_{К предыдущей странице}       ^{Оглавление}       _{К следующей странице}

      У ЛЮТЕ мне, душе (Мих. VII, 2), - благовременно и мне вместе с пророком сказать это теперь, и не однажды, и не дважды, а много раз: у люте мне, душе, какое погибает дело, какого исполненное любомудрия! Девство оскорблено, отделяющая его от брака завеса уничтожена, быв расторгнута безстыдными руками, святое святых попрано, почтенное и достоуважаемое сделалось презренным и пренебрегаемым всеми, и звание, столь честнейшее брака, унижено и низложено так, что более ублажаются вступившия в брак. Всегда девство в сравнении с браком имело первенство и все преимущества; ныне же оно не может оставаться и на втором месте, а низведено далеко, даже до последняго места; и, что всего тяжелее, не враги какие-нибудь и недруги, но те самыя, которыя повидимому особенно охраняли его, так низвели его, и те самыя, которыя больше всех доставляли нам возможность смело говорить против неверных, больше всех заградили нам уста и покрыли нас великим стыдом. В отношении к богатству язычники могли бы указать у себя некоторых любомудрых, хотя немногих; также гнев некоторые у них преодолевали; но цвета девства у них никогда не было, и всегда они уступали нам первенство здесь, признавая это дело превышающим природу и не человеческим. В этом весьма удивлялись нам все народы, а ныне уже не удивляются, но смеются и издеваются. Потому и диавол так напал на это стадо, что видел, как воинство Христово особенно украшается этим сонмом, и решился так посрамить его, что даже лучше было бы, если бы вовсе не было девственниц, таким образом посвящающих себя девству. Причиною же всех зол то, что это дело остается только по названию и все ограничивается только (словами) на устах, в чем состоит малейшая часть девства: а необходимейшее и особенно отличающее его пренебрежено, и нет у них речи ни о благопристойной одежде, ни о спокойствии, приличном девственницам, ни о сокрушении, ни о чем другом подобном ; но и говорят оне о всем легкомысленно, и смеются неблаговременно, и тревожатся, и предаются удовольствиям более женщин, услаждающихся в (непотребном) убежище, всячески прельщая взирающих своими ухищрениями, и стараются усвоить себе безстыдство блудниц, как бы соревнуя с ними и усиливаясь приобресть первенство в дурной о себе молве. Как же, скажи мне, мы будем в состоянии исключить такую девственницу из числа и общества этих женщин, когда она делает тоже, что и те, обольщая сердца юношей, когда она так же легкомысленна и невоздержна, когда она производит те же зелья, наполняет те же чаши и приготовляет тот же яд? Правда, она не говорит: прииди и поваляемся в похоти; или: шафраном посыпах ложе мое и одр мой корицею (Причт. VII, 16-18), и - о если бы ложе и одр, а не одежды и тело! Те скрывают яд свой дома, а ты везде носишь сеть и, носясь на крыльях наслаждения, ходишь по площади. Хотя ты не говорила и не произносила тех слов блудницы: прииди и поваляемся в похоти, не произносила языком, но говорила видом, не произносила устами, но говорила походкою, не приглашала голосом, но приглашала яснее голоса глазами. Хотя, пригласив, ты не предала саму себя; но и ты не свободна от греха; ибо и это - особый вид прелюбодеяния; ты осталась чистою от растления, но телеснаго, а не душевнаго; и у тебя совершен грех вполне, если и не чрез совокупление, то чрез зрение. Для чего же, скажи мне, ты приглашаешь проходящих? Для чего воспламеняешь этот огонь? Как ты думаешь быть чистою от греха, совершив его вполне? Ты сделала совершенным прелюбодеем того, кто прельстился этим твоим видом ; как же ты можешь не быть блудницею, когда дело твое оказывается прелюбодеянием? Ибо его неистовство есть твое дело; и всякому известно, что делающая других прелюбодеями никогда не может избежать наказания за прелюбодеяние. Ты изощрила меч, ты вооружила десницу, ты вооруженную десницу направила в несчастную душу; как же ты можешь избавиться от наказания за это убийство? Скажи мне: кого мы ненавидим и отвращаемся? Кого называют законодатели и судии? Пьющих ли ядовитыя вещества, или вливающих их в чашу и приготовляющих их и своим искусством погубляющих (других)? Пьющих не жалеем ли мы, как потерпевших вред, а тех не осуждаем ли единогласно? И недостаточно для них сказать в свое оправдание: я не причинил вреда самому себе, а погубил другого; но за это самое они и подвергаются более жестокому наказанию. А ты, несчастная и жалкая, приготовив такую гибельную чашу, предложив и подав это зелье, когда тот уже выпил и погиб, думаешь оправдываться тем, что ты не сама выпила, но предложила яд другому? Притом, вы настолько тягчайшее в сравнении с теми продавцами яда потерпите наказание, насколько и смерть здесь тяжелее. Вы умерщвляете не тело только, но и душу; и те часто делают это или по вражде, или по гневу, или по нужде в деньгах; а вы не можете прибегнуть и к этому предлогу; ибо не с врагами и не с обидевшими вас, и не нуждаясь в деньгах, вы так поступаете, но из одного только тщеславия шутите чужими душами, находя в смерти других собственное наслаждение.

