынь, дальше. В общем, все это самые распространенные задержки, что я мог вспомнить: непоследовательная сборка, пульсирующая поломка и проблемы с запчастями. Хотя задержки -- и самые распространенные ловушки, они -- только внешняя причина потери сметки. Теперь пришло время рассмотреть некоторые из внутренних ловушек, действующих одновременно с внешними. Как указано в описании курса сметковедения, эту внутреннюю часть области знания можно подразделить ни три основные типа внутренних ловушек сметки: те, что блокируют эмоциональное понимание («ценностные ловушки»); те, что блокируют познавательное понимание («ловушки истины»), и те, что блокируют психомоторное поведение («мускульные ловушки»). Ценностные ловушки -- во многом самая крупная и самая опасная группа. Изо всех ценностных ловушек наиболее широко распространена и пагубна ценностная ригидность: неспособность переоценить то, что видишь, из-за приверженности предшествующим ценностям. В уходе за мотоциклом ты должен по мере продвижения открывать заново то, что делаешь. Непоколебимые ценности делают это невозможным. Типичная ситуация -- мотоцикл не работает. Все факты перед носом, но ты их не видишь. Смотришь прямо на них, но им пока не хватает ценности. Об этом говорил Федр. Качество, ценность, создает субъекты и объекты мира. Фактов не существует, пока их не создаст ценность. Если ценности твои ригидны, ты не сможешь учиться новым фактам. Это часто проявляется в преждевременном диагнозе, когда уверен, что знаешь, в чем причина неполадки, а когда потом все оказывается не так, то застреваешь. Приходится искать какие-то новые ключи, но прежде, чем сможешь их найти, придется очистить голову от старых мнений. Если же ты заражен ценностной ригидностью, то сможешь проморгать подлинный ответ, даже когда он смотрит прямо на тебя, поскольку не видишь важности этого нового ответа. Испытывать рождение нового факта всегда чудесно. Оно дуалистически называется «открытием» из-за предположения, что этот факт обладает существованием независимо от чьего-либо осознания его. Когда он возникает, то поначалу всегда обладает низкой ценностью. Затем, в зависимости от ценностной раскрепощенности наблюдателя и потенциального качества факта, его ценность возрастает -- либо медленно, либо быстро, -- или убывает, и факт таким образом исчезает совсем. Подавляющее большинство фактов, видов и звуков вокруг нас каждую секунду, отношения между ними и все, что в нашей памяти, -- у всего этого нет Качества, а на самом деле -- есть отрицательное качество. Если бы все они присутствовали в нашем сознании одновременно, оно было бы так загромождено бессмысленной информацией, что мы бы не смогли ни думать, ни действовать. Поэтому мы проводим предварительный отбор, основываясь на Качестве, или, говоря словами Федра, путь Качества предварительно отбирает, какие данные мы собираемся осознавать, и совершает этот отбор так, чтобы наилучшим образом гармонизировать то, что мы есть, с тем, чем мы становимся. Если же попался в ловушку ценностной ригидности, то нужно всего-навсего притормозить (тормозить придется в любом случае, хочется этого или нет), притормозить намеренно и пройти еще раз там, где уже проходил, посмотрев, действительно ли те вещи, которые казались важными, важны, и... ну... посидеть, просто уставившись на машину. В этом ничего такого нет. Просто ненадолго свыкнись с этим состоянием. Посмотри так, как на рыбалке смотришь на леску, и пройдет очень немного времени, прежде -- и это так же верно, как и то, что ты сейчас живешь, -- чем начнет поклевывать: это маленький фактик робко, униженно спрашивает, не заинтересован ли ты в нем. Именно так мир продолжается. Заинтересуйся им. Сначала постарайся понять этот новый факт не столько в свете своей большой проблемы, сколько ради него самого. Проблема твоя, быть может, не настолько и велика, как ты думаешь. А факт, может быть, не так уж и мал. Может, тебе нужен вовсе не этот факт, но, по крайней мере, ты должен в этом очень хорошо удостовериться прежде, чем отсылать его прочь. Зачастую, прежде чем отошлешь его, обнаруживаешь, что у него есть друзья, сидящие прямо рядом с ним и наблюдающие за твоей реакцией. Среди этих друзей как раз