      2. Впрочем, я не знаю, как я стал говорить об этом, имея в виду другое; посему надобно возвратиться к тому, с чего я начал. Как будто вышесказаннаго не довольно для посрамления всего (женскаго) пола, оне выдумали еще нечто больше того. Но пусть никто не думает, что это сказано обо всех; я не так жалок, чтобы все смешивать и сливать. То, что было говорено и что будет сказано затем, относится к виновным. Как будто вышесказаннаго не довольно было для вреда, оне еще, принимая к себе некоторых мужчин, вовсе им незнакомых, поселяют их вместе с собою и живут вместе с ними все время, как бы показывая и чрез это, и чрез вышесказанное, что оне приняли девство против своей воли, уступив крайнему насилию, почему и утешают себя за это насилие и принуждение. И даже, при случае, не говорят ли о них еще хуже их друзья и родственники? Как могут такия еще жить или дышать, а не расторгаются пополам, или не погребаются живыми вместе с самими сожителями? Так между многим прочим, все говорят и то, будто в домы девственниц каждый день уже приходят и повивальныя бабки, как бы к рождающим, если не для того, чтобы ходить за родильницею (а бывало с некоторыми и это), то для того, чтобы разведать, как бы о продаваемых служанках, которая из них растленная и которая не растленная; при этом будто одна легко соглашается на осмотр, а другая не соглашается и таким образом остается посрамленною, хотя она и не растленная; одна обличается в этом, а другая не обличается, но и эта не меньше той подвергается стыду, потому что не могла по образу своей жизни оказаться достойною доверия, а имела нужду в свидетельстве после осмотра. Каких это не достойно слез? Каких не достойно смертей? Кто будет столь каменным и безчувственным, чтобы не возмутиться и не воспламениться ревностию Финееса? Он, если бы в то время увидел такой срам, то не пощадил бы их, а совершил бы то же самое, что сделал тогда с мадианитянкою (Числ. XXV, 8-14); а мы (которым не позволено извлекать меч и пронзать копьем таких грешников), хотя чувствуем то же, что чувствовал и этот святой муж, но не делаем того же, а облегчаем скорбь иначе - воздыханиями и слезами. Придите же, плачьте и воздыхайте вместе со мною все вы, которыя чужды этого срама; ибо те жалкия и несчастныя, может быть, страдают между прочими болезнями и безчувственностию. А вы, ведущия такую (добродетельную) жизнь и удостоившияся быть в брачном чертоге с Женихом, имеющия горящие светильники и украшающияся досточтимым венцем девства лучше всякой царской диадимы, плачьте вместе с нами и горько воздыхайте; это - не малое врачевство и к исправлению тяжко больных, и к утешению оплакивающих их болезни; это сделал некогда и Жених ваш. Так, взглянув на Иерусалим, ниспадший до крайней степени погибели и уже не имевший возможности возстать от болезни, Он заплакал (Лук. XIX, 41); и при Вифсаиде Он уже не предлагал ни увещаний, ни знамений, но только выражал сожаление, неоднократно повторяя горе этим городам, как мы поступаем при умирающих (Лук. X, 13). И блаженный Павел, подражая своему Учителю, во всю жизнь не переставал оплакивать падших и остававшихся в этом падении и не хотевших возстать, и так горько, что даже с некоторыми сильнейшими выражениями говорил об этом в послании к Римлянам: яко скорбь ми есть велия, и непрестающая болезнь сердцу моему: молилбыхся бо сам аз отлучен быти от Христа по братии моей, сродницех моих по плоти, иже суть Исраилите (Римл. IX, 2-4). Видишь ли, как разительны эти слова, какую представляют они болезнь сердца? Храмлющих и бедствующих из верных он оплакивал так, как бы сам находился в таких же бедствиях. Кто изнемогает, говорил он, и не изнемогаю? Кто соблазняется, и аз не разжизаюся (2 Кор. XI, 29)? Не сказал: скорблю, но: разжизаюся, желая выразить словом разжизание нестерпимость и чрезвычайность скорби. Будем же и мы подражать и нашему Владыке, и подобному нам рабу. Не малая будет нам награда за эти воздыхания и слезы, равно как не малое осуждение от Бога будет тем, которые без сожаления смотрят на бедствия собственных членов. Первое можно узнать от терпеливейшаго мужа Иезекииля, а второе от блаженнаго Михея. Так, первый говорит, что, когда иудеи достигли крайняго нечестия и уклонились к идолопоклонству, то Бог повелел дать знамения на лица стенящих и болезнующих о бывающих (Иезек. IX, 4); ибо не только нужно воздыхать, но и болезновать; и хотя они ничего не сказали и не сделали для исправления совершавшихся грехов, но когда они только оказали должное с своей стороны, то и были почтены такою честию от человеколюбиваго Бога, что удостоились и безопасности, и великой славы. А Михей [1] между прочими грехами, как то: чревоугодием, пьянством, пристрастием к намащению ароматами, привел и этот грех - несострадание, сказав так: не страдаху ничесоже в сокрушении Иосифове (Амос. VI, 6). И жителей города Енана пророк за тоже осудил говоря: не изыде плакатися дому сущаго близ него (Мих. I, 11). Если же тогда, когда гневается Бог, не сострадающий наказуемым осуждается, то не сожалеющий о впадающих в нечестие какого удостоится прощения? И не удивляйся, что нам должно сожалеть о наказуемых, когда наказывает их Бог; ибо и сам наказующий Бог не желает делать это: хотением не хощу смерти грешника, говорит Он (Иезек. XVIII, 23). Итак, если наказующий не хочет наказывать, то гораздо более нам нужно сострадать наказуемым; может быть, таким образом мы обратим их; может быть еще спасем их. Даже если бы они и погибали, мы всетаки будем употреблять имеющееся у нас врачество, будем плакать и воздыхать, не собирая сонмы женщин, а каждый наедине и сам по себе без них. Если хотите, я и начну с вами эту плачевную песнь: я не стыжусь делать это вместе с Иеремиею, Исаиею, Павлом и прежде всех их с Господом. Начнем же, как начинал Христос, и скажем: горе тебе, душа; к какой ты призвана чести человеколюбием Божиим и какое получишь место за свое нерадение? Горе тебе; потому что Он привлекал тебя в духовный брачный чертог, а ты, отринув эту славу, низверглась в огонь диавола и в нестерпимыя мучения, где плач и скрежет зубов, где нет утешающаго и простирающаго руку помощи, но все - мрак, стеснение, смущение и страдания, не имеющия ни облегчения, ни конца, все это причинила тебе любовь к миру, предпочтение земли небу и нежелание - слушаться голоса Жениха, непрестанно убеждающаго нас не иметь ничего общаго с настоящими делами. Кто тебя, жалкая и несчастная, будет жалеть тогда? Ибо, хотя бы ты увидела самого Ноя, спасшаго весь дом свой при общем потоплении вселенной и устоявшаго при таком гневе (Божием), хотя бы Иова и Даниила, и вместе с ними Моисея и Самуила, хотя бы патриарха Авраама, никто не подаст тебе тогда руки помощи; и хотя бы ты была их родственницею, хотя бы дочерью, хотя бы сестрою, хотя бы возносила моления, подобно тому богачу, все это будет тщетно и напрасно. Како спала с небесе ты, не денница, восходящая за утра (Иса. XIV, 12), но имевшая возможность сиять светлее самых лучей солнечных? Как ты осталась одинокою? И не погрешил бы тот, кто большую часть сетований, произнесенных о городе Иерусалиме, отнес бы к этой плененной хуже того города.

      3. Впрочем, может быть, довольно и этих сетований, довольно того, что (сказано) в Писании и в (нашей) книге; иначе нам недостало бы времени, чтобы по надлежащему оплакать душу, страждущую такою болезнию. Ибо что прежде всего оплакивать? То ли, что досточтимое, святое и великое имя Божие чрез вас хулится у язычников и слава Его унижается? Или то, что столь почтенное и великое дело подвергается презрению? Или то, что многия души падают от таких соблазнов? Или то, что и здравая часть вашего сонма очерняется нечистою молвою о вас? Или то, что вы воспламеняете неугасимый огонь и для себя самих, и для своих сожителей? Но откуда все это следует, скажете вы, когда мы можем доказать, что у нас тело нерастленно и не подвергалось блудодеянию? Такое доказательство будет ясно не теперь, а особенно тогда, в последний день. Звание и искусство повивальной бабки может видеть только то, подвергалось ли тело совокуплению с мужчиною; но чисто ли оно от постыдного прикосновения и от прелюбодеяния и разстления посредством лобзаний и объятий, это обнаружится в тот день, когда живое Слово Божие, открывающее сокровенныя помышления человеческия и присущее при совершаемом тайно, представит все обнаженным и открытым пред взорами всех (Евр.IV, 12,13); тогда мы хорошо узнаем, чисто ли от этого тело твое и вполне ли нерастленно. Впрочем, не будем спорить и состязаться об этом, но положим, что оно выше всех тех сетей и чисто во всех отношениях, и свободно от всякаго повреждения, и пусть девственница будет девою, как же это относится к сказанному нами? Ибо всего ужаснее и достойно множества слез то, что она, тщательно соблюдая свое тело во всех отношениях, перенесла столько труда, и весь труд свой сделала тщетным и старания свои напрасными, подав повод к хуле на Христа; и щадя свою плоть, она не охранила славы Божией, но для того, чтобы тело ея осталось неприкосновенным, она употребила все меры, а о том, чтобы Он не был оскорбляем и посрамляем многими, нисколько не заботилась; и - о если бы она не все делала и предпринимала, чем унижается слава Божия! Но как же, скажешь, я делаю это? Поселяя мужчин вместе с собою в доме и постоянно держа их при себе. Если ты желаешь иметь сожителями своими мужчин, то тебе следовало не девство избрать, а вступить в брак; ибо гораздо лучше для этого вступить в брак, нежели действовать таким образом. Брака ни Бог не осуждает, ни люди не укоряют; ибо это - дело честное, никого не оскорбляющее и не поражающее; а такое девство при сожительстве с мужчинами осуждается всеми больше прелюбодеяния; потеряв свое значение, оно упало низко, и даже ниже самой пропасти прелюбодеяния; ибо заботящуюся не о Господнем, но делающую многих людей прелюбодеями, никто не станет считать ни между девами, ни между замужними. Эта заботится о том, чтобы угодить одному мужу, а ты - весьма многим, и притом близким к тебе не по закону брака, а некоторым другим образом, порицаемым и осуждаемым всеми. Посему я боюсь, чтобы ты, быв отвергнута тою и другою стороной, не оказалась причисленною к безчестным женщинам. И по самому названию твоему, если бы кто захотел определить это состояние, мы также не в состоянии были бы возразить что-нибудь. Ибо, когда в собрании на площади или дома зайдет речь о таких (девственницах), то разговаривающие об этом непристойном сожительстве, желая указать принадлежащую такому то, называют ее не матерью его, - ибо она не родила его, - и не сестрою, - ибо они не произошли из одного чрева, - и не супругою, - ибо она живет с ним не по закону брака, - и не другим каким-нибудь названием родства из дозволенных и установленных по закону, а названием постыдным и смешным. Я не хотел бы произносить его; так я ненавижу самое это название и отвращаюсь от него; так противно мне даже самое наименование этого сожительства. Но ты не рождала и не испытала болезней рождения. Что постыднее такого оправдания? Что достойнее сожаления того, когда девственница хочет доказывать свое девство тем, к чему могут прибегать и многия женщины из блудниц? Но те развратницы, скажешь, отличаются другими признаками. Какими, скажи мне, другими? - Внешним видом, взорами, походкою, любовниками, которых привлекают к себе. - Хорошо ты изобразила нам черты блудницы; но посмотри, не коснулась ли ты прежде нея самой себя этими чертами и признаками; потому что и ты привлекаешь к себе многих таких же поклонников и такими же сетями. Хотя ты и не стоишь около дома, зазывая проходящих, но ты постоянно держишь мужчин у себя в доме, - что гораздо хуже, - не для чего иного, как для того, чтобы доставить непристойное удовольствие им и себе, хотя и не посредством совокупления. Какое же в этом преимущество, когда и взаимное лицезрение производит тоже самое? А если этого нет и если вы не совершаете такого прелюбодеяния, то для чего ты держишь его дома? Какую скажешь нам справедливую и основательную причину? Замужняя может указать на брак, блудница - на любодеяние; а ты, девственница, какой представишь нам благовидный и справедливый предлог?

      4. Но, скажут, чего ты домогаешься, когда сожители и не спят, и не совокупляются с нами, как бывает с теми? И на это особенно указывают многия. Но не на свою ли голову оне говорят это? И - только ли на свою голову, это мы изследуем после. Уже ясно было доказано, когда мы говорили к мужчинам, что не только злословящие, но и представляющие пустые предлоги достойны наказания, положеннаго за злословие; впрочем, это еще мы объясним в другой раз; а теперь я спрошу тебя о причине такого сожительства, если можешь какую-нибудь представить. - Я немощна, скажешь, я - женщина, и не могу одна удовлетворять своим нуждам. Между тем, когда мы обличали сожителей ваших, то слышали от них противное, т. е. что они держат вас для услуг им. Отчего же вы, имея силу с избытком оказывать услуги даже мужчинам, не могли бы помогать самим себе, женщинам, а нуждались бы в других? Как мужчине с мужчиною, так и женщине с женщиною легче и удобнее было бы жить вместе; но если вы бываете полезны и для служения мужчинам, то гораздо более - вам самим. В чем же, скажи мне, может быть полезно и необходимо сожительство мужчины? Какия он может доставлять вам услуги, которых женщина не могла бы доставить женщине? Ткать основу вместе с тобою и сплетать нитки и пряжу - неужели он сможет лучше женщины? Напротив. Он, хотя бы и хотел, не сумеет приняться за что-нибудь подобное, если только и этому теперь не научили вы их; это дело одной только женщины. Или вымыть одежду, зажечь огонь, и согреть горшок? Конечно, и это не хуже, но еще лучше мужчины может сделать женщина. В чем же, скажи мне, полезен для тебя мужчина? Когда вообще нужно продать что-нибудь или купить? Но и здесь женщина полезна не меньше мужчины; об этом может свидетельствовать и торжище, и все, кто желает купить одежду, покупающие ее большею частию от женщин. Если же девственнице стыдно стоять на площади для такой торговли, как и действительно стыдно, то не гораздо ли стыднее жить вместе с