может оказаться тот факт, который ты ищешь. Через некоторое время можешь прийти к выводу, что этот клев, что у тебя получается, -- гораздо интереснее твоей первоначальной цели починить машину. Когда это случится, считай, что, вроде, приехал. После этого ты уже не строго механик по мотоциклам, а к тому же еще и мотоциклетный ученый, и полностью преодолел ловушку ценностной ригидности. Дорога снова поднялась к соснам, но по карте я вижу, что это ненадолго. Вдоль трассы -- рекламные щиты каких-то курортов, под ними -- дети, словно часть рекламы, собирают шишки. Они машут нам, а самый маленький мальчик роняет свои шишки. Я по-прежнему хочу вернуться к той аналогии с выуживанием фактов. Просто вижу, как кто-то раздраженно спрашивает: -- Да, но что за факты ты ловишь? Здесь должно скрываться нечто большее. Однако, ответ -- уже в том, что если знаешь, какие факты ловить, то больше их не ловишь. Поймал. Сейчас попробую придумать какой-нибудь особенный пример... Можно приводить всякие примеры из области ухода за мотоциклом, но самым показательным образцом ценностной ригидности, пришедшим в голову, все равно будет старая «южноиндийская ловушка для обезьян», эффективность которой зависит как раз от ценностной ригидности. Ловушка состоит из пустого кокосового ореха, привязанного к колышку. Внутри -- немножко риса, который можно достать через маленькую дырочку. Дырочка велика настолько, чтобы сквозь нее прошла ручка обезьяны, но слишком мала, чтобы прошел ее кулачок с зажатым в нем рисом. Обезьяна засовывает в орех руку -- и вот она уже поймана не чем иным, как собственной ригидностью ценностей. Она не может сделать переоценку риса. Не может увидеть, что свобода без риса ценнее неволи с рисом. Вот уже идут селяне забирать ее. Вот они подходят... ближе... ближе!.. всё! Какой общий совет -- не частный, а именно общий -- можно дать бедной обезьянке в таких обстоятельствах? Думаю, ты повторишь ей точно то же, что я говорил о ценностной ригидности, -- может, только настойчивее. Существует факт, который этой обезьянке должен быть известен: если она разожмет кулак, она свободна. Но как ей этот факт обнаружить? Исключив ригидность ценностей, ставящую рис выше свободы. Как ей это сделать? Ну, каким-то образом ей следует намеренно притормозить и вернуться туда, где уже побывала, чтобы посмотреть, действительно ли те вещи, которые она считала важными, важны, а потом перестать дергаться и просто посидеть некоторое время, уставившись на кокосовый орех. Пройдет немного времени, и у обезьяны начнет наклевываться маленький фактик, спрашивая, не заинтересует ли он ее. Она же должна попытаться осознать его не столько в свете своей большой проблемы, сколько ради него самого. Эта проблема может оказаться не такой уж юольшой, как обезьянка думает. А фактик -- не таким уж маленьким. Вот, пожалуй, и вся общая информация, которую ты ей можешь дать. У Прейри-Сити мы опять выезжаем из горных лесов -- к засушенному городку с широкой главной улицей, которая через центр опять выводит прямо в прерию за городом. Тыкаемся в один ресторан, но он закрыт. Переходим через дорогу и пробуем другой. Дверь открыта, мы садимся и заказываем по солодовому молоку. Ожидая заказа, я достаю план письма, которое Крис собирался писать маме, и отдаю ему. К моему удивлению, он начинает над ним пыхтеть без лишних вопросов. Я откидываюсь на спинку диванчика и не мешаю ему. Не проходит ощущение, что факты, которые я улавливаю в отношении Криса, тоже у меня перед носом, но моя собственная ригидность ценностей не дает их увидеть. Временами кажется, будто мы движемся скорее параллельно, а не совместно, -- а потом, в какие-то случайные моменты, сталкиваемся. Его неприятности дома всегда начинаются, когда он пытается мне подражатъ, командуя другими, в особенности -- своим младшим братом, так, как я командую им. Естественно, другие его команд не переносят, а он не видит, что они имеют полное право пренебрегать ими, -- тогда-то весь этот кошмар и начинается. Кажется, ему наплевать, популярен он у кого-либо или же нет. Он хочет быть популярным только у меня. Если учитывать все остальное, то это совсем не здорово. Пора бы ему начинать долгий процесс откола. Этот