мужчинами? Впрочем, и перваго, менее постыднаго, нежели последнее, можно избегнуть; я предложил бы поручать все или молодой прислужнице, или способным на это старушкам; отсюда видно, что вышесказанное есть предлог и отговорка, и прикрытие слабости. Какой, скажешь, слабости прикрытие? Если бы я пожелала иметь мужа и вступить в брак и вести такой образ жизни, то кто воспрепятствовал бы мне? Разве не позволительно сделать это свободно и не оскорбляя Бога, и не подвергаясь осуждению и укоризнам от людей? Это и я говорю, и это не столько твои, сколько мои слова. Но теперь надобно сказать, в чем тебе может быть необходима помощь мужчины; или, если не можешь объяснить этого, изгнать непристойнаго сожителя; ибо иначе тебе не возможно избавиться от позора; а то, что ты сказала, не столько твои слова, сколько тех которые жалеют о твоей неблагопристойности. Итак, хотя бы тысящекратно полезно было для тебя служение мужчины, и тогда не следовало допускать его с таким позором ; ибо, когда унижается слава Божия, то не должно быть никакого предлога столь внушительнаго, чтобы оставить без внимания такое зло. Даже, если бы предстояло умереть тысячу раз в день для того, чтобы этого не было, следовало бы подвергнуться тому с великою радостию, а не только не оставлять без внимания такое зло для своего спокойствия и мирской пользы. Послушай, как Павел трепетал и сильно боялся этого: добрее бо мне, говорит он, паче умрети, нежели похвалу мою кто да испразднит (1 Кор, IX, 15). Для того, чтобы не унижалась похвала его, он решался умереть; а мы для того, чтобы отклонить соблазны, не хотим презреть и малое удовольствие? Как же мы можем когда-нибудь спастись? Притом не равное дело и даже нисколько не близкое - лишиться похвалы и подвергнуться осуждению. Он не оскорбил бы Бога, если бы и так случилось; потому что Сам Бог повелел ему от благовестия жити (1 Кор. IX, 14); и однако, он предпочитал лучше умереть, нежели сделать тщетным свое доблестное дело; а мы, везде нарушая установленное и зная, что потерпим за это величайшее наказание, не хотим оставить даже неуместной и пустой привычки? Какое же будет нам прощение? Хотя бы для многих нужд требовался только мужчина, но от этого происходил бы такой позор, то надлежало бы, как я выше сказал, решиться лучше умереть, нежели допускать это; а если еще удобнее и легче исполнить все посредством женщины, то какое будет прощение вам, столь изнеженным и небрегущим о своем спасении? Скажи же мне: когда он оказывает тебе услуги, то не станешь ли и ты сама в чем-нибудь услуживать ему? Это для всякаго очевидно. Но не гораздо ли было бы лучше - не воздавать ему тем же и не принимать от него услуг, и то время трудов, которое ты тратишь для доставления ему спокойствия, лучше употреблять на успокоение самой себя, нежели, принимая на себя тяжкие труды, еще срамить свою честь? Но (скажешь), ты не оказываешь ему никаких услуг. Тогда нужно думать, что он сам себе служит во всем, и постилает постелю, и варит, и зажигает огонь, и исполняет другия подобныя дела; но так служить не согласится и раб, ничего не получающий себе от господина. Но он, скажешь, переносит все по страху Божию и ради назначенной за такое служение награды и с благодарностию уничижается, не получая себе от нас никакой пользы. Чем же, наконец, мы заградим уста безстыдных? Хотя ты приписываешь ему такое благочестие и хотя он так страшится и боится повелений Божиих, что смотрит на себя смиреннее всякаго раба и доставляет тебе все, не получая сам от тебя ничего, но прежде всего этого ему надлежало позаботиться о чести и славе Божией; теперь же странно - одной и той же душе и в одно и тоже время оказывать и уважение, и презрение к повелениям Божиим, и то страшиться их, то не обращать никакого внимания на оскорбление самого Законодателя. Оставаться чуждым удовольствия и не чувствовать совершенно ничего человеческаго, и при этом трудиться, изнуряться, уничижать себя и своими трудами доставлять спокойствие другим, свойственно душе весьма любомудрой и возвышенной; а не унижать славы Божией и не делать того, за что Он хулился бы многими, это доступно для многих и не весьма великих (душ). Как же мы поверим тебе, что ты для Бога и по усердию к подвижничеству делаешь то, для чего требуется великая и бодрая душа, тогда как не хочешь отстать от того, от чего может отстать душа низшая и обыкновенная? Ты не хочешь отстать от того, чем оскорбляется Бог и будто бы отдаешь и тело и все за то, что - неугодно Ему. Кто же может поверить этому? Впрочем, не знаю, как я перешел от девственниц к их сожителям; посему опять нам нужно обратиться к девственницам.

      5. Итак, каким образом мы будем в состоянии убедить высказывающих такия возражения и разсуждения? Не нужно, скажешь, и убеждать их. Но свойственно ли это душе благочестивой? Тогда следует оставлять без внимания говорящих худо, когда мы не подаем им к тому поводов; даже и тогда не должно, если мы можем заградить им уста; если же все дело зависит от нас, то и весь огонь обращается на нашу голову. Ибо тако, говорит апостол, согрешающе в братию, и биюще их совесть немощну сущу, во Христа согрешаете (1 Кор. VIII, 12). Он знал, точно знал, что немощь соблазняющихся не только недостаточна для нашего оправдания, но она особенно и служит к нашему осуждению; ибо, чем более мы чисты от соблазнительнаго дела, тем более нам следовало бы щадить немощь их. Я не утверждаю, что они соблазняются не без причины; но положим даже, что они соблазняются неосновательно, и тогда не нужно презирать их. Этому научил нас Павел в послании к Римлянам, сказав так: не брашна ради разоряй дело Божие (Римл. XIV, 20). Хотя бы кто соблазнялся неосновательно, однако он осуждает не соблазняющагося, а производящаго такой соблазн. Как я и прежде говорил, так и теперь скажу: когда может произойти какая-нибудь великая польза, и притом превосходящая соблазн, то не нужно обращать внимания на соблазняющихся; а когда не может быть ничего больше, кроме соблазна немощных, то, хотя бы они соблазнялись тысячу раз неосновательно, надобно щадить их; ибо и Бог осуждает на наказание тех, которые соблазняют и подвергают падению, потому что соблазнять другого без всякой пользы - дело крайне нечестивое. И мы, видя, что кто-нибудь сделался раздражительным от продолжительной болезни, скорее удаляем из дому тех, кто безвременно раздражает его, даже не изследуем, справедливо или несправедливо они делают это, и не принимаем от них никакого оправдания, а жалея больного вполне прощаем его по причине немощи, хотя бы он и несправедливо раздражался. Если же мы оказываем такое попечение и о рабах, и о детях, даже часто наказывая и сына виновнаго в этом, то тем более Бог, благий и милосердый, и снисходительный, сделает это. Что говоришь ты? Соблазняющийся немощен? Поэтому он и достоин пощады, а не поражения. Он имеет раны? Поэтому мы и не станем растравлять их, а лечить. Он подозревает злобно и безразсудно? Поэтому мы и будем устранять подозрение, а не усиливать; ибо, делая вопреки этому, ты грешишь против Самаго Христа. Или ты не слышишь, как часто в Ветхом Завете Моисей говорит, что Бог есть ревнитель (Исход. XX, 5), и Сам Он говорит: ревновах по Иерусалиму (Захар. I, 14); а в Новом Завете Павел взывает: ревную бо по вас Божиею ревностию (2 Кор. XI, 2)? Этого одного, без всего прочаго, достаточно было бы для того, чтобы тронуть душу не слишком недужную и отчаянную; это так страшно, или вернее - более утешительно, нежели страшно. Ибо ревности не было бы, если бы не предшествовала ей горячая и пламенная любовь, так что она служит знаком сильной и пламенной любви Божией и расположенности. Ревность в Боге не страсть, но, желая выразить свою неизреченную любовь, Он часто употребляет такое название. Мы же, при великой безчувственности своей, впадаем в человеческия страсти, и так сильно любящаго нас (Бога) оскорбляем, а тем, которые не могут доставить никакой пользы, всячески угождаем. Может ли тебе, жалкая, принести столько же пользы это непристойное сожительство, скольких оно лишает тебя сокровищ? Смотри: оно низводит тебя с небес, изгоняет из духовнаго брачнаго чертога, отлучает тебя от небеснаго Жениха, навлекает на тебя вечное наказание и мучения, не имеющия конца. Хотя бы тысячи рудников золота предлагал тебе живущий с тобою, хотя бы подчинялся тебе более купленных рабов, хотя бы доставлял тебе и чести и спокойствия больше, чем самой царице, при всем том не следовало ли бы тебе чуждаться и отвращаться от него, как от заразы и врага, который больше отнимает, нежели сколько дает? Тебе надлежит помышлять о благах небесных, о тамошнем царстве, о безсмертной жизни, о неизреченной славе; а ты помышляешь о земных предметах, и тому, кто в отношении к ним представляется полезным, угождаешь, как Владыке, и не молишься, чтобы под тобою разверзлась земля и таким образом ты отошла отсюда? Ты указываешь мне на слабость женскаго пола, на исправление человеческих нужд и на домашнее спокойствие, изобретая и составляя недействительные предлоги. Но этим не обманешь имеющих ум; потому что нет, нет такого спокойствия, которое делало бы необходимою такую непристойность. Женщина, если захочет, может удовлетворительно служить не только себе, но и многим другим; и в начале, когда мужчина получил в удел общественныя дела, она получила в удел - исправлять и устроять все внутри дома. Таким образом не по нужде в спокойствии вы привлекаете к себе в дом мужчин. Но разве, скажете, для прелюбодеяния и распутства? Я не могу сказать этого, - да не будет, - я даже говорящих это не перестаю укорять; но, о если бы возможно было разубедить их! Какая же, скажете, причина делает это сожительство вожделенным для нас? Страсть тщеславия влечет к этому сожительству. Весь род человеческий, можно сказать, тщеславен, но особенно - женский пол; ибо, если оне и в спокойствии не нуждаются, как доказано, и не предаются распутству вместе с ними, то вполне очевидно, что остается подозревать только это одно.

      6. Итак, нашедши самый корень зла, оставим, наконец, обличение и станем увещевать и убеждать. Как из мужчин живущие вместе с девственницами думают находить в этом удовольствие, а испытывают тягчайшее мучение (ибо единственно чистым и прочным удовольствием была бы разлука с ними), так и оне. Кажется, оне думают, что отсюда происходит некоторая слава и знаменитость; но если изследовать тщательно, то оне навлекают на себе осмеяние, стыд, порицания и крайнее безславие. Об этом мы уже сказали кратко и в начале, но скажем и теперь. Пусть будет, если хочешь, сожитель не из простолюдинов и не из презренных людей, но из имеющих великую силу в церкви, пусть будет предметом удивления у всех и по знатности своего рода, и по силе красноречия, и по благочестию, и во всех отношениях пусть будет знаменитым; и однако, при всем том он не может сделать сожительницу знаменитою и почтенною. Ибо тому, кто хочет приобрести себе славу от дружбы с кем-нибудь, должно прежде всего охранять славу доставляющаго прославление; если же она будет посрамлена, то тем более сам он унизится. Как от испорченнаго источника и текущие около него потоки заимствуют испорченность и от гнилого корня плод еще более бывает заражен гнилости, так и теперь, когда тот, от котораго девственница ожидает себе славы, сделается смешным вследствие сожительства с нею, то и она прежде него и вместе с ним подвергнется осмеянию; и если о женщине прежде у многих была хорошая молва, то он, поступив к ней, лишит дом ея этой молвы, а никак не доставит ей другую лучшую; также если и он пользовался таким о себе мнением, то и с ним будет то же. Таким образом это сожительство не увеличивает хорошую молву о вас, но лишает вас и той, какая была, и навлекает на обоих дурную молву, которой не было. И благовременно теперь сказать то, что пророк сказал об иудеях: аще пременит ефиоплянин кожу свою, и рысь пестроты своя (Иер. XIII, 23); так и эти сожители очистятся ли когда-нибудь от срамоты своей, которая, как некая язва на теле, пятнает общественное мнение о них обоих, затемняя все добрыя их качества? Но, может быть, оне считают славою для себя самое господство над мужчинами? Однако, это весьма смешно, и этим особенно отличаются одне только блудницы; женщинам же благородным и целомудренным несвойственно восхищаться такими сетями. В этом заключается даже еще особая причина безчестия, так как чем более оне господствуют над мужчинами и чем сильнее подчиняют их себе, тем более посрамляют самих себя вместе с ними; ибо не порабощающая мужчин женщина, но уважающая их бывает у всех и почтенна, и славна. Если же оне не послушают наших слов, то может заградить им уста закон Божий, который говорит так: к мужу твоему обращение твое, и той тобою обладати будет (Быт. III, 16); ибо глава жене муж (1 Кор. XI, 3). И во многих других местах можно найти такое постановление и такой, издревле существующий, порядок; и великий бывает срам, когда верхнее делается нижним, глава становится внизу, а тело вверху. Если же это постыдно и в брачном состоянии, то гораздо более в таком сожительстве, в котором уже дурно не только то, что нарушается закон Божественный, но и то, что навлекается очень дурная молва и на мужчину, и на женщину. Если самое сожительство постыдно, то гораздо более - порабощение сожительнице. Господство не всегда доставляет похвалу, но бывает, что и не господствующий удостаивается чести и господствующий подвергается посрамлению. Итак, если ты хочешь быть уважаемою от мужчин, то не имей с ними общения, удаляйся от их сообщества, лицезрения и сожительства. Тогда и женщины будут восхищаться тобой, и все мужчины будут уважать тебя, как действительную девственницу, неотлучно пребывающую при Женихе; тогда не только домашние, но и язычники, и иудеи, и весь род человеческий будет одобрять тебя. Посему, если ты ищешь славы, то иди этим путем, а не противоположным; тогда тебя уже не станут называть принадлежащею такому-то и такому то, а Христовою; другого, равнаго этому, отличия никогда не может быть