откол должен проходить как можно легче, но он должен быть. Пора поставить его на собственные ноги. Чем раньше, тем лучше. И теперь, обдумав все, я этому больше не верю. Я не знаю, в чем причина. Тот сон, который продолжает мне сниться, преследует меня, поскольку я не могу избавиться от его смысла: я -- всегда по другую от него сторону стеклянной двери, которую не открываю. Он хочет, чтобы я ее открыл, а я до этого времени всегда отворачивался. Теперь же там появилась новая фигура, которая мне мешает. Странно. Через некоторое время Крис говорит, что устал писать. Поднимаемся, я расплачиваюсь у стойки, и мы уходим. Снова на дороге, и снова разговор о ловушках сметки. Следующая -- весьма важна. Внутренняя ловушка эго. Эго вовсе не отделено от ценностной ригидности, но является одной из многих причин ее. Если ты себя высоко оцениваешь, твоя способность узнавать новые факты ослаблена. Твое эго изолирует тебя от реальности Качества. Если факты показывают, что ты только что опростоволосился, ты сам не так уж и готов это допустить. Когда ложная информация показывает тебя в хорошем свете, ты, скорее всего, ей поверишь. При любой механической ремонтной работе эго подвергается весьма грубой обработке. Ты постоянно одурачен, постоянно делаешь ошибки, и механик, которому надо защищать свое большое эго, -- всегда в жутко невыгодном положении. Если ты знаешь достаточно механиков, чтобы думать о них как о группе, и если твои наблюдения совпадают с моими, ты, наверное, согласишься, что механики склонны быть довольно скромными и спокойными. Есть исключения, но в общем, если они не скромны и не спокойны с самого начала, то, кажется, сама работа делает их такими. И еще -- скептиками. Внимательными, но скептиками. Но не эгоистами. Невозможно, занимаясь фигней, создать себе доброе имя механика-ремонтника, -- кроме как в глазах тех, кто не знает, чем ты занимаешься. ...Я собирался сказать, что машина не реагирует на твою личность, но реагирует на твою личность. Просто та личность, на которую она реагирует, -- твоя подлинная личность, которая по-настоящему чувствует, мыслит и поступает, а не какие бы там ни были ложные, раздутые образы личности, которые может выдумать эго. Из этих ложных образов воздух выходит так быстро и окончательно, что поневоле вскоре оказываешься весьма обескураженным, если развивал свою сметку из эго, а не из Качества. Если скромность не дается легко или естественно, единственный выход из этой ловушки -- все равно симулировать скромность. Если только намеренно допустишь, что толку в тебе немного, твоя сметка резко увеличится, когда факты докажут, что это допущение верно. Таким путем ты сможешь продолжать до тех пор, пока не настанет время, когда факты докажут, что это допущение не верно. Мандраж, следующая ловушка сметки, -- некая противоположность эго. Ты настолько уверен, что все сделаешь не так, что боишься делать что-либо вообще. Зачастую именно это, а вовсе не «лень» -- подлинная причина того, что трудно что-либо начать. Эта ловушка мандража, возникающая из перемотивации, может привести к любым видам ошибок, связанных с чрезмерной суетой. Чинишь то, что в починке не нуждается, и преследуешь всякие воображаемые неисправности. Приходишь к дичайшим выводам и допускаешь всевозможные ошибки из-за собственной нервозности. Когда эти ошибки сделаны, то они лишь подтверждают первоначальную недооценку себя. Это ведет к еще большим ошибкам, что уводит к большей недооценке, и так далее, по самоподпитывающему циклу. Лучший способ прорвать этот цикл, я думаю, -- выразить все свои тревоги на бумаге. Прочти по возможности все книги и журналы по своему предмету. Мандраж твой будет этому только способствовать, и чем больше будешь читать, тем более успокаиваться. Следует помнить, что ты добиваешься спокойствия духа, а не просто отремонтированной машины. Начиная ремонтную работу, можно составить на маленьких листочках бумаги список того, что нужно сделатъ, а потом организовать их в должной последовательности. Обнаружишь, что чем больше их организовываешь и переорганизовываешь, тем больше идей приходит в голову. Время, истраченное на это занятие, обычно окупается временем, сбереженным на машину, и не допускает