тебе ни от кого. Разве это маловажно, скажи мне, когда каждый день станут возглашать и повторять и на торжище, и в домах, и в других городах, что такая-то девица, очень молодая и весьма благообразная, имевшая возможность, если бы захотела, приобрести себе многих покровителей, не пожелала этого, но решилась лучше потерпеть и перенести все, нежели изменить любви ко Христу и помрачить цвет целомудрия? Блаженна она и дважды, и трижды, и многократно; каких удостоится она благ, какой получит венец, какой сподобится награды, соревнуя самим безтелесным силам! Это и подобное тому все станут говорить о ней и представлять ее в пример для подражания дочерям своим ; захочет ли кто ободрить живущую благопристойно, или вразумить распутную, все опять будут выставлять похвальныя ея качества; и не только при этих случаях, но и тогда, когда просто зайдет речь о девстве, все так будут хвалить ее, и не только живущие благопристойно, но и те, которые старались и употребляли все меры, чтобы увлечь ее, но потом были презрены ею и оставлены без внимания. Столь великою и еще гораздо большею сказанной будет пользоваться она славою; а имеющая сожителей - совершенно напротив. И во-первых, когда какие-нибудь нечестивцы станут порицать девство, то обе оне придут на память в таких разговорах, но первая - отверзая уста защищающим, а последняя - порицающим. Потом, когда нужно кого-нибудь вразумить или исправить, то первая выставляется, как бы врачевство, утоляющее боль и способное истребить гнилость, и украшает речь учителя; а последняя ставится на ряду с постыдною женщиною, и хотя бы она и не присутствовала при этом, ее подвергают осуждению и посрамлению; ибо при (упоминании) о каждой согрешающей, необходимо и она опять осуждается и посрамляется. И где бы ни зашла речь об этом предмете, везде первая называется блаженною, а последняя - жалкою и несчастною и тому подобными названиями, и как ту не только знающие, но и не знающие и не получавшие от нея никакого благодеяния прославляют и восхваляют, так эту и знающие и не знающие и не потерпевшие от нея никакого зла охуждают и поносят; ибо праведно живущих хвалят и прославляют не только знакомые, но и незнакомые, и даже самые враги, а распутных и дурных охуждают и друзья. Это - дело промышления Божия. Господь внедрил в нас такое расположение к добродетели и такое отвращение от порока, что ее одобряют все и непричастные к ней, а порок осуждают и отвращающиеся от него, и предающиеся ему. Отсюда видно, что нерадивых девственниц отвращаются не только знающие, но и не знающие их, а больше всех сами сожители их. Подлинно, хотя бы они сильно уверяли, что любят и уважают вас, хотя бы изъявляли благодарность за удовольствие, которое вы доставляете им, но в совести своей они ненавидят вас, когда, немного опомнившись, поймут, в какой сети они находятся. Таково зло - этот порок; даже те самые, которым вы угождаете больше всех, осуждают вас больше всех, потому что, быв допущены во внутреннейшия убежища и проникая во все ваши тайны, больше всех знают ваши дела. А что они ненавидят вас, видно из следующаго: они тысячекратно хотели бы избавиться от этой страсти и тяжкой болезни, но препятствует привычка и некоторое кажущееся удовольствие; бывает такая болезнь, от которой желают избавиться и ненавидят ее все, имеющие ее, но находят удовольствие и в ней; так бывает и с этой. Как бы кто ни был жалок и несчастен, он не может быть столь отчаянным и склонным к посрамлению собственной чести, чтобы пожелать жить в безчестии, быть на устах у всех предметом осуждения, осмеяния и порицаний, и общаго зрелища на торжище, где все, как скоро он является, пальцами указывали бы ближним на него, как на постыднейшаго. Так не малое огорчение получают они от этой подозрительности, которое постоянно тревожит их совесть и упорнее всякаго червя терзает их душу. Если же тогда, когда посрамление происходит от людей, явно ничего не говорящих, но осуждающих дома и между собою, бывает такое огорчение, то, когда мы отойдем к самому Жениху оскорбленному, когда и тайное сделается явным, когда откроются и сердца, и речи, и расположения, и взгляды и помышления (не говорю о более постыдном ), когда вообще все откроется и обнажится пред всею вселенною, тогда мы какому подвергнемся безчестию и наказанию, и мучению? Тогда, если наша душа не предстанет сияющею так, как следует преданной этому Жениху, если не будет чиста от всякой нечистоты, скверны и порока, то погибнет и подвергнется крайним бедствиям; потому что, если и незначительное пятно может извергнуть ее вон, то, когда будет великая нечистота и такое зловоние, и тысячи ран со всех сторон, кто избавит ее от того наказания и мучения? Если здесь так для всех гнусна и неприятна жизнь ея, что все отвращаются от нея, и друзья и враги, то как она сможет войти в царское преддверие, оскверненная такою грязью? Не видишь ли ты, что и в дом человека простого и не знатнаго никто не впустит свиньи, запачканной грязью, но все отгоняют ее и преследуют, и затворяют двери и уходят от нея далеко? Если же и безсловеснаго животнаго, и притом привыкшаго к грязи, люди позволяют впускать в дом с нечистотою, то как в небесныя обители, где такой блеск, где все светло, где неприступный свет, где находятся девы, сияющия светлее всякой молнии, как сможет кто-нибудь войти столь оскверненным? Девы, не имевшия елея, были удалены от брачнаго чертога; как же вы надеетесь войти в те неприступныя обители? А ваш грех еще тяжелее их греха; ибо не одно и тоже - не подавать телесной пищи и губить многия души. Те не обижали бедных; но так как оне не давали им своего и не избавляли их от бедности, то и потерпели это; а ты и обидела, и отогнала (от чертога), и не только не оказала никакой пользы, но и причинила величайший вред. Если же не принесшия пользы потерпели такое наказание, и притом сохранив девство свое неповрежденным; то те, которыя при безполезности своей причинили еще величайший вред и себе самим, и сожителям, и соблазнившимся, и, важнее того, оскорбили имя Жениха, какому подвергнутся наказанию? Разве вы не знаете, какое вы приняли на себя дело, на какой выступили подвиг, какую избрали часть борьбы, какое наследовали место в воинстве? Вы стоите около самаго военачальника, или лучше - около самаго Царя, и сражаетесь. Как на сражениях все войско занимает не одно место, но одни помещаются на крыльях строя, другие в средине, иные позади, иные украшают переднюю часть отряда, а иные везде, где является царь, вместе с ним появляются и двигаются, так точно и сонм девственниц, когда он действительно составляет сонм дев, занимает не другое какое-либо, а именно это последнее место. Не столько те, которые носят золотыя одежды и ездят на украшенных золотом конях, и носят золотые и осыпанные камнями щиты, должны предвещать пришествие царя, сколько девственница - пришествие Христово; ибо те появляются при царской колеснице царя; а она сама бывает, если захочет, и царскою колесницею, как херувимы, и предстоит Ему, как серафимы.

      7. Итак она, выходя на площадь, должна бы являться образцом всякаго любомудрия и изумлять всех, как бы ангел, ныне сошедший с неба; и если бы кто-нибудь из самих херувимов явился на земле, то он привлек бы к себе всех людей; так и девственница должна располагать всех, взирающих на нее, к изумлению и удивлению ея святости. Когда она идет, то идет как бы по пустыне, в церкви сидит в глубочайшем молчании, не обращает взоров ни на кого из проходящих, ни женщин, ни мужчин, а только - на своего Жениха, как бы присутствующаго и видимаго; когда она пойдет домой, то опять беседует с Ним в молитвах и слышит только Его голос чрез Писания; находясь же в доме, она помышляет только о Нем, своем возлюбленном, оставаясь как бы странницею и пришелицею и гостьею, и делает все так, как следует делать чуждой всего здешняго; избегает не только взоров мужчин, но и общества мирских женщин, и о теле своем заботится столько, сколько требует лишь необходимость, а все попечение свое обращает на душу. Кто же не будет удивляться, кто не станет изумляться, видя в женщине ангельский образ жизни? Кто осмелится приступить к ней? Кто из людей решится коснуться столь пламенной души? Посему все волею и неволею станут отступать от нея, все будут изумляться, видя как бы раскаленное и блистающее золото. Золото и по природе своей имеет великий блеск; а когда оно получает еще блеск от огня, то зрелище бывает еще величественнее и поразительнее, если так бывает с веществом, то, когда это произойдет с золотою душою, тогда будет зрелище вожделенное не только для людей, но и для ангелов. Для чего же ты украшаешь себя одеждами, имея украшение от этого пламени? Одежды даны нам не для того, чтобы мы украшали себя, но чтобы прикрывали стыд наготы, не для того, чтобы мы облекались в то, что может посрамить нас хуже наготы. Посему и Бог одел Адама и жену его в ризы кожаны (Быт. III, 21), хотя Он мог бы, если бы хотел, одеть их в прекрасныя одежды; но Он издревле и чрез это внушает нам, что теперь время не роскоши, а воздыхания и сокрушения. Если же самая нужда в одеянии есть стыд и срам и происходит от греха, то для чего ты увеличиваешь этот знак осуждения? Не достаточным ли доказательством нашего падения служит самая нужда в одеянии? Для чего же ты делаешь это унижение еще большим? Для чего увеличиваешь осуждение, умножая эту нужду? Следовало бы плакать и воздыхать, и изнурять самое тело, по учению Павла (1 Кор. IX, 27); а мы стараемся украшать покровы его, подобно тому, как если бы кто, имея опухоль на глазу и быв поставлен в необходимость покрывать ее, стал еще украшать эти покрывала. Посему Илия и Иоанн имели простое одеяние, облекаясь в кожаные хитоны и волосяныя одежды; ибо они старались и стремились получить одежду нетления. А ты превосходишь и зрелищных женщин изысканностию одежд, прельщая ими разсеянных юношей. Не такого украшения и убранства твоего желает Жених, но Он заповедовал, чтобы все прославление Его было в душе твоей; а ты, пренебрегая этим, разнообразно украшаешь грязь и пепел и привлекаешь невоздержных любителей и, так сказать, делаешь прелюбодеями всех, взирающих на тебя. Что таким образом ты обрекаешь себя великому пламени, этому и сама ты, я думаю, не станешь противоречить; а что за тем следует и безчестие, и осуждение, это я постараюсь показать, обратив внимание на самих любителей. Когда украшающая свою душу имеет любителем красоты ея Бога, а ты - людей, или лучше - не людей, а свиней и собак или какое-либо еще худшее из безсловесных животных, то кто будет так безразсуден, чтобы считать тебя украшенною лучше той, которая привлекает любовь Божию своим внутренним благообразием? Итак, чем более ты увеличиваешь изысканность (в одежде), тем становишься отвратительнее, удаляя от себя Бога и привлекая таких людей, и чрез это оказываясь более постыдною и безобразною; ибо не безобразна ли та, которая не может привлечь к себе Бога? Если же так неприятна украшающаяся, то представь, как увеличивает свою отвратительность еще имеющая у себя сожителя.

      8. Но, если угодно, мы не упомянем только о сожительстве, а раскроем его, чтобы оно оказалось еще более постыдным. Так как они не боятся недремлющаго Ока, а остерегаются только людских взоров, то лишим их и этого утешения, выставив на вид то, что скрывают и затеняют стены, и откроем двери для желающих видеть, прежде всего подняв их с постели. Но лучше, если угодно, изложим наперед происходящее в их доме, и положим, что сожительствующие разделяются стенами и спят в разных комнатах; ибо я не думаю, чтобы кто-нибудь из них, хотя бы и склонный к великой непристойности, до такой степени стал срамить себя, что и спал бы в одной комнате. Итак, пусть они разделены стенами. И что же? Этого недостаточно для того, чтобы избавить их от подозрения; впрочем, не станем теперь говорить о подозрении, хотя бы вместе с мужчиною жило множество служанок; а изложим пока другого рода непристойность. Случается, что они, проснувшись в одно и тоже время, не для всенощных бдений (ибо ничего благочестиваго от таких душ никогда не может быть), идут один к другому еще лежащему и разговаривают между собою ночью; что может быть постыднее этого? Если же случится сожительнице и заболеть внезапно, тогда уже и стены безполезны; быстро встав прежде других, так как служанки часто медлят, он входит к лежащей девственнице, оправдываясь ея болезнию, садится около нея, и исполняет разныя услуги, которыя пристойно исполнять иногда только женщинам, и она не стыдится, но еще утешается этим, и он не только не совестится, но еще очень радуется, и тем более, чем постыднее то служение, которое исправляет; тогда и оправдывается апостольское изречение: слава в студе их (Филип. III, 19). Когда же встанут и служанки, то срам бывает еще хуже; оне с непокрытою головою, в одной нижней одежде и с обнаженными руками, как встревоженныя и пробужденныя ночью, бегают в его присутствии, или лучше - он обращается и бегает среди их, тогда как оне исполняют все нужды; этого что может быть постыднее? Когда прибудет и повивальная бабка, и тогда он не стыдится, а еще хвалится в присутствии даже посторонних девиц; ибо имеет в виду только то одно, как бы оказать больной свои услуги, не сознавая, что чем более он оказывает их, тем более срамит и ее и себя. И что удивительнаго в том, если он не стыдится пришедшей? Часто и в полночь он не ленится исполнять дело низких служанок, даже бежать к повивальной бабке; когда же та придет, его то выгоняют против воли, если он слишком безстыден, то позволяют ему войти и сидеть; впрочем, кто мог бы, даже употребив много усилий для посрамления его, изобразить его таким, каким он делает сам себя? Когда же наступит день и нужно будет обоим вставать с постели, то начинаются предосторожности и опасения; ибо и она не может безопасно выйти из своей комнаты, так как часто, входя, быть может, встречала неодетаго мужчину; и он опасаясь того же самаго, иногда входит предвозвестив о себе, а иногда - без предосторожности, за что подвергается великому осмеянию; но я не стану говорить ничего более. Все это, хотя и маловажное, обыкновенно производит великий огонь невоздержания. Это и еще больше того бывает в доме; когда же он, отправившись на торжище, возвратится назад, то опять бывает большая непристойность. Входя в дом, как в свой, и не считая нужным предупредить об этом, он, находя сидящих у ней женщин, стыдит ее; и она часто испытывает тоже самое. Так у них женщина считает постыдным принимать к себе женщин, и мужчина мужчин; а сами они не отказываются жить вместе друг с другом, отказываясь принимать к себе людей одного с собою пола. Что может быть хуже этого? Случалось, что его находили и сидящим около мотающей нитки в клубок или держащей прялку. А кто может изобразить огорчения и ежедневныя ссоры? Хотя бы между ними была великая дружба, может случаться и это. Я слыхал о некоторых, что они испытывают даже ревность; ибо, где нет духовной любви, там необходимо бывает и это. Отсюда непрестанныя падения, отсюда развращение, от этого девственницы делаются неблагородными и безстыдными и бывают, хотя не растленны телом, но растленны нравами; потому что, когда она привыкает свободно разговаривать с мужчиною, и сидеть вместе с ним, и смотреть на него, и смеяться в его присутствии, и делать многия другия непристойности, нисколько не считая этого дурным, то срывается завеса девства и попирается цвет его. Поэтому оне ни от чего не устраняются и ни от чего не отказываются, но бывают и свахами и зачинщицами брака, и исполнительницами других дел, и многим женщинам, желающим остаться во вдовстве, препятствуют, думая найти в этом оправдание своих пороков; посему оне и презираются всеми; посему и сами замужния женщины не стыдятся пред ними, как поступающия во всем лучше их. Подлинно, гораздо лучше вступать в первый и во второй брак, нежели делать такия непристойности и считаться у всех сводницами и безстыдницами, лишаясь удовольствий брака и возлагая на себя бремена брака; ибо что может быть тяжелее, как иметь у себя мужчину и заботиться об его делах? Бог освободил тебя от этого бремени; от повеления: к мужу твоему обращение твое, и той тобою обладати будет (Быт. III, 16), избавило тебя девство; для чего же ты опять навлекаешь на себя рабство? Христос сделал тебя свободною, а ты сама себе умножаешь труды; Он сделал тебя чуждою забот, а ты вымышляешь себе заботы.