никакой суеты, которая впоследствии создаст тебе же проблемы. Можно как-то уменьшить свою боязнь, принимая тот факт, что в природе не существует механика, который иногда не запарывал бы работу. Главная разница между тобой и платным механиком -- в том, что когда портачит он, ты об этом не подозреваешь, а просто платишь: эти дополнительные расходы пропорционально распределяются по всем твоим счетам. Когда ошибки делаешь ты сам, то, по меньшей мере, у тебя есть преимущество получения некоторого образования. Скука -- следующая ловушка сметки, приходящая в голову. Она противоположна мандражу и обычно сопровождает проблемы эго. Скука означает, что ты сошел с пути Качества, ничего не видишь свежим взглядом, утратил свой «ум новичка», и твой мотоцикл -- в большой опасности. Скука означает, что твой запас сметки истощился, и его надо восполнить прежде, чем что-то делать дальше. Когда скучно, остановись! Сходи в кино. Включи телевизор. Брось все к чертовой матери. Делай что угодно, только не работай с машиной. Если не остановишься, дальше произойдет Большая Ошибка, и тогда вся твоя скука плюс Большая Ошибка объединятся однажды в воскресенье в единый удар и вышибут из тебя всю сметку, -- и вот тогда действительно застрянешь. Мое лучшее лекарство от скуки -- сон. Когда скучно, очень легко заснуть, а после долгого отдыха трудно скучатъ. Следующий мой любимец -- кофе. Работая с машиной, я всегда включаю кофейник. Если ни то, ни другое не срабатывает, значит, более глубокие проблемы Качества беспокоят и отвлекают от того, что у тебя перед носом. Скука -- сигнал к тому, чтобы ты перенес внимание на эти проблемы (ты это и так делаешь) и начал бы их контролировать прежде, чем продолжать работу с мотоциклом. Для меня самая скучная задача -- чистить машину. Такая пустая трата времени, кажется. Машина пачкается, как только садишься на нее. Джон всегда поддерживал свой БМВ в образцовом состоянии. На него действительно приятно было смотреть, а мой всегда кажется слегка замызганным. Вот классический ум в работе: внутри работает, как часы, а на поверхности выглядит неопрятно. Одно из решений проблемы скуки при некоторых работах, например, при смазке, смене масла или регулировке, -- превратить их в какой-нибудь ритуал. Существует своя эстетика при выполнении какой-то незнакомой работы и своя -- при выполнении знакомой. Я слышал, что есть два вида сварщиков: промышленные, которые не любят никаких сложных конструкций и получают удовольствие от делания чего-то одного снова и снова; и ремонтные, которые терпеть не могут делать одну и ту же работу дважды. Весь прикол заключался в том, что, нанимая на работу сварщика, надо удостовериться, к какому типу он относится, поскольку они не взаимозаменяемы. Я отношусь к последнему классу, и, может быть, поэтому получаю гораздо больше кайфа от поиска неполадок, чем от чего бы то ни было другого, и больше, чем что бы то ни было, не люблю чистить машину. Я мою и чищу ее так, как большинство людей ходит в церковь -- не столько ради того, чтобы узнать что-нибудь новенькое, хотъ я и восприимчив к новому, сколько, в основном, чтобы вновь познакомиться с окружающим. Иногда приятно пройтись по старым тропинкам. Дзэн кое-что сообщает о скуке. Его основная практика «просто сидения» -- наверное, самая скучная в мире деятельность (если не считать индуистской практики «захоронения заживо»). В общем-то, ты ничего но делаешь: не движешься, не думаешь, ни о чем не беспокоишься. Что может быть скучнее? И все же в центре всей этой скуки -- то самое, чему дзэн-буддизм стремится научить. Что же это такое? Что там, в самом центре скуки, чего не видишь? Нетерпеливость близка к скуке, но она всегда возникает из одной причины: недооценки количества времени, которое займет работа. На самом деле, никогда не знаешь, что произойдет, и только очень немногие работы выполняются быстро, как и планировалось. Нетерпеливость -- первая реакция на задержку; она вскоре может превратиться в злость, если не будешь осторожен. С нетерпеливостью лучше всего справиться, если выделить себе на работу неопределенное время -- в особенности, на какую-нибудь новую работу, требующую применения незнакомых приемов; если увеличивать отведенное время вдвое, когда обстоятельства заставляют планировать именно таким образом; если пропорционально уменьшать размеры всего, что нужно сделать. Общие цели следует уменьшать по важности, а непосредственные задачи -- пропорционально увеличивать в масштабе. Это требует гибкости ценностей, а смена ценностей обычно сопровождается некоторой потерей сметки, но эту жертву следует принести. Она не сравнится с утратой сметки, которая произойдет, если случится Большая Ошибка вследствие нетерпеливости. Мое любимое упражнение по пропорциональному уменьшению -- чистка гаек, болтов, штифтов и отверстий с внутренней резьбой. У меня просто фобия по поводу сбитых, запоротых, заржавевших или забитых грязью резьб, из-за которых гайки откручиваются медленно или туго; и когда я такую резьбу нахожу, то замеряю ее штангенциркулем и резьбомером, вытаскиваю метчики и головки, снова нарезаю ее, потом проверяю, смазываю, и вот тогда мне открывается целая новая перспектива на терпение. Другое упражнение -- уборка инструментов, бывших в работе и валяющихся по всей мастерской. Это хорошо потому, что один из первых предупредительных знаков нетерпеливости -- раздражение из-за того, что не можешь сразу взять инструмент, который именно сейчас позарез нужен. Если просто остановиться и аккуратно разложить все по местам, то и инструмент найдешь, и нетерпеливость умеришь -- без лишней траты времени и вреда для работы. Мы въезжаем в Дэйвилль, а мое седалище уже как бетонное. Ну, вроде, кажется всё про ловушки сметки. Их, конечно, гораздо больше. На самом деле, я только коснулся этого предмета, чтобы показать, что в нем есть. Почти любой механик мог бы часами вкачивать в тебя информацию о таких ценностных ловушках, про которые я ничего не знаю. Открывать их великое множество при выполнении почти любой работы тебе придется самому. Возможно, лучше всего выучить одно: как узнавать ценностную ловушку, когда попадаешь в нее, и справляться с ней прежде, чем продолжать работу над машиной. В Дэйвилле -- огромные раскидистые деревья около бензоколонки, где мы ждем работника. Никто не появляется, и мы, не желая снова садиться за мотоцикл, разминаем затекшие ноги под деревьями. Большие кроны почти накрывают дорогу. Странно в такой засушливой местности. Хозяин по-прежнему не показывается, но его конкурент с заправки напротив, через узкий перекресток, видит все это и вскоре подходит наполнить нам бак. -- Не знаю, куда Джон девался, -- говорит он. Когда Джон, наконец, появляется, то благодарит конкурента и гордо произносит: -- Мы всегда так друг друга выручаем. Я спрашиваю, есть ли здесь где-нибудь место для отдыха, и он отвечает: -- Можете отдохнуть у меня на лужайке. -- Показывает на свой дом под тополями через дорогу: лужайка там -- три или четыре фута в диаметре. Мы так и делаем, растягиваемся в высокой зеленой траве, и я вижу, что трава и деревья орошаются из придорожной канавы, где течет чистая вода. Должно быть, мы проспали с полчаса, прежде чем увидели Джона в кресле-качалке на травке рядом с нами; он разговаривает с пожарником, сидящим в другом кресле. Я слушаю. Меня интригует ритм разговора. Беседа намеренно ни к чему не приведет, она -- просто так, заполнить время. Я не слышал такого размеренного, медленного разговора годов с тридцатых, когда так говорили мои дедушка, прадедушка, дядья и братья дедушки: дальше, дальше и дальше, безо всякой цели или смысла, если не считать занятия времени, словно покачивание кресла. Джон замечает, что я проснулся, и мы тоже немного беседуем. Он говорит, что вода для поливки поступает из «Канавы Китайца»: -- Белого ни в жисть не заставишь выкопать такую канаву, -- говорит он. -- Ее прорыли восемьдесят лет назад, когда думали, что тут есть золото. Теперь такой канавы уже нигде не сыщешь. Он подтверждает, что именно поэтому деревья -- такие большие. Мы коротко рассказываем, откуда мы и куда едем, а когда собираемся уезжать, Джон говорит, что рад был встрече и надеется, что мы хорошо отдохнули. Выезжая под деревья, Крис оборачивается и машет ему, а тот улыбается и машет в ответ. Пустынная дорога вьется по горным ущельям и между склонов. Это пока -- самая сухая местность. |
| Полезная информация: |