      9. Так как я упомянул о заботах, то благовременно мне, говорящему об этом, припоминается апостольское изречение. Если бы самое сожительство женщин с мужчинами и мужчин с женщинами освобождало от забот, то Павел, призывая к воздержанию, не сказал бы: хощу же вас безпечалных быти (1 Кор. VII, 32), как бы желая и этим побудить нас к тому. Чего хотите вы, говорит он, - спокойствия и свободы? А разве вы не видите, что от сожительства с мужчинами происходит противное, - рабство и труды и многия беды? Поэтому многия, лишившись мужей, часто и не вступали снова в брак, чтобы не быть опять под игом рабства. Вообще, хотя бы тебе пришлось жить в бедности и оставаться без всяких покровителей, ты веди жизнь добродетельную и не имей ничего общаго с мужчиною, но входи в общение с женщинами, живущими благопристойно, и не потеряешь венца своего и будешь наслаждаться полною безопасностию. Если же это сообщение представляется тебе трудно достижимым, поищи его тщательно, и несомненно найдешь, или лучше, и искать не нужно. Как все мы прибегаем к свету, так и к тебе, если будут блистать лучи твоей жизни, прибегнут все женщины, каждая с любовию предлагая тебе себя вместо служанки, и будут считать тебя опорою своего дома, и украшением и венцем своей жизни, по слову Христову: ищите, говорит Он, царствия Божия, и сия вся приложатся вам (Матф. VI, 33). А теперь мы, нерадя о небесном, по собственной вине лишаемся и житейскаго. Когда я говорю мы, то разумею не только мужчин, но и вас, женщин, и притом вас более, нежели мужчин, так как и в начале жена получила тягчайшее наказание потому, что она преимущественно содействовала обольщению; Бог и наказал обольстившую больше обольщеннаго. Тоже будет и ныне, если вы не захотите исправиться и возвратить свое благородство. Когда жена была обвиняема в том, что дала мужу от плода, она не осмелилась сказать, что ему, как мужчине, следовало бы не соглашаться и не обольщаться, но, умолчав об этом оправдании, как ничего не значущем, обратилась к оправданию другому, хотя также слабому, однако имеющему значение больше того. Отсюда видно, что скорее обольщенные могут слагать вину на обольстителей, нежели последние на обольщенных. Блудница приглашает растлевающаго ея тело и, преспав с ним, потом отпускает его; а ты, пригласив повреждающаго и растлевающаго твою душу, держишь его постоянно в своем доме и не позволяешь уйти, налагая на него тяжкия узы ласкательством, угодливостию и другими действиями, и думая, что прославляешься, посрамляешь саму себя. Разве ты не понимаешь, скажи мне, как кратка настоящая жизнь, как подобна она сновидениям, увядающим цветам и скоропреходящей тени? Для чего же ты хочешь, насладившись теперь в сновидении, тогда терпеть наказание в действительности? Впрочем, в этом нет и наслаждения; ибо какое наслаждение там, где осуждение, порицание, насмешки и соблазны? Даже если бы и было наслаждение, то что значит малая капля воды в сравнении с безпредельным морем? Слыши, дщи, и виждь, и приклони ухо твое, и забуди люди твоя и дом отца твоего, и возжелает царь доброты твоея (Псал. XLIV, 11, 12), взывал некогда Давид к вселенной, находящейся в худом состоянии. Это и мы провозгласим тебе, изменив немного слова пророка, и скажем вместе с пророком : слыши, дщи, и виждь, и приклони ухо твое, и забуди дурную привычку свою и живущих с тобою ко вреду твоему, и возжелает царь доброты твоея. Чего тебе больше этого? Что другое можем мы сказать равное тому, когда ты приобретешь любовь Владыки небес и земли, ангелов и архангелов и высших сил, освободившись от этих низких, подобных тебе рабов, посрамляющих твое благородство? Посему здесь и прилично окончить речь; ибо мы не можем сказать ничего, равнаго этой чести. Если имеющая женихом своим царя земнаго считает себя счастливее всех, то ты (имея Женихом своим) не царя земного и не подобнаго себе раба, но Царя небеснаго, превышающаго всякое начальство и власть, и силу, и всякое именуемое название (Ефес. I, 21), седящаго выше херувимов, потрясающаго землю, распростершаго небо, страшнаго для херувимов, неприступнаго для серафимов, и не только Женихом, но и любящим тебя, и любящим сильнее всякаго человека, как не оставишь все здешнее, хотя бы даже надлежало отдать самую душу? Итак, если этого одного слова достаточно для того, чтобы исправить человека, хотя бы он был грубее всякаго свинца, и устремить его к горним обителям, то мы, здесь оканчивая (свое слово), увещеваем тебя - воспевать это изречение, как бы некоторую божественную песнь, и дома и на торжище, днем и ночью, на пути и в горнице, голосом и мыслию, и непрестанно повторять душе: слыши, душа моя, и виждь, и приклони ухо твое, и забуди дурную привычку свою, и возжелает царь доброты твоея; и если ты будешь постоянно повторять эти слова, то сделаешь душу чистейшею всякаго золота, так как это изречение сильнее огня воспламеняет душевные помыслы и очищает всякую нечистоту, во Христе Иисусе Господе нашем, Которому слава во веки веков. Аминь.

[1] Приводимыя ниже места св. Писания, принадлежащия двум пророкам, св. Иоанн приводит под именем одного пророка Михея.

_{К предыдущей странице}       ^{Оглавление}       _{К следующей странице}